Глава 1. Италия в начале I тысячелетия до Р.Х.

Уникальная черта истории и  самого феномена Рима в юридическом тождестве города – urbis и созданной им мировой империи, мира – orbis. Удивительным образом созвучие этих этимологически родственных слов воспроизводится и по-русски словесным оборотнем – Рим и мир. Схематически историю Рима можно представить в виде неуклонно расширяющегося политического пространства, поглощающего вначале страну латинов, потом Апеннинский полуостров, затем охватившего все Средиземноморье и в зените своего могущества вобравшего в себя огромную территорию от Шотландии до Сахары и от Гибралтара до Месопотамии, на которой проживала тогда четверть всего человеческого рода.

Обращаясь к истокам истории Рима, уместно рассмотреть ее контекст, ее пространственную среду: а эту среду составляла прежде всего центральная Италия, лежащая по обоим берегам Тибра, не только древний Лаций, но и весь современный регион Италии с таким названием, включающий значительную часть Этрурии; затем – вся Италия и, наконец, в более широком и отдаленном концентре, Средиземноморье и трансальпинская Европа. История Рима восходит к VIII веку до Р.Х., поэтому для введения в нее необходимо представить обзорно племенной мир Западной и Центральной Европы в первой половине I тысячелетия. Синхронная этой эпохе ситуация на европейском Востоке была охарактеризована ранее в контексте истории Эллады.

В начале I тысячелетия до Р.Х. в  западной и центральной Европе, восточную границу которой можно провести по Висле, Влтаве, верховьям Дравы и Савы, иными словами, оставив за ее пределами Карпаты, Паннонию и Балканы, зато включив в нее весь Скандинавский полуостров, преобладали индоевропейские языки. Ареал обитания европейских автохтонов сузился до окраинных территорий – севера Скандинавии, где на значительно более обширном пространстве, чем ныне, жили охотники и рыболовы, говорившие на одном из уральских языков,– этнические предки сохранившихся до наших дней саами, ближайшими соседями которых на юге были германцы, а на юго-востоке, в современной Финляндии, собственно финны – суоми.

Можно с  большой долей вероятности предполагать, что на  Британских островах процесс ассимиляции палеостровитян, и среди них носителей культуры создателей Стоунхеджа, кельтскими племенами далеко еще не завершился даже к середине тысячелетия. В Лигурии и Пьемонте, а также в Провансе сохранился ареал обитания лигуров, в долинах юго-восточных отрогов Альп жили Реты. Не ассимилированные кельтами автохтоны, и среди них прямые потомки носителей культуры колоколовидных кубков, оставались в разных регионах Франции, в особенности на ее Атлантическом побережье; племена, отдаленно родственные иберам, обитали тогда в Гаскони, тем более что и ныне в Пиренеях по обе стороны франко-испанской границы живут баски, давшие название Гаскони (древней Васконии).

На Пиренейский полуостров кельты уже проникли, но они подвергались там ассимиляции со стороны издревле населявших его ибероязычных племен, в культурном отношении стоявших, если так можно выразиться, на предцивилизационном уровне, сопоставимом с  тем, которого достигли современные им италики или македонцы. Туземные народы оставались хозяевами Корсики и Сардинии с ее многочисленными нигде не повторенными циклопическими сооружениями – нурагами, назначение которых до  конца не  выяснено до  сих пор, а  также Балеарских островов и Мальты, где первые каменные храмы появились за тысячу лет до египетских пирамид; но на побережье всех этих островов уже появились колонии финикийцев. В глубине Сицилии сохранился палеоевропейский народ сиканов, частично ассимилированный италиками – сикулами. На Апеннинах оставались еще острова доиндоевропейского населения: лигуров на северо-западе и мессапов на юго-востоке, которые, вероятно, не  были автохтонами, но  переселенцами с  доахейского Крита. Такими же мигрантами были и этруски, чья связь с пеласгами Эллады в высшей степени вероятна. Присутствие сохранившихся еще в начале I тысячелетия до Р.Х. носителей неизвестных палеоевропейских племен на территории Германии, Польши и Чехии, а также в Скандинавии вполне вероятно, но не выявлено ни археологически, ни топонимически, ни ономастически, поэтому остается в области гипотетического.

Большинство населения Западной и Центральной Европы в  начале  I тысячелетия составляли уже индоевропейские народы – италики, кельты, германцы, а также славяне и иллирийцы, большая часть которых к тому времени уже переместилась из европейского центра на Балканы, и, в меньшем числе, на Адриатическое побережье Апеннин. В разных регионах Европы – в Силезии, на побережье Венецианской лагуны, а также в Арморике, или Бретани, как впрочем, и в малоазийской Пафлагонии,– на основании этнонимических, топонимических или археологических данных фиксируется присутствие носителей еще одной группы индоевропейских языков  – венетов, ассимилированных в течение I тысячелетия до Р.Х. славянами, германцами, италиками, иллирийцами и кельтами. Сицилия и юг Италии стали зоной интенсивной колонизации из Эллады, отчего приобрели наименование Великой Греции.

Одним из  важнейших событий в  предыстории трансальпинской Европы явилось появление культуры гальштадта. Своим названием она обязана австрийскому городку на берегу горного альпийского озера вблизи Зальцбурга. Оба эти топонима связаны с  добычей соли в  этом крае, потому что древнее hall и современное немецкое Salz значат «соль». Добыча этого продукта велась в древности и в других городах, наименования которых образованы от слова hall: в немецком Галле и в двух русских Галичах: прикарпатском и заволжском. В связи с добычей соли уже в бронзовый век в Гальштадте выросло по тем временам огромное поселение.

В ходе начатых там в 1846 г. регулярных раскопок – первые случайные находки относятся к 1824 г.– было вскрыто более тысячи захоронений: около половины из них, относящихся к IX и VIII векам до Р.Х., совершено было после кремации; в более поздних могилах – VII и VI столетий – обнаружены скелеты. Поскольку Гальштадт расположен на стыке ареалов обитания иллирийских и кельтских племен, локализованных с большой достоверностью на более позднем этапе их истории, а иллирийские народы практиковали трупосожжение, кельтские же  – ингумацию, с  большой долей вероятности можно атрибутировать ранние гальштадтские погребения иллирийцам, а поздние – кельтам. Ввиду того что большая часть артефактов из  погребений IX и VIII столетий типологически принадлежит бронзовому веку и более определенно, культуре полей погребальных урн, в наше время к культуре гальштадта относят лишь находки, обнаруженные в захоронениях VII и VI веков.

В гальштадтском некрополе погребали вождей и знатных воинов. В могилах кельтского периода похоронены воины, останки которых клали на  повозки, помещали эти траурные дроги в  деревянных камерах, над которыми насыпали курганы. Рядом с воинами клали железные мечи и копья, а также керамическую посуду и разрубленные туши быков и свиней – эти припасы, как видно, предназначались для загробного пиршества. В Гальштадте было найдено более 6 тысяч артефактов: железные мечи, иногда с рукояткой, обложенной накладкой из бронзы или слоновой кости, кинжалы с железным клинком и бронзовой рукояткой, бронзовые топорики, железные наконечники копий и ножи, часто с изогнутым клинком. Кроме оружия, из некрополя были извлечены такие изделия из бронзы, как трензели с  защитными пластинами для конских уздечек, бляхи для поясов, браслеты, фибулы, бронзовая посуда: ведерки, чаши, блюдца. Керамические изделия, найденные в Гальштадте, выполнены вручную, без применения гончарного круга, украшены геометрическим орнаментом из линий и кружков. Дорогие изделия, вроде изящных бронзовых мечей, извлечены и из более ранних захоронений, что выразительным образом говорит о том, что в иллирийский период в некрополе предавали земле пепел останков военной знати.

По артефактам Гальштадта можно проследить постепенный переход этой культуры из бронзового века в век железный. Итальянский ученый Г. Мансуэлли представляет ее эволюцию следующим образом: «В хронологических рамках, которыми обозначают железный век, использовалось не только железо: новый металл заменяет бронзу не  сразу. Происходила медленная, постепенная замена, которая никогда не станет полной: сначала железо предназначалось преимущественно для производства оружия и орудий труда, бронза оставалась основным декоративным материалом. Железо было драгоценным металлом, использование которого впоследствии ограничилось отдельными фрагментами и деталями декора: стоимость его была действительно высока. Этот металл сложно было добывать и еще недостаточно хорошо умели его обрабатывать. Со временем, благодаря поиску и эксплуатации месторождений в широких масштабах, металл стал широко использоваться, заметили, что железные изделия более практичны, чем бронзовые. И в один прекрасный момент железо стало дешевле бронзы» (Мансуэлли, цит. изд., с. 103).

Впоследствии артефакты, подобные тем, что найдены в поздних захоронениях Гальштадта, обнаружены были в подкурганных могилах на обширном пространстве Центральной и Западной Европы: в верховьях Дуная, по берегам Рейна, на территории восточной, южной и центральной Франции, на севере и западе Швейцарии, на  севере Пиренейского полуострова, а  также на юго-востоке Великобритании – иными словами, повсюду, где, как предполагается, в середине I тысячелетия расселились кельты. В VI столетии самыми развитыми центрами гальштадтской культуры становятся Бавария и Бургундия. Но на восток и север от Гальштадта ареал этой культуры не распространился; самое многое, можно говорить лишь о ее влиянии на культуры занимавших эти территории германцев, славян, фракийцев и, что особенно удивительно, самих иллирийцев в местах их хорошо известного, в том числе и по литературным источникам, обитания: на Балканах и по Адриатическому побережью Италии. Хотя в  литературе можно встретить такие термины, как «фракийский», «венетский» или «иллирийский гальштадт», но по отношению к так обозначенным культурам более корректными будут их географически точные обозначения, вроде культуры бессарабь.

В генезисе гальштадтской культуры бесспорно прямое влияние территориально почти совпадающей с нею, но более ранней культуры полей погребальных урн, которая хотя и принадлежала носителям индоевропейских языков, при этом однако имела мощный палеоевропейский субстрат, чем и объясняется оседлый и по преимуществу земледельческий образ жизни населения, принадлежавшего этой культуре. Но зарождение гальштадтской культуры явилось все-таки глубоким культурным переворотом: во-первых, он знаменовал вступление трансальпинской Европы в железный век, а во-вторых, гальштадтские погребения принадлежат не мирным земледельцам, каковыми были обитавшие здесь ранее племена, хоронившие пепел своих умерших в скромных урнах, но знатные воины и всадники, так что удовлетворительным образом объяснить этот сдвиг причинами исключительно эндогенного характера невозможно.

Несомненно имел место интенсивный контакт с инокультурным миром, возможно, вторжение или даже прямое завоевание. В связи с этим историками, археологами, этнологами выдвигаются гипотезы, указывающие на  преимущественное значение разных культур, повлиявших на зарождение Гальштадта: на Малую Азию, на киммерийцев Северного Причерноморья и даже на этрусков. Так, по словам Т. Пауэлла, «деревянные могильные камеры под курганными насыпями указывают… на  восточный источник, из  которого черпали и  скифы. Либо на влияние культуры этрусков, чей помпезный погребальный ритуал с использованием повозок в те времена достиг расцвета» (Пауэлл, цит. изд., с. 47). Тем не менее Пауэлл склоняется все-таки к версии о туземном происхождении всадников, погребенных в Гальштадте: «Поскольку в ранней гальштадтской культуре элементы культуры полей погребальных урн преобладают, а в последующие фазы развития их значение в определенной степени сохраняется, можно предположить, что вожди, похороненные в  первых могилах, содержащих погребальные повозки и железные мечи, были местными жителями либо ассимилированными потомками смешанных браков» (Пауэлл, цит. изд., с. 47–48).

Вторая версия представляется более убедительной, при этом однако остается вопрос об  этнической принадлежности пришельцев или завоевателей, ассимилированных туземцами. Ответ может носить, естественно, лишь гипотетический характер, но предположение о вторжении киммерийского отряда в самое сердце Европы и о покорении им одного из многочисленных иллироязычных племен не кажется лежащим за пределами возможного, тем более что пронесшиеся грозой по Малой Азии и  Месопотамии киммерийцы заимствовали некоторые из культурных достижений высокоразвитых цивилизаций Востока. Впрочем, ценность этого аргумента ослабляется тем, что зарождение гальштадтской культуры восходит к более раннему периоду, чем возвращение киммерийцев с Востока.

Железная индустрия из Гальштадта стала распространяться затем на запад по всему кельтскому миру, а на рубеже VIII и VII столетий, в связи с продолжавшимся перемещением иллирийцев в  более теплые южные края, кельтизации подверглись и жители поселений, расположенных вблизи самого Гальштадта, включая и господствующую верхушку с ее смешанным происхождением. Бренные останки знатных господ, а не только простолюдинов, и  в  Гальштадте стали по  кельтскому обычаю предавать земле, а не кремировать, как это делали раньше по обычаю иллирийцев.

К VI столетию восходит первое литературное упоминание этнонима «кельты». Предшественнику Геродота логографу Гекатею принадлежит сочинение, написанное, вероятно, в самом конце этого века, которое не сохранилось, но известно по многочисленным цитатам из него у древних историков; и в нем там, где Гекатей описывает греческую колонию в земле лигуров Массалию, современный Марсель, упомянуты соседи лигуров – кельты (келтои). В еще одном цитировавшемся классическими авторами месте своей «Истории» Гекатей пишет о кельтском городе Нираксе, он не локализует этот топоним, однако исследователи с большой долей достоверности отождествляют его со страной, которая известна в  эпоху классической древности как Норик и которая располагалась на юге современной Австрии, в Штирии. Значительная удаленность Штирии от Прованса, на  территории которых проживал народ, одинаково называвшийся кельтами, свидетельствует о том, что к тому времени сложился мощный племенной союз, в который могли входить и не кельтоговорящие народы, но во главе которого стояло самое сильное племя или даже только род, исконно носивший имя кельтов, причем нельзя исключить, что этот этноним первоначально принадлежал инородным завоевателям, скажем, киммерийского происхождения, подчинившим себе многочисленные кельтоговорящие племена. Во всяком случае кельтские по своим языкам народы, сохранившиеся поныне на Британских островах, ни в те времена, ни в эпоху Цезаря, ни вообще когда бы то ни было в прошлом кельтами себя не называли, по отношению к ним «кельты» – это только кабинетый и литературный термин, употребление которого восходит к XVIII веку. А вот на самоназвание, по крайней мере, некоторых из этих племен проливает свет один древний памятник – «Массалиотский перипл», составленный в VI столетии до Р.Х. и дошедший до нас в цитатах из латиноязычной поэмы Руфа Фаста Авиена «Ora maritima» («Морская песнь»), написанной в IV веке от Р.Х. В этих цитатах говорится о том, что купцы из иберийского Тартеса – портового города, расположенного у устья Гвадалквивира, который поддерживал дружественные отношения с греками, бороздя воды Атлантического океана, побывали далеко на севере, в стране Эстреминде – современной Бретани и там узнали о том, что жители этой страны торговали с островитянами, обитавшими на Иерне и Альбионе. В  этих греческих транслитерациях легко угадывается древнеирландское Eriu (современное Eire, Ирландия) и Albu – так ирландцы называли Британию до X века от Р.Х. Названия островов, очевидно, соотносились с самоназваниями обитавших на них племен, тем более что в ирландском «эйре» отчетливо проступает распространенный в разных регионах индоевропейского мира (Индия, Иран, древняя Ариана в Афганистане, Ирон в Осетии) этноним «арья», который для некоторых научных школ стал преимущественно употребляемым обозначением языковой семьи, тождественным термину «индоевропейские», или «индогерманские», языки, а для школ ненаучных, и не только процветавшей в нацистской Германии, названием фантомной арийской расы. Зафиксированный в IV веке до Р.Х. этноним «претани» (отсюда Британия) мог с большой долей вероятности также существовать уже в середине I тысячелетия, в то время как относящиеся к тому же столетию упоминания галлов и галатов, очевидно, не содержат сведения о самостоятельных этнонимах, это всего лишь трансформации того же самого слова «кельты».

Кельты стали в середине I тысячелетия главным персонажем истории племенного мира трансальпинской Европы. В тени этого экспансивного, воинственного, легкого на подъем народа оставались не зафиксированные относящимися к этой эпохе литературными памятниками или хотя бы фрагментами текстов, известные лишь по артефактам из раскопок, этнологическая интерпретация которых представляет известные трудности, германоязычные и славяноязычные племена.

Тем не менее на основании археологических данных можно заключить, что в начале I тысячелетия до Р.Х. продолжалась ранее начавшаяся инфильтрация славян из ареала их первоначального археологического выявления, совпадающего с регионом Тшинецкой культуры, на земли, расположенные к западу и югу от него – в Силезию и в междуречье Верхнего Дуная, Одера и Эльбы, где в предшествующее тысячелетие сложилась более развитая Лужицкая культура, первые носители которой гипотетически принадлежали одному из венетских племен, чей этноним был в результате этой инфильтрации и ассимиляции усвоен славянами. В течение всего I тысячелетия, после того как западный маршрут славянской экспансии был перекрыт кельтами, ареал обитания славян расширялся в направлении на юг и  восток. Перебравшись через невысокие Судеты, славяне заняли север Чехии и оказались в ближайшем соседстве не только с постепенно вытесняемыми из нее иллирийцами, но также и с кельтами, напиравшими там, как и в верхней Австрии, с запада на иллирийцев и заодно остановившими славян в их продвижении на благодатный юг.

Другие славянские племена переместились в  Моравию и в северные предгорья Карпат, на польско-словацкой границе, и далее в верховья Днестра – на Волынь и в Галицию. Там они оказались в тесном соприкосновении с фракийскими карпатодаками с их сильным палеоевропейским субстратом, восходящим к культуре триполья. Высотская культура, названная так по месту раскопок, расположенных вблизи волынского города Броды, которую М. Гимбутас считает исключительно славянской, принадлежала, вероятно, этнически смешанному населению со старым фракийским и новым славянским компонентом, постепенно и мирно вытеснявшим, лучше сказать, ассимилировавшим фракийцев, которые, обитая в значительном удалении от балканских фракийцев, соприкасавшихся с Македонией и эллинскими колониями, несопоставимо уступали своим южным сородичам в культурном развитии. В конце VIII века на славянский мир распространяется культурное влияние Гальштадта, он вступает в ранний железный век – в относящихся к этому времени погребениях на всей территории расселения славян появляются железные изделия.

В первой половине  I тысячелетия германцы обнаруживают большее домоседство в  сравнении не  только с  кельтами, но и со славянами. Из своей прародины – южного побережья Северного моря и Балтики, от устья Рейна до устья Одера, и Ютландии  – они продолжили начатое еще в  конце предшествующего тысячелетия постепенное освоение Скандинавии, продвинувшись из южной Швеции в ее центральную часть, а также на юг Норвегии. Распространение германцев на восток, в сторону Вислы, было приторможено обитавшими там западными балтами. Пределом экспансии германцев на юг были места обитания славян по Заале, Шпрее и Варге. Влияние Гальштадта на культуру германцев может быть отнесено к тому же периоду, в который оно обнаружилось и в славянском мире. Исходя из истории германских языков в последующие эпохи, можно заключить, что дивергенция германского праязыка на две ветви, одна из которых ведет к скандинавским и исчезнувшим восточногерманским, а другая – к западногерманским языкам, началась уже в обозреваемый нами период.

Ареной большой европейской истории первого тысячелетия была не только Эллада, но и Италия. Страна, которая называлась так до Пунических войн, ограниченная на северо-востоке исторически знаменитой, но  географически ничтожной речкой Рубиконом, была меньше одноименного с нею современного государства, совпадая с Апеннинским полуостровом и  расположенными поблизости от  него небольшими островами в Тирренском море: Ильвой (современной Эльбой, более всего известной как место первоначальной ссылки Наполеона), и Капреей, или Капри, который в России хорошо знают потому, что там долго жил Горький и не столь долго Ленин, а в древности там находилась резиденция императора Тиберия. Долину По в середине I тысячелетия заселили галлы. Лишь в  последние два столетия до  Р.Х. транспаданская Италия была завоевана Римом и постепенно романизована колонистами.

Аппениский полуостров находится посреди двух других больших полуостровов, глубоко врезающихся в Средиземное море: Балканского и Пиренейского, протянувшись в юго-восточном направлении узкой лентой шириной примерно в 200 и длиной в  одну тысячу километров. В разительном контрасте с  изрезанной береговой линией Эллады берега Апеннинского полуострова, омываемого на западе Тирренским, на востоке Адриатическим и на юге Ионическим морями, отличаются изрядной прямизной, что упрощает региональное расчленение Италии, несмотря на значительно большую в сравнении с Грецией, протяженность этой страны. Берега Италии лишены глубоких бухт, изобилуют отмелями и потому не столь удобны для мореплавания, как берега Эллады.

Италию в ее относительно позднем составе, каким он сложился после завершения процесса романизации Транспадании, географически можно разделить на следующие области: южные склоны Альп, включающие Южный Тироль и Пьемонт; Падуанскую равнину, совпадающую в основном с Ломбардией и Эмилией-Романией; отделенное от нее на западе южными отрогами Альп Лигурийское побережье – знаменитую Ривьеру; Этрурию, ядром которой является современная Тоскана, но которая в древности доходила на юге до берегов Тибра; собственно Лаций; Кампанию и Луканию на побережье Тирренского моря; а на Адриатике – Циспаданскую Галлию; Пицений, приблизительно совпадающий с  современным регионом Марке; и Апулию, очертанием береговой линии в своей южной части образующую каблук пресловутого сапога, в древности называвшегося по имени обитавшего там племени Калабрией, носком которого является древний Бруттий, на который впоследствие был перенесен топоним Калабрия. По центру полуострова протянулись вершины Апеннинских гор с непотухшим вулканом Везувием, расположенным вблизи Тирренского моря. Несмотря на свою значительную протяженность, орографически и климатически эта территория – от Умбрии до Самния, или современных Молизе и Абруции, – представляет собой единое целое.

На севере Италия отделена от континентальной Европы Альпами. Там находится самая высокая вершина страны – ГранПарадизо, высота которой превышает 4 тысячи метров. Южные склоны Альп отличаются особенной крутизной. Поэтому заселены в основном лишь подножия гор. Итальянские Альпы – это страна прекрасных горных озер, в том числе и тех, что принадлежат к числу самых обширных по площади водной глади в Западной Европе – прославленных знаменитыми пейзажистами Комо, Лаго Маджоре, Гарда. В Альпах не только горные склоны, но и долины зимой покрывает снег, весной и осенью часто идут дожди, лето прохладное, в особенности вблизи озер. И все же на южных Альпах климат мягче и теплее Тироля. Эту разницу в климате, в самой атмосфере страны, робкое еще в ней дыхание юга остро почувствовал сразу за альпийским перевалом меткий наблюдатель Гете, совершивший описанное им самим путешествие в Италию через Альпы: «Все, что произрастает высоко в горах, здесь живее и крепче, солнце сияет ярче, тут вновь обретаешь веру в Бога… У реки и выше, по склонам, земля так плотно и густо засажена, что кажется: одни растения могут задушить другие – виноградники, кукуруза, ежевика, шелковица, яблони, груши, айва и орешник… А когда приходит вечер и в нежном воздухе на  вершинах гор покоятся легкие неподвижные облака, и потом, сразу после заката солнца, раздается пронзительный крик цикад, чувствуешь себя в этом мире у себя дома, а не в укрытии или в изгнании. Словно ты здесь родился и был воспитан и вот вернулся домой после добычи китов в Гренландии» (Goethe, cit. op., Bd. 10, S. 25). Западные Альпы в Пьемонте богаты залежами железной, а восточные – медной руды. В Альпах издревле добывали золото. Железо, медь и олово из местных руд выплавляли также на юге Этрурии и на острове Ильва, серебро в Бруттии.

Равнина шириной более 100  километров, протянувшаяся с запада на восток по берегам полноводного Падуса, или По, с его многочисленными притоками – Тицианом, Большой и Малой Дурией слева и Требией и Пармой справа, плодородна и удобна для земледелия, хотя местами, в особенности в устье Адриатики, сильно заболочена. Тут, как и в иных удобных для земледелия регионах Италии, уже в древности сеяли пшеницу, полбу, ячмень, выращивали лук, чеснок, бобовые культуры, а  также лен. По берегам По расположены прекрасные пастбища с сочным и питательным луговым разнотравьем. Климат в Ломбардии мало отличается от нормандского и южнобританского, причем, если лето там теплее, чем по берегам Ла-Манша, то зима, в большем удалении от Гольфстрима, прохладней, часто выпадает снег, в иные годы он не тает целыми неделями; и все же зимой в Ломбардии суше и солнечней, чем на Атлантическом побережье Европы. Дожди идут во все времена года, но всего больше их выпадает в мае и октябре.

Лучший климат в Италии – в Лигурии – на Ривьере: здесь тепло зимой, теплее, чем даже в Сицилии или Тунисе, январская температура редко опускается ниже нуля, в среднем приближаясь к 10 градусам по Цельсию; лето не жаркое, и воздух отличается особенной сухостью из-за того, что преобладающий в этой местности северный ветер, спускаясь с альпийских вершин, успевает согреться, а носимые им облака проливаются дождем выше в горах, так что дожди в Лигурии редки, они бывают там лишь весной и осенью. на узкой равнине и по нижним склонам гор зреют виноград, персики, маслины, а также цитрусовые, которые, впрочем, не выращивались здесь, как и вообще где бы то ни было в Италии, в древности.

Климат Тосканы, или древней Этрурии, мягкий и теплый, но зима прохладней, чем в Лигурии, а весна, лето и осень заметно более влажные. Покрытая невысокими горами, Этрурия со  своими красноземами удобна для пашенного земледелия, садоводства и виноградарства, и не только на теплом побережье Тирренского моря, но и в более прохладных долинах предгорий и на пологих горных склонах. Выше в горах выгоднее заниматься скотоводством – издревле в Тоскане, как и во всей Италии, подобно континентальной Европе, разводили крупный и мелкий рогатый скот, свиней и лошадей, а также домашнюю птицу. в отличие от собак, прирученных в Италии еще в эпоху неолита, кошки, а также кролики импортированы в эту страну во времена императоров, значительно раньше завезены были ослы – в Италии уже в древности умели путем скрещивания их с лошадьми выводить мулов и лошаков. В лесах Италии обитают волки, лисы, кабаны и зайцы, в горах – серны и газели, в древности водились давно истребленные там медведи.

Существенных отличий ни в климате Лация, ни в его флоре и фауне от Этрурии нет, но юг берет свое, и Лаций теплее и суше, чем Тоскана, как в свою очередь Кампания жарче Лация, хотя и без резких перемен. Окрестности Рима в устье Тибра по его южному берегу сильно заболочены, причем эти болота в прошлом несли угрозу для жизни местных жителей, страдавших и погибавших от частых эпидемий малярии. Малярия была до  недавних пор бичом для жителей и  в  других регионах Италии: в дельте по, на тирренском берегу от Ливорно до Террачины, и даже в Апулии, несмотря на ее жаркий и сухой климат. Помптинские в устье Тибра и тосканские болота в древности считались труднопроходимыми.

Расположенные на юго-восток от Рима, по древней Аппиевой дороге, невысокие Альбанские горы отличаются поразительной красотой. Об этой местности с поэтичным проникновением в ее душу, в, как говорили древние, «genium loci», писал Шатобриан: «нет ничего прекраснее, чем линии этого горизонта, чем постепенное возвышение планов и замыкающие все, тонкие, бегущие очертания гор. долины часто принимают здесь вид театра или римского цирка, их склоны падают террасами, как будто могучая рука римлян преобразовала самый лик этой земли. Особая дымка, окутывающая дали, смягчает все формы и отнимает у них то, что могло бы показаться слишком резким или слишком угловатым. Здесь никогда не бывает темных или тяжелых теней. Ни в скалах, ни в листве деревьев здесь нет таких темных масс, в которых не таилось бы немного света, все поверхности, благодаря такой связи оттенков, переходят одна в другую, и нельзя определить, где кончается один цвет и где начинается другой» (цит. по: П.П. Муратов. Образы Италии. М., 1994, с. 280).

Климат становится вполне средиземноморским, с жарким летом и мягкой зимой, в Лукании и Калабрии. На юге Италии все чаще встречаются кипарис, олеандр, лавр, мирт и вечнозеленые кустарники. Но пальмы, агавы и кактусы, в изобилии произрастающие там ныне, в древности были неизвестны и завезены туда из Африки и Америки.

На Адриатическом побережье от Циспаданской Галии, примыкающей к устью По, до Апулийской Месапии на крайнем юге полуострова лето жарче, а зима холодней, чем на Тирренском побережье; здесь значительно суше, чем в Тоскане; в Апулии дожди выпадают редко, и  засуха в  прошлом являлась серьезной угрозой местному земледелию. В  древнем Пицене Апеннинские горы близко подступают к морю, прибрежная равнина узка, но большую часть Апулии составляет исключительно плодородная степная равнина с черноземной почвой – это и житница Италии, и земля, особенно благоприятная для культивирования маслин.

После Альпийской области самый суровый климат в Италии в  ее центральной части, на  Апеннинских горах  – в  Умбрии и древнем Самнии, или современной Абруции. Здесь посреднеевропейски снежно зимой, не  жарко летом и  выпадает особенно много дождей. О  ландшафте горной Умбрии отечественный знаток Италии и итальянского искусства П.М. Муратов писал: «Сочетание широких, открытых долин со снежными горными цепями, блистающие серебром извивы тихих рек, поля, усаженные старыми ивами, по которым вьются столетние лозы, одинокие тополя, поседелые оливковые рощи на склонах, ряды древних городов, рисующиеся строгим силуэтом на каменных ребрах гор,– вот главные черты этого пейзажа. Это один из старейших виноградников Италии… Земля плодородна, водяные мельницы на Клитумне не оскудевают полным и веским зерном» (Муратов, цит. изд., с. 366). Хлеб, больше полбу и ячмень, чем пшеницу, сеяли в Умбрии и в древности, и все же в хозяйственном отношении это была по преимуществу земля тучных пастбищ, а не колосящихся нив. Апеннинские горы богаты строительным и поделочным камнем, в особенности разнообразными видами высококачественного мрамора.

Несмотря на свою значительно большую территорию, чем Эллада, Италия, как уже было сказано, уступает ей протяженностью береговой линии, не говоря уж об отсутствии в Италии какого бы то ни было аналога Архипелагу с его бесчисленными островами. Поэтому рыболовство, как, впрочем, и кораблестроение, в  Италии не  составляло столь значительной части народного хозяйства, как в  Греции, но  рыбу издревле ловили и по берегам моря, и в По, и в горных реках, несущих свои воды в Тирренское море,– Арно, Тибре и Вольтурне, во впадающих в Адриатику Рубиконе, Метавре, Ауфиде, а также в озерах, не только в альпийских, но и в Тразименском в Этрурии, Альбанском и Регильском в Лации, в Фуцинском озере в Самнии. В морях ловили моллюсков, в Таррентинском заливе добывали раковины, из которых выделывали драгоценный пурпур.

Климат Италии до середины I тысячелетия от Р.Х. был заметно более прохладным и влажным, чем ныне, поэтому в субтропическую растительную зону тогда входили только Ривьера, Кампания, Лукания, Брутий и Апулия, а в остальных регионах и флора и фауна имели в древности среднеевропейский характер. Лесов было больше, и в них решительно преобладали лиственные породы деревьев, обнажающихся в  зимнее время: склоны гор и равнины покрывали дубовые, буковые, грабовые и каштановые рощи. Даже знаменитые римские пинии, искони произраставшие в Лации, в древности были редки, и лишь в позднейшие времена распространились благодаря искусственным посадкам. Что же касается фруктовых пород, то издревле в Италии выращивали яблоки, груши, виноград, на юге также гранаты, а вот апельсины и даже персики и вишня в эту страну завезены.

Сама суровость и жесткость римского характера, столь разительно отличающегося от пластичного, эмоционального и мягкого психотипа современных итальянцев, до известной степени может объясняться переменой климата, хотя несравненно более важное значение в этом контрасте имеют другие причины: и  уникальность римлян среди италиков, которые, очевидно, и в древности не обладали железной римской несокрушимостью, и сугубая суровость существования в древние времена, принуждавшая к ожесточенной борьбе за выживание как личное, так и племенное, и многочисленные расовые смешения, имевшие место в позднейшей истории, – на сложение итальянского национального характера оказал влияние не только жесткий тип завоевателей-германцев, значительно более интенсивным было более раннее воздействие пластичного эллинского, а также подвижного сирийского типа, причем проводником этого влияния явилась не столько кровь, сколько культура. Еще большее значение в  трансформации национального склада души имело смягчающее нравы, преображающее и  отдельные человеческие личности и целые народы христианское просвещение. И все же климатический фактор в этнопсихологии не следует игнорировать вовсе.

В III тысячелетии до Р.Х. обитавшие в Италии племена вступили в эпоху халколита, научились выплавлять медь. Следующее тысячелетие – это уже бронзовый век. В северной Италии, в Падуанской области, в этот период существовала террамарская культура, получившая название от итальянского словосочетания terra marna (жирная земля). Это название связано с тем, что артефакты террамарской культуры – бронзовые топоры, копья, шилья, керамические черепки, а также кости домашних животных, зерна злаков и виноградные косточки – извлекаются при раскопках из  мусора, смешанного с  землей. Поселения носителей этой культуры располагались по берегам рек и озер. Деревянные жилища, как полагает большинство исследователей, террамарцы ставили на сваях, но некоторые археологи считают обнаруженные при раскопках столбы не сваями, а частоколом из ограждений. Своих покойников они кремировали, а пепел погребали в глиняных урнах.

В конце XIX века, после того как была обнаружена террамарская культура, в ее носителях видели индоевропейцев и, еще более определенно, италиков и даже прямых предшественников латинов. При этом исходили из отвергаемого ныне большинством историков, археологов и этнологов представления о заселении Апеннинского полуострова италиками с севера, после прохода через альпийские перевалы. Но хорошо известное расположение италийских и  не-италийских народов в  Италии в  первой половине I тысячелетия до Р.Х., а также эволюция этнической карты в этот период с большой убедительностью обосновывают иную версию: экспансия италиков на Апеннинах имела северо-западное направление, а это значит, что они переселялись в Италию морем, через Адриатику, с Балкан, куда они ранее переместились из центра Европы, с территории культуры полей погребальных урн. В таком случае террамарцев следует признать палеоевропейцами, с  известной долей условности, лигурами, исторически известные места обитания которых располагались западнее. Исторически хорошо зафиксированное вытеснение лигуров с занимаемых ими ранее территорий, весьма вероятно, происходило и в доисторические времена, хотя нет никаких прямых лингвистических данных о языке носителей террамарской культуры, кроме того только, что в латинском языке, как и в некоторых других фрагментарно известных языках италиков, присутствует неиндоевропейский субстрат.

В случае же принадлежности языка террамарцев к индоевропейской семье это могли быть венеты, которых история застает в регионе, расположенном восточнее, куда их могли вытеснить переселившиеся в Италию умбры. Венецию, выстроенную в лагуне на сваях, подобных тем, на которых воздвигали свои примитивные жилища террамарцы, и названную именем древних насельников устья По, можно привести в качестве аргумента, конечно, только в виде шутки, такой однако, в которой есть доля шутки. Еще одним вариантом этнической идентификации террамарцев может быть гипотеза об их принадлежности к иллирийцам, позже продвинувшимся вдоль адриатического побережья на юг полуострова. Г. Чайлд, который считал террамарцев праиталиками, писал однако, что «следы» их культуры «ведут в Черногорию, Хорватию или Боснию. В последней из упомянутых областей приозерные жители эпохи позднего бронзового века использовали керамику, во многом напоминавшую ту, которая была в ходу и у жителей италийских terremare» (Чайлд, цит. изд., с. 94).

Одновременно с террамарской в центральной и южной Италии существовала другая, апеннинская культура, которая несет на себе очевидные черты влияния микенской цивилизации, обнаруживающиеся более всего в употреблении расписной керамики. Останки умерших носители апеннинской культуры предавали земле. Предположение об  их индоевропейском, и  еще более прямо италийском языке можно делать с большой осторожностью, но несомненно, что с географической точки зрения эта гипотеза более допустима, чем по отношению к террамарцам, тем более что присутствие италиков на Апеннинах восходит уже ко II тысячелетию до Р.Х. На побережье, судя по археологическим материалам, в эту эпоху возникли поселения микенцев, появление которых предваряло позднейшую, собственно эллинскую колонизацию южной Италии.

Железный век в  Италии начался на  рубеже тысячелетий, в археологическую науку он вошел под именем культуры виллановой, от названия деревни Вилланова под Болоньей, где в середине  XIX столетия было обнаружено поселение носителей этой культуры. Впоследствии близкие, но не идентичные культуры были выявлены археологами в других регионах Италии: эсте вблизи Венеции, голасекки в Лигурии, а также родственные культуры в Тоскане, в Лации, на городской территории самого Рима, в Брутии.

В могильниках Виллановы обнаружены керамические урны биконической формы с двумя ручками, высотой около полуметра, в которые помещался пепел сожженных человеческих останков, оба конуса таких урн украшались геометрическим орнаментом, часто в  виде свастик, менандра, треугольников и других геометрических фигур. В других поселениях употреблялись также иные формы урн: со шлемом на верху, урны-канопы с крышкой в форме грубо вылепленной массивной человеческой головы и прикрепленными к корпусу урны короткими и  неуклюжими руками, а  также в  виде хижин, круглых или квадратных, но с закругленными углами, с остроконечной высокой крышей и нависающим над стенами карнизом,– вероятно, они представляют собой модели действительных жилищ носителей этих культур. Кремация практиковалась не повсеместно: для культуры эсте характерна ингумация. В разных местах раскопок поселений железного века обнаружены изделия из керамики, бронзы и железа: глиняные кувшины и чаши, бронзовые фибулы, бритвы, железные мечи, ножи, топоры, лемехи плуга, элементы конской сбруи.

Ввиду значительной территориальной протяженности пространства, на котором выявлено существование культуры железного века, нет оснований для ее однозначной этнической идентификации – несомненно, что ее носителями были и автохтоны лигуры, и переселенцы на полуостров, в том числе и италики. Но этническая идентификация разновидностей этой культуры, причем достаточно детальная, может зато опираться на хорошо известную этническую карту Италии, какой она сложилась к VIII столетию до Р.Х.– эпохе основания Рима.

Большую часть ее территории занимали тогда народы, которые принято называть италиками. Этот этноним восходит к названию маленького племени, обитавшего на юге Бруттия, или современной Калабрии,– в древности Калабрией называли южную часть современной Апулии, то есть Саллентинский полуостров – каблук пресловутого сапога, а не его носок, как ныне. Впервые в литературе этот этноним встречается у греческого писателя Гипписа в форме «фиталои» (по-гречески), vitulli, что значит «быки», названием же страны витуллов было Vitellium, которое позже изменилось в Italia. Но лишь постепенно это название распространилось на весь Апеннинский полуостров – первым этапом в расширении обозначаемой им территории был весь Бруттий; затем оскоязычные италики, исходя из идеи о своем общем происхождени с греками, стали употреблять топоним Vitellium ко всему югу Италии, где помимо бруттиев обосновались также колонисты греки. Усвоенное латинами и римлянами в трансформированном виде, это наименование перенесено было на весь полуостров, до Рубикона, значительно позже – впервые он так назван в договоре Рима с Карфагеном, заключенном в 241 г. до Р.Х., и только в  следующем столетии Италией стали называть уже всю страну до Альп.

Эллины же называли Италию первоначально иначе – Авзонией, по наименованию племени авзонов, или аврунков, близкородственных латинам и поселившихся южнее латинов, на побережье Тирренского моря от Террачины до Минтурны. Другим греческим наименованием Италии было Гесперия, что значит «Запад». И, наконец, существовало еще одно греческое название италийских народов – оппики, которое переносилось и на их страну. Греки, сохранив память о своем древнем родстве с италиками, хотя и не причисляли их к эллинам, однако отличали их и от варваров; до известной степени эквивалентом этого этнонима может считаться латинское «греки» вместо «эллины».

Семью италийских языков разделяют на две или три группы: при более детальной классификации это умбрийский язык, оскские, или самнитские, и, наконец, латино-сикульские языки. Другая, и более корректная, классификация включает умбрийский язык в оскскую группу. Помимо латинского языка, по отдельным немногочисленным текстам известны также языки собственно оскский и умбрийский. От некоторых других италийских языков, например вольского или марсийского, сохранились лишь незначительные фрагменты, не позволяющие составить о них достаточно полное представление. О характере некоторых из италийских языков делаются заключения на основании местных диалектных особенностей латинского языка, который со временем вытеснил или поглотил все другие италийские языки. Между италийскими языками обнаруживается значительная близость, в еще большей мере это относится к языкам умбро-оскской группы, которые некоторыми исследователями рассматриваются не как самостоятельные языки, а как диалекты одного и того же языка. Во всяком случае, с большими или меньшими затруднениями, италики, принадлежавшие к разным народам, понимали друг друга.

И при господствовавшем в науке XIX столетия представлении о заселении Апеннинского полуострова италиками с севера, и при более убедительной и ныне доминирующей концепции об их переселении с Балкан через Адриатику гипотеза о том, что первоначальная волна переселенцев привела на полуостров и на Сицилию племена, говорившие на латино-сикульских языках, а уже вслед за ними на Апеннинах появились умбры и самниты, остается вполне приемлемой. Процесс расселения происходил во II тысячелетии до Р.Х., вероятно во второй его половине, и уже на рубеже тысячелетий приблизился к исторически известной этнической карте, которая, естественно, не оставалась неизменной и в исторические времена.

Во всяком случае, ко времени основания Рима, в VIII столетии, умбры занимали северо-восточный регион Апеннин: от Падуса до Анконы по Адриатическому побережью, включая также современную горную Умбрию и  часть Тосканы, откуда их уже тогда вытесняли этруски. Юг, восток, а также центральную горную часть Италии заняли многочисленные окскоговорящие народы. При этом их хорошо известные из древних источников генеалогические связи, вероятно, не строго совпадали с языковой или диалектной классификацией, так что некоторые из этих народов,– это в особенности относится к тем из них, что обитали в центральной Италии, по соседству с латинами,– усвоили наречие, которое было ближе к латинскому, чем к умбрийскому, или оскскому языку.

Разделение некогда единого народа италиков, и, в частности, тех из них, кто говорил на умбро-оскских наречиях, на отдельные племена с расселением их по стране, предполагавшим вытеснение, истребление или ассимиляцию автохтонов, связано с религиозным обычаем священной весны. В пору бедствий – военных поражений, мора или голода, который мог быть вызван не  только недородом, но  и  иметь хронический характер из-за перенаселенности,– народ давал обет посвятить все, что родится в предстоящую весну, подземным богам, и, выполняя обет, люди приносили новорожденных животных в  жертву, в глубокой древности совершались и человеческие жертвоприношения, но затем утвердился такой порядок: дети, родившиеся в священную весну, когда они вырастали, обыкновенно в возрасте 20 лет, выделялись из общины, к которой принадлежали по рождению, и переселялись на новое место, подобно пчелиному рою. Новая община, разрастаясь в обособлении от материнского племени, со временем становилась новым племенем с новым именем.

Оскскоговорящие племена возводили свое происхождение к сабинам, территорией которых были горы центральной Италии, протянувшиеся на северо-восток от Рима до области умбров. Происходившие от сабинов племена имели общее название сабельских народов. К  их числу принадлежали пицены, занимавшие земли южнее умбров, между Апеннинскими горами и Адриатикой, обитавшие к югу от них вестины и еще южнее по Адриатическомку побережью френтаны, а также малочисленные племена, заселившие высокогорье между Лацием и территорией вестинов: марсы, поселившиеся по берегам Фуцинского озера, мамертины, пелигны, жившие в верхнем течении Атерны, к востоку от них марруцины, а еще восточнее, между марсами, сабинами и латинами, эквы и к югу от эквов герники. Южнее герников и латинов, между горами и Тирренским морем, поселились вольски, вытеснив с побережья или ассимилировав ранее проживавшие там племена, близкородственные латинам. Наиболее обширной областью обитания сабеллов был Самний, расположенный в южной части Апеннинских гор. Давшие название этой стране самниты в свою очередь разделялись на племена, или кланы, караценов, пентров, кавдинов, гирпинов и господствовавших в Самнии рутулов. Самнитские племена в уже исторические времена заняли Кампанию, а близкородственные им оскскоязычные луканы и бруттии – земли, которые получили свои наименования от этих этнонимов.

Названия некоторых сабелльских племен связаны с тотемами: пицены – от дятла (picus), гирпины – от оскского hirpus (волк). Народное предание связывает эти этнонимы с культом Марса, которого почитали и  умбро-сабелльские народы и  латины. Согласно легенде, сабины, ведя тяжелую войну с умбрами, объявили священную весну, предоставив богам либо погубить своих детей через 20 лет, после их выселения из пределов родной страны, либо дать им новые места для поселения. Бык, волк и дятел Марса повели толпы юношей и девушек в разные стороны. Те, кто пошли вслед за быком, обосновались в горах у истоков реки Сагра, а оттуда расселились по равнине, лежащей близ устья Тиферна. Место своих сходок они назвали Бовианум в честь быка Марса, который привел их туда. Это место стало впоследствии значительным городом. Новый народ стал называться сафинами, или самнитами. Волк привел тех, кто пошел следом за ним,– гирпинов – в расположенные поблизости места, туда, где впоследствии был основан город Беневент. Дятел же привел последовавших за ним пиценов на берег Адриатики, в места, расположенные вокруг современной Анконы.

Народы латино-сикульской ветви италийской семьи на заре истории были потеснены сабеллами, так что своего грандиозного реванша, совершенного Римом, им пришлось дожидаться несколько столетий. В эпоху Римской республики латины занимали лишь малую часть современного Лация, к югу от Тибра. Но ранее близкородственные им племена занимали, вероятно, всю территорию Италии к югу от Тибра, расположенную между Тирренским морем и горами. Как пишет Т. Моммзен, «в Кампании… до прибытия греческих и самнитских поселенцев, вероятно, жили латины, так как италийские названия Novla или Nola (новый город), Campani, Capua, Volturnus (от volvere…), как доказано, древнее самнитского нашествия и  свидетельствует о том, что во время основания Кум греками Кампанией владело италийское и, по всей вероятности, латинское племя авзоны» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 37). Может быть, будет правильнее не причислять авзонов, или аврунков прямо к латинам, поскольку они не входили в латинский племенной союз, но несомненно, что и авзоны и племена, обитавшие до нашествия самнитов в Лукании, а также в Бруттии, до пришествия туда племен оскскоязычных бруттиев, одно из которых так и называлось «витали», или «итали», говорили на наречиях латино-сикульской ветви италийской семьи. В близком языковом родстве с латинами были также переселившиеся на Сицилию сикулы и обитавшие на правом берегу Тибра и принадлежавшие в культурном отношении к этрускам, но иноязычные им фалиски.

Наименования некоторых из италийских народов, вероятно, заимствованы от  тех автохтонных племен, которые были ими частично или полностью ассимилированы: так, этноним италоговорящих сикулов связан с наименованием автохтонов Сицилии сиканами. Предполагают также, что этноним умбры прежде принадлежал одному из лигурийских народов, территорию которого заняли принявшие заодно и его имя италики.

Самым многочисленным из неиталийских индоевропейских народов, который обитал в Италии уже в VIII столетии до Р.Х., были эллины, устроившие на  юге страны, как и  на Сицилии, многочисленные колонии по берегам Адриатического, Ионического и Тирренского морей. Среди этих колоний были и такие большие города, как Тарент, Брундизий, Гераклея, Сибарис, Локры, Регий, Неаполь, Кумы.

На юго-востоке Италии, в Апулии, жил народ япигов, впоследствии ассимилированный греками. Сохранившиеся надписи на этом языке обнаруживают его родство с современным албанским и, значит, его принадлежность к иллирийской языковой семье. Известны наименования племен, из которых состоял этот народ: на севере Апулии на побережье жили апулы, а к западу от них давны, в центральной части певцебии, которых римляне называли педикулами, и на юге – саллентины и калабры, от которых и пошли два разных названия полуострова – Саллентинский или Калабрийский. Некоторые авторы к числу япигов относят и обитавших в Калабрии мессапов, давших еще одно название этому полуострову – Месапия. Но более вероятным представляется, что месапы были остатком тех минойцев критян, которые вели неудачную войну на Сицилии в середине II тысячелетия до Р.Х. Геродот, опираясь на древнее предание, рассказывает о том, как, возвращаясь после поражения из Сицилии, критский флот потерпел крушение во время шторма, а выжившие вынуждены были поселиться в Апулии, где они стали называться япигскими мессапиями. Такой этноним существовал во времена Геродота, появившись после переселения в Апулию иллирийцев япигов, которые ассимилировали обитавших там ранее мессапов.

На северо-востоке Италии, к северу от устья Падуса, жили венеты – индоевропейский народ, зафиксированный в разных регионах Европы и в Малой Азии, который исчез, ассимилированный славянами, германцами, кельтами, иллирийцами и италиками. Сохранившиеся фрагменты текстов на венетском языке обнаруживают его близкое родство с латинским языком и несомненную принадлежность к италийской семье, но эти тексты, очевидно, относятся ко времени, последовавшему за ассимиляцией венетов. Есть однако топонимический материал, позволяющий с большой долей уверенности предполагать существование самостоятельного венетского языка, в том числе и в Италии, принадлежавшего к большой индоевропейской семье, но не входившего ни в одну из известных ныне групп, на которые разделяется эта языковая семья.

Помимо автохтонов лигуров, в  Италии обитал другой неиндоевропейский народ, который однако никоим образом не принадлежал к аборигенам, но переселился на полуостров относительно поздно, позже италиков,– этруски. А вот встречающиеся в литературе упоминания о переселившихся в Италию с Балкан пеласгах как об ином народе, чем этруски, представляется, основаны на недоразумении. «Античные авторы,– пишет И.Л. Маяк,– чьи свидетельства собраны Дионисием Галикарнасским (I, 9, 89), говорят о расселении по Италии, особенно центральной, народа пеласгов. Судя по  топонимическим данным, они здесь действительно обитали, прибыв еще во II тысячелетии с востока, т. е. с Балкан. Их язык теперь определен как индоевропейский. Хотя пеласгийских поселений в начале железного века в Италии не осталось, вовсе исключать их из италийской этнической карты неправомерно» (И.Л. Маяк. Племена и народности Италии.– История Европы.Т. 1, М., 1988, с. 175). Исключать пеласгов из этнической карты Европы, действительно, не следует, но в данном случае, если верить античным авторам, речь идет о том же самом народе, который греки называли тирренами, а римляне тусками или этрусками, или, скажем более осторожно, об одном из компонентов, участвовавших в формировании этрусской нации, язык которой, обнаруживая известные параллели с индоевропейскими языками, все-таки, как считает большинство этрускологов, к ним не принадлежит. В железный век в центральной Италии не обнаружено поселений пеласгов потому, что в действительности это были города этрусков, оставившие многочисленные памятники своей культуры, доминировавшей в первой половине и в середине II тысячелетия до Р.Х. на полуострове, во всяком случае в его северной и центральной части, за пределами Великой Греции.

Этруски, или туски на языке италиков, сами себя называли расенами, греки же именовали их тирсенами или тирренами, отсюда и название моря, на берегах которого они жили; впрочем, и другое море, омывающее Италию с восточной стороны, своим названием обязано также этрускам, их приморской колонии Адрии. Древняя Этрурия включала территорию современной Тосканы, само название которой происходит от тусков, а также западной части Умбрии и севера третьего региона – Лация. Границы Этрурии проходили на западе по побережью Тирренского моря, на севере по долине реки Арно, на востоке и юге – по Тибру. Этрускам принадлежал остров Ильвиа (Эльба) и колонии в Лации, Кампании и Лукании, а также на Падуанской равнине и примыкавшем к ней Адриатическом побережье и на Корсике.

Начало существования высокоразвитой этрусской культуры, судя по ее артефактам, относится к VII столетию до Р.Х., но ее носители не могли ни появиться вдруг на этой земле с уже сложившимися проявлениями этой культуры – нигде в мире не обнаружено такой метрополии, по  отношению к  которой Этрурия была бы культурной колонией, ни соединиться из разных этнических компонентов в единый народ в мановение ока. Поэтому был, конечно, своего рода латентный период, который подготовил зрелую фазу в  истории этрусков, когда цивилизация этого народа стала археологически отчетливо узнаваемой. Автохтонные, итальянские корни культуры этрусков связаны с предшествовавшими ей виллановой и апеннинской культурами, а вот присутствие в ее генезисе еще одного пришлого, эмигрантского компонента, который в исторической науке XIX века считался доминирующим, в XX столетии стало подвергаться сомнению, минимизироваться и даже начисто отвергаться вопреки этнической самоидентификации самих носителей этой культуры и общепринятому в древности у их соседей италиков, а также у эллинов представлению об их происхождении.

Самой ранней литературной фиксацией предания о переселении предков этрусков в Италию стал рассказ Геродота, который выводит их из малоазийской Лидии; длительный голод, поразивший страну, заставил прибегнуть к такому средству: царь Атис, сын Манеса, «разделил весь народ на две части и повелел бросить жребий: кому оставаться и кому покинуть родину. Сам царь присоединился к оставшимся на родине, а во главе переселенцев поставил своего сына по имени Тирсен. Те же, кому выпал жребий уезжать из своей страны, отправился к морю в Смирну. Там они построили корабли, погрузили на них всю необходимую утварь и отплыли на поиски пропитания и новой родины. Миновав много стран, переселенцы прибыли в землю омбриков и построили там город, где и живут до сей поры. Они переименовались, назвав себя по имени сына своего царя (Тирсена), который вывел их за море, тирсянами» (Геродот, цит. изд., с. 42).

Из древних писателей первым выразил скептическое отношение к общепринятой версии происхождения этрусков Дионисий Галикарнасский: «Я не думаю, что тирренцы были выходцами из Лидии. Язык у них и у лидийцев разный, и нельзя сказать, чтобы они сохранили какие-либо другие черты, которые носили бы следы происхождения с их предполагаемой родины. Они поклоняются иным богам, чем лидийцы, у них другие законы, и по крайней мере с этой точки зрения, они отличаются от лидийцев сильнее, чем даже от пеласгов. Таким образом, как мне кажется, правы те, кто утверждает, что этруски народ коренной, а  не  пришедший из-за моря, по  моему мнению, это вытекает из того факта, что они очень древний народ, который ни своим языком, ни обычаями не похож ни на какие другие народы» (цит. по: Блок Раймон. Этруски.М., 2004, с. 43). Дионисий метко указал на слабые стороны версии Геродота: у этрусков иной язык, иная религия и иные законы, чем у лидийцев, однако из этого он сделал радикальный вывод о туземном происхождении этого народа, который до XIX века не находил сторонников, но стал популярен среди этрускологов XX столетия, среди которых особый вес имеет концепция М. Паллотино.

Впрочем, помимо двух противоположных версий о восточном или автохтонном происхождении этрусков в конце XVIII века Н. Фрере была выдвинута еще одна концепция – о нордических корнях этрусков, о том, что в Италию они, как и италики латины, самниты и умбры, пришли через Альпы. Хотя эту концепцию в свое время поддержал великий историк Нибур, она все же обнаружила впоследствии свою несостоятельность. Отправной точкой для нее служило то место из «Истории» Ливия, где он сближает обитавших в Тироле ретов с этрусками: «Они… положили начало альпийским племенам, в первую очередь ретам. Правда, самые места, где обитают реты, сделали их свирепыми и не сохранили в них ничего из прежнего, разве что язык, да и тот испорченный» (Тит Ливий. История Рима от основания города.Т. 1. М., 2002, с. 320). Сам Ливий, как видно из приведенного здесь отрывка, не считал Альпы прародиной ни этрусков, ни ретов, он только сближает эти два народа. Но историки XIX столетия сочли версию Н. Фрере научно доказанной после того, как в Реции были обнаружены надписи на языке, идентичном с этрусским. Однако значение этого обстоятельства упало после того, как выяснилось, что в IV веке до Р.Х. часть этрусков, которая раньше обосновалась в Падуанской долине, теснимая кельтами, ушла оттуда, найдя прибежище в Альпах, в местах поселения древних горцев  – ретов, собственный язык которых остается до сих пор неизвестным. После выяснения этого обстоятельства авторитета Нибура стало уже недостаточно для того, чтобы настаивать на тождестве этрусков и ретов, и в науке по-прежнему соперничают две версии, восходящие к Геродоту и Дионисию.

Между тем в 1885 г. французские ученые Кузен и Дюррбак сделали открытие, которое существенным образом прояснило вопрос о происхождении этрусков. На Лемносе они нашли погребальную стелу с рельефным изображением и надписями, выполненными не позже VII столетия до Р.Х., то есть значительно раньше заселения острова эллинами, начало которого относится к 510 г. Текст написан греческими буквами, но не на греческом языке, причем было сразу выявлено значительное сходство этого языка с языком этрусков. Впоследствии на Лемносе обнаружили и другие тексты на том же самом языке. Таким образом выяснилось, что в VII столетии на этом острове в употреблении был язык, родственный этрусскому; тем самым концепция восточного происхождения носителей этого языка могла считаться с этих пор фактически доказанной.

Но и после этого открытия сторонники версии, восходящей к Дионисию Галикарнасскому, не сложили оружия; так, М. Паллотино, Тромбетти и  Ф. Альтхайм приводят следующие аргументы: Лемнос и  Этрурия представляют собой два языковых островка палеоевропейской Атлантиды, сохранившихся после катастрофы арийского завоевания, иными словами, сходство языков этрусков и древних автохтонов Лемноса объяснимо и без принятия версии о переселения этрусков с Востока, с Лемноса или, буквально по Геродоту, из Малой Азии с временной остановкой на этом острове.

Однако аргументация упорных сторонников автохтонного происхождения этрусков представляется неубедительной. В Европе до сих пор остается языковой рудимент ее доарийской древности – язык басков, в отдаленную связь с ним можно поставить и языки автохтонов Кавказа, а также древних хурритов и урартов, в исторические времена рядом с этрусками в Италии издревле обитал еще один не-индоевропейский народ – лигуры. При предположении, что этруски – это наследие доарийской Европы, близкое родство их с лигурами было бы в высшей степени вероятным, но  никто никогда не  обнаруживал этого родства, так что гипотетическая принадлежность языков этрусков и  обитателей Лемноса к  одной обширной палеоевропейской семье не может считаться достаточным объяснением факта очевидного и близкого родства языков Лемноса и Этрурии.

Правда, лингвистическая аргументация восточного происхождения этрусков не находит подкрепления в классической исходной версии Геродота, выводившего этрусков из Лидии, поскольку в Лидии до утверждения там греческого языка говорили на одном из языков анатолийской группы индоевропейской семьи, иными словами, на языке, родственном хорошо известным хеттскому и  лувийскому, зато в  классической историографии есть одно сделанное вскользь замечание, которое представляется написанным специально для того, чтобы подтвердить ту версию происхождения этрусков, которая основана на открытии, сделанном более двух тысячелетий спустя после того, как оно было высказано. Вот цитата из «Истории» Фукидида: «Там (на крайнем севере Эллады, в Халкидике. – В.Ц.) находятся следующие города: Сана, колония андросцев, непосредственно у самого канала на побережье против Евбеи, Фисс, Клеоны, Акрофикс и Дий. Населяют их смешанные варварские двуязычные племена. Небольшая часть их – халкидяне, в основном однако это пеласги, происшедшие от тирсенов, которые некогда жили на Лемносе и в Афинах, бисалты, крестоны и адоняне» (Фукидид, цит. изд., с. 208). Итак, двуязычные варвары, то есть говорящие и по-гречески и на своем родном языке, во времена Фукидида проживали на Халкидике, в основном это были пеласги, происходившие от тирсенов, которые и ранее жили в Афинах, то есть в Аттике и на Лемносе.

Как это ни удивительно, но косвенное подтверждение пеласгического происхождения этрусков при внимательном чтении можно обнаружить и у Дионисия Галикарнасского, который первым из  известных историков писал об  автохтонности этого народа в Италии: они, считал Дионисий, «отличаются от лидийцев сильнее, чем… от пеласгов» (цит. по: Блок Реймон, цит. изд., с. 43), признавая таким образом за ними, хотя бы и отрицательно, некое сходство с пеласгами.

Таким образом, этруски, или тирсены, состоят в  языковом родстве с древним доэллинским этносом Эллады, известным в классическую эпоху под именем пеласгов. Этот народ, покоренный греками, пришедшими из  Македонии и  Эпира, просуществовал в  течение всей истории микенской цивилизации, сохранился он и после дорийского завоевания Эллады, оттесненный в Халкидику и на некоторые из островов Архипелага, во всяком случае на Лемнос. Дорийское нашествие могло послужить одним из толчков для переселения части этого народа искусных мореплавателей в Италию, хотя, по хронологическим соображениям, этот толчок не мог быть последним и решающим, поскольку культура этрусков появляется в Италии значительно позднее захвата Эллады дорийцами. Более тесное языковое родство с этрусками и пеласгами внутри обширной семьи палеоевропейцев следует предполагать у носителей критской цивилизации, сохранившаяся письменность которых остается все еще не  расшифрованной, у  известных из  античной историографии ликийцев, кавконов, возможно также лелегов, или карийцев, и у тех «народов моря», которые в XIII веке до Р.Х. наводнили Египет. К их числу принадлежат и библейские филистимляне. В одном из египетских текстов этого периода среди народов моря рядом с акайваша (ахейцами), лука (ликийцами) и шардана (сардами) упомянуты также турша (тирсены).

Разительное сходство цивилизаций этрусской и крито-микенской обнаруживается в способах захоронения. На смену кремации и  погребальных урн виллановой культуры в  Этрурии приходит ингумация с устроением своего рода подкурганных склепов, удивительно похожих на те, что открыты были в Микенах. Видный этрусколог Р. Блок отметил еще одну существенную параллель между крито-микенской и этрусской цивилизациями: «Женщины у этрусков занимают привилегированное положение, не имеющее ничего общего с униженным и подчиненным положением греческой женщины. Но такой признак цивилизации мы наблюдаем и в социальной структуре Крита и Микен. Там, как и в Этрурии, женщины присутствуют на спектаклях, представлениях и играх, не оставаясь, как в Греции, затворницами в тихих покоях женской половины. Мы видим этрусских женщин на пиру рядом с хозяином дома, за пиршественным столом. Вследствие такого обычая греки, а затем и римляне безосновательно обвиняли этрусских женщин в аморальности» (Блок Реймон, цит. изд., с. 48).

А что же версия Геродота, выводившего этрусков не с Балкан или Архипелага, а из малоазийской Лидии? В ее буквальном содержании может быть больше исторической правды, чем только самое общее указание на переселение тирсенов в Италию, в страну умбров, или омбриков, с Востока. В языке этрусков действительно присутствует индоевропейский компонент. Он, конечно, может объясняться и языковыми контактами с италиками в  самой Этрурии, и  длительным соседством в  микенскую эпоху в Элладе пеласгов с  греками, часть которых, особенно в Аттике, представляла собой скорее эллинизированных пеласгов, чем собственно эллинов. Но вполне вероятно, что индоевропейский субстрат языка этрусков восходит также и к их хеттоязычным малоазийским предкам. Болгарский этрусколог Георгиев тщетно пытался доказать хеттоязычие этрусков, но обнаруженные им черты сходства между хеттским и  этрусским языками, при всех преувеличениях и  натяжках его аргументации, имеют за собой и некую лингвистическую реальность, которая позволяет с большим доверием отнестись к признаваемой многими легендарной версии Геродота.

В ее подкрепление можно привести также ряд других доводов, указывающих на религиозные и культурные связи Этрурии с Востоком. Этрусколог Э. Макнамара, которая, заметим, сама придерживается концепции об  автохтонном происхождении этрусков, не умалчивает об аргументах оппонентов, в частности отмечает «сходство некоторых этрусских захоронений с теми, что были обнаружены на Востоке, в особенности с захоронениями царского дома Лидии… и традицию писать имя матери наравне с именем отца в надгробных надписях, что напоминает ликийский обычай. Другие свидетельства в поддержку этой теории,– продолжает историк,– мы находим в тех видах гаданий, которые использовались этрусками для толкования воли богов, в особенности это касается гадания на внутренности животных, известного вавилонянам и другим народам Востока» (Макнамара Эллен. Этруски. Быт. Религия. Культура.М., 2006, с. 30–31).

Р. Блок указывает еще на одну параллель в религиозных обрядах Вавилона и Этрурии: этрусские жрецы, гаруспики, считались выдающимися знатоками не только в области гаданий по внутренностям жертвенных животных, но и в фульгаритуре – прорицаниях, основанных на истолковании молний и ударов грома. «До нас дошли,– пишет он,– вавилонские тексты, в которых объясняется смысл грома в зависимости от соответствующего дня года. Они имеют несомненное сходство с этрусскими текстом, который сохранился в греческом переводе Иоанна Лидийского и представляет собой не что иное, как календарь гроз» (Блок Реймон, цит. изд., с. 50). Религиозное влияние Вавилона на Этрурию могло и должно было идти через Малую Азию и, вполне вероятно, через Лидию. Конечно, переселение носителей религиозный традиций – не единственный способ их передачи, но в контексте других многочисленных следов восточного влияния версия переселения становится убедительной.

Но как примирить пеласгический и лидийский варианты прародины этрусков, самоназвание которых «расены» обнаруживает очевидную связь с греческим «тирсены», иными словами, как примирить Геродота с Фукидидом? Есть веские основания для гипотезы о двойной миграции, первый этап которой сохранялся в народной памяти времен Геродота в тумане глубокой полулегендарной древности, и это было переселение части лидийцев не сразу в страну омбриков, то есть в Италию, как у Геродота, а на Лемнос, на другие острова северной части Архипелага и на Халкидику, где мигранты стали завоевателями, навязав местным пеласгам свою власть, свою династию, свой этноним, но в лингвистическом и культурном отношении были ассимилированы более многочисленными автохтонами, обогатив их культуру своими традициями, сообщив языку покоренного народа некоторые черты своего языка. Затем, столетия спустя, пеласги, носившие имя тирсенов, или расенов, переселились в Италию, где они не только покорили местных умбров, другие италийские племена и часть лигуров, но и, в отличие от первого этапа миграции, на этот раз их культурное превосходство было столь явным и господство над туземцами стало столь прочным, что переселенцы сохранили в покоренной стране свой язык, отчасти навязав его завоеванным племенам, отчасти оставив их со своими собственными наречиями. Версия о том, что этрусский язык был официальным языком Этрурии, а разговорным и бытовым только в ее верхнем слое, в ее элите, представляется правдоподобной.

В этом отношении удобной моделью случившегося может послужить хорошо известная история норманнского завоевания Англии. Вначале норманны обосновались на севере Франции, где они были в языковом отношении ассимилированы местным населением, сохранив однако свой этноним и память о родине предков, а затем, при Вильгельме Завоевателе, франкоязычные норманны, или французы из Нормандии овладели Англией, после чего в течение веков дворянство в Англии говорило по-французски, а покоренный народ на своем природном языке, пока в XIV веке там не завершился процесс языковой конвергенции, породившей современный английский язык.

Переселение тирсенов из  Малой Азии и  их собственная историческая память, и одна из версий современной этрускологии связывает с пожаром Трои. Так, В. Георгиев, автор гипотезы о хеттоязычии этрусков, выводит их при этом не из Лидии, по  Геродоту, а  из  Троады, расположенной, впрочем, поблизости от Лидии. Заметим в связи с этим, что хотя политическим ядром многоплеменной Троады были дарданы, там жили, конечно, и носители анатолийских языков. Хрестоматийный для Рима образ прародителя Энея, выносящего из  горящей Трои своего престарелого отца Анхиза был, вероятно, заимствован Римом у этрусков – в скульптурных композициях, найденных в Этрурии,– это одна из излюбленных тем. Переселение тирсенов из Малой Азии и потом из Эллады в Италию не представляло собой, конечно, двухактного действа в строгом смысле слова. Имело место скорее несколько следовавших одна за другой волн подобных переселений, и весьма вероятно, на первом этапе – из разных стран Малой Азии: из Троады, Лидии, Карии и Ликии; вполне возможно, что и на втором этапе миграции отправной точкой был не только Лемнос. Лидия – Лемнос – Этрурия – это лишь основной маршрут переселения предков этрусков с Востока в Италию, маршрута, идентификация которого опирается и на лингвистическую базу.

Впрочем, что касается этрусского языка, здесь также исследователи сталкиваются с загадкой, едва ли не превосходящей по сложности ее разгадывания тайну происхождения самого народа расенов. В настоящее время известно уже около десяти тысяч этрусских надписей, найденных в Тоскане, Лации, Кампании и в других местах, самые ранние из них восходят к VII столетию до Р.Х.. Этрусский алфавит, заимствованный у греков и поэтому в основе своей финикийский, был расшифрован давно и без особого труда. В Археологическом музее Флоренции хранится найденная на кладбище в Марсильяни крохотная табличка с 25 уже ранее идентифицированными буквами этрусского алфавита, предназначенная, очевидно, для обучения детей письму, так что чтение этрусских надписей, в смысле их озвучивания, трудностей не вызывает, а вот сам язык до сих пор остается малоизученным и  плохо понимаемым. Дело в  том, что почти все известные этрусские тексты крайне лаконичны: «Девять десятых всех надписей надгробные, эти краткие эпитафии сообщают нам лишь имя покойного, кто были его родители и в каком возрасте он умер… Фактически нам известны лишь около десяти текстов, состоящих более чем из одной строки, и лишь два – один вырезан на черепице, найденной в Капуе, а второй – на надгробном камне (cippus), найденном около Перуджи,– состоят примерно из сотни слов» (Блок Реймон, цит. изд., с. 56).

Единственный по-настоящему пространный текст, включающий полторы тысячи слов, без повторений – около 530, написан на пелене, которая найдена в Александрии и ныне хранится в Загребском археологическом музее. В эту холщовую пелену завернута была мумия. Вопреки первоначальным предположениям, содержание текста не имеет отношения к обряду погребения. Полупонятый, этот текст представляет собой нечто вроде священного календаря с  описанием религиозных обрядов, приуроченных к разным дням года. Но однозначное прочтение загребской пелены остается и  очевидно долго еще, до  находки этрусского «розетского камня», будет оставаться интригующей этрускологов головоломкой – обнаруженные до сих пор двуязычные тексты на этрусском и фалисском, в сущности диалекте латинского, не могут заменить розетский камень ввиду своей крайней лаконичности.

Проблема прочтения загребского текста и вообще удовлетворительной расшифровки языка усугубляется тем, что ни одно из предположений относительно родства этрусского языка с другими известными языками не подтвердилось убедительным образом, не считая лемносских текстов, которые сами нуждаются в расшифровке. Наиболее солидные из ложно выбранных направлений в установлении языкового родства этрусков предприняты были В. Георгиевым, исходившим, как уже было сказано выше, из принадлежности языка расенов к анатолийской семье, и Майяни, полагавшим, что «этруски изначально представляли собой «иллирийское этническое ядро», которое еще в XI веке до н. э. мигрировало из бассейна Дуная через Грецию, задержавшись, в частности, на острове Лемносе, и в конце концов пересекло Адриатическое море и осело в Италии. Несколько столетий спустя группа примерно того же этнического состава прибыла в Италию из Анатолии. Именно эта группа называла себя расенами. Обе группы говорили на одном языке, но сохранили различие в диалектах» (цит. по: Вогэн Агнесс Карр. Этруски.М., 1998, с. 98). Другие ученые и дилетанты искали родство этрусского языка с латинским, греческим, санскритом, еврейским, баскским, венгерским, кельтскими и славянскими языками – и все напрасно.

При скудости результатов в исследовании этруского языка все же ряд эпиграфических текстов удалось расшифровать – эпитафии помогли установить слова, обозначающие родство: ати – мать, клан – сын, сех – дочь, нефтс – племянник, а также такие слова, как лупуце – умер и авилс – годы, хинтиал – тень, душа. Несколько этрусских слов известно из глоссария Гесихия Александрийского: капис – сокол, фаладо – небо, касис – шлем, некоторые слова приведены с переводом их на латинский язык в древнеримских памятниках, например аесар – боги, отдельные слова были заимствованы латинским: ланиста – тренер гладиаторов, субуло – флейтист, персо – маска или персона, антенна – нок-рея, гистрио – актер. Лингвистам в общих чертах известен грамматический строй этрусского языка, еще лучше – его фонетика, причем в ее диалектных расхождениях и эволюции во времени. Фонетику языка хорошо характеризуют трансформации, которые в нем претерпели греческие или латинские собственные имена: латинское Волатерра звучит по-этрусски как Велатри, Популония как Пульпуна или Фуфлуна, греческое имя Клитемнестра как Клутумуста, а Александрос как Алехсантре – этрусский язык по разительному контрасту с латинским вообще не знал звонких согласных б, д, г.

Предположение о принадлежности языка расенов к индоевропейской семье не подтверждается словами, обозначающими личные местоимения, степени родства, числительные, в чем особенно явным образом обнаруживается индоевропейский строй, за некоторыми исключениями вроде слова нефтс – племянник (латинское непотус) или местоимений ми, мини – я, меня, которые стимулировали Георгиева и Майяни искать родственные этрусскому языки в анатолийской или иллирийской семье, хотя в действительности они представляют собой заимствования, которые могли быть сделаны и до водворения тирсенов в Италии (из  греческого, анатолийских или иллирийских языков), или на их новой родине – из языка умбров или латинов.

При всем изобилии эпиграфических текстов, не они, но памятники материальной культуры, а также посвященные этрускам многочисленные места в сочинениях классических авторов – греческих и латинских – служат основными источниками наших знаний о цивилизации и истории Этрурии, несмотря даже на то, что самый содержательный из этрускологических трудов древности, написанный императором Клавдием, утрачен.

Начало истории этрусков как сложившейся нации восходит к  середине  VII столетия, но  ей предшествовал этногенез, слияние тирсенов с местными этническими элементами в ходе колонизации ими Италии и  прилегающих к  ней островов, которая происходила в IX–VIII веках до Р.Х. параллельно с проникновением туда других выходцев из Восточного Средиземноморья  – греков и  финикийцев. Все эти три народа были искусны в мореплавании, и колонизация ими западных стран сопровождалась военными столкновениями не  только на  суше, но и на море. У греческих авторов часто упоминается мощный флот тирсенов, и вообще народ этот имел у них репутацию морских разбойников, пиратов. В конце концов соперничающие колонизаторы, сохраняя взаимную неприязнь и враждебность, все-таки сумели поделить освоенные ими территории: грекам достались города, расположенные на  побережье Южной Италии, а также на юге и востоке Сицилии, выходцам из Тира, основавшим колонию в Африке Карфаген,– западная часть Сицилии и сардинское побережье, тирсены же, в отличие от своих конкурентов, не довольствовались освоением прибрежных территорий, но проникли в глубь Италии, захватив земли между Тибром и Арно, где ранее обитали частично вытесненные, частично же покоренные и ассимилированные ими умбры, возможно также лигуры или иные и неизвестные палеоевропейцы, земли которых ранее были колонизованы италиками. Этруски овладели также островом Эльвой, восточным побережьем Корсики, и, что еще важнее, основали колонии в Лации и Кампании, а также на Падуанской равнине.А. Тойнби в истории этрусков находит особенно убедительную иллюстрацию своей идеи о стимулирующем развитие эффекте заморской колонизации: «Колонии этрусков на западном побережье Италии ни числом, ни размерами не уступали греческим колониям в Великой Греции и на Сицилии и финикийским колониям в Африке и Испании, тем не  менее этрусские колонисты, в  отличие от  греков и финикийцев, не останавливались на достигнутом. Они продвигались вперед, в глубь Италии, движимые порывом, который неудержимо влек их через Апеннины и реку По до самого подножия Альп, где они и основали свои форпосты… Удивительный контраст между исторической неприметностью этрусков на родине и их величием в заморской колонии показывает, насколько мощным был стимул, полученный ими в ходе заморской колонизации» (Тойнби, цит. изд., с. 133).

О характере их присутствия в Кампании и Лации можно судить по  ситуации, сложившейся в  Риме в  VI столетии, при Тарквиниях, когда он был по существу дела этрусской колонией, но в городе по-прежнему большинство населения составляли италики – латины и сабины. В коренной Этрурии местный италийский, умбрский элемент был глубоко ассимилирован, но в антропологическом отношении население Этрурии обнаруживало в основном одинаковые с италиками черты, что служит одним из  аргументов сторонников теории автохтонного происхождения этрусков. Заметим однако, что известный по раскопкам антропологический тип населения Этрурии расходится с наделенными ярко выраженными анатолийскими чертами скульптурными изображениями, которые извлечены из склепов знатных этрусков. По словам Моммзена, «этруски… представляют чрезвычайно резкую противоположность как латинским и сабельским италикам, так и грекам. Уже по одному телосложению эти народы не  походили друг на  друга: вместо стройной пропорциональности всех частей тела, которой отличаются греки и италики, мы видим на этрусских изваяниях лишь маленьких приземистых людей с большими головами и толстыми руками» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.1,2, с. 129). Со временем, в позднем искусстве этрусков, греко-италийский тип вытесняет анатолийский. Конечно, эти изменения могут объясняться сменой стилистики, вытеснением архаичных ориентальных вкусов новыми пристрастиями, связанными с влиянием греческой классики, но искусство не могло быть совершенно оторвано от антропологического фактора: присутствие анатолийского элемента в антропологической массе было незначительным и не отразилось в материалах раскопок, но оно сосредоточено было в верхнем слое общества – в его аристократии, чьи портреты, на которых запечатлены легко узнаваемые ближневосточные черты, украшают ныне музейные залы.

Но и помимо скульптуры о восточной прародине некоторых из предков расенов есть свидетельства, почерпнутые из строгой науки. Как писал Р. Блок, «пропорция, в которой встречаются четыре группы крови, более или менее постоянна у каждого народа. …Поскольку на протяжении веков население Тосканы оставалось относительно стабильным, современные тосканцы должны сохранить гены, унаследованные от этрусков. На картах, показывающих распределение групп крови в современной Италии, в  центре полуострова выделяется область с  явными отличиями от остального населения Италии и имеющая сходство с восточными народами» (Блок Реймон, цит. изд., с. 46–48). Правда, сам Р. Блок не преувеличивает значение этого феномена, который, как он считает, «можно объяснить воздействием и совершенно иных факторов» (Блок Реймон, цит. изд., с. 48), например позднейшим переселением в Тоскану сирийцев и евреев, которое, правда, едва  ли было более интенсивным, чем в другие регионы Италии.

В Этрурии расены образовали 12 государств, подобных греческим полисам, представлявшим собой единство городской столицы и принадлежащей ей периферии, в которой располагались как сельские поселения, так и  другие меньшие города. В «доисторический» период этногенеза этрусков население позднейшего полиса, вероятно, представляло собой своего рода племя. Состав столичных городов Этрурии менялся в ходе истории, но при этом число столиц и государств оставалось неизменным. В эпоху расцвета Этрурии, который приходится на VI столетие до Р.Х., когда этруски доминировали на Апеннинском полуострове, такими столицами были расположенные к северу от Рима, неподалеку от правого берега Тибра Вейи, и поблизости от моря, но не на морском берегу Цера, выстроенные около устья реки Марты Тарквинии, которые, возможно, были первым городским поселением расенов в Италии, и к северу от них Вульчи, лежащие на берегу озера Больсена и одноименные с ним Вольсинии. В центре современной Тосканы находились Руселлы и Ветулония, а на севере Тосканы Волатерра, на гористом северо-востоке Этрурии располагались такие столичные города, как Клузий, Кортона, Перузий (Перуджа) и Арретий. После падения Вей их место в составе двенадцатиградия заняла Популония, единственный из столичных городов этрусков, который выстроен был прямо на морском берегу. В стране было много других городов, которые входили в состав одного из 12 государств, например Непи, Сутри, Капена, Фалерии, населенные фалисками, в сущности латинами, но в политическом и культурном отношении включенными в мир этрусков. 12 полисов составляли религиозный союз и своего рода политическую конфедерацию со священным центром в храме Вультумна, место расположения которого точно не установлено, но предположительно это был город Вольсинии. Вождя конфедерации, который ежегодно переизбирался, латинские авторы называют царем (rex), а в более позднюю эпоху, начиная с V столетия, – верховным жрецом – sacerdos, что связано было с упразднением монархического правления в полисах Этрурии.

Союз 12 полисов сложился и в Падуанской долине, где существовали такие значительные города, как Фелсина, современная Болонья, Равенна, Римини, Спина, Адриа. Есть сведения о том, что и  колонии этрусков в Лации и Кампании, среди которых крупнейшим городом была Капуя, также составляли союз 12. В Кампании расенам принадлежали города Нола, Ацерра, Ноцерра, Геркуланум, Помпеи.

Относительно численности населения Этрурии существуют лишь весьма приблизительные выкладки. На основании статистики захоронений в Цере, современном Черветерри, число жителей этого города в пору его расцвета в VI веке определено в 25 тысяч. Учитывая высокий уровень урбанизации Этрурии, сопоставимой в этом с Элладой, численность населения всего государства, в котором были и другие городские поселения, по  меньшей мере портовый город Пирга, должна была составлять не менее 100 тысяч человек, включая рабов и покоренных зависимых туземцев. В таком случае население всей Этрурии, вероятно, превосходило один миллион, а вместе с населением двух других территорий – в Падуанской долине и на юге, наверно, приближалось к двум миллионам, но  собственно этруски и  в  долине Падуи и  тем более в Лации и в Кампании составляли господствующее меньшинство. Во всей Италии, без островов, но с греческими колониями на континенте, тогда проживало, вероятно, около 5 миллионов человек, так что под контролем этрусков была примерно треть всего населения страны.

И на заре своего существования, и в эпоху расцвета, в VI веке до Р.Х., государства этрусков представляли собой монархии, во главе которых стояли цари, исполнявшие также и жреческое, первосвященническое служение – лукумоны, этот титул в Риме был понят ошибочно как личное имя, каковым он и в действительности мог быть первоначально – подобные примеры хорошо известны из той же римской истории с ее цезарями и августами. Луцием (от лукумона) Тарквинием называли первого римского царя из этрусской династии. Инсигниями лукумонов служили трон из слоновой кости, золотая корона, золотой перстень и скипетр. Одевались они в церемониальную тогу-пальмету, и их сопровождали ликторы, которые носили на плечах фасции – пучки розог с топорами – символами судебной власти. Эти инсигнии унаследованы были римскими царями в эпоху династии Тарквиниев, а некоторые из них перешли к республиканским магистратам Рима.

На рубеже VI и V веков Этрурия пережила пору политических распрей и гражданских войн, в результате которых на смену монархическому правлению пришли аристократические или олигархические республики. В них власть принадлежала коллегиальным правительствам, своего рода сенату, состоявшему из  лиц, которых латинские памятники именуют principes. Из этрусских эпиграфических памятников известны названия должностей полисной магистратуры: зилат, пуртне, мару,– но не удалось установить ни точного значения этих чинов, ни их иерархического порядка. Эпитафии сообщают фамилии знатных этрусских родов, и благодаря написанию имен обоих родителей покойников по ним можно установить генеалогические отношения между родами. Фамилии эти были, как и у римлян, двойные: одно из них, nomen, принадлежало роду, нечто вроде герба польской шляхты, а другое, cognomen, обозначало родовую ветвь – имя одной из больших семей, на которые делился род.

В конце VI столетия экспансия расенов в Италии останавливается, и для их империи начинаются трудные времена. Вооруженное соперничество с греками в Кампании заканчивается для этрусков поражением. В 524 г. до Р.Х. у стен греческой колонии Кум союзные войска этрусских государств были разбиты осажденными эллинами, во главе которых стоял Аристодем. Правда, после этого этруски сумели еще распространить свою власть на южную Кампанию, захватив там Помпеи, Геркуланум и Сорренто, но продвинуться дальше по побережью, где прочно обосновались греки, они не  смогли. Вторым мощным ударом для них стала потеря крупнейшего города Лация Рима, откуда в 509 г. был изгнан этрусский царь Тарквиний Гордый, а попытка лукумона Клузии Порсены вернуть трон Тарквинию закончилась провалом. В 474 г. пришедший на помощь грекам из Кум сиракузский тиран Гиерон в морском сражении нанес сокрушительное поражение этрусскому флоту, после чего положение тусков в Кампании стало весьма уязвимым. В 423 г. до Р.Х. спустившиеся с гор на приморскую равнину самниты захватили важнейший из кампанских городов этрусков – Капую. Овладев вскоре после этого греческими Кумами, самниты, или оски, становятся крупнейшей политической силой в Кампании.

В V веке этруски переходят к обороне в соперничестве со своим новым и стремительно набирающим силы противником Римом в самой Этрурии, впрочем пока еще на ее южной границе по Тибру. В 435 г. римляне покорили маленький город Фидены, расположенный всего в 10 километрах от Рима форпост этрусков на левом берегу Тибра. Затем началась затяжная и изнурительная для обеих сторон война с  Вейями, столицей ближайшего к Риму государства этрусков. На стороне вейан были и родственные латинам, но враждебные Риму фалиски. Война шла с переменным успехом для римлян, но в 405 г. они сумели осадить Вейи. Героическое сопротивление продолжалось 9 лет, и только в 396 г. город пал, после чего подвергся разграблению, а его жители были проданы в рабство. Территорию полиса Рим включил в состав своего государства, и на ней были основаны римские колонии. Вслед за тем Рим присоединил к своим владениям город фалисков Капену.

В V веке на севере Этрурии появился новый враг – племена кельтов, или галлов; продолжительная борьба с ними на Падуанской равнине закончилась в IV столетии падением расположенных там этрусских колоний. По берегам Падуса надолго поселились кельты, которые оттуда начали совершать регулярные набеги на богатые города Этрурии. Пройдя с огнем и мечом сквозь Этрурию, галлы осадили Рим, но когда над Римом нависла смертельная опасность, на его сторону стал этрусский город Цера, предоставивший убежище римским жрецам и весталкам. В благодарность за этот великодушный шаг римляне впоследствии оказывали этому полису и его гражданам особое покровительство.

Тем не менее позже Цера оказалась втянутой в войну с Римом на стороне Тарквиний. В ходе этой войны в 353 г. с Церой было заключено перемирие на 100 лет, а ее гражданам Римом даровано право принимать неполноправное римское гражданство. Через два года заключено было перемирие и с Тарквиниями, благодаря которому Рим сумел одержать победу на юге над самнитами. В 311 г. война Рима с этрусками, объединившимися в военный союз, возобновилась. Военные действия, как и раньше, перемежались перемириями, заключавшимися на разные сроки. В 299 г. этруски помогали галлам, когда те совершили набег на римские владения. Затем к антиримской коалиции присоединились умбры и самниты, но после того как в сражении под Сентинумом в Умбрии в 295 г. римляне одержали победу над объединенными силами самнитов, умбров, галлов и этрусков, независимость Этрурии была обречена: Руселлы, Вольсинии и Вульчи пали, и Рим навязал им статус неравноправных союзников, с Перузием и Арретием он заключил перемирие. В 265 г. в Вольсиниях вспыхнуло восстание против правивших в городе олигархов, и те попросили помощи у Рима. Римляне помогли и подавили беспорядки, после чего город Вольсинии по их приказанию был перенесен на новое место.

К середине III столетия вся Этрурия была покорена; города этрусков, подобно большинству других городов Италии, попали в положение неравноправных союзников, лишенных политического суверенитета, но с сохранением самоуправления и относительной автономии, при этом их граждане лишены были права на приобретение римского гражданства, которое однако в порядке исключения предоставлено было церритам. Но и такие условия оказались приемлемыми для этрусков. Во всяком случае, когда в ходе Второй Пунической войны войска Ганнибала вторглись в Италию, этруски не перешли на его сторону, сохраняя верность Риму, над которым тогда нависла смертельная опасность. Во II веке этруски подвергаются глубокой романизации, а в следующем веке уже повсюду в Этрурии господствует латинская речь. Знание этрусского языка становится редким явлением. И все-таки этруски приняли участие в гражданской войне италийских союзников против Рима, закончившейся, с  одной стороны, поражением восставших, а  с  другой,– тем, что они фактически добились той цели, ради которой затеяли эту войну – в 89 г. до Р.Х. всем им, в том числе и гражданам городов Этрурии, даровано было право на приобретение римского гражданства.

Этруски известны были в Италии и во всем Средиземноморье как исключительно религиозный народ, причем их религиозность носила особый характер, решительно отличавшийся от  эллинской, несмотря на  почитание ими многих богов, которым установлен был культ в Элладе. Этруски чтили Нептуна под именем Нетунс, Аполлона (Апулу) и  Артемиду (Артумес), Геркулес почитался ими под именем Геркле. Религиоведы отождествляют этрусских Турмса с Меркурием, Туран с Афродитой, Фуфлунса с Вакхом, Сетланса с Гефестом. Эти паралели в религиозных культах эллинов и этрусков не могли появиться в результате заимствований из Великой Грецией, контакты с которой были не только торговыми, но и военными, во всяком случае враждебное отношение греков к тирсенам хорошо известно из их литературы. Почитание одинаковых с эллинами богов расены принесли с собой из восточного Средиземноморья. На своей новой родине они позаимствовали у италиков культ Марса (Мариса).

Верховное божество у  этрусков именовалось Тином. Вместе с ним особым почитанием, особенно в Вейях, пользовались его супруга Уни и богиня Менрва. Культ этой триады был затем заимствован римлянами. Уни они назвали Юноной, Менрву – Минервой, а Самого Тина – Юпитером, впоследствии отождествив их с греческими Зевсом, Герой и Афиной. Существовали и такие местные культы, прямые параллели которых у эллинов и  латинов не  выявлены: так, в  приморском городе Пирге, который зависел от Церы, чтили богиню Левкотею, в Вольсиниях – Нортию.

В храме бога Вольтумна, которого Варрон называл главным божеством тусков, жрецы сходились для совещаний, совершения жертвоприношений и иных священнодействий вплоть до эпохи святого Константина. В этом святилище существовал своеобразный обряд – в стену храма один раз в году забивался гвоздь, и таким образом велся счет времени. Этот обряд был заимствован Римом, где он, правда, употреблялся лишь в экстремальных обстоятельствах – во времена народных бедствий. У этрусков было особое отношение к хронологии: самой крупной единицей летосчисления являлся век, но этот век отличался от латинского seculum, состоящего из 100 лет: этрусский век измерялся продолжительностью жизни пережившего своих ровесников старца, рожденного в год, который служил точкой отсчета нового века. Такой век состоял из разного числа лет и обыкновенно длился более 100 лет.

Самой своеобразной чертой религиозности этрусков был глубокий фатализм – вера в предопределенность всего, что происходит в этом мире, но при этом сопряженная с всепоглощающим стремлением угадать волю богов, истолковать ее и действовать в неукоснительном следовании ей. А эта воля, по их верованиям, обнаруживалась в предзнаменованиях, которые необходимо своевременно замечать и  правильно объяснять. Религиозность этрусков метко характеризовал Сенека: «В то время как мы (римляне) верим, что молния есть следствие столкновения туч, они (этруски) убеждены, что тучи сталкиваются с целью произвести молнию, поскольку этруски приписывают все происходящее богам. Они верят не в то, что вещи имеют значение, поскольку они случаются, а наоборот, что они происходят, потому что обязательно должны иметь некое значение» (Макнамара, цит. изд., с. 149).

В скрупулезном следовании божественной воле, в точном исполнении установленных обрядов этруски видели залог благополучия, и  личного и  общественного. Поэтому особое значение они придавали гаданиям, но в этом они руководствовались не произволом «вдохновенных» прорицателей, а строгими правилами, которые, как они верили, даны были свыше. В этом смысле религия этрусков – это религия откровения, или, точнее сказать, лжеоткровения. В отличие от греков и латинов, они имели своего рода «священные книги», числом 12, которые в совокупности составляли то, что римляне называли «этрусской дисциплиной». Их фрагменты сохранились в поздних, относящихся к эпохе Августа, переводах на латинский язык.

О происхождении этих книг рассказывалась такая легенда: сын Тиррена Тархон, лукумон города Тарквиний, который построил в новой для расенов стране все 12 городов – в одной из  эпитафий Тарквинии называются одинаково с  именем самого лукумона Тархны, пахал свое поле, расположенное за городской чертой, или померием. «И вдруг его изумленному взору предстала человеческая голова, слегка приподнявшаяся над бороздой. У  этого диковинного существа было лицо ребенка, но седые, как у старика, волосы. Испуганный этим чудом, Тархон позвал на помощь. Другие лукумоны, работавшие неподалеку на своих полях.., поспешили на призыв Тархона. На глазах удивленных людей из земли явился Таг, посланный великим богом Тином, чтобы передать лукумонам установления, в согласии с которыми они должны были учить людей… Лукумоны записали эти законы на восковых табличках. Как только чудесный ребенок, рожденный землей, исполнил свою миссию, он тут же погрузился обратно в борозду, и больше его уже никто не видел» (Вогэн, цит. изд., с. 66–67). Главным содержанием преподанного Тагом учения были правила гаданий, предназначенных для опознания божественной воли, являемой через знамения.

Ее усвоение требовало длительного обучения. Знатоки этой науки, получавшие особое посвящение, назывались гаруспиками. Они распознавали волю богов, наблюдая за молнией, за полетом птиц, а также по внутренностям жертвенных животных, в особенности по печени. Об этрусской фульгаристике – гаданиях, основанных на наблюдениями за грозой, писали Сенека и Плиний Старший в «Естественной истории». Гаруспики делили небо на 16 секторов, наблюдатель при этом смотрел на небо обратившись лицом к югу. Молнии, которые сверкали на небе слева от него, на востоке, считались благоприятными, а справа, на западе,– неблагоприятными. Для более детального толкования требовалось установить, из какого именно сектора исходила молния, потому что каждый сектор принадлежал одному из богов, испускавшему ее. Латинское слово templum (храм) заимствовано из этрусского языка, на котором оно обозначало сектор неба, принадлежащий тому или иному богу, его жилище. Поскольку Юпитер, или Тин, распоряжался тремя видами молний, то имел значение и самый вид молнии, исходившей из его темпла. Гаруспики усваивали себе также способность не только опознавать волю богов, но и влиять на нее с помощью молитв, или заговоров, и сложных ритуалов.

О гадании по печени можно судить по многочисленным описаниям аналогичных гаданий, которые производились в Риме и  которые заимствованы были у  этрусков. Многое проясняет также одна находка из Пьяченцы. Это бронзовая модель печени барана, разделенной на 40 участков, на каждом из которых написано имя бога, обозначены там и безымянные высшие боги, которых, вероятно, отождествляли с судьбой. Печень, в соответствии с «этрусской дисциплиной», – это микрокосм, и по конфигурациям отдельных ее элементов в  секторах, относящихся к тем или иным богам, можно судить о грядущих событиях.

Искусство гаруспиков высоко ценилось в Риме. Из литературы известно много случаев, когда римляне прибегали к их услугам. Так, из слова Цицерона «Об ответе гаруспиков», которое произнесено было в 56 г. до Р.Х., известно, что римляне поражены были тогда необычными раскатами грома и за толкованием этого знамения обратились к гаруспикам, а те ответили, что эти раскаты выразили гнев богов Юпитера, Сатурна, Нептуна, богини земли и безымянных небесных богов, вызванный попранием клятв, убийством послов и осквернением священных мест, и указали на ритуалы, которые необходимо совершить для умилостивления разгневанных богов. Гаруспик Спуринна предупреждал Цезаря об опасности, которые несут для него мартовские иды. В Риме и простой народ и знать доверяли гаруспикам, высокопоставленные лица часто имели их в своем окружении и советовались с ними. Гаруспики находились даже в свите императора Юлиана Отступника.

Но в Риме существовало и иное отношение к «этрусской дисциплине». Знаменитый блюститель чистоты отечественных нравов, которым, как он считал, угрожает повреждение со стороны чуждых влияний, в основном греческих, но также и от этрусков, Катон Старший говорил, что не может понять, почему один гаруспик не смеется, когда видит манипуляции другого. Похоже, что сами гаруспики не считали себя шарлатанами и к своей «науке» относились с религиозной серьезностью. В 410 г. от Р.Х., когда уже христианскому Риму угрожали полчища Алариха, гаруспики предлагали учинить всенародные моления, чтобы боги испустили молнию, которая бы испепелила варваров.

Судя по монументальности и пышности склепов, в которых погребали останки знатных этрусков, а также по изображениям в гробницах пиршественных сцен, танцев и предметов бытовой утвари  – в  гробнице Рельефов в  Черветерри (древней Цере) представлены ларец, кувшин, нож, топор, моток веревки, щипцы, а также воинское снаряжение – можно заключить, что этруски представляли загробное существование подобным земному, но их верования, конечно, не были настолько примитивными, чтобы они верили в  продолжение жизни умершего в самой гробнице, как это представляют некоторые исследователи. Души усопших, по их верованиям, отбывали в иной мир. На многих настенных росписях в гробницах изображен Харун, с  отвратительным устрашающим синим или зеленым лицом, с крыльями и молотом в руках. В его имени легко угадывается эллинский Харон, который в лодке перевозил души покойников через воды Стикса в загробный мир. На некоторых изображениях Харуна сопровождают женские фигуры Ванф, держащих в руках факелы или змей. Часто встречается также изображение еще одного демонического существа, связанного с загробным миром,– гротескного Тухолки с конскими ушами, клювом грифа и со змеями в руках.

Этруски верили, что на участь усопших оказывает благоприятное влияние жертвенная кровь – при погребениях у них совершались поминальные жертвоприношения, возможно также, в исключительных обстоятельствах, и человеческие. Во всяком случае, гладиаторские бои римляне заимствовали у  этрусков Кампании, для которых они были не  зрелищем, как в  Риме, а входили в погребальные обряды, когда в иной мир провожали высокопоставленных особ – лукумонов или верховных жрецов. В Риме впервые гладиаторские бои состоялись в 264 г. до Р.Х. при погребении отца консула.

С представлениями этрусков о  загробной жизни связаны зеркала в руках мужчин и женщин на их скульптурных изображениях, извлеченных из гробниц. При этом ни в одном случае держащий зеркало не смотрится в него, не ищет в нем своего отражения, а значит, это зеркало не простой бытовой предмет. По предположению А. К. Вогэн, «зеркало в руке статуи служит целям опознания покойного в загробном мире» (Вогэн, цит. изд., с. 46). В руках Ванф, сопровождающих души в иной мир, или самих усопших часто изображаются свитки, которые, возможно, мыслились как записи добрых и злых дел покойников, из чего можно предположить, что этруски имели представление о загробном суде и разной участи умерших в ином мире.

Богослужение у  этрусков совершалось в  храмах. Ни  один из  них не  сохранился, но  до  нас дошли руины, позволяющие судить об их архитектурных формах. Эти храмы воздвигались на подиуме, или высоком фундаменте, который строился из камня. Стены же делались из кирпича или дерева. В плане они были почти квадратными – ширина лишь немного уступала длине храма. Храм имел один вход. Фасад представлял собой портик из двух рядов колонн. Внутри храма находилось три целы, или помещения со статуями богов. Стены храма украшались крашеными терракотовыми рельефами со священными изображениями, сюжеты которых часто воспроизводили греческие мифы. Эти рельефы составляли фигурные фризы, опоясывающие стены храма со всех сторон. На крышах некоторых храмов воздвигались статуи богов.

Наиболее полное представление об архитектуре этрусков дают однако не руины храмов, но жилища, сооруженные для мертвых,– гробницы. Археологами открыты целые города мертвых, располагавшиеся в некотором удалении от городов живых. Некрополи с многочисленными склепами раскопаны в десятках городов Этрурии – в столицах полисов Цере, Тарквиниях, Вульчи, а также в зависевших от них городских поселениях вроде Норции. Над гробницами насыпались курганы. Изнутри гробницы чрезвычайно похожи на жилища живых: это своего рода комнаты, вдоль стен располагались ложа, на которые возлагали останки усопших. До IV века это были в основном однокамерные помещения, предназначенные для погребения покойников из одной семьи, но в IV столетии стали сооружаться многокамерные усыпальницы для целого рода: подземные коридоры, которые вели в такие склепы, могли достигать 30 метров длины, как в гробнице Франсуа в Вульчи. Потолки гробниц имели разные конструкции: плоскую, двускатную, а также с ложным или настоящим цилиндрическим сводом. Архитектурные формы погребальных сооружений Этрурии напоминают микенские гробницы, а также некоторые из склепов, открытых на территории Боспорского царства – в Керчи и ее окрестностях, сохранивших узнаваемые черты к тому времени давно исчезнувшей микенской погребальной архитектуры. Характеризуя стилистику этрусских гробниц, Р. Блейк писал: «Резной узор на каменном потолке точно воспроизводит сложную систему стропил. Тщательно отделаны косяки дверных проемов, соединяющих камеры. Нас неизменно восхищает изящество архитектурных линий, в этом отношении гробницы обладают настоящей геометрической красотой, полностью удовлетворяющей современному пристрастию к сдержанному искусству без чрезмерных украшений» (Блейк Реймон, цит. изд., с. 158).

Города этрусков воздвигались на вершинах холмов с крутыми склонами или на горных уступах, иными словами, в местах, хорошо защищенных самим рельефом. Место для основания нового города тщательно подбиралось. Из латинской литературы хорошо известен ритуал, сопровождавший закладку города. Вначале гаруспиками истолковывались предзнаменования, и в случае, если они были благоприятными, на избранном для закладки месте выкапывали яму, в которую опускали драгоценные приношения, в нее также выливали кровь жертвенных животных. От этого места делали разметку крепостной стены, которую предполагалось возвести вокруг города. «Затем основатель города, взяв плуг с бронзовым лемехом, запрягал в него быка и корову и проводил борозду вдоль линий будущих стен, поднимая плуг в тех местах, где планировалось возвести ворота. Комья земли из-под плуга тщательно располагались по  внутренним сторонам борозды, формируя символический ров и стену» (Макнамара, цит. изд., с. 73–74). Примыкающая с внутренней и внешней стороны к борозде полоса земли – померий – признавалась священной границей города. На ней не дозволялось ни пахать, ни пасти скот, а игнорирование этого запрета каралось как святотатство. Стены и улицы ориентировались по сторонам света. Согласно римским источникам, подтверждаемым материалами археологических раскопок, в каждом городе тусков непременно было трое ворот и три храма: в честь Юпитера, Юноны и Минервы (Тина, Уни и Менрвы); храмы, посвященные другим божествам, воздвигались за пределами померия.

Особой правильностью отличалась планировка более поздних городов, построенных вне Этрурии: в Кампании и на севере Италии. Так, в городище Марцабото, расположенном близ Болоньи, на берегу реки Рено, улицы строго ориентированы по сторонам света и пересекаются под прямыми углами. Главная улица, протянувшаяся с севера на юг,– у римлян, заимствовавших принципы городской планировки у  этрусков, она называлась кардо,– пересекается с тремя декуманусами, которые, в свою очередь, пересекаются переулками, параллельными кардо. Ширина кардо и декуманусов достигает 15 метров, по обеим сторонам кардо и декуманусов сооружены мощеные тротуары. Судя по фрагментам фундаментов, жилые дома строились из необожженного кирпича, в один этаж, крыши делались из плоской или изогнутой черепицы. В городе были водопровод из терракотовых труб, вода в который поступала из резервуара, расположенного на соседнем холме, и канализация, трубы которой прокладывались вдоль улиц в глубоких рвах, закрытых каменными плитами. Многие дома имели свои колодцы, которые также закрывались каменными плитами. В стороне от жилых кварталов, на холме, воздвигнуто было пять храмов, расположенных на одной улице и ориентированных на юг. За пределами городского померия находились два некрополя – к северу и к востоку от самого города.

Храмовая и жилая архитектура этрусков сохранилась плохо ввиду непрочности материала. Лучше выдержали испытания временем крепостные сооружения. В Руселлах сохранилась самая древняя из этрусских каменных стен, опоясывающая город. Она была выстроена в VI веке из крупных каменных блоков неправильной формы без строительного раствора. Подобная крепостная стена из вулканического туфа сохранилась также в Вейах, где она была укреплена земельным валом. Особой монументальностью отличается крепостная стена в Перузии (Перудже), которая частично достраивалась и реставрировалась в позднейшие времена. Ворота, через которые входили и въезжали в город, представляют собой мощные арочные сооружения, украшенные скульптурными рельефами. Суровой монументальной красотой отличается просуществовавшая до наших дней въездная арка в Вольтерре. Арка и свод – это изобретения этрусского архитектурного гения, унаследованные Римом.

В музеях Италии и других стран выставлены многочисленные произведения этрусской скульптуры, художественное качество которых, в отличие от греческих статуй классической эпохи, весьма неодинаково: сопоставление с  искусством Эллады оправдано тем, что его влияние на скульптуру, а также на художественное ремесло расенов, в особенности на вазопись, совершенно очевидно, и самые периоды в истории искусства этрусков повторяют с некоторым опозданием аналогичные периоды в истории греческого ваяния и художественных ремесел: на смену ориентализирующему искусству в начале VI века до Р.Х. пришла архаика, которую в конце V столетия сменила эпоха, когда искусство этрусков интенсивно вбирало влияние греческой классики, шедшее из Ионии и Аттики, вероятно через Великую Грецию; в III столетии искусство и вся культура Этрурии, как и других регионов Италии, обнаруживает уже свою принадлежность к эллинистическому миру.

При очевидном заимствовании стилистических элементов у эллинов, изобразительное искусство этрусков отличается от греческого резкой характерностью, доходящей в иных случаях до откровенного гротеска, терпким реализмом, выразительной индивидуальностью образа, что самым очевидным образом повлияло на стилистику римского скульптурного портрета. Но лучшим образцам этрусской пластики свойственна также особая теплота и человечность, трогательная домашняя интимность, чуждая по тону высокой классике Эллады, устремленной к воплощению идеальной, а не обыденной человечности, которая так дорога была этрусской душе.

В этом отношении особенно характерны скульптурные фигуры супружеских пар на саркофагах, вынесенных из гробниц в музеи: мужчины при этом обыкновенно держат в руке патеру – сосуд, предназначенный для возлияний, а женщины – зеркало. В Лувре хранится терракотовый саркофаг из Церы, изготовленный около 320 г. до Р.Х. На его крышке изображены муж и жена. Мужчина, обнаженный до пояса, полулежит, опираясь локтем на подушку, его правая рука покоится на плече жены, которая прижимается к его груди. У мужа и жены длинные волосы, у мужчины они разделены на пробор и откинуты за спину, у женщины прикрыты шапочкой. Лица супругов, смотрящих не друг на друга, а вперед широко открытыми глазами, светятся безмятежностью, чувством глубокого отдохновения и  блаженного покоя после тревог и забот земной жизни. Хотя в руках этой пары нет ни патеры, ни зеркала, но их пальцы сложены так, чтобы держать эти предметы, которые, возможно, были просто утрачены. Прекрасный образец скульптурной эпитафии представляет собой изображение супружеской пары на другом саркофаге из  той  же Церы, хранящемся в  римском музее Виллы Юлия. Это творение этрусского гения поражает парадоксальным, но при этом убедительным сочетанием торжественной величавости и спокойствия, камерной интимности выражения.

Для этрусской пластики характерен особый вкус к изображению животных:  львов, тигров, а  также мифических гибридов – сфинксов, химер и грифонов. Один из анималистических шедевров тусков – бронзовая волчица, созданная в VI веке и хранящаяся ныне в Капитолийском музее Рима,– стала символом Вечного города. Два мальчика, сосущие волчицу, не принадлежат оригиналу и были изготовлены уже в ренессансную эпоху.

В городах Вульчи и Вейях существовали целые школы терракотовой скульптуры. Вейанскую школу в VI веке возглавлял скульптор, имя которого известно,– Вулка. Ему и  его школе принадлежит скульптурная группа из четырех фигур, найденная в святилище в Портоначчио. Она размещена была на крыше храма и представляла борьбу Аполлона (Апулы) с Гераклом (Геркле), две другие фигуры этой группы – Турм (Гермес) и богиня с младенцем на руках. Скульптурная группа отличается драматизмом и динамикой. Художник средствами пластики создает иллюзию порывистых движений участников титанической борьбы. Характеризуя стилистические особенности этрусской пластики, отличающие ее от греческого искусства, итальянский этрусколог Г. Мансуэлли писал: «Этрусский дух, как, в общем, и  италийский, не  проявил интереса к  совершенству формы, к сложным пропорциональным связям, тонкой отделочной работе: это был прежде всего иррациональный дух, который схватывал и сохранял только внешний аспект греческого искусства, которое по сути являлось рациональным. Иногда этот дух вносит что-то сильное, неистовое, что всегда поражает в Аполлоне и других статуях вейской группы» (Мансуэлли, цит. изд., с. 143).

Живопись этрусков представлена фресками на стенах гробниц. Это несравненно более хрупкое искусство, чем скульптура, поэтому до нас дошла ничтожная часть творений безымянных живописцев, тем более что многие фрески погибли уже после того, как они были обнаружены: просуществовав два с половиной тысячелетия в подземных склепах, они разрушились под воздействием наземного воздуха. Всего раскопано около 100 расписанных гробниц в Тарквиниях, Клузии, Вейях, Цере, Вульчи и Орвието, но в большинстве из них живопись пропала в течение последних полутора столетий. Так из более чем 60 расписанных гробниц Тарквиний в настоящее время фрески сохранились лишь в 20; и все же этрусская живопись сохранилась полнее и представительнее, чем греческая и даже римская, за вычетом, конечно, помпеянской, хранителем которой явилась вулканическая лава и которая, впрочем, несет на себе узнаваемые черты этрусского влияния – долгое время разрушенные Везувием Помпеи и Геркуланум были колониями этрусков.

Наилучшим образом этрусская живопись представлена уцелевшими росписями тарквинийских гробниц: Быков, Авгуров, Жонглеров, Голини. Особым изяществом отличаются фрески, выполненные в гробнице Триклиния около 470 г. до Р.Х. и в наше время спасенные реставраторами от  разрушения. С  обеих сторон дверного проема этой гробницы написаны два всадника, а на стене напротив входа изображены три пиршественных ложа. На  боковых стенах представлены танцоры и  музыканты – мужчины и женщины, между фигурами танцующих и музицирующих нарисованы деревья и цветущие кусты, на ветвях которых сидят птицы с яркой окраской. Движения танцоров порывисты и гармоничны. Вся роспись гробницы передает острое переживание красоты мира и радости жизни, продолжающейся после смерти.

О высоком совершенстве тарквинийских фресок с вдохновением писал английский писатель Д.Х. Лоуренс: «Леопарды с длинными свисающими языками, плывущие морские коньки, испуганные пятнистые олени со смертельными ранами на шее и на боку,– они захватывают наше воображение и не покидают вас. И мы видим волнистый край моря, резвящихся дельфинов, красиво и четко прыгающего вниз ныряльщика, быстро карабкающегося к нему на гору человечка. А потом видим мужчин с бородой, полулежащих на пиршественных ложах – как они держат мистическое яйцо! И  женщин в  конических головных уборах, как удивительно они склонились вперед, с какой нежностью, неведомой нам теперь! Обнаженные рабы весело тянутся к сосудам с вином. Их обнаженные тела – лучшая одежда, она куда легче, чем платье из ткани. Изгибы их рук выдают чистейшую радость жизни, радость, которую еще ярче выражают руки и ноги танцоров, большие, длинные руки, вытянутые вперед, до кончиков пальцев упоенные танцем, танцем, который рождается в их душе, как течение в глубинах моря. Такое впечатление, будто мощный поток другой, яркой жизни захватил их» (Д.Г. Лоуренс. Утро в Мексике. По следам этрусков.М., 2005, с. 207–208).

В отличие от подвергшихся губительному влиянию времени и свежего воздуха тарквинийских фресок, образцы художественного ремесла этрусков сохранились в огромном числе и часто в  неповрежденном виде, особенно если они изготовлены были из цветных металлов: из бронзы, золота и серебра – или из драгоценных камней и слоновой кости. В музеях хранятся серебряные чаши, бронзовые зеркала, настольные канделябры, стригии, парфюмерные стержни, черпаки, фляги для масла, жаровни этрусков. В гробнице Реголини-Галаси в Цере похоронена была знатная женщина, жившая в VII столетии до Р.Х., имя которой Лартия начертано на самых ценных ее вещах, найденных в гробнице. На груди покойной лежала золотая пектораль, украшенная фигурками зверей, в ушах ее были золотые серьги; в гробнице обнаружены также золотые фибулы, к одной из которых прикреплены украшения в виде птиц и львов, двойное ожерелье из золотой проволоки, янтарные подвески в золотой оправе, кольца и браслеты, булавки и пряжки.

Керамика этрусков явным образом испытала влияние Эллады – на раннем этапе истории коринфской, потом по преимуществу ионийской и аттической. Расены использовали те же типы сосудов, что и греки: амфоры, пифосы, фиалы, скифосы, килики, кратеры, ритоны, арибалы. Роспись на этрусских вазах повторяла сюжеты и часто стиль греческой вазописи, тем более что Этрурия импортировала греческие изделия как из Великой Греции, так и из самой Эллады. В XVIII и XIX веках этрусскими вазами, которые тогда высоко ценились, называли часто изделия греческих мастеров, ввезенные в Этрурию, где они и  были найдены.

Но этруски выработали и свой оригинальный стиль вазописи, так называемое буккеро. Это тонкостенные вазы, покрытые глянцевым черным лаком и украшенные лепным или насеченным декором. При изготовлении ваз в стиле буккеро широко использовался штамп, позволявший выполнять орнамент с повторяющимся мотивом; излюбленным декором были процессии стилизованных человеческих или звериных фигурок.

Этрусская письменность, как уже сказано выше, сохранилась почти исключительно в виде лаконичных надписей. Литературные памятники расенов до нас не дошли, и все-таки есть сведения о том, что на их языке созданы литературные произведения разных жанров, впоследствии утраченные. О высоком уровне письменной культуры этрусков косвенным образом свидетельствует замечание Тита Ливия о том, что в IV веке до Р.Х. «римские юноши… изучали этрусскую литературу, подобно тому, как ныне они постигают греческую» (цит. по: Макнамара, цит. изд., с. 182). По свидетельству Цензорина, Варрон в своих утраченных трудах цитировал некие «Тосканские истории», которые представляли собой хронику отдельных государств Этрурии – Тосканы. Весьма вероятно, что материалы этих хроник использовал в  своем утраченном труде по  истории этрусков «Тирренике» император Клавдий. До нас однако дошли в латинских переводах фрагменты религиозных книг раcенов – «Libri Tagetici» и «Libri Vegoici», содержащие «откровения» Тага и Вегойи, руководства по гаданию по внутренностям жертвенных животных и по молниям: «Libri Haruspicini» и «Libri Fulgurales», а  также «Libri Rituales», описывающие порядок богослужений и жертвоприношений.

Варрон упоминает своего старшего современника Вольния, жившего, вероятно во II веке, который писал этрусские трагедии. Судя по другим упоминаниям о них в римской литературе, эти трагедии носили религиозный характер и посвящены были тайне загробной жизни. Помимо трагедий, в Этрурии ставились и комедии. В тарквинийской гробнице «Надписи» представлена группа из  трех актеров и  двух слуг, слуги подносят актерам вино, а один из актеров стоит с поднятыми руками, опираясь на землю одной ногой. Вторую ногу он согнул в колене, приготовляясь пнуть щенка, который, подняв лапу, подставил хозяину голову под удар. Эта комическая сцена носит характер театральной мизансцены.

Но об этрусских актерах и характере их игры есть и более отчетливые сведения. Ливий рассказывает о  том, как в  364  г. до Р.Х., когда в Риме вспыхнула эпидемия чумы и жертвоприношения не привели к ее прекращению, «суеверие возобладало в душах и тогда-то, как говорят, в поисках способов умилостивить гнев небес были учреждены сценические игры – дело для воинского народа небывалое, ибо до тех пор единственным зрелищем были бега в цирке» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 396). Вероятно, это, говоря языком Ливия, суеверие – убеждение в том, что театр, и даже комические представления, способны снискать милость богов,– было свойственно своеобразному религиозному сознанию Этрурии; поэтому жилища мертвых украшались изображениями игр, музицирования и плясок. «Игрецы, приглашенные из  Этрурии,– продолжает Ливий,– безо всяких песен и без действий, воспроизводящих их содержание, плясали под звуки флейты и  на  этрусский лад выделывали довольно красивые коленца. Вскоре молодые люди стали подражать, перебрасываясь при этом шутками в виде нескладных виршей и согласовывая свои телодвижения с пением. Так переняли этот обычай, а  от  частого повторения он привился. Местным своим умельцам дали имя «гистрионов», потому что по-этрусски игрец звался «истер», теперь они уже не перебрасывались, как прежде, неуклюжими и грубыми виршами, вроде фесценнинских,– теперь они ставили «сатуры» с правильными размерами и пением, рассчитанным на флейту и соответствующие телодвижения» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 396).

Проникший из Этрурии в Рим жанр фесценических песен, своего рода сатирических импровизаций, самим названием связывает их происхождение с городом фалисков Фесцениями. При этом, однако, уместно отметить, что, принадлежа в политическом и культурном отношении Этрурии, фалиски говорили на языке близкородственном латинскому, тем естественнее и короче произошло заимствование этого жанра в латиноязычном Риме, но возможно, что сами Фесцении были только передаточным звеном в переносе этого жанра в Рим. Во всяком случае, сатирическую наклонность этрусского гения явным образом обнаруживает изобразительное искусство этого народа, для которого типичны гротеск и карикатура. О характере фесцений можно судить по одному из стихотворных посланий Горация: «Встарь земледельцы – народ и крепкий и малым счастливый – хлеб уберут лишь с полей, облегченье в праздник давали телу и духу… В праздники эти вошел фесценин шаловливый обычай: бранью крестьяне в стихах осыпали друг друга чредою. С радостью вольность была принята, каждый год возвращаясь милой забавой, пока уже дикая шутка не стала в ярость открыто впадать и с угрозой в почтенные семьи без наказанья врываться». По сообщению Авла Гелия, во II веке до Р.Х. Анниан собрал этрусские фесцении и перевел их на латинский язык.

Этруски любили музыку и пляски. На стенах гробниц часто изображали танцоров, пляшущих парами или поодиночке. На одной из украшенных гравировкой серебряных ваз VII века представлены плясуны с оружием и щитами в руках. Ничего неизвестно об этрусском пении, зато имеются многочисленные литературные свидетельства о любви этрусков к инструментальной музыке, в особенности к игре на двойной флейте, которая была также излюбленным инструментом в  Лидии и  Фригии, где она сопровождала оргиастические обряды во  время религиозных праздников. Изображение флейтистов, субулов, часто встречается на этрусских фресках. На некоторых фресках флейте аккомпанирует лира. На флейте играли при совершении религиозных обрядов, на пирах, на военных парадах и во время сражений, на кухне при приготовлении пищи. Греки с насмешкой рассказывали о том, что тирсены под звуки флейты месили тесто и секли рабов.

В «Истории животных» греческого писателя Элиана есть не лишенный, вероятно, фантастических преувеличений, но характерный рассказ об  охоте у  этрусков при помощи музыки: «Со всех сторон они выставляют сети и другие охотничьи приспособления для ловли животных. Потом выходит опытный флейтист и играет самую чистую и гармоничную мелодию. Он извлекает из  флейты самые сладчайшие тона, на  какие только она способна. В молчании и тишине звуки легко долетают до вершин холмов, долин и лесов и проникают в логова зверей. Звук, доходя до их ушей, сперва поражает их и пугает, но затем они не могут противиться удовольствию от музыки и, поглощенные ею, забывают и о своих детенышах, и о своих норах. Звери не любят уходить далеко от своих жилищ. Однако они, словно зачарованные, идут вперед, и сила мелодии гонит их в сети, превращая в жертв музыки» (цит. по: Блок Реймон, цит. изд., с. 123).

Тексты греческих и  римских авторов, посвященные этрускам, их собственные эпиграфии, а самое главное, их художественное наследие, их пластика и  фрески позволяют хотя  бы в  общих чертах составить представление о  нравах и  обычаях этого народа, об их семейной и хозяйственной жизни, о структуре этрусского общества.

Для этрусской семьи характерно достойное положение женщины, жены, разительно отличавшееся от удела жен в греческом и ближневосточном мире. Жены участвовали в пиршествах своих мужей, обыкновенно возлежа на одном с ним ложе, что было совершенно немыслимо не только в Вавилоне или Финикии, но и в Элладе, и что, заметим, проводит еще одну линию преемства между минойским Критом и Этрурией, а также напоминает о семейных нравах родственных этрускам филистимлян, по крайней мере, как они отразились в библейской истории взаимоотношений Самсона и Далиды. Для греков и римлян положение женщин в этрусских семьях и в обществе в целом было вызывающе неприличным, и в античной литературе отразилась распространившаяся в народе молва о распутстве этрусков, по большей части являвшаяся плодом предубеждений и ксенофобиии. Тускам приписывали склонность к гомосексуальным отношениям; по рассказу Теопемпа, их жены легко вступали во внебрачные связи и часто даже не знали отцов своих детей, в комедии Плавта «Шкатулка» этрусские девушки при поощрении родителей зарабатывают себе приданое проституцией. По словам Тимея, у тирсенов принято, чтобы слуги прислуживали за пиршествами нагими, что однако не подтверждается изображениями пиршественных сцен на этрусских фресках.

В действительности мужчины, и  господа и  рабы, на  фресках и барельефах часто изображались в полуобнаженном виде, с открытым торсом и в юбках, подобных тем, какие носили мужчины в  более теплых странах  – на Крите и  в  Египте. Но при прохладной погоде в Этрурии носили заимствованные у греков короткие туники, а также плащи – теббеносы, от которых произошла римская тога. На головы и мужчины и женщины надевали конический убор из расшитой материи – тутулус либо шляпу с широкими полями. Женщины носили длинные туники, до ступней, с короткими рукавами. До конца VI века этруски отпускали бороды и длинные волосы до плеч, но затем стали бриться и коротко стричься. Женские моды на прически не раз менялись: волосы отпускали свободно падающими на плечи, укладывали на голове, заплетали в косы, укладывали косы в виде короны вокруг головы, завивали кудри. Судя по фрескам, женщины часто красили волосы в светлые цвета. Состоятельные женщины носили изящные ювелирные украшения, отечественные и импортные.

Жизнь высшего класса этрусского общества была полна развлечений и  роскоши. Они любили музыку, танцы, охоту, зрелища  – игры гистрионов и  сражения гладиаторов, а  также пиры. Греков удивляло, что этруски пиршествуют каждодневно и не один раз в день предаются обильному чревоугодию. «Дважды в день,– писал Диодор Сицилийский,– накрываются изобильные столы, и в ход идет все связанное с избыточной роскошью – цветы, платья и многочисленные серебряные кубки различной формы, но только не число рабов, ибо прислуги мало» (цит. по: Блок Реймон, с. 116). Слуг, рабов было мало потому, что, очевидно, мало было победоносных войн. Привязанность аристократии, а может быть, и среднего класса этрусского общества к пиршествам и развлечениям, к радостям жизни погубила этрусскую цивилизацию. Туски в соперничестве за Италию уступили Риму, нобили которого позволили себе расслабиться только после того как завоевали полмира, а до тех пор хранили верность суровым нравам своих предков, одержавших благодаря своей превосходной выдержке, мужеству и выносливости победы над италийскими народами, а также над этрусками, эллинами и карфагенянами.

Но столь красочно отразившиеся на фресках и в пластике увеселения и  развлечения не  составляли всей вообще жизни этрусков. И этот ценивший радости жизни народ должен был добывать хлеб насущный и все вообще необходимое для человеческого существования, и не только торговлей и пиратством, масштабы которого у этрусков греческие авторы явно преувеличивают, но и производительным трудом. В Этрурии занимались земледелием и скотоводством, рыбной ловлей и промышленными ремеслами – строили корабли, добывали руду и выплавляли из  нее железо, цветные и  драгоценные металлы, в  особенности бронзу, ткали, выделывали кожи, изготавливали оружие и керамическую посуду.

Наглядное представление о региональном распределении различных отраслей сельского хозяйства и  промышленности Этрурии, правда, относящемся уже к позднему периоду ее истории, когда города тусков состояли уже в принудительных и неравноправных союзах с Римом, дает сообщение Ливия о том, какие поставки были возложены на союзников Римом в пору его смертельно опасного противостояния с Карфагеном, перед экспедицией Сципиона в Африку в 205 г. до Р.Х. В ответ на требование из Рима «первыми,– по словам историка,– пообещали по  своим возможностям помочь консулу города Этрурии: Цере – дать хлеб и всякое продовольствие для моряков, Популония – железо, Тарквиния – холст на паруса, Волатерры – корабельный лес и хлеб, Арретий – три тысячи щитов и столько же шлемов, копья, галльские дротики, длинные копья – всего пятьдесят тысяч предметов, каждого вида оружия поровну,– а также топоры, заступы, косы, корзины, ручные мельницы, сколько этого нужно для сорока военных судов, сто двадцать тысяч модиев пшеницы и дорожных денег десятникам и гребцам. Перузия, Клузий и Рузеллы пообещали корабельный сосновый лес и много хлеба» (Ливий Тит. История Рима от основания города.Т. 2, М., 2002, с. 449–450). Судя по этому сообщению Ливия, самым процветающим экономически городом Этрурии был тогда Арретий, где добывали и плавили руду и ковали оружие.

В исследование социальной структуры этрусского общества заметный вклад внесли русские историки. Один из самых известных отечественных специалистов по ранней истории Италии И.Л. Маяк писала: «Высокой степени специализации производства и  развития торговли соответствовало достаточно стратифицированное общество. Трудоемкие работы по мелиорации, постройке городов и гробниц предполагают применение подневольного труда. Этрусские некрополи хранят следы ритуальных убийств рабов. Об их наличии свидетельствуют изображения пленных со связанными руками на этрусской вазе, сообщения античных авторов… об обычае заставлять невольников во время похорон знати драться насмерть. Архаичность этрусского общества позволяет говорить о патриархальном характере рабства. Но рабы не были единственным эксплуатируемым классом. Античные авторы упоминают еще о другом зависимом слое из числа обедневших этрусков и покоренного населения, греческие авторы называют их пенестами. У этрусков зависимые именовались «летэ», «лаутни»…. Верхушку этрусского общества, по словам историка, составляла военно-жреческая знать. Римские авторы называют ее принцепсами. Современные ученые полагают, что они возглавляли привилегированный слой (этера). В него могли входить знатные дружинники, а также приближенные вождей из числа клиентов… Кроме знати и людей зависимых состояний существовали в  Этрурии и  незнатные свободные, занимавшиеся ремеслами и  торговлей» (И.Л. Маяк. Древнейший период истории Италии.– История Древнего Рима. М., 2002, с. 40–41). Некоторые из этих ремесленников и торговцев обогащались, становились собственниками больших промышленных мастерских, верфей, торговых судов, ростовщиками, своего рода буржуазией, которая при этом однако не входила в состав ни военной, ни жреческой аристократии.

По оценке М.И. Ростовцеваа, «экономическое состояние Этрурии напоминает картину, которую можно наблюдать в некоторых греческих городах Малой Азии архаического периода. … Этрусские города населяла этрусская аристократия, состоявшая из крупных землевладельцев, владельцев фабрик и мастерских, а также богатого купечества. Их благосостояние покоилось на труде порабощенного населения, крепостные крестьяне обрабатывали их поля и пасли скот, рабы и крепостные люди трудились в их мастерских. …Не находится никаких подтверждений, свидетельствующих о том, чтобы те архаические условия, которые, вероятно, сложились еще до эпохи завоевания, претерпели какие-либо существенные изменения за шестивековое существование союза этрусских городов. Фрески этрусских гробниц, по которым мы узнаем об особенностях этрусской жизни, остаются неизменными по своему содержанию на протяжении по крайней мере трех столетий – с V по III в. до Р.Х., на них представлена жизнь, исполненная аристократической праздности, и это относится ко всем изображениям» (Ростовцев М.И. Общественное хозяйство в Римской империи.Т. 1. М., 2000, с. 28–29).

Мир расенов, как и другие древние цивилизации, погиб, поглощенный могущественным соседом – Римом, который вошел в права наследства, оставленного этрусками, хотя за этим преемством не стояло близкого родства ни по языку, ни по крови. Рим заимствовал у этрусков культ главных богов этого народа Тина, Уни и Менвры под именами Юпитера, Юноны и Минервы; от этрусков унаследованы были гадания гаруспиков и авгуров, религиозные обряды забивания гвоздя в стену храма – только у этрусков это делалось ежегодно, а в Риме лишь в годину бедствий, инавгурации – закладки города и проведения вокруг него священной борозды – поммерия; от тусков Рим заимствовал инсигнии царской власти, которые перешли затем и к республиканским магистратам; этрусские архитекторы научили римлян строить мощные крепости с арками в воротах, которые, наряду со сводом, определили лицо римской архитектуры. Из Этрурии перенесены были в Рим театральные представления и гладиаторские бои. А через Рим этруски внесли свою лепту в культуру европейского средневековья и нового времени.

Влияние расенов обнаруживалось в  искусстве Тосканы, на земле древней Этрурии, во времена ренессанса, отстоящие на два тысячелетия от эпохи этрусков. Этрускологами давно замечено было поразительное сходство головы святого Георгия, изваянной Донателло, с одной из этрусских статуй – терракотовой головой «Мальвольтой», найденной в Вейах и хранящейся в римском музее на вилле папы Юлия, а живший столетие спустя Бенвенуто Челлини мастерски отреставрировал бронзовую статую Химеры, найденную в Арреццо, или древнем Арретии, в 1553 г. Залогом творческой удачи реставратора явилась его конгениальность с  древним скульптором, который вырос на той же земле, что и он, и видел вокруг себя те же ландшафты и почти такие же человеческие лица и фигуры, какие можно было видеть в Тоскане по прошествии двух тысячелетий, отделяющих Челлини от создателя оригинальной Химеры.

В Риме от самого его основания говорили на латинском языке; римляне всегда сознавали свое тесное родство с латинским народом, но  не  отождествляли себя с  латинами. Это связано с тем, что национальная память римлян обнаруживала у самых истоков истории своего государства синойкизм латинов с сабинами и затем с этрусками; к тому же и по своему местоположению Рим был пограничным городом – Тибр, на левом берегу которого он был заложен, отделял поселения латинов от Этрурии, а на северо-востоке к первоначальной территории города примыкали владения одного из сабинских племен.

Древний Лаций составляет лишь малую часть современного региона Италии с таким же названием. Он представлял собой приморскую равнину и  предгорья Апеннин, ограниченную на юге невысокими Альбанскими горами – отрогами Апеннинского хребта. Латины поселились на этой земле, а также в Кампании в середине II тысячелетия, но из Кампании они были вытеснены еще до основания Рима позже пришедшими в Италию сабельскими племенами, так что ближайшими соседями латинов с юга стали герники, рутулы и вольски, а со стороны Апеннинского хребта к Лацию примыкали поселения сабинов, эквов, марсов и пелигнов. За Тибром лежала чуждая и враждебная латинам Этрурия.

В сравнении с гористыми территориями окружающих народов земля Лация представляется холмистой равниной, лишь по своей периферии окруженной невысокими горами. В низменных местах между туфовыми холмами образовались болота, испарения которых вредоносны, поражая жителей близлежащих поселений малярией, но почва этой страны, как и соседней Кампании, удобна для земледелия, и родственные лигурам аборигены Лация, с которыми смешались пришельцы латины, навязав им свой индоевропейский италийский язык, в основном занимались земледелием. В легендарной исторической памяти римлян и латинов, отразившейся в «Энеиде» Вергилия и у Дионисия Галикарнасского, древний Лаций был царством Януса, Пика, Фавна и Латина. Во времена этих обожествленных царей жители Лация занимались в основном охотой. А потом пришел Сатурн, построивший город на Сатурнинской горе, он вывел автохтонов из полудикого состояния, научив их земледелию и скотоводству. Время Сатурна изображалось как золотой век всеобщего благоденствия, скромного достатка и равенства, на смену которому пришел железный и  суровый век войн, насилия и  несправедливости. В фантастическом преломлении легенды отразились переселения и слияния племен, а также смена эпох, связанных с разными типами хозяйства и разным устройством общества.

Италики  – латины, или, лучше сказать, носители латинского языка, каким он был до  восприятия местного языкового субстрата, потому что этноним «латины» изначально мог принадлежать как раз автохтонам, – как уже сказано, пришли в Лаций в середине II тысячелетия. Слившись с автохтонами в единый народ, латины стали называться в литературной традиции аборигенами, то есть исконными жителями страны, пребывающими в ней ab origine (от начала), в отличие от более поздних пришельцев, которые в исторической легенде представлены беглецами из Трои. До переселения в Италию латины были по преимуществу пастушеским народом, у действительных аборигенов они научились земледелию, хотя, конечно, не оставили и разведение скота: коров, овец, коз и свиней, а также лошадей, которые однако стоили дорого и  могли принадлежать лишь состоятельным людям. Скот стал самым главным богатством в Лации с тех пор, как в нем поселились носители латинского языка, так что само название денег (pecunia) на нем образовано от слова pecus – скот.

Латины селились в  занятой ими стране родовыми общинами, каждый род (gens) имел свой округ (pagus), включавший несколько маленьких деревень – первоначально, вероятно, просто дворов (vicus), аналог греческого (оикос); и в каждой из таких деревень или больших дворов проживала одна из ветвей рода или только большая семья (familia), в которую входили взрослые и женатые братья, иногда также взрослые внуки, со своими женами и детьми, состоявшие под властью отца семьи (paterfamilias). Вместе с лицами, принадлежавшими к роду по происхождению, в поселениях латинов проживали и другие люди, потомки автохтонов, пленников, переселенцев, которые могли быть при этом в разном правовом положении: инкорпорированными в родовую систему либо, подобно римским плебеям или греческим метекам, остававшимися вне признанных родов, хотя в последнем случае они фактическим образом также должны были составлять свои, «плебейские» роды, которые однако либо вовсе не имели родовых прав, либо дискриминировались в  этих своих правах. Правовые ограничения относились прежде всего к владению пахотной землей и пастбищами, а также к участию в религиозных обрядах и ко вступлению в брак с невестами или женихами из «патрицианских» родов. Состоятельные семьи владели рабами, число которых однако в первой половине I тысячелетия многократно уступало числу свободных, и, несомненно, это было патриархальное, домашнее рабство.

Несколько родов составляли племя, которое в более позднюю эпоху представляло собой политическую общину – populus или civitas, от civis (гражданин). Вероятно, и эти политические образования выросли из родов, разделившихся ввиду их многочисленности, но в civitas, сплоченных единством территории (ager) и политической организации, общими законами и обычаями, единством религиозного культа, находилось место и для родов, не связанных узами происхождения от общего родоначальника с другими родами, по тем или иным причинам просто переселившимися на земли этого civitas, или если угодно, на его государственную территорию.

У каждого civitas, или полиса, был свой религиозный, политический и торговый центр – место, где в известные дни собиралось племя для почитания находившейся там святыни, для обсуждения вопросов войны и мира, для судоговорения и исполнения приговоров, а также для торговли. Такие места по возможности располагались на вершинах холмов – капитолиях, они укреплялись, обносились стенами. Одним из главных святилищ латинов была Арицийская чаща, расположенная около озера Неми, окруженного гребнем гор. Это место почиталось как жилище Дианы. Там рос священный дуб Дианы, ветви которого не позволялось ломать, роща Дианы в особенности привлекала женщин, которые хотели избавиться от бесплодия. В летний праздник, посвященный богине, в Арицийской роще тысячи паломников и паломниц зажигали светильники в честь богини. Страбон рассказывает об экзотическом порядке поставления жреца для служения в этом святилище: «Жрецом... выбирают только беглого раба, своей рукой убившего прежнего жреца. Поэтому жрец всегда опоясан мечом, ожидая нападения и готовый защищаться» (Страбон, цит. изд., с. 223). В этом обычае угадывается сохранившийся след древних человеческих жертвоприношений.

По мере усложнения политической организации и расширения аппарата управления внутри племени, превращавшегося в государство, на вершинах холмов и вокруг них вырастают поселения с постоянно пребывающим в них населением, и они приобретают полугородской характер, хотя, за редкими исключениями, жилища латинов и в этих квазигородских поселениях, судя по материалам археологических раскопок, представляли собой круглые или квадратные в плане хижины, построенные из обмазанных глиной деревянных каркасов.

Таких государств, или полисов, в Лации насчитывали 30. Можно предположить, что каждый из них объединял примерно 10 родов, а общее число родов в Лации приблизительно соответствовало количеству патрицианских родов в Риме в позднейшие времена, когда он, вобрав в себя часть территории Лация, а также наводненный переселенцами из сохранивших самостоятельность латинских городов, противостоял Латинскому союзу как по меньшей мере равновеликая ему сила. Все население Лация в VIII столетии до Р.Х. может быть оценено в несколько сот тысяч человек, но оно определенно не достигало полумиллиона.

Латинские полисы составляли своего рода конфедерацию – религиозный, политический и военный союз, с сохранением суверенитета его членов, вплоть до права объявлять друг другу войну. Но внутренние войны прекращались в дни общелатинских праздников. Как писал Т. Моммзен, этот союз «был и оставался не случайным соединением различных более или менее чуждых друг другу общин, а правовым и необходимым выражением единства латинского племени. Если латинский союз и не всегда вмещал в себе все латинские общины, зато он никогда не принимал в свою среду нелатинских членов, стало быть, его подобием в Греции был союз беотийский или этолийский, а не дельфийская амфиктиония» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 47).

Первенство в союзе принадлежало древней Альбе. Римское предание усваивает закладку этого города на лесистых склонах Альбанских гор Асканию-Юлу, сыну Энея и внуку Анхиза, бежавшим со своими спутниками на нескольких кораблях из горящей Трои на запад. Матерью или мачехой Аскания была Лавиния, дочь гостеприимно встретившего беженцев местного царя Латина и выданная отцом замуж за Энея; ее имя стал носить город, основанный Энеем. Возмужав, Асканий оставил этот город Лавинии, а сам основал новый город Альбу Лонгу у  подножья Альбанской горы. У  римской легенды о  бегстве Энея из Трои скорее всего этрусские, а не италийские корни, и все же невозможно отрицать, что и в народной памяти латинов сохранилось воспоминание об  их переселении в  страну аборигенов с востока, так что поэтическая история о беглецах из  Трои, породнившихся с  местным царем Латином, со временем была усвоена и самими латинами. Присутствие в Италии иллирийцев, компактно проживавших на ее Адриатическом побережье, не ограничивалось только Адриатикой. Одно из иллирийских племен, проникшее через Апеннинские горы в Лаций, или часть племени подверглась там ассимиляции, но воспоминание об иллирийских корнях могло находить опору и подкрепление в возведении царской династии к выходцам из Трои – дарданам, которые также были иллирийцами, при этом нельзя исключить и более точного соответствия легенды и истории правящего дома, иными словами, прибытия его основателя морем из разрушенного Илиона.

Как писала И.Л. Маяк, «культурное влияние на Лаций оказали и более поздние, конца II – начала I тыс до н.э., иммигранты в Италию. В античной традиции они персонифицированы в образах популярных троянских героев – Энея, сына Анхиза и богини Венеры, и его спутников, будто бы спасших и принесших на Тирренское побережье троянские святыни (богов-покровителей пенатов и  упавшее с  неба изображение богини, Палладий), основавших на новом месте культ богини очага – Весты и распространивших по Италии ритуальные воинские пляски. Реальность троянского присутствия в Лации выявляется из сопоставления археологических данных с  ономастическими. Итальянские археологи зафиксировали в Лации иллирийские погребения в дубовых гробах. Имя Энея имеет параллель в иллиро-балканском районе. Все это прекрасно согласуется с сообщениями традиции о дарданском, т. е. иллирийском, происхождении Энея» (И.Л. Маяк. Ранний Рим.– История Европы, цит. изд., с. 186). Вытекающая из троянской версии происхождения альбанских царей датировка основания города концом II тысячелетия до Р.Х. представляется вполне вероятной с учетом обстоятельств истории Лация.

На первый взгляд, столь ранняя дата основания Альбы противоречит основанному на римском предании рассказу Тита Ливия о сражении Энея с царем этрусков из Цере, который решил помочь царю рутулов Турну, оскорбленному тем, что просватанная ранее за него дочь Латина Лавиния была затем отдана в жены пришельцу. Битва закончилась победой латинов, которыми командовал выходец из Трои, но сам Эней погиб в сражении, оставив сиротой своего сына Аскания: «Эней, по словам историка, пренебрег могуществом Этрурии, чьей славой полнилась и суша, и даже море вдоль всей Италии от Альп до Сицилийского пролива» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 12). Могущество Этрурии относится к гораздо более позднему времени, не ранее VIII и более определенно к VII и VI векам, но совершенно очевидно, что здесь мы имеем дело с легко выявляемым анахронизмом. Латины не могли одолеть Этрурию в пору ее расцвета, а вот ко времени, последовавшему за падением Трои, относится появление в Италии первой волны предков расенов – этрусков, с которыми и мог сразиться их в некотором роде земляк, предводительствуя отрядом аборигенов.

На склонах Альбанских гор, кроме Альбы Лонги, располагались также такие города, как Тускул, Ариций и Ланувий, на равнине между Альбанскими и Сабинскими горами сложились города-государства Пренест, Лабики, Номент и неизменно враждебные Риму Габии, а также один из самых крупных городов Лация Тибур. На морском берегу выросли города Лаврент, Анций и Лавиний. Что же касается Рима, то в самом начале его истории латинское поселение на его месте, которое должно было входить в Латинский союз, вступило в отношения синойкизма с проживавшими поблизости сабинами и этрусками, после чего принадлежность города к этому союзу должна была прекратиться, во всяком случае римляне изначально отличали себя от латинов, хотя и помнили свое происхождение от них, знали о своих альбанских корнях.