Часть IV. Varia. Ирл. BRÁN³⁸⁵

Ирландское brán «отруби» имеет большое количество соответствий в кельтских и романских языках: валл. bran, гаэл, bran, брет. brenn; ст.франц. bren и bran, прованс. и ст.-исп. bren, итал. диал. vrenne, brinnu – с тем же значением (Meyer-Lübke, 93). Кроме того, в английском языке имеется слово bran »отруби», заимствованное из кельтского или французского языка.

Несмотря на большое количество соответствий, ирл. brán до сих пор не получило удовлетворительного этимологического истолкования. Конкретные пути заимствований этого слова в одних языках из других также четко не определены. По этому поводу были высказаны самые противоречивые мнения. Так, довольно широко распространено мнение о том, что англ. bran является кельтским заимствованием (см., например : Weekly, 192). Наряду с этим имеется и другая точка зрения, согласно которой англ. bran заимствовано из ст.-франц. bren, bran, а все те кельтские формы, которые обычно приводятся в качестве источника для англ. bran, являются всего лишь заимствованием из французского и английского языков.³⁸⁶ Наконец, высказывалось даже мнение, что ирландское слово было заимствовано из английского, а бретонское является исконно кельтским (см.: Skeat, 71).

Следует заметить, что уже сама такая постановка вопроса в какой-то степени является схоластичной. Что перед нами – кельтское заимствование в романских языках или романское заимствование (непосредственное или через английский язык) в кельтских? Прежде чем ставить подобный вопрос, нужно выяснить, в каком из этих языков слово имеет более или менее приемлемую этимологию.

Романские языки такой этимологии, видимо, дать не могут. Допустим даже, что ирл. brán действительно было заимствовано из англ. bran, а последнее – из французского bren или bran. Как же в этом случае объяснить этимологию французского слова? Обычно принято считать, что оно во французском языке заимствовано из бретонского (Holdhausen, 25). Таким образом, начав с кельтского (ирл. brán) – через английский и французский – мы опять возвращаемся к кельтскому (брет. brenn). Формы bren, brennum, brennium и brann, засвидетельствованные в средневековой латыни, уже в средние века рассматривались, по большей части, как кельтские заимствования (Glossarium ..., 1, 742). Этого же взгляда придерживаются и современные исследователи (Gamillscheg, 139). Следовательно, напрашивается вывод, что ирл. bran должно иметь кельтскую этимологию независимо оттого, является ли это слово исконно ирландским или оно заимствовано из какого-нибудь другого (в конечном итоге – кельтского) языка.

Вопрос об этимологии ирл. brán осложняется еще тем обстоятельством, что в современном французском языке слово bran, наряду со значением «отруби», может означать также »грязь, экскременты». Этому последнему значению совр. франц. bran в кельтских языках соответствуют: ирл. brén, брет. brein и валл. braen «гнилой, вонючий», а также ирл. breán, валл. braen и гаэл, breun, которые в сложных словах имеют значение »навоз» (Stokes 1894: 183). Это значение совр. франц. bran иногда рассматривается как первичное, а значение «отруби» признается производным (Oxf. Diet., I, 1052).³⁸⁷ Подобное предположение представляется маловероятным. Во-первых, в старофранцузском языке слово bren (bran) имело только значение »отруби» (так же, как и соответствующие слова в средневековой латыни). Во-вторых, в кельтских языках для двух рассматриваемых значений франц. bran имеется два слова: ирл. brán и brén (brean), валл. bràn и braen, гаэл, bran и breun, брет. brenn и brein. Таким образом, можно предположить, что заимствованное из кельтского ст.-франц. bren (bran) или приобрело самостоятельно в рамках этого языка свое второе значение (которого, кстати, другие романские языки не имеют), или, что более вероятно, заимствованное из кельтского другое, близкое по звучанию слово во французском языке объединено с первым. Обратное заимствование здесь предположить очень трудно, так как вряд ли два значения одного и того же французского слова могли дать два разных слова в четырех различных кельтских языках.

Трудно также предположить, что у земледельческого кельтского населения один из важнейших продуктов, идущих в пищу и на корм домашним животным (отруби), мог отождествляться с грязью и экскрементами. Это – типичная этимология горожанина, которая вряд ли имела место в реальной истории языка. Более вероятным является предположение о различном происхождении двух близких по звучанию кельтских слов.

Что касается ирл. brén и других кельтских слов с тем же примерно значением, то их уже давно сопоставляют с ирл. braich, mraich «солод», лат. marceō »быть вялым, слабым» и marcidus «увядший, сгнивший», (brén < *mracno-) (Strachan 1894: 5, со ссылкой на Остгофа),³⁸⁸ а также с укр. мороква »болото, топь» (Feist, 1939), лит. mir̃kti «быть пропитанным» (Льюис, Педерсен 1954: 71). Приведенные соответствия не дают достаточно четкого представления о возникновении ирл. brén, но никакого более ясного материала для этимологического истолкования этого слова в индоевропейских языках нет.

С этимологией ирл. brán »отруби» дело обстоит еще хуже. Кроме весьма проблематичного предположения о связи этого слова с ирл. brén, никаких иных соображений на этот счет, насколько нам известно, в лингвистической литературе высказано не было. А между тем ирл. brán в этимологическом плане может быть сравнительно легко объяснено, если сопоставить его с некоторыми другими словами ирландского языка, оканчивающимися на -án, -én, -όn.

Так, ирл. án «быстрый» восходит к *agno- (ср. лат. agō, др.-гр. ἄγω, др.-инд. ájati »гнать») (Stokes 1903: 51). Восстановленную Стоксом кельтскую форму можно сопоставить с лит. agnùs «быстрый, подвижный, сильный», др.-инд. ajiráḥ »быстрый», вульг. лат. agīna «поспешность» (ср.: итал. agina »поспешность» ст.-исп. ahina «быстрый»). Др.-ирл. fén »повозка» восходит к *u̯eghno-.³⁸⁹ Ср. др.-инд. váhati, лат. vehō «везти», ст.-сл. ВОЗЪ, др.-гр. (F)έχος и (F)όχος »повозка» и др. Восстановленную кельтскую форму можно сопоставить с др.-в.-н. wagan, др.-исл. ´vagn «повозка». Не останавливаясь на деталях, приведем еще ряд подобных же примеров: ирл. brón »горе, забота» < *brugnos, ирл. stán «олово» < *stagno- или из лат. stannum, ирл. sén »благословение» из лат. signum или <*sekno-, ирл. rén "пядь» < *regno- (Strachan 1894: 10–16).³⁹⁰ Огромное количество подобных примеров дает кельтская топонимика и патронимика: Broccán < Broccagnos, Artán < Artagnos и др. (Holder, I – III, примеры во всех томах). В ирландском языке -g- и некоторые другие смычные исчезали перед сонантами, удлиняя предшествующий гласный (Льюис, Педерсен 1954: 115). Именно это фонетическое изменение лежит в основе приведенных выше этимологических толкований.

Если предположить, что ирл. brán относится к подобной же категории слов, то оно может быть возведено к древнеиндоевропейской форме *bhragno-, состоящей из глагольного корня *bhrag- и суффикса отглагольного прилагательного *-no-. В этом случае форма *bhragno-, к которой мы возвели ирл. brán, будет целиком соответствовать формам *agno- (> án), *u̯eghno- (> fén), *regno- (> rén) и т. п., где также отчетливо выделяется глагольный корень и суффикс *-no-. Корень *bhrag- засвидетельствован в индоевропейских языках в двух формах – с -r- и без -r-: др.-инд. giri-bhraj- «прорывающийся с гор» и bhagnaḥ »разбитый, сломанный» (лат. frāctus); ирл. combrugad (= лат. confringere), (t)airbrech «грохот, треск» и -boing = лат. frangit. Подавляющее большинство слов, образованных от этого корня в различных индоевропейских языках, восходит к форме *bhrag-, а не *bhag-. Образования с суффиксом *-по- засвидетельствованы только в готск. ga-brukano и др.-инд. bhagnaḥ »разбитый, сломанный».

Как показывает употребление латинского глагола frangō, корень frag- (кельт, brag-, др.-инд. *bhrag-), наряду со значением «ломать, крушить, грохотать», мог иметь также значение »дробить, толочь, молоть». В мукомольном деле этот глагол обычно значил «молоть». Так, Плиний Старший пишет, что греки hordeum... molis frangunt (»размалывают ячмень жерновами») (Plin. Hist. Nat., 18, 72). В другом месте у того же Плиния говорится: tritici grana molis frangunt («размалывают жерновами зёрна пшеницы») (Ibid., 18, 116; 18, 117). О близком значении соответствующего^ке^ьтского корня свидетельствует брет. brae »инструмент для трепания конопли» (т. е. для очистки волокна от примесей).³⁹¹

Приведенный материал позволяет предполагать; что ирл. brán < *bhragno- первоначально имело значение, заимствованное из мукомольного дела, т. е. «растертое, размолотое (зерно)». Позднее, когда отруби стали отделяться от чистой муки, это слово в кельтском стало означать не муку с отрубями (ср.: др.-англ. branbred = лат. panis furfurius) ( Oxf. Diet., I, 1052), а просто »отруби».³⁹²

Подобное этимологическое истолкование ирл. brän, быть может, позволит сопоставить это слово со ст.-сл. БРАШЬНО и др.-рус. брага, а также с другими относящимися сюда словами.

Однако все эти сопоставления требуют особого их рассмотрения и они не меняют существа предложенной выше этимологии ирландского brán.

На первый взгляд кажется совершенно очевидным, что имя реки Березина не нуждается в каких-либо особых этимологических изысканиях. Связь с березой представляется абсолютно бесспорной. В отношении словообразования А. И. Соболевский сопоставлял Березина < берёзина («березовая ветка») с дубина и хворостина (Соболевский 1910: 188). М. Фасмер, ссылаясь на А.И.Соболевского, пишет, что связь Березины с березой является «совершенно несомненной» («ganz zweifellos») (Vasmer, I, 77). В настоящее время эта этимология стала общепризнанной (Боднарский, 45). Уже давно было отвергнуто предположение о том, что Березина и о. Березань (расположенный напротив Днепровского лимана) являются славянским переводом названия острова Бьёркё – названия, якобы занесенного в славянские земли скандинавами. Против этого предположения говорит широкое распространение подобных наименований в славянской топонимике и гидронимике, а также и тот факт, что большинство исследователей самое название острова Бьёркё не связывает с »березой» (Тиандер 1910: 265). Если не считать попыток объяснить происхождение слова Березина с позиций «палеонтологического анализа» (Марр 1926: 43; Рыдзевская 1947: 82, 85–87),³⁹⁴ то можно сказать, что никаких иных объяснений происхождения этого слова предложено не было.

Следует признать, что принятая в настоящее время этимология гидронима Березина является весьма правдоподобной. Однако история топонимических исследований знает немало таких случаев, когда объяснение, представляющееся очевидным, на деле оказывается неверным. Так, название поселка Соломенное (близ Петрозаводска) происходит не от слова солома, а от диалектного соломя "пролив, залив» (Серебренников 1959: 41). Подобные случаи отнюдь не являются каким-то редким исключением.

Что касается слова Березина, то традиционную его этимологию, во-первых, трудно увязать с местом ударения в этом слове. Достаточно просмотреть перечень существительных на -инá, чтобы убедиться в этом: слабина, глубина, седина, свежина, узина, круглина, целина, светлина, прямина, новина, толщина, старина, пестрина, ширина, быстрина, косина, величина, тишина, старшина, ветчина, вышина, гущина. Легко заметить, что почти все существительные на -инá образованы от прилагательных. Исключением является лишь ветчина, образованное от глагола ветчить.³⁹⁵ Среди слов на -инá нет ни одного надежного примера образований от имени существительного. В этом плане слово Березинá, в случае принятия его традиционной этимологии, явилось бы единственным исключением. Легко также заметить, что существительные, оканчивающиеся на -инá или –ина, образованы от глаголов или (чаще) от существительных: дубина, лозина, хворостина, долина, кусина; ивина, сливина, сугробина, рыбина, родина, ссадина, берёзина, соломина, липина и др. Здесь, напротив, нет ни одного надежного примера образований от прилагательного. Столь четкое распределение образований на –инá – с одной стороны, на -инá, –ина – с другой, заставляет усомниться в правильности возведения речного имени Березинá к существительному береза. Подобное образование дало бы слово *Берéзина (или *Берёзина), а не Березинá. Правда, русская ономастика дает нам такие примеры как Бородинá, Соснинá, Головинá и т. п. Однако все эти имена восходят к существительным, имеющим ударение на последнем слоге бopoдá, соснá, головá).³⁹⁶

Разумеется, одно лишь необычное место ударения не может служить решающим аргументом против связи речного имени Березина с берёзой. Названия рек, деревень, оврагов и т. п., образованные от слова береза, широко распространены в славянской топонимике. Так, в гидронимике Украины засвидетельствованы: Береза, Березiвка (Березовка – 6 речек), Берéзова, Березовá, (Березовая) (Каталог piчок Украïни). В одном только бассейне Дона насчитывается более 10 речек с именами Березовая, Березовец, Березовка (Маштаков 1934).³⁹⁷ Однако, если исключить Березину, то и эти, и другие речные имена, образованные от названий деревьев, как правило, не имеют суффикса –инá. Так, в «Каталоге рек Украины» перечисляются: Дуба, Дубiвка, Дубова, Дубовець, Дубовик, Осинiвка, Осиновата, Орiхiвка, Opixoва (5 рек), Ольхiвка, Ольхова (2 реки), Ольховатка, Ольховець, Топольниця, Ясенець, Ясениця, Липа, Липовець, Лип'янка, Грушiвка, Грушова, Грушовата. Нет рек *Осининá, *Ольхинá, *Липинá, *Грушинá и т. п. Сюда же можно добавить примеры из бассейна Дона: Вербовка, Вязовая, Вязоватка, Вязовка, Ивица, Калиновка, Сосна, Сосновка, Сосенка, Черемухова, Черемушка, Черемушная (Маштаков 1934). Опять-таки и в бассейне Дона мы не найдем названий типа *Вербинá, *Ивинá, *Черемухинá. Следовательно, рассмотрение гидронимических названий, образованных от наименований деревьев, также выявляет полную изолированность названия Березинá.

Наконец, для Березины и ее бассейна берёза отнюдь не является характерным и типичным представителем местной флоры. Так, в Полесье (нижнее течение р. Березины) 60% всего лесного массива занимает сосна, причем и среди лиственных деревьев доля берёзы весьма незначительна (см.: БСЭ, XV, Полесье, Европа, 398–399). Еще труднее объяснить названия типа Березина и Березань, встречающиеся в степной полосе и в Причерноморье.³⁹⁸

Каждый из приведенных аргументов, взятый в отдельности, не опровергает возможной связи Березина ← береза. Но все эти доводы, взятые вместе, по крайней мере, говорят о том, что признанная «очевидной» этимология слова Березина нуждается в серьезных доказательствах. Поиски подобных доказательств не являются задачей настоящей статьи. Напротив, приведенные выше возражения должны послужить отправным пунктом для того, чтобы попытаться дать новое этимологическое истолкование имени реки Березины.³⁹⁹

Вряд ли кто-нибудь сомневается в том, что –инá в слове Березинá является суффиксальной частью. Выше уже говорилось о том, что существительные на –инá в русском языке образуются, как правило, от прилагательных. Эта особенность не является русским новообразованием. Такие слова, как глубина, быстрина и т.д., засвидетельствованы в самых древнейших памятниках славянской письменности, а ударение на последнем слоге у этих (первоначально – абстрактных) образований на –инá подтверждается данными болгарского и сербского языков (Брандт 1880: 292–293; Булаховский 1926: 333). Следовательно, можно предположить, что слово Березина было образовано от прилагательного. Этим прилагательным, как нам кажется, является слово *bŭrzŭ «быстрый».

Широкое распространение в гидронимике славянских стран названий, образованных от корня быстр-, является общеизвестным. В «Каталоге рек Украины» перечисляется 12 таких названий. Хорошо известны такие крупные реки, как Быстрица – приток р. Вятки и Бистрица – приток р. Сирет (Румыния). В топонимике западной и северной Польши 24 названия с корнем Bystr- (в том числе 6 рек и речек) (Rospond, I, 3, 1), 23 таких же названия насчитывается в Чехословакии (Profous 1947: I, 229–230). Количество подобных примеров можно было бы значительно увеличить. Они говорят о том, что названия рек от прилагательных со значением »быстрый» – явление, распространенное чрезвычайно широко.⁴⁰⁰ Прилагательные быстрый и борзой в современном русском языке довольно далеко отошли друг от друга по своему: значению. Иначе обстояло дело в древнерусском языке, где оба прилагательных были очень близки по значению и могли образовывать параллельно производные слова bystryi – bŭrzyi, bystrina – bŭrzina, bystrostĭ – bŭrsostĭ, bystro – bŭrzo (ср. также быстринá – быстротá в современном русском и бързинá – бързота в современном болгарском языке). Слова bystrina и bŭrzina стали обозначать место на реке, где быстро течет вода. Первое слово (быстрина) до сих пор сохранилось в русском языке, второе (бързина) – в болгарском. Самый корень bŭrz- хорошо сохранился в славянских языках: болг. бъ́рже «скоро, быстро», бръз и бърз »скорый, быстрый»; блр. и укр. борзо «быстро»; укр. борзий »быстрый»; с.-хрв. бр̂з «быстрый, скорый», бр́зо »быстро, скоро», брзѝна «быстрота, скорость», бр́зити »погонять, торопить», бр̀зати «спешить»; пол. bardzo »очень, весьма»; чеш. brzký «быстрый, скорый», brzo »скоро, вскоре» и т. п. Значительная часть слов, образованных в славянских языках от корня bŭrz-, неразрывно связана с рекой, с водой; болг. бъ̀рзей «стремнина, порог, горный поток» (слово часто встречается в географических названиях Болгарии), бръ́зел »быстрина, стрежень, порог»; бързинá «быстрина»; укр. борзинá »быстрина»; с.-хрв. брзѝца «горный ручей», бр̀зāк »быстрина, стремнина» и др. (Daničić, I; Младеновъ).

Наконец, что особенно важно, от корня bŭrz- в славянских языках с помощью суффикса -ina часто образуются названия рек и населенных пунктов. Так, в Болгарии имеется речка Бръ̀зина и село того же названия (Попов 1960: 555–556). В Чехословакии есть речка и местечко Brzina (Profous 1947: I, 192–193). Там же имеется еще 4 населенных пункта, названия которых восходят к прилагательному brzý "быстрый» (Ibid.: 191–193).⁴⁰¹ Приведенные примеры дают нам основание предполагать, что и название реки Березины имело подобное же происхождение.

Остановимся на фонетической стороне вопроса. Корень bŭrz- сохранился в русском языке в форме борз-. Казалось бы, название реки, образованное от этого корня, должно было иметь форму *Борзина (ср. болг. Бързина). Однако хорошо известно, что в области топонимики наименования «часто отклоняются от фонетического развития и преобразуют свои звуки способом, отличным от местной нормы» (Пизани 1956: 93). Правда, это отклонение также требует какого-то объяснения, которое, впрочем, напрашивается в данном случае само собой.

Древнейшие старославянские памятники (такие, как Зографское евангелие и Саввина книга) показывают, что еще до падения «еров» и до превращения -ŭ- и -ĭ- в -о- и -е- огласовка слога с -ŭ- или -ĭ- часто зависела от характера последующего слога. В Саввиной книге перед мягким слогом мы обычно встречаем -ĭ- даже там, где этимологически закономерным было бы -ŭ-. Так, например, вместо vŭplĭ мы находим viplĭ (ср.-болг. вепль) (Щепкин 1899: 218, 186–192; Кульбакин 1915: 28–29). В Зографском евангелии образованиями такого же типа являются: bĭděti, zĭlě, vĭně, dĭvě (обычно ŭ > ĭ после согласных -b-, -v-, -d-, -z- – перед мягким согласным последующего слога).⁴⁰² Указанное изменение не является особенностью только данных двух памятников, о чем свидетельствуют, например, формы ОТЪРЪВАТИ и ОТЪРЬВЕНА в Супральской рукописи (133, 12). Следовательно, для слова Березина мы можем предположить следующее изменение: *bŭrzina (или *b^ŭr^ŭzina) > (Umlaut) > bĭrzina (или b^ĭr^ĭzina) > (метатеза) > *brēzina > (полногласие) > Березина.⁴⁰³ Возможность подобного изменения, в какой-то мере, могут подтвердить различные варианты слова бревно в древнерусском языке brūvĭno – bĭrĭvĭno – brĭvĭno – brěvĭno – berĭvĭno⁴⁰⁴ – brevĭno – berevno (Срезневский, I).⁴⁰⁵ Кроме того, в словаре Ф. Миклошича для самого слова brŭzina засвидетельствована также умлаутная форма с гласным переднего ряда brĭzina (Miklosich², 45).⁴⁰⁶ Все эти факты свидетельствуют, видимо, о том, что предложенная выше этимология слова Березина является приемлемой с фонетической точки зрения.

Предполагаемая нами связь наименования реки Березины с корнем bŭrz- позволяет объяснить подобным же образом некоторые другие славянские речные имена. Так, речка в бассейне Днепра (недалеко от Киева) – Березайка (Середонин 1916: 116) и приток р. Мcты с тем же именем (в древности – Березай) имеют необычный для отыменных образований суффикс –ай. Между тем, болг. бъ̀рзей «стремнина, порог, горный поток»⁴⁰⁷ и ст.-сл. БРЪЖА и "течение» могут пролить некоторый свет на происхождение речных имен Березай и Березайка.⁴⁰⁸ Возможно, что с корнем bŭrz- следует связывать и довольно широко распространенные (в частности, в среднем и верхнем течении Днепра) наименования Березна и Березно, а также Березань. Огласовка корня у первых двух слов явилась результатом воздействия (позднее исчезнувшего) -i- суффикса -ina. Когда же к корню bŭrz- присоединялся суффикс -na (без гласного -i-), корень сохранял свою первоначальную огласовку: р. Борзна – приток Десны (там же – в бассейне Десны – город того же названия).

Фонетические изменения (-ŭ- > -ĭ-), происшедшие в слове Березина под воздействием суффиксального -i̯- отделили его от других слов, образованных от корня bŭrz-. Кроме того, самое слово борзой почти исчезло из русского, белорусского и украинского языка. В русском языке оно уже не имеет всеобъемлющего значения "быстрый», сохранившись, в основном, лишь в сочетании борзый конь (в настоящее время – устарело) и борзая собака. Все это содействовало, видимо, тому, что народная этимология стала связывать слово Березина и другие подобные образования со словом берёза. Следы такого вмешательства народной этимологии надежно засвидетельствованы. Так, впервые упомянутый в Ипатьевской летописи под 1152 г. Березый позднее превращается в Березовый. Левый приток Сожи в Семитопографической карте Смоленской губернии (1812 г.) и на карте Оппермана (1820-е годы) называется Березна, позднейшие карты дают уже иное – более понятное–название: Березовка (Маштаков 1918: 107).⁴⁰⁹ Именно подобным воздействием народной этимологии, по-видимому, следует в отдельных случаях объяснять широкое распространение в русской топонимике наименований, связанных с берёзой – даже там, где это дерево почти или совсем не встречается.

Против предложенной нами этимологии: Березина < *B^ŭr^ŭziná можно выдвинуть весьма существенное, казалось бы, возражение: Березина не относится к числу рек с быстрым течением. Однако это возражение не может служить аргументом против связи имени Березина с корнем bŭrz-. Во-первых, течение рек не является постоянным на всем их протяжении. Так, скорость течения Днепра колеблется от 0,644 до 2,303 фута в секунду (скорость течения Березины не превышает 1–1,5 фута в секунду) (Максимов 1901: 1, 169, 333). На всякой большой реке имеются глубокие места со спокойным течением и мелкие места с быстрым течением, с быстринами. Именно по одной из таких быстрин Березина и могла получить свое имя.⁴¹⁰ Затем. Эпитет быстрый в применении к реке, как это видно из многочисленных народных песен и сказок, является постоянным эпитетом. Быстрая речка или быстра реченька – столь же устоявшееся сочетание слов, как и красна девица, добрый молодец, белы рученьки, крутой бережок и т. п. В народных песнях и сказках речка, как правило, бежит – даже в тех случаях, когда ее течение заведомо не является быстрым.⁴¹¹ Характерно, что и употребляющийся в современном русском языке глагол течет первоначально имел значение «бежит», и от одного с ним корня было образовано слово течение. Все это дает нам основание предполагать, что и название Березины могло возникнуть вне связи с реальной быстротой ее течения. Тем более, что и самое слово bŭrzina в старославянском и древнерусском языке, наряду со значением »быстрина», могло означать также: "течение, fluentum, ῥεῦμα’.⁴¹²

* * *

Предлагаемая нами этимология Березины позволяет поставить вопрос о связи этого имени с древним наименованием Днепра – Βορυσϑένης. Впервые эти два имени пытался связать между собой С. Герберштейн – немецкий дипломат, путешественник и географ XVI в. Герберштейн выдвинул в пользу своего сопоставления три аргумента: 1) Птолемей помещает истоки Борисфена в верховьях Березины; 2) Березина у Борисова шире, чем Днепр у Смоленска; 3) созвучие имен Березина и Βορυσϑένης (Herberstain 1571: 105a и 142b; имеется русский перевод: Герберштейн 1908). В более позднее время это предположение Герберштейна поддержали географ Эгли и лингвист Миккола. Эгли писал, что Βορυσϑένης – это эллинизированная форма имени Березина, которое затем было перенесено с Днепра на один из его притоков (Egli 1893: 152). Миккола приводит сопоставление Березина – Βορυσϑένης наряду с небольшим числом примеров, в которых славянскому -z- соответствует литовское -st-.⁴¹³ Никаких аргументов в пользу этого сопоставления ни Эгли, ни Миккола не приводят. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Фасмер категорически возражает против сопоставления Березины и Борисфена, ссылаясь на то, что древние не имели точного представления о среднем и верхнем течении Днепра (I, 77). Вот, собственно, все pro et contra, высказанные относительно возможности сопоставления наименований Березины и Борисфена. Нужно сказать, что доводы и той, и другой стороны трудно признать достаточно убедительными. Попытаемся рассмотреть подробнее этот вопрос.

В топонимической литературе в настоящее время считается довольно твердо установленным, что древнее название Днепра – Βορυσϑένης является эллинизированной формой скифского (т. е. иранского) имени. Эта точка зрения наиболее четко была сформулирована и аргументирована А. И. Соболевским и М. Фасмером, хотя высказана она была значительно раньше. А. И. Соболевский считает, что созвучие имени Березина с Βορυσϑένης – «только кажущееся» (Соболевский 1910: 188). В качестве исходного пункта при анализе происхождения древнегреческого наименования Днепра Соболевский принимает следующее положение: «Славяне нигде в тех местах, где теперь живут – не автохтоны; на пространстве от Дуная и Эльбы до Волги они заняли территорию другого народа и вместе с ней получили от этого народа названия рек, озер, гор и т. п. ...» – отчасти в переводе, но главным образом – в их древнем виде (Соболевский 1921: 1). Отправляясь от этой неверной посылки, давно опровергнутой данными археологических исследований, Соболевский предполагает, что вся древняя топонимика Северного Причерноморья должна быть объяснена материалом иранского (скифского) языка. И до Соболевского, и после него Βορυσϑένης обычно объясняли (с незначительными вариациями) как иран. varu-stāna «широкое место» (Kiepert 1878: 340; Möllenhoff 1892: 122; Marquart 1903: 33, 190; Vasmer 1923: 65–66; Абаев 1949: 183 и 187). В пользу этого толкования, согласно Фасмеру, говорит наличие в нижнем течении Днепра места, называющегося Великий Луг, а также засвидетельствованное у Иордана гуннское наименование Днепра Var⁴¹⁴ и печенежское его имя Βαρούχ, упоминаемое Константином Багрянородным (Const. Porph. De adm. imper, 38). Рассмотрим приведенные аргументы. Прежде всего, среди тех, кто считает Борисфен словом иранского происхождения, нет единства мнения относительно его этимологии. Так, К. Мюлленгоф, видимо, не очень дорожит приведенной выше этимологией, ибо, сославшись на нее, он сразу же в примечании предлагает другое толкование этого слова. Ф. Браун вообще отвергает этимологию, связанную с varu-stāna, предлагая иное объяснение: иран. baru-stena (авест. bar »резать, сверлить» и корень sti- «толкаться, стремиться», связанный с греч. στενός »узкий») (Браун 1899: 80, прим. 1), означающее, по-видимому, «прорывающийся сквозь теснины (пороги)». В других работах приводятся и иные сопоставления с иранскими словами. Нам кажется, что, опираясь на объемистый «Altiranisches Wörterbuch» Хр. Бартоломе и на словари современных иранских языков, можно без особого труда дать не один десяток различных этимологических толкований слова Борисфен. И все они будут не менее убедительны, чем varu-stāna »широкое место». Для доказательства этой последней этимологии следовало бы найти какие-то следы иранских слов varu и stāna в причерноморской гидронимике, а также найти среди многочисленных рек, носящих иранские наименования, хотя бы одну-две реки с подобным же именем. Единственным примером для корня varu является встречающееся у Птолемея Οὐαρδάνης (Кубань) ← иран. varu-dānu «широкая река». Но как раз этот пример и говорит против этимологии Βορυσϑένης = varu-stāna, ибо в скифских именах и географических названиях начальное иранское -v- обычно передается греческим οὐ-, а не β-: Οὐάρας, Οὐανουνόβαρος, Οὐαράζακος, Οὐαργάδακος и др. В то же время греч. -β- обычно передает иран. -b- и лишь очень редко – -v- (Vasmer 1923: 35–36, 46). В греческой передаче иранского наименования Кубани скифскому –а- соответствует греч. -α- (var- : Οὐαρ-), в греческой передаче имени Днепра мы имеем Βορ-. Вызывает возражения и вторая половина «скифского» наименования Днепра: иран. hu-stāna »хорошо сложенный, стройный» передается по-гречески как Οὔστανος, а не *Οὐσϑένης. Следовательно, иранское varu-stāna в греческой передаче должно было бы иметь форму *Οὐαρ(υ)στανος, а не Βορυσϑένης.⁴¹⁵ Засвидетельствованное у Иордана и Константина Багрянородного гуннское и печенежское имя Борисфена Var и Βαρούχ также не доказывает его иранского происхождения. Ни гунны, ни печенеги, как известно, не были носителями иранского языка. Поэтому оба приведенных имени могли или отражать более древнее греческое название Βορυσϑένης, или быть независимыми от него наименованиями. Кроме того, никто не может точно сказать, какую именно реку печенеги называли Βαρούχ: у Константина Багрянородного об этом ничего не говорится (Грот 1881: 254, 258–260). Что же касается гуннского Var, то это имя не имело ничего общего ни с др.-гр.Βορυσϑένης, ни тем более с иран. varu-stāna. Феофилакт Симокатта (VI в. н.э.) называет племена, вторгшиеся с востока в Северное Причерноморье, Οὐὰρ ϰαί Χουννί. Наименования племен и географических пунктов Var встречается у гуннов еще до их вторжения в причерноморские степи. Это название засвидетельствовано в китайских, арабских и армянских источниках, оно было отражено в древней топонимике северного Афганистана и других восточных областей.⁴¹⁶ Следовательно, корень var- был широко распространен в ономастике гуннов и не имел никакого отношения к скифскому varu-.

Наконец, иранские племена, действительно, оставившие заметный след в топонимике Северного Причерноморья, дали, по-видимому, имена таким рекам, как Дон, Днепр (Danaper), Днестр (Danaster), а возможно –и Дунай (Danuvius), в которых можно выделить иранский элемент dānu "река».⁴¹⁷ Таким образом, иранское имя Днепр (Danaper) вытеснило более древнее наименование этой реки Βορυσϑένης, которое вряд ли, как нам кажется, тоже было иранским.

То, что А. И. Соболевский в начале своих «Русско-скифских этюдов» писал о славянах, можно с полным основанием сказать о самих скифах-иранцах: они не были автохтонами в Северном Причерноморье. Вторгнувшись сюда с Иранского плоскогорья, кочевые скифские племена где-то на границе леса и степи (среднее и нижнее течение Днепра) прекратили свое дальнейшее продвижение на север и запад. Археологические данные говорят о том, что еще во II тыс. до н. э. между Карпатами и Балтийским морем от Одера до Днепра, повидимому, жили предки славян. На этой же территории и, в частности, в бассейне Днепра в I тыс. до н. э. жили раннеславянские племена (Третьяков 1953: 45, 83–86). Уже давно (со времени появления работ П. Шафарика) было высказано предположение, что невры Геродота – это древние славяне. Многие археологи (М. И. Артамонов, П. Н. Третьяков, Б. Н. Граков и др.) считают, что к славянским племенам можно также отнести часть скифов-пахарей и скифов-земледельцев Геродота (Третьяков 1953: 61; Граков, Мелюкова 1953: 126). В бассейне Припяти и в Черниговской области много рек, озер и болот носят славянские названия, отличающиеся исключительной древностью (Середонин 1916: 115–117). Ранние славянские племена играли видную роль в жизни Северного Причерноморья, поставляя через скифов (и наряду со скифами) хлеб в греческие приморские города (Третьяков 1953: 63). Можно поэтому предположить, что и древнее название Днепра – Βορυσϑένης – пришло к грекам от славян, но не непосредственно, а через скифов, которые переняли это имя у автохтонов-праславян еще до основания первых греческих колоний на северном побережье Понта. Греческое название Днепра Βορυσϑένης, нам кажется, восходит к древнеславянскому имени этой реки, которое сохранилось (разумеется, в измененном виде) в современном названии реки Березины. Постараемся обосновать эту гипотезу, высказанную в качестве интересной догадки еще С. Герберштейном.

Геродот (IV, 53), Страбон (II, 4, 6) и Мела (II, 6) не знают истоков Борисфена. Позднейшие авторы упорно повторяют, что эти истоки находятся в области невров: Neuroe apud quos Borysthenes (oritur) (Plin. Nat. Hist., IV, 88); apud Neuros nascitur Borysthenes flumen (Solinus 15, I); Borysthenes a montibus oriens Nerviorum (Amm. Marc., XXII, 40) и др. Невры –это славянское племя, жившее во время Геродота в бассейне Припяти, а затем переселившееся далее на север. Причем уже у самого Геродота сохранились какие-то смутные отзвуки начавшихся переселений этого племени. В прошлом веке И. Е. Забелин сопоставил сообщение Геродота о способности невров превращаться в волков с особенно широким распространением подобных легенд у белорусов и литовцев (Третьяков 1953: 62; Удальцов 1947: 6). Как показывают археологические данные, в I тыс. до н. э. в бассейне реки Березины проходила граница между славянскими и лето-литовскими племенами (Третьяков 1953: 83–86, 92). В III–X вв. н. э. примерно по Березине проходила граница между славянскими племенами – кривичами и дреговичами (там же: 219, карта). Таким образом, указания античных авторов относительно истоков Борисфена ведут нас в древние славянские земли – в бассейн Припяти и Березины.

Вероятно, уже в доисторические времена истоки Березины считались подлинными истоками Днепра. Подобное смешение истоков – обычное явление даже в наши дни. Так, в различных книгах и справочниках по географии, вышедших в 50-е годы XX в., длина Енисея определяется с разницей более чем в 2500 (!) км – что зависит от пункта, который авторы этих книг принимают за истинные истоки Енисея (Никонов 1955: 71). Предполагаемое нами в древности смешение истоков Днепра и Березины – не гипотеза, а достаточно хорошо документированный факт. Еще С. Герберштейн (1908), сопоставляя имена Березины и Борисфена, ссылался на карту Птолемея. На этой карте истоки Борисфена действительно указаны под 53° северной широты – несколько западнее истоков Березины, совсем далеко от истинных истоков Днепра. То, что Птолемей истоки Борисфена помещает в верховьях Березины, направляя их на северо-запад, а не на северо-восток, отмечают все исследователи (см.: Кулаковский 1899: 28). Описания самих истоков Борисфена, встречающиеся у древних авторов, также скорее напоминают болотистые верховья Березины (или Припяти), чем истоки Днепра: primigeniis fontibus copiosus («изобилующий первоначальными истоками» – Amm. Marc., XXII, 40): ortus grande palude (»начинающийся из огромного болота» – Iord. Get. V (46)). Позднее (XII в. н.э.) от озера Termi выводит истоки Днепра арабский географ Идриси (Jaubert 1840: II, 405). Подобное же озеро (но меньших размеров) мы находим и на картах Г. Меркатора в истоках Березины (Mercatoris Atlas 1607: Карты Russia и Lithuania). Идриси, как и Птолемей, помещает истоки Днепра в верховьях Березины. Приведем в связи с этим выдержки из работы Б. А. Рыбакова. «Река Днабр показана так, что в нижнем течении она очень близка к нашему Днепру, но верхнее течение ее, значительно отклоняясь к северо-западу, идет по руслу Березины». «На карте верховья Днепра показаны в виде четырех небольших озер, около них есть специальная надпись: «верховья реки Днабр». Очевидно, перед нами не Днепр в нашем смысле, а древний Борисфен... он очень точно изображен на карте 1154 г.» (Рыбаков 1952: 12).⁴¹⁸ Картина вырисовывается достаточно ясная. Однако у Идриси сохранились еще более важные и интересные свидетельства: верховья Днепра носят иное название – Beltes (Jaubert 1840: II, 454). Здесь, в верхнем течении Днепра, Идриси помещает «цветущий город» Мунишка (Ibid.) в котором следует видеть город Минск (Рыбаков 1952: 33), впервые упомянутый в летописи под 1067 г. (Менеск). С 1101 г. Минск становится центром Минского княжества, образованного на месте Полоцкого княжества; в XII в. он ведет ожесточенную борьбу с киевскими князьями. Естественно, что Идриси отмечает этот город на карте и упоминает его в своей книге как «цветущий город».⁴¹⁹ Правда, Минск расположен не на Березине, а на ее правом притоке Свислочи. Но Идриси, гидрография которого обычно отличается исключительной точностью, в расположении городов на карте часто допускает и более серьезные ошибки (Рыбаков 1952: 9, 13, 14 и др.). Неточность, допущенная Идриси, могла быть вызвана тем, что Минск расположен в 100 с небольшим километрах от истоков Березины (согласно Идриси – Днепра или Бельтес) и в 30–35 км от истоков одноименной реки Березины – правого притока Немана. То, что Идриси помещает истоки Днепра в верховьях Березины, не может рассматриваться как ошибка, вызванная простой случайностью. Арабский географ имеет в виду именно истоки Березины, которые он довольно хорошо знает и которые он принимает за истинные истоки Днепра. Согласно Идриси, в верховьях Днепра (Бельтес), к западу от него, находится озеро Termi (Припятские болота?) (Рыбаков 1952: 12), где в большом количестве водится животное feber, или beber (бобр) (Jaubert 1840: II, 434–435). В литературе уже отмечалось, что большое количество бобровых гонов имелось в бассейне реки Припяти (Рыбаков 1952: 12). Добавим еще, что топонимика Березины говорит о распространении бобров также и в бассейне этой реки: Бобр – левый приток Березины (ниже Борисова), Бобруйск – город в нижнем течении Березины.⁴²⁰ Наконец, в верховьях Березины и у ее истоков находится много болот и небольших озер; здесь же в Березину впадает большое количество притоков. Все это чрезвычайно напоминает описания истоков Борисфена – Днепра, встречающиеся у Аммиана Марцеллина, Иордана и Идриси. В то же время эти древние описания совсем не походят на настоящие истоки Днепра.

Приведенные свидетельства древних и средневековых авторов позволяют, как нам кажется, с достаточной долей вероятности утверждать следующее. Долгое время истоками Днепра считались истоки Березины.⁴²¹ Березина и Днепр (от устья Березины до Черного моря) считались единой рекой, у которой вполне могло быть одно имя. В бассейне Березины и среднего Днепра с древнейших времен обитали праславянские племена. За Березиной во II–I тыс. до н. э. жили летолитовские и (восточнее) финские племена. Линия Березина – Днепр была естественной границей праславянских племен, живших в бассейне Припяти. Понятно, что этот водный рубеж воспринимался этими раннеславянскими племенами как единая река. Появившиеся в Северном Причерноморье кочевые иранские племена (скифы) заимствовали у славян древнее имя Днепра, которое от скифов перешло позднее к грекам, обретя у последних эллинизированную форму Βορυσϑένης. Впоследствии – в эпоху великого переселения народов – в нижнем течении Днепра древнее имя Борисфен было вытеснено иранским именем Danaper. Верховья Днепра (т. е. Березина) продолжали еще долгое время называться своим прежним славянским именем. Эта двойственность нашла свое отражение на карте и в сочинении Идриси. Постепенно новое имя (Днепр) распространялось все дальше на север. Но шло оно теперь по великому водному пути из варяг в греки. Таким образом, Березина сохранила свое древнее наименование, которое первоначально, видимо, было получено Днепром за его быстрое течение, за многочисленные пороги и стремнины.

Следы смешения истоков Днепра и Березины засвидетельствованы и в сравнительно недавнее время. Так, на очень интересной карте середины XVII в.⁴²² мы находим: Boristhenes Septentrionalior (верховья Днепра) и BoristhenesMeridionalior (правый приток Днепра). На других картах того же атласа (№51 и 57) Северный Борисфен назван также Восточным (Orientalior), а Южный Борисфен – Западным (Occidentalior). Судя по координатам (52°–53° с. ш.), истоки Западного или Южного Борисфена (карты №39) –это истоки Березины, несколько уклонившейся к западу (48° в. д. – от Фулы). Но очертания этой реки больше напоминают Припять.⁴²³ Как бы то ни было, но даже на карте XVII в. (источники которой, несомненно, значительно древнее этого времени) для древнего Борисфена указаны два различных истока: древний – в верховьях Березины или Припяти, и новый – в верховьях Днепра.

Выше мы уже говорили о том, что др.-гр. Βορυσϑένης не может передавать иран. varu-stāna, ибо это последнее наименование в греческой передаче должно было дать форму *Οὐαρυστανος. Рассмотрим теперь вопрос о том, могут ли имена Βορυσϑένης и Березина отражать одно и то же древнее наименование Днепра. Трудно сказать, какую форму имело это древнее имя в тот период, когда оно было заимствовано скифами у раннеславянских племен. Можно, однако, утверждать, что заимствование произошло до изменения ^ŭr^ŭ > ^ĭr^ĭ. Следовательно, др.-гр. Βορυσϑένης мы должны сопоставлять с раннеславянским *B^ŭr^ŭziná. Рассмотрим сначала гласные звуки. Как известно, др.-гр. -о- передает скифское -о- или -u-, др.-гр. -υ- –скифское -u-, др.-гр. -ε- – -а-, -е- или -i- (Абаев 1949: 209). Таким образом, о – υ – ε может целиком соответствовать славянским ŭ – ŭ – ĭ. Единственный долгий гласный -η- (соответствующий дорийскому -α-) отражает ударный гласный -á- славянского имени. Мы не знаем, сколь древним является силовое ударение в восточнославянских языках. Но какая-то (хотя и не столь ярко выраженная как в современных восточнославянских языках) интенсивность ударного слога была, видимо, характерна и для праславянского языка (Мейе 1951: 127). Эта интенсивность и могла быть передана в греческом слове посредством долгого гласного. Подобная передача ударных гласных долгими гласными – черта, характерная, например, для венгерских слов, заимствованных из румынского языка (Neiescu 1959: 135–140) или для монгольских слов, заимствованных из русского языка.⁴²⁴ Следовательно, гласные ŭ – ŭ – ĭ – á в слове *B^ŭr^ŭziná весьма точно переданы греческими гласными о – υ – ε – η. Согласные -b-, -r- и -n- не вызывают никаких сомнений в отношении точности их передачи в др.-гр. Βορυσϑένης. Возражения может вызвать только – z – : -st^h-. Ссылки Микколы на несколько случаев, где славянскому -z- соответствует литовское -st-, нам кажутся недостаточно убедительными. Скорее, следует предположить, что древнее имя Березины–Борисфена имело в корне не -z-, a -zd-. Выше мы уже отмечали слово бороздо, засвидетельствованное в летописи. Подобными же образованиями являются с.-хрв. брздѝца (наряду с брзѝца) «горный ручей», лит. burzdùs »подвижной, живой», блр. борздо (XV-XVI вв.) «быстро» (Vasmer, I, 107). Интересно, что литовская и белорусская формы опять приводят нас в бассейн Березины, древнейшее имя которой видимо, имело форму *B^ŭr^ŭziná. Передача -zd- (-zdh-?) греческим -σϑ- является вполне закономерной, ибо заимствованное слово прошло через языковую среду, в которой звонкие согласные произносились сравнительно глухо (ср. иран. Dānu »Дон» – др.-гр. Τάναϊς, иран. Darǧa "длинный» – др.гр. Ταργίταος и т. д.) (Абаев 1949: 208). Таким образом, сопоставление *B^ŭr^ŭziná и Βορυσϑένης фонетически вполне допустимо, оно говорит о возможности видеть в др.-гр. Βορυσϑένης древнее заимствование из раннеславянского языка. Передача -ŭ- в первом случае посредством -о-, а во втором – -υ-, передача -d(h)- с помощью -ϑ-, а не -τ-, конечная сигма – все это – результат действия народной этимологии, попытка по возможности эллинизировать непонятное слово. Но это – весьма незначительное – вмешательство народной этимологии не уничтожило того удивительно точного совпадения, которое сохранилось в звучании слов *B^ŭr^ŭziná и Βορυσϑένης.

* * *

Предложенные нами две гипотезы, касающиеся этимологии слов Березина и Борисфен, затрагивают комплекс вопросов, которые не могут быть рассмотрены в рамках одной статьи. Спорный вопрос о сравнительной древности наименований Борисфена Фракийского и Борисфена Киммерийского, возможно, получит новый материал для своего освещения. Быть может, древний Борисфен свяжет своим течением гидронимику бассейна Березины с Березанью и иными наименованиями Северного Причерноморья. Если предложенные выше гипотезы будут признаны достаточно убедительными, то данные настоящей статьи могут быть, в какой-то мере, использованы при решении вопроса о древнейшей прародине славян. Перечень подобных вопросов можно было бы значительно расширить. Но все они требуют специального исследования.⁴²⁵

В этимологическом словаре М. Фасмера по поводу происхождения названия города Тюмени говорится следующее: «Тюмень ж. р. город в области Тобольска, Западная Сибирь. Из вогульского Tšemx «Тюмень», Tšemgən »В Тюмень». Последнее название объясняется из тюрко-татарского Čimgi или Čingi-Tura – имени находившегося на том же месте более древнего города» (Vasmer, III, 164).

Эта этимология в свете достаточно хорошо известных фактов представляется чрезвычайно странной. Ее ошибочность легко устанавливается даже в том случае, если мы ограничимся только данными, связанными с Тюменью в Западной Сибири. Как известно, этот город был основан русскими в 1586 г. (вскоре после гибели Ермака) на месте города Čimgi, или Čingi-Tura (Чингис – имя собственное + Тура– река, на которой расположена Тюмень⁴²⁷ или точнее: + тат. тура "городок, укрепленное место» (Миллер 1937: I, 193). Древнее тюркотатарское название города было заимствовано русскими в форме Чимги и Чинги-Тура (что засвидетельствовано в русских исторических документах), а мансийское (вогульское) население усвоило этот топоним в форме Tšemx (Kannisto 1925: 211). В мансийском языке сохранилось это древнее название, а русские дали городу иное имя – Тюмень, которое, как мы увидим ниже, имеет не менее древнее происхождение, чем топоним Čimgi. Совершенно очевидно, что название Тюмень не восходит ни к манс. Tšemx, ни к тюрк.-тат. Čimgi, так как последнее имя было усвоено русскими в форме Чимги.

Топоним Тюмень неоднократно встречается в русских летописях задолго до 1586 г., причем название это засвидетельствовано не только в Западной Сибири. Тюменские ворота в Казани неоднократно упоминаются в Никоновской летописи под 1552–1553 гг. (XIII, 205, 209, 213, 215). Еще до этого о царстве Тюмень и о татарском царе Тюменском писал в первой половине XVI в. С. Герберштейн (Герберштейн 1908: 132, 135). Вслед за ним царство Тюмень (Turnen regnum) и Тюменскую орду (horda Tumensis) упоминает в 1578 г. А. Гваньини (Guagnini 1578: XII и III). В 1483 г. князь Курбский отправился от устья Пелыми вниз по Тавде – мимо Тюмени – в Сибирскую землю. А еще раньше – в 1475 г., – по свидетельству Воскресенской летописи, «татаров Казанстии побита Устюжанъ..., идучи къ Тюмени торгомъ» (VIII, 181). В XV в. при Иване III Москва имела сношения с Тюменской ордой и с ногайцами. Наконец, и русские, и восточные источники («Аноним Искандера») (Греков, Якубовский 1950: 383) говорят о том, что хан Тохтамыш был убит в Сибирской земле, в Тюмени.⁴²⁸ Последнее событие (1406 г.) произошло почти за два столетия до основания русскими сибирской Тюмени.

«Книга Большому Чертежу» (составленная в 1627 г.) несколько раз упоминает реку Тюменку (один из рукавов Терека) и Тюмень или город Тюменский в 30 верстах от устья Терека (КБЧ 1950: 50, 91, 146). Этот город неоднократно упоминается и в материалах русской дипломатии XVI в. Так, в Никоновской летописи (XIII, 284) под 1557 г. говорится о гостях из Тюмени, от Тюменского князя (с Кавказа). В «Книге Большому Чертежу» мы находим также упоминание о реке Тюменке в районе Астрахани. А. Дженкинсон в своем «Путешествии в Персию 1561–1564 гг.» пишет о стране Тюмень (Tumen), расположенной примерно в 100 милях к юго-западу от устья Волги (в двух днях пути от него). Это – страна, где обычно водятся пираты (Английские путешественники... 1937: 201). Даже в самой Москве в середине XVI в. появляется род князей Тюменских, что говорит о хорошем знакомстве русских с топонимом Тюмень задолго до основания русскими города в Сибири. Наконец, В. В. Бартольд в одном из среднеазиатских областных архивов обнаружил документ, приписанный Тимуру, в котором упоминается арык Тюмень, вытекающий из Сырдарьи (Бартольд 1904: 267–268). Здесь (между Чимкентом и Кзыл-Ордой) до сих пор это древнее название сохранила железнодорожная станция Тюмень-арык.

Вряд ли после перечисленных фактов можно сомневаться в том, что манс. Tšemx не имеет никакого отношения к происхождению названия города Тюмени. Совершенно очевидно также, что все перечисленные топонимы имеют единый источник и что их происхождение неразрывно связано с монголо-татарскими завоеваниями (о чем убедительно свидетельствует география распространенности данного топонима). Нужно полагать, что ни один монголист никогда не сомневался в этом. Связь между топонимом Тюмень и монг. тумэн "тьма, десять тысяч, множество» была, видимо, давно и хорошо известна. Но лингвисты-русисты и специалисты по топонимике, по всей вероятности, считали это сопоставление народной этимологией.⁴²⁹ Во всяком случае Фасмер в своем словаре даже не упоминает подобного объяснения. А автор одного из наиболее старых словарей по русской топонимике И. Гейм пишет: «Некоторые утверждают, что название Тюмень произошло от татарского слова, обозначающего «десять тысяч», но вернее предполагать, что это имя произошло от названия реки Тюменки» (Heym, 854).⁴³⁰

Старая этимология, связывавшая название Тюмени с монг.-тат. tümen, вполне надежна как в фонетическом, так и в семантическом отношении. Древнемонгольская форма tümen (общетюрк. tümän) могла дать в древнерусском языке Тумень и Тюмень. Обе эти формы засвидетельствованы в древнерусских памятниках. Звуковое совпадение здесь полное. Смягчение конечного согласного после слога, содержащего -е-, – обычное явление в топонимах монгольского происхождения (ср., например: Тургень и др.-монг. türgen, совр. монг. тургэн «быстрый». Эмель и совр. монг. эмэл »седло» и др. (Конкашпаев 1959: 95, 97).

Место ударения в заимствованном топониме Тюмень также вполне закономерно. Монгольское ударение на начальном слоге, как правило, не воспринимается русскими. В русских заимствованиях из современного монгольского языка ударными становятся слоги, содержащие долгий гласный (Улáн–Бáтор ← У́лаанбаатар). То же явление наблюдается при усвоении монгольских слов русскими, проживающими (временно или постоянно) в Монголии. Так, монг. сýргууль «школа» или дэ́лгуур »магазин», имеющие в монгольском языке ударение на начальном слоге, произносятся русскими сургýль, дэльгýр. Монгольские слова, содержащие два кратких слога, произносятся русскими с ударением на последнем слоге: монг. дáрга «начальник» → даргá, монг. óрос »русский» → орóс, монг. н́өхөр «товарищ» → нохóр, монг. мóнгол → монгóл и т. п. О том, что перед нами – явление, характерное не только для современного монгольского и русского языков, свидетельствуют, например, такие древние заимствования, как улýс (др.-монг. úlus, совр. монг. улс), тамгá (др.-монг. támaga, совр. монг. тáмга), ясáк (др.-монг. jásag, совр. монг. зáсаг) и др. Правда, далеко не всегда можно определить, проникло ли то или иное слово в русский язык непосредственно из монгольских языков или через какой-нибудь тюркский язык. Однако в любом случае мы наблюдаем, что слова, содержащие два кратких слога, проникают в русский язык с ударением на последнем слоге. Таким образом, следует признать, что установленная еще в древности связь топонима Тюмень с др.-монг. tümen является безукоризненной в фонетическом отношении.

В современном монгольском языке до сих пор сохранилось слово тумэн »десять тысяч, тьма, бесчисленное множество»; в современном ойратском языке тӱмен означает «несметное количество, тьма, множество»; в калмыцком имеется слово tümn̥ »десять тысяч» (Ramstedt 415). В то же время калмыцк. tümnɛk̄^ə означает «тюменский» (Ibid.). Поскольку тюркские языки сохранили за корнем tümän иное основное значение (об этом см. ниже), мы вправе считать, что топоним Тюмень проник в русский язык непосредственно из монгольского.

В Монгольской империи при Чингис-хане и его преемниках слово tümen означало не только войско в 10 тысяч человек, но и большую племенную группу – туман или тумен (обычный термин в русской исторической литературе). Первоначально это была племенная группа, обязанная доставлять хану войско в 10 тысяч воинов. Позднее это количественное соотношение перестало быть обязательным и термин tümen стал примерно равнозначным термину ulus (Владимирцов 1934: 132, 135–136) (ср. совр. монг. улс »государство»). По свидетельству Рашид-ад-Дина, ойраты были при Чингис-хане разделены на четыре тумана (tümen) (там же: 157).

Как известно, в 1219–1221 гг. полчища Чингис-хана завоевывают Среднюю Азию, затем, пройдя по южному побережью Каспийского моря, покоряют народы Кавказа. Во второй половине XIII–XIV в. Средняя Азия, Западная Сибирь, Нижнее Поволжье и Кавказ находятся под властью Золотой Орды. Нет ничего удивительного в том, что топоним Тюмень укоренился во всех этих областях (арык Тюмень в Средней Азии, Тюмень на Тереке, Тюменка в области Астрахани, Тюмень в Западной Сибири).

Из приведенных выше данных русских летописей и других источников можно сделать вывод о том, что слово Тюмень как топоним, видимо, означало сначала область, а не город (ср. царство Тюмень у С. Герберштейна и у А. Гваньини, область de Thumen у А. Тевэ (Алексеев 1941: 143), Тюменская орда в летописях, страна Тюмень у А. Дженкинсона). Тюмень как область ближе в семантическом плане к монг. tümen в значении "улус», чем Тюмень как крепость или город. Позднее топоним Тюмень закрепился за отдельными городами и населенными пунктами. При основании русскими города на реке Туре им были, видимо, известны два его названия: 1) Чимги или Чинги-Тура, и 2) Тюмень (первоначально – наименование улуса или орды). Последнее имя было сохранено русскими как более соответствующее нормам русского языка (ср. топонимы Узмéнь, Струмéнь, И́льмéнь, Тихмéнь, Сухмéнь и др.). В то же время в мансийском языке сохранилось другое название этого города – Tšemx (← Čimgi).

Итак, в древних источниках надежно засвидетельствованы по крайней мере четыре топонима, восходящих к др.-монг. tümen: арык Тюмень на Сырдарье, Тюмень на Тереке, река Тюменка в районе Астрахани,⁴³¹ Тюмень в Западной Сибири. Соединив эти четыре географических пункта, получим маршрут, по которому в начале XIII в. прошли монгольские войска во главе с Чингис-ханом.

Однако интересующее нас название распространено гораздо шире как в азиатской, так и в европейской части России. Вот некоторые примеры: Тюменкино (20 км к югу от Новосибирска), Тюменцево (150 км к западу от Барнаула), Тюмень (70 км к юго-востоку от Барнаула), Тюменево, (32 км к западу от Мариинска), Тюменцева (230 км к северосеверо-востоку от Иркутска), Тюменяк (140 км к западу от Уфы), порог Тюменец на реке Чуне (180 км к северо-западу от Братска), Тюмень – Читинский род киргизов, кочевал в XIX в. в Тургайской области (северо-западный Казахстан) (Семенов, V, 293).

Разумеется, мы не можем утверждать, что все перечисленные топонимы (а также название киргизского рода) являются достаточно древними (здесь требуется дополнительное исследование в каждом отдельном случае). Однако вряд ли можно сомневаться в том, что перечисленные названия не могут все без исключения восходить к наименованию города в Западной Сибири. Область распространения топонима Тюмень еще раз подтверждает его монгольское происхождение.

В европейской части России, а также в Белоруссии и на Украине мы также встречаемся с тем же топонимом, хотя он засвидетельствован здесь значительно реже. Прежде всего, следует отметить дер. Тюменевку на реке Карачан (бывшая Воронежская губерния) (Семенов, V: 290). Вряд ли это название может восходить к имени князей Тюменских (в этом случае следовало бы ожидать формы Тюменское). Тем более, что Тюменевка находится на реке, название которой также возникло, видимо, в период монголо-татарского нашествия или при более поздних вторжениях татар (Карачан тюрк. ← Karačaj ← "черная река»). В 17 км к юго-западу от Коломны находится село Тюменское. В 46 верстах от Пинска в одном из польских географических словарей указано село Tumień, находящееся на берегу озера того же названия (Sł. GKP, XII, 623).⁴³² Характерно, что в той же области имеется большое количество топонимов типа Татарка, Татаровка и т. п. (Ibid.: 223–227). Это область, через которую прошли полчища Батыя, когда они, захватив в 1240 г. Киев, через Каменец – Владимир – Волынский – Галич направились на запад, в Венгрию. Итак, можно предполагать, что Тумень в районе Пинска также восходит в конечном итоге к др.-монг. tümen.⁴³³

Конечно, в каждом отдельном случае требуется кропотливая работа местных краеведов для установления происхождения каждого отдельного топонима. В некоторых случаях может оказаться, что то или иное наименование имеет более позднее происхождение, что оно не связано с др.-монг. tümen. Однако общая картина вряд ли от этого изменится. Слишком много фактов говорит о неразрывной связи происхождения этих топонимов с историей монголо-татарских завоеваний. Детальный анализ топонимики, не вошедшей в обычные географические карты, несомненно, позволил бы значительно расширить приведенный выше перечень топонимов, восходящих к др.-монг. tümen.

В связи с этимологией географических названий Тюмень определенный интерес представляет засвидетельствованное у В. Даля старинное слово тюмень «тютюн, табак» (Даль, IV, 451). М. Фасмер (s.v.) в осторожной форме (wohl) объясняет это слово из тур. tümbäki »табак», ссылаясь при этом на словарь В. В. Радлова (Радлов, III, 1064). Эта этимология В. В. Радлова и М. Фасмера нам представляется ошибочной. Во-первых, трудно предположить, что два полностью совпадающих по своему звучанию заимствованных слова имеют два различных источника (такая возможность, разумеется, не исключена, но она менее вероятна, чем противоположное предположение о едином источнике обоих слов). Во-вторых, тюмень невозможно возвести к тур. tümbäki по фонетическим соображениям. Гораздо логичнее возвести рус. тюмень «табак» к тюрк, tuman (общетюрк. tümän) с основными значениями »десять тысяч, множество, тьма; туман; дым». Общетюрк. tümän, проникая различными путями в русский язык, дало, с одной стороны, кальку из тюрк.-тат. tuman «десять тысяч, множество» – рус. тьма (Vasmer, III, 162). С другой стороны, рус. туман также является заимствованием из тюркск. tuman (Lokotsch, 164), причем это слово проникло, видимо, в русский язык из одного из северных тюркских языков (Дмитриев 1958: 33). Монг. tümen, как мы видели, дало в русской топонимике большое количество заимствованных географических названий: Тюмень, Тюменка и т. п. К общетюркомонгольскому слову tümän (tümen) в конечном итоге должно, видимо, восходить и слово тюмень »табак» (т.е. первоначально «дым» → »табачный дым»). Различное фонетическое оформление слов туман и тюмень, а также их различное значение – не аргумент против предложенной выше этимологии слова тюмень. Во-первых, общетюркская праформа имела все три основных значения: «десять тысяч», »туман» и «дым» (Lokotsch, 164, со ссылкой на словарь А. Вамбери). Во-вторых, слова туман, тюмень и Тюмень могли проникнуть в русский язык из разных тюркских и нетюркских языков (в частности, топоним Тюмень заимствован, как мы видели, из какого-то монгольского языка). При этих заимствованиях слово туман могло отразить форму tuman, а тюмень – tümän или tümen. Наконец, приведенный нами случай фонетических и семантических расхождений у заимствованных из общего источника слов не является исключительным и единичным. Если оставаться в рамках тюркских заимствований, то можно привести пример со словами чертог и чердак, заимствованными в разное время у тюрок-болгар (чертог) и из турецкого (чердак) и восходящими к одной и той же тюркской праформе (Lokotsch, 32).

В заключение следует сказать, что само тюркское слово tuman иногда объясняют, исходя из авест. dunman »туман» и из тохар, tumane, tumäm "десять тысяч» (Vasmer, III, 162). Однако эта гипотеза не имеет непосредственного отношения к вопросам, затронутым в настоящей статье.⁴³⁴