Толсто́й
Толсто́й Лев Николаевич (1828–1910), великий русский писатель, переводивший и объяснявший Евангелие в духе собственного религиозного учения.
Деятельность и роль Толстого выходит далеко за рамки его творчества как гениального мастера слова. Пафос его нравственной проповеди, страстный призыв к добру и справедливости имели немаловажное значение для России и всего мира в период господства позитивизма и утилитаризма. Вскоре после смерти Толстого *Булгаков писал о положительном влиянии писателя «в смысле пробуждения религиозных запросов». Толстой стремился растопить лед социально-этического индифферентизма, привлечь внимание всех слоев общества к вечным проблемам.
Трагическим парадоксом остается тот факт, что этот гений, выступавший как учитель жизни, оказался в непримиримом конфликте с Церковью, приведшем к его отлучению в 1901. Определение Синода, инспирированное *Победоносцевым, в сущности констатировало реальное положение вещей, что признавал и сам Толстой. В своем «Ответе Синоду» он писал: «То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо». Однако он утверждал, что продолжает оставаться христианином («истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю»). В этом заключалось глубокое недоразумение, нередко вносившее путаницу в полемику Толстого с Церковью и в ответы его оппонентов. В действительности учение Толстого было доктриной, весьма далекой от христианства, даже в его радикальном, либерально-протестантском толковании.
Учение Толстого. Писатель неоднократно подчеркивал, что еще подростком утратил христианскую веру, в которой был воспитан. В дневниках студенческих лет он недвусмысленно признается, что не разделяет ни *христологии, ни *сотериологии христианства. В то время он колебался между неверием и смутной формой деизма или пантеизма. Формирование взглядов Толстого проходило под влиянием идей Ж.-Ж.Руссо, *Гердера, русского *масонства с его концепцией *универсальной религии. В дневнике 1855 (4,III) Толстой пишет о «великой, громадной мысли», осуществлению которой он готов посвятить всю жизнь. «Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества». Она представлялась ему как «религия Христа, но очищенная от веры в таинственность, религия практическая, не обещающая будущее блаженство, но дающая блаженство на земле».
Внутренний кризис, описанный Толстым в его «Исповеди», тяжелое духовное состояние, пережитое им в Арзамасе, приступы отчаяния и пессимизма, углубленные чтением А.Шопенгауэра, – все это привело Толстого к перевороту, к «обращению» в новую веру. Рационализм, который писатель усвоил с ранних лет, требовал, чтобы эта вера была «разумной». Он был убежден, что нравственное совершенствование человека, жертвенное самоотречение, любовь к ближнему – единственный путь, способный вывести человечество из тупика, в который завело его уродливое развитие цивилизации. Но этический императив должен, согласно Толстому, иметь под собой основание. И этим основанием писатель, вступая в противоречие с собственным рационализмом, считал веру в Высшее Начало, в Бога.
Однако, начав в 80-х гг. исповедовать и проповедовать эту «разумную», «естественную» религию, Толстой не вышел за пределы пантеизма, к которому тяготел с юности. Для него Бог – это Целое, Все, частью которого является человеческий дух. Этот дух тождественен «разумению», здравому смыслу, и, следовательно, Бог, «Хозяин» бытия, открывается человеку только в его разуме. Безнравственность есть «сумасшествие», добро – разумный путь. «Следование разуму, – писал Толстой, – для достижения блага – в этом было всегда учение всех учителей человечества, и в этом все учение Христа». В Евангелии, утверждал он, следует искать не мистическое *Откровение Бога, а разумные рецепты для жизни. «Христос учит людей не делать глупостей. В этом состоит самый простой, всем доступный смысл учения Христа». Толстой постоянно цитировал Конфуция, Лао-цзы, Мен-цзы, буддийские тексты, Эпиктета и Марка Аврелия. В его глазах их учения были тождественны евангельскому. При этом Толстой стремился создать не синкретическую доктрину, а оставался верным своему курсу на «универсальную религию», отыскивая повсюду то, что совпадает с его собственными. воззрениями.
При всей кажущейся эклектике религиозно-философские творения писателя обладают характером существенного единства. «Догматика» их весьма проста: есть некое Высшее духовное Начало. Оно сокрыто в каждом человеке. Оно побуждает людей к следованию добру. Оно не имеет личностного характера, ибо личность есть нечто низшее и ограниченное. Отсюда вытекает и отрицание писателем *посмертного бытия человека. Но и эти элементарные положения «толстовства» подчас вызывали у самого Толстого сомнение. В дневнике (30,VIII, 1900) он пишет: «Во что же я верю? спросил я. И искренно ответил, что верю в то, что надо быть добрым: смиряться, прощать, любить. В это верю всем существом».
Мережковский одним из первых определил Толстого как «великого язычника». Булгаков и *Бердяев подчеркивали всецело дохристианскую природу его учения. Действительно, в нем очень много от стоицизма и от восточного, особенно индийского, пантеизма. Евангелие было нужно Толстому лишь для подтверждения этой пантеистической религии и ее этики. Поскольку он обращался к обществу формально христианскому, он считал наиболее уместным опираться именно на Евангелие, но при этом не ставил его выше других учений и позволял себе весьма свободно обращаться с ним. В качестве оправдания для подобного подхода к Евангелию Толстой прибегал к традиционным аргументам библейского *рационализма. Христос, утверждал Толстой, принес в мир лишь нравственное учение. «Разрыв между учением о жизни и объяснением жизни, – писал он в книге «В чем моя вера», – начался с проповеди Павла, не знавшего этического учения, выраженного в Евангелии Матфея, и проповедовавшего чуждую Христу метафизико-каббалистическую теорию». В дальнейшем Церковь якобы еще больше затемнила «чистое евангельское учение».
Однако Толстой не был подлинным единомышленником либеральных протестантов: он не разделял их благоговейного отношения к самой личности Иисуса Христа. Когда он писал о Нем, то часто прибегал к почти кощунственным выражениям. Для Толстого была важна не личность Христа, а сказанные Им слова, причем те, что совпадали с его собств. идеями. После встречи с Толстым М.Горький писал: «Советовал мне прочитать буддийский катехизис. О Буддизме и Христе он говорит всегда сентиментально; о Христе особенно плохо – ни энтузиазма, ни пафоса нет в словах его и ни единой искры сердечного огня. Думаю, что он считает Христа наивным, достойным сожаления и хотя – иногда – любуется им, но – едва ли любит». Бердяев считал эту черту Толстого одной из его загадочных антиномий. «Проповедник христианства, исключительно занятый Евангелием и учением Христа, он был до того чужд религии Христа, как мало кто был чужд после явления Христа, был лишен всякого чувствования личности Христа».
Строго говоря, все учение Толстого, несмотря на его христианскую видимость, имело с Благой Вестью Христовой лишь отдельные точки соприкосновения, общие для многих религиозно-этических систем. Булгаков считал, что самое большее, что можно сказать о религии Толстого, это то, что она родственна доктринам древних мудрецов, которых иногда называли «христианами до Христа». В этом смысле «толстовство» есть движение назад, возврат к старым учениям внебиблейского мира.
В то время, когда Толстой еще пытался найти путь к Церкви, он любил эпическую красоту Ветхого Завета. Излагая его детям в своей школе, он старался как можно ближе держаться библейского текста. В работе «Яснополянская школа» он писал:
«Мне кажется, что книга детства рода человеческого всегда будет лучшей книгой детства всякого человека. Заменить эту книгу мне кажется невозможным. Изменять, сокращать Библию, как это делают в учебниках Зонтаг и т.п., мне кажется вредным. Все, каждое слово в ней справедливо, как откровение, и справедливо, как художество. Прочтите по Библии о сотворении мира и по краткой священной истории, и переделка Библии в священной истории вам представится совершенно непонятною: по священной истории нельзя иначе, как заучивать наизусть, по Библии ребенку представляется живая и величественная картина, которой он никогда не забудет».
В этой оценке Библии Толстой думал и чувствовал как художник слова. Одно время он даже начал изучать еврейский язык, чтобы читать Ветхий Завет в оригинале. Но после того, как Толстой осознал себя учителем новой веры, он полностью отбросил Ветхий Завет как памятник отжившей, чисто национальной религии, и сосредоточился только на Новом Завете. Однако и Новый Завет во всей его совокупности перестал удовлетворять писателя, и в конце концов он ограничился только Евангелием.
Толстой как переводчик и толкователь Евангелия. Подход Толстого к Евангелию в чем-то не был чужд христианскому, поскольку Толстой считал, что в нем следует искать ответ на вопрос о жизни, а не повествование о прошлом. Однако на этом сходство кончается. Высшим судьей в толковании Евангелия Толстой признавал только свое личное «разумение». В связи с этим он отбросил как ненужное не только наследие церковной библейской экзегезы, но даже выводы новозаветной критики. Изучение исторического фона евангельской истории Толстой считал праздным занятием, презрительно отзывался о *Ренане («слащавый болтун»). В 1880–1881 он взялся за перевод Евангелия с греческого языка. Этот перевод стал 3-й частью его тетралогии («Исповедь», «Исследование догматического богословия», «Соединение и перевод четырех Евангелий», «В чем моя вера?», см. ПСС, М.-Л.,1957, т.23,24).
Опираясь на издание *Грисбаха и *Тишендорфа, Толстой построил *гармонию из 4 Евангелий. В ней отсутствовали все евангельские чудеса, были опущены многие *нарративные части Писания. Основной текст составляли нравственные речения Христовы. При работе над композицией гармонии Толстой использовал французский перевод Евангелия, сделанный *Ройссом, и труд епископа *Виталия (Гречулевича). К последнему он прибегал чаще всего. Впрочем, Толстой считал, что все бывшие до него попытки гармоний «безуспешны», т.к. стремились дать историческую реконструкцию последовательности событий и речений, а Толстой делал акцент только на смысловом аспекте.
Работал Толстой с огромным увлечением, напряженно, до полного изнеможения. Ему помогал филолог И.М.Ивакин. Последний вспоминал: «С самого первого раза мне показалось, что, начиная работать над Евангелием, Лев Николаевич уже имел определенные взгляды... Научная филологическая точка зрения если не была вполне чужда ему, то во всяком случае оставалась на втором, даже на третьем плане». Сам Толстой остался неудовлетворенным, даже после того, как его труд был впервые издан на русском языке в Женеве («Соединение и перевод четырех Евангелий», т.1–3, 1892–1894) и в английском переводе (Лондон, 1895). Когда книга вышла в России (1907–1908), Толстой внес в нее ряд поправок. Последняя редакция напечатана в 24-м томе Полного собрания сочинений. Гармония разделена на 12 глав, в свою очередь разбитых на абзацы. Каждая глава содержит греческий текст и текст русского синодального перевода, параллельно с собственным переводом Толстого. В конце каждого абзаца помещались примечания филологического и главным образом экзегетического характера. Когда была готова первая редакция рукописи, ученик Толстого, Алексеев В.И., переписал текст самого перевода, и он был издан отдельной книгой («Краткое изложение Евангелия»). Сначала она вышла в английском переводе (Лондон, 1885), а затем по-русски (Женева, 1890).
Толстовский перевод отличают две основные особенности: а) ориентация на разговорный, народный язык, б) приближение текста к идеям самого писателя. Первая особенность в определенной степени оправдывается литературным характером самого оригинала. Как показали исследования *Дайссмана и других экзегетов, Евангелия по стилю и языку приближаются к нелитературным памятникам эллинистической эпохи. Однако намерение Толстого придать «простоту» русскому переводу нередко приводило к неоправданной вульгаризации (например, вместо «беременна» – «брюхата») и неудачным оборотам (например, «пришел Иисус из Галилеи на Иордан к Иоанну на его купанье»). Вторая особенность перевода делает его крайне вольным *парафразом, нередко искажающим текст (например, передача слова «Логос» как «разумение жизни» или слов «видели славу Его» как «увидели учение Его»).
Комментарии Толстого имеют ярко выраженную антицерковную направленность. В них он стремится доказать, что в Евангелии проповедуется именно та всеобщая «разумная религия», которую писатель считал единственно истинной. Он заострял многие евангельские речения таким образом, чтобы сделать их орудием в своей борьбе против суда, армии, присяги, брака. В некоторых случаях Толстой не расходился с прямым смыслом Евангелия (например, в вопросе о присяге-клятве), но чаще уклонялся от этого смысла в угоду собств. взглядам. Наибольшие споры вызывало буквальное понимание Толстым слов Христа «не противься злому» (Мф.5:39), которые противопоставляют ветхозаветному юридическому закону справедливого возмездия («око за око, зуб за зуб») нравственную заповедь о прощении личных обид и тем самым поднимают человека выше закона справедливости. Толстой истолковал эту заповедь как отказ от всякого сопротивления злу. Между тем именно Христос, обличая фарисеев, книжников, Ирода, говоря «горе вам, богатые», изгоняя торговцев из Храма, показал пример действенной борьбы со злом. Тезис о «непротивлении», на котором настаивал Толстой, в конечном счете и для него самого оказывался трудной проблемой. Утопический характер толстовской интерпретации евангельских заповедей ослаблял влияние его идей. «Тысячи наших “интеллигентов”, – писал *Гарнак, – интересуются его рассказами; но в глубине души они успокоены и обрадованы тем, что христианство означает отрицание мира: теперь они наверное знают, что им до него дела нет».
Кроме перевода евангельской гармонии, Толстой выпустил книгу «Учение Христа, изложенное для детей» (М.,1908). Ее отличают те же черты, что и перевод. Цензурные условия не позволяли русским православным богословам вести с Толстым достаточно широкую и объективно-спокойную дискуссию по вопросам Евангелия. Поэтому русская литература, связанная с его переводами и толкованиями, сравнительно невелика. Еще меньше внимания этой стороне наследия Толстого уделяли на Западе.
♦ ПСС под общей ред.В.Г.Черткова, Юбилейное издание (1828–1928), т.1–90, М.-Л., 1929–1958.
● Прот. Алфеев П.И., Критический разбор Толстовского Евангелия, Рязань, 1916; ар хиеп.*Антоний (Храповицкий), Беседы о превосходстве православного понимания Евангелия сравнительно с учением Л.Толстого, в кн.: архиеп. Антоний (Храповицкий), ПСС, СПб.,1911, т.3; его же, Беседы о православном понимании жизни и об его превосходстве над учением Л.Толстого, там же; его же, Нравственное учение в сочинении Толстого «Царство Божье внутри нас» пред судом учения христианского, там же; его же, Возможна ли нравственная жизнь без христианской религии?, там же; прот.*Буткевич Т., Нагорная проповедь, По поводу лжеучения гр.Л.Н.Толстого, Харьков, 1893; прот. *Елеонский Н., О «новом Евангелии» гр.Толстого, М.,1899; архиеп. Иоанн (Шаховской), К истории русской интеллигенции (Революция Толстого), Нью-Йорк, 1975; Лев Толстой и Русская Церковь, в кн.: Записки Петербургского Религиозно-Философского Собрания (1902–1903), СПб.,1906; Л.Н.Толстой в воспоминаниях современников, т.1–2, М.,1978; *Мережковский Д.С., Лев Толстой и Достоевский, в кн.: ПСС, М.,1914, т.9–10,11–12; Некрасов С.М., Поиски «истинного христианства» русским масонством XVIII века и Л.Н.Толстой, в сб.: Социально- психологические аспекты критики религиозной морали, вып.3, Л.,1976; архиеп. Никанор (Бровкович), Восемь бесед против гр.Льва Толстого, Одесса, 18943; Никитин В., «Богоискательство» и боготворчество Толстого, «Прометей», 1980, сб.12; О религии Льва Толстого, Сб. ст., М.,1912 (ст. С.Н.*Булгакова, В.В.Зеньковского, Е.Трубецкого, *Экземплярского, А.Белого, Н.*Бердяева, А.С.Волжского, В.А.Эрна); *Сергий (Страгородский), еп. Ямбургский (впосл. патриарх), По поводу «верую» Л.Толстого, «Свобода и христианство», СПб.,1906, кн.13; *Соболевский С.И., Граф Л.Толстой как переводчик-истолкователь св.Евангелий, «Странник», 1909, №2; Титлинов Б., «Христианство» гр. Л.Н.Толстого и христианство Евангелия, СПб.,1907; Шкловский В., Лев Толстой, М.,1963 (там же указана основная библиография по Толстому); Ackermann J., Tolstoi und das Neue Testament, Lpz.,1927; Weisbein N., L’Evolution religieuse de Tolstoï, P., 1960.