Поучения о исповеди и причащении в недели Великого поста

Сей день уставлен празднован быть после несчастного для Церкви случая. Трудно понять, до чего дойти может развратность мыслей человеческих! Некоторые дерзнули изображений Господа Иисуса, Пресвятой Девы, и прочих в святости и добродетели великих мужей, не только не принимать, но и бесчестить их, и извергать и сокрушать. Сие бы меньше странным должно показаться, если бы таковые дерзновенные люди никак уже не почитали тех самых особ, кои на образах были представляемы. Но напротив они тех, кои были изображаемы, судили быть достойными почтения. Однако со всем тем по странной некоторой мысли превратности изображений их не терпели. К сему неистовству пристали и самые некоторые верховные начальники. Которые, впрочем, не могли сносить. Чтоб кто их изображения бесчестил и презирал: и таковой изображений их ругатель неминуемой предаваем был казни.

Причиною же развратного поступка своего поставляли то, что, де, таковое святым изображениям воздаваемое почтение вводит идолопоклонство, которым Христианское Богопочтение делается похожим на языческое идолослужение. Но кто из благоразумных Христиан мог, когда помыслить, чтоб таблицу или деку, на которой представляется какое-либо святое изображение, чтоб таковую таблицу или деку почитать за самое Божество; Церковь Божия никогда такового учения не преподавала: а напротив всегда учила и наставляла, что Бог един есть и на небеси и на земли, непостижимый, неописанный и невместимый, и что един Он духом и умом Божественною честью должен покланяем быть. А изображениям воздаваемое почтение доказывает нашу любовь и усердие к тем святейшим лицам, коих они представляют, и дабы мы, взирая на них, подражали святости и житию их. Да и святой собор Никийский в защищение святых образов собравшийся, громогласно возгласил: Яко честь воздаваемая образу восходит на первообразное. Что в сем учении есть, кроме похвального, благорассудительного и благочестивого.

Есть ли же вы некоторые малейшая людие часть изображения святые почитали несходственно с таковым церкви учением, то никак не следует. Чтоб потому и самые изображения бесчестить и извергать: а только настоит долг, особливо пастырям и учителям церковным, дабы невежество просвещали. И ясное давали бы наставление. Какое надлежит воздавать сходственно с разумом церкви святым иконам почтение. Почему за благо рассудил святой вселенский Собор ругателей и презрителей святых изображений. И в том нераскаивающихся предать анафеме.

Сей обряд. Более нежели тысячу лет в христианстве уставленный, и доселе в православной церкви нашей соблюдается, ко утверждению благочестивого мнения, и ко устрашению развратников. Но может ли сие только действовать, сколько намерение установления требует, рассмотрим, взяв в рассуждение сие слово, Анафема.

Сие слово, Анафема, есть греческое. Еще у язычников-еллинов бывшее в употреблении. Как они по своему заблуждению признавали многих и бесчисленных богов: иных поставляли на небеси, иных на земли, иных в воздухе, иных в воде, а иных и в преисподнем аде, то и каждым из них особенные в жертву приношения были уставлены. И те жертвоприношения различными именами были называемы. Между прочими богами и адские боги также жертвами заслужили у них почитаемы быть. Вещь ли какая или человек, когда адским богам посвящаем был, сия вещи или человек адским богам посвящаемый, назывались на греческом языке, анафема. Как Богом просвещенные Христиане не могли тех адских языческих богов иначе почитать. Разве только нечистыми и неприязненными духами то уже сие слово, анафема, у христианских учителей не иное что стало означать, как человека удаленного от Бога, и яко в несчастливую жертву преданного диаволу.

Но может кто-нибудь тотчас при сем помыслит, что сходственно ли с благостью Божией и с тихостью церкви Его, таковой страшный на человека произносить суд; Страшен ли должен быть таковой для человека суд, или нет, о сем после рассмотрим: теперь только то покажем, что таковой суд есть необходим, и ни мало не противен святейшему порядку вещей.

Церковь есть общество наподобие тела, которое яко члены составляют все истинные Христиане, а глава сего тела есть сам Бог, премудро им управляющий. Ежели все сии члены суть здравы, и благожизненны в вере, нравах, добродетели, то и всей церкви тело есть здраво и благожизненно. Но когда некоторые члены немощны, болезненны, или в вере, или во нравах и добродетели, тогда и церкви тело немощенствует и страждет. Не оставляет она таковые члены всемерно врачевать и паки в первое здравие привести, есть ли в том успеет. Радуется и торжествует; но если все ее попечения будут безуспешны, и член между тем не только не исправляется, но в большую еще развратность и упорство приходит, да еще и другие здравые члены, или своим примером, или и нечестивыми внушениями заражает, что в таком несчастном случае церкви делать остается. Не иное что, как что делает всякое на земли благоучрежденное общество, которое развратного и злодейственного гражданина из общества своего извергает, или как делает благоразумный врач, который согнившую часть тела отсекает, дабы она не заразила и здравые части тела, и не пресекла бы тем и самую жизнь человека.

На сем же истинного благоразумия основании поступает и церковь Божия, которая христианина заблуждающего в вере, развращенного во нравах, и по многом исправлении и долготерпении не раскаянного, исключает из числа христиан, который уже злонравием и заблуждением своим сам себя исключил. Сказали мы, что тела церкви глава есть сам Бог: следовательно отверженный от тела церковного, тем самым отвержен есть и от самого Бога; а от Бога отверженный что уже иное есть, как плачевная жертва преданная во власть духа неприязненного, ест анафема.

Страшен подлинно для человека таковый суд, но тем самым истинные христиане более торжествуют; не для того аки б они не соболезновали горько о несчастливом жребии человека, и соболезнуют они и состраждут; но радуются, видя себя от такового несчастия удаленных, чрез то побуждаются более со страхом и трепетом совершать свой подвиг спасения. Страшен подлинно для человека таковой суд, но чем он страшнее, тем более обнадеживает, что развратник может чрез то прийти в чувство и в разум истинны. Нет греха побеждающего человеколюбие Божие. Приемлет Он всякого кающегося, так что по Златоустову учению, ежели и самый злой дух покаялся, не отвергла бы его покаяния Божия бесконечная благость. Сему же человеколюбию подражает и святейшая его церковь, приемлет покаяние по его заповеди. И отторженного от тела своего паки присвояет, еже ли узрит его раскаяние и исправление. Какое лютейшее может быть злодеяние, как умертвить и пролить святейшую кровь Сына Божия, но многие и из распинателей его чрез покаяние приняты его благостью, и сами стали по благодати сынами Божиими.

И так страх анафемою поражающий, для церкви служит ко утверждению добродетельных. Для развратных есть спасителен. Если же бы кто до такового развращения степени сошел, чтоб и от такового грома, поражения не чувствовал, тем есть несчастливее. Болезнующий тяжко, и не признающий своей болезни, близ смерти есть: грешник не узнающий своей развратности, близ осуждения есть. В день оный последний, возопиет к нему судяй праведно: Израилю! погибель твоя от тебе есть. О счастлив тот, кто другого бедствиям умудряется и исправляется! Сей гром проклятия на других несчастных провозглашаемый да устрашает нас, да не когда совратимся с пути истины.

Церковь сему грозному определению подвергла некоторых, которые развратное учение в церковь Христову ввести силились. Но не заслуживают ли и те от святешего церкви тела отлучены быть, которые развратны во нравах, и нераскаянны в беззакониях? Явный грабитель и мздоимец, известный прелюбодей и кровосмешник, злодейственный клеветник и наветник, достойны ли того, чтоб им не возбранен был вход в сие святейшее место, и чтоб они могли предстоять вкупе с верными, и приносить Господеви милость мира, жертву хваления; кольми паче питаться от Божественной трапезы телом и кровию Господнею. А хотя бы таковые дерзновенно и входили в сей отверзстый дом Божий, но невидимо поражает их Ангел Господень, и произносит на них суд, яко на недостойных стояти на месте святе.

Но мы по богатству благодати Божия, сущие чада церкви, хотя не можем фарисейски оправдать себя пред Богом, но и не столь ожесточены, чтоб не признавали с мытарем, своих согрешений, и не уповали покаянием очистить оные. Се к тому ин время благоприятно. Воссияли нам спасительные поста дни. Когда нас самих страсти не допускали избрать удобное время к покаянию, то уже сам Бог благоволил нам его назначить. Обратим оное в пользу свою, да не когда постигнет нас несчастливая судьба, что и поищем времени к покаянию, но оно удалится от нас. Аминь.

Говорено в Успенском Соборе 1783 года, марта 5 дня.

Нынешним Евангелием поминаемый расслабленный исцелен от лютого недуга телесного. Таковое исцеление, яко чрезвычайным образом последовавшее, должно нас заставить удивиться силе Великого врача, что Он располагает законами естества по своему изволению. Однако исцеление телесное, хотя не таковым образом, произведено, быть может, и искусством человеческим: но что при том расслабленный исцелен и от недуга душевного, что ему и грехи отпущены, сие наиболее нас удивлением поразить должно, ибо уже сие никоим образом не состоит ни в силе, ни в искусстве человеческом, ни в обыкновенном естественном вещей течении. Грех есть преступление закона, оскорбление Божественной воли и власти, а душа преступающая закон и оскорбления Бога есть Дух. Ни она, ни расстройство ее никаким нашим чувством усмотрено быть не может, а потому нет такового искусства человеческого. Чтоб расстройство душевное привести в порядок, и нет таковой ни в какой твари власти, чтобы она содеянное чести Божией оскорбление могла отпустить и загладить.

Помыслить кто-нибудь при сем, что де рассуждением и совестью человек расстройство души своей поправить может. Но когда рассуждаем о грехе, и о душевном расстройстве, то не чтоб тут же вместе не заключалось и помрачение мысли и превратности совести. Так как же помраченная мысль и совесть превращенная, расстройство душевное исправить могут. Почему поминаемые в Евангелие (Лк.5:21) люди, есть ли бы не по злости говорили, нельзя не утвердить сего рассуждения их. Кто может оставлять грехи, токмо един Бог. Си спасительные дни точно уставлены с тем, дабы во оные искали мы отпущения своих грехов, то каким образом сие действие совершается. И что потребно при сем с нашей стороны, рассудили с надлежащим, и столь нужным для нас делу приличным внимание.

И рассудок нам внушает, и слово Божие сильнейшим образом склоняет нас, чтоб мы имели в своих преступлениях раскаяние. Покайтеся, покайтеся. Сие спасительное внушение никто на опровергает, разве уже совершенно страстями ослепленный и сожженный совестью.

Раскаяние есть усмотрение своего преступления, и сердечное о том сожаление и терзание, с желанием, чтоб впредь расположить себя к лучшему. И с болезнью, чтоб как к худому паки не возвратиться. Вот в чем состоит покаяние. И как отсюда видно, что преступление усматривает во мне моя мысль. И терзание мое производится в сокровенности сердца моего. И намерение мое к лучшему, и боязнь, чтоб не впасть в прежнее преступление, суть в душе моей, что все подробно видит испытуяй сердца и утробы Бог, то на что же, скажет кто-нибудь, сверх того еще исповедь, то есть чтоб мне свои грехи открывать, и оные изъяснять пред церковью, или служителем ее. В сие то наиболее словом моим я теперь взойти намерен. Ибо чтоб иметь мысленное раскаяние во грехах, о сем. Мню, мало кто усомневается; но известное грехов исповедание суть некоторые развратные духи. Которые опровергать дерзают. И потому с сожалением усматривается, что многие или по невежеству. Или по превратности от исповеди удаляются.

В начале Христианския Церкви открылись случаи, которые потребовали узаконений к сохранению порядка. Кроме обыкновенных с человеческою совестью неразлучных грехопадений, были и такие. Которые своею важностью делали позор Христианству, и общий соблазн. Некоторые во время гонений отрицались Христа, и жертву приносили идолам; некоторые кровосмешением и явным прелюбодеянием опорочивали себя. А иные в человекоубийственных злодеяниях виновными оказывались. Таковые и подобные важные и открытые преступления заставили церковь помыслить, каким образом сии тяжкие раны уврачевать, и других предостеречь от подобной заразы. По многом Божественных мужей размышлений положено, чтоб таковых преступников народному пред церковью предавать покаянию, и чтоб они пред всеми свои, яко уже известные, исповедовали преступления.

Повергли себя сии несчастливые пред порогом церковным, и входящих в оную просили, чтоб их ногами своими попирали, яко соль вкус потерявшую. В таковом плачевном состоянии не были они допущаемы до входа церковного и стояния с верными, кольми паче до причастия Святых Тайн. Когда же чрез некоторое положенное время усмотрено в них было истинное раскаяние, сокрушением и слезами непрестанно свидетельствуемое, и открывались в них надежда расположения к лучшему, тогда при собрании всея церкви по совершении молитв и с рукоположением пастыря были разрешаемы, сопричисляемы собору верных, и до приобщения Святых Тайн были допускаемы. Вот начало грехов исповедания! Так поступаемо было с преступниками тяжкими и явными.

Взирая на сей позор всякий Христианин, что думаете, в себе помышлял, то, чтоб и каждый из вас при таковом случае помыслить мог, а именно, всяк бы из вас тогда сам в себе сказал: тот есть преступник: но и меня совесть обличает во многих грехах. Того преступление стало быть главным: мое, хотя еще не обнаружилось, но тем не меньше открыто пред очами Божиими. Тот преступник повержен лежит пред порогом храма. И вход в церковь ему возбранен; я обличаемый совестью. Но столь дерзновенен. Что вхожу во святилище, стою с верными, яко волк прикрытый овчею одеждою. Тот преступник своим раскаянием и исповеданием получает отпущение своих грехов, и по законном разрешении без осуждения приступает к священной трапезе: я хотя сокровенный, однако таковой же грешник, но моих грехов ни исповеданием не открыл, ни разрешения не получил; однако со всем тем без стыда и нагло к священному причащению приступлю. Ах! Какое должно быть мое дерзновение! Какое и о исправлении себя нерадение, и пренебрежение святыни! Суд я себе ям и пию. Нет! нет! когда еще долготерпение Божие моих грехов не обнаружено. То хотя пойду я к служителю церковному, к пастырю моему, к держащему на руках своих ключи царствия небесного; пойду к нему, и открою сокровенную мою душу, покажу Ему мои раны, исчислю Ему моя грехопадения; искренностью засвидетельствую мое прямое раскаяние; слезами умачу свое жестокосердие; представлю себя грешником самоосужденным, да наставит Он меня к лучшему житию, да ободрит милосердием Божиим, да разрешит сладким Евангельским гласом. И да вручит мне дражайшую маргариту тела и крове Господи без осуждения моего. Вот из какового святого начала произошла исповедь, которая и до ныне в церкви Христовой почитается таинственным и нужным для христиан действием.

Что же наблюдают ли сие христиане с таковым тщанием, как того требует их существенная польза и спасение; еже ли они святы, и ни какового греха непричастны, то правда не имеются в том нужды, а одолжены токмо с Ангелами воспевати радостную песнь благодарения и хваления. Но ежели они грешны, как то и самым делом есть, то как пренбрегают сие столь нужное для них врачевство.

Знаю я, что враг на сем спасительном пути полагает претыкания. Внушает он, что таковое исповедание не есть нужно: и без того можно иметь пред Богом покаяние. Можно подлинно, да и должно иметь всегда пред Богом покаяние. Но ты общества Христианского член. Всякий грех с сим святым обществом твой союз разрывает, и делаешься ты яко отторжен от оного. Надлежит тебе искать с ним соединения и примирения. Как дерзнешь ты приступить ко алтарю и к страшному приобщению по собственному своему уверению, которое часто нас прельщает и обманывает.

Можно видеть, можно, что удаляет тебя от сего некоторый стыд, который затворяет твои уста к открытию постыдных дел. Но еже ли подлинно, то тем самым и внутреннее твое раскаяние не есть истинное и совершенное. Еще храмлешь ты на оба колена. И Богу истинному кланятися желаеши, и служение Ваалово не совсем оставляеши. Кто прямо решился развязаться с грехом, тот свободным бывает самого себя обличателем.

Один юноша вышед из зазорного дому, и усмотрев своего учителя покраснел и спрятался; но то ему учитель сказал, не стыдись, когда из сего дома выходишь, постыдись, когда входишь во оный. По истине, еже ли стыдиться, то надлежит тогда, когда что-нибудь постыдное и законно-преступное творить предпринимаем. Но когда прямо нам грех отвратителен начинает становиться, и положили мы твердое намерение к нему не совращаться, в таком случае открытие его не только не делает нам ни какового стыда, но напротив Бога и Ангелов его увеселяет, утешает церковь, нас самих успокаивает. В радостном духе, яко тяжкое время, сложив мы с себя, тогда возопием: «О Господи! Аз раб твой, а не греха; аз раб твой, растерзал еси узы моя, пожру тебе жертву хвалы» (Пс.115:7–8).

Да не пренебрегаем, благословении Христиане! Сего спасительного для нас действия. Сим докажем, что хотя мы по слабости и согрешаем, но не ожесточены во грехе; что грех нами не столь овладел, чтоб истребил в нас и самое расположение к лучшему; а при том уверим и самих себя и других, что как мы имеем славное преимущество быть членами Христианской церкви, то и храним свято ее установление, и повинуемся матернему гласу ее. Аминь.

Говорено в Чудове монастыре. Марта 12 дня 1783 года.

В прошедшую неделю беседовали мы с вами, что исповедь есть древнее в церкви установление, и что она грешнику есть нужна необходима. Ибо без того грехи наши остаются неразрешены, мы непримиренны с Богом и с церковью, совесть пребывает в беспокойстве и в смятении, и не можем без того, разве бесстыдно и нагло приступить к святому и страшному причащению. Говорили мы о сем, и желаю, да сия беседа пребудет в вашей мысли и сердце неизгладима.

Теперь предложить я вам намерен, в чем состоять должно сия исповедь, и всегда ли она может действительна быть к разрешению наших грехов, и ко успокоению совести. Ибо всякое благое дело тогда бывает действенно. Когда оно таким образом, как должно происходить, а без того и доброе дело имеет только вид один дела доброго, но самою вещью есть превратно, и потому нас ни мало не пользуется.

В чем же состоит действительная исповедь, покаяние и исповедь по существу своему суть едино. С тем только различием, что покаяние относится до сердца, а исповедь до уст. Что кающееся сердце в себе чувствует, то уста исповеданием открывают.

Покаяние и исповедь, как суть одно, то требуют, во-первых, признать свой грех. Здесь тотчас стретятся три препятствия. Невежество, мудрование и самолюбие. Невежество иногда не узнает некоторых грехов, что они грехи суть. Мудрование грех свой всемерно извинить старается, почитая оный или маловажным, или никому вреда не приносящим, или делом с склонностью естественною сходственным, а потому уже и грехом не признает. Самолюбие побуждает человека ни в чем себя не осуждать винным, и аки бы то было бы некоторым образом себя унизить и обесчестить, чтоб самому самого себя признать неисправным и непорядочным. Сии препятствия всемерно прежде надлежит от себя удалить. Чтоб прямое учинить в грехе своем признание.

Дабы невежество не препятствовало, потребно довольное иметь знание закона Божия, он показывает, что с волею Божиею есть сходственно, и что оной противно. Великого подлинно требует труда и разума, чтоб закон Божий узнать совершенно. И как суть различные человеческие состояния, и многими человек занят попечениями и заботами, то потому и невозможно всякому совершенно в законе Божием снискать просвещение.

Но вот тебе путь кратчайший! Изучи токмо десять Господних заповедей. Изучить их каждому и простолюдину ни мало не затруднительно, а потому, есть ли б кто их не знал, уже не извинительно. Изучив, когда придет тебе благая мысль рассмотреть свое сердце, чисто ли оно, или зазорно, приложи тогда ко всякой заповеди свои дела, так как иногда смотришь ты лице свое в зеркале, не замарано ли оно чем, приложи свои дела ко всякой заповеди, не спеша, со вниманием и с подробностью, тотчас тебе откроется, сходны ли твои дела с сим святым правилом, или нет. Есть ли же бы и таким образом узнать тебе свое сердце было не довольно, прочти, или попроси прочесть катехизис, где кратчайшим и ясным образом истолкованы оные Господни заповеди, и потому уже весть мрак невежества твоего исчезнет, и яко в зеркале узришь свои деяния. Когда притом к сему приступишь с истинным исправлением своего намерением, то и сам Бог, яко хотящий всем человеком спастися, и в разум истинны прийти, и сам Бог тайным образом мысль твою руководствовать не оставит.

Что же надлежит до мудрования, дабы оно в сем деле не ослепляло, то помысли, что требуемое Богом, уставленное всею церковью, утвержденное бесчисленным числом премудрых и святейших мужей, что все сие есть несравненно важнее и основательнее, нежели что тебе слабое твое рассуждение противу того представляет. Не высокомудрствуй, но бойся. Многие мнящее себе «быти мудрых, обоюродеша» (Рим.1:22). Лучше и безопаснее итти по пути, коего следы великих мужей шествием освящены, нежели, чтоб тебе новую для себя изобретать дорогу, а заблудить с настоящей.

Не дерзай извиняти свои погрешности, что аки бы они были маловажны. Все то, что нарушает закон Вышним изреченный, все то есть важно и тяжко. Когда же подлинно преступления твои маловажны, то с одной стороны благодари Богу, от важных тебя предохранившему, с другой, тем более потщися и оныя истребить, не только потому, что как они маловажны, то и ко потреблению удобны; но более для того, что от малых грехов родятся великие. Никто вдруг самым великим преступником не становился. Начиная от малых грехов до великих доходит грешник. Блюдися от малых, и тем удалишь от себя великие.

Не помысли также, что твои преступления другим вреда и обиды не наносят. Пусть так, но сколь уже великое для тебя несчастие, когда ты свой естественный расстроил порядок, и учинился злотворящим самому себе. Но притом, как бы мы не думали, нет и малейшего греха, который бы вреда не приносил и другим. Ты в союзе со всеми людьми. Малейшее твое от должности удаление, делает уже тебя в должности неисправным. Когда тем не наносишь другому обиды, то по крайней мере уже ты не столько для других полезен, а потому не принося всей той пользы, какую бы ты мог своею исправностью другому принести, тем самым становишься винным пред ближним твоим.

Что же надлежит до того, что иное дело кажется тебе быть сходственно с естественною склонностью, а потому и безгрешным, то в сем великая заключается опасность. Надлежит при сем тебе все прилежно исследовать, что сия естественная склонность, сходственна есть с естеством чувств, или с естеством разума и закона Божия. Ежели сходственна с естеством разума и Божия закона, то она непредосудительна и похвалена, но есть ли токмо с естеством чувств наших сходственна, то неизвинительна и бесчестна. Плоть воюет на дух, и дух на плоть. Всегдашняя есть брань между чувствами и разумом.

Не разумей же здесь разум собственный твой. Он бывает не редко погрешителен, ибо пристрастием часто помрачается, и то делает, что иногда то кажется тебе быть действием разума, что только есть действием чувств и плоти. Разум твой приложи к разуму других в истинном просвещении и добродетели прославившихся мужей. Паче же к разуму закона Господня. В нем обрящешь истинное понятие добра и зла, и рассуждение твое на нем основанное будет безошибочно.

Естественно подлинно человеку иметь самолюбие, но оно бывает источником добра и зла. По самолюбию человек всегда себе добра желает, но в том погрешает очень не редко, что мнимое добро берет за истинное. А истинное пренебрегает, яко мнимое. По самолюбию не хочется человеку самого себя обвинить, и признать неисправимым и непорядочным. Ему представляется, что было бы то самого себя унизить и обесчестить. Но сие то есть самого себя обманывать. Мы теперь говорим о призании своих погрешностей пред Богом. Как же бы дерзнул человек самого себя пред Богом оправдать. Он и без твоего признания все видит, и суд его праведен есть. А потому, было бы крайнего безумия дело что либо скрывать пред Всевидящим.

Он же не для того требует собственного твоего на тебя самого суда, да тебя посрамить, да опозорить, да осудить. Нет! человеколюбив Он есть и милостив; требует, чтобы ты себя осудил, дабы Он тебя оправдал; требует, чтоб ты самого себя поверг, дабы Он тебя подъял; требует, чтобы ты самого себя связал, дабы Он тебя разрешил. Нет здесь в признании твоем ни стыда, ни срамоты, а едина честь и слава и спасение. Когда ты скрываешь пред ним раны свои, то ты не любишь себя, а ненавидишь, понеже врачевания не желаешь и не ищешь. Тогда твое самолюбие есть похвально, тогда ты прямо себя любишь, когда пред ним себя осуждаешь, и чрез то от него оправдание приемлешь, будь ты самолюбив, но в добрую, а не в худую сторону.

И тако зри, что оные три к признанию грехов препятствия, невежество, мудрование и самолюбие, не сильны, ежели ты по сказанному теперь наставлению поступати будешь. В чем тебе Господь Бог да поможет! После сего следовало изъяснить и другие свойства покаяния и исповеди, но о них, аще Бог изволит, скажем в следующую неделю, вы же, между тем сия, молю, памятуйте да предъидущая с последующими соедините возможете. Аминь.

Говорено в Чудове. Марта 19 дня, 1783 года.

Остается нам ныне окончать беседу, которую имели мы в прошедшую неделю. Уверен я о вашем в познании истины усердии, что памятуете вы прежнее рассуждение наше. Не бо не в дырявый сосуд изливаем мы животную воду, но сеем семя слова Божия на ваши сердца, яко на землю благую и плодоносную. Почему и вам о том же слышать есть полезно, и для меня ободрительно.

Так о чем же была беседа наша. Говорили мы о покаянии и исповеди, и сколько могли доказательно изменяли. Что она во-первых состоит в признании своего греха, и что оному препятствует невежество, мудрование и самолюбие: причем, и как оные препятствия преодолевать, довольно показали. Теперь следует нам истолковать и другие свойства покаяния и исповеди.

Когда кто столько благодатью Божию осчастливен. Что узнает свой грех. Тотчас не может на него взирать, разве со отвращением и омерзением. Лице греха есть самое гнусное и страшное. Ибо оно разрушает порядок естества, противен воли Вышнего, расстраивает человеческое тело, превращает его душу. Представьте вы себе, чтобы звезды превратились в черные угли, или животное какое либо стало ходить на спине ногами вверх, или источник вместо сладкой воды изливал бы ядовитую кровь, так и грех, из человека, созданного по образу и по подобию Божию делает некоторое чудовище. Ибо действие греха не только с порядком естества не сходственно, но оный совсем разрушает.

Например, создатель, так устроил твою мысль и язык, чтоб мысль что-нибудь воображала, а язык служил бы органом, мысль твою открывающим. Но когда ты лжешь, лицемеришь и лукавишь, тогда иное воображает твоя мысль, а иное изменяет язык твой, следовательно ты Богом уставленный священный между мыслью и языком союз разрушаешь, и язык твой нельзя уже почесть языком, но некоторым ядовитым орудием. Руки даровал тебе Бог для работы в помощь и себе и другим. Но когда ты оные простираешь на грабление или на убийство, тогда ты Божий устав нарушаешь, и руки твои в сем случае нельзя уже почесть руками, но некоторым крюком адским. Посему рассуждай и о всяком грехе. Он есть чудовище безобразное и страшное, и нас делает безобразными и страшными.

Что же иногда грех нам приятным и лестным кажется, то для того, что мы под иным нехудым видом, а не под настоящим его себе представляем, и тем сами себя охотно обманываем. А есть ли бы на грех взирали мы в настоящем виде, не прикрывая его ни чем, то ужаснулись бы от его страшного лица, и никогда не дерзнули простереть в беззакония рук своих.

Но когда уже с помощью благодати Божия мы свой обман усмотрим. И страшным содеяннаго греха взором поразимся. Что тогда должно последовать, тотчас последует стыд, раскаяние, сокрушение, терзание. И сие есть второе свойство покаяния.

Стыд, который нас заставляет стыдится самих себя, желали бы на тот час, коли можно, от самих себя убежать и скрыться. А между тем всемерно оберегаемся, чтоб кто сторонний того не узнал, и тем бы не умножил стыда нашего. Жалуемся на свою слабость, что не имели столько силы к побуждению искушения. Самих себя окаеваем, что не послушали ни гласа совести, ни гласа Божия чрез совесть глаголющего. Смущаемся, беспокоимся, мучимся. Желаем на тот час, чтоб самое солнце нас не осиявало, и где-либо в сокровеннейшей пещере скрытыв были мы. Прерываются слова воздыхания, текущие из очес слезы помрачают свет их, грудь под коей лежит законопреступное сердце сокрушим ударениями, и хотели бы, чтоб и самое сие горькое воспоминание исчезло. Но оно повсюду за нами следует, и с нами везде, яко некое страшилище стречается. Но не могу я сего подробно изъяснить, ибо сам Апостол (Рим.8:26), таковые воздыхания называет, неизглаголанными, и самое сердце кающееся более то чувствовать, нежели истолковать может.

Ежели кто с таковым чувствием узнает свой грех, тот есть прямо кающийся. Но не имеющий такового стыда, сожаления и сокрушения, дает подозрение на свое покаяние и исповедь. Видно, что некоторые остатки прелестей греховных в сердце его гнездятся, или он лицемерит, или и добродетели красота его прельщает, но и пророк не совсем ненавистным представляется. И то и другое раздирает его на обе стороны.

Таковая во внутренности человека война подлинно не меньше возмущает, как и прямое истинного покаяния сокрушение, но таковая война не столь есть спасительна. Ибо она только человека мучит, но как не дает ему совершенной победы, то потому мало и пользует. Но прямое истинного покаяния сокрушение хотя также есть мучительно. Но и спасительно. Ибо на конец доставляет ему над пороком победу и торжественную радость.

Сия победа и торжество поведет человека, кающегося к дальнейшему лучшему расположению. Кому грех прямо отвратителен покажется, тот положит непременно твердое намерение паки к нему не возвращаться. И сие есть третье свойство покаяние и исповеди. Твердое, говорю намерение. Ибо знак есть несумнительный, что человек еще несовершенно грех возненавидел, когда ныне его отвращается, а заутра паки за него принимается. Таковое раскаяние более надобно приписывать случаю, нежели действию от размышления и из глубины сердца происходящему. Сие свойственно малым детям, которые в один час и плачут и смеются. Твердый муж твердое на всякое дело полагает решение. Он единожды отвергнув грех, всегда отвратительным на него взирати будет оком. Во устах его слышно всегда будет сие восклицание: «Омых нозе мои, како паки оскверню их» (Песн.5:3). Суть столь мстительные люди, которые единожды озлясь на другого, никогда злобствовать на него не престают. Сия злость есть предосудительна и богопротивна. Лучше сию злобу обратить на свой грех, чтоб не перестать его ненавидеть, доколе совершенно он не истребится.

Но как мы люди, слабостями всегда подверженные, то и настоит всегдашняя опасность, дабы паки как порок не прельстил нас. Надобно иметь всегдашнюю осторожность и боязнь, чтоб от прежних грехопадений себя предостеречь. И сия боязнь составляет четвертое свойство покаяния и исповеди. Воин, когда стоит на страже противу неприятеля, одолжен блюсти всегдашнюю бодрость, и отогнать от глаз своих дремание. При малейшем опущении осторожности, бывает он от неприятеля или пленен или уязвлен. Не можем и мы надеятся на свои силы. С бодростью стоять должны на Божественной стражи. При малейшем о самих себе мечтании, что аки бы мы уже удалены о всякой опасности, хитростью страстей будем обмануты. В самой тот час, когда будем говорить: Мир, мир, и нечего опасаться, в самой тот час, найдет на ны всегубительство. И для того всегда помнить надобно оное Евангельское слово: «Молитеся, да не внидете в напасть. Дух бодр, но плоть немощна» (Мк.14:38). «Помни притом последняя твоя, смерть, суд, рай и геену. И по веки не согрешиши» (Сир.7:39).

Вот, православные Христиане! В чем состоит истинное покаяние и исповедь, признать свой грех, сердечно о нем сокрушится, твердое намерение положить к лучшему житию. И всегда бояться. Чтоб паки не впасть в прежние преступления. Таковое расположение привлекает милосердие божие. Которое нас разрешает, оправдает. И присвояет в число чад своих.

«Якоже отстоять востоцы от запад, тако удалит от нас Господь беззакония наша» (Пс.102:12).

Но надлежит здесь, хотя кратко решить оное великое сумнение. Которое колеблет кающуюся душу. Что когда человек многократно во грехе кается, но паки многократно во оный же впадает, есть ли надежда, чтоб милостиво воззрел Господь на таковое покаяние, и отпустил таковый грех. Подлинно нельзя ограничить Божие человеколюбие, оно есть бесконечно. Евангелие утешает нас, что седмьдесят крат седмерицею повторяемые грехи церкви в лице Апостольском отпущати повелено. Однако притом твердо памятовать надобно Апостольское слово, яко «Бог поругаем не бывает» (Гал.6:7), «по жестокости же твоей и нераскаянному сердцу собираеши себе гнев в день гнева и откровения праведного суда Божия, иже воздаст коемуждо по делом его» (Рим.2:5).

Да прибегаем убо, Христиане, к покаянию утвердим сие рассуждение наше не одним слышанием, но самым делом, особливо в сии Спасительные поста дни. Да не оставляем по крайней мере единожды в годе очистить совесть свою исповедью. Ибо я по пастырской должность ведаю. И ведая сокрушаюсь, что многие пренебрегают сей Христианский долг исповедания. Сие делает пастве нашей стыд. Нам печаль, а не кающимся Божий гнев ходатайствует. От чего да отвратит всех нас неизреченная его благость. Аминь.

Говорено в Чудове. 1783 года, марта 26 дня.

Когда желаем мы взойти в каковой либо великолепный храм, самое его с прилежанием осматриваем преддверие, и еже ли находим, что и оно отменною блистает красотою, то потому уже заблаговременно судим, сколь прекрасна и великолепна должны быть внутренность храма.

Прежде мы беседуя о покаянии и исповеди, как бы осматривали прекрасное некое великолепного храма преддверие. Теперь следует мне ввести нас и в самую внутренность святилища, и показать всю силу его. Покаяние и исповедь, яко взяв за руку приводит нас к святейшей тайне Божественного причащения. Ибо не возможно к сей святыне приступить, не очистив прежде совести своей. Сего прямо Апостол от нас требует. «Да искушает себе человек, и тако от хлеба да яст, и от чаши да пиет» (1Кор.11:28). Таковое искушение точно в том состоит, в чем, показывали мы. Состоит покаяние и исповедь.

И как уже о сем довольную простирали мы беседу. То по существенному порядку следует изъяснить нам: 1. В чем состоит тайна святого причащения. 2. Какое есть действие и плоды. 3. Кто достойно сию святыню приемлет, и кто не достойно. Приимите убо со усердием предлагаемое вам о том учение, и вкупе со мною пролейте молитвы ко Отцу светов, да и мой язык устроит достойным великие истины орудием, и вас да расположит ко вниманию и к принятию слова его со охотою.

Всякому христианину известно, что тайна причащения уставлена самим господом нашим Иисусом Христом, установление сие само по себе важное, еще более увеличивается тем, что оно учреждено в самое то спасительное время. Когда великий Ходатай наш шествовал на Голгофу к принесению самого себя в жертву на кресте. Вспомните при сем оное великое знамение в себе заключающие слова, которые Господь при учреждении тайны сея сказал своим ученикам. «Желанием возжелех сию пасху ясти с вами, прежде даже не прииму мук» (Лк.22:15). Акиб сказал: многие открывал я вам тайны, многие творил чудеса: но при всем том ничего столько не желал, ничего столь для вас важного и нужного не находил, как чтоб сие таинственное действие для всех верующих учредить, в самой тот час, когда уже отверзутся двери страдания моего. «Желанием возжелех сию пасху ясти с вами, прежде даже не прииму мук». Сии одни великого веры нашего Основателя слова уже довольно показываются и величество и важность и нужду и пользу таинства сего.

Почему древние христиане, при самом начале христианства, хотя еще не имели никаких почти ныне церковью употребляемых обрядов, но тайну причащения всегда совершали с великим благоговением, и зело страшилися, чтоб как не лишиться святыни сея.

Были тогда времена, когда везде гнали христиан, мучили и умершвляли. Не было дозволяемо поставить ни жертвенника, ни храма, которые же были устроены, и те были разрушаемы. Однако при таковых тесных обстоятельствах христиане убегали в горы и вертепы и в пропасти подземные. И в сих самых местах за первое дело почитали совершить действие причащения, и единственное утешение находили в принятии сея святыни. Некоторые же и в самых темницах, заключенные во оковах, окруженные стражею мучителей, разтерзанные телами, почитали еще большим, нежели все сие, мучением, чтоб лишится им святого причащения. И для того подкупали великой ценою стражей, чтоб дозволено было им из рук какого-либо христианина, получить сие сокровище. А иные из священного чина, яко трупы поверженные от ран лежа на земли, нашедши случай достать хлеб и вино, полагали сии таинственные виды на своих измученных персях. Прочитывали подобающие освященные молитвы. И потом причащалися.

Одни язычник главный начальник Азии Пилий пишет [Книг. 10, письмо 97] к Траяну императору, что он по повелению его разыскивал христиан, и ничего более не нашел, как что они вкупе все во определенный прежде восхождения солнечного собираются во едино место, поют похвальную песнь Христу, яко Богу. Взаимною себя присягою обязывают, не на злодейство какое, но чтоб не делать воровства, разбойничества, прелюбодеяния, чтоб не лгать, не обманывать, и в закладе не запираться. По совершении, де сего обычай имели расходится, потом паки собирались к принятию пищи общей, но неповинной. Сие язычника знаменитого свидетельство означает собирание христиан прежде восхода солнечного, что они отправляли утреннюю службу, а вторичное собирание к принятию пищи, означало Божественную литургию, которую они в каждый определенный, то есть, воскресный день совершали, и обще все в тот день причащались.

Какое было усердие тех христиан! Какая вера! Какое было то великое и чудесное зрелище видеть, что самые пещеры и пропасти превращались в священные жертвенники! О Божественные были те перси, кои святым алтарем быть удостоились! О великий был тот Архиерей, который принося жертву Христову, и самого себя вкупе в жертву приносил! Пещеры оные, вертепы оные, и перси те были бесконечно великолепное тех храмов, кои блистают златом и сребром, но не украшены христиан благочестием.

Когда же с таким уважением от всех христиан наблюдаемо было сие таинство, надобно знать, какую к тому они имели причину.

Первая к тому причины была, чтоб в точности исполнить те Христовы слова, которые Он при установлении сея тайны сказал: «Сие творите в мое воспоминание» (Лк.22:19). Что самое Апостол его так изменяет: «Елижбы бо аще ясте хлеб сей, чащу сию пиете. Смерть Господню возвещаете» (1Кор.11:26).

Памятование благодеяния есть благороднейшее действие честной души: так как неблагодарность доказывает душу низкую и нечувствительную. Воображали просвещенные Христиане самым сильным образом те великие благодеяния, которые им оказал Бог своим сошествием с небес на землю, воплощением, страданием и смертью. Каждый христианин сам в себе с благоговением и с священным жаром так размышлял: Бог преклонил небеса, да меня падшего восставить Он унизил Свое величество до восприятия рабия зрака, да меня вознесет: Он мучительнейшие претерпел страдания, да меня исцелит: Он самую смерть, да еще и поноснейшую подъял, да меня оживит. Сие есть доказательство его ко мне любви, какой под солнцем ни когда не бывало. Как! При всем том я столь буду несчастлив, чтоб не помнить его благодеяний, чтоб за все то не оказывать благодарности. Каким образом воззрю я на солнце. Которое видя его висяща на кресте, помрачалось каким образом не землю, которая виляя его умирающа трепетала; буду ли я нечувствительнее самых камней. Которые, от всего того распадались. Но и чем изъявлю ему мою благодарность; чем равным заплачу. Пойду. Пойду, буду умершвлять мою греховную плоть, пролию всю мою кровь, предам на все мучения тело мое для любви имени Его. Но что я слышу, Он меня щадит, от меня сего не требует, а только отеческим кротким гласом напоминает мне: Сие твори в мое воспоминание. О человеколюбивейший избавитель! С радостью повинуюся гласу Твоему. Пойду с поспешностью во святилище твоею вкупе со учениками твоими, с братию моею. Исчислю с ними все твои благодеяния. Воспоминанием их утешу и освящу себя. Воспою Тебе песнь благодарности. Буду наслаждаться дражайшим Твоим при смерти Твоей мне оставленным наследием. Прииму священный хлеб, яко самое пречистое тело Твое. Раздробляя его, скажу: так Ты раздробляем был всеми членами на кресте. Сокрушая его во устах моих, скажу тако Ты весь сокрушаем был во спасение мое. Ядя его. скажу: тако Ты еси живот мой и всего мира. Вмещая его во утробе моей. Скажу в любовь Твоя превосходит любовь всякого отца и всех тварей. Ты питаешь меня самим собою, самым телом своим. Притом приняв в руки Божественную чашу, скажу: се зрю очами моим кровь Твою. Пия оную скажу тако Твоя кровь изливалася во обмытие и очищение мое. Гортанию моею поглощая оную скажу: уже я не в числе смертных, когда от источника бессмертия вкушаю, я услаждаюся, обожаюся и восхищаюся вне самого себя. Сим великим действием я вкупе и благодеяния твоя воспоминаю. И избавляю мою возможную благодарность, и несказанно сам себя пользою во оставление грехов моих и в жизнь вечную.

Вот, мои слушатели, какая была первая причина установления тайны причащения, и она же есть. что все Христиане с толиким уважением оную соблюди. И потому то сия тайна называется по-гречески. Евхаристия, а по нашему благодарность: что приемля оную Христианин долженствует воспоминать благодеяния Божия, я душевную за оныя приносить благодарность свою.

Вторая причина была, что сим причащением свидетельствовали Христиане свое взаимное между собою и со всею Христианскою церковью соединение. Сие доказывают следующие Апостольские слова: «Яко един хлеб, едино тело есмы мнози: вси бо от единого хлеба причащаемся» (1Кор.10:17). Хотя из многих стертых зерен составляется хлеб. Но един хлеб есть: так и все различного состояния христиане. но единое составляют нераздельное общество. И как при единой сидеть трапезе и вкупе есть и пить, обыкновенно бывает, или между единою семью, яко то отцу с детьми своими, или между сродниками. Или между приятелями. Господь нет любви. Там и единой нет трапезы. Так и христиане к единой приступая трапезе таинственной, и вкушая от единого хлеба и от единой чаши. Тем самым свидетельствуют, что они хранят между собою взаимную братскую любовь, и что от святого церкви общества пребывают нераздельны. «Яко един хлеб, едино тело есмы мнози: вси бо от единого хлеба причащаемся».

Как древние христиане друг друга с горячностью любили, то и страшились подать на себя сие подозрение, что аки бы удалялись они от общего с прочими духовного пирования, к ним не весьма усердием привязаны, и быть с ними в соединении не за великое поставляют. О крайне сего страшилися они!

Прибавьте к тому, что к сему священному приобщению кто недопущаем был; был недопущаем неверный язычник. Крещением не просвещенный: недопущаем был еретик и раскольник: недопущаем был всяк грешник и тяжкий преступник. Почему с ужасом они воображали, чтоб от святого причащения удалятся. Ибо помышляли, что они чрез таковое удаление почтены будут или яко за неверных, или яко за еретиков и раскольников, или за явных и тяжких беззаконников, от одного о сем воображения трепетали они. И для того яко елени на источники водные, тако притекали к духовному святого причащения пированию. И чем горячее взаимно себя любили, чем привязаннее были к соединению церковному, тем чаще желали подавать о себе другим и церкви всей в том увереннее. И потому каждую неделю причащалися.

Приходя же к последнему смертному подвигу ничего столько не желали, как чтоб выйти из сего света в сим святым напутствием. Не только для спасения свего. Но паче, чтоб оставить по себе несумнительное свидетельство, что они и жили нераздельны с церковью, и умерли в неразлучном с нею соединении.

Приметьте вы все сие, мои любезные слушатели, и углубите в мысли и сердце своем. Вы тояже церкве члены, вы древних христиан наследники, а потому по их стопам идти одолжаетесь, слышав вы похвалы древних христиан, поревнуйте, дабы и ваша вера того же удостоилась.

Усладите уста мои тем, чтоб я в следующую неделю не слезами растворил беседу мою, но возвещением достойного благочестию вашему похваления. Аминь.

Говорено 1783 года, апреля 2 дня, в Чудове монастыре.

Говорили мы в прошедшую неделю о тайне святого причащения, для каких причин она уставлена, и с каким уважением и благоговением древние христиане оную совершали и принимали. Кажется уже из того самого довольно видеть могли, какое обязательство на нас лежит, чтоб не отступать нам от славных следов оных христиан. И что мы не можем ни изъявить благодарности своей Богу за великие его благодеяния, ни засвидетельствовать взаимного между собою и со всею церковью соединения. Как токмо сим торжественным священного причащения приятием.

Вопросишь ты, какое есть тайны сея действие? Отвечаю: являешь ты себя благодарным пред Богом: доказываешь себя быть в неразлучном с церковью соединении. Какой, паки вопросишь, тайны сея есть плод? Отвечаю: кто памятует благодеяния, тот больших благодеяний удостаивается: и кто пребывает в едином союзе с телом церкви Христовы, тот участник бывает и того самого животворящего Духа, коим одушевленно есть священное тело сие: то есть, отпущения грехов, спокойствия совести, радости душевные и надежды к блаженному бессмертию.

Ежели все сие Христиане таким образом понимают, и всем тому без сомнения веруют, то можно ли бы подумать, чтоб некоторые именующиеся Христианами совсем тем о святом причащении нерадели, и от сего спасительного и августейшего пира удалялись.

Как! почто нарицаешися ты Христианином, не для того ли, что ты Христианской церкви член. Изрядно: великое и славное преимущество, чтоб тебе сего святого общества быть участником! Но «покажи ты мне веру твою от дел твоих» (Иак.2:18).

Се зри! Жертвенник открыт пред тобою: бессмертная пища на нем предложена: яко порфирою, обагряется он священною кровью. Слава небесная его осиявает. Из самой внутренности сего святилища сладчайший глас до ушей твоих доходит. Со страхом Божиим и верою приступи, прийди, приближися, отверзи уста: насладися пищи Божественной, вкуси от чаши жизни. Оную подает тебе самая небесного Отца благодетельная десница. Почто медлишь, почто сомневаешься. Или малым тебе кажется таковое Божие снисхождение, почти его щедроты. Не отрини от себя простирающуся его к тебе руку.

Но что видим? Ах со ужасом видим. По таковому явлении святых даров, по таковом приглашении, чтоб к причащению приступали, некоторые или ожесточенные, или ослепленные или расслабленные, или не вем как их и назвать, со всем тем, не только часто, но и единожды в году не приступают. О окаянства таковых! О несчастия церкве!

Но пусть так! Да почто же ты ни единожды в году не приобщался, еще и дерзаеши лгати пред Богом, и пред лицом всея церкви, якобы причащаешися. Ибо по явлении святых даров, так воспеваешь ты вкупе со всеми: да исполнятся уста наша хваления твоего Господи! Яко сподобил еси нас причаститися святых твоих и животворящих таинств. Не есть ли уже сие некое посмеяние, что ты за то благодаришь, чего не принимал, и оное приносимое тебе от алтаря дерзостно отверг. Разве должен ты благодарить, что на том же месте и в тот же час не поразило тебя мщение Божие, что не разверзлася под тобою земля, и неблагодарность твою не сокрыла в пропастях преисподних.

Но еще послушай, что я имею тебе сказать. Слышаши ты всегда на Божественной литургии возглашаемые сии слова: оглашении изыдите: елицы оглашении изыдите. Может быть совершенно не разумееши ты сих слов: приди всякий и ужаснися.

Были два рода оглашенных. Одни оглашенными назывались, которые еще были не крещены, а только обучались христианской вере, и приуготовлялися к просвещению, то есть ко крещению. Другие оглашенными назывались те, кои хотя были и крещены, и назывались Христианами, но в тяжчайшие и в явные впали преступления. И те и другие до причащения святых тайн не были допущаемы. Одни, яко чрез крещение в число Христианской церкви еще не принятые, другие, яко не достояйные за тяжкие свои и явные преступления, до известного времени. Им вкупе стоять во храме с верными было возбранено, а только дозволено было стоять в притворе церковном, и слушать прочитываемые и толкуемого Апостольского и Евангельского учения. По окончании сего когда уже приступаемо было к совершению самой божественной литургии. И когда всем Христианам надлежало приступить ко причащению, тогда оглашенные те высылаемы были вон из церкви, сим громогласным от алтаря возглашением, оглашенные изыдите, елицы оглашении изыдите.

Выходили они пораженные стыдом, обливались слезами, бия в перси, воплями своими оглашая воздух. Одни не терпеливо ожидали того времени, в которое они введены будут в царские чертоги, допустятся до святилища, станут во едином чине с чадами Божиими, и удостоятся принять дражайшую маргариту тела и крови Господни. Другие окаевали свою слабость, что своими тяжкими преступлениями довели до такового несчастия, что удалены от трапезы Господни, лишены бессмертия, посрамлены пред всем собором детей Божиих, и потому своим раскаянием, сокрушаются, терзанием всемерно тщились очистить свое посрамление, и удостоиться паки, по примирении с богом и церковью, принятия даров священных.

Вот зри Христианин! Кто не был допущаем до святого приобщения. И с каким страхом и ужасом принимали они таковое отлучение.

Ты ныне входишь во храм, стоишь вкупе с верными, таинственное действие пред очами твоими совершается. На тебя еще не произнесен от церкви сей страшной суд, чтоб отлучену тебе быть от приобщения святых тайн, а напротив сей сладчайший от алтаря исходит к тебе глас: Со страхом Божиим и верою приступи, приступи. Почто убо не приступаеши? Ежели ты сей церкви суд сам себе присвояешь, и сам отлучаеши самого себя, то почто же и стоиши вкупе с верными? Почто и дерзаеши пристствовать при сем духовном пировании, которого не приемлеши. Выйди вместе со оглашенными, выйди, и стани пред дверми святилища, посрамляем, покрыт слезами, поражен самоосуждением, ибо глас церковный повелевающий прежде совершения тайн оглашенным выходить из церкви, относится до всех тех, кои отлучены от причащения, а кольми паче до тех, кои сами себя от того отлучают. Почему или приступи, или едино со оглашенными должно быть место твое.

Но что мы при сем должны сказать? Древние Христиане, как видели мы, за самое величайшее в жизни несчастие почитали, когда их церковь до приобщения не допускала, а напротив радовались и веселились и торжествовали, когда им сие дозволение было давано. Но к тебе Бог столь долготерпелив, церковь столь снисходительна, что еще не отлучают тебя от причащения, а напротив призывают сим гласом: приступи. Но за всем тем ты сие призывание пренебрегаешь, и сам себя в пропасть несчастия ввергаеши.

Но я, де признаю себя того быть недостойным. Ежели ты сие признаешь в чистом разуме и с добрым сердцем, то тем самым более тебя милосердие Божие дара сего удостаивает. Кто из человек сам по себе сего достоин? Святейшие мужи приступая к сему таинству говорили: Вем, Господи! Яко недостойнее причащаюся пречистого Твоего тела, и честные Твоея крови. Тот прямо сего недостоин, кто признает себя быть того достойным. Суд сей, кого отлучать от причащения, предоставь церкви: он ей единой принадлежит, а сам себе дерзостно оный не присвояй. Но церковь никого не отлучает от причащения по правилам святым, разве явных и судом ее обличенных, да и нераскаянных грешников. Прочих всех не отгоняет она от человеколюбия Божия. Она в том подражает Господу своему, который блудниц, мытарей, разбойника, кающихся от своего сообщения и помилования не отверг.

Притом помысли, что ты пред причащением исповедуешися. Истинное ли ты во грехах своих приносишь покаяние, или неистинное. Ежели паче чаяния неистинное, то не только ты ко причащению приступити не достоин, яко во грехах ожесточенный, но по исповеди и разрешения во своих грехах получить не можеши: ибо где нет покаяния, там нет и разрешения. Ежели же истинно ты каешься, и потому во грехах своих от милосердия Божия разрешение получаеши, то уже стал ты разрешен, прощен, оправдан с Богом и церковью примирен, а тем самым уже и приступить ко святому причащению удостоен.

И потому не благорассудительно поступают те духовные пастыри, которые приняв исповедь кающегося, и разрешив его от грехов, не токмо не пекутся, дабы непременно таковые ко причащению приступили, но еще и имеют нерассудную слабость вопрошают? Желаеши ли ты причаститься? Да и сие в какое время? Когда многие или по невежеству, или по неусердию к вере, или по непривязанности к церкви, не только не принимают таковое отлучение со страхом и ужасом. Но еще тем почитают быть себя довольными, или и нарочно того ищут.

О Христиане! Соблюдайте честь веры своей: Не разрывайте дражайшего своего с церковью союза. Кто удаляет себя от причащения, что с ним последует, то же, что следует с удаляющимися от солнечной теплоты. Убегает он от святыни, и она по мере его убегания удаляется от него. Он не ищет врачевства, болезни его от часу опаснее становятся, и струпы греховные умножаются. Верую я, что аще кто и грешник есть, но часто приемлет святыню сию, когда-либо от глубокого сна своего воспрянет, и придет в чувствие. Принятая внутрь тайна взойдет в его сердце, чревеса и утробу, попалит терние грехов, прохлажденное чувствие согреет, и подаст случай когда-либо помыслить о исправлении своем.

Воньмите сему моему учению, по истинной ревности и по усердию к вам произносимому. Дайте славу Богу призывающему вас из тмы в чудный свой свет. Доставте церкви Божией, которые вы члены, сие несказанное удовольствие, чтоб она хотя единожды в целый род узрела всех детей своих при священной ее трапезе духовно пирующих. Аминь.

Говорено в Чудове монастыре. 1783, апреля 9 дня.

Обыкновенное есть при сем радостном торжестве взаимное между Христианами сие приветствие: Христос воскресе. И на то каждый ответствует с веселым духом: Воистинну воскресе. Кажется таковой вопрос и ответ сами по себе вразумительны: однако со всем тем, по моему рассуждению, великого требует объяснения. Ибо, ежели только сии слова разуметь о едином лице Христове, и о едином свойственном Ему Воскресении. То из сего заключить можно, что аки бы мы еще о том усомневалися. Ибо оным ответствием сие бы могла быть означаемо: слыши, возлюбленный о Господе брат! Я тебе возвещаю радостную весть, что Христос воскресе. На то кажется мог бы он мне сказать: как! разве сия весть для меня есть новая, я еще во крещении сочетался Христу умершему за меня, и воскресшему; разве ты каковое о сей вере моей имееши сомнение, что аки бы сия весть для меня была или новая, или мною неверуемая.

Любезная братия! Почтим сие церкви обыкновение, и стократно и тысящекратно не престанем радостными устами возвещать Христово воскресение. Но при всем том взойдем мы выше рассуждением своим.

Сии слова: Христос вокресе, и Воистинну воскресе. Не к единому лицу Христову, не к единому его воскресению могут относимы быть. Единожды в лице Своем умер Христос, и единожды воксрес. Но в членах своих многократно он умирает, и многократно воскресает. «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся» (Гал.3:27). Сим таинственным действием стали мы едино с ним тело.

Ежели неповинно за правду страждем, страждет и Он в нас, по сему Апостольскому слову: «Исполняю лишение скорбей Христовых в теле моем» (Кол.1:24), то есть, чего Христос не претерпел на кресте, то дополняет Он страданиями моими. И для того хваляся восклицает: «Язвы Господа моего на теле моем ношу» (Гал.6:17). Ежели мы грехом душу умерщвляем, то и Он умирает в нас. Ежели мы чрез покаяние и исправление воскресаем. То и он воскресает в нас. Сие доказывают оные Павловы слова: «Чадца мои, ими же паки болезную, Дóндеже вообразится Христос в вас» (Гал.4:19). То есть, дети! Я духовно родил вас, и изобразил в вас лице Христово: но вы грехами своими его умертвили: почему я принужден, яко жена раждающая, мучиться, доколе в вас паки умершего Христа не воскрешу: «Дондеже вообразится Христос в вас».

Положив таковое рассуждение, яко с истиною Христианскою точно сходственное, сии слова: Христос вокресе и воистинну воскресе, уже так разумеет надлежит. Христос воскресе: Дух Христов не умерщвлен ли в тебе каковыми грехами? Действует ли Он в тебе по всей силе своей? Все ли в тебе дела суть таковы, каковы свойственны человеку имеющему живущего в себе Христа. Ежели же Он грехами твоими в тебе умершвлен, то хотя при спасительном поста подвиге, при нынешнем его воскресении, чрез покаяние и причащение воскрес ли Он паки в тебе. Воскресе Христос?

Ты ответствуешь: Воистинну воскресе. То есть, я чувствую благодатное действие Христа живущего во мне. Исповедую, яко грешен есмь: но при помощи Его признал свой грех, истинное в нем принес раскаяние и сокрушение, и сие благое намерение утвердил в себе принятием святыни причащения. И потому ныне чувствую себя облегченна совестью, успокоена душею, лучшее начинаю жить жительство: и для того заключаю, и радостно восклицаю: Воистинну во мне воскресе Христос.

О прямое воскресение! О величайшее для Христианина торжество! Воскрес ты в сей день, и тем радостного дня сего радость приумножил: да и самому Христу, новое приобрел воскресение. Столько днесь воскресений сих, сколько есть воскресших душ. «Веселятся Ангелы на небеси, которые и о едином грешнике кающемся радуются» (Лк.15:7, 10).

Когда мирское какое совершается празднование, обыкновенно оно бывает сопровождаемо общим сродников и приятелей пированием. По сему, мню, важному резону древняя святейшая церковь имела сие препохвальное обыкновение, что все Христиане в сей день пасхи причащались. Предлагала она на жертвеннике нетленную пищу, и оную насыщала радостных чад своих: возносила чашу бессмертия. и сим питием увеселила сердца Христиан торжествующих.

Вы, в прошедшие спасительные дни восприявшие сию святыню, возвеселитеся днесь. Составьте лик общего празднования. Блюдитеся притом, да не како паки умрет Христос в вас: но чтоб вы всегда могли с незазорною совестью восклицать: Воистинну в нас воскрес Христос. Аминь.

Говорено в Успенском Соборе. 1783. Апреля 16 дня.