Воскресение Христа и современное сознание

(Было напечатано в пасхальных номерах киевской газеты «Народ» (1905) и петербургского еженедельника «Век» (1907)

В книге «Деяний Апостольских», в которой рассказывается, как апостолы проповедовали открывшуюся им веру во Христа, как Спасителя мира, Своей смертью и воскресением совершившего дело спасения, особенно близок и понятен современному человеку эпизод проповеди ап. Павла в Афинах, столице культуры того времени, центре философии, искусства, литературы (Деян. 17). Кто и в наше время, приняв в сердце истину Евангелия, захотел бы громко заговорить об этой вере, тот чувствует себя пришедшим с дикой и странной для современных ушей, «ненаучной» и ненужной проповедью, представляющей «безумие для эллинов», как бы в Афины, «этот город полный идолов», вступая в который «возмутился духом» даже великий апостол. По части изобретения идолов современность оказалась острее, изобретательнее, тоньше, нежели греческие Афины, ибо создала еще абстрактных, идейных идолов, в виде всевозможных «научных» и ненаучных теорий, в которых запуталась беспомощно современная душа: в пантеоне современных Афин имеются идолы политические, социалистические, эстетические, научные. И это уже не то наивное, простодушное идолопоклонство, которое было свойственно дохристианскому миру, здесь чувствуется более резкий, сознательный и упорный дух противления и идолопоклонства, вооружившийся силою знаний, отвлеченной мысли, тонких чувствований.

Поздний, предрассветный час кладет более резкие и густые тени, нежели час ранний, сумеречный. «Афиняне же все и живущие у них иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что-нибудь новое», – черта, целиком сохранившаяся и у теперешних афинян, столь падких до всяких как эстетических, так и умственных развлечений. Поэтому афиняне привели ап. Павла в ареопаг и говорили ему: «можем ли мы знать, что это за новое учение, проповедуемое тобой, ибо что-то странное ты влагаешь в уши наши. Посему хотим знать, что это такое?» Однако когда ап. Павел изложил пред ними учение о Боге и о Христе, в достаточной степени удовлетворившие свое любопытство афиняне, услышавши о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: «об этом послушаем тебя в другое время», так что ап. Павел «вышел из среды их», и только некоторые, «приставши к нему, уверовали».

Не иного приема следует ждать и от современных афинян, если серьезно и искренно заговорить с ними о воскресении Христа, в котором вся сила, вся сущность, все содержание христианства («если Христос не воскрес, тщетна вера наша»). Однако и в современных Афинах найдутся некоторые, уже потерявшие душевное равновесие и смутно ищущие выхода из лабиринта современной мысли, хотя и не сознающиеся в этом иногда даже пред самими собой. И о них можно сказать то, чем начал свою проповедь афинянам ап. Павел, который говорил так: «Афиняне, по всему вижу я, что вы как-то особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: «неведомому Богу». Сего-то, которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам».

Современные афиняне, нам близкие, именно родная нам, дорогая, кровной связью связанная с сердцем нашим русская интеллигенция, действительно «особенно набожна». Своей вере, своей религии она служит беззаветно, до мученичества, до героизма. Она свята относительно своей веры, но заблудилась именно в этой вере, потеряла путь в дремучем лесу и, не находя тропинки, не зная, к чему беззаветно и окончательно прилепиться, куда отдать жар своей души, она вся превратилась в томление, в боль, в муку, в истому. В своем больном и мятущемся сердце она постоянно воздвигает алтари, на которых творится непрерывное жертвоприношение, но сама не знает, кому посвятить свой алтарь, не знает имени своего Бога. И алтарь ее оказывается посвящен «неведомому Богу», – Богу, но неведомому, – неведомому, но Богу. Так соединяется эта подлинно религиозная жажда со скудостью религиозного знания и веры, соединяется до того времени, когда, наконец, откроется истинное имя неведомого! Поклонение неведомому Богу выражается в наши дни в служении одной смутной идее, одному духовному идолу: идее прогресса, представляющего как бы частный случай мирового закона эволюции. Бесконечный, а, следовательно, и неведомый, неисследимый для человека прогресс, бесконечная эволюция, – вот Зевс и Олимп современных афинян. И относительно этой идеи, этого алтаря «неведомому Богу» можно также сказать словами ап. Павла: «Сего-то, которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам». Ибо учение о прогрессе и мировой эволюции есть смутная, бессознательная проповедь Христова Воскресения, а проповедь Христова Воскресения включает в себе всю ту истину, которая содержится в учении об эволюции и прогрессе, если только поставить эти учения в надлежащие им границы, дать правильное истолкование. Как это?

Человечество никогда не считало и не считает свою, лежащую во зле и грехе, отравленную ненавистью и преступлением, искаженную слабостью и ограниченностью жизнь должным, нормальным уделом человеческого рода. Не веря в Спасителя, оно сохраняет потребность в спасении и веру в спасение. Оно верит теперь, что, если не спасается и не может быть спасен отдельный человек, отдельное поколение, зато спасется человечество в целом, в лице будущих поколений, составляющих собой как бы цель истории, исход из ее трагического лабиринта. Путь прогресса есть путь спасения человечества, прогресс – его спасение. Так мыслит, так чувствует, так верит современное человечество. Во имя этой веры, во имя спасения человечества путем прогресса приносятся жертвы, отдается жизнь, покой, свобода. Спасение человечества в прогрессе есть путеводный огонь современнаго человечества; лишите его этой веры, погасите этот огонь, – и оно останется в непроглядной тьме, и этой тьмы не выдержат именно самые доблестные, самые чистые, самые верующие.

Но есть-ли в прогрессе действительно спасение? Спасается-ли им человечество от мрака, скорби, унижения, падения? Спасается-ли, и может-ли спастись им одним хотя кто-либо? На эти вопросы мы троекратно отвечаем нет, нет и нет.

Чтó представляет собой живую реальность, чтó живет: человеческая индивидуальность или отвлеченное человечество? Можно-ли говорить о человечестве как о существующей реальности, если при этом постоянно уничтожаются или обесцениваются личности, если само человечество превращается лишь в простое чередование поколений и личностей? Между тем понятие человечества имеет в современных глазах только такое значение. Проклятие бездомности и взаимной чуждости поколений неизбежно ложится на людей, как только мы начинаем так мыслить человечество. Часть не может заменять целого, – ведь, если в теперешнем обществе капиталисты пользуются всеми материальными благами, мы не можем же говорить, что современное общество благоденствует, и, если мы примем, что действительно в конце времен будут благоденствовать последние поколения, представители которых и явятся счастливыми наследниками всего исторического прогресса, то одинаково нет оснований думать и говорить, что в лице их спаслось человечество, побеждена историческая трагедия, найден выход из жизненных противоречий. Как те, так и другие капиталисты, как эти потребители прибавочной ценности в смысле экономическом, т. е. продуктов чужого труда, так и эти потребители прибавочной ценности в смысле историческом, не свободны, и даже не должны быть свободны от укоров совести, от сознания известной паразитарности своего существования. Самодовольный капиталист, не заботящийся о своих близких, в частности о своих рабочих, всего менее может явиться идеальным образцом, но столь же мало может послужить им и гражданин Zukunftsaat’а, если он самодовольно забудет об наших страданиях, о той цене, которой был куплен этот Zukunftsaat в истории. В представлениях о государстве будущего, о спасающемся прогрессом человечестве неизбежно приходится колебаться между двумя возможностями: или будущие люди с более чуткой совестью, с более развитым чувством общечеловеческой солидарности и любви будут терзаться от сознания, что их благополучие куплено такою дорогой ценою, и тогда они в. тысячу раз жальче нас и несчастнее, и уж совершенно не годятся для роли увенчивающих мировую историю счастливцев будущего, или, в обратном случае, если они обо всем забудут и все припишут себе самим, то мы имеем просто свинство, отталкивающее безобразие, при одной мысли о котором тошнит и мутит, при мысли, что ради мещанского довольства и благополучия этих господ была заплачена такая цена, пролита была мученическая кровь. Меня всегда поражает, как исповедующие религию прогресса, чающие Zukunftsaat’а не замечают всей внутренней безысходности своего положения, всей призрачности своего идеала. Нет, идея прогресса не дает и не может дать исхода из трагических противоречий жизни, человек не может спастись от них в прогрессе.

Но прогресс не есть спасение еще и потому, что он не побеждает главного врага, обесценивающего и обессмысливающего жизнь, – смерть, эту страшную нигилистку, уничтожающую все ценности. Иногда пытаются одержать мещанскую победу над смертью, притупив ее трагическое острие, изобретая средство сделать ее безболезненной и покойной. Это значит, как справедливо выразился когда-то (в личном разговоре) Л. Н. Толстой по поводу теорий проф. Мечникова, добиваться, чтобы человек жил как корова. Факт существования смерти обесценивает жизнь не только тем, что превращает ее в нечто временное и случайное, но он уничтожает и самую связь человечества, кладет печать разорванности на всю его духовную жизнь. То, что мыслится в понятии «вечная жизнь», предполагает новый, качественно отличный способ восприятия бытия, особенной полноты, в отличие от разорванности временного. И жажда полного абсолютного познания и чувства, которую мы испытываем в своей душе, хотя и бессильны ее удовлетворить, требует для своего удовлетворения именно особой, качественно иной жизни, чем та, какую мы знаем, жизни вечной, и только в ней может разрешиться загадка человеческого духа. Утолить это алкание вечности мы не можем, заглушать его мы не должны, ибо это значило бы погасить в себе огонь Прометея, совершить над собой величайшее духовное преступление, измену Духу Святому. И для будущих поколений остается таже дилемма: или эта загадочность, противоречивость, ненасытность и ненасыщаемость духа, какая и у нас, только больше, острее, мучительнее, или мещанское тупое самодовольство, чего да не будет!

Что же дает нам учение о воскресении Христа и основанном на нем грядущем всеобщем воскресении, преображении мира и нас в нем, о новом небе и новой земле, о новом Иерусалиме, в котором «ничего уже не будет проклятого», в котором «отрет Бог всякую слезу, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр. 21, 22), и «времени уже не будет?» Оно дает единственно возможный и мыслимый исход из указанных трагических противоречий, оно утверждает единственную разумную и приемлемую «теорию прогресса», и те намеки, которые робко и нерешительно прорываются в чаяниях современного человечества, оно торжественным победным гимном: Христос воскресе – возвещает миру.

Христос воскрес, – в мистическом центре мира произошло уже решительное столкновение добра н зла, добро одержало уже решительную и безусловную победу, и Христос воскрес, – таков абсолютный факт, который возвещает миру христианство, в котором кладет свое основание (а вовсе не в новом моральном учении, как хотят истолковать его современные толстовцы России и Запада, где такое понимание, вернее, непонимание христианства все более распространяется среди представителей протестантизма). Воскресение Христа это завет и обетование сохранения всех ценностей и, прежде всего, абсолютной ценности человеческих индивидуальностей, безжалостно косимых смертью, восстановление всего вечного и ценного, что творилось в истории; это – спасение духовных благ, истинных ценностей культуры, приобщение исторического человечества к мировому творчеству, к участию в мироздании. Этим дается ответ и на вопрос, к чему же человеческая история после Христа, зачем осуждены мы мучиться и томиться в этой юдоли скорби, когда вечная правда одержала уже окончательную победу и было сказано уже: «мужайтесь, Я победил мир» (Ин. 16, 33). Мироздание и венец его – человечество, душа мира, с своей историей является делом богочеловеческим, не только божеским, но и человеческим, в которое вложены человеческие усилия, стремление, делание. Человечество не может ни спастись, ни преобразить себя и мир своими силами, но оно и не должно быть спасено насильно, как ребенок, оно должно достигнуть внутренней зрелости, путем свободы искушений, должно совершить исторический процесс. И этот процесс в вере христианской получает абсолютную, хотя и вне себя лежащую цель, – он подготовляет мир и человечество к всеобщему преобразованию, к сретению Грядущего во славе и силе. Каков бы ни был этот процесс по своему непосредственному содержанию и земным результатам (по вере христианской он вовсе не приводит к раю на земле и вечной субботе, как представляют наши современники, напротив, ведет к обострению человеческой трагедии и в смысле эвдемонистических результатов сведется на нуль), но он, во всяком случае, по своей конечной цели является прогрессом, ибо есть путь вперед к неподвижной абсолютной цели, к новому Иерусалиму. И, следовательно, участие в историческом делании, в осуществлении прогресса есть задача не только обязательная, но и полная глубокого, непререкаемого смысла, хотя и определяемого не земными непосредственными результатами. И никакое дело творческого подвига, дар Духа Святого, не отметается, не уничтожается смертью, по соблюдается как мост к будущему, как подлежащее увековечению и росту в предстоящем Преображении и Воскресении. И воскреснут народы в своей исторически-психологической индивидуальности, с тем, что в них бессмертно, чтó от Духа Святого, и восстановятся умершие индивидуальности, без которых мир пустеет, все вопросы разрешатся, и мы поймем не как «зерцалом в гадании, но лицом к лицу».

Мечта о Новом Иерусалиме, предчувствие спасения мира и всеобщего воскресения и преображения, глубоко залегла в душе и у тех, кто отвергли веру в Спасителя. Спасение есть реальный совершившийся факт, и его присутствия в жизни людей нельзя устранить. Отсюда рождаются теории прогресса, мечты о Zukunftsaat’е, этот слабый отблеск неземного света Нового Иерусалима, но как бледны и извращенны эти идеалы, после того как они оторваны от своего религиозного корня и превращены из идеалов всеобщего сохранения и восстановлении всех ценностей в скучную, бесцельную мечту о кратковременном земном счастье позднейших поколений, купленном ценою крови, страданий и жизней предыдущих людей. Как все, самое заветное и дорогое, вырождается и вянет, оторванное от родимого ствола! Поистине «без Меня не можете творить ничего».

Но мы слышим уже, как против нас выдвигается главный логический идол нашего времени – «научность», перед которым пасуют, склоняют свои колени многие даже смелые умы, слышим хриплый, скрипучий, мертвенный голос е оракулов, говорящий: как можно говорить о воскресении, о чудесах, вообще о таких вещах, которые давно упразднены наукой и отнесены к числу отживших суеверий! Поищем убежища под сенью одного из самых главных умственных идолов, помещающихся в кумирне научности, – идеи эволюции. Это учение, также представляющее отголосок забытого Откровения, гласит, что все развивается, создаются новые формы бытия, новые формы жизни. Путем эволюции возникла из мертвой материи первая живая клетка, а сложением этих клеток образовался животный мир, а эволюция животного мира создала Платона и Дарвина, Ньютона и Шекспира. Эта теория, как и все научные теории, отрицающая чудесное, – хотя в истинный, философский смысл этого понятия сторонники ее не углубляются, считая чудом, по лености мысли, лишь прямое отрицание законов природы, – вводит нас, сама того не замечая, в мир чудес, в мир нового непрерывного творения, в мир постоянных преображений. Именно теория эволюции подводит нас вплотную к идее всеобщего воскресения и преображения. Теория эволюции установляет лишь порядок становления, нового создания, и, описывая эти условия, она делает нас нечувствительными к тому, что мы живем в атмосфере непрерывного чуда (опять таки, если не придавать этому слову вульгарного значения, навязанного ему, с одной стороны, религиозными мистификаторами, а, с другой, темными и необразованными научными специалистами). Разве не чудо, не новое творение – появление жизни на нашей планете, новых видов, наконец, культуры? Протрите свои глаза и смотрите кругом! Разве не чудо, что от темной матери и отца, совершая точно описанный тип утробного развития, родится вдруг великий гений и светильник человечества, несущий миру совершенно новую весть?

Наше время больше всего любит употреблять понятие «естественной необходимости», научно познаваемой и формулируемой в законах природы, противопоставляя его пониманию мира, как воплощения творческих идей, как непрерывного чуда. Философы этого направления проглядывают при этом только один вид естественной необходимости, – естественную необходимость... чуда, нового творения, новой жизни. Напр., в марксизме утверждается, что в силу научно познанной, естественной необходимости, – развития производительных сил, на известной ступени этого развития совершается чудо, – наступает общественное преображение, кончается Vorgeschichte и начинается Geschichte, или, как эта мысль иначе формулируется у того же Маркса, за царством необходимости начинается царство свободы. Вместо злобного, несчастного, раздираемого враждой человеческого мира создается вдруг светлое, полное гармонии и радости царство человекобогов, начинается история, из грязного безобразного кокона вылетает чудная бабочка, грязное яйцо лопается, и в нем оказывается райская птица...

И вот на основании того же самого понятия естественной необходимости, с каким оперирует современная научная мысль и в дарвинизме, и в марксизме, и вообще в эволюционизме, – мы и постулируем, утверждаем необходимость чуда – Воскресения Христова, а за ним и всеобщего воскресения и преображения, как высшего и заключительного звена космической эволюции. Центр вопроса состоит именно в том, где же искать мирового демиурга, творящего эту «естественную необходимость?» Видеть-ли его в полуфантастическом, полумифологическом, совершенно чуждом нашему внутреннему, непосредственному опыту представлении о живой материи, или животворящей экономической необходимости, как у марксистов, или же видеть ее в светлой силе человеческого и мирового духа? Эти исходные философские и религиозные предпосылки не могут быть даны наукой, не переходящей своей компетенции, и ,,научностью» (которую, по крайней мере, в кавычках, я сознательно противопоставляю настоящей науке, как философское суеверие точному и истинному знанию), их почерпает человеческий дух в недрах своих, в философском и религиозном сознании. Для христианства смерть есть не физическая, по нравственная необходимость, следствие греха, недолжного соотношения плоти и духа, соответственные же физические процессы суть только внешнее осуществление внутренней нравственной необходимости. И, если смертным неизбежно оказывается грешный человек, то безгрешному человеку, совершенной святости, с «естественной необходимостью» принадлежит бессмертие. «Смерти было невозможно удержать Его», так говорили в проповеди о Воскресшем апостолы после сошествия Св. Духа. «Одно из двух: или Евангельский Христос – миф, т. е. Его или совсем не было или же исторический Христос в действительности очень отличается от Христа Евангельского (оба мнения широко распространены в наше время), или же такой Праведник, если только он когда-нибудь ходил по этой земле, не мог уже сделаться добычей тления, и признать противное значит вообще утверждать бессилие нравственного начала в мире, впадать в такой безграничный пессимизм, при котором жизнь кажется дьявольским измышлением, а мечты о прогрессе, о долге – глупым ребячеством. «Если бы Христос не воскрес, если бы Каиафа оказался правым, а Ирод и Пилат – мудрыми, мир оказался бы бессмыслицей, царством зла, обмана и смерти. Дело шло не о прекращении чьей-то жизни, а о том, прекратилась-ли истинная жизнь, жизнь совершенного праведника. Если такая жизнь не могла одолеть врага, то какая же оставалась надежда в будущем?»¹ В воскресении Христа решался вопрос о смысле мира, жизни, истории, о правде мира. В Нем все бы умерло, и с Ним все воскресает, исполняется света и смысла, становится светоносным, и даже та теория эволюции и прогресса, которою теперь человечество отгораживается от религии, получает высший смысл и значение.

«Если Христос не воскрес, тщетна вера наша», тщетна история, тщетен прогресс, тщетна культура, – все тщета, тлен, бессмыслица.

Христос воскрес!