Глава XVI. Пятидесятилетнее празднование святительства владыки 5 августа 1867 года; внезапная кончина его и погребение

Августа 5-го, 1867 года должно было исполниться пятидесятилетие святительского служения митрополита Московского Филарета. Всеобщее уважение, которым он пользовался, любовь, которую он стяжал, внушили мысль торжественно праздновать день его пятидесятилетнего юбилея.

Когда дошло до его сведения о приготовлениях, которые делались к этому дню, он сильно смутился и намеревался, было, вовсе уклониться от празднования, но, узнавши, что и Государь Император на то соизволил, он подчинился всеобщему желанию. До того времени владыка пребывал в Гефсиманском скиту, а ко дню юбилея он прибыл в Лавру.

Я приехал туда накануне, августа 4-го, поутру, и по распоряжению монастырского начальства Лавры мне отвели для помещения келью гробового иеромонаха Иоасафа. Всенощное бдение совершалось в Троицком соборе, служил Лужицкий архимандрит Виктор.

На следующий день, августа 5-го, были два архиерейских служения. Владыка сам в этот день нигде не служил: он слушал литургию в 8 часов в своей крестовой церкви и приобщался Святых Таин.

В 9 часов ударили в самый большой колокол, называемый Царь-колокол (весом в 4 000 пудов), и первый пришел архиепископ Ярославский Нил (ныне покойный) со звоном. Сопровождаемый всеми служащими, он сперва прошел в Троицкий собор, дабы приложиться к мощам Угодника, а потом тем же порядком со звоном отправился в Успенский собор, где ему была встреча, и тут он

совершал литургию. В числе служивших с ним находился и я. Между тем благовест все продолжался.

Немного спустя, тем же порядком, при таковом же звоне Тверской архиепископ Филофей (ныне митрополит Киевский) пошел в Троицкий собор, где ему также была встреча, и он там служил.

Когда окончилась обедня, в Успенском соборе молебна не было, а все преосвященные и мы все собрались в Троицкий собор, где по окончании литургии совершено было благодарственное молебствие о здравии и спасении торжествуемого иерарха. Кроме означенных двух архиепископов, прибыли еще: Владимирский архиепископ Антоний, Нижегородский епископ Нектарий (после архиепископ Харьковский, уже скончавшийся), Калужский епископ (ныне архиепископ) Григорий, Тульский епископ (ныне архиепископ) Никандр, Симферопольский епископ, (ныне Туркестанский) Софония, Полоцкий (ныне Харьковский) епископ Савва и преосвященный Леонид, епископ (ныне архиепископ Ярославский) Дмитровский, викарий Московский. Преосвященный Игнатий, епископ Можайский, не присутствовал, так как он оставался в Москве для служения в день торжества.

Всех присутствовавших архимандритов упомнить не могу, потому что их было более 30, но вот некоторые из них: 1) наместник Невской Лавры, 2) наместник Киевской Лавры, 3) наместник Почаевской Лавры, 4) архимандрит Феоктист, эконом архиерейского Софийского дома в Новгороде, 5) ректор Вологодский, 6) Ярославский и многие другие, а всех депутатов от духовенства было столько, что я их и считать не мог, и теснота и давка были ужасные. Из Троицкого собора мы все отправились в митрополичьи палаты, на колокольне продолжался звон; владыка находился в большой зале, у правой стены. Он был в светло-лиловой ряске, во всех своих орденах и с алмазным крестом на клобуке. Он стоял, опершись рукой на большой стол, покрытый зеленым сукном, находившийся перед ним. По левую руку от него: отец наместник Антоний и лаврский ризничий. На лице владыки, обыкновенно столь величественно спокойном, выражалось его внутреннее волнение и как будто изумление, что он видит перед собой такое неимоверное стечение людей, собравшихся приветствовать его, что исполнилось 50 лет его святительского служения. Прежде всех, приблизившись к владыке, стал напротив него у стола господин обер-прокурор Святейшего Синода, граф Дмитрий Андреевич Толстой, и звучным, и громким голосом, ясно и внятно прочитал Высочайший рескрипт, в котором, между прочим, было упомянуто о Всемилостивейшем предоставлении ему права употреблять при служении предносной крест и крест наверху митры. После того господин обер-прокурор передал ему Царские дары: драгоценную панагию, с правом совокупного ношения оной не взамен архиерейской, и три настольных императорских портрета, соединенных вместе и осыпанных крупными бриллиантами. Они овальной формы, длинной вершка в полтора каждый, в середине изображение Государя Императора Александра Николаевича, а по сторонам – покойных государей Александра и Николая Павловичей. Это тройное изображение было ему прислано в воспоминание того, что он святительствовал при трех государях.

Выслушав Высочайший рескрипт и положив на стол принятые им Царские дары, он отвечал довольно краткой устною речью и вслед затем господин обер-прокурор стал читать грамоту Святейшего Синода. Владыка опять в кратких словах благодарил и передал преосвященному Леониду свою письменную речь для прочтения.

Вслед затем стали подходить преосвященные: каждый подносил икону и приветствовал, и владыка всех благодарил и всем кратко отвечал. За нами следовали депутаты Академий – Московской, Киевской, Санкт-Петербургской и Казанской, подносили иконы и читали адреса. Преосвященный Леонид читал адрес московского духовенства и вместе представил депутата от московских общежительных монастырей, потом следовали все прочие депутаты, и от духовных и светских учебных мест и разных заведений. Каждую подносимую икону владыка принимал сам и, приложившись к оной, передавал потом отцу наместнику, а адреса и письменные поздравления клал на стол.

По окончании приема у владыки, он сам и все прочие пошли в большую Лаврскую трапезу и сели за стол. Во время трапезы чтения не было, а Лаврская братия пели концерты, на колокольне трезвон не умолкал. По выходе из трапезы все участники юбилея последовали за владыкой в его покои, где было угощение кофеем. Перед уходом, когда с владыкой стали все прощаться, он благословлял преосвященных и весьма немногих светских высших сановников иконами.

На следующий день праздника Преображения в Троицком соборе служил Владимирский архиепископ Антоний, в Успенском – преосвященный Нектарий Нижегородский, а в Вифании – преосвященный Филофей. В заключение об юбилее не могу не сказать с сожалением, что полноте торжества много по-препятствовали непростительная непредусмотрительность распорядителей и невнимательность наблюдавших за порядком, и потому на приглашенных гостей и депутатов было произведено неприятное впечатление. Палаты владыки были наполнены посторонними зрителями, мешавшими участникам торжества, а в трапезе, при входе, приглашенные нашли множество народа, самопроизвольно усевшегося за стол, так это тут только лаврское начальство, увидав свою ошибку, стало распоряжаться, и пришлось кого просить, а многих и силой выводить из-за столов, но за всем тем многие из депутатов не нашли себе места и остались без обеда.

Владыка оставался в Лавре до половины октября. В течение этого времени видел сон: его отец явился ему и сказал: «Блюди 19 число!» Первое после этого 19 число он приобщался Святых Таин и, когда наместник Троицкий спросил его: «Что это, владыка святый, вздумали Вы сегодня приобщаться в простой день? – он отвечал ему: я видел сон, что 19 число надобно блюсти». Наместник сказал: «Да с каких же пор это стали Вы, Высокопреосвященнейший, снам верить?!» Владыка отвечал: «Ведь отец являлся мне и велел блюсти 19 число».

Ноября 13-го я был у владыки по двум делам: 1) чтобы просить разрешения на построение часовни на новом братском кладбище, на что и получил благословение, и 2) чтобы представить владыке на утверждение программу нашего училища. Просмотрев ее, он сказал: «Слишком обширна», – но, возвратив мне бумагу, прибавил: «Посоветуйся об этом с преосвященным Леонидом!» Вслед затем он сказал: «К чему много учить крестьянских детей? Для них достаточно было бы знать грамоту и уметь писать. У нас может быть то же, что и во Франции: там весь народ сделался ученым, и никто не хочет нести черных трудов, все желают быть приказчиками или мастеровыми, но не земледельцами».

Думал ли я в этот день, оставив владыку, что уже более не суждено мне видеть его живым!

Печальная весть об его кончине достигла нашего монастыря 19-го числа, к вечеру; но так как незадолго перед тем были уже подобные слухи, то я и не обратил внимания на этот говор. Я тем менее верил этому потому, что казначей наш, отец Нил, был в это время в Москве; я и думал, что если бы это было справедливо, то, конечно, он бы поспешил меня или уведомить, или возвратился бы сам. Так я и оставался в неведении до малой вечерни 20 числа под праздник Введения. За малой вечерней я начал читать акафист Божией Матери, во время акафиста принесли в монастырь газету с известием о кончине владыки; но я продолжал читать, не зная этого, и догадался только уже как увидел, что приготовляют черный панихидный столец. По окончании акафиста мне показали газету, и я распорядился, чтобы тотчас служить панихиду. На следующий день, по окончании праздничной службы, я отправился в Москву, где и пробыл до 30-го числа. 21-го числа, вторник, я застал тело владыки еще на Троицком подворье, но уже положенное во гроб, который был кипарисный, внутри не был обит ничем, подушка была белая атласная. Еще задолго до своей смерти владыка приказал для себя сделать простой гроб, но наместник сделал кипарисный, облачение белое, глазетовое, и белая митра, Евангелие и крест серебряные золоченые, сверху была накинута мантия, гроб был осенен трикириями и рипидами, тело стояло в церкви против царских врат, которые во все время до выноса тела были открыты. Стечение народа и днем и ночью было неисчислимо и непрерывно; потому была теснота и давка и на Троицком подворье жара в церкви и в сенях было более 30°, но тело от жара только желтело, но не разлагалось, а как будто сохло.

22-го, среда. Литургия на Троицком подворье началась в 8 часов утра, совершал митрополит Киевский Арсений, Владимирский архиепископ Антоний и Тульский преосвященный Никандр; из архимандритов были Даниловский отец Иаков и я, и два иеромонаха. За литургией следовала панихида. При этом, замечу, что от жара и духоты в церкви до того все вспотели, что носильное платье, подризники и даже оплечья на ризах были мокры, несмотря на то, что на дворе было несколько градусов холода; по окончании всей службы тело понесли и никто не переодевался, потому что, когда владыке Киевскому предложили переменить одежды, он отказался, сказав: «Надеюсь, что за архипастырские молитвы Господь нас сохранит». И действительно, все мокрые вышли на холод, шли до Чудова монастыря более четырех часов, платье на всех просохло и, слава Богу, никто не простудился.

В 11 часов тело вынесли на крыльцо, ударили на ближайшей колокольне у Троицы в Троицком и мгновенно по всей Москве разлился заупокойный перезвон, который продолжался, пока тело не внесли в церковь Чудова монастыря. Во время шествия, которое следовало с Троицкого подворья по Самотеке, Садовой улице к Старым Тверским воротам и по Тверской, у всех церквей телу была встреча и лития.

Прежде всех шли: 1) причетники в стихарях попарно, за ними 2) диаконы, 3) священники и протоиереи, 4) хор Чудовских певчих, 5) архимандриты, 6) хор Синодальных певчих, 7) владыки с посохами, 8) несли фонарь, хоругви, запрестольный крест и икону и предносной крест владыки, лампаду и ордена, 9) предгробную икону – изображение Московских Святителей, 10) гроб несли 8 архимандритов до Самотеки. Сверх святительской мантии был парчовый покров. На Самотеке архимандритов сменили протоиереи и священники и (меняясь) несли до Иверской часовни. Здесь архимандриты приняли гроб, внесли его в часовню и поставили перед чудотворной иконой Иверской Божией Матери, и хор певчих пропел: «Высшую Небес». По окончаний этой песни, архимандриты опять понесли гроб до Чудова монастыря. Во всю дорогу от Троицкого подворья и до Спасских ворот певчие пели: «Помощник и Покровитель», а когда вошли в Спасские ворота запели: «Свете Тихий», и в это самое время, так как день был ясный и небо чистое и безоблачное, видно было, как погасали последние лучи светила небесного, в последний раз озарявшего это, также яркое, светило, более полвека сиявшее в Православной Церкви и также склонившееся к своему западу.

По внесении тела в Чудов монастырь, в храм святителя Алексия, оно было поставлено в трапезе, на уготованном катафалке. Во все время, со дня кончины и до погребения, московское белое духовенство над телом читало Евангелие. В 7 часов пополудни заупокойное всенощное бдение ежедневно совершалось над телом, а накануне отпевания было всенощное бдение по всей Москве с заупокойным перезвоном. Вся дорога от Троицкого подворья до Чудова монастыря была усыпана можжевельником; но где тело было пронесено, то сзади шедшие подбирали из усердия можжевеловые ветви и ничего не оставляли.

Был учрежден погребальный Комитет под председательством митрополита Киевского Арсения; участвовали в оном еще: преосвященный Леонид, наместник Лаврский Антоний, наместник Чудовский Вениамин, благочинный архимандрит отец Иаков. Для погребения разрешено 0ыло из Перервинских сумм израсходовать 10 тысяч рублей серебром.

23-го, четверток. Служение было архиерейское: в этот день прибыл из Санкт-Петербурга на погребение владыки Его Императорское Высочество, великий князь Владимир Александрович, вследствие чего в 5 часов пополудни, по поручению преосвященного Леонида, я ездил в большой Кремлевский дворец с малого подъезда и передал письмо графу Перовскому, сопутствовавшему великому князю. Ответ был словесный, что великому князю угодно быть в Чудове монастыре за панихидой в 8 часов вечера и что после того там же Московское духовенство может ему представиться. К назначенному времени в Чудове монастыре собралось духовенство, и Киевский митрополит, и все было в готовности, а в 8 часов, по прибытии великого князя, началась панихида, по окончании же оной владыка Киевский поднес великому князю икону с изображением святителя Алексия и от лица всего духовенства благодарил великого князя, что он в скорби посетил столицу и принял участие в ее утрате; после того представлено было ему все белое духовенство.

24-го, пятница. Служил преосвященный Владимирский архиепископ Антоний и два архимандрита, из коих один был я. В 6 часу вечера я ездил по поручению преосвященного Леонида с пригласительными билетами на погребение к Т. С, обер-прокурору Святейшего Синода, графу Д. А. Толстому, к князю Николаю Ивановичу Трубецкому и С. П. Шилову, а наместник Саввинского монастыря, отец Галактион, развозил приглашения преосвященным. Содержание приглашений было следующее: «Преосвященные викарии и все московское духовенство покорнейше просят Вас пожаловать завтра, 25 числа, на отпевание тела в Чудов монастырь, в 10 часов, и по русскому обычаю хлеба-соли откушать, помянуть новопреставленного митрополита Филарета, в Мироваренную Палату».

25-го, суббота. В 10-м часу в Чудове монастыре собралось все духовенство. Литургию совершали: 1) Киевский митрополит Арсений, 2) Ярославский архиепископ Нил, 3) Владимирский архиепископ Антоний, 4) Калужский епископ Григорий, 5) Тульский епископ Никандр и 6) епископ Можайский Игнатий. Кроме того, 4 архимандрита: наместник Лаврский отец Антоний, Чудовский Вениамин, архимандрит Лужицкий Виктор, я и два иеромонаха. Проповедь говорил во время причастного стиха протоиерей от Черниговских в Москве чудотворцев И. Н. Рождественский (и в это время гроб перенесли на другой катафалк, приготовленный в Алексеевской церкви, где и оставалось до выноса).

Во время литургии и отпевания присутствовал великий князь и все высшие сановники Москвы. В отпевании участвовали: преосвященный Евгений, в то время пребывавший на покое в Донском монастыре, современник и соученик владыки, и преосвященный Леонид, а архимандритов было более тридцати.

По окончании отпевания тело владыки маслом не поливали, землей не посыпали и не закрывали крышей, потому что оставили народ прощаться с ним, и это продолжалось до литургии следующего дня. По окончании всей службы все приглашенные отправились в Мироваренную Палату к обеденному столу. На литии (перед обедом) присутствовал и великий князь, вкусил от поднесеного ему колива, но трапезовать не остался. В этот день, в обычный час, всенощная была воскресная.

26-го, воскресенье. В Москве литургии были порану, а в 8 часов все духовенство собралось в Чудов монастырь и началась литургия, которую совершал Киевский митрополит Арсений, Ярославский архиепископ Нил, Владимирский архиепископ Антоний, Калужский епископ Григорий, Тульский епископ Никандр и Преосвященный Леонид, Лаврский наместник Антоний, ректор Духовной Академии протоиерей Горский, Чудовский наместник Вениамин, я и два иеромонаха. Проповедь говорил ректор Вифанский, архимандрит Сергий. В панихиде, кроме означенных, участвовали архимандриты, бывшие при отпевании, при литургии и на панихиде присутствовал великий князь.

По окончании панихиды с гроба сняли мантию и покров, и тело покрыли белой кисеей. Митрополит Киевский прочитал молитву, возлил елей, посыпал землей, последний раз осенил свечами и погасил их над гробом, который и закрыли крышей.

Когда все было готово к шествию, архимандриты приняли гроб, все старшее духовенство направилось к выходу из церкви, великий князь и прочие стояли на своих местах, вправо от гроба.

Когда гроб подняли и нужно было повернуться с ним, не знаю отчего, по тесноте ли церкви или по чему другому, случилось замешательство, которое умел весьма удачно скрыть Лаврский наместник отец Антоний. Он первый запел: «Помощник и Покровитель», за ним подхватили другие, и замешательство стало не столь заметным.

Никто не разоблачился, но все владыки пошли с посохами, гроб понесли архимандриты, вышли из Кремля в Никольские ворота, у Казанского собора гроб понесли протоиереи, шествие совершилось тем же порядком, как и в день перенесения тела, и по всей Москве во все время шествия был красный звон. За гробом верхом следовал великий князь Владимир Александрович, московский генерал-губернатор князь Долгорукий и свита. Против церквей и монастырей были встреча и лития. Шествие было по Никольской улице в Старо– Никольские ворота, по Лубянской площади, по Мясницкой, мимо Красных ворот до вокзала Троицкой железной дороги. Здесь великий князь сошел с лошади, простился с покойным и, приняв у владык благословение, ожидал, чтобы тронулся поезд, и тогда возвратился в Кремль.

Гроб был поставлен на катафалк, приготовленный на открытой платформе, на четырех углах развивались 4 хоругви. Перед гробом на аналое читалось Евангелие, первым начал читать преосвященный Леонид.

Для всех сопровождавших тело владык, архимандритов, духовенства и прочих были приготовлены вагоны, обитые черным, в которых все и разместились, не разоблачаясь.

Все вагоны были приготовлены и обиты черным от общества Ярославско-Троицкой железной дороги. На всех церквах, которые были в виду, был трезвон. На пути первая остановка была на Пушкинской станции, куда собралось духовенство из многих сельских церквей с иконами и хоругвями, и здесь была лития. Вторая встреча была на Хотьковской станции, куда вышло из монастыря духовенство с хоругвями и крестами и игумения с сестрами, а по окончании литии пели ирмосы: «Помощник и Покровитель» и в это время монашествующие и прочие подходили и прощались. Когда поезд достиг Лавры, совершенно уже стемнело. От железной дороги до Святых ворот гроб несла Лаврская братия. Когда с прочим старшим духовенством я взошел в гору и приостановились мы против часовни, поджидая, чтобы несшие гроб приблизились, я взглянул под гору – и невольно был поражен необыкновенным чудным зрелищем, которое представилось мне: весь путь от железной дороги был освещен особенными, почти сплошными фонарями и большими ручными свечами, ярко блиставшими среди ночной темноты и при совершенной тишине в воздухе все пространство до Святых ворот было занято бесчисленным множеством народа с горевшими свечами в руках; и среди всего этого потока народного, озаренного тысячами огней, виднелся несенный гроб, покрытый серебряным блестящим покровом, сопровождаемый множеством огней, осененный хоругвями, предшествуемый духовенством с кадилами и свечами. Гудели Лаврские и посадские колокола, от которых дрожала земля, слышались тысячи голосов, сливающиеся в один непонятный и неясный гул, походивший на шум ревущей волны, и все это покрывалось трогательным пением трех хоров певчих, неумолкаемо певших: «Помощник и Покровитель». И действительно, зрелище было торжественное, производившее на всех одинаковое впечатление, и при этом Киевский владыка выразился так: «Видимое нами не походит нисколько на погребение: это что-то совершенно особенное. Много на своем веку видал я погребений, но ничего подобного я еще не видывал». У Святых ворот была встреча и лития, и гроб понесли в Троицкий собор на приготовленное место, затем следовала краткая лития, после которой бакалавр Академии, архимандрит Иоанн, сказал речь, и потом владыка Киевский со всеми прочими сослужившими с ним вошел царскими вратами в алтарь, и владыка прочитал молитву «Ныне отпущаеши раба Твоего...» и сделал отпуст литургии, совершенной в Москве. Едва ли это не единственный случай в жизни человека, что столько иерархов служили литургию в Москве, совершили 70 верст, и сделан был отпуст в Свято-Троицкой Лавре. Разоблачившись, все разошлись: владыки по своим келиям, прочие прошли в трапезу, где им предложены были похлебка и каша. В 7 часов было заупокойное всенощное бдение с архиерейским служением.

27-го, понедельник. Это был 9 день со смерти владыки, и потому погребение было отложено до следующего дня; литургия была в 9 часов, совершал ее Киевский митрополит Арсений и все прочие владыки, прибывшие в Лавру и 4 из архимандритов, в том числе и я, и 2 иеромонаха. Облачение на всех было голубое. За литургией следовала панихида, на которую вышла вся Лаврская братия, а после того прошли в братскую трапезу, где был соборный стол, к которому был приглашен и московский генерал-губернатор, князь Долгорукий, прибывший в этот день к обедне, Андрей Николаевич Муравьев и прочие. В 7 часов вечера всенощное заупокойное бдение служил митрополит Киевский с двумя преосвященными и с прочим духовенством. Преосвященный Леонид*⁴¹ пожелал провести последнюю эту ночь у гроба владыки, и потому, по окончании всенощного бдения, оставшись в церкви, неисходно пребывал при гробе до ранней литургии, то сам читая Евангелие, то слушая, как читали его другие, сидя на ступенях катафалка.

28-го, вторник. В этот день во всех Лаврских церквях было соборное служение по особому расписанию, а архиерейское только в одном Троицком соборе. Мне было назначено с двумя священниками, родственниками владыки, служить обедню у преподобного Никона, в 5 часов утра, а при гробе – соборную панихиду. По окончании мной панихиды служили ее старцы Московского Единоверческого Николаевского монастыря. Поздняя литургия началась в 9 часов в Троицком соборе; совершал ее Киевский митрополит*⁴² и все прочие владыки, 4 архимандрита и 2 иеромонаха; облачение на всех было белое. Во время причастного стиха проповедь говорил Университетский протоиерей Сергиевский. После литургии была панихида, на которую вышло более 100 человек служащих, и все были в белом облачении, и во все время служения панихиды ударяли редко в Царь-колокол. Перед самым выносом тела инспектор Московской Духовной Академии, архимандрит Михаил, встал на ступеньки катафалка и произнес прекрасную речь «О монашестве», обращенную к покойному владыке.

После того Лаврская братия подняла гроб и, обошедши с оным около Троицкого собора, принесла в строившийся придел во имя праведного Филарета (что при храме во имя Сошествия Святого Духа). Во все время несения тела и погребения был красный звон на Лаврской колокольне и во всем Посаде. Могила приготовлена сзади правого клироса, в стене, выложенная кирпичом и, кроме того, в склепе был поставлен большой дубовый гроб, в который и опустили гроб владыки и, закрыв дубовой крышкой, свершили свод. Сделав над могилой последний поклон, все подходили к столику, на котором и находился древний серебряный вызолоченный стоянец с коливом из пшеницы, растворенной сытой и смешанной со сластями, вкушали, поминая новопреставленного и, разоблачившись, пришли в митрополичьи покои. Здесь была приготовлена поминовенная трапеза человек на 40 для владык, монастырских властей и почетного белого духовенства, и по выходе из трапезы все стали собираться в обратный путь в Москву.

На 30 число князь Владимир Андреевич Долгорукий пригласил к себе в генерал-губернаторский дом всех владык и некоторых из нас, архимандритов, в том числе и меня, к поминовенному столу, который он делал в память покойного владыки и с этого дня стали мы с князем знакомы. А поводом к нашему с ним знакомству было наружное сходство, которое он нашел между мной и покойным владыкой. Так как во все время до выноса тела владыки я неупустительно бывал на всех панихидах, также как и князь Долгорукий, то, заметив меня, он и спросил одного протоиерея: «Кто этот архимандрит, который по наружности так напоминает владыку?»

Этим днем закончились все печальные торжества, продолжавшиеся с самого дня смерти владыки.