Две беседы миссионера с представителем штундизма (Толстовства)

Ведена публично в присутствии всех штундистов села К. и многих православных

Штундист. Причащение Тела и Крови Господних вы когда-то назвали самым важным в церкви Христовой таинством и самым спасительным установлением Христовым. Может быть, оно действительно и есть таково; но оно уже настолько для меня таинственно, что я его никак и понять не могу, а потому и принимать не могу, не могу и верить его спасительной силе, если таковая и действительно ему причастна. Как это хлеб и вино да Тело и Кровь Христовы?!

Миссионер. Но ты во что же нибудь веришь, или нет?

Штундист. Ну, а как же! Все во что-нибудь да верят; верую и я, например, в Бога, во Святую Троицу, Которая есть единосущна и нераздельна.

Миссионер. Хорошо. А понимаешь ли ты, как это Бог един и в то же время Троица, притом, как ты сказал: «единосущна и нераздельна»?

Штундист. Да так же о Себе Сам Бог сказал в слове Своём святом; в таком виде Он являлся людям святым, например, патриарху Аврааму, на реке Иордане Предтече Иоанну. Это совсем другое дело.

Миссионер. Нет, не другое дело, а совершенно такое же и здесь о таинстве св. Причащения Тела и Крови Христовых, как о тайне Св. Троицы. Совершенно одинаково, ибо о том и другом таинствах мы одинаково читаем в том же слове Божием, притом, о таинстве причащения имеем больше свидетелей: тринадцать Апостолов (в том числе и апостол Павел 1Кор. 10 и 11 глава), самовидцев и слуг Христовых, с которыми три с половиною года Христос Господь беседовал лицом к лицу и открыл им все тайны Царствия Божия (Мф. 13:1; Мк. 4:11), а не два только свидетеля. Почему ты в одно время веришь Слову Божию, в другое время тому же самому Слову Божию не веришь; в иное время веришь двум только свидетелям, в другое – не веришь и тринадцати, которым всем Иисус – путь, истина и живот – сказал, что благословенные им хлеб и вино есть Тело и Кровь Его (Мф. 26:26–27).

Штундист. Да как же этому верить?

Миссионер. А Троице – Богу ты веришь же? Так, многие, слыша это самое учение о таинстве сем из уст Самого Христа, ужасались и отходили, а истинные ученики не отошли от Него, а сказали: «Господи, к кому идём: глаголы живота вечного имаши и мы веруем, яко Ты еси Сын Божий» (Ин. 6:68–69; эти же слова мы говорим, приступая к чаше Причащения), – не отошли, услышав, что приобщавший их Иисус – Тела и Крови Своей приобщает, назвав их: хлеб тою Плотию, Которую Он отдал за жизнь мира, и вино тою Кровию, Которую проливал за жизнь мира (Мф. 26:26–27. Лк. 22:19). Если не веришь этому, то зачем веришь чему бы то ни было в Евангелии?! Нужно или верить всему Евангелию положительно или положительно ничего в нём не признавать за истину; тут выбора не может быть, посуди сам; каждая строка тут положительно одинаково есть Слово Божие (Мф. 5:18, 21; 2Тим. 3:16; Деян. 24:14).

Штундист. Да оно так. Но эта мне таинственность... Она мучит меня.

Миссионер. Пусть нимало не мучит; без неё нельзя. Иначе, если бы мы всё знали, то было бы только одно знание. Зачем тогда вера? Мы, кажется, хорошо самих себя знаем... Да?

Штундист. Да.

Миссионер. А сколько в нас таинственности...

Штундист. Какой?

Миссионер. А вот какой. Душа есть в нас или мы состоим только из одного тела?

Штундист. Да это и жидовские дети, а не только мы, знают, что человек, кроме тела, имеет душу. Так что с этого?

Миссионер. А то, что тут великая таинственность. Положительно знают все, что в человеке есть душа и положительно все видят в нём только тело, а души не видят и не знают, где в теле именно она помещается, как с телом и какими связями сопряжена.

Штундист. Это действительно, что вы задали мне простую и мудрёную задачу: я только вижу тело человека, а хорошо знаю, что в нём есть и неразрывно соединена и живёт с ним душа. Это хорошо. Значит, вы хотите далее, вероятно, меня наставлять в том, что так и в таинстве Причащения. Как сказал Христос, что в освящённых Им и Духом Святым хлебе и вине Он Сам пребывает, то, по Его всемогущему слову, это так и есть, как есть и то, что как раз Он – Творец вдунул душу во взятую Им персть и сказал, чтобы жив был человек, так это и есть и будет так до скончания веков – с телом соединяется таинственно душа, а с благословенными Христом и Духом святым хлебом и вином соединяется сам Христос, хотя в человеке мы видим только тело, а в таинстве Причащения видим только вещество хлеба и вина, Да, это так. Теперь мне эта таинственность далеко понятнее, и я рад и готов веровать... Говорите далее, если можно ещё что здесь пояснить.

Миссионер. Кое-что можно, хотя премудрый Соломон наставляет: «не ищи того, что выше тебя и таинственного не испытуй».

Штундист. Да когда хочется знать больше, потому хочется, чтобы разумнее веровать. Я не спустя любопытствую, а сердечно.

Миссионер. Ну, так слушай далее, что скажу ещё тебе в пояснение таинства Причащения, насколько Бог меня вразумил и в настоящий раз поможет изъяснить. Мы каждый в свой век пьём кровь человеческую и не ужасаемся этой таинственности, не возмущаемся – раз знаем, что так угодно Господу.

Штундист. Я этого ещё ни от кого не слыхал, чтобы люди все пили кровь человеческую; едят мясо и пьют кровь человеческую, так это самоеды и людоеды; но эти несчастные ни в чём не могут нам служить примером.

Миссионер. Конечно. Но ты сам же пил кровь человеческую и считал её самою лучшею пищей и самым здоровым питьём. Будучи младенцем, ты сосал грудь своей матери, пил её молоко. А молоко матери, что, как не кровь её, только под видом молока?

Штундист. Да, да...

Миссионер. Так и под видом вина, по воле и благословению Христа и Духа Святого, в таинстве Причащения мы питаемся Кровию Его и, как дитя растёт от плоти и от костей матери своей, там и мы растём возрастом Христовым от плоти и от костей Его (Еф. 5:30).

Штундист. А относительно тела Христова не поясните ли что ещё?

Миссионер. Поясню. Того чуда, что нас мать питает своею кровью, мы не замечаем, хотя оно всю жизнь пред нашими глазами и составляет действительное и неопровержимое чудо. Есть и другое чудо, сему совершенно подобное, пред нашими глазами пребывающее, и относительно тела.

Штундист. Прошу вас поскорее скажите, не томите меня, какое это чудо?

Миссионер. Мы едим хлеб.

Штундист. Да.

Миссионер. Скажи мне, пожалуйста, как это из того хлеба, что мы едим, образуется наше тело. По мере того, как мы едим, растёт наше тело, весь век едим и весь век растёт. Скажешь: так Господу угодно, такой уже в природе Господь наш установил закон. Да, так именно.

Так и относительно таинства Причащения: из хлеба становится Тело Христово, из вина становится Кровь Христова, как из нашего питья воды и вина становится кровь наша потому, что так Господу угодно, потому, что так угодно Ему было установить для нашего блага, для нашей счастливой и блаженной жизни в веке вечном, как и в настоящем, где посредством сего установления мы и имеем с ним теснейшее и спасительнейшее единение.

Штундист. Видите, какая таинственность, какая благодетельная! Удивление! Удивляюсь же я тут Божией премудрости, Божию снисхождению и смирению.

Миссионер. Есть ещё со стороны Бога для нас весьма величественное, весьма поразительное благодеяние, и я не знаю, более ли удивляться таинству причащения или сему благодеянию, о котором имею сию минуту говорить.

Один из православных. Говорите, батюшка, говорите, дабы нам пояснее понять эту таинственность Божию, во смирении пасть пред Ним и прославить Его.

Миссионер. Не знаю, то ли более достойно удивления, что Христос благоволил питать нас Своею Плотию и Кровию, как мать своего ребёнка, чтобы приблизить нас к Себе, или то более удивительно, что Он настолько смирил Себя, что, оставив своё величие, пребывание на небе, сошёл на землю, стал совершенным человеком и в нищете, в великом смирении и в крайнем уничижении жил среди нас, позволив крайне обижать себя тем, которым безмерно и безпримерно благотворил и которым принёс спасение? В первом разе Он нас освятил, уподобил Себе, обожил; а во втором – стал нами самими, – вторым Адамом, что проразумевая духом Апостол Христов восклицает: «велия благочестия тайна: Бог явися во плоти» (1Тим. 3:16).

Старик из православных. Нужно мне плакать...

Штундист. О чём?

Начётчик из православных. О том, что ты такой несмыслящий ничего в вере Христовой, отступил от неё, что, сам ничего не понимая, ещё брался других учить вере. Нужно плакать и тебе, и тебе больше, чем кому другому, и от того, что в душе твоей должно громко раздаваться это слово Христа, «Если слепец ведёт слепца, (то) оба упадут в яму», под которой в данном случае я разумею не что иное, как геенну огненную, притом вечную.

Многие из православных. Просим вас, батюшка, отец духовный, ещё когда-нибудь побеседовать с нами по душе и так сердечно.

Миссионер. Хорошо; я всегда готов и прибуду при первой возможности беседовать «о едином на потребу».

Старик из православных. Да, законные, учёные и благодатные пастыри нужны миру; они соль земли, они свет миру; а без них мы – миряне – и тьма, и гниль.

Так благополучно кончилась эта беседа, которою как оказалось по окончании её (как сказали мне при отъезде православные), штундистский вожак хвалился в конец срезать и посрамить миссионера, и я уезжал из села радуясь и восхваляя Господа.

Штундист, сражённый на всех пунктах христианского вероучения, разъярённо возразил: «да в свете нет правды!»

Миссионер. Какой тебе хочется правды? Правда правде рознь. В свете есть правда Божия, правда царская, законная, правда доброй совести; а есть правда разбойницкая, штундовая. Какую ты потерял и доискиваешься? скажи.

Штундист. Не я потерял, а люди её потеряли и не терпят её.

Миссионер. А ты кто же такой, что выключаешь себя из ряда всех людей. Не думаешь ли ты, что ты ангел во плоти?

Штундист. Тут скорее плакать нужно, а не смеяться; вам, вероятно, живётся очень хорошо, потому то вы и веселы так чрезмерно.

Миссионер. А что же тебе за печаль такая?

Штундист. Вот в чём нет правды: один имеет много, другой мало или ничего; один ездит в коляске, а другой пеший и босой, да ещё и с дороги должен сворачивать едущему; один получает в день заработка пять рублей, а другой меньше полтины.

Миссионер. Если от этого тебе хочется плакать, то напрасны и пусты слёзы твои, Так оно и должно быть, а не иначе, чтобы один был богаче, другой беднее, один должен ходить в галошах, а другой – босой.

Штундист. Что вы? Так вы, значить, не любите ближнего, если вам приятно, чтобы один роскошествовал, а другой бедствовал.

Миссионер. Совсем этого я не желаю и, быть может, ближнего больше люблю, чем ты; но я не могу того желать, что не угодно Богу и противно разуму нашему, кто раздаёт дары людям – не Бог ли, богатый милостями разными и щедротами?

Штундист. Да Он же, не кто другой.

Миссионер. Ну, что же ты хочешь поделить людей по-своему? Бог богатит и убожит, возвышает и смиряет, а ты хочешь себе присвоить это право над всем миром... что ты задумал?!

Штундист. Было бы хорошо, если бы никто ни в чём не нуждался.

Миссионер. Было бы это очень худо.

Штундист. Почему худо, если же я говорю, чтобы никто не нуждался, не знал горя.

Миссионер. На небе, если заслужим, не будем знать никакого горя, ни печали, ни воздыхания, а не на земле. На земле мы все состоим за грех Адама и за свои собственные грехи на епитимии. А где же ты видел такую епитимию, чтобы при ней не слёзы, не печаль, не горе были на уме, а радости и всякое довольство и веселие? Вся земля есть юдоль плача, место скорбей, трудов и лишений, а противоположное всё будет на новой земле; но это не так скоро будет и неизвестно когда, именно, будет. Так, что тебе Бог дал, что имеешь, тем будь доволен, на чужое не зазирай, не завидуй. От мыслей таких, от зависти рождается в сердце злость, против людей понапрасну озлобление и ропот на Бога. Смотри, сколько от неё греха. А это, по-твоему, добро и правда. А нередко от сего источника течёт и ряд преступлений – покушение на чужое имущество, усилие завладеть добром ближнего, которое завистливой и несвятой душе не даёт покоя и т. п... А отсюда грабежи, убийство и нарушение всех законов Божиих.

Что имеешь, то береги, большого проси у Бога, да всегда честно работай – не ленись, нажитое понапрасну и на пустое не трать, о роскоши не думай, и пусть она тебе не снится.

Штундист. Да какая там роскошь, если у меня кусочек поля, кусочек огорода, хата – вот и всё!

Миссионер. Совсем не всё. Почему не считаешь: здоровые руки, здоровые ноги, здоровый весь, умная, а не идиотская голова... Смотри, какой ты богач, и ты всем этим недоволен? В тебе, братец, самом нет правды, а не в людях или в Боге. Господь говорит: «если имеем пищу и одежду, должны быть всем довольны», а ты, сколько благ насчитал и ещё не доволен! Ведь есть такие, которые не имеют ни поля, ни огорода, ни собственного угла и так не ропщут, как ты. Есть калеки разного рода и вида, а ты кругом такой здоровый, цветущий и жалуешься хуже калеки, хуже нищего. Скажи: ты бы отдал на отсечение за сто рублей свою руку или нет?

Штундист. Какое за сто? Я не отдал бы и мизинца за тысячу рублей!

Миссионер. Видишь, какой капитал имеется у тебя в одной лишь руке. А сочти что сто́ят твои ноги, что уши, что глаза. Думаю, на сто тысяч ты не позволил бы выколоть глаза, выбить зубы, отрезать уши, губы?

Штундист. Да зачем мне тогда все эти деньги, когда из меня тогда был бы чурбан, а не человек, когда мне тогда была бы жизнь не в жизнь!

Миссионер. А видишь... а, между тем, есть такие люди, которые имеют громадные капиталы, а с ними вместе и громадное горе: болезни, калечество, идиотство; а есть и такие, ещё более жалкие, что кругом безприютные, от роду сироты и от роду калеки, о богатстве и понятия не имеют – нагота их богатство, чёрный сухарь – роскошь. И не плачутся же, как ты. А если всё, что ты имеешь, кажется малым и незначительным, то проси же у Бога, и тебе будет дано. Ведь Господь Сам велел просить себе всяких благ и Сам же обещает исполнять наши прошения.

Штундист. А разве вы думаете, что я не прошу, не молюсь? я думаю, что я больше, чем вы, молюсь, а не имею того, чего прошу.

Миссионер. «Зане зле просишь», или просишь «да в сластех поживешь» (Иак. 4:3), а на этакие прошения Господь не обращает Своего милостивого взора. Или просишь с превозношением, с досадой, без смирения, не тепло, не сокрушённо, не настойчиво, без веры в могущество и милость Божию, не преданно Богу; или не того просишь, что прежде всего нужно иметь.

Штундист. Я всегда прошу о нуждах своих.

Миссионер. Телесных, житейских?

Штундист. Да.

Миссионер. А всегда нужно просить о царствии Божием и о праведных делах, то есть, о приобретении чистоты и святости жизни, иначе мы не больше будем, как язычники, которые больше нужд жизненных ничего её знают. Знает Господь нужды наши и лучше нашего знает, как помочь нам в нуждах наших.

Да что ты, слушай, запечаливаешься так житейским. Разве, кроме благ земных, да самой жизни на земле, нет ничего драгоценного? Будет же жизнь иная, которая не так коротка, как эта, и там эти блага ни к чему. Умрём и никакие здешнего мира сокровища нам не нужны. Нам нужно, главнее всего, устроить безошибочно-хорошо жизнь века будущего, который безпределен, безконечен, – вот о чём печалься, не зевай и не сетуй.

Не потому ли Господь столь немногих наделил в изобилии земными благами, чтобы, не имея их, искали благ лучших, более драгоценных?

В самом деле: если Господь так милосерд, то и богатство и всякие достатки дал бы всякому, если бы они были полезны всякому. Но немного любомудрых, подобных Аврааму, Иову. Многим богатство угрожает и с ним они радуются; и придётся идти в царство небесное, как верблюд, в игольное ушко: не могут туда пройти. Да оно имеет ещё такое свойство, что, сколько ни будь его, не имеешь с ним довольства: больше имеешь, больше хочется иметь, – никогда оно не может насытить человека, хотя бы свалилось всё со всего мира к ногам одного человека. С ним иногда больше хлопот безпокойства и слёз, чем без него.

А ты, если бедный и нищий, сворачивай с дороги всякому едущему: тебе это и легче, и скорее идёт к делу. В твоём поступке скажется и уважение, которым мы обязаны старшему. Старший, кроме дел своих, подобно твоим домашним, имеет дела неотложные, казённые – общественные; спеши ему сворачивать с дороги ради пользы твоей же и общей. А кто едет фаэтоном или коляской, то это ему равно прилично, как тебе на паре или одноконке. Что же касается того обстоятельства, что один получает заработок в день пять рублей, а другой меньше полтины, то и тут беды никакой нет. Каждый берёт сообразно своему труду, ценности и понятию: содержащего артель никто из артели не может заменить, тогда как он сам всегда может всякого заступить своим умением, понятием и трудом даже. Да представитель артели отвечает за дело и за людей и своим собственным капиталом, а иногда и головой. Как же ты станешь равнять его с тем, который ничем подобно не отвечает, а знает только себя самого, свои личные выгоды. И за своё маленькое умение и малую пригодность и получает сообразно меньше, именно столько, сколько заслуживает – с чем сообразна его работа и его умение.

Штундист. Как же вы сказали, что равенство противно нашему разуму?

Миссионер. Да, противно. Подели сегодня всех, через день, даже через час, равенство будет нарушено, его не станет. Усердный работник своим трудом увеличит свою часть, ленивый ничего не прибавит, а часть проест, пьяница пропьёт, а мот – промотает. Тогда, значит, опять дели, да насыщай только лентяев и людей негодных, а добрых и трудящихся постоянно и понапрасну обижай. Хорошая тогда была бы правда! Её я иначе не назвал бы как разбойницкой или штундовой правдою.

Да если делить людей имущественно, то нужно бы поделить как-нибудь богатствами и другими, например, умственною развитостью, нравственною чистотой, величием и красотой совести, ведь это тоже блага людские, дарование Божии многоценные, которыми владеть в изобилии кому не захотелось бы?

Да главное не в этом, а в том, братец: какой же такой умник может поделить нас такими делимыми и неделимыми капиталами?!

Приобретай сам всё и можешь; только эта возможность пусть будет не на языке, а на деле, в жизни: у Господа проси, а сам трудись, не плошай, трудись до пота, до крови, и молись также до кровавого пота; а если тебе всё просимое не будет дано, то оно, значит, тебе и не нужно, не подобает, как не подобает звезде иметь величие и светлость солнца.