Глава VIII. Экзистенциализм

Одним из источников современного экзистенциализма – влиятельного философского направления XX в. – явилось учение датского философа Сёрена Кьеркегора (1813–1855). Всю жизнь он прожил в Копенгагене. За свою недолгую жизнь Кьеркегор написал достаточно много произведений. Из основных философских его работ на русский язык переведены «Страх и трепет» и «Заключительное ненаучное послесловие к «Философским крохам"».

Основные положения философии Кьеркегора серьёзно отличались от тех идей, которые высказывались в его время (умер он задолго до того, как Ницше выступил с проповедью своей иррационалистической философии). Это было время господства позитивизма и гегельянства – и та, и другая философия были ориентированы на познание объективной истины. Именно против объективной истины, научной философии и вообще науки выступил Кьеркегор. Он, можно сказать, поднял бунт против истины, и в своей философии разработал концепцию экзистенциальной истины и экзистенциальной философии.

Человек, по утверждению Кьеркегора, отличается от животного прежде всего тем, что он личность (а не тем, что у него есть разум), тем, что он осознаёт себя неповторимой личностью. Животное же, напротив, если и может осознавать себя, то осознаёт себя только как часть рода. Человек осознаёт себя выше рода, он всегда индивидуальность, личность. Общество и личность не могут быть едины. Объединение людей – это всегда обезличивание, в обществе человек теряет своё индивидуальное лицо, поэтому стать человеком означает стать единичным, именно в этом состоит реализация человека. «Прочь от публики к единичному!» – восклицает Кьеркегор в одном из своих произведений.

Современное общество с его культурой лишает людей индивидуальности, превращая их, по выражению Кьеркегора, в дрессированных обезьян. Поэтому Кьеркегору претил какой бы то ни было вообще социальный взгляд. И прежде всего возражал Кьеркегор против демократии, которая уравнивает всех людей. Из всех тираний, по его мнению, тирания равенства самая опасная, а больше всего ведёт к тирании равенства коммунизм.

Но обезличивает человека не только общество, не только культура, не только демократия. Обезличивают его философия и наука, стремящиеся познать объективную истину, объяснить всё. И прежде всего Кьеркегор выступает против Гегеля, у которого культ объяснения всего достигает наивысшего развития. Объективная истина Кьеркегора не интересует, ибо она также нивелирует личность. Личность исчезает, как только мы узнаём о человеке истину объективную, поэтому тирания объективной истины не менее, а может быть, ещё более опасна, чем тирания равенства. Истина не выносит общего владения, истина всегда индивидуальна, всегда существует для личности. Как только она становится общей, она убивает личность, а убивая личность, она убивает и человека. Человек превращается в дрессированную обезьяну, превращается в часть рода.

Экзистенциальная истина, в том смысле, как понимает её Кьеркегор, это не та истина, как она понимается Гегелем или в науке. Истина объективная может быть познана, а экзистенциальная истина должна быть пережита, её не познают, её переживают. А для этого нужно существовать, т.е. жить экзистенциально, жить как личность, как индивидуальность.

Что такое существование человека, по Кьеркегору? Это всегда существование человека как личности, которая противопоставляет себя всему остальному. Испытывать себя как личность – значит испытывать себя как единственное, как единичное. Отсюда и все характеристики такого существования. Человек чувствует себя затерянным в этом мире, чувствует себя чужаком, посторонним (именно так назвал свой роман «Посторонний» французский писатель Альбер Камю, один из представителей современного экзистенциализма). Отсюда основные характеристики человеческого существования: страх, ужас, затерянность и т.п. Именно эти эмоции прежде всего показывают сущность человеческого существования, сущность экзистенции. Не познание истины, не практическая деятельность (это деятельность рода), а именно ужас, страх вычленяет человека из всего бытия и показывает его как личность. В этих эмоциях и переживается истина, именно здесь прежде всего находится человек. Не познавать, но чувствовать: испытывать ужас, страх – перед смертью, перед бытием; именно в этом состоит переживание экзистенциальной истины. Поэтому к миру нужно относиться эмоционально, а не гносеологически.

Господство мышления – это ошибка современной культуры. Главная задача философа состоит не в познании, а в совершенствовании своего Я. Поэтому Кьеркегор подвергает разрушительной критике принцип тождества бытия и мышления. Бытие и мышление не могут быть тождественны. Бытие всегда чуждо мышлению, между ними непреодолимая пропасть, мышление испытывает непреодолимый страх перед бытием, ощущает свою чуждость бытию – именно в этом, можно сказать, тайна человеческого существования. Тождество мышления и бытия, на котором строилась предыдущая философия, приводит Кьеркегора в гнев. Он называет этот принцип химерой и бесплодной тавтологией, которая уводит человека от собственно экзистенциальной истины. Да и зачем вообще нужно ставить вопрос о тождественности бытия и мышления? В таком случае нужно ставить вопрос только о бытии или только о мышлении, если они тождественны. Зачем говорить о том, что мышление познаёт бытие, если они тождественны? Если мы говорим, что мышление познаёт бытие, значит, уже полагаем, что мышление и бытие отличаются друг от друга.

Бунт против объективной истины выражается у Кьеркегора и в протесте против систематического построения философии. Кьеркегор выступает против духа системы в философии, наиболее ярко выраженного у Гегеля, который пытался всё существующее и не существующее в мире включить в свою систему. Система экзистенциального бытия, пишет Кьеркегор, так же невозможна, как невозможен круглый квадрат. Бытие несоизмеримо ни с какой системой. Бытие всегда незавершено, оно всегда становится, открыто, полно тайн и загадок. Оно не может быть загнано в систему – в это жёсткое прокрустово ложе.

Возражает Кьеркегор и против гегелевской диалектики, особенно против принципа противоречия и единства противоположностей. Противоположности, конечно же, существуют, но они не могут быть объединены. Кьеркегор разрабатывает свою собственную диалектику, которую противопоставляет гегелевской, указывая, что противоположности существуют не как части единого целого в некоем синтезе, а как противостоящие друг другу грани, которые выражаются в некоем парадоксе. Этот парадокс лучше всего выражается иронией. Принцип иронии – один из основных принципов философии Кьеркегора, суть которого состоит в отрицательном отношении к существующему. Познавая бытие, человек как бы отрешается от него, относится к нему иронично. Ирония как отрицание, по Кьеркегору, есть не истина, а путь к ней. Познавая, человек должен всегда отстраняться и от истины, и от бытия, и как бы от самого себя, глядеть на всё несколько иронично, как бы со стороны, противопоставляя, углубляя эту противоположность человека и бытия.

Из такой диалектики следует, что поскольку противоречия существуют объективно, то их нужно не решать, а наоборот, углублять, доводить до абсурда, до парадокса. Существование парадокса в философии может служить критерием истины – истины экзистенциальной, а не объективной, которая стремится уйти от парадоксов, всё пригладить и встроить в систему. Истина, которая переживается, экзистенциальная истина – это истина парадоксальная, и, можно сказать, в парадоксальности её критерий.

Кьеркегор разработал категории экзистенциальной философии на примере своего знаменитого положения, которое называется «три стадии на жизненном пути». Это не три стадии Конта на жизненном пути всего человечества, это три стадии, которые может проделать на своём жизненном пути каждый человек, даже не вполне осознавая это. Эти стадии необходимы для достижения экзистенциальной истины и экзистенциального бытия.

Первая стадия получила у Кьеркегора название эстетической. Слово «эстетика» используется Кьеркегором в том же смысле, в каком его использовал Кант, а также античные мудрецы: от слова айстесис – ощущение. На эстетической стадии находятся люди, которые упиваются чувственными удовольствиями. Смысл жизни для этих людей в удовлетворении своих чувственных желаний. Образ Дон-Жуана, по мнению Кьеркегора, это тот образ, который лучше всего олицетворяет эстетического человека. Дон-Жуан – это демон удовольствия; можно сказать, что у него есть даже идея удовольствия, хотя рефлексии об удовольствии у него нет. Но существует и рефлектирующий Дон-Жуан – это Фауст, который предаётся чувственным удовольствиям, поскольку он познал всё. Истина его уже не интересует, он познал истину, поэтому для него остаётся лишь путь чувственных удовольствий.

Но этот путь неизбежно ведёт к страданиям. Человек всё время чувствует себя не удовлетворённым настоящим, его не устраивает чувственное существование. Поэтому человек начинает рефлектировать и переходит в своём развитии на вторую стадию – стадию этическую. Образ, олицетворяющий эту стадию, – Сократ. Этот переход необходим, потому что человек, ощущая недостаточность своего существования только как существа чувственного, осознаёт его как некоторое зло. Поэтому стадия этическая характеризуется прежде всего противостоянием между добром и злом. Человек воспринимает чувственное существование как некоторое зло, противостоящее чему-то более высокому, более доброму. В человеке возникает осознание противоположности между добром и злом. Появляется проблема критерия выбора, критерия нравственности, моральных ценностей. На второй стадии человек делает вывод о существовании чего-то общего, поддающегося не только чувственному познанию. Но «этическое, как таковое, есть нечто всеобщее, а всеобщее – это то, что применимо к каждому» (1, с. 53), а человек, прежде всего, осознаёт себя как личность. Поэтому такой разлад между человеком как личностью и добром и злом как общими категориями также не удовлетворяет человека. И тогда человек переходит на третью стадию – религиозную.

На этой стадии, утверждает Кьеркегор, происходит так называемое телеологическое устранение этического: религиозность устраняет этическую стадию. Это парадокс, но это действительно так, потому что этика подразумевает прежде всего существование объективных критериев нравственности, объективного добра и объективного зла.

Переход к религиозной стадии происходит потому, что человек испытывает разлад между осознанием себя личностью и существованием объективных этических ценностей. На этической стадии человек не ощущает себя индивидуальностью, личностью. Переходя на религиозную стадию, человек прежде всего порывает с общим. Поэтому религиозная вера у Кьеркегора это, прежде всего, вера индивида, личности, которая трактует мир прежде всего как парадокс, т.е. порывает с этикой, со всеми объективными ценностями, порывает с разумом, со всем объективным. В работе «Страх и трепет» он даёт такое понимание веры: «Вера – это как раз такой парадокс, согласно которому единичный индивид в качестве единичного стоит выше всеобщего, единичный оправдан перед всеобщим, не подчинён ему, но превосходит его, правда таким образом, что единичный индивид, после того как он в качестве единичного был подчинён всеобщему, теперь посредством этого всеобщего становится единичным, который в качестве единичного превосходит всеобщее; вера – это парадокс, согласно которому единичный индивид в качестве единичного стоит в абсолютном отношении к абсолюту» (1, с. 54–55).

Образ, лучше всего иллюстрирующий состояние человека на религиозной стадии, указывает Кьеркегор, это образ Авраама. Понять позицию Авраама, находясь на этической стадии, совершенно невозможно. Ситуация, когда Бог даёт Аврааму единственного, долгожданного сына, а потом требует, чтобы его принесли Ему в жертву, – ситуация абсурдная. Бог как бы отменяет Своё действие, что, с точки зрения человека, просто неразумно, а кроме того, принуждает Авраама совершить грех – убить человека, совершить то, что запрещено заповедью. И вот перед Авраамом встаёт проблема, что делать: жить по закону или слушаться Бога. Что важнее? Ведь в том и в другом случае это означает слушаться Бога. И возникает парадокс, возникает трагическая ситуация. Известно, как в этой ситуации поступает Авраам: он принимает решение повиноваться Божьей воле и принести в жертву своего сына, и происходит чудесное превращение: вместо сына он приносит в жертву агнца. Бог тем самым показывает правильность выбранного Авраамом решения. Правильность выбора Авраама показывает, что к религиозной стадии не подходят никакие этические критерии. Если Авраам отказался бы, предположив, что это искушение, то в таком случае Авраам поступил бы как человек, находящийся на этической стадии, а не как человек, верующий в Бога.

Именно благодаря такому парадоксальному, истинному пониманию веры в Бога Авраам и сохранил своего сына, ибо религиозная стадия всегда есть стадия парадоксальная. Она неподсудна человеческому разуму, и в этой парадоксальности проявляется истинное человеческое существование. И тогда становится возможным то, что Кьеркегор назвал телеологическим устранением этического. Это тот самый абсурд, тот самый парадокс, при помощи которого индивид осознаёт себя выше рода, ведь добро и зло – это всегда родовые понятия. На религиозной стадии человек должен осознать себя выше рода, т.е. выше общего, выше разума, выше добра и зла, должен осознать себя принадлежащим только Богу, который всё устанавливает: и добро, и зло, и разум, и все законы – этические, эстетические и т.д.

Поэтому истинная религиозность, истинная вера всегда осознаётся как парадокс, всегда связана с осознанием парадоксальности человеческого существования. «И вполне естественно, что парадокс, вера и догмат создают между собою тройственный союз, который выступает самой надёжной опорой и бастионом против всякой языческой мудрости», – пишет Кьеркегор в работе «Болезнь к смерти» (1, с. 321). А парадоксальность ощущается человеком прежде всего как противоположность единичного общему, оторванность человека от бытия. Поэтому такие категории бытия, как страх, ужас, трепет, – это прежде всего категории религиозные. Отсюда названия, которые Кьеркегор давал своим основным произведениям – «Страх и трепет», «Понятие страха», «Болезнь к смерти» и т.п. Эти работы действительно характеризуют суть его мировоззрения. Поэтому наличие у человека отчаяния – не в том смысле, как обычно это понимается, отчаяния как уныния, как греха, а в смысле осознания драматичности, трагичности бытия – это именно то знание, которое выделяет человека из мира животного, это осознание человека как христианина, которое возвышает его над языческим знанием. Языческое знание прежде всего предполагало включённость человека в мир природы, человек осознавал себя как часть природы. В христианстве человек прежде всего личность. Личность, испытывающая эмоции страха, ужаса, отчаяния. Только на религиозной стадии и происходит исцеление от отчаяния, парадоксальное исцеление от всех эмоций, в которых человек противопоставлялся бытию.

Отсюда вытекает, что религиозная стадия также неоднозначна и неоднородна. Кьеркегор указывает две стадии религиозности. На первой стадии человек только осознаёт себя как существо, оторванное от Бога, испытывающее бесконечную вину перед Богом и страх наказания за свою вину. Эта вина часто культивируется человеком для осознания абсолютной своей греховности, как это было у Лютера. На первой стадии религиозности невозможно стать истинно верующим, т.е. достигнуть спасения. Спасение осуществляется только тогда, когда человек осознаёт себя индивидуальностью, личностью, а это возможно только на путях соединения с Богом. Это соединение с Богом осознаётся посредством своего умаления. Первая стадия религиозности необходима для достижения второй стадии: унижающий себя возвеличен будет. Человек, умаляющий себя перед Богом, тем самым возвышается Богом и совершает прыжок в вечность, осуществляет своё собственное спасение. Именно в осознании этого парадокса Кьеркегор видит критерий истинности и, следовательно, правильность его собственной концепции.

Экзистенциализм – это целое течение, направление, которое даже нельзя назвать школой. Если попытаться характеризовать это направление, как-то обобщая его, то вряд ли попытка будет удачной. Можно найти какие-то общие формулировки, но они скорее будут носить характер исключения, чем некоторого правила.

Возникает экзистенциализм в 20–30-е годы XX столетия одновременно в разных странах – в основном во Франции и Германии, но представители экзистенциализма есть и в России, Испании, Италии. Жан-Поль Сартр, один из классиков экзистенциализма, в своей работе «Экзистенциализм – это гуманизм» провёл классификацию всех философов-экзистенциалистов, с которой тут же поспешили не согласиться другие философы этого направления. Но тем не менее классификация Сартра получила признание, так как она оказалась способной ответить на некоторые вопросы.

Вслед за Сартром принято различать экзистенциализм религиозный и атеистический. К атеистическим философам-экзистенциалистам относятся прежде всего Мартин Хайдеггер (1889–1976), Жан-Поль Сартр (1905–1980), Альбер Камю (1913–1960) и Морис Мерло-Понти (1908–1961). К представителям религиозного крыла экзистенциализма относят Карла Ясперса (1883–1969) и Габриеля Марселя (1889–1973). Сюда же можно с некоторой натяжкой отнести русских философов Николая Бердяева (1874–1948) и Льва Шестова (1866–1938). С натяжкой, потому что сами себя они экзистенциалистами не считали. Но так или иначе их работы (особенно некоторые работы Бердяева) с экзистенциализмом перекликаются.

Среди испанских мыслителей выделяются Мигель де Унамуно (1864–1936), которого относят также к предшественникам экзистенциализма, и Хосе Ортега-и-Гасет (1883–1955). Наиболее видным представителем экзистенциализма в Италии является Никколо Аббаньяно (1901–1977). Можно отметить и еврейского философа Мартина Бубера.

Мы рассмотрим философские взгляды Хайдеггера, Сартра, Марселя и Ясперса – именно эти мыслители изложили основные принципы экзистенциализма во всём его разнообразии.

Перу Хайдеггера и Сартра принадлежат основополагающие работы этого направления: «Бытие и время» Хайдеггера (1927) и «Бытие и ничто» Сартра (1943). Хайдеггер писал крайне сложно, читать его очень тяжело. В отличие от Хайдеггера, Сартр старался писать максимально просто, недаром он был не только известным философом, но и знаменитым писателем. Его пьесы и романы общеизвестны, и он был даже удостоен Нобелевской премии по литературе, от которой отказался, протестуя против буржуазности этой премии. В последний период своего творчества и жизни Сартр стал левым коммунистом маоистского толка, но особенности его радикализма мы рассматривать не будем.

Экзистенциализм как философия имеет достаточно богатое прошлое. Сами экзистенциалисты в числе мыслителей, повлиявших на их творчество, указывали на таких мыслителей, как Ф.М.Достоевский, Б.Паскаль, С.Кьеркегор. Конечно, их нельзя назвать философами-экзистенциалистами, но мыслили они в экзистенциальном духе. Следует различать философов-экзистенциалистов и философов экзистенциальных. Философ-экзистенциалист – это философ, принадлежащий непосредственно к этому течению, а философ или мыслитель экзистенциальный – это тот мыслитель, который переживает проблемы человеческого бытия, ищет ответ на вопрос не о сущности бытия, а о человеческом существовании.

Среди предтеч экзистенциализма в первую очередь надо назвать, конечно, Сёрена Кьеркегора. Но повлияла на формирование этого направления и феноменология Гуссерля, и философия жизни (в первую очередь Фридрих Ницше и Анри Бергсон). Некоторым образом можно причислить сюда и неокантианство, ибо Хайдеггер был учеником Риккерта. Одно время Хайдеггер был ассистентом у Гуссерля и считал, что он разрабатывает дальнейшие идеи Гуссерля и его феноменологию, хотя сам Гуссерль был в ужасе от идей своего ученика и поспешил от них отказаться.

Понятно, почему Кьеркегор является предтечей экзистенциализма, ибо настроение экзистенциализма – это прежде всего настроение человека, ищущего смысл своей жизни. Как пишет Альбер Камю в самом начале своей работы «Миф о Сизифе», «есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема – проблема самоубийства» (2, с. 223). Иначе говоря, это проблема смысла жизни. Если у жизни есть смысл, то кончать её самоубийством ни в коем случае нельзя. Если у жизни смысла нет, то почему бы не прервать её в любой момент, когда есть подходящий повод. Таким образом, может быть, шокируя, эпатируя сознание, и рассуждает Камю об этой философской проблеме. Так или иначе, все философы-экзистенциалисты – и Хайдеггер, и Ясперс, и Марсель – говорят об экзистенциализме как о философии человека, философии личности. Марсель, правда, избегает термина «экзистенциализм», называя свою философию неосократизмом, но смысл от этого не меняется. Так же, как и Сократ, который призывал вернуться к человеку и в первую очередь познать самого себя, Марсель призывает именно к этому и разрабатывает эту проблему примерно в том же направлении, что и Кьеркегор.

Почему предтечей экзистенциализма называют философию жизни Ницше и Бергсона, также понятно: акценты, которые делаются философами экзистенциализма, это прежде всего антисциентистские акценты. Это убеждённость в том, что наука не может познать человека, человек ускользает от научного познания, рассудочного, расписанного по полочкам или сведённого к математическим формулам. Человек гораздо шире, он парадоксален, противоречив, и самое главное – он свободен. А рассудок может постигать только необходимые, детерминированные связи природы, поэтому человек «ускользает» от рассудка, его надо познавать при помощи другой способности. Какой – нужно искать, но для философов-экзистенциалистов очевидно, что это не рассудок.

Декарт в начале XVII в. мог быть убеждён, что сущностью человека является разум, что человек «прозрачен» для разума. В конце XIX в. даже учёные стали понимать, что человек гораздо более глубок, широк и непостижим. В психологии открывается бессознательное, в физике возникает квантовая механика. Все науки с той или с другой стороны показывают ограниченность рассудка, а уж тем более философия, которая всегда прислушивалась к науке, и если даже не хотела быть построена по научному принципу, всегда оглядывалась на научное познание. Естественно, экзистенциалисты не могли остаться в стороне.

Иначе выглядит влияние на экзистенциалистов Гуссерля, который мыслил философию прежде всего как строгую науку. У Гуссерля даже есть статья, написанная в 1912 г. для российского журнала «Логос», которая так и называется: «Философия как строгая наука». И тем не менее именно положения Гуссерля послужили окончательным толчком, который побудил Хайдеггера и Сартра разрабатывать идеи экзистенциализма.

В чём здесь особенность? Проблема любой философской школы всегда упиралась в проблему субъекта и объекта. Ещё античные скептики (Секст Эмпирик) утверждали, что познание сущности предмета невозможно, потому что в этом познании всегда участвует субъект. Познание всегда есть познание для некоторого субъекта, а сущность объекта в чистом виде непознаваема. Эту вечную проблему философы решали по-разному. Одни утверждали, что разум и бытие тождественны, и тогда здесь никакого противоречия нет: субъект познаёт сам себя и тем самым познаёт весь объективный мир. А, например, Кант утверждал, что разум и объект совершенно чужды друг другу, и, следовательно, вещь в себе абсолютно непознаваема, но разум познаёт сам себя, и поэтому всё в порядке. Всегда разум оставался наедине с собой, с одной лишь разницей – или вещь в себе непознаваема, или она познаваема как факт самого же разума.

Тем не менее проблема субъекта и объекта не исчезала, потому что сами философы понимали, что человек, познавая сам себя, тем самым разбивает сам себя на субъект и объект, и в этом плане, например, у Фихте появляется разделение Я на делимое Я (познаваемое) и абсолютное Я (непознаваемое).

Итак, проблема остаётся. Поэтому тот призыв, который выдвинули философы жизни (прежде всего Ницше и Бергсон), призыв искать некоторое начало, объединяющее сознание и мир, субъект и объект, – не давал покоя философам не только на Западе, но и в России. Вспомним хотя бы Н.О.Лосского, основателя интуитивизма (в том же ключе философии жизни). Но решающими оказались мысли Гуссерля о том, что при познании достаточно познавать феномен, что феномен сам в себе содержит всё знание о предмете, что наш разум конституирует из себя весь предмет, всё знание о предмете. Эти рассуждения оказались ключевыми для экзистенциалистов. Как указывал Хайдеггер, это гениальное открытие, показывающее отличие феномена от явления. Раньше все философы рассматривали явления и утверждали, что в явлении или открывается сущность предмета или, наоборот, ничто не открывается. Но всегда явление противопоставлялось сущности, и это было моментом противопоставления субъекта и объекта. Гуссерль же показал отличие явления от феномена. Феномен несёт в себе всё содержание о предмете: и явление, и сущность. Феномен самодостаточен. Тем самым, исследуя методом трансцендентальной редукции феномены нашего сознания, можно познать всё бытие. Не только сущее (Хайдеггер делает различие между бытием и сущим: сущее – это объект, то, что противопоставляется субъекту познания, все предметы нашего мира), а всё вместе, слитое в некоторое непознаваемое целое, которое и есть бытие.

Сущее и бытие – ключевые понятия для понимания философии Хайдеггера. Раньше философы не делали различия между этими двумя понятиями, превращали бытие в сущее, и поэтому философия, по Хайдеггеру, становилась технической философией. В этом смысле она пыталась следовать за наукой, которая познаёт сущее. Она не ставит своей задачей познание человека. Она познаёт мир как сущее, но философы, следуя за наукой, сделали ошибку – они отождествили сущее и бытие. Поэтому человек и ускользал от научно-философского познания, и философия превращалась в «техническую» философию. Эта философия могла отвечать на какие угодно вопросы, кроме главного: вопроса о человеке, о его сущности, о смысле его жизни и т.п.

Особенность многих философов – стремление к введению новых категорий. Этим грешил и Хайдеггер. Прежняя философия, поскольку она исходила из ошибочного положения противопоставления субъекта и объекта, использовала свои категории, которые несли на себе печать этого противопоставления. И для того, чтобы построить новую философию, новую метафизику, нужны и новые категории. Поэтому вместо слова «категория» Хайдеггер употребляет термин экзистенциал, вместо «явление» – феномен и т.д. Есть и понятия, присущие собственно Хайдеггеру, например Dasein (слово, переводимое как тут-бытие). Слово экзистенция Хайдеггер пишет через дефис – эк-зистенция, тем самым отличая это понятие от аналогичного у Ясперса и Сартра. Читая «Экзистенциализм – это гуманизм» Сартра или «Письмо о гуманизме» Хайдеггера, надо быть готовым к тому, что одни и те же термины понимаются в этих работах по-разному. Ясперс также употребляет термины экзистенция и Dasein, но под экзистенцией он понимает то, что у Хайдеггера называется Dasein'ом, а Dasein'ом называет экзистенцию. Это не случайно. Философия – это не научное познание, и в творчестве таких философов, как Камю и Сартр, не случайно соединение литературного таланта и философского рассуждения. В творчестве такого академического философа, как Хайдеггер, возникает интерес к мифу, к поэзии. Для этих философов очень важно творческое начало в человеке как проявление его свободы, не ограниченной ничем, в том числе и различными категориями.

Если предыдущую философию Хайдеггер называл технической философией, то Сартр назвал эту философию «пищеварительной». Можно предположить, что он заимствовал этот образ у Фрэнсиса Бэкона, уподоблявшего философию пауку, который из себя самого (т.е. из своих пищеварительных функций) вырабатывает всё. Такая философия получается психологической, субъективной и потому неистинной. Образ паука – это дух, поэтому философия растворяет вещи в сознании. Не случайно философия всегда стремилась к идеализму, но это другая крайность, а крайностей Сартр старался избегать. Заслугу Гуссерля он видел именно в том, что тот избавил всю философию от крайностей материализма и идеализма. Правда, Сартр, в отличие от Хайдеггера, видит заслугу Гуссерля не в том, что он разработал учение о феноменах, а в понятии интенциональности. Интенциональность – это одна из сторон феномена, и главное в ней то, что феномен направлен на свой предмет. Если сознание направлено на свой предмет, то, следовательно, оно трансцендентно само в себе. Будучи направлено на бытие, сознание тем самым превращается в ничто. Сознание познаёт бытие, значит, оно не есть бытие. Тогда сознание, как говорит Сартр, есть дыра в бытии. Поэтому сознание может существовать только в мире, подобно тому, как дырка существует лишь в бублике. Но это означает только то, что сознание и бытие взаимно предполагают друг друга. Сознание конституирует бытие, но без бытия не может существовать.

Мартин Хáйдеггер. Проблемы онтологии оказываются не последними проблемами в экзистенциализме. Это может показаться странным, но это так. Пытаясь решить извечную проблему человеческого бытия, философы-экзистенциалисты сталкиваются с вопросами онтологии. Их онтология построена методом феноменологии, поэтому понимается она несколько иначе, чем у предыдущих философов.

Правда, учение о бытии в экзистенциализме весьма своеобразно, противоречиво и является необходимой частью учения о человеке. Бытие неотделимо от человека. Поэтому когда мы здесь говорим о бытии, то речь идёт о человеческом бытии. В этом ключе Хайдеггер вводит термин Dasein – «тут-бытие». Есть некоторый человек – Я, и бытие через меня, моё Я просвечивает. Бытие есть всегда Dasein, тут-бытие, моё бытие. Как таковое «бытие вообще» познать невозможно. Как только я обращаю своё сознание на что-либо, я тут же превращаю это «что-либо» в сущее. А что такое бытие? Бытие есть слитность сущего и субъекта. А это я могу чувствовать только в себе. Но я лишь один из множества людей, поэтому бытие есть «моё бытие», «тут-бытие», Dasein.

Познать бытие без учёта человеческого бытия в принципе невозможно. В этом и состоит причина противоречивости онтологии Хайдеггера – в том, что нет бытия вообще, оно всегда личностно, оно всегда «тут-бытие». Пример такой онтологии даётся в работе «Что такое метафизика». Размышляя о научном познании и пытаясь постигнуть сущность науки, Хайдеггер говорит о том, что научное познание всегда направлено на сущее. «Исследованию подлежит только сущее и больше – ничто; одно сущее и кроме него – ничто; единственно сущее и сверх того – ничто. Как обстоит дело с этим Ничто?» (3, с. 17). Иначе говоря, если мы говорим, что существует «только сущее и больше ничто», значит, существует и некое «ничто», и с этим «ничто» предстоит разобраться. Наука, по определению, отбрасывает «ничто», направляя сознание учёного только на сущее. Но смысл человеческого сознания в том, что мышление всегда содержит в себе отрицание: человек всегда может сказать «нет». Даже научное сознание, научное исследование говорит «нет», определяя истинное или неистинное. Но что первично? Отрицание и «нет» или «ничто»? Хайдеггер говорит, что отрицание и «нет» существуют только потому, что существует это самое «ничто». Возможность отрицания как действия рассудка и вместе с ней и сам рассудок, по Хайдеггеру, зависят некоторым образом от «ничто». Но как его найти? Найти его на путях рассудка невозможно. Поскольку рассудок направлен только на сущее, то мы можем сказать «это ничто» и таким образом определить «ничто» как нечто сущее. Но ничто не может быть сущим. Поэтому разум не может познать «ничто». «Ничто» может быть открыто не в разуме, а в чувстве – в ощущении тоски, заброшенности человека в сущем. Но есть и другая возможность такого открывания «ничто»: «Другую возможность такого приоткрывания таит радость от близости человеческого присутствия – а не просто личности – любимого человека» (3, с. 20), когда отношение к сущему становится совершенно другим. Таким образом, в сущее что-то вмешивается, и какое-то «ничто» существует. И открывается это «ничто» в состоянии ужаса.

Под ужасом здесь понимается не та способность ужасаться, которая сродни избытку боязливости. Ужас в корне отличен от боязни. Ужас – это какой-то оцепенелый покой (вспомните ужас у Кьеркегора), это ужас перед сущим. «Ужасом приоткрывается Ничто. В ужасе «земля уходит из-под ног». Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом» (3, с. 21). Всё сущее исчезает перед человеком, сущее в целом проседает. Поэтому жутко делается не конкретно тебе или мне, а человеку вообще. Именно человек есть то существо, через которое приоткрывается это самое «ничто». Тем самым Хайдеггер указывает, что человек есть существо, которое не только существует в сущем, но существует гораздо более глубоко, существует в «ничто», а сущее, «ничто» и человек – это и есть то самое бытие, о котором говорит Хайдеггер. То, что это «ничто» существует для человека, и в некоторых психологических состояниях его присутствие явно ощущается, показывает, что человек, по мнению Хайдеггера, «выдвинут в ничто». Он не просто находится в сущем, как деревья, камни и т.п., а он выдвинут в «ничто». Сартр сказал бы, что это дыра в бытии, а Хайдеггер говорит, что человек есть Dasein, «тут-бытие». Тут-бытие есть выдвинутость в ничто. А выдвинутое в ничто наше присутствие в любой момент уже заранее выступило за пределы сущего в целом. Этот выход за пределы сущего называется трансценденцией. Человек всегда трансцендентен по отношению к сущему, он всегда выходит за его пределы, он всегда есть единство сущего и «ничто», поэтому через него «просвечивает бытие», поэтому человек всегда есть тут-бытие, есть Dasein, поэтому он есть эк-зистенция. Этот термин Хайдеггер возводит к слову эк-стасис, экстаз: эк – вне, эк-стасис – стояние на выходе, эк-зистенция – стояние на выходе в истину бытия: «Стояние в просвете бытия я называю эк-зистенцией человека. Только человеку присущ этот род бытия. Так понятая эк-зистенция – не просто основание возможности разума, ratio; эк-зистенция есть то, в чём существо человека хранит источник своего определения» (4, с. 198). Хайдеггер противопоставляет это понятие слову existentia, которым оперирует католическая метафизика (экзистенция как существование, как характеристика сущего). Человеческая эк-зистенция отличается от существования вещей, как бытие отличается от сущего. Поэтому основной чертой человека является то, что человек имеет сущность, отличную от сущности вещей. Сущность человека покоится в его эк-зистенции. Это значит, человек сущностится так, что он есть тут, что значит, что он есть просвет бытия. Это бытие-тут и только оно имеет своей основной чертой эк-зистенцию, что значит эк-статическое внутри-стояние в истине бытия. Эк-зистенция всегда отличается от экзистенции (existentia). Скажем, животное имеет только экзистенцию. Поэтому животные несвободны, они не стоят в просвете бытия. А человек свободен, потому что он стоит в просвете бытия, он выдвинут в «ничто».

Мысль Хайдеггера восходит ещё к рассуждениям античных философов. По Пармениду, если бытие есть, а небытия нет, то в бытии нет никаких промежутков. Значит, в нём невозможно движение, невозможна множественность вещей. Множественность вещей и движение возможны только в том случае, если есть небытие. Если человек деятелен, как свободное существо, значит деятельность его возможна лишь в том случае, если существует небытие. Эта проблема ещё античная: Парменид поставил её, Зенон решал, Платон говорил о ней по-своему, Аристотель иначе, Плотин совсем по-другому – все они говорили о небытии. Поэтому проблема, которую ставят Хайдеггер и Сартр, это не новая проблема. Небытие есть, и несмотря на очевидную парадоксальность фразы («есть то, чего нет»), мы должны воспринимать это как нечто само собой разумеющееся. Dasein, эк-зистенция, просветы бытия и т.д. – это всё просто разные слова для выражения одного и того же философского вопроса.

Хайдеггер делает вывод, что философия экзистенциализма – это истинно гуманистическая философия, потому что, даже решая чисто онтологические проблемы, она всегда исследует прежде всего человека. Когда предыдущая философия исследовала сущее, она забывала бытие, и человек ощущал свою покинутость, то, что Хайдеггер называет безродностью. Безродность стала бытийной судьбой мира, а гуманизм экзистенциализма состоит именно в том, что он прорвал эту безродность. Человек есть сущее, бытие которого как эк-зистенции состоит в том, что это сущее проживает в близости с бытием. Человек – сосед бытия. Человек есть некоторое сущее, можно рассматривать его как животное, как предмет, как материальное образование, но это сущее, через которое просвечивает бытие. Поэтому экзистенциализм есть гуманизм в исключительном смысле. Это гуманизм, который мыслит человечность человека из близости с бытием. В этом опять же некоторое отличие Хайдеггера от других философов-экзистенциалистов. Это роднит его с ранним Сартром (который впоследствии отойдёт в сторону большего психологизма). Хайдеггер всегда был философом онтологического плана. Даже свой гуманизм он обосновывал тем, что возвысил человека. Он возвышает человека, потому что человек есть сосед бытия. И в этом гуманизме не человек играет главную роль, а бытийно-историческая сущность человека, благодаря её происхождению из истины бытия. Примерно то же самое, что говорит любой христианин в ответ на обвинение атеистов, что, называя человека рабом Божиим, мы тем самым принижаем его. Наоборот, христианство возвышает человека именно потому, что человек есть образ Божий, и этим он отличается от всей остальной твари. Примерно такой же смысл мы можем найти и у Хайдеггера.

То, что Хайдеггер понимает под «бытием», Ясперс называет словом Бог. Поэтому атеистический экзистенциализм Хайдеггера очень близок с религиозным экзистенциализмом. Существует и попытка религиозной интерпретации философии Хайдеггера. Так, греческий богослов X.Яннарас в книге «Хайдеггер и Ареопагит, или Об отсутствии и непознаваемости Бога» указывает на близость некоторых положений Хайдеггера христианскому богословию. Яннарас фактически отождествляет хайдеггеровское бытие с бытием божественным, поскольку и Бог, и бытие непознаваемы («Отказ приписывать Богу определения сущего, то есть подчинять божественную реальность и способ Его бытия интеллектуальным схемам, был формулирован в церковном богословии греческого востока за четырнадцать столетий до Ницше и Хайдеггера» ²⁶) и проявляются через личность человека. Правда, греческий митрополит Иоанн (Зизиулас) категорически не согласен с таким сближением хайдеггеровской мысли с христианством и настаивает на их кардинальном различии: во-первых, поскольку Хайдеггер онтологизирует смерть, которая рассматривается ап. Павлом как враг бытия; а во-вторых, связь, устанавливаемая Хайдеггером между временем и бытием, неприменима для христианства²⁷.

При построении своей онтологии М. Хайдеггер исходит из того, что категория бытия была утрачена в философии, когда появились такие античные мыслители, как Сократ, Платон и др. (здесь он согласен с Ницше). Пафос Хайдеггера состоит в том, что категория бытия ощущалась и правильно воспринималась только досократовскими философами. Поэтому он читает Парменида, Гераклита и посвящает этой теме ряд статей. Для описания именно бытия, которое раздваивается на сущее и субъект, Хайдеггер пользуется совершенно другими понятиями. Он считает, что категории, основные понятия философии, оказываются неправильными, поскольку описывают сущее, и поэтому вместо существующих категорий Хайдеггер вводит свои собственные понятия, которые он называет экзистенциалами.

Познакомимся с некоторыми из них. Основное произведение Хайдеггера называется «Бытие и время», и для описания бытия главным экзистенциалом является время. Время – это настолько многогранный экзистенциал, что оно описывается при помощи различных модусов. Время – это «горизонт бытия». Именно со временем связано всё бытие человека. Человек всегда ощущает себя существующим во времени, поэтому взгляд на бытие всегда осуществляется через время.

Человек всегда ощущает себя во времени, и с этим связана и его историчность, и ограниченность каждого конкретного человека в рамках своего существования на земле (рождённость и смертность). Прежде всего человек ощущает себя как существо смертное, и это бытие перед лицом смерти является одним из основных переживаний человека. Бытие перед лицом смерти или «бытие в смерти» является одной из основных составляющих экзистенциала времени.

Другая составляющая экзистенциала времени называется Хайдеггером "забота». По Хайдеггеру, забота – это отношение человека к ограниченности своего существования, прежде всего – ограниченности временной. Забота понимается по-разному, ибо время ощущается человеком с точки зрения трёх его основных составляющих: будущего, настоящего и прошедшего. С точки зрения будущего, забота – это «забегание вперёд». Забегание вперёд – это модус времени, взятый со стороны будущего, т.е. человек ощущает себя как некоторый проект; он всегда незавершён, он всегда стремится в будущее. Но стремление человека в будущее – это не просто беспочвенное стремление. Оно стоит на некоторой основе, которой являются прошлое и настоящее.

Прошлое и настоящее понимаются также не просто в рамках линейного времени; они воспринимаются сквозь призму человеческого бытия, сквозь призму отношения к миру, отношения к сущему, выдвижению из этого сущего в бытие, к тому, что Хайдеггер называет термином Dasein (тут-бытие). Поэтому модус прошлого у Хайдеггера означает заброшенность, фактичность. С точки зрения прошлого человек представляет собой некоторый факт бытия, факт среди сущего. Он «заброшен в бытии» и является фактом среди мира других вещей. А с точки зрения настоящего модус времени называется Хайдеггером «обречённость» (т.е. обречённость вещам), или «падшесть». Человек существует среди вещей, включён в их зависимость, и если рассматривать человека только лишь в настоящем, то он ничем не отличается от этих вещей. Если рассматривать человека с точки зрения прошлого и настоящего, он существует так же, как существует любое явление. Отличие человека в том, что он проект, он всегда устремлен в будущее, он всегда незавершён в отличие от всех остальных вещей и явлений настоящего мира. Это связано с тем, что время, являющееся основным экзистенциалом, сквозь который мы понимаем человека (мы помним, что человек – это единственное в мире существо, сквозь которое проступает бытие, а не только сущее), это время, по выражению Хайдеггера, «временится» из будущего. Поэтому человек существует как бы впереди самого себя, человек – это проект, и он всегда больше, чем он есть в настоящем. Сосредоточенность человека на будущем даёт ему истинное бытие. Только так можно познать чистую эк-зистенцию (выдвинутость вперёд) человека. Человек выходит из себя не только в бытийном аспекте, не только из сущего в ничто, но и из настоящего в будущее. Будущее в данном случае понимается как то, чего ещё нет, т.е. как некоторый аспект не-сущего, аспект ничто: прошлое уже было, настоящее есть, а будущего ещё нет.

Но не каждый человек может мыслить себя в будущем, осознать себя как бесконечное забегание вперёд, как бытие-в-смерти. Ощущение себя в будущем – это ощущение себя ограниченным, т.е. смертным. Только осознавая себя смертным, «заглядывая» в будущее, т.е. в смерть, человек начинает жить истинной жизнью. Но большинство людей живёт наоборот, рассматривая себя не из будущего в настоящее, не из бытия-в-смерти, а живёт в настоящем, и это своё настоящее существование проецирует на будущее. Для обычного человека будущее есть следствие прошлого и настоящего. Обычный человек как бы поворачивает время вспять, время для него идёт из прошлого в будущее через настоящее. И человек живёт именно так, в настоящем, используя своё прошлое, чтобы на этой основе прийти в будущее. Это бытие в настоящем – неподлинное бытие. Подлинное бытие – это бытие-в-смерти, бытие в будущем.

Если бытие в настоящем – это обречённость вещам, падшесть (почти христианская категория), то и человек, проецируя себя на будущее, также проецирует себя не как человека, не как лицо, существующее в бытии, а как факт, как некоторую вещь. Человек исчезает как проект. Он становится проекцией прошлого на будущее, просто фактом, человек превращается в вещь, и это – неподлинное бытие человека. Человек сам становится вещью среди вещей. Такого человека Хайдеггер называет термином Man (неопределённое «нечто» в безличных предложениях), и посвящает множество страниц критике такого неподлинного бытия.

Неподлинное бытие имеет различные формы существования: прежде всего, это массовая культура, это приоритет сциентистского познания, уверенность в том, что научная истина покрывает собой всё отношение человека к миру. Человек считает технику единственной целью своей жизни. Массовая культура и сциентистский подход к миру лишают человека его корней. В мире Man вроде бы всё течёт благополучно, человек живёт так, как все, но именно это и страшно. Потому что жить, как все, означает уподобиться вещам, ибо только вещи являются родовыми вещами, они подчиняются общему, человек же всегда уникален, единичен, личностен. Личностность нельзя постичь в неподлинном бытии, в мире Man. В мире Man не может быть эк-зистенции, поэтому человек должен уйти от этого мира неподлинного бытия, должен перестать быть Man, вещью. Надо порвать с сущим и бесстрашно посмотреть в лицо смерти. Только так можно осознать себя существующим в бытии и обрести свою собственную эк-зистенцию.

Но на это способны лишь немногие, и здесь Хайдеггер продолжает линию Ницше, разделяя мир людей на толпу и немногих. В отличие от Ницше, Хайдеггер не называет никого сверхчеловеком, но идея ясна. У Хайдеггера человек, могущий бесстрашно посмотреть в лицо смерти, всегда одинок, и это одиночество есть проявление сущности человека. Человек не может рассчитывать на чью-либо помощь – это полное одиночество, ибо только таким образом может быть достигнута человеческая эк-зистенция – в осознании и понимании человека как уникальности, личности со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если человек есть личность, то никакого отношения с другими людьми в этом плане быть не может: человек только личность, и всё. Здесь Хайдеггер расходится с Ясперсом и его взгляды во многом близки с взглядами Сартра.

Жан-Поль Сартр. Онтология Сартра тоже личностна и немыслима без участия в бытии человека. Эту мысль он развивает на примере человеческого сознания. Всякое сознание есть сознание о том, что сознанием не является. Поэтому по отношению к миру сознание есть ничто, дыра в бытии. Это делает сознание своеобразным доказательством существования мира. Мы не можем говорить, что сознание существует само по себе, а мир есть отражение этого сознания. Сознание всегда направлено на бытие, и поэтому бытие существует. Сознание как дыра в бытии невозможно без бытия, как дырка невозможна без бублика, так что солипсизм Сартру в данном случае не угрожает. Нельзя говорить о бытии без сознания, как нельзя говорить о сознании без бытия. Они составляют некое единое целое. В нём можно различить такие части бытия, как в-себе-бытие для-себя-бытие. Сартр не идёт по пути феноменологической редукции. Она, по его мнению, бессмысленна, ибо до всякой рефлексии о феномене внешний мир и так дан в сознании. Поэтому можно сразу переходить к анализу внешнего мира как бытия. В-себе-бытие и для-себя-бытие – это совершенно разные понятия. В-себе-бытие – это внешний мир, на который направлено сознание. Внешний мир – то бытие, которое сознанием не затронуто. А для-себя-бытие – это бытие, которое познано, когда бытие и сознание едины. Понятно, что это чисто умопостигаемая конструкция, но тем не менее она имеет отношение к реальности.

В отношении к в-себе-бытию Сартр выдвигает три аксиомы: «Бытие есть. Бытие есть в себе. Бытие есть то, что оно есть. Вот три признака, которые предварительное рассмотрение феномена бытия позволяет присвоить бытию феноменов» (6, с. 39–40). Сразу напрашиваются аналогии с аксиомами Парменида. Всё возвращается на круги своя. И выводы, которые делает Сартр, аналогичны парменидовским. Бытие-в-себе, пишет он, фактически цитируя Парменида, массивно, аморфно, непротиворечиво, плотно. В таком бытии нет ни изменения, ни отрицания, ни противоречия, ни движения. Это «сплошное» бытие.

Изменение и отрицание появляются тогда, когда в это бытие приходит человеческое сознание, т.е. в для-себя-бытии. Сознание конституирует из себя предметы, поэтому оно может быть направлено на один предмет и не направлено на другой. Поскольку по отношению к бытию сознание есть ничто, то сущность сознания – отрицание. Тем самым сознание, по выражению Сартра, расцвечивает весь мир, вплоть до того, что он приобретает характер отрицания. Через отрицание возникает и множественность, и движение. Отрицание – это организующий принцип бытия. А это возможно только в рамках человеческого проекта, т.е. существования человека. Бытие как изменчивое, как множественное, всегда существует вместе с человеком – та же мысль, которую мы встречаем и у Хайдеггера.

Для-себя-бытие – это царство свободы, а свобода существует только как дух, поэтому человек как существо разумное и духовное – это прежде всего для-себя-бытие. Движение и развитие, существующие в мире, существуют не в силу того, что бытие само движется, а есть следствие существования человека. Для обыденного понимания это странно: движение в мире существует только потому, что существует человек. Обыденное понимание сводится к тому, что человек движется, потому что в мире есть движение, и человек как некоторая вещь может двигаться точно таким же образом. Но человека, знакомого с философией Плотина, Августина и Канта, такой взгляд Сартра уже не может шокировать. Вспомним, что такое, по Канту, пространство и время? Это есть формы чувственного созерцания, т.е. они объективно в мире не существуют, они как бы навязаны миру человеком, поэтому не человек существует в пространстве и во времени, а человек придаёт миру пространственность и временность. Для христианина, воспитанного на Библии и знающего, что испорченность мира связана с грехопадением человека, этот взгляд также знаком. Почему вся «тварь стенает и мучится» оттого, что человек согрешил, оттого, что изменилось состояние человеческой души? Однако Сартр одинаково далёк как от Канта, так и от христианского взгляда на мир, но есть, как видим, и точки соприкосновения.

По выражению Сартра, «бытие для-себя... определяется как сущее тем, что оно не есть, и не сущее тем, что оно есть» (6, с. 38). Поэтому основная характеристика для-себя-бытия – это отрицание. Отрицанию даётся сущностная, онтологическая характеристика. Если для-себя-бытие есть человеческое сознание, то сущность человеческого сознания – это полная изменчивость. Сознание всегда абсолютно текуче, оно ни на один миг не бывает застывшим. Поэтому для-себя-бытие всегда раздвоено. Если оно раздвоено, то в нём существуют и противоречия.

Это самораздвоение человека имеет различные следствия. Во-первых, в отличие от вещей в мире, человек в мире свободен. Человек может совершить какой-то акт, а может его не совершить. Он всегда чувствует себя перед выбором, и это первое следствие раздвоения для-себя-бытия. Скажем, такой факт, что человек может поставить своё собственное существование под вопрос и задать знаменитые вопросы о смысле жизни: стоит ли жизнь того, чтобы жить (ср. Камю)? Это тоже раздвоение: никакая вещь не может поставить вопрос о своём собственном бытии. Камень, лежащий на дороге, не задумывается о том, правильно ли он делает, что лежит здесь и всем мешает. Человек же всегда в полном одиночестве и всегда думает: правильно ли я живу и в чём вообще смысл моей жизни, зачем я заброшен в этот мир?

Поэтому человек чувствует себя в раздвоении, человек вечно недоволен и тем самым устремлён в будущее. Человек всегда существует в будущем, он всегда находится в самораздвоении, т.е. в самоотрицании. Человек – это проект. Но человек может себя ощущать как проект с точки зрения будущего именно потому, что он существует в двух видах бытия – и в в-себе-бытии, и в для-себя-бытии. Поэтому человек самопротиворечив, он подвергает своё существование в этом мире вопрошанию и т.д. Но субъективная сторона, т.е. сторона собственно человеческая, сторона человека как для-себя-бытия, является определяющей. Именно поэтому человек прежде всего ощущает себя в будущем, а потом уже в настоящем и в прошлом. Поэтому человек никогда не может быть зависим от ситуации, в отличие от вещей. Человек живёт не так, человек прежде всего в будущем, поэтому нет такой ситуации в мире, которая могла бы человека подмять под себя. Человек, по Сартру, абсолютно свободен. Не относительно свободен, как это понимается в современной материалистической философии, а свободен абсолютно, именно потому, что человек прежде всего проект, прежде всего устремлённость в будущее. Это связано с тем, что время существует только лишь в для-себя-бытии. Время не присуще бытию-в-себе, оно возникает только как некий модус сознания, поэтому вещи не изменяются, ибо они не существуют во времени, во времени существует только человек, вернее, время существует только в человеке, являясь атрибутом его для-себя-бытия (ср. Кант).

Поэтому взятый с точки зрения трёх составляющих времени – прошлого, настоящего и будущего – человек, прежде всего, должен рассматриваться с точки зрения будущего (здесь тоже совпадение с Хайдеггером). Поэтому человек есть прежде всего возможность, а не действительность, он всегда больше, чем он есть. Такое явление в философии называется «превращённая каузальность», т.е. не прошлое определяет настоящее и будущее, а наоборот, будущее определяет настоящее и в свою очередь прошлое. Истинный смысл настоящего и тем более прошлого человека можно понять только с точки зрения будущего. Человек – это всегда выбор. Стояние перед лицом будущего и то, что человек – это всегда возможность, прежде всего осуществляется в том, что человек всегда ощущает себя перед лицом выбора. Зачастую человек не осознаёт этого, и, живя в мире вещей, сам превращается в вещь. Он подчиняется «истинной каузальности», что приводит к неподлинному бытию. Человек же должен всегда осознавать себя возможностью, ведь он всегда есть устремлённость в будущее.

Именно в этом Сартр видит сущность своей собственной философии. По выражению Сартра, суть экзистенциализма можно свести к фразе, что существование предшествует сущности: «...экзистенциализм... учит, что если даже бога нет, то есть по крайней мере одно бытие, у которого существование предшествует сущности, бытие, которое существует прежде, чем его можно определить каким-нибудь понятием, и этим бытием является человек» (5, с. 323). Что это означает? Сартр говорит, что любой предмет, в том числе существующий сам по себе или созданный человеком, существует постольку, поскольку у него есть некоторая сущность. Философия всегда мыслила так, что всё в мире, в том числе и человек, творится Богом. Бог есть существо, которое существует Сам по Себе, у Него существование и сущность совпадают (здесь Сартр использует формулировку Фомы Аквинского, который говорил, что в Боге сущность и существование совпадают, а в остальном мире сущность предшествует существованию). Исходя из такой томистской концепции Сартр утверждает, что обычный взгляд, в том числе и материалистический, возникает из того взгляда, что у каждой вещи есть некоторая сущность, которая определяет её существование. Хотя материалисты и отбросили Бога, это положение они оставили как ключевое. Экзистенциалисты же, по мнению Сартра, считают, что человек является существом, у которого, наоборот, существование предшествует сущности. Человек начинает существовать прежде, чем его можно как-либо определить. Когда младенец рождается, он весь устремлён в будущее, он весь полная возможность и никакая действительность. Младенца, который только что родился, никак нельзя определить: он уже существует, но сущности у него ещё нет. Поэтому человека нельзя определить, человеческой природы как таковой не существует, и человек является лишь тем, что он сам из себя делает. По мере своего роста, образования и возмужания он постоянно осуществляет какой-то выбор и таким образом сам себя делает: становится негодяем или праведником, гением или дураком. Никакой заданной сущности у него нет. Это главный принцип, из которого вытекают все остальные положения экзистенциализма. Человек всегда устремлён в будущее, и он сознаёт то, что он устремлён в будущее, в отличие от всех остальных вещей. Человек – это прежде всего замысел о будущем, а не существование в настоящем. То, чем человек станет, зависит от самого человека, поэтому человек ответствен за своё собственное существование. Но это не просто ответственность за самого себя, это ответственность и за всех людей. Человек, делая выбор, занимает определённую жизненную позицию. Это справедливо для всех жизненных ситуаций: например, женясь или выходя замуж, человек утверждает приоритет за моногамным браком и протестует против полигамии. Ибо человек всегда существует в обществе и, делая выбор, отвечает за всех людей. Осознавая свою ответственность перед будущим, перед самим собой и остальными людьми, человек понимается как «тревога». Это та самая тревога, которую Кьеркегор называл тревогой Авраама. Тревога не мешает действовать, наоборот, по мнению Сартра, она предполагает действие, сигнализируя человеку, что есть различные возможности. Это ситуация, сопутствующая выбору: находясь перед выбором, человек ощущает себя в состоянии тревоги.

Можно говорить о других категориях философии Сартра: «покинутости», «отчаянии» и т.п. Всякий раз, говоря об этих категориях, Сартр показывал, что «отчаяние» и «тревога» понимаются в экзистенциализме не так, как в обыденной жизни, ибо для обычного человек эти термины несут прежде всего негативное значение. Человек не любит быть покинутым, не хочет отчаяния, поэтому обычному человеку, которому эти философы проповедуют тревогу, заброшенность, отчаяние и другие подобные понятия, такая философия представляется негуманной, нечеловеческой. Сартр же объясняет, что отчаяние, с точки зрения экзистенциалистов, означает то, что человек существует постольку, поскольку он существует. Он зависит только от себя, и всё зависит только от человека. Человек не может ни на что надеяться и не может ни на что рассчитывать, даже на остальных людей, ибо остальные люди также абсолютно свободны и на них нельзя опереться. Поэтому экзистенциализм, с точки зрения Сартра, единственная философия, которая абсолютно возвышает человека, она выделяет человека из всего мира вещей, она показывает, что весь мир существует только в настоящем и прошлом, а человек существует только в будущем, и это совершенно иное бытие, поэтому экзистенциализм есть наиболее последовательная гуманистическая философия, это есть собственно философия человека, и она отнюдь не унижает человека. Унижать человека – значит приравнивать его к вещам. Только экзистенциализм делает из человека собственно человека, все же остальные философские учения превращают человека в объект, поэтому они негуманны.

Прежде всего, сущность экзистенциализма сводится к тому, что человек свободен – свободен настолько, что никто и ничто не может на него повлиять. Как пишет Сартр, даже если бы Бог и существовал, то ничто не изменилось бы, ибо свобода человека абсолютна. Ничто не может повлиять на человека, никакие внешние факторы, в том числе и Бог, который всегда понимается как нечто противостоящее человеку, воздействующее на него извне. Бог понимается как объект и уподобляется в этом смысле другим вещам. Поэтому экзистенциализм утверждает абсолютную свободу человека и, как пишет Сартр, «экзистенциализм – это не что иное, как попытка сделать все выводы из последовательного атеизма» (5, с. 344). Человек должен понять себя прежде всего свободным и поэтому абсолютно ответственным за свои поступки. Свобода, по Сартру, прежде всего соотносится с ответственностью, ибо ответственность есть устремлённость в будущее, ответственность за те поступки, которые человек собирается совершить.

Участник французского Сопротивления, Сартр в работе «Бытие и ничто» (которую начал писать ещё во время войны и завершил после войны) пишет о том, что «никогда мы не были более свободными, чем во время оккупации Франции», когда каждый француз чувствовал себя ответственным и за судьбу Франции, и за судьбу всего мира, поэтому был и абсолютно свободным. Из идеи абсолютной ответственности у Сартра рождается и идея абсолютной свободы. Свобода – это онтологический атрибут человека, это необходимый способ бытия сознания, это свойство для-себя-бытия. «Свобода – это как раз то ничто, которое содержится в сердце человека и которое вынуждает человеческую реальность делать себя, вместо того чтобы быть" (6, с. 452). Для-себя-бытие абсолютно изменчиво, ибо содержит в себе ничто, и это есть проявление его свободы. Поэтому сознание человека есть не что иное, как сознание свободы. Таким образом, сознание и свобода тождественны, и сущность человеческого бытия состоит в его свободе. «Человек не может быть то свободным, то рабом – он полностью и всегда свободен или его нет», – пишет Сартр (6, с. 452). Таким образом, у свободы не может быть сравнительных степеней: человек не может быть более свободен или менее свободен. Человек или свободен, или это не человек.

Что такое свобода, по Сартру? В обычном понимании свобода – это возможность делать выбор или возможность делать то, что хочется. Сартр прежде всего соотносит понятие свободы с автономностью выбора, т.е. с независимостью от каузальных связей в мире, с независимостью от причинно-следственных отношений в мире. Свобода противопоставляется причинно-следственным связям, каузальности мира. Свободное сознание не знает иной мотивации, кроме самого себя.

Сартр возражает против любой точки зрения, ставящей человека в какую бы то ни было зависимость от объективных факторов. Именно поэтому Сартр не согласен с фрейдизмом, который приписывает главенствующее значение в человеке бессознательным и подсознательным механизмам, воздействующим на его сознание. Сартр утверждает, что человек свободен абсолютно, это есть онтологический атрибут человека. Если свобода противопоставляется причинно-следственным связям в мире, если действующее лицо в любой ситуации – это человек, а не внешний мир, то ничто не может повлиять на человека. Никакое внешнее расположение вещей не может умалить человеческую свободу, ибо только через человека и существует свобода. Свобода никак не сополагается по отношению к причинно-следственным связям: это как бы два мира, два разных пласта бытия. Отсюда различные следствия.

Во-первых, пишет Сартр, нет такой ситуации, которая могла бы своей тяжестью задушить свободу. Во-вторых, нет такой ситуации, в которой человек был бы более свободен, чем в другой. Нельзя сказать, что человек, находящийся в заключении, и человек, живущий на свободе в обыденном понимании этого слова, свободны по-разному. Внешнее положение вещей никак не влияет на человеческую свободу. Но это воспринимается лишь тогда, когда человек ощущает себя человеком, т.е. не существует в мире вещей. Жертва, осознающая себя человеком, может быть гораздо более свободной, чем палач, который живёт, говоря языком Хайдеггера, в мире неподлинного бытия, в мире Man. В этом смысле ситуация, расположение вещей ничего не значит для человека. Эта ситуация приобретает какое-то значение лишь в человеческом проекте. Только человек, как существо свободное, проецирующее своё бытие из будущего на настоящее, может придать некоторый смысл ситуации.

Сартр утверждает, что любой человек, где бы он ни находился, может и думать, и делать для осуществления своей свободы. Ни одна ситуация не может ограничить свободу его действий, поэтому узник так же свободен, как и так называемый свободный человек, в том случае, если он живёт подлинным бытием. «...Мы не будем говорить, – пишет Сартр, – что заключённый всегда свободен выйти из тюрьмы – это было бы абсурдно, тем более то, что он всегда свободен желать освобождения – это было бы бессмысленной болтовнёй, однако он всегда свободен пытаться бежать (или освобождаться), то есть в каких бы условиях он ни находился, он может проектировать свой побег и познать ценность своего проекта, начав действовать» (6, с. 492–493).

Отсюда ещё один вывод – «обречённость человека в свободе». По выражению Сартра, «мы приговорены к свободе... брошены в свободу» (6, с. 493). «Я осуждён навсегда существовать вне своей сущности, вне движущих сил и мотивов моего действия; я осуждён быть свободным» (6, с. 451). Не каждый человек может выдержать это состояние абсолютной свободы и абсолютной ответственности. Человек боится свободы, он хочет уйти от неё и уходит в мир вещей, в мир неподлинного бытия, ибо свобода – это прежде всего ответственность, и она не может принести счастья человеку. Человек находит своё счастье, в мещанском понимании этого слова, только тогда, когда он отказывается от свободы, но даже отказываясь от свободы, человек всё равно делает некоторый выбор, поэтому человек не может уйти от свободы. Человек, что называется, брошен в свободу, приговорён к свободе, покинут в ней.

Эти работы Хайдеггера и Сартра были написаны до 50-х гг. XX в. Впоследствии философы несколько изменили свои взгляды, оставаясь, впрочем, на экзистенциалистских позициях. Социальная направленность философии Сартра всегда была очевидна, а в 50–60-е гг. он эволюционировал в направлении сближения с марксизмом. В своей работе «Критика диалектического разума» Сартр резко критикует диалектический материализм Маркса и одновременно приветствует его исторический материализм. Критикуя диалектический материализм, Сартр считает, что Маркс не понял бытие. Бытие есть только бытие-в-себе, и в нём никакой диалектики быть не может. Диалектика может быть лишь как бытие-для-себя, это область действия духа, сознания, именно там развивается исторический материализм, созданный Марксом. Марксизм, пишет Сартр, это непревзойдённая философия нашего времени, а исторический материализм – единственно верная интерпретация истории.

От абсолютной свободы Сартр переходит к концепции социально-обусловленной свободы, от картезианского ego cogitans он переходит к марксистски понимаемой практике, от чисто субъективного понимания свободы, субъективного понимания истины он переходит к признанию существования научного, объективного метода и т.д. В какой-то мере он порывает с концепцией «существование предшествует сущности»: человек у Сартра остаётся творцом своей судьбы, но уже не в такой степени, как раньше. Сартр примыкает к коммунистам, критикует буржуазный строй, отказывается от Нобелевской премии в связи с её происхождением от буржуазной собственности.

Кроме атеистического экзистенциализма существовало и религиозное направление. Наиболее ярко это течение представляют французский философ-католик Габриель Марсель и немецкий философ-протестант Карл Ясперс.

Габриель Марсель (1889–1973) предпочитал не называть своё учение экзистенциализмом по той причине, что экзистенциализм во Франции отождествлялся с именем Сартра, с которым Габриель Марсель был не согласен. И для того, чтобы отмежеваться от сартровского атеизма и его послевоенной погружённости в политику, Марсель стал именовать своё учение неосократизмом (см.: 7, с. 144). Ещё одна причина, по которой Марсель не называл своё учение экзистенциализмом, была энциклика Папы Римского (1950 г.), в которой папа осудил экзистенциализм, прежде всего, конечно, экзистенциализм атеистический, как учение, противоречащее догматам католической Церкви.

Основную цель своей философии Г.Марсель видел в борьбе против догматизма. Эту борьбу вёл в своё время ещё И.Г.Фихте, старавшийся свести всё к трансцендентальному идеализму, т.е. к субъекту. Фихте боролся с догматизмом в двух видах: с догматизмом материалистическим и догматизмом идеалистическим. Примерно такую же направленность можно проследить и у Марселя, причем Марсель в гораздо большей степени протестует против идеалистического догматизма, ибо, по мысли Марселя, идеализм извращает саму суть духа. Идеализм превращает дух в объект, тогда как дух – это всегда субъективное начало. Дух как носитель мысли, носитель активного жизненного начала – чувственного, эмоционального и т.п., не может быть объектом, поэтому идеализм, объективируя дух, извращает основные его моменты. По мысли Марселя, ошибка эта прежде всего заключается в том, что философия всегда исходила из субъект-объектных отношений; даже рассматривая дух как идею, она невольно представляла его как объект.

Субъект-объектному отношению Марсель противопоставляет эмоциональное отношение, отношение человека к тому, что он любит. Ведь эмоция – это всегда то, что соединяет. Объект и субъект в акте познания разделены, а в акте эмоционального отношения соединены: например, любящий и любимый не различают себя и считают себя единым целым. В этом аспекте просматривается основная дилемма, основное противопоставление философии Марселя. Марсель противопоставляет проблему и таинство. Вся философия, и наука в том числе, всегда рассматривала всё в проблемном ключе. Для мыслителя, учёного или философа, всегда главное место занимала проблема. По выражению Марселя, «там, где есть проблема, я работаю с данными, расположенными передо мной, но в то же время всё происходит так, как если бы я вовсе не обращал внимания на себя в процессе решения; я бы лишь подразумевался в нём» (8, с. 149–150). Проблема существует о том, что существует независимо от человека, независимо от мышления; в проблемном отношении объект всегда чужд субъекту и поэтому ускользает от него. Вместо проблемного подхода необходим подход в таинстве. Ведь даже формулируя некую проблему и пытаясь понять её совершенно объективно, не включая в неё свое собственное Я, исследователь понимает, что проблема захватывает и его тоже – целиком и полностью. В некоторых случаях возникает вопрос: кто я – вопрошающий об этой проблеме? О бытии? О себе? В этом случае возникает не простая проблема, а онтологическое вопрошание, таинство. Таинство всегда захватывает всего человека целиком: «...таинство – это проблема, которая распространяется на собственные данные, охватывает их и тем самым превосходит себя в качестве просто проблемы» (7, с. 82). В таинстве нет противоположности субъекта и объекта, Я и не-Я, таинство сливает их воедино, сливает человека и предмет его эмоций. Поэтому если в проблемном ключе всегда доминирует мысль, логика, то в таинственном плане логика преодолевается и доминирует некий другой способ отношения, в котором логика является лишь частным случаем. Проблема не уничтожается, просто разум, логика, субъект-объектные отношения – это отношения более низкого порядка, частный случай высшего отношения, которое является в таинстве.

В сфере проблем возникают многие неразрешимые вопросы, ибо проблема является лишь частным случаем гораздо более общего отношения внутри мира. Скажем, классическим вопросом для философии является вопрос о существовании мира. Вопрос очевидный, но тем не менее в философии этот вопрос не может быть решён, а в вопросе таинства, в вопросе эмоционального отношения этой проблемы просто не существует. Для любого человека мир существует, так как с миром человека связывают различные взаимодействия, в первую очередь эмоциональные, которые и доказывают существование мира. Поэтому метафизика, которая основывается на таинстве и которая исследует мир таинства, противопоставляется физике, которая оперирует в мире проблем.

Отсюда же и свойственная вообще всем экзистенциалистам критика Марселем неистинного бытия человека, которое сводится к вещному отношению. Вещное отношение, как отношение к миру вещей и к другому человеку как к вещи, – это порождение неправильного, проблемного подхода к миру. Вместо вещных отношений должно быть отношение человека к другому человеку как к такому же субъекту, должно быть отношение Я и Ты. Именно в таком отношении, в акте коммуникации снимается проблема субъекта и объекта. Отношения двух людей, со всем огромным богатством их эмоциональных отношений, не могут быть описаны в рамках логики. Когда в отношениях стёрта граница между субъектом и объектом, когда в таинстве исчезает различие и противоположность между Я и не-Я, такому человеку возможно то, что Марсель назвал онтологическое таинство, или таинство бытия. Само бытие, единое, в котором не расчленено Я и не-Я, субъект и объект, существует, поскольку существует Бог. И такому человеку, который преодолел субъект-объектные отношения и перешёл в мир таинства, даётся откровение. Вообще само таинство бытия возможно лишь в силу того, что существует откровение. Бог открывает Себя именно как некое Бытие, в котором не существует никаких противоположностей, и это бытие просвечивает сквозь экзистенцию человека. Поэтому, пишет Марсель, «надо покончить с идеей Бога-причины, Бога, сосредоточивающего в себе всю каузальность, или иначе, говоря более точным языком, с любым использованием в теологии понятия причинности. ... Возможно, сказал бы я... что Бог, чью смерть правдиво возвестил Ницше, был богом аристотелевско-томистской традиции, богом-перводвигателем» (7, с. 139). Место такого Бога должен занять истиный Бог христианства, Бог, с которым у человека существует молитвенная связь. «В этой перспективе как главенствующая должна рассматриваться идея благодати, и я бы даже сказал, что единственно исходя из неё мы можем, пусть очень неловко, подняться до утверждения – не существования, но присутствия Бога» (7, с. 142).

Карл Ясперс (1883–1969), так же, как и Г.Марсель, развивает религиозное направление в экзистенциализме. У Ясперса мы не найдём той эмоциональности, которой отличаются работы Сартра и Марселя, не найдём и той темноты мысли, которая присутствует у Хайдеггера. Ясперс тоже грешит нововведениями (экзистенциализм без этого не может); основная его проблема – это проблема снятия противоположности между субъектом и объектом, и здесь нельзя обойтись без неологизмов, но Ясперс тем не менее старается обойтись без эмоций и темноты.

Ясперс изучал в Мюнхенском университете философию и юриспруденцию, но юриспруденция разочаровала его ещё в молодости, ибо она, как заметил Ясперс, навязывает всем людям одинаковые принципы, одни и те же положения, которым они должны подчиняться. По мнению Ясперса, не каждый человек может выдержать такой примат закона над личностью, поэтому Ясперс заинтересовался психологией.

Он изучает психологию в Гейдельбергском университете и в 1913 г. становится доктором медицины, а в 1916 г. – профессором психологии в этом же университете. Этот период оказал значительное влияние на всё его дальнейшее творчество. Работы Ясперса психологического периода, по существу, плавно переходят в его философию. Философия, по мысли Ясперса, не может быть специальностью, философия – это прежде всего самопознание. Занимаясь психологией как познанием внутреннего мира человека, Ясперс, изучая труды философов, прежде всего Гуссерля, видит в его работах ключ к самопознанию человека и становится на путь философского осмысления человека вместо психологического.

Философствование для Ясперса – это не учение, каким является философия. Ясперс говорит, что философия исчерпала себя, и таких гениев, как Платон, Лейбниц или Спиноза, уже просто быть не может. Все возможные философские системы созданы, и главная задача философов состоит теперь в том, чтобы метод, разработанный философией, использовать для самопознания. Ясперс не случайно пишет множество фундаментальных работ, в которых исследует творчество различных философов. Одна из его работ называется «Великие философы», но у него есть и отдельные работы, посвящённые Платону, Августину, Ницше, в которых он изучает этих мыслителей со своей точки зрения. Таким образом, философия, по Ясперсу, есть некий экзистенциальный акт, в котором человек приходит к самому себе, поэтому философия не может быть наукой. Философия есть самопознание, она прежде всего субъективна, она не может быть объективной, поэтому Ясперс и разочаровался в Гуссерле, который стремился создать философию как строгую науку.

Философствование как инструмент самопознания (но также имеющее и объективную основу) стоит в центре внимания Ясперса. Он насчитывает три вида философствования в соответствии с трояким членением бытия. Во-первых, Ясперс различает бытие-в-мире. Это обычное существование, вещное существование, подразумевающее отношение к человеку как вещи, т.е. субъект-объектное отношение. Человек, существующий на таком уровне бытия, обладает лишь существованием, которое Ясперс именует словом Dasein. Ясперс использует те же термины, что и Хайдеггер, но в совершенно противоположном значении. Если у Хайдеггера термин Dasein обозначал истинное бытие, эк-зистенцию, а экзистенция (без дефиса) означала у Хайдеггера состояние неподлинное, то у Ясперса Dasein (тут-бытие, бытие в некотором месте) означает бытие человека именно как вещи, а экзистенция – это ноуменальный мир, мир свободной воли. Этот мир не сразу и не каждому можно заметить. Когда мы живём в обычном мире, т.е. ходим на работу, в магазины, на лекции и т.д., мы относимся к вещам и к людям именно на уровне существования. Но бывают такие моменты, когда человек вырывается из этого вещного мира. Такие ситуации Ясперс называет пограничными ситуациями. Это ситуации, когда человек оказывается лицом к лицу с другим планом бытия, в котором просвечивает экзистенция. В первую очередь сюда относятся, конечно, смерть, а также прочие ситуации, описанные у разных экзистенциалистов (вспомним у Хайдеггера понятие ужаса, когда земля уходит из-под ног). Человек вырывается из обыденного течения вещей, и философствование на таком уровне – это уже не знание, не ориентация в мире, каковым было философствование на уровне бытия-в-мире. На этом уровне философствование – это высветление экзистенции, это истинное самопознание человека, обнаруживающего в глубинах своего собственного Я экзистенцию, второй план бытия.

Но эта экзистенция может существовать лишь постольку, поскольку она соотносится с другой экзистенцией и с трансценденцией. Экзистенция (и здесь отличие Ясперса от других философов, таких, как Хайдеггер и Сартр) не существует одна, не существует сама для себя. Невозможно самопознание в отрыве от коммуникации (это роднит Ясперса с Марселем). Экзистенция всегда соотносится с другой экзистенцией, и эта соотнесённость выявляется в акте коммуникации, т.е. в общении личностей в истине. Именно здесь проявляется экзистенция как просветление второго плана бытия, и коммуникация оказывается возможной именно потому, что этот второй план бытия существует. Сам разум оказывается тождественным с неограниченной волей к коммуникации. Разум направлен на единое во всём сущем, поэтому разум противостоит прерыванию коммуникации (скрытая полемика Ясперса с Хайдеггером и Сартром, которые видели прежде всего субъективное самопознание человека). У Ясперса разум противостоит разрыву коммуникации. Именно в коммуникации высвечивает экзистенция, без коммуникации экзистенция непознаваема, и только коммуникация дарит человеку его подлинную сущность: «...только в коммуникации я являюсь самим собой, – если речь идёт о том, чтобы не просто впустую проживать жизнь, но исполнять её» (9, с. 38). Поэтому существует и нравственность. Нравственное отношение людей друг к другу – это отношение личностей в истине, это истинная коммуникация, а зло – это глухота к чужой экзистенции, и развивается оно из-за поверхностного общения, отношения человека к другому человеку не как к личности, а как к вещи. Неистинные отношения, неистинная коммуникация порождают зло.

«Как экзистенция мы имеем отношение к Богу – трансценденции» (9, с. 25). Только благодаря Богу человек может быть свободным, быть экзистенцией. Ясперс мыслит, как Кант: наличие свободы говорит о независимости человека от материального мира детерминизма и причастности его сверхприродному миру: «На вершине свободы, когда наши поступки являются как необходимые – не вследствие внешней необходимости неизбежного, не в силу природного закона, события, но как внутреннее согласие волящего, волящего так и никак иначе, – мы сознаём наше свободное бытие как то, что дано нам трансценденцией. Чем подлиннее свобода человека, тем более он уверен в Боге» (9, с. 27). Но благодаря свободе возможна и коммуникация. Следовательно, сама коммуникация существует постольку, поскольку существует трансценденция. В акте коммуникации экзистенция направлена на единое. Если экзистенция как второй план бытия высветляет человека как неповторимое существо, как личность, то трансценденция как третий план бытия есть подлинное единое, которое объединяет в себе и бытие-в-мире, и экзистенцию как единственное. Соотнесенность экзистенции с трансценденцией осуществляется в акте веры. Трансценденция абсолютно и полностью непознаваема. Философствование на уровне трансценденции есть метафизика – не метафизика Фомы Аквинского или Аристотеля, а истинная метафизика как идеал, к которому стремились все философы. Трансценденция непознаваема, но человек тем не менее стремится познать трансценденцию, стремится её помыслить. Но нельзя мыслить трансценденцию адекватным образом как саму трансценденцию. Сам термин, выбранный Ясперсом, должен показать, что трансценденция – это то, что превосходит всё, она трансцендирует нашу возможность познания. А если она превосходит всё, то она и сущности никакой не имеет.

Мыслить трансценденцию человек может лишь неадекватным образом. Мысля трансценденцию, человек, по выражению Ясперса, «вмысливает её в предметы», т.е. выражает трансценденцию на некотором более понятном ему предметном уровне. Человек, таким образом, выдумывает некоторые шифры. Именно в шифрах человек пытается познать трансценденцию. Эти шифры создаются в экзистенциальном акте веры. Это философская вера, и Ясперс чётко пытается отделить её от религиозной веры, веры обычных религий. Религиозная вера превращает шифры в символ и тем самым опредмечивает их, сводит трансценденцию на уровень бытия-в-мире. Истинная вера, которая понимает, что трансценденцию нельзя опредмечивать, понимает, что мысля её, мы всего лишь выдумываем некоторые шифры. Религиозная вера всегда есть вера во что-то. Скажем, вера в Бога – когда Бог предстоит человеку как некоторый объект. Поэтому в данном случае это не истинная вера, ибо субъект-объектные отношения – это всегда отношения некоторого знания. Представляя Бога в качестве объекта, религиозная вера как бы изменяет сама себе: она превращается в знание. Проблема отношения веры и знания на самом деле проблема ложная; в религиозной вере нет истинной веры, есть только знание, которое принимает вид веры. По сути же, как говорит Ясперс, «вера не может стать общезначимым знанием, но посредством моего убеждения должна стать присутствующей во мне» (10, с. 423). Отсюда идёт и критика откровения, ибо откровение есть откровение кого-то кому-то, т.е. опять имеют место субъект-объектные отношения. Бог в данном случае противопоставляется человеку, и человек по существу оказывается как бы вне Бога. В откровении нет веры, в откровении человеку даётся знание, вера выхолащивается. Но тем не менее религия имеет некоторую ценность, и Ясперс ставит перед собой задачу соединить религию и философию: религия, чтобы остаться правдивой, нуждается в совестливости философии, а философия, чтобы остаться наполненной, нуждается в субстанции религии.

После войны Ясперс разработал концепцию философии истории, концепцию «осевого времени». Ясперс обращает внимание на тот факт, что практически все мировые религии были созданы за период IV–VI вв. до Р.Х. (имеется в виду иудаизм, философия Платона и Аристотеля, буддизм и т.п.). По мнению Ясперса, этот период и был тем осевым временем, в котором просвечивает трансценденция, он является осевым временем для человека, через которое осуществляется дальнейшая коммуникация в глобальном её понимании, т.е. не как отношения между людьми, а как некий онтологический акт, имеющий не только пространственные, но и временные характеристики.

Литература

Кьеркегор С. Страх и трепет. М., 1993.

Камю А. Миф о Сизифе//Сумерки богов. М., 1989. С. 222–318.

Хайдеггер М. Что такое метафизика//Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 16–27.

Хайдеггер М. Письмо о гуманизме//Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 192–220.

Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм//Сумерки богов. М., 1989. С. 319–344.

Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. М., 2000.

Марсель Г. Трагическая мудрость философии. М., 1995.

Марсель Г. Быть и иметь. Новочеркасск, 1994.

Ясперс К. Введение в философию. Минск, 2000.

Ясперс К. Философская вера//Ясперс К. Смысл и назначение истории М., 1994.