Реальное училище Всероссийского Союза Городов в г. Загребе (Югославия)

Мальчик

21 ноября 1924 года

Хотя я был очень мал, но я все-таки помню, как я уезжал из Анапы, мы сели на «Анатолия Молчанова» и потом мы приехали на остров Кипр, а тогда мой папа был артиллерист 9 батареи. А потом мы приехали обратно в Россию, в Севастополь. А второй раз мы уже приехали в Югославию, где мы живем 3 года.

Девочка

21 ноября 1924 года

Я с мамой жила в Художественном театре и потому не видела, как обыскивали несчастных людей, нас никогда не обыскивали, и я не переживала то, что переживали другие дети и несчастные матери. Мы не голодали, и даже мы ежедневно ходили в театр. Я ходила за кулисы и смотрела костюмы; так как мы боялись, чтобы и для нас не настало голодного времени, то мы уехали за границу, где я сейчас учусь в русской гимназии Загребской.

Девочка

21 ноября 1924 года

Когда я была маленькая, мне было 8 лет, когда я уезжала из России. Мне было только жалко моих подруг и моих знакомых, а особенно мне было жаль могилки дедушки и бабушки, а больше ничего, я хотела скорей-скорей в Польшу. Мне было очень хорошо жить в России, у нас был сад, я почти все время проводила в нем, и там был мой любимый куст сирени. Мы уезжали из России потому, что наступал голод, раньше в России было очень хорошо, а после становилось все хуже и хуже. Я всегда с подругами очень хорошо играла, очень редко, когда ссорюсь, а когда и поссорюсь, то скажем друг друга, не хочешь и не надо. После расходимся по домам, после обеда я ложусь спать, когда я просыпаюсь, так через 5 минут приходит Женя, и мы опять помиримся. Когда я уезжала из России, то был назначен день, я очень радовалась. Я помню, как мама продавала вещи, очень много приходило покупателей, и в два дня все было продано, мы начали складывать вещи. Мама напекла очень много хлеба, потому что думала, что не хватит денег на дорогу. Ну вот наступил день отъезда. Пришли все знакомые, мы попрощались, и когда вещи были все сложены в вагон, то поезд двинулся. В то время был вечер, моей подруги дядя провожал нас, я по дороге уснула, не помню, как после я проснулась, и все время смотрела в окно, мы уже в то время были далеко-далеко от нашего города.

Мне было очень жаль своей тети, которая по дороге заболела. Мы ехали не сами, а еще и наши знакомые 2 семейства. Но когда мы были близко от Польши, то тетя моя совершенно была больна. Здесь тетя повезла Нюсеньку к доктору. Он сказал, что у ней воспаление кишок, что надо обязательно делать операцию. Нюсенька очень испугалась. Через несколько времени Нюсеньку положили в больницу. Она очень боялась умереть. А одна семья уехала раньше в село Ковали. Я и мама были тоже в Ковалях.

Эти знакомые имели дочку Реню, которая была очень маленькая. Они ей что-то дали покушать, а ей это доктор запретил, и она умерла. После, когда Нюсенька приехала и узнала, что Реня умерла, то сказала, что она тоже умрет.

Девочка

21 ноября 1924 года

I

Когда мне было 3 года, я очень любила гулять. Один раз я хотела пойти гулять, но мне не позволили, я очень рассердилась и начала топать ногой, тогда был дождь. Папа показал мне ремень, я сейчас же перестала плакать, говорила, какой гадкий дождь, и с тех пор я не люблю дождь.

II

Меня мама и папа никогда не пускали в свои комнаты, я это не любила. У меня была своя комната, я сидела всегда в своей комнате. Меня пускали в мамину и папину комнату только на Рождество или на Пасху и на другие праздники. Один раз мне как-то позволили пойти в папин кабинет, я посмотрела через щелочку и увидела, что папа сидит и читает газету, я пошла попросить свою няньку чтобы она мне сделала из бумаги какой-нибудь страшный костюм, я потихоньку подкралась к папе и спряталась под кресло, и потом выскочила и побежала за папой па четвереньках, папа делал вид κακ-будто бы он меня боялся, мне это доставляло большую радость. Потом папа умер, и мы переехали в Севастополь.

III

Когда мы приехали из Петрограда в Севастополь, там мы поселились у нашей очень знакомой дамы, у ней было двое детей, мальчик и девочка, девочку звали Галя, а мальчика – Сережа. Мама служила там в одном ресторане, а Сережа, когда мама уйдет, начинал меня пугать, я часто уходила к маме. Туда и приехала мама с Лешей, они поместились в другом доме.

IV

Потом нас отдали в детский сад. Там мы вырезали, лепили, читали, учили стихотворения, у нас были танцы, я не любила танцев и пряталась за пачку книг, нас иногда наказывали за это.

Из Севастополя мы уехали в Харьков, пока мы ехали, я заболела воспалением легких, когда меня лечил доктор, то он говорил, что, когда я выздоровлю, он купит такие санки, которые будут сами управляться. Один раз мне сделалось так плохо, я совсем похолодела, и думали, что я умру, и одна барышня сказала моей маме, что я совсем умираю, а моя мама служила близко около Харькова, мама приехала, потом мне поставили банки, и мне стало лучше, потом я скоро выздоровела, мне мама хотела мыть голову, я начала топать ногами и не давала мыть, мама говорила, что меня мама побьет. Леша рассердился и начал говорить и кричать: «Паршивая тетка Натка».

Пришли в Харьков большевики, и мы должны были уехать, я еще не была совсем здорова, мы собирали вещи, как раз перед этим мамин второй муж привез на зиму запасов муки, гречневой крупы и еще маленькую свинюшку. По пришлось все оставить, потому что уже в городе были большевики. Когда мы пришли на пристань, то уже везде стреляли. Мама не хотела нас пугать и говорила, что это большой праздник.

Мальчик

21 ноября 1924 года

Когда я, моя мама и мой папа (мне тогда было 7 лет) выезжали в Новороссийск из Екатеринодара, взяли билет на поезд II класса, но когда хотели садиться в вагон, то было так много народа, что нельзя было войти (в этом поезде было только 4 классных вагона), то за неимением места должны были сесть в товарный вагон, прошло много времени, и наконец раздался первый звонок, потом второй, третий, и поезд тронулся. Замелькали мимо станционные фонари, потом сторожевые будки, и все окуталось мраком. Вместе с нами ехали солдаты, это был добровольческий поезд. Все было тихо, только слышны были песни солдат и стук колес. Вдруг раздался сильный треск, κακ-будто бы лопнули шины, сейчас же за тем раздался залп ружей, и поезд стал. Впереди послышались крики и страшный стук, как будто бы с горы покатились огромные камни, и поезд потрясся так, что те, которые стояли, все полетели на пол. У меня прямо сердце перестало биться. Все же это это оказалось тем, что зеленоармейцы, приняв наш поезд за поезд Врангеля, разобрали рельсы над откосом, и те 4 вагона, в которые мы хотели сесть, свернулись под откос. На счастье, машинист, наверно, заметил опасность, когда была близка, и так как остановить поезд сразу было невозможно, то он поезд еще быстрее разогнал, и благодаря этому паровоз проскочил то место и остановился, и поезд этим был спасен, потому что, если бы паровоз не проскочил это место, а свалился, то тогда бы целый состав потянул за собой. Зеленоармейцы же все время стреляли по поезду. В это время вбежал офицер в вагон и приказал, чтобы все мужчины выходили и становились в цепь. Мой папа тоже пошел в цепи, и почти все пошли, но были и такие, которые предпочитали сидеть в углу вагона и не выходить. Стоны раненых, трескотня ружей, угрожающие крики противника, все это слилось в такой шум, что ничего нельзя было разобрать, что говорили некоторые. Некоторых из них вносили в наш вагон, одного из них ранило в живот, и весь пол был в крови. Он звал свою мать, потом тихо умер. Все бы пропало, если бы не один офицер, который крикнул: «На крышу пушки, пулеметы» (их вовсе и не было), услышав этот крик, (у зеленых не было ни пушек, ни пулеметов) <они> испугались, и их офицер, скомандовав отступление, пустился вскачь, а за ним и все зеленые, и все стихло, только слышно было стоны раненых и умирающих (мой папа вернулся жив и здоров). Подали сигнал, и через несколько минут подали паровоз, и наш поезд тронулся обратно. И я заснул, когда же я проснулся, то снова услышал мерный стук колес и, выглянув, мне представилась картина, поезд мчался (было тогда утро) по долине, везде проволока была перервана и опускалась на землю. Наши вагоны покачивались и поскрипывали, стенки их были все в дырках, и кое-где пули торчали в стенах.

Мы так ехали без приключений, и мне стало скучно, так что я вынул своих солдат. Но прошло несколько часов, и меня стала мучить жажда. Воды же достать было невозможно, потому что на станциях поезд стоял минуту и слезать было нельзя, так мы доехали до Новороссийска, на станции я выпил горячего чаю, и нас встретил мой дядя (он служил в артиллерийском складе), сели мы в экипаж и поехали на квартиру. Приехав, я лег спать. Там был уже мой брат Юра, и один знакомый Сережа (ему было лет 17), и Юра, сын моего дяди. На следующее утро мы принялись играть, Сережа был наш генерал, а мы рядовые, и эту игру мы продолжали, пока мы не уехали из Новороссийска. Так прошло несколько дней. Однажды, когда все ложились спать, послышалось заунывное гудение, мы бросились к окнам. В следующем квартале возвышался столб краснобурого дыма и пламенные языки, загорелась фабрика, и пожар продолжался до полночи. Несколько дней спустя послышалось такое же гудение, и электричество потухло. Мы опять бросились к окнам; загорелась электрическая станция, и так, пока мы были в Новороссийске, было очень много пожаров. Потом мы уехали на Кипр, с Кипра на Лемнос, с Лемноса на Салоники, и в Старую Сербию, в Чичак, оттуда в Дубровник, оттуда сюда, в Загреб.

Девочка 21 ноября 1924 года

Описываю вам свое детство, хотя и плохо его я припоминаю. Начну я с того, как я с мамой и папой приехала в Харьков. Мне было тогда всего шесть лет. Жили тогда мы хорошо. Помню, что я с одного года уже начала путешествовать. Когда мне исполнилось один год, мы поехали в Сибирь, так как мой папа был назначен на постройку железных дорог. Там я с мамой и папой прожила девять месяцев. Оттуда мы поехали в Варшаву, как я помню, Варшава мне очень понравилась. Прожив там несколько месяцев, мы отправились к маминым родным в Москву, нас очень радостно встретили, там жили мои тети, бабушка, дяди и дедушка. Мне тогда было 5 лет, я помню, как меня все любили и баловали, но як этим ласкам относилась очень равнодушно и даже не любила, когда меня осыпали поцелуями и теснили объятьями. Для меня устраивали роскошные елки, дарили множество подарков и игрушек. Прожили мы там два года и переехали в Харьков. В Харькове жила уже другая бабушка, то есть папина мама. Приехав туда, мы наняли хорошую квартиру, мой папа служил тогда в одной кинематографической фирме. После приезда мне исполнилось уже 7 лет, и я стала немножко поумнее, и мне наняли учительницу, с которой я начала учиться азбуке, ходила также гулять, и в общем проводила с ней целый день. Спустя некоторое время папа должен был снимать одну картину под названием «Дадим мы миру мир навеки», и там должны быть двое детей и, не найдя подходящих, выбрали меня, конечно, для меня было это большое счастье. И вот в один прекрасный день я должна была отправиться вместе с папой и многими другими артистами в липовую рощу, одно место около Харькова. Там было так хорошо, столько было фруктов около имения, что просто прелесть. Играла я дочь одной помещицы. И так проиграла я спустя месяц. Вскоре после этого пришли в Харьков большевики. В городе сделалось большое волнение, все попрятались кто куда. Я с мамой спряталась в погреб, и я до того испугалась, что долго не могла успокоиться. Через два дня большевики обыскивали фирму, где служил папа, и, как я помню, они заказали что-то сделать и дали на это срок, но так как работы было очень много, то моя мама помогала там, а я жила в это время у бабушки. Бабушка меня очень любила, и мне жить у ней было хорошо, но я до того скучала по маме и папе, не видя их по нескольким дням. Но когда приходила ко мне мама, то для меня это было великое счастье. Я помню, что после такой работы мой папа стал себя очень плохо чувствовать. Вскоре большевики ушли, и вместо них пришли добровольцы. В это самое время мой дедушка заболел и слег в постель, дедушка пролежал всего неделю и вскоре скончался. Моя бабушка, и тетя, и папа до того были убиты этим горем, что не могу вам передать. Я тоже, очень любившая дедушку, сильно плакала, смотря на других, с каким сожалением смотрели они на него, который лежал на столе.

На меня это время очень произвело большое впечатление, которого я и сейчас не забыла. Когда стали второй раз подходить большевики к Харькову, то многие стали говорить, что оставаться больше невозможно. И вот, после долгих собираньев, мы наконец собрались ехать в заграницу. И мне на прощанье подарили великолепную сибирскую кошку. И вот в один прекрасный день мы собрались, и нас многие провожали до самого вокзала. Я с большим сожалением смотрела на бабушку, у которой по щекам катились слезы, и которая не спускала глаз с меня, κακ-будто бы чувствуя, что видит меня в последний раз. Но вот мы уселись уже в вагон, а я все еще не расставалась со своей кошкой, которая помещалась в очень удобной для нее корзинке.

Мы ехали в поезде очень долго. После мы высадились в Новороссийске, где и прожили тоже в вагоне несколько месяцев. Спустя этого мы погрузились на пароход и поплыли по Черному морю в заграницу, в каких удобствах мы ехали, описывать я не стану, потому что, я думаю, что каждый поймет и, наверное, знает как и что.

Мальчик

21 ноября 1924 года

В 1917 году, я с сестрой и с няней приехали из Москвы в Крым. Так как в Москве начались перевороты и восстания, то мы стали ждать маму и папу тоже в Крым. Но они не приезжали. Наконец, в конце 1918 года, в июле месяце во время обеда, мы вдруг слышим, что в наш переулок (в Ялте) едет автомобиль; так как это случалось редко, то мы выскочили из-за стола и побежали посмотреть, в чем дело. Оказывается, приехали папа и мама из Симферополя, мы были, конечно, очень рады, но я опечалился, когда увидел, что с ними приехал какой-то человек, потому что знал, что мне хотят нанять учителя. Сперва мне показалось, что это какой-то знакомый, но потом узнал от папы, что это мой будущий учитель. На следующий же день у меня начались регулярные занятия. За малейшее ослушание он меня бил линейкой по чем попало. Но вот большевики начали наступать на Крым. Так как войска не было, то большевики на другой же день подходили к Ялте. Все бросились на ялтинский мол, чтобы уехать на пароходе. Папе и маме удалось сесть и уехать в Ростов. Я просыпаюсь в последнюю ночь под звуки выстрелов. Но не понял этого. В доме же у нас была суматоха. Большевики вступали в Ялту. На следующее утро началась бомбардировка Ялты. Удивляюсь, почему нашу дачу не тронули. Мы с няней уехали в Алупку за 17 верст от Ялты для большей безопасности. Там мы прожили две недели, дожидаясь спокойствия. Наконец мы опять приехали в Ялту. За это время у нас в даче было 15 обысков. После этого к нам приходило много комиссаров, которые хотели у нас отнять дачу и приспособить ее для приюти большевистских детей.

Таким образом мы прожили 2 месяца. Но вот добровольческие войска повели наступление с востока. И вскоре пришлось большевикам отсюда уходить. Последняя ночь была ужасна. Ожидали резни. Нас перевели в садовую, закрытую беседку на ночь, а в доме осталась тетя да кухарка. В 4 часа утра мы были разбужены ужасным шумом. Оказалось, что это был залп из ружей около самой нашей беседки. Это комиссары расстреливали 10 человек каких-то людей, которых они в чем-то заподозрили.

Настало утро, Ялта точно вымерла. Нигде ни души. День и ночь прошли так же. На другой день в 5 часов вечера мы увидели на горизонте какое-то судно. Теперь Ялта оживилась. Масса народа бросилась на мол. Начались радостные крики во всем городе. Мы тоже бежали в числе других на мол. В это время к нему подходил русский добровольческий миноносец «Живой». На Ялтинской набережной делалось что-то невообразимое. Народ бежал толпами, как по тротуарам, так и прямо по мостовой. На молу была такая давка, что пришлось оцепить мол отрядами моряков. Кричали «ура» и вообще делали от радости все, что может постигнуть человеческий ум. Этого дня я не забуду целую жизнь. Мы стали ждать папу и маму из Ростова. Они приехали только через неделю. Тогда мы зажили так счастливо, как никогда. После ихнего приезда в доме начали о чем-то очень часто говорить, но о чем, я не знаю. Это я узнал через месяц. Оказалось, что папа <был> членом «Белого Креста», центр которого был Ростов-на-Дону. Мы начали с папой ездить в Алупку, где было множество удобных помещений для санаторий. Он реквизировал некоторые из них. Вскоре состоялось открытие первой санатории «Белого Креста» на Крымском полуострове. Через две недели была открыта вторая санатория, а через месяц еще три. Мы часто ездили с мамой туда, чтобы посмотреть, как папа там устраивает свои дела. Канцелярией был назначен наш нижний этаж, кроме той комнаты, в которой жила тетя, которая нам спасла жизнь от расстрела, которым нам угрожали большевики. В Алупке устраивали благотворительные вечера в пользу раненых офицеров. Наш фронт продвигался вперед очень быстро. Однажды Ялта получила телеграммы с фронта, что наши войска подходили к Москве, и что передние разъезды скакали по улицам Москвы.

Но вот большевики потеснили добровольцев, и те попятились и побежали. Все дела пошли к черту. Большевики приближались с ужасной быстротой, и наконец, Крым был объявлен в осадном положении. И Ялта начала эвакуироваться. Шла спешная погрузка на пароходы. Это было осенью 1920 года. Через неделю мы вступили в Босфор, на другом берегу Черного моря. Мы остановились около Стамбула. Наш санитарный пароход «Георгий», на котором помещались «Белый и Красный Кресты» стал выгружаться на барки, которые доставляли людей на другие большие пароходы. Мы переехали на пароход «Витим», который стоял mуm же на рейде. Мы там прожили две недели, питаясь только тухлым хлебом, мясными консервами и солено-пресной водой. Вскоре нас перевели на берег в турецкие казармы, где мы чуть не умерли от голода. Но потом перебрались на квартиру за последние деньги. В Турции мы прожили два года, занимаясь кондитерским делом. И в конце 1922 года переехали в Югославию, где я и поступил в Русскую реальную гимназию.

Девочка

21 ноября 1924 года

В 1917 году, когда мне было шесть лет, мы выехали из Архангельска и поехали от большевиков в Колу на Кольском полуострове. Это был грязный маленький городок. В это время мама была больна. Так как гостиниц в городе не было, то мы поселились в банке, и жили довольно хорошо, хотя спать было довольно трудно, так как спали на столах. Днем мы уходили гулять, а когда бывал дождь, то шли к знакомым, когда кончалось занятие в банке, мы снова приходили туда и оставались до утра. Была весна, и когда пришло лето, то папа нас отправил в ближайшую деревню. Мы очень весело провели несколько месяцев. И осенью мы снова приехали в Колу. Из Колы мы поехали в Норвегию в город Вардэ. Мы ехали на пароходе, и была сильная качка. Я все время сидела на палубе с папой, и когда уже было 10 часов вечера, папа отвел меня в каюту. Волны заливали палубу и сносили все, что на ней находилось. 1) Как только я взошла в каюту мне стало дурно, и я упала на койку. 2) С нами вместе выехали наши хорошие знакомые из Архангельска. Наши знакомые вылезли на первой пристани, но мы поехали дальше. Ночью на другой день, мы приехали в Вардэ. Поселились мы в одной гостинице. У нас было 2 комнаты. В эту ночь все хорошо спали и проснулись на другой день поздно. Когда мы были готовые, мы пошли осматривать город, и нам очень понравился он. Но было скучно в этот день, так как мы не умели говорить по-норвежски. Мы прожили в Варде 3 дня. На третий день мы снова стали укладываться. Пароход отходил в 12 часов ночи. Мы оделись и отправились на пароход. Меня на пароходе не качало, и все время я играла на палубе с одной девочкой норвеженкой. Она была очень симпатична, и это было мое первое знакомство с норвеженкой. Я с ней играла в продолжение целого пути. Когда мы приехали в Гамерфест, то мы встретили своих знакомых. Мы жили там около 2 недель. Мы жили очень хорошо и много веселились. Затем мы поехали в Kristiania. Сперва мы остановились в Hotel, а папа поехал искать квартиру по городу. В этом городе мы решили поселиться. Когда пришли наши знакомые и сказали, что иностранцам не позволяют жить в самом городе, а только по окраинам или же в соседних местах, тогда папа со своими знакомыми поехал искать квартиру уже не в центре города, а в соседних местечках. К вечеру папа приехал и сказал, что квартиру он нашел, только, как она понравится маме. На следующий день папа и мама отправились в то местечко, где сняли квартиру. Маме она понравилась, и мы решили переехать немедленно. В этот же день мы решили переселиться. Наша квартира состояла из 5 комнат и комнаты для прислуги. Это местечко находилось от Kristiania в 1 1/2 <часа> езды. Мы приехали туда вечером. На следующий день выпал снег. Мы очень были рады и целый день катались на санках и лыжах. Во втором этаже жили тоже русские. Этот год было весело и мы жили в хороших условиях. Папа служил в банке. Мы очень привыкли к этому месту. Через год папа купил дом, и мы поселились в нем. Две старшие сестры прожили только этот год, и папа их отправил учиться в Англию, так как папа не хотел, чтобы они учились в норвежской школе, а им надо было продолжать учение. У меня была учительница по русскому языку и по математике, и кроме ее была еще вроде гувернантки. Жили мы хорошо. Было много знакомых русских. Через год папу перевели в Белград, но папа не хотел, чтобы мы ехали с ним, потому что еще не знал, где и как он устроится, и поэтому нас отослал в Англию. Я и две мои сестры учились в английском пансионе, а младшая сестра с мамой жили в этом же доме. Мы учились целый год и по окончании года мы поехали в Yougoslavia.

По пути мы заехали к своим знакомым в Paris, там мы прожили несколько недель. Из Парижа мы поехали в Берлин, и там тоже жили. Затем поехали в Вену, где нашли своих родственников, и, прожив некоторое время там, мы отправились в Югославию.

Девочка

21 ноября 1924 года

В <19>17-ом году мы жили в городе Курске, мне было тогда 6 лет. Я училась с одними детьми, Лавровыми, и ездила к ним со своей гувернанткой каждый день. Лавровых было двое детей, мальчик и девочка, мальчик был ровесник мне, а девочка двумя годами младше его. Мальчика звали Мишей, а девочку Ирой. С нами еще училась дочка одного доктора, ее тоже звали Ириной. У нас было много знакомых в разных концах города. Один раз, когда мы занимались у Лавровых, мы услышали крики на улице, мы вышли на крыльцо и увидели массу народу с красными флагами и чего-то кричавшую. Мне это очень понравилось, я спросила у гувернантки: «Что, это каждый год будет?». Она что-то очень волновалась, ничего мне не ответила и сейчас же увела в комнаты, и, не окончив заниматься, мы с ней уехали окольными путями домой. Потом я несколько времени ничего не помню. Потом я помню, что за столом рассказывали, что начались расстрелы, что уже городского голову расстреляли и еще кого-то. Потом один раз, когда мама ездила за покупками, ей кто-то выстрелил вслед. Начали поговаривать, что нам опасно оставаться. Папа стал собираться уезжать, ему это было трудно сделать оттого, что его все в городе знали. Не знаю, правда, как он добрался до немецкой границы, но только знаю, что на границе он, чтобы его не узнали, объявил себя комиссаром. Его сразу стали все слушаться, дали отдельный вагон и несколько большевиков в услужение, по папа сказал, что ему неудобно с ними ехать и выставил их из вагона. И добрался до Харькова совершенно спокойно, а мы с мамой остались в Курске, хотя нам советовали тоже уехать, пока сравнительно еще легко, но мама почему-то не хотела. В это время начались уже осмотры Один раз напротив нас начали грабить, мы очень все перепугались и думали, что придут и к нам грабить, во всех комнатах потушили свет, чтобы дом был менее заметным, но все обошлось благополучно. К нам уже несколько раз приходили с обыском. Нам кто-то рассказал, что в городе ходят слухи, что маму хотят взять в черзвычайку. Мама написала об этом папе, а папа прислал к нам какого-то своего приятеля, чтобы он вывез нас в Харьков. Папе было невозможно самому приехать за нами. Мама все откладывала отъезд. Однажды к нам прибежал, запыхавшись, один молодой человек и сказал маме, что за ней послали из чрезвычайки солдат. Все страшно переполошились, стали маму одевать и куда-то отвели пешком, а не, как всегда, на лошадях. Потом и меня через несколько времени тоже куда-то какой-то господин повел. Тогда была весна, но гувернантка на меня надела очень много чего-то теплого и в довершение всего сунула мне в карман булочки. Меня это все страшно интересовало. Когда я и господин шли по городу, то я встретила мою знакомую девочку. Она очень удивилась, увидев меня с господином, потому что привыкла, что я всегда хожу с гувернанткой. Она спросила, куда я иду. Я не знала, что мне ответить, и находилась в нерешительности, из моей нерешительности вывел меня господин, уведя меня. Мы очень долго шли по городу и притом по самым отдаленным улицам, по которым я еще никогда не ходила. В конце концов мы пришли к нашим знакомым, которые жили совсем в другом конце города (все это происходило утром). У знакомых я увидела маму, очень взволнованную. Барышня, дочка этих знакомых, куда-то уехала, а через несколько времени вернулась, привезя с собой два картофельных мешка с моими и мамиными вещами и еще зачем-то траурную шляпу. Весь день мы провели с мамой у знакомых, а вечером приехал за нами тот господин, которого папа прислал за нами, и повез нас на вокзал. Мама оделась вся в черное и надела ту траурную шляпу, которую привезла барышня, и спустила на лицо вуаль. Приехав на вокзал, мы стали ждать поезда, которого еще не было. Мы стояли на платформе, а около нас лежали вещи, тот господин, который был прислан за нами папой, ушел за билетами. Вдруг к нам с мамой подошел какой-то большевик и спросил, можно ли ему положить свои вещи рядом с нашими. Мама, я заметила, очень перепугалась, но очень любезно начала с матросом разговаривать. В это время пришел за нами Тимякин, так звали того господина, и увел нас в вагон пришедшего поезда. Вагоны были только теплушки, и <мы> забились на своих мешках в самый угол вагона. Вагон начал постепенно наполняться. Рядом с нами села какая-то сестра милосердия. Так как в вагоне было очень темно, то кто-то зажег свечку. Когда был уже второй звонок, то в вагон стали страшно стучаться. Мама чуть не стала плакать от страха, что это за нами пришли, но это, оказалось, просто какой-то хулиган. Через несколько минут поезд тронулся, и мы благополучно выехали из Курска. На границе был осмотр, там у нас тоже сошло все довольно благополучно. У нас только отобрали карту, фляжку, между тем как у других отбирали решительно все вещи и даже обручальные кольца и кресты. У одного гимназиста отобрали все вещи, только оставили то, что было на нем одето, он даже, бедный, плакал. Через границу мы ехали на подводе. Это мне очень правилось, потому что мы сидели на душистом сене и ели черный хлеб с солью, который нам продал мужик-крестьянин. Мы ехали по грязной дороге, но по очень живописной местности: леса чередовались с лугами, и была весна, так что все было покрыто нежной зеленью. На немецкой стороне уже можно было продолжать путь в настоящих вагонах. До Харькова мы доехали без особенных приключений. В Харькове ждала нас радостная встреча с папой.

Мальчик

Мои воспоминания о России за время переворота

Мне было семь лет, и я жил в Петербурге, когда в России случился Великий переворот. Конечно, я был еще настолько мал, что не мог думать о последствиях переворота, но даже и старшие не могли предполагать, какие ужасные последствия он посеет, и что даже нам придется покинуть свою Родину.

Я хорошо помню то холодное и туманное утро, когда по улицам пронеслась весть об отречении Его Императорского Величества Николая II. Мама ужасно взволновалась, когда раздались первые выстрелы, так как папа был в командировке по делам службы вне города. Однако стрельба меня нисколько не пугала, и даже занимала; я еще тогда не понимал, что каждый выстрел несет за собой смерть. Два дня стрельба шла, не переставая, и только на третий день перед окнами пронеслась толпа с красными знаменами, возвещая о победе так называемого временного правительства и о низвержении Дома Романовых, который в течение двух столетий, являлся главою Русской Империи. Армия, которая уже была очень расстроена и в отчаяньи о ежедневных победах немцев, бежала, оставляя фронт открытым русским врагам. Боясь анархии или взятия немцами Петрограда, мы в начале лета тысяча девятьсот семнадцатого оставили Петербург и направились в Москву с целью достигнуть Гомеля, где папа находился на службе. Без всяких приключений мы прибыли в Москву, однако не поехали дальше, а задержались в ней на целых два месяца. Настроение у всех было плохое, а воздухе чувствовалось наступление грозы, которая и наступила осенью семнадцатого года, выражаясь яснее – выступление большевиков. Однако я не могу рассказать про те ужасы, которые сопровождали выступление большевиков, так как я накануне выехал из Москвы, направляясь в Киев, где власть была захвачена группой Украинцев и получила название власти Гетмана.

В общем, надо сказать, что в это время началась анархия и борьба за власть во всей России. Не успели мы приехать в Киев, как Киев осадил украинец Петлюра, желая захватить власть. После двухнедельной борьбы это ему удалось. В это время по России пронеслась весть, что на Россию надвигается новая беда, а именно немецкая интервенция. Однако того, что мы так боялись раньше, теперь ждали с нетерпением, как освобождение от анархии, а может, и от власти Петлюры и уже ненавистных нам большевиков. Немцы, заняв Киев, оправдали наши ожидания и восстановили идеальный порядок, однако не надолго. В это время на юге России образовалась армия, состоящая из офицеров и под командой нескольких выдающихся генералов, и с помощью французских и греческих войск повела атаку на большевиков. Центром этого движения было побережье Черного моря. В эту полосу противобольшевистского движения мы и отправились после Киева, а именно в г. Одессу. Однако большевики действовали энергично и подошли в непосредственную близость к Одессе. 23 марта 1917 года в Одессе произошла паника и эвакуация, все, кто мог, поспешно покидали Одессу, и уже вечером большевики заняли сам город. Здесь я в первый раз увидел большевиков, от которых, уезжая, проехал от Балтийского до Черного моря.

Опишу кратко вид большевика и впечатление, которое он на меня произвел. Надо сказать, что большею частью большевиков являются матросы, и потому и вид их вполне матросский. Главное в их костюме составляет вооружение, которое состоит из ножа, ружья, пары бомб и перекинутых через плечи пары пулеметных лент. Вполне понятно, что впечатление, которое произвели на меня большевики, было для них нелестное. Выражаясь кратче, они мне напомнили бандитов низшего качества на большой дороге. И вот эта власть правит Россией, и до сих пор, в продолжение восьми лет. И вот под этой властью мне пришлось прожить в Одессе в течение шести месяцев. Первым последствием занятия большевиков Одессы был недостаток хлеба, развившийся постепенно в форму голода, который два года спустя на севере России принял ужасающую форму. С каким нетерпением ждали мы освобождения от власти большевиков! И это случилось наконец в конце семнадцатого года. На первом же пароходе мы отправились в Крым и, прожив там несколько месяцев, отдыхая от пережитых лишений в Одессе, направились в Ростов, где в это время было правительство Деникина и гнездо противореволюционного движения. Однако Добровольческая армия, которая вначале дошла почти до Москвы и взяла даже Тулу, начала поспешное отступление, которое обратилось потом прямо в бегство. Через две недели она потеряла все, что отняла у большевиков в течение целого года. Наконец, в конце девятнадцатого года, пал сам Ростов и центром и ставкой генерала Деникина сделался Екатеринодар, однако не надолго! Мы, видя, что борьба за правду оканчивается не в пользу Добровольческой армии, в первых числах января двадцатого года покинули Россию и город Новороссийск, откуда и отправились на пароходе «Габсбург» в Королевство S.H.S⁴³.

<Аноним>

Мои воспоминания

В 1917 г. в феврале месяце произошел переворот. Все радовались очень и ожидали какой-то новой, счастливой жизни, но все эти ожидания были напрасны. Жизнь получила какой-то беспорядочный, неопределенный характер. Всюду были демонстрации, каждый хотел создать власть по-своему. Народные толпы ожесточенно бросались на интеллигенцию, грабили имущество, убивали, как звери, вырвавшиеся из клетки. Наступили ужасные дни жизни, всюду царил произвол. Жизнь дорожала не по дням, а по часам. Всюду царила безработица. Наступил голод, и нищие, просившие в прежнее время на папертях храма милостыню, перестали ее получать, так как интеллигенция сама голодала. Жадная толпа не ограничивалась разграблением имущества у достаточных людей, а начала грабить православные святыни, храмы и мощи святителей, которые мирно почивали в стенах русских твердынь, и этого было мало, занимались кощунством святых икон. Все шло к разрушению того, над чем так долго трудились наши предки. Жадные звери стремились еще дальше. Убивали священников, которые отстаивали свои храмы. В 1919 году отдан был приказ большевиками закрыть церкви, чтобы буржуи не смели ходить молиться, этого им не удалось сделать, священники своими твердыми речами, пробудили у верующих религиозное чувство.

После этих ужасных дней просияло солнышко. В 1918 г. пришли добровольцы на юг России, все со слезами на глазах встречали их как своих освободителей, и только мы почувствовали, что мы еще живем. Большевики долго защищались, много было жертв, но наконец небольшой отряд отбил варваров и тиранов, после этого все площади были покрыты реками крови, народ же, раздраженный, со смехом смотрел на ужасные трупы, только бедные матери, которые потеряли своих несчастных детей, рыдали над их печальными останками. Не жалко было смотреть на павших тиранов, хотя это были люди, но они за свое поведение, за свой ужасный террор не заслуживают названия людей, это хуже зверей были, поэтому их нельзя было жалеть, но жалко было тех людей, которые пострадали напрасно, проходя случайно по улице, ничего не ожидая, падали, как снопы. Дети, оставшись без родителей несчастными, беспомощными сиротами, умирали часто от голода, а родители от сильных напряжений нервной системы сходили с ума.

Так несколько раз менялась власть, каждый раз принося новые законы, а люди жили, не зная, что с ними будет через час. Добровольцам пришлось вскоре отступить, так как они не имели поддержки со стороны народа. Жизнь становилась невозможная, и поэтому люди бросали свои старые жилища, часто мужья – жен и детей, стариков, уезжали за границу или в другие города России, где имелась возможность влачить жалкое существование.

В 1921 году была последняя эвакуация из Крыма, которая, как молния, поразила всех, толпы людей стремились на набережные, им нечего было терять, они уже все потеряли, кроме своей жизни. Каждый хотел спасти свою жизнь и о других не заботился. Многие не верили, что это правда, уже надо забирать пожитки и удаляться из своей родной страны, не зная, что с тобой случится дальше, но мы твердо верили, что всюду хранит нас Сила Всевышнего. Какие счастливые мы были, когда сели на пароход, жалко было расставаться с родной страной, было очень жалко и тех бедных людей, которые оставались на берегу и умоляли со слезами на глазах, чтобы их взяли с собой, но помочь им нельзя было, все корабли перегружены были. И в одно из воскресений декабря месяца 1921 года мы распрощались с нашей родной страной. Вышли на рейд, где простояли всю ночь, изредка слышны были выстрелы Родины. Город всю ночь был озарен пламенем, горели склады, вот последнее впечатление о нашей многострадальной Родине. К утру того же дня корабль отошел, перед этим был отслужен молебен на палубе корабля, все с жаром и со слезами творили молитвы. И после этого начались странствования наши по пустынному морю.

Мальчик

Мои воспоминания

21 ноября 1924 года

Когда началась революция в России, я жил в городе Ставрополе. Услышанный мною переворот не произвел на меня никакого впечатления, так как мне было лишь двенадцать лет. Но в скором времени мне пришлось почувствовать иго большевиков. Город Ставрополь был взят большевиками двадцать первого января тысяча девятьсот девятнадцатого года. Взятие города было так неожиданно, что многим не удалось избежать насилия большевиков. Бегство из г. Ставрополя нашей семьи было также печально, как и других «беженцев». Бросив все имущество, нам самим еле удалось найти место в вагоне. После долгих остановок на каждой маленькой станции и затруднений со стороны железных дорог, так как последние не были в исправности, нам удалось доехать до города Екатеринодара. Простояв в нем несколько дней в ожидании дальнейшей эвакуации, так как положение города Екатеринодара было не очень надежно, нам предоставлялось ехать в Крым, оставшийся единственным пристанищем Добровольческой армии. В Крыму, в городе Ялте нам удалось прожить спокойно полгода, но в ноябре месяце двадцатого года, ввиду сильного натиска со стороны большевиков, началась эвакуация из Крыма. Невозможно описать, каких трудов стоило поместиться на пароход. Сидевшие на пароходе чувствовали себя счастливыми, которым удалось избавиться от большевиков. Но не всем удалось сесть на пароход, и пришлось дожидаться своей участи, которая их ожидала.

Я выехал из России на итальянском пароходе «Корбин», который доставил русских беженцев в г. Константинополь. Пересев на пароход «Херсон», мы отправились в Югославию в надежде на помощь со стороны братьев славян. Жизнь на пароходе была подвержена всевозможным лишениям, но никто не падал духом, в надежде на что-то будущее.

Девочка

Мои воспоминания

21 ноября 1924 года

Сама революция вначале на меня не произвела никакого впечатления, но когда начался большевистский террор, то он произвел на меня большое впечатление. Во время большевистской власти в городе Ставрополе большевики стали преследовать офицеров, стали производить обыски. По ночам производили расстрелы офицеров. Большевиками был издан приказ о регистрации офицеров, всех офицеров было 3 с лишним тысячи. Все они были жертвой большевиков. Но как бы на счастье нашелся избавитель – Корнилов, который повел наступление на Ставрополь. Оставшиеся в живых офицеры устроили в Ставрополе восстание, надеясь, что вскоре подойдет Корнилов, но это восстание было открыто, и всех ожидала несомненная смерть, большевики придирались к каждой мелочи, они производили казни в юнкерском училище, вырывая ногти, отрезая уши, носы, вырезывали на коже погоны и лампасы. Через несколько дней большевики оставили Ставрополь, и после их ухода вступил Корнилов. Оставшаяся в живых большая половина офицеров на площади отслужила молебен. Все убитые были похоронены в братской могиле. Я с папой была на похоронах, хотя мама меня и не хотела пускать, но я упросила, чтобы меня папа взял. Мы пошли в юнкерское училище на панихиду перед похоронами, которые происходили во дворе юнкерского училища, родственники убитых плакали, картина была тяжелая, я первый раз в жизни видела у папы на глазах слезы. Архиерей служил панихиду и плакал. Воздух был наполнен запахом разлагающихся трупов. Во дворе были кучи навозу, из одной кучи торчала человеческая рука. Мертвые лежали в четырехугольных ящиках по 4 и по 3 человека. После панихиды их повезли на кладбище и похоронили в братской могиле. За гробами ехали 2 брата, которые были заперты большевиками в погребе. Их было заперто 3-е, но один не вынес 4-х дневного заключения и умер с голода. Два другие остались живы, но были бледны, с искусанными руками до крови. Они не могли стоять на ногах и ехали в экипаже. О них говорили, что они за эти 4 дня похудели и поседели, тогда как им было от 20-ти до 30-ти лет. Придя домой, я не могла ничего есть. Несколько дней эта картина стояла перед моими глазами.

Первое бегство из Ставрополя

Так прошло больше года, большевики кружились в круге Ставрополя, то в 8–10-ти, то даже в 2-х верстах от города. И вот однажды в воскресный день я проснулась в 9 часов и пошла в гимназическую церковь. Меня поразила паника на улице, но я, не обращая внимания, дошла до губернаторского дома и вдруг слышу, один знакомый кричит из окна, чтоб скорей складывали все, ввиду того, что Добровольческая армия отступает. Я моментально бросилась бежать домой. Прибегаю домой, а у нас дома уже паника. Папе воинский начальник (наш хороший знакомый) сообщил по телефону про отступление, и что его семья уже на вокзале, и что если мы хотим, то для нас есть место. Ничего не взяв с собой, кроме саквояжа, мы, то есть наша семья, пустились бегом па вокзал, который был в 3-х кварталах от нашего дома. Усевшись в вагон, мы ждали отхода поезда, через 1/2 часа поезд тронулся, наш поезд был предпоследний эшелон. Не успели мы проехать верст 8, как аэроплан догнал наш поезд, и летчик дал знак машинисту остановиться и что-то ему сообщил. Мы поехали дальше, и версты через 3 загорелась платформа нашего вагона. Наш вагон был дамский, а следующий – мужской. Мужчины подумали, что горят их жены, стали кричать, чтобы остановили поезд. Машинист не понял, в чем дело, прибавил ход. Тогда один из офицеров выстрелил, машинист думал, что это большевики, дал полный ход. Поднялась полная паника, все стали кричать, поднялся плач, крики, истерики. Уже не с одного вагона, а со всего эшелона. Сейчас мне это смешно вспоминать, но каково было тогда; я думаю, если б большевики увидели этот эшелон, то они бы сами испугались. Наконец удалось остановить поезд; что было дальше, я не помню, я очутилась на траве. Одна рука у меня была в крови. Мы сели через некоторое время и двинулись в путь, но уже без приключений.

Юноша

Мои личные воспоминания от начала революции до приезда в Югославию

Русская бескровная революция, как она называлась в то время, захватила меня в третьем классе мужской гимназии. Это было в начале 1917 года, был хороший весенний день, снег, выпавший в большом количестве, быстро стаял, речка вышла из берегов и затопила окраины города, где тонули не только животные и птицы, но также много было и человеческих жертв. В то время, как на окраине города гибли люди, прося о помощи, в это время в центре города был полнейший триумф, говорили много, а обещали еще больше. Я помню, в тот день наша гимназия была в полном сборе, ораторы обращались к рабочим и крестьянам, а потом к нам, учащимся. Они говорили, что мы должны поддержать революцию, которая дает любовь, братство и равенство. Они говорили нам о злоупотреблениях учителей, о несправедливости по отношению к отдельным личностям и т.д. На другой день у нас отобрали учебники, говоря, что учебники не развивают свободной мысли, что у них остался дух старого порядка, который не дает пользы, но только вредит молодежи. Большинство было радо этому, потому что ничего не задавали нам и от нас ничего не требовалось. Так как свободного времени было много, то образовывались так называемые «ученические кружки», в которых участвовали большей частью жиды. Переводили же из класса в класс некоторых по знаниям, а некоторых просто по приказанию Министра народного просвещения. Так кончился учебный год или, вернее, половина года, потому во вторую половину года все время уходило на парады, лекции, ученические собрания и т.д. Новый учебный год ничем не отличался от прошлогоднего, но только отличие в том, что учащаяся молодежь стала понимать, на какую ложную дорогу она становится, стали противны всякие парады, сходки, большинство стало уклоняться от них под предлогом болезни или по каким-нибудь другим обстоятельствам. Но еще среди учащихся не было раскола, все как-то стушевались под лозунгом любви, братства и равенства. В октябре месяце, то есть в момент большевистского переворота, учащиеся разделились на два враждебных лагеря. Христианские добродетели были поруганы. Любовь превратилась во вражду и ненависть. Братство превратилось во враждебные друг другу партии, а на месте равенства стал выдвигаться грубый невежественный класс рабочих. Появились частые аресты офицеров и вообще интеллигенции, затем без пощады: расстрелы, дороговизна, страх за жизнь. Продукты первой необходимости настолько возросли, что не всякому были доступны, а если кто и мог купить, то должен простаивать целыми часами в очереди. Большевики создали такую обстановку, в которой более или менее здравомыслящий человек не мог найти выхода.

При старом порядке всякий дорожил <жизнью>, а здесь, наоборот, смерть считалась счастьем, а жизнь – бременем. Большевики убили всю жизнь, из обещанного рая они создали ад, в который поверило все здравомыслящее население. Думать или говорить о том, чего не было в большевистской гнилой программе, было немыслимо. Малейшего подозрения было достаточно для расстрела. Люди омельчали, пали духом, превратились в каких-то жалких и послушных рабов или верных шпионов «товарищей»! Боялись говорить не только с чужими, но даже с родными и знакомыми, чтобы не услышал кто-нибудь посторонний, и так это продолжалось до тех пор, пока не пришли немцы и не очистили Украину от этой красной дряни, тиранов русского народа. С приходом немцев установился порядок, закон и правосудие. Но с уходом немцев большевики начали свою разрушительную работу с новой, еще большей энергией. Опять зачастили аресты, расстрелы, принудительные работы.

Затем бегство в Добровольческую армию, обыски, мобилизация в ряды красных войск и преследование семей добровольцев. У меня в Добровольческую армию бежало три брата, из коих два в скором времени были убиты большевиками. Когда пронесся слух о том, что движутся войска Добрармии, большевики стали работать еще энергичнее. Те зверства, которые проделывали большевики над заложниками, не только описать, даже вспомнить страшно. Как я уже сказал раньше, за бегство братьев мы были вписаны в списки заложников. У нас отобрали часть скота, хлеб, деньги, в общем все, что только могли взять. Во время же отступления большевики хотели убить всю семью, но нас предупредили, и мы накануне бежали в поле, где и скрывались до прихода Добровольческой <армии>. Когда мы вернулись домой, мы увидели весь дом в пламени, это тираны «товарищи» устроили последнюю месть. Когда я поступил в ряды Добровольческой армии, то из хорошего прошлого ничего не осталось. А осталось – как бы в наследство от старших братьев за их смерть, за поругание семьи и Родины – одна только месть и любовь к Родине, которая не изгладилась за время первого отступления, второго отступления в Крым, бегства из Крыма, и за время трехлетней жизни в Югославии, а, наоборот, все растет, растет и растет.

Юноша

Мои воспоминания о России

21 ноября 1924 года

Когда в России произошла революция, я тогда был еще мальчиком, но, несмотря на то, я понял, что произошло что-то очень страшное... Скорее, я не понимал, но предчувствовал, что надо теперь ждать беды... Мои опасения оправдались. Газеты сразу наполнились зловещими заметками, затем целыми статьями. Я слышал, что крестьяне, рабочие грабили поместья, убивали помещиков, я с ужасом спрашивал у старших, что будет дальше? Мне казалось, что придут немцы, завоюют Россию, и нашей родины больше не будет. Мне казалось, что все это произошло сразу, и я никак не мог понять, как это люди могли сразу так измениться. Мне говорили, что будет учредительное собрание, и оно установит власть в России, такую, какую хочет народ. Когда собралось собрание, появились какие-то большевики, тогда мне совсем неизвестные, и разогнали все собрание. Вот тут уже было начало беды. Грабежи, убийства, беззакония увеличились, и над нами нависла черная зловещая туча. В декабре 1918 г., как раз перед праздником Рождества Христова, пришли к нам немцы, и все были рады врагам, потому что они установили у нас в Ялте порядок. Мы отдохнули 3 месяца, затем немцы ушли, и мы с ужасом ждали большевиков. Первые большевики пришли в Ялту в январе 8-го 1918 года. Из Севастополя пришли миноносцы «Хаджи-Бей», «Калиокрия», «Керчь» и начали бомбардировать Ялту. Обстреливали город 2 недели. Им отвечали белые офицерские дружины с добровольцами татарами и учащимися. Много было убитых, много было разрушено домов и дворцов. Большевики, когда увидели, что офицерам помогают гимназисты, начали обстреливать здание гимназии. Но, слава Богу, не могли попасть ни разу, все время был или недолет, или перелет. Один снаряд снес верхушку сосны, которая росла перед гимназией и, разорвавшись, разбил все стекла в гимназии, которые были обращены к морю. Многое тогда перенесли ялтинцы, нельзя было выйти в город что-нибудь купить. Все сидели, дрожащие, в подвалах и ждали развязки. Я тогда не был в самой Ялте, я находился в Гурзуфе, это в верстах 8-ми. Когда жители Гурзуфа услышали гул пушечный, они очень перепугались. Батюшка открыл церковь, и все мы пошли молиться, чтобы Бог нас избавил от ужасов... Ну, наконец, после неравной кровопролитной борьбы, большевики завладели Ялтой. Начались обыски, большевики отнимали оружие и запугивали все мирное население. Большевики пробыли в Ялте до зимы, убийств было очень мало, но зато перед приходом немцев большевики расправились по-своему. Много убили офицеров и жителей невоенных. У бивали на молу, привязывали груз и сбрасывали в воду. Ночью большевики бежали, и утром напуганным жителям представились ужасные картины. На молу были следы их злодейств, затем на пляже в Чукуриаре было много убитых, среди которых были рабочие, убитые из-за личной мести. Пришли немцы, установили порядок, и измученная Ялта отдохнула 3 месяца, и хотя немцы были врагами, но, несмотря на это, им все были рады. Немцы приказали извлечь всех убитых из бухты и похоронить. При извлечении были потрясающие сцены, когда люди среди изуродованных трупов находили своих родственников и близких. Затем немцы распорядились, чтобы выкопали похороненных в городском саду, в главной клумбе большевиков. После всего виденного и слышанного мною о большевиках у меня осталось очень тяжелое о них воспоминание, я уже тогда осудил их.

Немцы ушли, и их заменили добровольцы. Я был рад, я благодарил Бога, когда услышал о Корнилове, Алексееве и о русской национальной армии. Я сопоставлял русскую армию с добром, с Христовой ратью, а большевиков с ратью Антихриста. Мне казалось, что Белая армия должна во что бы то ни стало победить, но случилось наоборот. Опять армия отступает, и приходят большевики. На этот раз уже они не стеснялись и расправлялись со всеми. Помню, как они хотели сделать перепись церковного имущества, как на это отозвались жители. Люди, когда услышали об этом, особенно бабы, стали собираться в оградах церковных и решили не допустить большевиков до этого. Толпа росла, увеличивалась, и наконец уже начали выходить за ограду. Евреи первые забили тревогу и начали закрывать свои магазины и лавочки, боясь грабителей и восстания. Большевики прислали конную стражу, но ничего не помогало, народ не расходился. Тогда была вызвана пожарная команда, которая сильными струями воды разогнала народ. На следующий день повторилось то же самое и большевики должны были отказаться от своего замысла. Начали распространяться слухи, что евреи все это устроили, и что они хотят искоренить христианскую веру. Росло неудовольствие, и все с нетерпением ждали добровольцев. После второго пребывания большевиков в Ялте я уже понял, что они стараются уничтожить религию, нравственность, государство и вообще все, чем раньше жила Россия. Я понял, что не в революции дело... не во внешних событиях мы можем найти ответ на все происшедшее и происходяще, а надо искать его глубже. Мне стало ясно, что это – вечная борьба Добра со Злом, которая ведется от сотворения мира, вспыхнула в наше время и происходит более ожесточеннее, чем она происходила раньше.

Белое движение погибло... Большевики стали ожесточеннее нападать на церковь и стараются уничтожить религию, но все выходит как раз наоборот, религия возрождается, и люди начинают понимать, что большевики бессознательно служат сатане и исполняют его желания, а он стоит в стороне и, подстрекая их на такие чудовищные преступления и кощунства, ядовито насмехается над их глупостью. Еще, может быть, долго будет Россия в тисках красной инквизиции, но я верю и твердо в этом убежден, что правда восторжествует, и Россия светом Христовой веры озарит весь мир.

Девушка

Мои воспоминания

21 ноября 1924 года

Во время революции у нас в городе Архангельске было совсем спокойно. Когда же произошел переворот, и власть попала в руки большевиков, в Архангельске начались обыски в некоторых домах. Но жить было все-таки еще можно, и мы (именно наша семья) жили совершенно спокойно, во всем довольстве. Но постепенно большевики стали все более и более ожесточаться, стали происходить частые аресты, расстрелы, обыски стали делаться даже по ночам. Архангельское население негодовало, но облегчения никакого не было. Однажды (кажется, в 1919 году) в Архангельске появился слух, что англичане высадились около Мурманска (в маленьком городке Алесандровске). Архангельск был объявлен в осадном положении, большевики вывозили все, что могли (лес, хлеб, рыбу и прочее).

Однажды папа пришел домой из банка раньше, чем всегда, и объявил, что в банк пришел приказ, чтобы все деньги банка увезли в Холмогоры (город близ Архангельска), и чтобы все служащие тоже отправились туда же. Мы, как сидели дома, так и вышли, чтобы уехать из Архангельска. Мы сели на пароход, чтобы ехать в Емецк, где, говорили, было очень спокойно. Правда, первые дни было совсем тихо, но вот пришел приказ о наборе солдат для сражения с англичанами, которые уже были недалеко от Архангельска. Крестьяне и городское население взбунтовались и выставили войско против большевистских отрядов, которые были в Емецке. Нам отправиться обратно в Архангельск было уже опасно, то есть большевики должны были взорвать Архангельск в случае отступления. А этого ожидать можно было каждую секунду. По письмам папы, который оставался в Архангельске, было ясно, что Архангельск попадет в руки англичан. Население не шло против союзников, а большевистская армия из центра России еще не пришла. Часовые, охранявшие тюрьмы, где была заключена более или менее порядочная публика (эти тюрьмы находились, главным образом, на острове Мудьюга, близ Архангельска), разбежались, и все заключенные были выпущены на свободу. Большевики ничего не нашли лучшего для борьбы с англичанами и решили загородить путь в Двину из Белого моря, затопив там большое число кораблей.

Но вот в нашей семье случилось новое несчастье, заболела я корью и в сильной форме. Мама решила ехать в Архангельск во что бы то ни стало, да к тому же и папа был в таком положении, что могли каждый день арестовать. Садясь на пароход, мы заметили, что народ на пароходе находился в сильном волнении. Каждый солдат держит в руках ручные бомбы. Выход с парохода запрещен. Нас всех охватил ужас, что мы уже не думали увидеть вновь свет! Оказалось, что большевики требовали от капитана выдачи одного богача (не помню, как была его фамилия), который, по их мнению, находился на пароходе. По своим убеждениям богач был монархист, и большевики, зная это, хотели его арестовать. На пароходе большевики придирались к каждой женщине, думали, что это он. Не найдя ничего, решили пароход взорвать. О, какой ужас испытывал каждый из нас! Но все кончилось благополучно, пароход отпустили, и на другой день мы были опять в Архангельске. В этот день в 1 час ночи наш город должен был быть взорван. Мы приехали на другую квартиру, так как наша была занята красноармейцами. Окна были завешены целые дни, и спали мы в одной комнате, которая окнами выходила во двор. Я лежала больная и ничего не видела, и лишь только по волнению, в котором находился наш дом, можно было угадать, что что-то неладно. В 10 часов вечера почему-то нас разбудили, одели шубы, чтобы куда-то нас увести. Я ничего не понимала, что случилось; глаза мои закрывались и их ужасно резало от сыпи. Занавеси с окон сняли, и что же представилось моим глазам? Архангельск весь освещен, шум, говор, все бегут, что-то тащат. Так продолжалось до 5 часов утра. В 5 часов послышались выстрелы из пушек, и они были так сильны, что здания содрогались. Откуда-то пришел папа и сказал, что большевики бегут, англичане вступили в Двину. Все мы ждали конца нашей жизни и как бы все остолбенели, из этого состояния нас вывел сильный стук в дверь. Мужчина, присланный из какого-то штаба, просил, чтобы все мужчины, которые были в нашем доме, шли на болота (окраины города Архангельска) ловить большевиков, которые пытались бежать. Папа и несколько мужчин отправились и поймали 19 человек. Большевиков в Архангельске не было, но не было и англичан. Если бы выйти на улицу в это время, то можно было увидеть на ней все, что хотите. Тут были и сапоги, оставленные кем-то, и простыня, и чепчик дамский, и платок и многие другие вещи, тому подобные. Но вдруг среди общей тишины и пустоты поднялся шум, куда-то бежал народ, колокола звонили во всех церквях, все пароходы на Двине трубили, народ кричал «ура» и махал платками, шапками, всем, что было в руках. И что же, по Двине медленно продвигался большой крейсер. Он остановился посредине реки, спустил шлюпки, и большая часть команды и генерал Пуль высадились на берег. Вот такую картину можно было наблюдать из окна нашего дома, который выходил окнами на набережную. Архангельск был спасен, и бронированный поезд, шедший из Петербурга для того, чтобы взорвать Архангельск, опоздал и остановился в городе Красная Горка около Архангельска, но впоследствии ему и оттуда пришлось вернуться обратно в Петербург. С приходом союзников в Архангельске жизнь пошла по-старому, каждый стал заниматься своим делом. Новое лишь было то, что власть была в руках белогвардейцев, представителем которых был Миллер. По временам делались наборы в войска, и наша гимназия часто устраивала благотворительные вечера с целью собрать деньги для войска. Летом в этом году мы уехали в Норвегию, так как здоровье патл было неважное и ему необходимо было лечение. Ввиду этого мы задержались там до самой зимы. Незадолго до Рождества было получено известие, что англичане ушли из Архангельска, и его заняли большевики.

Юноша

Воспоминания 1917–1923 гг.

21 ноября 1924 года

Октябрьская революция захватила меня в Харькове. Единственная серьезная военная сила правительства Керенского в Харькове – был отряд броневиков, который помещался в соседнем дворе.

Ночью, около часу раздалось четыре орудийных выстрела, отряд был разоружен, и у власти водворились большевики. У власти они в Харькове оставались всю зиму 1918 года. Жилось плохо, было холодно и голодно. Рядом с нами была ЧеКа. По ночам на улицах раздавались выстрелы. Весной 1918 года Харьков был освобожден немецкими войсками. Летом 1918 года я переехал в Екатеринослав, который был занят австрийскими и венгерскими войсками. В Екатеринославе мне пришлось пережить 18 бомбардировок; около 14 раз менялась власть. Первым произошел переворот петлюровцев. Совершился он чрезвычайно быстро. Бой шел только около казарм гетманских и австрийских войск. Но как только ушли австрийские войска, начались бедствия Екатеринослава. Шли постоянные стычки на улицах. Хорошо помню стычку между петлюровцами и офицерами 8 корпуса. Она продолжалась сутки и сопровождалась ожесточенной стрельбой. Затем на город напал, тогда еще слабый, бандит Махно (первое наступление махновцев). Он занял днепровский мост и повел осаду города. Благодаря измене Махно удалось захватить артиллерию петлюровцев, после чего он подверг город беспощадному обстрелу, несколько кварталов нижнего города горело. В захваченных частях города махновцы истребляли всех «буржуев». На улицах шел беспрерывный бой. Каждый день обыватели попадали под шальные пули. Так продолжалось неделю, на восьмой день Екатеринослав был освобожден запорожскими стрельцами.

В январе 1919 года к Екатеринославу подошли большевики и начали его обстреливать с разных сторон. От взрывов снарядов загорались дома. Петлюровцы не могли удержать города и панически бежали. У власти водворились большевики. За время их власти на город нападали самые различные банды (зеленые и т.д.). Доходило до курьезов – так, на город напали каторжные, освобожденные большевиками из тюрьмы. В конце весны 1919 года Екатеринослав после непродолжительной битвы был занят войсками генерала Шкуро. Шкуро продержался в Екатеринославе короткое время, и то за время его пребывания на город несколько раз нападали запертые на юге России войска большевиков (кажется, войска тов. Дыбенко).

Осенью 1919 года была самой ужасной для Екатеринослава. На город напали повстанцы под предводительством Махно (второе наступление махновцев). Махно напал неожиданно и моментально вытеснил маленький гарнизон. Начинались грабежи и убийства. Главным образом, страдали семьи офицеров, чиновников, судейских и «буржуев». В руках махновцев город был неделю. Их вытеснила «дикая дивизия», которая, однако, согласилась сражаться только при условии, что город им будет дан на разграбление в продолжение 3 дней. В продолжение трех дней свирепствовал еврейский погром, на улицах валялись трупы махновцев и евреев, на Екатерининском проспекте трупы висели на фонарях и деревьях. К концу третьего дня пребывания «дикой» дивизии в городе Махно стал снова наступать на город (третье наступление махновцев). На защиту города стали также гимназисты и студенты, но продержались только одну ночь. Махно становится у власти и остается у нее на целый месяц. Белые, хотя и были вытеснены из города, утвердились на правом берегу Днепра, откуда обстреливали Екатеринослав в продолжение месяца. Подступ к городу был закрыт со всех сторон, таким образом, привоз припасов прекратился, и в городе начался голод. Я в продолжение месяца питался тыквами – единственное, что можно было достать. Кроме того, в городе началась страшная эпидемия сыпного тифа. В нашей квартире заболели два человека. В продолжение месяца махновцы грабили беспощадно. У нас отняли все, за исключением только того, что было на нас надето. Раз нас уже поставили к стенке за то, что мы не могли выкупиться, и лишь чистая случайность нас спасла от смерти. Спустя месяц город был освобожден генералом Слащевым, который пробивался на юг. Генерал Слащев остался в Екатеринославе короткое время и оставил о себе недобрую память, уходя, он взорвал днепровский мост, и город окончательно заголодал. Дней 20 в городе была анархия, потом пришли большевики, которые остались уже окончательно, так как наступление генерала Врангеля Екатеринослава не достигло.

Из России я выбрался обманом. Мой отец достал бумаги швейцарского гражданина. Сперва мы перебрались в Одессу, потом в Новороссийск, где жили осенью месяц в холодных бараках в ожидании парохода. Наконец пришел немецкий пароход «Брильзит», на нем мы добрались в Триест, откуда переехали в Швейцарию. Из Швейцарии я попал в Югославию, где мой отец получил место.

Девушка

21 ноября 1924 года

Мои воспоминания о революции смутны и неясны, еще ребенок, мне тогда было всего 12 лет, я многого не могла понять и уяснить. Насколько хорошо я понимала значение Великой войны, насколько она мне казалась важной и необходимой для славы русского народа, настолько неясной и стихийной явилась для меня, ребенка, Февральская революция. Но интересно то, что воспитанная в патриархальной русской семье, мало занимающейся политикой, для меня лично Февральская революция являлась чем-то светлым, радостным, каким-то праздничным событием. С живым интересом следя за ходом Великой войны и близко с ней соприкасаясь благодаря раненым и беженцам, я чувствовала к концу 1917 года в окружающих меня людях какую-то апатию, какое-то безразличие; что-то нудное, темное, и безнадежное появилось в людях вместо горячего патриотизма и веры в победу. Почему это было так, я себе тогда этого не уясняла, но и сама поддавалась невольно этому настроению. А здесь вдруг Февральская революция, переворот, отречение Императора Николая II, совершенно новая перспектива, новые надежды и новые веяния. Чем-то бодрым, сильным и новым повеяло на меня, даже я, ребенок, почувствовала тогда какой-то подъем, какое-то сознание своих сил и надежду на победный исход войны. Одно смущало меня и оставалось для меня непонятным, почему Император Николай II отрекся и за своего сына, наследника Алексея, и почему Россия не стала конституционной монархией?

Другим ярким воспоминанием уже более позднего периода является восстание большевиков в 1918 году, 28 октября. Моя семья в продолжение всей революции безвыездно жила в Москве, и я хорошо помню этот период. Восстание большевиков началось совершенно для меня неожиданно, утром я была разбужена пушечными выстрелами, и с этого момента в продолжение целой недели гул канонады не прекращался. Здесь в первый раз я научилась распознавать трескотню пулеметов от винтовочных выстрелов и взрывы больших снарядов. Наша квартира на Поварской улице была как раз между двух огней. На Воробьевых горах были большевики и обстреливали Александровское военное училище, где стойко и храбро защищались юнкера и кадеты. В это время наш дом представлял из себя маленькую крепость, совершенно отрезанную от остальной Москвы. Во дворе были построены высокие баррикады из дров и досок, ворота были забаррикадированы, и в продолжение целой недели ни одна живая душа не вышла из дома. Все эти меры принимались на случай вторжения в наги район большевиков. Никакие определенные сведения о результатах боя до нас не доходили, и нам оставалось только как можно лучше забаррикадировать все окна от пуль и с ужасом смотреть, как в соседние дома попадали снаряды. Но вот постепенно канонада стала стихать, и до нас начали доходить печальные новости, что юнкера и кадеты, не получая никакой поддержки, слабеют, и скоро нам стало известно, что большевики победили, и нет никакой надежды на возможное сопротивление.

После большевистского переворота наша семья уехала из Москвы, и я спокойно и весело прожила зиму вдали от всяких политических слухов. Из всех моих воспоминаний самым ярким и живым является наше бегство из Москвы в 1918 году. Мой отец, директор большой мануфактурной фабрики, не поладил с рабочим фабричным советом и, предчувствуя, что все это может кончиться очень трагично, решил уехать со всей семьей на юг России, в Крым, где в это время уже не было большевиков. Но узнав о предполагаемом отъезде, большевики накануне пришли арестовывать моего отца. Моего отца случайно не было дома, и солдаты, сделав обыск, оставили вооруженный отряд ждать прибытия моего отца. Во время обыска я сообразила, что появление папы дома поведет к немедленному его аресту, и поэтому я незаметно через черный ход вышла на улицу и, случайно встретив его, сообщила ему о всем случившемся; он поехал с братом к знакомым, я снова побежала домой. Главная группа большевиков уже ушла, и я нашла маму в полном отчаянии, с нее взяли честное слово, что она не попытается бежать, в то же время она с ужасом ждала того момента, когда вернется папа и попадет прямо в руки большевиков. Я как могла успокоила ее и стала уговаривать ее бежать. Почти силой мне удалось ее вывести из квартиры задним ходом. Никогда не забуду я того момента, когда мы пробираемся с мамой по двору, рискуя каждую минуту встретить солдат, и тогда все пропало. Но мы незаметно вышли на улицу, и здесь мы уже были спасены. В ужасных условиях мы доехали до Крыма, и только здесь мы смогли совершенно свободно вздохнуть и понять, какими счастливцами мы оказались, выбравшись из большевистской России.

Девушка

21 ноября 1924 года

В 1917 г. начался ужасный большевистский переворот, и с этих пор наша несчастная Родина до сих пор находится под ужасным игом большевизма. Все население России очень пострадало от большевиков. Многие семьи были разорены и разграблены, многие умерли от ужасных истязаний и от голода, который охватил всю страну.

На меня ужасное впечатление оказывали большевики, их зверское отношение к населению, а в особенности к военным, которых они без всякого разговора расстреливали. Из-за большевиков и нашей семье пришлось переехать из Петрограда на Кавказ, где в то время было спокойно. Но все же в 1918 году и там нас застигли большевики. Однажды ночью мы проснулись от ужасных выстрелов, похожих на удары грома; все высыпали на улицу, и оказалось, что это наступают большевики по направлению от Пятигорска. Взобравшись на чердак, мы увидели, как двигались батальоны, спускаясь медленно с горы, и как издали разрывались снаряды. Положение было очень опасное. И на другое утро все с ужасом должны были примириться с мыслью, что находятся под игом большевиков. Все мгновенно изменилось под их властью. Каждый человек боялся выходить на улицу и больше сидели дома, карауля свое, может быть, последнее имущество. Так как никто не мог быть гарантирован от того, что завтра его убьют или ограбят дотла или, может быть, придется погибнуть с голоду.

Еще до прихода большевиков в Ессентуки папа мой находился в Петрограде, так как там служил в Морском ведомстве, мы же были отправлены раньше. Вдруг мы узнаем, что Петроград занят большевиками, и, значит, папе не придется оттуда выбраться. Сколько маме пришлось в это время пережить! Но, по счастью, папе удалось всеми правдами и неправдами, при помощи всевозможных паспортов и преодолевания бесчисленных препятствий приехать к нам. Таким образом, наша семья все время находилась, за исключением некоторого времени, вместе. Но что пришлось пережить другим семьям? Могу привести пример из жизни одной нашей знакомой семьи. Муж этой дамы вследствие тяжелого ранения был отправлен в госпиталь, а большевики, издеваясь над ним, так как он был офицер, вытащили его на улицу и поместили в каком-то продуваемом сарае, где, конечно, он и умер на руках жены. В Царском Селе в одной семье, отец которой был генерал в отставке, бывший в германском плену, но в конце концов вернувшийся в Россию и умерший года два тому назад, было пять сыновей, офицеров, которых всех после его смерти угнали на каторжные работы, говоря что на 3 года. Но навряд ли они вернутся. Несчастная мать осталась одна без всякой поддержки на старости лет. И много еще таких семей находится в нашей разоренной бедной России.

Прожив около двух лет в Ессентуках, мы переехали в Севастополь, куда папу вызвал адмирал Канин, и здесь опять пришлось нам быть под большевиками, под их красным флагом; но недолго это продолжалось, они были прогнаны, несмотря на то, что их силы были вдвое, если не втрое, больше нашей армии. Но на неуспевший еще оправиться от них Крым снова начали наступать красноармейцы и на этот раз с еще большим ожесточением, грозя разгромить все на своем пути. И вот, в этот-то раз, именно 1 ноября 1920 года и началась Крымская эвакуация. Все, кто только мог, стремились из Севастополя. Уехать надо было и собраться в какие-нибудь 24 часа. Настроение в городе было повышенное и нервное.

Придя со службы, папа объявил нам, что надо ехать. Мы начали собирать вещи, конечно, самые необходимые, бросая все остальное. В 9 часов вечера мы снесли наши вещи на мост, пересекающий южную бухту, к которой должен был подойти катер и взять нас на пароход «Якут». Но нам пришлось ждать его до самого утра. Прозябнув и измокнув дотла, так как шел дождь и был сильный ветер, мы представляли из себя самую плачевную картину, картину беженцев. Но вот наконец в 7 часов утра катер подошел и, взяв нас, поплыл к «Якуту». Причалив к «Якуту», нам бросили трап, по которому мы взобрались на него. Обозрев пароход, мы увидели, что места все заняты, и, следовательно, поместиться нам негде, кроме как на палубе. Ужасная грязь парохода нас ужасала, но приходилось мириться. Но вот около полудня подняли трап, пароход издал гудок, снялся с якоря и поплыл, колыхаясь, по морю.

Какое-то странное чувство овладело мной при этом. Мне казалось, что этим гудком пароход в последний раз прощался с Россией, как бы в последний раз прощался с родной ему частью Черного моря. И мне также казалось, что я никогда больше не увижу дорогой моей Родины, которую я так люблю всем моим сердцем, всей душой, и без которой не могу жить. Все остальные государства перед ней ничто. Да и кроме того, у меня вертелась мысль, что нас всех ожидает за границей, куда-то мы попадем и как к нам отнесутся? Вот какое состояние овладело мной при расставании с родными мне берегами. Но кроме чувства сожаления в моей душе кипело чувство негодования против всем ненавистных большевиков. Как могли они, как смели разорять Россию? Отплатим же мы им впоследствии. В продолжение таких размышлений я не успела и опомниться, как мы выехали в открытое море, и началась качка, но, слава Богу, продолжалась недолго, и мы весь остальной путь шли совершенно спокойно. Через пять дней дошли до Константинополя, где простояли под карантином несколько дней, и нас пересадили на «Витим», большой торговый транспорт, предназначенный, скорее, для перевозки скота, чем людей. Мы поместились в каком-то трюме: грязь была непомерная, негде было приткнуться, так как все было вымазано углем и каким-то маслом. К счастью нашему или по несчастью, даже не могу сказать, нас перевели на пассажирский пароход «Владимир». Этот пароход был также нагружен беженцами до предела, выше которого нагрузить было нельзя. Опять все разместились там, где мог. Кто в трюме, кто на палубе. Неизвестно, где было лучше. Этот переезд от Константинополя до Бакара был кошмарный. Пароход не топили, холод был страшный, спать было негде, есть нечего, а главное, грязь, грязь и грязь. Целых 40 дней мы плыли от Константинополя до Бакара. Да! Вот какое испытание нам пришлось перенести! Однако выносливые русские люди: в течение такого путешествия не случилось ни одного случая болезни. Все благополучно прибыли в Бакар, город Хорватии, и отсюда нас разослали по всем городам Хорватии. Наша семья в числе многих других попала в Загреб. Вот до чего нас довели большевики! Разграбивши всю Россию, они и до сих пор продолжают развращать народ, изменяя в школах преподавание всеми установленное раньше и признанное, а главное, производили и производят до сих пор гонение на религию, отменяя преподавание Закона Божьего, и вообще сами являются и других желают сделать антихристами.

Скорее бы их истребили и избавили от них нашу избитую и истерзанную Родину.

(ГА РФ, ф. 5785, оп. 2, д. 98)