№ 7. Февраля 16-го

Ныне, на службе Божией, читана была из святого Евангелия притча о блудном сыне. Каждый год в эту неделю, которая называется Неделей о блудном сыне, читается в церкви эта самая притча. И я не сомневаюсь, что многие из вас, усердные к святой Церкви и внимательные к слову Божию, хорошо знают её. Поэтому не стану рассказывать содержание предложенной Спасителем притчи, а хочу показать вам, какое научение для всех вас заключается в ней.

Обращаю моё слово первее всего к почтенным отцам семейств. – Кому из вас было бы отрадою иметь такого недостойного сына, каким был сей распутный сын до своего образумления и раскаяния? Не переболели ль бы вы, напротив, сердцем, когда бы Господь наказал вас подобными детьми? Да ещё и мало, что вы теперь мучились бы и страдали, имея таких детей: за них вы должны были бы отдать ответ и пред Богом; потому что беспутная жизнь детей большею частию происходит от беззаботности и от нерадения родителей, при воспитании их. Правда, у вас редко бывает, чтобы дети, забравши должную часть от своих родителей, ушли на стороны далече. Но положим, что у вас не бывает таких своевольных, расточительных и развратных детей, какое представлено в притче. Зато бывают гораздо худшие. Скажите по совести, не многим ли из вас приходилось слышать, как дети произносят дерзкие, обидные и даже хульные слова против своих родителей? Мне случалось слышать и о таких, которые нагло поднимали руки против родивших и воспитавших их. Конечно, такие дети не лучше блудного сына. Но повторяю, те родители, у которых есть такие дети, дадут ответ пред Богом за то, что не воспитывали их в страхе Божием и не учили их добру с малых лет. Многие родители, как только дитя их поднялось на ноги, ему уже назначают работу: то смотреть за дворовою птицею, то стеречь огород, то заниматься чем-либо другим подобным; а когда дитя больше подрастает, его посылают в поле пасти скот, погонять волов при плуге; и как только сын ваш начнёт ходить за плугом иль сохой и отбывать все полевые работы: вы этим и кончаете его воспитание и забота ваша об нём прекращается. Вот всё, или почти всё, чему вы научаете ваших детей. Конечно, строго обвинять вас за это не следует; вы – земледельцы, хочете и из детей ваших сделать таких же земледельцев, – хотя и можно бы вам заметить, что кроме земледелия есть ещё и другие занятия полезные в жизни. Как дорого, например, ценятся у вас разные ремёсла – сапожничество, столярство, кузнечество и прочие?! Не говорю уже о грамотности: она одна стоит многих других знаний. Но одних этих занятий недостаточно, чтобы сделать детей ваших честными, почтительными. Вы не забывайте, что у человека есть душа, есть потребности духовные, и им нужно дать какое-нибудь настроение. Нужно детям вашим внушать правила веры и благочестия. Но в вашей обыденной жизни детям вашим не всегда приходится видеть примеры строгой нравственности, справедливости, трезвости и прочих добродетелей; а в ваших собраниях праздничных и при известных случаях, например, – на крестинах, свадьбах и подобных случаях, которые обыкновенно начинаются угощением, сменяются пьянством, соблазнительными песнями и плясками, и кончаются нередко ссорами и драками, ещё труднее детям вашим учиться добру.

Нет, не там научатся доброй жизни дети ваши. Самое лучшее, самое надёжное в этом деле училище для них есть Церковь святая. Сюда поспешайте и вы сами, сюда приучайте и детей ваших ходить, как можно чаще. Здесь, пред лицем Самого Бога, они невольно и незаметно научатся высокому благоговению, истинному благочестию, трезвости и воздержанию и вообще всему доброму. Старайтесь приучить детей ваших к церкви. А приучить к ней не трудно; нужно только с уменьем поддержать и развить их добрые наклонности природные. Смотрите, с какою охотою и радостью бегут малые дети в церковь; не успели ударить в колокол, как они уже спешат сюда, наперерыв друг пред другом. Внушайте им, чтобы в церкви стояли смирно и благоговейно, а не так как на улице, где они предаются всяким играм. Постарайтесь навсегда утвердить в них уважение и благоговение к храму Божию; постарайтесь в них посеять семена добра и благочестия, – и дети ваши никогда не выйдут людьми расточительными и безрассудными; в них никогда не угаснет уважение, почтительность и любовь к своим родителям. Только высокое чувство благоговейного христианина воспитывает доброго сына, любящую и попечительную дочь.

Вот назидание для вашей обыденной жизни, какое можно извлечь из притчи о блудном сыне; а вот и истолкование значения этой притчи. Прошу внимать мне.

Святая Церковь, как сердобольная мать, притчею о блудном сыне указывает нам необходимость покаяния, и те чувства и расположения, с какими христианин должен приступить к высоким Таинствам Покаяния и Причащения.

Блудный сын, получивши от отца своего часть имения, незаслуженную им, удалился от него на сторону и там беспутно расточил своё имущество. Не то же ли и мы делаем с Божиими дарами, данными нам не по заслугам нашим, а единственно по благости Божией? Господь воззвал нас из ничтожества к жизни, даровал все средства к жизни; Господь крестною смертию Своею искупил нас от греха, проклятия и смерти вечной; и теперь не перестаёт посылать Благодатные Дары в Святых Таинствах, наипаче в Таинствах Причащения и Покаяния. Но что же? Размыслите о каждом дне вашей жизни; чем большею частию исполнены они? Грех постоянно сопутствует нам во всех делах наших; грехом мы начинаем день, грехом и оканчиваем. Припомните и то, в чём вы в прошедшем году раскаялись; и сознайтесь чистосердечно, не соделали ли вы тех же самых грехов, да ещё и с прибавкою новых? Так, братие, никто не может похвалиться своею святостью и чистотою пред Богом. Все мы удалились от Бога и блуждаем во тьме греховной. Душа наша или совсем не пользуется, или очень мало пользуется пищей достойною её и необходимой для неё; сердце наше не чувствует божественных внушений, возбуждающих нас на дела благие, не слышит гласа Божия, толкущего в него и призывающего к себе. Как же нам возвратиться из нашей страны далёкой, в которой мы блуждаем в отчуждении от Господа? Поучимся сему из притчи же о блудном сыне.

Когда неразумный сын, растративши отеческое достояние, впал в крайнюю нужду и нищету, тогда он увидел, что ни собственные силы его, ни помощь других не могут спасти его от всех бед и от неминуемой гибели. Тогда-то он познал, что единственная помощь и спасение его от горькой доли в отце, от которого он так неразумно удалился. Вместе с тем он сознал свои заблуждения и своё недостоинство пред ним. И потому, пришед в себя, т. е. в сознание своей виновности, решается возвратиться к отцу своему и просить его о том, чтобы он принял его хоть в число наёмников своих. Возлюбленные слушатели! Грехи удаляют христианина от Господа Бога. Ни здоровье, ни богатство, ни власть, ни даже самая смерть не приносят душе грешника покоя и довольства, даже и по смерти духовные нужды будут его преследовать. А кто́ не грешен пред Богом! Последуйте же примеру раскаявшегося блудного сына. Подобно ему, не укосните сознать всю неправедность свою; почувствуйте, как непростительно христианину растрачивать божественные дары, как неразумно удаляться от Бога, своею греховною жизнью.

Кто во глубине души своей понимает свою виновность пред Богом, кто сердечно убеждён в своей греховности и в бессилии удерживаться от греха своими только силами, кто твёрдо уверен в необходимости божественной помощи, тот недалёк от истинного пути спасения, недалёк от Самого Господа; потому что он поспешит просить у Бога милосердия, будет молить Бога, чтобы Он не вошёл в суд с рабом Своим, чтобы поступил с ним по милости Своей, а не по правде.

Не думайте, слуш., что, говоря это, я разумею только тех, которые всем известны, как великие грешники пред Богом; нет, и те, которые у нас считаются людьми благочестивыми, истинными христианами, должны с таким же сознанием своей греховности, с таким же смирением обратиться ко Господу.

И если кому, то это вам, слушатели, удобнее всего обратиться ко Господу. Общественное положение ваше таково, что не слишком удаляет вас от обращения ко Господу. Иной забывает обратиться ко Господу потому, что надеется на множество силы своей, на своё значение в обществе, на могущество своих друзей и на правителей. Другой не может отозваться на глас Господа, призывающего к Себе, потому что увлечён блеском и могуществом богатства своего. Правда, всё это не спасёт человека, по крайней мере всё это служит сильным препятствием для обращения ко Господу и для спасения. Но для вас подобные препятствия не существуют. Богатства вы не имеете; оно не избавляет вас от полезного труда и не приучает вас к праздности, роскоши и забвению Бога. На могучих друзей или сильных покровителей вам также нечего рассчитывать; обратитесь же к Богу с сердцем сокрушёнными и смиренным, и Он вас не уничижит. Он один силен избавить вас от всех нужд ваших, Он один может напитать алчущую душу вашу. Когда блудный сын, с полным признанием своей вины, с готовностью понести всякое наказание, пал к ногам своего отца и, не смея назваться его сыном, просил, чтобы он принял его, как одного из наёмников своих, – как поступил с ним отец? Он обнял его и облобызал, называл его дорогим именем сына, приказал одеть его в светлые одежды и устроить празднество по случаю его возвращения. Если и всякий грешник, подобно раскаявшемуся блудному сыну, обратится ко Господу и воззовёт к нему: «Отче, согреших на небо и пред Тобою»; то Господь услышит его и примет его с любовью. Он, милосердый, не подвергает обращающихся к Нему грешников суду и казни; но прощает их, забывает их грехи и вводит их в радость Свою, где все ангелы и святые сорадуются приобретению нового наследника Царствия Божия. Аминь.

Д. И.

«Русские Ведомости», в передовой статье 19 № (1863 г.), остановив своё внимание на рассказе сельского священника, помещённом в «Руководстве для сельских пастырей» за прошлый гоѻ№ № 29, 33, 34., между прочим высказали такой взгляд на церковное собеседование сельского священника с прихожанами: «При объяснении евангелий, наш сельский священник (o. М-л, от лица которого говорится в статье «Рук. для сельск. пастырей») касается разных случаев частных, особенно свежих по времени, останавливается и на драке Петра Кузьмина с женою, и на ссоре Христины с Меланьей из-за ухвата при разделе мужьями именья, и на воровстве, произведённом двенадцатилетним Петрушей у дедушки Вавилы, и на вражде, по которой тётка Татьяна не говорит целый год с своей снохой, и на обмане Гаврилы Сошкина, который продал зубовскому мужику испорченную лошадь за здоровую, и на скупости Семёна Полкина, который, имея, по милости Божией, и хлеб, и деньги, морит семью голодом, и пр. и пр.».

«Вот с этим, – продолжают Р. В., – мы никак не можем согласиться, хотя и знаем, что многим такого рода проповедание покажется чрезвычайно полезным делом, ведущим к исправлению сельских нравов. – Прежде, чем сделать какое-либо возражение на ошибочную мысль священника, представим себе, что он из глуши деревни перенесён в город, в столицу, в богатый приход, что церковь у него полна прихожан, и что он точно так же ведёт с ними беседу. И в столицах мужья дерутся с жёнами, испорченных лошадей продают за здоровых господа щегольски разодетые, скряги отыщутся везде: что же, станет ли священник называть их по именам, станет ли рассказывать происшествия таким образом, чтобы все глаза в церкви обратились на того, на кого он намекает. Вероятно нет. Почему же? Порок должен быть одинаково преследуем как в деревне, так и в городе. Нам скажут, что в деревне живут люди, не умеющие отличить дурного от хорошего. Но ведь это неправда. Какой же мужик не знает, что воровать и обманывать не следует, что худой мир лучше доброй брани, что морить семью голодом не надо? Такого рода обличительная проповедь пришла в голову сельскому священнику единственно потому, что он в сельском населении предполагает менее обидчивости и чувствительности, чем в жителях городов, а такое предположение и образ действия, основанный на этом предположении, ведут совсем не к исправлению слушателей, а к уничтожению в них всякой доли нравственного стыда. Да и потом, неужели человек спешит в церковь за тем, чтоб встретиться там с давно знакомыми дрязгами жизни? Он прибегает к ней, чтоб укрыться от них, забыть их, перенестись в другой, более светлый, тихий мир, он приходит искать неба, и в эту высокую минуту, нам кажется, не следует встречать его ухватом Меланьи или цыганской продажей лошади. Люди исправляются не от того, что им указывают пальцем на их порок и говорят: «ты украл, ты смошенничал». Надо привести душу человека в такое настроение, чтоб ей опротивел порок, чтоб она стала выше житейских мерзостей. Всякое нравственное впечатление, всякое слово любви, вырвавшееся из сердечной глубины проповедника, всё, что поддерживает благоговение, с каким верующий переступает порог дома молитвы, что расширяет его помыслы и облагораживает его чувства, всё это действует благотворнее на его нравственное очищение, чем самые беспристрастные полицейские разбирательства».

Такой взгляд «Русских Ведомостей» на пастырское собеседование в приложении к воскресным толкованиям о. М-ла нам представляется не совсем верным, и потому мы считаем необходимым высказать наши собственные соображения об этом предмете.

Толкования, о которых здесь идёт речь, бывают не во время священнодействий, а между заутренею и обеднею, когда во многих храмах делаются мирские заявления, относящиеся к религиозно-нравственной жизни прихода (например, – назначение времени для общественного молебствия, приглашение к благочестивому труду, пожертвованию и пр.) и имеют характер простого разговора, а не проповеди. При произношении на Литургии монологических слов и поучений, предстоящие только внимают священнику-проповеднику, но не имеют права вступать с ним в беседу, хотя бы речи проповедника целиком или по местам были для них непонятны: а собеседовательный способ проповедничества, употребляемый о. М-лом и другими сельскими пастырями на воскресных толкованиях, даёт возможность и самим слушателям принимать личное участие в разъяснении того или другого предмета веры и жизни. Не станем доказывать, что собеседовательный способ проповедничества освящён примерами Иисуса Христа, св. апостолов и св. отцов Церкви: это известно всякому. Заметим только, что собеседовательный способ, по своему характеру, открывает слову проповедника гораздо обширнейшую область предметов, указываемых то мыслью самого проповедника, то вопросами и ответами слушателей, чем способ монологический – и без натяжки, путём благоразумного пастырского рассуждения, может наводить речь на случаи в роде указанных о. М-лом, тогда как в проповедях монологических, произносимых во время богослужений, указание и раскрытие частных случаев жизни, действительно, у нас не принято и неуместно.

Конечно, священник, живущий в богатом городском или столичном приходе, если бы изучил нравы, обычаи и все духовные свойства своих прихожан, – и тогда он не решился бы вводить в свои церковные собеседования частные случаи, относящиеся к известным лицам, не решился бы ради изменяемости состава посетителей городской церкви и ради неуместности разбора частных случаев, касающихся одного лица, в деле нравственного воспитания слушателей образованных, которые по своему положению, по своему развитию и по своим интересам требуют других приёмов пастырского учительства. В городах храмы чаще наполняются посторонними лицами, нежели собственно прихожанами, и частные, домашние случаи поглощаются вопросами общественной жизни и общественных отношений. И если под именем церковнособеседовательного обличения разуметь выяснение слушателям силы их порочных наклонностей и поступков с целью смягчения или совершенного устранения этих наклонностей и поступков, то мы утверждаем, что порок должен быть преследуем не одинаково, как в деревне, так и в городе, а различно, и именно сообразно с умственно-нравственным и бытовым состоянием жителей города и деревни. Основное правило общей педагогии – разнообразить приёмы воспитательного развития учеников по требованиям возраста, природных дарований, сложившихся личных понятий или убеждений и т. п., – это правило сохраняет полное и ещё более важное значение и в деле пастырского учительства.

Под влиянием страстей, дурного от хорошего не отличают и жители городов, и люди просвещённые, высоко развитые. А жители сёл, тёмные, нисколько необразованные, часто не отличают дурного от хорошего в самом покойном и не связанном страстью настроении духа. Иное дело – знать вообще, что воровать и обманывать не следует, что худой мир лучше доброй ссоры, и проч., и иное дело – живо сознавать сердцем содержание этих правил. Иное дело – иметь общие понятия о добре и зле, и иное дело – раздельно понимать действительное отношение к этим требованиям своих стремлений и поступков. Если простолюдин знает, что воровать и обманывать не следует, то не меньше знает и пословицу: «что поврёшь, то и пожнёшь»; если знает, что упиваться вином не следует, то не меньше знает и пословицу: «пьян, да умён, два угодья в нём»; и проч. Предание, наглядный пример, привычка, установившийся ход жизни, располагают убеждениями и поступками простолюдинов сильнее, чем общие представления о добре и зле. Кто близко знаком с сельской жизнью, тот не станет оспаривать этого замечания. И образованные люди иногда «видяще, не видят, и слышаще не слышат, ни разумеют». А простые, тёмные обитатели сёл едва ли не беспрерывно находятся в этом положении. Замкнутые умственно, скованные крепкими цепями предрассудков и суеверий, которые от колыбели до гроба удерживают в болезненной односторонности их понятия и действия, обитатели сёл не имеют силы возвыситься своим сознанием над привычным складом мысли и деятельности, – хотя частные проявления этого склада противоречат их же собственным общим представлениям об истине и нравственности, мирятся с этими проявлениями и даже не подозревают их противоречия своим собственным общим представлениям. Долго было бы перечислять факты. Но, если обитатели сёл, зная, что воровать не следует, имеют убеждение, что удачная покража в утреню Благовещения или Пасхи предвещает помощь Божию в этом деле на целый год; если, зная, что худой мир лучше доброй ссоры, обнаруживают беспрерывные опыты худых семейных ссор; если, зная, что до́лжно любить и самых врагов, ставят свечу на смерть врага (за упокой живого) и пр., и пр.: то, кажется, надобно согласиться, что они не умеют строго и точно отличать хорошего от дурного.

Пастырское обличение прихожан на воскресных толкованиях возможно и необходимо в сельских приходах не потому только, что священник в сельском населении предполагает менее обидчивости и чувствительности, чем в жителях городов, а по нескольким другим причинам, из коих главные две следующие: характер истинно-отеческих пастырских отношений, в какие священник стал к прихожанам, и – характер умственно-нравственного состояния прихожан. На эти причины мы и обратим особенное внимание.

Если бы «Русские Ведомости», прежде – чем возражать на мысль священника, осуществлённую им в способе воскресных толкований, представили его отцом, беседующим с детьми о доброй жизни, а не пастырем, перенесённым из глуши деревни в город, в столицу, в незнакомый богатый приход: тогда они сами, наверное, не нашли бы той мысли священника «ошибочною», немедленно переменили бы свой взгляд на предмет. Добрый и умный отец, в кругу детей, указывает же некоторым из них ошибки и проступки, сделавшиеся известными другим детям, чтобы разъяснением свойства указываемых ошибок и проступков как виноватых, так в правых довести до отчётливого сознания природы этих ошибок и проступков. Родительская близость отца к детям, любовь и полная доверчивость детей к отцу делают немыслимою обидчивость последних на благоразумные, то мягкие и нежные, то строгие обличения отца, направленные к тому, чтобы научить их уму-разуму, добру и правде. Наш священник находится к своим прихожанам именно в положении любимого отца к детям. Он сам говорит, что обращение его с прихожанами в последние пять лет отличается «духом любви от всего сердца, обнаруживаемой на каждом шагу – во всех поступках, действиях, словах и приёмах» (№ 33, стр. 535), и что «тёплое участие с его стороны к положению прихожан привлекло их доверенность к нему, а строгое следование правде, хотя и снисходительно, в речах и поступках, вызвало с их стороны уважение к его настойчивости» (стр. 557). Прихожане ведут себя на воскресных толкованиях, как вполне доверчивые дети: те из них, с которыми священник разбирает касающиеся их случаи жизни, «бывают и откровенны, и мягкосердечны, как на духу; а другие с любопытным и напряжённым вниманием слушают, чем дело кончится» (№ 33, стр. 817). Раскольники в разговорах между утреней и обедней на воскресных толкованиях «совершенно расстались с желчной и самонадеянной шутливостью, с которою сначала некоторые из них относились к церковным нововведениям последних веков; да и православные, которые тем же платили раскольникам, стали оказывать снисхождение к суждениям и обычаям своих противников: и толкования идут так мирно, что не выходит ни из себя, ни из пределов приличия ни та, ни другая сторона» (– стр. 551). Не правда ли, собеседования священника с прихожанами, несмотря на примесь к ним обличительного направления, похожи на искреннее, откровенное рассуждение любимого отца с доверчивыми, любящими детьми, разумного воспитателя с преданными воспитанниками, а не на обличительную проповедь, которую бы стал произносить в богатом, столичном приходе только что переведённый в него из глуши деревни священник? При таких нравственных отношениях священника к прихожанам, обидчивости с их стороны на обличение быть не может, чувствительность и истинный нравственный стыд нисколько не уничтожаются.

На воскресные толкования о. М-ла, хотя на них речь касается и обсуждения личных поступков, «ходят почти все православные, даже закоренелые раскольники». Если бы справедливо было предположение «Русских Ведомостей» об обидчивости поселян в отношении к способу собеседования, избранному священником на воскресных толкованиях, то эти толкования не принялись бы охотно и православными, а раскольники никогда не пригласили бы для них священника в свою молельню. Чем же понравился крестьянам такой способ собеседования? Почему даже раскольники заинтересовались им? Потому, что он отвечает умственно-нравственному состоянию простолюдинов и просветителен для них до осязательности. Простолюдины – непосредственны. Их человеческой природе, их христианскому воспитанию присущи общие требования нравственности, но эти общие требования не всегда входят в частные действия их жизни. Кто захочет общие требования нравственности ввести в частные действия сельских жителей, тот сможет успеть в этом не иначе, как выяснив им содержание известных общих требований нравственности в связи с частными действиями, – выяснив предметно, а не отвлечённо. Но всех случаев не уловить и не перебрать проповеднику. Зато случаи свежие, составляющие, хоть старую по содержанию, новость в селе, служащие предметом сельских толков, волнующие крестьянские души, так и просятся на пастырское объяснение. Обойди эти случаи священник в своей беседе, и они пройдут для сознания прихожан бесследно, сольются с массой обыденных нравственно-предосудительных поступков, которыми нисколько не тревожатся общие представления поселян о добре и зле, с которыми поселяне уживаются механически, и к которым относятся апатично или даже дружественно. Укажи священник на эти случаи, и возбуждённые ими души слушателей жадно примут слово назидания, шире увидят общую нравственную истину, которая нарушена в случае, и живее проникнутся ею. И те сельские поучения, направленные к объяснению прихожанам христианской нравственности, которые чужды затемняющих для непосредственного сознания схоластических приёмов изложения, которые написаны живой, понятной для всякого речью, оказываются недоступными для сердечного усвоения слушателей, если они, предлагая и развивая общие требования и частные правила нравственности, не ставят этих требований и правил лицом к лицу с текучей жизнью простолюдинов.

А касаясь жизни простолюдина, необходимо коснуться и случаев, требующих обличения – необходимо говорить и о дрязгах жизни. Такие случаи и дрязги в сельской жизни часто дают направление нравственной жизни отдельных людей и даже целых поколений. Муж-буян в один злополучный день может убить жену до смерти (а сколько таких печальных убийств в простонародье?..), семейства баб, рассорившихся из-за ухвата при разделе мужьями именья, могут враждовать до правнуков, воришка Петруша, пожалуй, доведённый до проступка самим дедушкой Вавилой, может сделаться записным вором, и т. д. Мы не знаем специального характера случаев, представленных на выдержку о. Михаилом, но мы припоминаем сельское происшествие, которое видели собственными глазами, и которое подходит под первый из перечисленных о. Ми-м случаев.

Был праздник. На улицах толпился гуляющий народ. Вдруг из одного дома выбегает растрёпанная женщина, а за нею нетрезвый муж. Он настигает жену среди улицы и начинает немилосердно бить её. Из подбежавших любопытных некоторые вырывали женщину из рук буяна, но он снова нагонял её, снова бил и таскал за волосы. Это продолжалось с полчаса. Улица запрудилась зрителями, которые сошлись из самых последних углов села. Наконец явился какой-то начальник и увёл буяна в «тёмную», где после, по приговору мира, он был наказан розгами. Да, зрители сцены замечали, что «мужик буянил так не в первый раз». – Что, если бы опытный священник, пользующийся доверием и уважением прихожан, известный за человека строгой жизни и неподкупных правил, по поводу наказанной драки вступил в беседу с самим крестьянином, – неужели бы он уничтожил в нём всякую долю нравственного стыда и застенил от него светлый мир неба, которого искать крестьянин пришёл в храм? Нам кажется, что священник своим разговором, с которым не соединены ни «тёмная», ни «розги» скорее бы вразумил его, скорее бы заставил посмотреть на свою дурную привычку, может быть, в первый раз с истинно-христианской точки зрения, скорее бы приблизил его к небу, которого он искать пришёл с душой раздосадованной. Повторяем: ухваты, драки, ссоры, цыганские продажи лошадей в сельском быту определяют нравственную судьбу и отдельных лиц, и целых поколений. Дозвольте же говорить о них опытному священнику, по крайней мере, на воскресных толкованиях, чтобы устанавливаемые ими наклонности и отношения не обратились в застарелые навыки страсти, тяжело податливой на самые горячие и учащённые увещания.

Зачем публичность? Не делает ли она пастырские наставления похожими на «самые беспристрастные полицейские разбирательства»? Публичность затем, что происшествия публичны; да эта публичность не выходит из духовно-семейного круга приходской общины, – круга, в котором место проповедника занимает отец, а слушают проповедника дети, тесно связанные отношениями близкого знакомства и взаимной доверенности: а где духовный отец и духовные дети, проникнутые взаимной преданностью, там самые беспристрастные разбирательства не могут иметь полицейского характера; потому что там предупредительные, исправительные и карательные меры не простираются на тело в виде арестов, штрафов, наказаний и т. п., а ограничиваются одними нравственными внушениями, не выступающими по отношению к виновным из области духа. Заметим мимоходом, что «самые беспристрастные полицейские разбирательства» для общественно-внешней жизни так же необходимы и благотворны, как самые беспристрастные нравственные разбирательства для жизни религиозно-духовной, и в сфере гражданской составляют предмет справедливых общих желаний. И если Спаситель не советовал иудеям обращаться к тогдашним судебно-полицейским учреждениям Палестины, испорченным влияниями чуждого римского господства, так не советовал единственно потому, что дела в тех учреждениях затягивались, «до́ндеже возда́си после́дний кодра́нт» (мелкая медная монета: Мф.5:26).

На публичное разъяснение свежих, частных случаев религиозно-нравственной сельской жизни в храме вызывает ещё то обстоятельство, что со многими из своих прихожан сельский священник по целым месяцам может встречаться лишь в храме. А между тем у него должно же быть какое-нибудь определённое, общедоступное средство к религиозно-духовному развитию всех прихожан. Воскресные толкования представляются нам самым лучшим подобным средством.

(Окончание следует).

В семействе Григория Платоныча Алмазова, достаточного прихожанина, был обычай каждое утро меняться снами и объяснениями их: в этом проходили целые утра, а иногда – целые дни. Встречались сны, от которых всё семейство расстраивалось не на шутку, ожидая горькой потери или несчастья до следующего резкого сна, которого смысл, по правилам деревенского снотолкования, предвещал радость, и вытеснял из памяти и мнимо страшное знаменование прошлого сна. Встречались сны, от которых тот или другой член семейства, надолго ли, накоротко ли, терял спокойствие души и чувствовал тяжёлую тоску и неохоту делать дело. С лица самого Григория Платоныча сбегало обычное, беспечно-счастливое, добродушно-невозмутимое выражение всякий раз, как только видел во сне кучу медных денег, лаявшую и бросавшуюся укусить его собаку, старый лапоть и т. п. предметы: в такие дни он делался как-то порывист, неровен в разговорах и задумчив.

Был праздничный день. Только что оставив постель, жена Григория Платоныча начала рассказывать одной из дочерей, как ей снилась собачка... И стала я гладить эту собачку-то, говорила мать: а она стоит, ворчит, да как вдруг бросится на меня: гам, гам... и начала рвать, и начала рвать. Я кричу: «батюшки, караул!». Вот тут ты меня и разбудила.

– Ну, что: на помочь пришёл что ли кто? спросила дочь.

– Да, ты будто бежишь с вилами и хочешь прогнать собаку, а сама кричишь: «матушка, матушка»!..

– Ведь это к добру, значит, я разогнала лихой-то сон? А то он, пожалуй, накликал бы беду...

– Да, спасибо тебе: а ты, Параша, видела что во сне?

– Ягоды всё собирала в лесу и ела, да раз пять за ночь принималась собирать и есть.

– Ах, дитятко моё: это – хорошо – радость будет. Погоди, как бы к тебе кто не присватался... Дай-ко Господи!

Проговорив это, Капитолина Сергеевна перекрестилась, а Параша замолчала, застенчиво опустив глаза в землю.

Григорий Платоныч собирался в церковь, и досказывал свой ночной сон, а домашние внимательно прислушивались к рассказу. Снилось ме, говорит он, что я в густом и тёмном лесу... Насилу я выбрался из трущобы, насилу увидел свет. Я так обрадовался, что перекрестился и проснулся, и потом уснул такт крепко, что не помню, что вот проспал до обедни.

– Ступай скорей в церковь-то: да попроси попа, чтоб зашёл к нам после службы воду освятить, говорила жена.

После ухода Григория Платоныча она, обратившись к дочерям, заметила: «выбрался из лесу-то, свет Божий увидел; стало быть, всё пройдёт. А то бы – о Мать Пресвятая Богородица, слава Тебе!» – и она начала креститься.

– А то что бы? спросили дочери.

– Известно, что: несчастье-то так бы и заело, отвечала мать.

– Какое несчастье?

– Да что сон-то обозначал, трущоба-то показывала.

После обедни, домашние, вкусив принесённой Алмазовым просфоры, стали ждать священника, который остался в церкви служить молебны и панихиды. Скоро пришёл и он и совершил водосвятие. У Григория Платоныча был обычай – каждый месяц просить к себе священника для освящения в доме воды.

– Не пора ли закусить? спросила Капитолина Сергеевна.

– Что же? Не мешает, заметил Григорий Платоныч.

Хозяйка поставила закуску. Поговорили о погоде, об урожае, о работе, об умершем недавно старике Телегине, придерживавшемся будто бы колдовства, о несчастной бабе Фёкле, которая во время жнитва ржи, прокола себе соломой глаз, и вдруг перешли нечувствительно к снам.

– Вот есть люди, сказала Капитолина Сергеевна, что снам не верят; а ведь Фёкла-то во сне предвидела, что ей выколот глаз.

– Как же это она предвидела? спросил священник.

– Как? Привиделось ей, что она сама себе зуб дёргает. Не хочется, говорит, мне дёргать, а какая-то невидимая сила заставляет: так и выдернула, а кровь-то, кровь-то течёт. Давненько, говорит, видела я этот сон, и уж забыла его: а тут сам сон попал в руку – глаз выколола.

– А она бы знала – осторожна была, коли ей такой сон привиделся, сказал Григорий Платоныч: не больно размахивала бы соломой-то.

– На всякий час не спасёшься, подхватила младшая дочь: кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал, говорит пословица.

– Неужели вы верите, сказал священник, что каждый сон непременно что-нибудь предвещает?

– А разве не всякий сон на что-нибудь показывает? спросила младшая дочь.

– Всякий сон на что-нибудь указывает, отвечал священник: да не всякий что-нибудь предвещает, предсказывает.

– Это как?

– А вот как. Всякий сон происходит от какой-нибудь причины: один – от думы, другой – от неумеренности, просто сказать – от пресыщения; третий – от болезни и т. д. Поэтому-то большая часть снов не имеет ни складу, ни ладу, а представляет какую-то небылицу, нелепицу, чепуху. Я думаю, что сон Фёклы, в котором ей виделось, будто она выдернула у себя зуб, произошёл оттого, что она наяву занята была мыслью о своём или чьём-нибудь зубе. Не болел ли у ней зуб, или не слышала ли она перед той ночью, в которую увидела свой сон, рассказ о чьей-нибудь зубной болезни?

– У них в семье все хворают зубами, и у Фёклы зубы болят часто, заметил Григорий Платоныч.

– Ну, вот и разгадка сна, сказал священник.

– А я вот, начала мать: прежде часто видала рай во сне. Бывало нет-нет, да и побываешь ночью в раю. Раз, попала я эдак в рай-то, и сижу там без дела, а святые все работают. И таково скучно стало мне без дела. Что это, думаю я, без дела-то сижу я тут? Не хорошо. Только вдруг подходит ко мне старец: напрасно, говорит, родная, сидишь ты в раю без дела; ну, да, говорит, ради сонного видения, Бог тебя простит. А когда умрёшь, да в рай попадёшь, тогда, говорит, без дела не являйся: работу неси.

– Вы тоже, должно быть, думали о рае? спросил священник.

– Нет, я никогда не думала, что буду в раю.

– Да по крайней мере желали быть в раю?

–Ну, желать желала: как не желать?

–И вероятно, у вас была и такая мысль: как это, дескать, в раю-то святые живут, ничего не работают: неужто им не скучно? Вот вам и приснилось, что вы сами в раю, и что скучаете без работы. Сон-то и вышел из ваших собственных мыслей: воображение, во сне, перемешало эти ваши мысли во своему.

– Какое это воображение?

– Воображение есть наша способность или наше уменье припоминать себе образы предметов, которых нет у нас на глазах, а иногда представлять себе вещи, которых нет нигде. Когда мы не спим, мы управляем своим воображением и оно представляет нам лишь то, что нам нужно: это – потому, что, когда мы не спим, в нас действует рассудок, который не позволяет воображению выходить из нашей власти. А когда мы спим, рассудок прекращает свою деятельность, а воображение вступает в неё и начинает плести разные разности, по большей части бессмысленные. Днём вы можете при помощи воображения представить себе какой угодно предмет, обыкновенный или уродливый. В самом деле, закройте глаза и пожелайте, чтобы явилась мельница... вот и мельница; пожелайте, чтобы раскинулся по лугу зелёный, большой сад... и сад стоит; пожелайте, чтобы пролетела стая птиц... стая птиц несётся; пожелайте, чтобы из земли вырос красивый, огромный дом: не успели вы собраться с желанием – из земли поднимается чудное высокое здание; это оттого, что воображение ваше начало разыгрываться. Далее: представьте, что вы видите человека с четырьмя руками – двумя у плеч и двумя у колен и с двумя головами – наверху и на груди... и такого человека можете представить себе: представьте, что вот идёт овца а вдруг делается коровой, а потом галкой и наконец палкой... и эти превращения произойдут; только, если вы не устали, не хотите спать, – не вдруг, с трудом и не живо. А когда хочется спать, наприм., вечером во время дремоты, такие и ещё более странные превращения сами собою и быстро сменяют одно другое в вашей душе. Вспомните, что с вами бывает, когда, лёгши спать, вы начинаете забываться! Вот, например, обрисовывается в разгуливающемся воображении тёмная бездна с миллионом светящихся, искрящихся точек... летит огромный крылатый конь и рассыпается по бездне красивой, вьющейся рекой... по этой реке, любуясь зелёными береговыми борами и лугами, вы, как стрела, плывёте на листочке, который растёт, растёт и делается горой... вода исчезает... гора с вами на вершине упирается в облака и стремительно обрушивается... вы падаете, вздрагиваете и находите себя покойно лежащею на постеле и ещё не успевшей и заснуть хорошенько, а только вздремнувшей.

– А ведь вправду и это бывает, сказала мать: ино место и не спишь, а сидишь – да забудешься, вздремнёшь, – вдруг что-нибудь и мелькнёт в голове. Однажды я лежу, забылась... вдруг чудится мне, что я лечу по небу выше и выше на самый месяц... тут луга бархатные, цветы лазоревые, птички, зверочки... налетел вихорь и сбросил меня с месяца прямо на постелю.

– Вы на постеле и были, да вам воображение представило, что вы её оставили.

– Понимаю ведь я и без толкованья это. А то, в другой раз, сидим с матушкой старушкой, прядём. Вот матушка приостановилась прясть, наклонила голову и говорит кому-то: благодарю покорно; вперёд не оставьте. «Кому», мол, «это ты, матушка, говоришь?» Вздремнула, говорит, Васену увидела... почудилось мне, что долг ей отдаю: ну и поблагодарила.

– Так-то и во сне всё делается, заметил священник: когда ум отдыхает, мысль успокаивается, воображение начинает рисовать всякую-всячину, и многое из этой всякой-всячины мы, проснувшись, вспоминаем. А рисует воображение больше то, о чём мы думаем. Кто о ком или о чём думает, тот того или то и видит: уж это всякий знает. От неумеренности бывают тяжёлые сны. Если, например, плотно поужинать, да тотчас лечь спать, пожалуй, ночью, и страстей наглядишься: после сытного ужина всегда сны бывают страшные – то воры грабят, то разбойники душат, то звери едят, то домовой давит. Простая причина всех этих явлений – та, что от пресыщения тяжело дышать или, как ещё говорят по науке, – та, что к голове и груди кровь приливает. Многие сны происходят от болезней. Так я слышал, что горячечные видят себя сидящими в огне, а лихорадочные – в снегу, в погребе, на льду вскрывшейся реки и проч. Поэтому сны всегда показывают на состояние телесного здоровья, т. е. по ним знающий человек может узнать, не болен ли он. Особенно сны хорошо определяют нравственное состояние человека, характер, доброту или худобу его души. Я уж сказал прежде, что во сне большею частию мы видим то, чем заняты, о чём думаем. Если в человеке есть порочные мысли или желания, во сне воображение доводит эти мысли и желания до преступных действий. Например, кто ненавидит ближнего, тот во сне иногда лишает его жизни. Если это случилось с человеком, берегись он греха: сон – знак, что не далеко от человека убийство и в бодрственном состоянии. Но беречься мало: надо истребить корень греховного, преступного и ужасного дела, совершённого во сне, надо искренне примириться с ближним. Таким образом все сновидения, каковы бы они ни были, могут учить нас нашему усовершенствованию телесному и духовному, a нe то, чтобы непременно предвещать что-нибудь, кроме тех случаев, в которых сновидение изображает какой-нибудь порок, назревающий в человеке и готовый обнаружиться преступлением.

– Ведь есть же сны и от Бога, батюшка?

– Есть, бесспорно, и святые сны. Сам Бог являлся во сне Аврааму, Исааку, Иосифу – мужу Марии Приснодевы, и другим праведникам. Но, во-первых, эти сны всегда бывают чисты, ясны, определённы, святы, а во-вторых, святые сны – редки. И праведники Божии видали их мало, да и-то в нужных, важных случаях, а нас грешных, когда-то ещё сподобит Господь увидеть святой сон, т. е. особенный, знаменательный сон, сон, предвещающий будущее, сон пророчествующий. От нас зависит сделать свои сны покойными, тихими, скромными, приличными и благочестивыми: такими сны наши будут тогда, когда мы мысли и дела свои направим на путь мира, любви и хранения заповедей Божиих. А сны знаменательные, сны, в которых предсказывается будущее, зависят от Бога. Так сам Он, Всеведущий, когда находил потребным, открывал в сновидениях Свою волю и будущее праведникам, а иногда посылал пророчественные сны и людям обыкновенным, например Фараону. Божественные сны – таковы, что, если человек увидит подобный сон, то или сейчас, сам без всяких толкований и догадок поймёт, что это за сон и к чему он ведёт, или же Бог ему пошлёт праведного человека, который растолкует этот сон. А наши сны – пустые, мелочные, перепутанные, часто – заученные, т. е. целую жизнь – одни и те же. Так какая в них знаменательность, кроме указывающей на наше здоровье и нравственное состояние, как я уже объяснил, – какая пророчественность? Никакой! Наши сны происходят или от думы, или от болезни, от пищи, питья, от неумеренности, от праздности, усталости и пр. На них и внимания обращать не стоит, как на какие-то предвестия, хотя и следует по ним изучать самих себя, узнавать, поверять, что в нас есть хорошего и что дурного.

– Да, надо правду сказать, мать, заметил Григорий Платоныч, обращаясь к жене: мы уж слишком занимаемся своими снами, хоть толку от этого не видели никакого; ни прямого добра, ни прямого худа сны нам ни разу не предсказали.

– Пусть бы это ещё так было, сказал священник, а то сны беспокоят вас, причиняют вам напрасное горе, отнимают у вас охоту дело делать, когда они, по вашему доморощенному толкованию, предвещают дурное. К чему это напрасное мученье себя из пустяков? А всё оттого, что вы привыкли верить в предрекающий смысл каждого сна...

Долго ещё разговаривал священник с домашними Алмазова о напрасной вере снам. Конец разговора дал ему заметить, что его взгляд, отчасти, принимается, хотя и не сознаётся ими вполне. Особенно много готовности отказаться от веры в сны, обнаружили дочери Григория Платоныча, из которых одна была уже невестою.

Печатать дозволяется. Киев.1864. Февраля 11 дня.

Цензор священник Алексей Колосов.