Часть V. Рецензии на этимологические словари

Появление первых двух выпусков нового «Этимологического словаря русского языка» представляет собой выдающееся событие в нашей этимологической науке. Еще совсем недавно – каких-нибудь 10–15 лет назад – во многом устаревший этимологический словарь А. Г. Преображенского был, по существу, единственным справочником подобного рода, который находился в распоряжении у специалистов по русскому языку. Появление фундаментального трехтомного этимологического словаря известного немецкого слависта М. Фасмера – при всех несомненных достоинствах этого словаря – не могло полностью устранить образовавшийся пробел. В последние годы было опубликовано большое количество серьезных книг и статей, посвященных как общим принципам этимологического анализа, так и конкретным исследованиям в области этимологии русских слов. В Московском университете более или менее систематически выходят «Этимологические исследования по русскому языку» (вып. 1–5, 1960–1966). В Институте русского языка АН СССР в 1963 и 1965 гг. были опубликованы два больших сборника «Этимология». В 1965 г. вышел 1-й том русского перевода этимологического словаря М. Фасмера с дополнениями О. Н. Трубачева. Значительное количество статей из области русской и славянской этимологии ежегодно публикуется в многочисленных сборниках и журналах– как у нас, так и за рубежом. Наконец, новые этимологические словари родственных славянских языков также содержат много интересных фактов и наблюдений, которые должны быть использованы в работах по русской этимологии.

Обобщить и критически обработать весь этот богатый материал, значительно расширить его и составить новый этимологический словарь русского языка, который отвечал бы современному уровню нашей этимологической науки, – вот основная задача, стоящая перед коллективом Этимологического кабинета МГУ, который возглавляет чл.-корр. АПН РСФСР Н. М. Шанский, являющийся автором-составителем рецензируемого словаря. Насколько можно судить по первым двум выпускам этимологического словаря, эта основная задача в процессе работы над ним успешно выполняется.

По своему типу новый «Этимологический словарь русского языка» существенно отличается от словарей Α. Г. Преображенского и М. Фасмера. В этимологической науке уже давно сложилось два основных направления, которые по-разному подходят к основной задаче этимологического исследования. Одни ученые считают, что этимология должна установить то «исходное» или «истинное» значение, которое слово имело в момент своего возникновения. В исследованиях этого типа важное значение приобретает анализ соответствий в родственных языках, многочисленные сопоставления корней. Словарные статьи в этимологических словарях такого рода обычно строятся по методу этимологических гнезд (ср., например, словарь А. Г. Преображенского).

Представители второго направления считают, что установление «исходного» значения слова не исчерпывает задач этимологического исследования, которое должно полностью осветить всю «биографию» слова, отразить как можно полнее его фонетическую, словообразовательную и семантическую историю. Естественно, что при таком подходе к этимологическому анализу история каждого слова в отдельности представляет самостоятельный интерес, а группировка слов в этимологические гнезда может только препятствовать исследованию. Поэтому в словарях данного типа каждое слово обычно выделяется в отдельную самостоятельную статью.

Рецензируемый словарь относится к словарям второго типа. В отличие от словаря А. Г. Преображенского, где даже при наличии определенного опыта этимологической работы далеко не сразу найдешь нужное тебе слово, словарь Н. М. Шанского очень удобен в пользовании. Как известно, в изданиях справочного характера это качество имеет немаловажное значение.

Но основное отличие словаря Η. М. Шанского от других этимологических словарей русского языка заключается в том особом внимании, которое постоянно уделяется словообразовательно-историческому аспекту исследования. Не абстрактное «корнеискательство», а конкретная история живого слова положена в основу нового этимологического словаря. Если перед нами заимствование, то указывается не только язык, из которого данное слово было заимствовано, но и эпоха заимствования, отмечается время и место первой фиксации этого слова в памятниках письменности, древнейшее место ударения (если оно засвидетельствовано) и т. д. Все это позволяет во многих случаях уточнить, а иногда и вновь установить конкретные исторические пути заимствования слова. Как известно, этимология заимствований может быть доведена до самых своих «истоков» лишь на материале того языка, из которого соответствующее слово было заимствовано. Обычно авторы этимологических словарей ограничиваются в этих случаях простыми ссылками на этимологические словари тех языков, откуда произведено заимствование. В рецензируемом словаре, как правило, приводится весь основной материал, относящийся к этимологии рассматриваемого слова – даже если на протяжении его истории имели место неоднократные заимствования из одного языка в другой. Все это представляет собой несомненные достоинства нового этимологического словаря.

Большое место отводится в этом словаре также анализу многочисленных калек, особенно – старославянского происхождения (кальки с греческого). Этот материал представлен в словаре Н. М. Шанского значительно полнее, чем в этимологических словарях А. Г. Преображенского и М. Фасмера.

Анализируя слова, не относящиеся к числу иноязычных заимствований или калек, Η. М. Шанский отдает явное предпочтение так называемой «ближней» этимологии. Слова с «дальней»,⁴³⁶ особенно – индоевропейской этимологией, по большей части, освещаются им кратко и традиционно – со ссылками на словари Э. Бернекера, Ю. Покорного, М. Фасмера и других.

Особенно важное значение Н. М. Шанский всегда придавал словообразовательному аспекту этимологического исследования. «Поскольку слово представляет собой единицу, обладающую той или иной словообразовательной структурой, при научном этимологизировании оно обязательно должно быть поставлено в какой-либо словообразовательный ряд. Это... должно быть основным правилом этимологического анализа» (Шанский 1959: 39–40). Большое внимание Н. М. Шанский уделяет выявлению последовательности в развитии словообразовательных процессов, выделению промежуточных словообразовательных звеньев (Шанский 1962: 14–25). Все эти особенности исследовательского метода Η. М. Шанского нашли свое отражение в рецензируемом этимологическом словаре.

Возьмем для сравнения статьи быть в словарях А. Г. Преображенского и Η. М. Шанского. В первом из этих словарей статья быть занимает более двух столбцов убористого шрифта, в ней приводятся многочисленные славянские формы и их индоевропейские соответствия с различными вариантами огласовки корня. В словаре Н. М. Шанского статья быть состоит всего из нескольких строк, где приведены основные славянские соответствия, отмечено семантическое развитие «пухнуть, расти» → »становиться» → "быть» и даны ссылки на этимологические словари, в которых приводится более подробный индоевропейский и славянский материал.

Обратимся теперь к статье беличий в словаре Η. М. Шанского. На первый взгляд, самое появление такой статьи в этимологическом словаре русского языка может показаться странным. Ни А. Г. Преображенский, ни М. Фасмер не выделяют слово беличий в особую статью. Да и в самом словаре Η. М. Шанского нет особых статей для таких производных, как, например, барсучий, барочный и т. п. Этимологическая связь слова беличий с белка и далее – с бел(ый) представляется совершенно несомненной, а поэтому, казалось бы, нет никаких оснований для выделения этого слова в самостоятельную статью. И все же эти основания есть – основания словообразовательно-исторического характера.

Дело в том, что обычным производным от белка должно было бы быть прилагательное белочий, а не беличий. В то же время слово беличий могло возникнуть лишь на базе существительного белица (ср. девичий – девица и т. п.). Это уточнение к этимологии слова беличий, насколько мне известно, впервые было предложено в КЭСРЯ.⁴³⁷ Против словообразовательной реконструкции беличий ← белица высказался проф. П. Я. Черных, который в рецензии на КЭСРЯ писал, что слово белица «белка» не отмечено ни в письменных памятниках, ни в говорах русского языка (Черных 1961: 98). Ошибочность этого утверждения была убедительно доказана Η. М. Шанским, которому удалось обнаружить слово белица »белка» в памятниках письменности (Шанский 1962: 16–17).

Конечно, далеко не всегда реконструируемые автором-составителем промежуточные словообразовательные звенья обнаруживаются впоследствии в письменных памятниках или в диалектах. Но пример со словами беличий и белица наглядно показывает реальность предлагаемых реконструкций, которые целиком основываются на анализе надежно засвидетельствованных словообразовательных моделей.

Ссылки на статьи быть и беличий, разумеется, не дают скольконибудь полного представления о рецензируемом словаре, но они позволяют подчеркнуть ту словообразовательно-историческую направленность, которая заметно отличает этот словарь от этимологических словарей А. Г. Преображенского и М. Фасмера.

Коллектив авторов нового словаря во главе с Η. М. Шанским провел большую работу по значительному расширению традиционного этимологического словника. Особенно много новых словарных статей (сравнительно с М. Фасмером, не говоря уже о А. Г. Преображенском) было включено в первый выпуск нового словаря (буква А) – главным образом за счет иноязычных заимствований. Возможно, что подобное расширение словника кому-нибудь покажется неправомерным; будут говорить, что таким словам, как аблятив, аболиционизм, абсцисса и т. п. – место в словаре иностранных слов, а не в этимологическом словаре русского языка. Полная неосновательность последнего утверждения станет сразу же очевидной, если мы сопоставим, например, статьи абсцисса из «Словаря иностранных слов» И. В. Лехина и Ф. Н. Петрова (изд. 4-е. М., 1954) и из рецензируемого этимологического словаря русского языка.

Приведенный пример с полной очевидностью показывает, что каждый из двух словарей преследует свои особые цели, что никакой словарь иностранных слов не может дать тех необходимых сведений, которые содержатся в словаре этимологическом (и наоборот).

* * *

Рецензии на этимологические словари очень часто служат лишь поводом для изложения точек зрения рецензента на этимологию отдельных слов. Однако подобного рода рецензии требуют значительного объема.⁴³⁸ Конечно, можно было бы перечислить слова, этимология которых мне представляется сомнительной или даже неверной. Однако мало сказать об этом – следует еще доказать правильность иных этимологических толкований. И здесь критики очень часто прибегают к излюбленному приему: они пытаются усилить явно недостаточную аргументацию категоричностью своего тона. Не желая прибегать к подобного рода эмоциональным «аргументам», я воздержусь от обсуждения тех этимологий, которые мне кажутся неверными, неточными или спорными.⁴³⁹ Изложенные ниже критические замечания имеют своей целью отметить недочеты, свойственные не той или иной статье, а первым двум выпускам словаря в целом – с тем чтобы в дальнейшем, при публикации последующих выпусков, эти недочеты можно было бы устранить.

При чтении словаря Н. М. Шанского, прежде всего, бросается в глаза некоторая непоследовательность в составлении словарных статей. Разумеется, все статьи не могут быть написаны по одному и тому же шаблону, но какое-то единство, какие-то общие принципы в этих статьях, безусловно должны выдерживаться.

Если мы рассмотрим ряд заимствованных или устаревших слов, диалектизмов или терминов, то многие из них в словаре Η. М. Шанского сопровождаются краткими пояснениями: бард (поэт), банджо (струнный музыкальный инструмент американских негров), бугай (бык), буерак (небольшой овраг) и т. д. Подобным же образом объясняются слова бердо, бердыш, белуха, баскак, бандура, близна, болид, бош, брашно, бригантина, бриз, брутто, булава, бумеранг, бут. Большинство перечисленных слов хорошо известны достаточно широкому кругу читателей, включая даже школьников старших классов. В то же время без всяких объяснений в словаре даются: берейтор, бергамот, белендрясы, бистро, болеро, брегет, бом, бочаг, брикетировать, булла, бурт и др. Между тем, если требует объяснений первая группа слов, то у читателей будет не меньше оснований ждать объяснений и для второй группы (в целом более нуждающейся в таких объяснениях, чем первая группа). Если во втором выпуске словаря объяснения значений слова даются непоследовательно, то в первом выпуске эти объяснения вообще отсутствуют. Исключение составляют лишь случаи омонимии да один-два изолированных примера типа аспид (ядовитый змей). Думается, что в дальнейшем следовало бы придерживаться в этом вопросе какого-то единого принципа.

Отдельные случаи непоследовательности наблюдаются и в собственно этимологической части статей, особенно относящихся к заимствованиям. Так, слово адвокат возводится к нем. Advokat ← лат. ← advocatus «адвокат» ← advocare »призывать на помощь» ← vocȧre «звать» ← vox »голос, речь». В результате этимология слова адвокат становится совершенно прозрачной, будучи доведенной, по существу, до простого корня соответствующего латинского слова. Примерно в таком же духе даются этимологические экскурсы в область латинского языка в статьях административный (этимология доводится до лат. minister «слуга»), акциз (← лат. caedo »рублю») и др. В то же время в статьях абсолютный, абстракция даются ссылки лишь на приставочные образования (absolvo, abstraho) – в отличие от приведенных выше примеров. Вторая часть композита аванпост возводится в словаре к франц. poste «пост», что, несомненно, верно, но нисколько не проясняет этимологии слова. Здесь следовало сослаться на латинский глагол pono, posui, pos(i)tum, ponere »класть, ставить», который раскрывает этимологию не только слова пост, но и таких иноязычных заимствований, как компонент, позиция, депонент и даже компот.

Не всегда последовательно проводится в словаре отбор материала для словарных статей. Странным, например, представляется наличие явно устаревшего слова бомбарда при отсутствии слова бомбардировщик. Не совсем ясно, чем можно мотивировать включение в словник статей адреналин, акрихин при отсутствии таких, например, статей, как атропин, аконит или аскафен. Подобного рода вопросов при чтении словаря возникает множество, тем более что принципы отбора словарного материала, изложенные во «Введении» (вып. 1, с. 5–6), не всегда соблюдаются авторами словаря.

Некоторое неудобство при пользовании словарем вызывает то обстоятельство, что славянские и индоевропейские соответствия в ряде статей не разделены абзацем (см., например, статьи беда, белена, боров и др.).

Как показывает анализ словообразовательных моделей, реконструируемых в первых двух выпусках словаря, автор-составитель Н. М. Шанский отрицательно относится к так называемому префиксально-суффиксальному типу словообразования (борода – подбород-ок, береза – под-берез-ов-ак, путь – рас-путь-е, козырь – бес-козыр-ка и т. п.).⁴⁴⁰ Слово бескозырка Η. М. Шанский рассматривает как суффиксальное образование «на базе предложно-падежной формы без козыря». По-видимому, так же можно было бы объяснить слова подбородок, подоконник и др. Но как в этом случае быть со словами, у которых приставки не имеют соответствующих предлогов? Что собой представляют слова типа распутье – суффиксальные образования от слов типа *распуть или префиксальные – от *путье? Думается, что префиксально-суффиксальный тип словообразования был достаточно широко представлен в истории русского языка и не следует его во всех случаях разбивать на два самостоятельных словообразовательных процесса (а эта тенденция выступает в рецензируемом словаре весьма отчетливо).

М. Фасмер в послесловии к своему «Этимологическому словарю русского языка» писал: «Если бы мне пришлось начать работу снова, я уделил бы больше внимания калькам и семасиологической стороне» (Фасмер, I, 14). Материал, относящийся к калькам, как уже говорилось выше, в словаре Η. М. Шанского значительно расширен по сравнению с его предшественниками. А вот семасиологическая сторона исследования нередко остается в тени. Так, в статье бесценный справедливо отмечается, что ст.-сл. БЕСЦѢНЬНЬ – «словообразовательная калька др.-гр. ἀτίμητος», и далее перечисляются славянские соответствия, имеющие различную семантику («дешевый'и»дорогой»). Причем ни о путях семантического развития, ни о значении славянских образований (которые, кстати, даны без перевода) в статье не говорится буквально ни слова. Этот ослабленный интерес к семантическому аспекту этимологического исследования отразился и на критико-библиографической стороне рецензируемого словаря. Так, в статье буйный совершенно отсутствуют ссылки на две интересные работы Б. А. Ларина, специально посвященные семантико-этимологической истории слов буй, буйный (Ларин 1962: 3–9; 1963: 78–87). Можно соглашаться или не соглашаться с основными выводами автора этих работ, но обходить молчанием сложный комплекс вопросов семантического характера, мне кажется, не следовало бы. И хотя перед нами – этимологический словарь словообразовательно-исторического типа, мы не вправе забывать, что история слова не ограничивается его словообразовательной историей.

В ряде случаев в словаре Η. М. Шанского этимология слова как бы распределяется между двумя соседними статьями, причем автору иногда приходится при этом повторяться (см., например, статьи аболиционизм и аболиционист, агглютинативный и агглютинация и др.). Целесообразнее было бы в этих случаях сосредоточить всю собственно этимологическую часть в одной статье, а в другой – дать на нее ссылку.

Не всегда ясно употребляется в словаре термин восходит. Так, например, в статье аполитичный говорится: «Франц. apolitique восходит к др.-гр. άπολιτικός». Что означает здесь слово восходит: а) проникновение из древнегреческого – через латинское посредничество – во французский; б) непосредственное заимствование из новогреческого во французский или в) искусственное позднее образование на базе греческого языка? Конкретные пути возникновения и распространения данного слова (как и некоторых других слов) остаются неясными.

Выше уже говорилось о том предпочтении, которое в рассматриваемом словаре отдается образованиям с «ближней» этимологией. Иногда эта особенность словаря становится его недостатком. Например, на с. 68–69 второго выпуска в статьях бедный и бедствие перечислены суффиксы, с помощью которых образованы эти слова, указана последовательность словообразовательных процессов, в общем – достаточно очевидных. В то же время гораздо более сложная и давно уже утратившая свою продуктивность словообразовательная модель в статье бедро освещена скупо и нечетко: «Образовано, вероятно, посредством суф. -r- (ср. ведро, ядро, и т.д.) от той же основы, что и лат. femen «бедро, ляжка» (по морфологической структуре аналогичное сущ. вымя – Vasmer, I, 68)». Здесь все неясно: от какой общей основы образованы рус. бедро и лат. fernen? В чем у этих слов аналогия со словом вымя? (Кстати, в словаре М. Фасмера этот материал тоже изложен недостаточно ясно). На этих важных словообразовательных вопросах в словаре словообразовательно-исторического типа следовало остановиться подробнее. Дело в том, что лат. femen (<*bhed(h)men) относится к рус. бедро (<*bhed(h)-ro-) так же, как рус. вымя (<*ūd(h)-men) относится к др.-инд. ūdh-ar »вымя» (=др.-в.н. ûtar, лат. ūber и др.). Из приведенных примеров видно, что какие-нибудь 2–3 строчки с наиболее близкими индоевропейскими соответствиями сразу проясняют и фонетическую, и словообразовательную картину, давая четкий ответ на поставленные выше вопросы.

В заключение остановимся на некоторых мелких замечаниях частного характера.

В рецензируемом словаре довольно часто говорится, что то или иное слово неточно или неверно объясняется в этимологическом словаре М. Фасмера (см. статьи арфа, астроном, аффект и др.). Почти во всех случаях подобного рода речь идет о расхождениях по вопросу о конкретных путях проникновения заимствованного слова в русский язык, а не о различных этимологических объяснениях слова. Выражения типа «неверно объясняется слово такое-то» и т. п. могут ввести в заблуждение читателей словаря, а поэтому возражать М. Фасмеру в этих случаях следовало бы более конкретно.

Довольно большое количество досадных неточностей содержится в той части статей, где речь идет о словообразовательных процессах в рамках латинского или древнегреческого языка. Так, лат. adjutans является причастием не от adjuvare (ср. adjuvans), а от adjutare (статья адъютант). Древнегреческие прилагательные на -ητος являются отглагольными, а не отыменными образованиями (см. статьи арифметика, бездарный, безответный, бесполезный, беспомощный, бесценный, где эти прилагательные ошибочно возводятся к различным именным образованиям). Во многих случаях неточно даются ссылки на соответствующие корни, когда на самом деле в статьях приводятся не корни, а слова. Например, лат. signum, similis, sonus (вып. I, с. 162–163), разумеется, не являются корнями. Точнее было бы во всех случаях подобного типа писать: «корень (заключен) в таком-то слове».

Неточно приведено др.-гр. ἀμφί- как «всюду» (в статье амфибия), др.-гр. ἀνατομή как »анатомия» (статья анатом), др.-гр. βελτίων как «лучше» (статья большой). Лат. architecture как производное от architector требует пояснений, ибо далеко не всякий читатель знает, что последнее слово представляет собой отложительный глагол, а не существительное со значением »архитектор».

Древнейшее значение др.-гр. ἀστρόλογος совпадает с современным «астроном», а не »звездочет». Поэтому не следовало в статьях астролог и астрология давать, по существу, различное этимологическое истолкование этих слов.

Неверное фонетическое объяснение приведено в статье бор (сбор, лов; дань): «Образовано с помощью темы *а > *о от того же корня, что и беру, правда в перегласованном виде (*bhar-). См. брать» (вып. II, с. 165). Предположение о «перегласовке» в корне и об изменении *а > *о в основе (*bharas > *bhoros) является ошибочным. Образования типа лит. bãras или др.-инд. bháraḥ не подтверждают этого предположения, ибо как литовское, так и древнеиндийское -а- представляет собой обычное отражение индоевропейского *о-. Др.-рус. боръ, лит. bãras, др.-инд. bháraḥ, др.-гр. φόρος и др. отражают единую форму *bhoros, которая находилась в регулярном чередовании с глагольными образованиями, имеющими огласовку *е-: ст.-сл. БЕРЖ, лат. fero, др.гр. φέρω и др. (ср. везу/воз, веду/-вод и т. п.).

Англ. blooming (см. статью блюминг) не может рассматриваться как «суффиксальное производное от bloom «стальная болванка»», так как все английские формы на -ing подобного типа представляют собой отглагольные образования. В словаре оказалось пропущенным важное промежуточное словообразовательное звено (bloom → to bloom → blooming).

В статье бета следовало отметить, что это не просто «новое заимствование из греч. яз.», но заимствование, искусственно восстанавливающее нормы древнегреческого произношения.

Значение «дважды рожденный» у др.-инд. brahmán (статья браман) не связано с этимологией этого слова. Ссылка на данное значение может ввести в заблуждение читателей этимологического словаря.

В целом ряде статей индоевропейские и славянские соответствия даны без перевода. Обычно перевод отсутствует, когда значение соответствий совпадает со значением русского слова. Однако нередко это правило нарушается. Так, др.-инд. babhrúḥ не имеет значения »бобр» (статья бобр), чеш. bezcenný не совпадает по значению с рус. бесценный и т. п. Во всех случаях подобного рода следовало дать переводы соответствующих слов.

Слишком много в рецензируемом словаре имеется отмеченных и неотмеченных опечаток. Так, список «Опечатки и исправления», приложенный к первому выпуску, составляет 45 строк. 20 неотмеченных опечаток было обнаружено мной в первых двух выпусках словаря, хотя я и не занимался специально вычиткой опечаток. На эту сторону издания следует обратить особое внимание при подготовке последующих выпусков словаря.

В библиографических ссылках авторы нового этимологического словаря русского языка не всегда опираются на новейшие и наиболее фундаментальные работы. Так, вместо ссылок на 2-е издание «Латинского этимологического словаря» А. Вальде (см. Walde²) следовало пользоваться 3-м изданием этого словаря, которое было значительно расширено и заново переработано Й. Гофманом (Walde³). При наличии новейшего этимологического словаря древнеиндийского языка М. Майрхофера (Mayrhofer 1953 ff) едва ли имеет смысл ссылаться на давно устаревший словарь Уленбека (Uhlenbeck 1898–1899). Наконец, никак не следовало бы в научном издании этимологического словаря русского языка опираться на учебные словари латинского (Ананьев 1862) и древнегреческого (Дворецкий 1958) языков, которые никогда не претендовали на какой-либо авторитет в области латинской или греческой этимологии.

Приведенные выше критические замечания ни в коей мере ни снижают той общей высокой оценки первых двух выпусков «Этимологического словаря русского языка», которая была дана в начале рецензии. Такие статьи, как алло, балаболка, батрак, батя, бекеша, бередить, бледный, болтать (говорить), борщ, боярин, буркалы и многие другие, написаны интересно и убедительно – с привлечением материала новейших исследований. Можно было бы подробно остановиться на разборе этих статей. Однако читатель получит гораздо больше пользы, если он обратится здесь непосредственно к самому словарю.

Во многих статьях содержатся новые этимологические толкования, принадлежащие автору-составителю словаря. В рамках краткой словарной статьи не всегда можно было с достаточной убедительностью изложить ту или иную новую этимологию. Будем надеяться, что такого рода новые этимологии, даже если они сейчас представляются иногда спорными, станут предметом специальных исследований, которые приведут к дальнейшему развитию русской этимологии.

Но уже и теперь можно с определенностью сказать, что появление первых двух выпусков «Этимологического словаря русского языка» Η. М. Шанского внесло существенный вклад в развитие русской и славянской этимологической науки.

Новый этимологический словарь русского языка предназначен главным образом для учителей-словесников и для учащихся средней школы. Его можно использовать также для занятий со студентами филологических факультетов. Наконец, научно-популярный характер нового словаря делает его вполне доступным для массового читателя, проявляющего, как известно, постоянно растущий интерес к происхождению слов, к истории родного языка.

Словарь Г. П. Цыганенко, написанный на материале уже существующих этимологических словарей, интересно задуман и, в основном, хорошо выполнен. Автор словаря не ограничивается чисто этимологическими задачами, но подробно останавливается на истории слов и на словообразовательных связях между ними. В этом отношении рецензируемый словарь не в меньшей, а, пожалуй, даже в большей степени, чем КЭСРЯ, является словарем словообразовательно-исторического характера.⁴⁴²

Удачным представляется алфавитно-гнездовой способ размещения слов в словаре, что позволяет экономно излагать этимологический материал, избегая ненужных повторений. Автору удалось устранить наиболее существенные недочеты алфавитно-гнездового способа размещения словарных статей. Как известно, в словаре А. Г. Преображенского, например, для того чтобы найти то или иное слово, в отдельных случаях нужно заранее знать... его этимологию. Разного рода отсылки помогают читателю словаря Г. П. Цыганенко быстро найти нужное ему слово. Правда, система отсылок не во всех случаях достаточно продумана. Так, едва ли стоило давать этимологию под рубрикой производных слов, отсылая к ним читателя, который ищет более простое слово. Например: личный – см. приличный, строфа – см. катастрофа. В словаре есть специальная статья подноготная, а в статье ноготь сказано только: «см. нога».

Отбор слов, ориентированный преимущественно на активную лексику русского литературного языка, в основном, не вызывает возражений. Наличие большого количества слов иноязычного происхождения также не может считаться недостатком этимологического словаря. В рецензии на словарь Н. М. Шанского (Откупщиков 1966: 118–119) нам уже приходилось писать о том, что объяснение иноязычного слова в этимологическом словаре преследует задачи, во многом отличные от задач, стоящих перед словарем иностранных слов. Поэтому неправы те этимологи, которые считают, что иноязычная лексика должна объясняться в словарях иностранных слов или в этимологических словарях соответствующего языка. Однако, когда Г. П. Цыганенко пишет, что в этимологическом истолковании нуждаются «прежде всего слова, иноязычные по происхождению» (с. 5.), то с подобным утверждением едва ли можно согласиться. Между тем это credo автора словаря нашло свое отражение и в отборе лексики. В словаре мы находим такие, например, иностранные слова, как аккумулятор, барбарис, калькуляция. Но в нем нет русских слов: ваять, великий, веревка, верх, вес, вешать, висеть, вечер, висок, вихрь, вишня, влага, вожжа, ворон(а), ворчать, воск, вред, вчера, вымя, высокий. Кстати, все приведенные слова (взятые выборочно только на букву –в-) можно найти в КЭСРЯ.

Положительным качеством нового словаря является последовательно проводимое разграничение языка-источника и языка-посредника при этимологизации заимствованных слов. Следует также признать удачным снабжение каждого этимологизируемого слова пометой с современным его значением. Хотя это, строго говоря, – функция толковых словарей, данное новшество устраняет возможность смешения реконструируемого и современного значения слова при пользовании словарем.

Очень интересны в словаре примеры из украинского языка и его диалектов. Во многих случаях они проливают новый дополнительный свет на этимологию или на словообразовательную модель анализируемых русских слов, например: укр. побралися «женились» (статья брак), укр. диал. ректи »говорить» (речь), укр. немовля «дитя» (отрок), укр. глупа (глуха) нiч »глубокая, глухая ночь» (глупый), укр. клюйдерев «дятел» (дятел) и др. Думается, что в русском этимологическом словаре, вышедшем на Украине, материал украинского языка можно было бы даже расширить. Так, для статьи дятел неплохо было дать ссылку на укр. диал. довбач »дятел», для статьи кора – на укр. диал. черти «обрезать, обдирать кору» (черти относится к кора, как везти к воз, нести к ноша и т. п.). В статье парикмахер архаичную русскую форму перукмахер неплохо было бы сопоставить с укр. перука »парик», перукар «парикмахер», перукарня »парикмахерская». В пользу польского посредничества при заимствовании рус. комната свидетельствует укр. кiмнáта – с ударением на предпоследнем слоге. В статье река можно было сослаться на укр. ринути «потечь», в статье петь – на укр. твень »петух».

Основная масса статей рецензируемого словаря написана интересно и убедительно. Из имеющихся этимологий автор обычно выбирает наиболее правдоподобные. Из особенно удачно написанных статей можно было бы отметить статьи кабинет, одеколон, печать, птица, ярый и мн. др. Останавливаться на содержании этих статей в рецензии едва ли целесообразно. Гораздо проще читателю обратиться непосредственно к словарю. Полемизировать с автором по отдельным этимологиям, которые рецензенту представляются неудачными, в рамках краткого отзыва также было бы затруднительно. Поэтому в критической части рецензии я позволю себе остановиться главным образом на общих вопросах принципиального характера.

Начнем с вопросов фонетики. У читателя словаря может создаться весьма смутное представление о том, что такое звуковое соответствие и чередование. По существу, любой случай в расхождении звучания сравниваемых слов автор рассматривает как «звуковое соответствие» или «чередование». Можно ли, например, говорить, что в словах дань и (по)дать мы имеем «звуковое соответствие» н – т ? Разумеется, нет, ибо перед нами просто разные суффиксы. Однако Г. П. Цыганенко в аналогичных случаях пишет о «звуковых соответствиях». В результате в словаре устанавливаются «соответствия» типа герм, -bh- (кстати, этот и.-е. звук утрачивал в германском свою придыхательность) и слав. -m- (с. 535) или лит. -g- и слав. -z- (с. 366). На самом деле и.-е. *bh- дает и в германском, и в славянском -b-, а славянскому -z- соответствует лит. -ž-, а не -g- (cp. зима – žiema). В случае рус. (у)толити – лит. tìlti автор видит «звуковое соответствие» о – i (!), хотя перед нами обычное чередование *о/нуль (*ol/*l̥). Нельзя говорить о «соответствии» j – l в случае язык – лат. lingua (с. 564), хотя бы потому, что латинское слово было образовано от dingua (ср. эту архаичную латинскую форму и нем. Zunge). Г. П. Цыганенко устанавливает «звуковое соответствие» th – p для готского thiuda – piuda (с. 543). Но все дело в том, что -th- в первом слове – всего лишь транскрипция, а -p- во втором – повторение опечатки А. Г. Преображенского (-p- вместо правильного þ). На самом деле перед нами одно и то же готское слово þiuda.

«Чередованием» в словаре называется всякое фонетическое изменение, а не его результат. Отсюда постоянно повторяющееся выражение: «произошло чередование звуков». В итоге фонетические изменения типа и.-е. *к’ >праслав. *s- или и.-е. *ō- > праслав. *а- в словаре называются чередованием (с. 429, 325, 456). Качественное изменение и.-е. *ō- > праслав. *а- автор словаря называет также «удлинением» (с. 344, 350 и др.), хотя никакого количественного изменения гласного в данном случае не было.

В словаре постоянно смешиваются праслав. -ŭ-, -ū- и -ou-. Такие звуковые изменения, устанавливаемые автором, как ои>ы>ъ>о (с. 350) или ы>ъ>о>нуль (с. 588), очень трудно признать правдоподобными. Целый ряд реконструкций, связанных с праславянскими дифтонгами -ei- и -oi-, также следует признать сомнительными. Так, –ѣ- в слове венец (вѣньць) автор возводит к дифтонгу -ei-, хотя этот дифтонг закономерно дает –и- (вити), а –ѣ- в приведенном случае явно восходит к -oi- (ср. лит. vainìkas). В качестве примера второй палатализации заднеязычных в словаре приводится *izgoiti > изжити (с. 573). Против этого можно сделать сразу несколько возражений: 1) переход g > ж относится к первой, а не ко второй палатализации; 2) дифтонг -oi- в середине слова давал –ѣ-, а не –и– (*vilkoi > вльци – только в конце слова); 3) -goi- по второй палатализации дало бы –зѣ– -, а не –жи-. В слове лицо палатализация произошла не перед гласным переднего ряда (с. 371), а после и (тип прорицати).

Автор неправильно понимает термины «нуль гласного» (с. 243) –и– «звуковая разновидность». Вѣдѣти и *volsti не могут считаться звуковой разновидностью глагола видѣти и *volděti (с. 74, 351), ибо перед нами или разные словообразовательные модели, или же слова с разной семантикой.

В ряде случаев фонетико-словообразовательные реконструкции, приводимые в словаре, не выдерживают критики с хронологической точки зрения. Такие реконструкции, как и.-е. *gu̯ei-ti (с. 148), *keuti (с. 542), *sm̥to (с. 496), *ši- (с. 548), невозможны, ибо в индоевропейском не было суффикса инфинитива -ti палатализации *s (> š) и изменения *k’ > s. Разумеется также, что и.-е. *sēmen не могло быть образовано от (праславянского) *sěti (с. 419). В статье рак автор, излагая одну из этимологий этого слова, пишет, что «оно возникло из более старого *kar- вследствие перестановки букв (так называемая анаграмма)» (?! – с. 390). Перед нами яркий образчик смешения звука и буквы. Несомненно, слово рак значительно древнее самых древних памятников славянской письменности, и ни о какой «анаграмме» здесь не может быть и речи (очевидно, автор имела в виду метатезу – перестановку звуков).

Разного рода фонетические погрешности и ошибочные реконструкции содержатся также в статьях: звезда, кафедра, киснуть, круг, латы, отрок, простор, село, слово, совесть, стремиться, тень и др.

Перейдем к замечаниям словообразовательного характера. Г. П. Цыганенко придает большое значение так называемому безаффиксному способу образования слов, действуя при этом нередко с излишней прямолинейностью. Я не буду здесь касаться приставочных образований, – это очень сложный вопрос. Но посмотрим, как автор устанавливает характер деривации у бесприставочных имен и глаголов. К сожалению, никакой последовательности мы здесь не найдем. Почему, например, зевать образовано от зев, а клев – от клевать, зыкать – от зык, а бык – от букать, значить – от знак, а пар – от парить, цвести – от цвет, а клад – от класть? В словаре можно найти не менее полусотни примеров, где характер устанавливаемой деривации или сомнителен, или неверен. Об отсутствии у автора надежных критериев при установлении типа деривации говорит случай с прямо противоположным толкованием: лов от ловить (с. 201) и ловить от лов (с. 245). Особенно часто Г. П. Цыганенко возводит имена к явно вторичным отыменным глаголам на -ити, -ати. Так, слово квас, по ее мнению, было образовано от квасити «в результате отбрасывания суффикса –ити» (с. 197), пар и укр. пара – путем такого же отбрасывания суффикса – от парити (с. 328), слава – от славити (с. 428), груз – от грузити (с. 115), луска – от лущити (с. 537) и т. п. Однако с таким же успехом можно было бы говорить о том, что мыло образовано от мылити, пена – от пенити, туман – от туманити и т.д. Во всех приведенных случаях глаголы на –ити были образованы от соответствующих имен, а не наоборот. Некоторые из этих имен имеют надежные соответствия в родственных индоевропейских языках, т. е. возникли они еще тогда, когда не было суффикса инфинитива – (и)ти. На самом деле праслав. *gromz-ъ (> груз), например, представляет собой производное от *gremz-ti (> по-грязти) – с обычным чередованием -е-/-о- типа везу – воз, *trems-ti (> трясти) – *troms-ъ (> трус) и т. п. И уже на именной основе *gromz- был образован каузативный глагол грузити. Та же самая словообразовательная модель отчетливо видна на примере литовских соответствий: grim̃z-ti → gramzdùs «погружающийся» → gramzd-ýti (каузатив).

В других случаях автор словаря возводит к глаголам явно отыменные образования. Так, слово пища объясняется как производное от питати (с. 343). Между тем этот глагол был образован от той же самой именной основы пит– (ср. др.-рус. пита »пища»), что и пища ( <*питja, ср. ст.-сл. СВѢЩА < *свѣтja – от именной основы свѣт-). Др.-рус. чувьство в словаре возводится к чувати. Однако, во-первых, суффикс -ьство присоединялся к основе на согласный, а глагол чувати имеет основу на -а-. Во-вторых, с помощью суффикса -(ь)ство формировались отыменные, а не отглагольные образования. Подобного рода неверная деривация устанавливается в словаре для слов горн, живот, кольчуга, ловкий, оскома, остров, плач, строка, сукно, тропа, ужас, час, черта и др., а также для значительного числа латинских, греческих, французских и немецких слов. Так, неверно утверждение, что лат. pirula – от pilula (с. 335). Первое слово является уменьшительным к pirum «груша», второе же – к pila »мяч». Латинские глаголы tribuo и verso восходят к именным основам tribu(s) и vers(us), а не наоборот (с. 487, 506). Нем. Schlange «змея» образовано от schlingen, а не от schlängeln (sich). Утверждение автора словаря (с. 549) равносильно тому, что слово змея образовано от змеиться. Примеры подобного рода можно было бы увеличить в несколько раз.

В целом неудачными нам представляются статьи афиша, борона, варяг, герметический, гладиатор, дорога, желудь, зябнуть, иметь, квасить, корова, корыто, облако, пласт, плыть, порт, посетить, свекровь, слава. Каждая из этих статей содержит различного рода фактические ошибки или неудачные толкования. В ряде случаев, когда в словаре приводится несколько различных этимологий, наименее удачные из них лучше было вообще не давать. Например, врач – как тюркское заимствование, желудь – к жрать, заяц – к зиять, зима – как »время дождей», мороз – в сопоставлении с лат. pruīna «иней», рак – к лит. ràkti »ковырять», тесный – к др.-гр. στενός «узкий, тесный», уголь и ягненок – к огонь. В то же время в отдельных случаях не мешало бы включить в словарные статьи некоторые новые этимологии, еще не вошедшие в существующие этимологические словари русского языка. Здесь я мог бы сослаться, например, на некоторые интересные и хорошо аргументированные этимологии О. Н. Трубачева (петь, обилие и некоторые другие).

В рецензируемом словаре содержится немало неточностей и ошибок в переводах иноязычных слов. Например, лат. agens (с. 16) »истец», а не «адвокат»; лит. dervà (с. 126) »смола», а не «сосна» (повторение ошибки Α. Г. Преображенского и Μ. Фасмера, исходивших, видимо, из значения »смолистая (сосновая) лучина»; древнее финское заимствование terva «смола» говорит о большой архаичности именно значения »смола»); лит. káuti (с. 205) «рубить», а не »ковать», kartùs (с. 218) «горький», а не »бедный», kasà (с. 220) «коса», а не »волосы», лтш. mîts (с. 263) «мена», а не »менять», màlka (с. 271) «глоток», а не »напиток», skurbstu (с. 426) – не существительное («обморок»), а 1-е л. ед. ч. глагола skùrbt; итал. soldo (с. 440) от (латинского!) solidus, что буквально означает »плотный», а не «золотая (монета)»; лит. spė́ti (с. 445) »успевать», а не «быть степенным»; др.-гр. στρουϑός (с. 456) »воробей», а не «птица»; лит. аиmenys »разум», а не «память» (с. 505) и не »знакомый» (с. 567). Есть и другие примеры неудачных или неточных переводов.

Местами в словаре перепутаны примеры из разных языков. Так, vȩzums (с. 63) и stupas (с. 446) – латышские, а не литовские слова; огbus (с. 387) и russus (с. 405) – латинские, а не литовские. Много случаев непоследовательной орфографии в передаче древнегреческих, древнеиндийских, литовских и праславянских слов. Так, праславянские реконструкции, вопреки обещанию (с. 575), нередко даются кириллицей (с. 365, 427 и др.). Древнеиндийская висарга передается тремя разными способами (-s-, -ḥ- и -h-). В одной и той же статье в словах с одним и тем же древнеиндийским корнем один и тот же звук передается то посредством -ç-, то -ś- (c. 220). Греческий ипсилон обозначается то как -u- (с. 15), то как у (с. 19); дифтонг -ou- – как -u- и как -ou- и т. д. Подобного рода разнобой – и в передаче литовских слов (не говоря уже о таких «мелочах», как ударения).

К сожалению, в словаре нередки случаи с непоследовательными и противоречивыми объяснениями. Так, в латинских nomina agentis автор вычленяет то суффикс -tor (правильно), то -or (с. 16, 218), то -ātor (с. 99, 213). На с. 133 говорится о том, что *dorga «образовано с помощью суффикса *-ga>-гa... от глагола *dergati». Но ведь этот суффикс есть уже у самого глагола. В статье хоронить приведены в качестве индоевропейских соответствий лат. servāre и др.-инд. çarana. Поскольку др.-инд. -ç- не соответствует латинскому -s-, ссылаться следовало на какое-то одно из этих слов. Такого же рода взаимоисключающие ссылки содержатся в статье храбрый. Противоречивы объяснения слов палуба, поросенок, простой, скорняк, хребет и др. Один и тот же язык называется в словаре то древнеисландским, то древнесеверогерманским, то древнескандинавским и даже древнесеверонемецким (?! – с. 229). В настоящее время принято употреблять первое из этих названий. Можно, разумеется, с этим не соглашаться, но обозначать один и тот же язык четырьмя различными способами в любом случае не годится. То же самое относится к обозначениям: прусский и древнепрусский, старофранцузский и древнефранцузский (с. 12–13).

Ряд ошибочных положений содержится в «Пояснениях к словарю», которые помещены в конце книги (с. 570–594). Так, здесь говорится, что «латинский – язык древнеримских текстов (с VI по III в. до н. э.)» (с. 580). В источнике, которым пользовалась Г. П. Цыганенко, речь шла, видимо, о долитературной архаической латыни. Основная же масса памятников латинского языка относится, как известно, к более позднему времени. «Литовский и латышский – говорится на той же странице, – языки древних текстов (с XVI в.)». Почему же из этого определения исключаются современные литовский и латышский языки и их диалекты? Кстати, ссылки на древние литовские и латышские примеры в словаре отсутствуют почти полностью. Крайне неудачной является «Таблица звуковых соответствий в индоевропейских языках» (с. 582–583). Здесь много невыправленных опечаток, недосмотров, пропусков.

Встречаются в словаре и так называемые этимологические «мифы». Вот пример одного из них. «Латинские слова porta «ворота» и portus »гавань» образованы от глагола portāre «носить, переносить»». Этимологическая связь между понятиями «носить» (portāre) и »ворота, гавань» (porta, portus) объясняется исторически следующим образом: у древних римлян был обычай при основании города вначале опахивать его, т. е. плугом бороздить черту, по которой должна была проходить городская стена. В тех местах, где следовало ставить ворота, плуг проносили на руках. Отсюда porta – букв, «место, где носят (плуг)», затем – »место для входа – выхода» и т. п. Автор, видимо, очень дорожит этим объяснением и повторяет его еще раз в «Предисловии» (с. 8). На самом деле приведенное объяснение всего лишь красивый вымысел на уровне народной этимологии. Прежде всего, у лат. porta «ворота», portus »гавань» (с исходным значением «проход, вход») имеются надежные индоевропейские соответствия, в частности в германских языках. Мы их находим даже в современном нем. Furt, англ. ford »брод», т. е. «проход (через реку)» (кстати, сюда относится и английский топоним Oxford »бычий брод»). В исландском языке соответствующее германское слово, как и лат. portus, означает «гавань» (оно проникло в русский язык в форме фиорд). Как же быть с ношением плуга во всех этих случаях? Ясно, что перед нами слово более древнее, чем приведенный римский обычай. Затем, лат. porta не может восходить к portāre по словообразовательным причинам. Самый глагол portāre (<*poritāre) представляет собой фреквентатив к *poreo »иду, еду» (ср. готск. faran «идти, ехать»). Значение »носить, возить» у глагола portäre – вторичное, развившееся из значения «ездить» (ср. нем. fahren »ездить» и → «возить»). В этом отношении лат. porta »дверь» и portus «гавань» отражают более древнюю семантику корня *реr-/*роr- »идти, ехать» – «проход, проезд». О том, что глагол portāre непосредственно сюда не относится, свидетельствует, например, образованное без суффикса -t- др.-гр. πόρος »проход» (→ «пролив», »переправа», «путь», а также »пора»; в последнем значении через западноевропейские языки это слово проникло и в русский язык: пóра, пóры «отверстия потовых желез на поверхности кожи»). Попутно замечу, что франц. port »гавань» восходит не к лат. porta «дверь» (с. 8), а к portus »гавань».

Другой такого же типа «миф» содержится в статье персона. Лат. persōna «маска'не могло быть образовано от глагола personāre »громко звучать» по ряду причин. Во-первых, глагол имеет в корне краткое -ŏ-, а существительное persona – долгое. Во-вторых, слово persōna было заимствовано римлянами у этрусков (оно засвидетельствовано в этрусских надписях), а глагол personāre – исконно латинский. Наконец, в латинском языке не было словообразовательной модели, по которой существительное могло бы быть образовано от глагола «путем отбрасывания суффикса инфинитива».

Автор словаря повторяет довольно широко распространенную неточность в вопросе о происхождении слова спартакиада. Рабочие спартакиады не были непосредственно связаны с именем Спартака – вождя крупнейшего восстания рабов в древнем Риме (с. 444). На самом деле его именем был назван «Союз Спартака» в Германии, а отсюда (позднее) – крупные спортивные состязания рабочих. Данное обстоятельство является важным промежуточным звеном в семантической истории слова спартакиада.

Помимо уже отмеченных недостатков, словарь Г. П. Цыганенко содержит большое количество (более 150) разного рода частных ошибок, неточностей, невыправленных опечаток. Вот некоторые из них. Др.-сканд. (др.-исл. – Ю. О.) *varingr (статья варяг) не было заимствовано из латинского и греческого, а является исконно германским словом. У др.-гр. *ἐνωτίζειν (правильно: ἐνωτίζεσϑαι) неверно выделен «компонент» -ζειν «принимать» (с. 77). На самом деле -ειν – признак инфинитива, а -ιζ- – отыменный суффикс. Нем. Jahr не может происходить от готск. jēr »год» (с. 566), ибо немецкий язык генетически не восходит к готскому (как, например, романские языки к латинскому). Много в словаре искаженных иноязычных слов. Так, правильным было бы нем. Vortuch, а не Fartuch (с. 93), др.-инд. ghūkaḥ, а не gluka (с. 103), лит. grìdyti, а не gridti (с. 116), др.-гр. ϑηλή, а не dēlē (с. 130), готск. salt, а не solt (с. 430), нем. (Jahrmarkt, а не (Jahr)mark (трижды – на с. 565–566) и т. д.

К сожалению, небрежное редактирование этимологических словарей у нас уже сделалось дурной традицией. Между тем этимологический словарь русского языка является справочным пособием для учителя-словесника, школьника, студента. Каждая, даже мелкая, опечатка и неточность в такого рода издании должна быть столь же нежелательной, как, например, в телефонной книге или в орфографическом словаре.

Большое количество критических замечаний еще не свидетельствует об общей отрицательной оценке книги Г. П. Цыганенко. Положительные качества словаря, отмеченные в начале отзыва, остаются в силе. Но обилие недочетов, мимо которых я, как рецензент, естественно, не мог пройти, привело к тому, что положительные стороны словаря были раскрыты мной не столь детально как хотелось бы.

В целом, при надлежащем научном редактировании, мы, безусловно, получили бы прекрасную книгу – полезную и учителям, и учащимся, и всем тем, кто интересуется происхождением слов русского языка.

Вот уже два десятилетия в нашем языкознании интенсивно разрабатываются вопросы, связанные с русской этимологией. Возрождению этого особого интереса к этимологии, по-видимому, в значительной мере содействовали два обстоятельства. Во-первых, это дискуссия по вопросам языкознания (1950) и последующее затем восстановление в правах сравнительно-исторического метода. Во-вторых, выход в 1953–1957 гг. «Этимологического словаря русского языка» М. Фасмера (на немецком языке). Журнал «Вопросы языкознания» в 1952–1960 гг. публикует серию теоретических статей, посвященных различным проблемам этимологического анализа и принципам составления этимологических словарей (статьи В. И. Абаева, Р. А. Ачаряна, Μ. Н. Петерсона, В. Н. Топорова, О. Н. Трубачева, Н. М. Шанского и др.; см.: Абаев 1952; Ачарян 1952; Петерсон 1952; Топоров 1960; Трубачев 1960а; Шанский 1959). Институт русского языка АН СССР с 1963 по 1973 г. выпустил под редакцией О. Н. Трубачева восемь фундаментальных сборников «Этимология» общим объемом около трех тысяч страниц. Не менее интенсивно шла публикация этимологических словарей. В 1959 г. был переиздан «Этимологический словарь русского языка» А. Г. Преображенского; в 1961 и 1971 гг. в издательстве «Просвещение» вышли два издания «Краткого этимологического словаря русского языка» Н. М. Шанского, В. В. Иванова и Т. В. Шанской. За период с 1963 по 1973 г. в издательстве МГУ было опубликовано 5 выпусков «Этимологического словаря русского языка» под редакцией Η. М. Шанского (буквы А – Ж). В 1964 г. вышел I том Словаря М. Фасмера в русском переводе с дополнениями О. Н. Трубачева, за ним последовали II (1967) и III тома (1971). Наконец, в 1970 г. в Киеве вышел «Этимологический словарь русского языка» Г. П. Цыганенко. Как правило, эти словари не залеживаются на книжных полках магазинов, несмотря на то, что тираж одного только 2-го издания «Краткого этимологического словаря русского языка» составил 200 тысяч экземпляров. Все это свидетельствует о том, что глубокий и длительный интерес к вопросам русской этимологии не ограничивается узким кругом ученых-языковедов, а охватывает широкие массы читателей.

В этих условиях едва ли нужно обосновывать необходимость и полезность публикации «Этимологических исследований по русскому языку» (ЭИРЯ). Каждый из выпусков этого издания в среднем содержит от 10 до 20 статей по этимологии и связанным с ней вопросам. Объем I и III выпусков составил примерно 5–6 печатных листов каждый, остальных выпусков – по 12–13 печатных листов. Всего в семи вышедших выпусках было опубликовано более 100 статей, занявших свыше 1100 страниц текста. Поскольку даже простое перечисление этих статей заняло бы несколько страниц, в настоящую рецензию внесены следующие ограничения: 1) рассматриваться будут только статьи по этимологии или по общим принципам этимологического анализа, хотя в выпусках ЭИРЯ было опубликовано немало интересных работ по истории слов, словообразованию и другим вопросам; 2) преимущественное внимание будет уделено словам с «дальней» этимологией; 3) рецензент будет касаться главным образом тех статей, в которых содержатся новые этимологии или вносятся существенные поправки и приводятся новые аргументы в пользу спорных старых этимологий.

Одной из наиболее интересных в I выпуске мне представляется новая этимология слова рыба, предложенная В. Н. Топоровым. Ни одна из прежних этимологий этого слова не может быть признана убедительной. Поскольку в славянских языках не сохранилось древнего индоевропейского названия рыбы, В. Н. Топоров высказал предположение о том, что слав. *ryba– это позднее новообразование табуистического происхождения с исходным значением 'пестрая, рябая'. Чередующийся корень *rembh-: *rombh-: *rm̥bh- дает на славянской почве *rȩb (> рябъ): *ro̧b- (> руб/ить/)\ *rumb->*rūb->*ryb- (> рыба, ср. лит. rum̃bas "рубец»: рыба и лит. lùnkas: лыко).⁴⁴⁴ Статья В. Н. Топорова имеет важное значение не только для этимологии слова рыба, но и для реконструкции праславянских фонетических процессов, в частности для установления назализованного гласного в качестве одного из источников славянского у(ы).

В том же I выпуске следует отметить две важные в теоретическом отношении статьи. Это «Этимологические заметки» Н. М. Шанского, в которых подчеркивается значение словообразовательного подхода к этимологическому исследованию,⁴⁴⁵ а также статья В. И. Абаева, посвященная семантическому аспекту этимологического анализа (о привлечении семантических параллелей из других языков при обосновании этимологии анализируемого слова).

Во II выпуске следует отметить интересную серию этюдов О. Н. Трубачева (паюс, черемуха, корчага, топоним Керчь). Любопытный материал содержится в заметке о слове ласточка, которое засвидетельствовано в русском языке также со значением «ласка» (название зверька). Однако предполагаемая автором этимологическая связь между словами ласточка и ласкать, ласка представляется менее вероятной, нежели традиционное сопоставление с лит. lakstýti »летать» и lakstùs «быстрый». Параллели, отмеченные О. Н. Трубачевым, могут быть объяснены как результат позднейшего народноэтимологического сближения.

С оригинальной попыткой обосновать исконное, а не заимствованное происхождение слав. *smoky (рус. смоква и др.) выступил в том же выпуске ЭИРЯ В. М. Иллич-Свитыч (связь с чеш. smok »сок растений» и др.). Из других публикаций II выпуска можно отметить заметку В. В. Лопатина о слове бедокур и статью Ж. Ж. Варбот «Индоевропейское *k’leu-».

В небольшом по объему III выпуске в теоретическом плане представляют интерес статьи О. Н. Трубачева и Η. М. Шанского, в которых отчетливо выступает различное отношение авторов к вопросу о роли и месте словообразовательного анализа в этимологическом словаре русского языка. Из конкретных этимологий, которые рассматриваются в этом выпуске, мне хотелось бы отметить новое объяснение происхождения слова манишка, предложенное Н. М. Шанским (к рус. диал. мана «красивая, нарядная вещь», ср. также манька »белая муфта» и др.). Раньше это слово обычно рассматривалось как заимствованное из итальянского языка: manica "рукав». Кстати, в связи с этим автор статьи отмечает интересный парадокс, заключающийся в приведенном объяснении: манишка не имеет рукавов (!).

В IV выпуске ЭИРЯ несомненный интерес представляет статья В. В. Лопатина «И. А. Бодуэн де Куртенэ как этимолог». Ценность этой статьи не только в том, что она освещает важные страницы истории отечественного языкознания, она интересна также и в плане рассмотрения некоторых теоретических вопросов этимологической науки. Ряд важных проблем, связанных с этимологизацией заимствованных слов, рассматривает в своей статье венгерский языковед Л. Киш. Свои теоретические положения он подкрепляет главным образом примерами из области славяно-венгерских лексических контактов. Тем же вопросам этимологизации заимствованных слов посвящена статья А. Е. Супруна «Среднеазиатская лексика в русском языке». К сожалению, эта первая из обещанной серии статья (носящая явно вводный характер) до сих пор остается первой и последней ...

Еще одну этимологию очень трудного слова сапог предложил в том же IV выпуске ЭИРЯ А. С. Львов. Он связал это слово с рус. диал. сапить «вязать (лошадь)», сап »конские путы» и др. Если учесть, что уже после этого в сборнике «Этимология, 1965» О. Н. Трубачев в весьма категорической форме высказался в пользу иранского происхождения слова сапог,⁴⁴⁶ читателю предоставляется богатый выбор из целого ряда в принципе возможных этимологий, из которых, однако, в настоящее время ни одна не может быть признана надежной. Нельзя считать убедительным также предположение о тюркском происхождении слова врач, высказанное в статье О. Н. Трубачева. Традиционная этимология слова врач, объясняющая его как производное глагола врать «заговаривать (болезни)», надежно подтверждается материалом славянских языков и едва ли нуждается в пересмотре.

В послесловии к своему «Этимологическому словарю русского языка» М. Фасмер писал: «Если бы мне пришлось начать работу снова, я уделил бы больше внимания калькам и семасиологической стороне» (Фасмер, I, 14). Действительно, в вопросе о калькировании до сих пор остается много «белых пятен». В этой связи большой интерес представляет статья К. Флекенштейн (ГДР) «О некоторых теоретических проблемах калькирования», опубликованная в V выпуске ЭИРЯ. В качестве одной из наименее удачных этимологий, напечатанных в том же выпуске, мне хотелось бы отметить заметку В. П. Гудкова о слове хороший. Не убеждает новая этимология слова онуча, предложенная в статье В. В. Колесова (из *o-nut-j-a – от корня *nut- »крутить, вязать»). Слишком многое здесь приходится пересматривать (в частности, этимологии слов нута «вереница», нута »домашний скот», чеш. nutiti «заставлять»), для того чтобы подвести к весьма проблематичной реконструкции значения »крутить» для корня *nut-. Традиционная этимология слова онуча мне кажется более правдоподобной (из *on-ou-t-j-a, ср. *ob-ou-t-j-a > болг. обуща, рус. диал. обучи (мн. ч.) «обувь»).

Одной из наиболее интересных, убедительных и обстоятельно аргументированных статей во всех вышедших до настоящего времени выпусках ЭИРЯ, по-моему, является статья Ю. П.Чумаковой об этимологии русского диалектного слова просесть/прошес(т)ь »зев» (ткаческий термин). Нужно сказать, что значительные слои русской диалектной, особенно узкорегиональной лексики до сих пор представляют собой «целину» в этимологической науке. Правда, какую-то часть диалектных слов включил в свой словарь М. Фасмер, но и после этого осталось еще немало диалектных слов, в частности относящихся к ремесленной терминологии, которые все еще ждут этимологической интерпретации. Анализу одного из таких слов, которое до сих пор никем не этимологизировалось, и посвящена статья Ю. П. Чумаковой. Прошесть (наиболее распространенная форма этого слова), по мнению автора статьи, подкрепленному тщательным фонетическим, словообразовательным и семантическим анализом, – это производное глагольного корня шьд– (<*xĭd-, *sĭd-) «идти» с исходным значением »проход» (→ «место прохода» → »место для прохода ткацкого челнока, зев»). По типу образования Ю. П. Чумакова сравнивает слово прошесть с пропасть (-ст-<-dt-); она находит в древнерусском языке производные, образованные на той же (но бесприставочной) основе шьд-: шьстьныи «проходимый», шьстие »шествие» (собственно: "/про/хождение»). Все это делает этимологию, предложенную Ю. П. Чумаковой, в высшей степени убедительной. Единственное мое замечание касается слова известь, которое автор относит к числу «старых существительных с суффиксом *-tĭ» (с. 182). На самом деле это заимствованное из греческого языка слово было лишь преобразовано по указанной славянской модели.

В свое время А. Мейе отмечал, что авторы этимологических словарей часто приписывали древнейшим реконструируемым словам первоначальное абстрактное значение, тогда как на самом деле эти слова на древнейших этапах развития языка обладали значением конкретным (Мейе 1938: 385). Двадцать лет тому назад об этом же писал Μ. Н. Петерсон: «Реконструированным сравнительной грамматикой словам всегда приписывалось абстрактное значение. В засвидетельствованных языках слова эти обыкновенно имели конкретное значение. Таким образом, принималось развитие от абстрактного к конкретному, что противоречит действительному положению вещей. На эту ошибку не раз указывали и в былое время (ссылка на работу М. Фасмера 1909 г. – Ю. О.), но она продолжает существовать в исследовательской практике специалистов по сравнительному языкознанию до наших дней» (Петерсон 1952: 73).

После этой пространной цитаты обратимся к статье В. Я. Дерягина из VI выпуска ЭИРЯ. Автор этой статьи утверждает, что «перенесение названия «труда вообще» на название конкретного вида труда, в особенности играющего важную роль в жизни народа, является одной из всеобщих закономерностей семантического развития слов» (с. 50). Этот важный вывод, коренным образом противоречащий только что изложенной точке зрения, делается на основании наблюдений автора над историей слова пахать. Вслед за П. Я. Черных В. Я. Дерягин приходит к заключению, что первоначальным у глагола пахать было значение «делать» (ср. чеш. páchati »делать»). Аргумент – ссылка на аналогичные семантические изменения в случаях с лат. laborare «трудиться, работать» – frumenta laborare »заниматься хлебопашеством» – франц. labourer «пахать, обрабатывать землю» и с др.-гр. ἐργάζομαι »тружусь» и «обрабатываю (землю)».

Однако, во-первых, производные корня Fεργ- в древнегреческом языке обозначают любой труд (в том числе, разумеется, и труд земледельца), поэтому говорить о семантическом изменении типа »делать» или «работать» → »пахать» в данном случае не приходится. Во-вторых, первоначальное значение слов с данным древнегреческим (индоевропейским) корнем было связано не с названием «труда вообще», а с конкретной ткаческой терминологией (Pokorny, 1169). Абстрактное значение лат. laborare »трудиться, работать» также не является «первоначальным», а восходит к более древнему конкретному значению. Вообще, абстрактные значения типа «работать», »делать», «создавать» и т. п., как правило, восходят к более древним обозначениям конкретных трудовых процессов или действий. Вот несколько примеров подобного типа: а) рус. созидать (создавать) восходит к др.-рус. зьдъ »глина»; б) нем. schaffen «создавать, творить» – это слово, сформировавшее свое значение на базе более древнего конкретного действия – резьбы по дереву; в) нем. machen и англ. to make »делать» этимологически связаны с рус. мазать – словом, сохранившим более древнее конкретное значение; г) древнегреческая основа Fεργ-, нем. werken, англ. to work «работать», как было отмечено выше, возникли на базе ткаческой терминологии (с конкретным значением исходного глагольного корня »вращать, крутить»); д) лит. dìrbti «работать» и dárbas »работа» раскрывают свое более древнее конкретное значение при сопоставлении с др.-инд. dr̥bhati "плетет». Этот перечень без особого труда можно было бы умножить. Разумеется, во время позднейших семантических изменений возможны были и обратные процессы конкретизации и терминологизации более общих значений (сюда можно отнести и пример с лат. laborare – франц. labourer). Но в этих случаях мы не вправе говорить о «первоначальном» абстрактном значении слова. И едва ли в этих сравнительно более редких случаях следует видеть «одну из всеобщих закономерностей семантического развития слов».

В VII выпуске ЭИРЯ очень интересным является исследование В. Д. Бондалетова «Греческие элементы в условных языках русских торговцев и ремесленников». Однако эта значительная и по объему (44 с.), и по охвату материала работа нуждается в специальной отдельной рецензии. Из остальных статей VII выпуска хотелось бы отметить статью Η. М. Шанского «Слова с приставкой ко– и ее алломорфами в русском языке». Здесь мы находим ряд свежих этимологических идей, связанных с вычленением указанной приставки в словах ковылять, ковырять, кокора, ковер, корысть и др. Думается, однако, что эти идеи должны быть обстоятельно обоснованы в серии специальных статей, посвященных более детальному анализу этих слов. Интересны возражения Η. М. Шанского О. Н. Трубачеву по вопросу об этимологии слова кобель, в котором последний выделяет приставку ко-. Недостаточно обоснованным представляется выделение приставки ко- (ка-) в слове калека, которое предлагает в своей статье Η. М. Шанский. Подобной интерпретации препятствует заимствованный характер предполагаемой основы данного слова, а также серьезные трудности семантического порядка.

Интересную новую этимологию слова бред «бессвязная речь больного», »вздор, бессмыслица» предложил А. И. Корнев в статье, опубликованной в VII выпуске ЭИРЯ. Опираясь на наличие определенной семантической закономерности, которая проявляется в процессе формирования таких близких по значению слов, как вздор, чепуха, кавардак, дребедень, франц. pêle-mêle, мешанина и др., А. И. Корнев сопоставляет анализируемое им слово с рус. диал. бред «смесь скошенных разносортных трав, сенная мешанина» и устанавливает семантическое развитие: »смесь скошенных трав» → «чепуха, вздор». Глагол бредить при этом, естественно, рассматривается как производный (бред → бредить).

В. М. Мокиенко, анализируя местные географические термины мочага, бочага и корчага, предлагает рассматривать их в рамках единой словообразовательной модели: 1) *mok-j-a > мóча 'влага, сырость' → мочага', 2) *buk-j-а > *бъча (→ лтш. buca »бочка») → бочага: 3) *kurk-j-a > *кърча → корчага. Впрочем, автор не исключает возможности тюркского происхождения последнего слова, но в этом случае оно было переоформлено по славянской словообразовательной модели.

Особенно убедительными являются заметки В. М. Мокиенко, посвященные происхождению слов шваль, шушваль и шушера. Казалось бы, о первом слове высказано столько противоречивых точек зрения, что его этимология запутана окончательно. Автор статьи возвращается к старому сопоставлению слова шваль с франц. cheval «лошадь». Однако он вносит в это сопоставление весьма существенную поправку, опираясь не на литературное, а на арготическое значение слова cheval »грубый, жестокий человек». Заметка В. М. Мокиенко о слове шваль – весьма удачный и хорошо аргументированный этимологический этюд, проливающий новый свет на происхождение этого трудного слова.

Если говорить о всех семи выпусках ЭИРЯ в целом, то необходимо отметить, во-первых, постепенное сокращение от выпуска к выпуску собственно этимологических статей. Особенно это бросается в глаза при сопоставлении первого выпуска с седьмым. В I выпуске только статьи В. В. Виноградова и П. С. Кузнецова были посвящены скорее вопросам истории слова, нежели этимологии. Во всех остальных статьях, как правило, предлагались новые этимологии русских слов. В последнем, VII выпуске ЭИРЯ, строго говоря, только в статьях А. И. Корнева, В. М. Мокиенко и Н. М. Шанского мы находим новые оригинальные этимологические толкования. Остальные 15 статей, обладая самыми различными достоинствами, по своей этимологической значимости не могут быть поставлены в один ряд со статьями I выпуска.

Второе – это небрежность в оформлении некоторых статей. Я не буду здесь перечислять разного рода недосмотры, опечатки и прочие погрешности. Замечу только, что если взять, например, всего лишь две статьи из последнего выпуска (с. 63–85), то количество ошибок в передаче и понимании греческой и латинской терминологии здесь явно переходит за грань допустимого.

И, наконец, последнее. В предисловии к I выпуску ЭИРЯ говорится (с. 3), что данное издание имеет своей целью систематическую публикацию этимологических исследований в области русского языка в качестве материалов, которые могут быть использованы при подготовке нового «Этимологического словаря русского языка», выпускаемого издательством МГУ. Публикация этого Словаря в настоящее время дошла только до буквы Ж, к тому же новые этимологии, появившиеся в последних выпусках ЭИРЯ, не могли найти отражения в ранее или одновременно с ними опубликованных выпусках Словаря. Поэтому довольно трудно судить, насколько успешно осуществляются цели, которые преследуются изданием ЭИРЯ. И все же некоторые наблюдения в этом отношении можно сделать. Уже нашли свое отражение в новом Словаре опубликованные в ЭИРЯ этимологии слов апорт, бедокур, борозда, борона, вено, гнев, гумно, жучка (с положительной или с относительно нейтральной оценкой), а также багульник, будоражить, врач (с отрицательной оценкой). Если сопоставить между собой данные четырех этимологических словарей русского языка (изд. МГУ, КрЭС, Г. П. Цыганенко и русский перевод Словаря М. Фасмера), то, с учетом незаконченности двух словарей и хронологических расхождений, окажется, что публикации ЭИРЯ нашли довольно широкое отражение в этих словарях. В трех словарях из четырех так или иначе отмечены этимологии слов борона, манишка, невеста, в двух словарях – слова апорт, бедокур, борозда, врач, гнев, гумно, ласка, лоно, норка, пихта, подражать, сапог. Около 20 этимологий, опубликованных до выхода соответствующих томов русского перевода Словаря М. Фасмера, нашли свое отражение в дополнениях О. Н. Трубачева к этому Словарю. В большинстве случаев соответствующие ссылки даны в положительном или нейтральном плане. И только новым этимологиям слов апорт и изба даны отрицательные оценки.

Все это свидетельствует о том, что издание периодических выпусков ЭИРЯ вполне себя оправдывает. Очередные выпуски, как правило, очень быстро расходятся, к ним постоянно обращаются преподаватели вузов на практических занятиях со студентами, которые широко пользуются статьями ЭИРЯ при подготовке курсовых и дипломных работ по исторической лексикологии, диалектологии и иным аспектам изучения русского языка. На статьи ЭИРЯ может опираться и учитель средней школы, особенно при проведении внеклассной работы, например, в кружках по изучению родного языка.

И в заключение хотелось бы выразить пожелание, чтобы интересное и полезное издание «Этимологических исследований по русскому языку» выходило бы более регулярно.