С.А. Кельцев

Схимонах Филипп

Источник

Содержание

Основатель Пещерной обители и Киновии Боголюбивой Богоматери, при Гефсиманском ските, близ Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. I. Домашняя жизнь II. Подвиг юродства III. Монашество. Основание пещер. IV. Основание Киновии. Схимонашество и смерть. V. Еще черты и случаи из жизни старца. Пещеры и Киновия теперь VI. Зосимова пустынька. Ее история и присоединение к Киновии  

 

Основатель Пещерной обители и Киновии Боголюбивой Богоматери, при Гефсиманском ските, близ Свято-Троицкой Сергиевой Лавры.

Нет местечка в самых отдаленных даже уголках нашей Руси православной, где бы не чтилось имя преподобного и богоносного отца нашего Сергия Радонежского Чудотворца, где-бы не знали древней Российской святыни – Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, в продолжении пяти с лишком столетий хранимой и утверждаемой промыслом Божьим. Десятками тысяч стекаются ежегодно чада Церкви православной на поклонение мощам великого подвижника, молитвами своими неоднократно спасавшего Россию от зол и бед; и как много между ними страждущих и недужных стремится пасть пред священной ракой, в надежде получить исцеление! Помолившись в Лавре, поклонившись мощам преподобного Сергия, каждый считает своим долгом посетить и новейшие, под кровом преподобного Сергия создавшиеся в последнее полустолетие (с благословения святителя Московского митрополита Филарета), в 2-х верстах от Лавры – обители: Гефсиманский скит с его Пещерной обителью и Киновией Боголюбивой Богоматери. Отслужить молебен пред чудодействующей с 1869 года Чернигово-Ильинской иконой Богоматери, находящейся в нижнем пещерном храме, а затем панихиду по основателю прославленных Богоматерью Пещер и Киновии схимонахе Филиппе, стекающиеся на поклонение в Троицкую Лавру считают для себя столь же обязательным, как и посещение на пути из Москвы в Лавру Хотькова монастыря, где почивают под спудом родители преподобного Сергия – Кирилл и Мария.

Жизнь схимонаха Филиппа, погребенного в нижнем храме Киновии, до сих пор еще никем не была описана и лишь устный рассказ его детей, состоящих теперь иеромонахами Киновии, и почитателей, знавших его еще до монашества в виде юродивого, усвоившего себе в устах народа имя «блажененького Филиппушки с голубком», сохраняет в памяти факты его жизни, представляющей пример, строгого отречения от мира ради Бога. Постараемся передать эти факты на столько, на сколько можно было их собрать.

Память схимонаха Филиппа почитается не потому только, что он основал две обители, на которых видимо почивает благословение Божье, но и потому, что при жизни своей он имел благотворное нравственное влияние на ближних подвигами самоотвержения и пламенной любви к Богу, ради которой все мирское считал ничтожеством, был для них образцом кротости, смирения и терпения, и старался действовать, на души приходивших к нему, наставлениями, советами и обличениями. Из предлагаемой вниманию читателей биографии блаженного старца они увидят, как глубоко чтил его и как дорожил им и заботился о нем великий знаток духовной жизни, святитель Филарет, митрополит Московский. Если и ему иногда казалось нечто неодобрительным в поступках старца, запечатленных юродством, он остерегался строго судить о нем из опасения впасть в погрешность и в одном из писем к наместнику архимандриту Антонию смиренно выразился: «Если мое юродивое мудрование не понимает мудрости юродства, то прошу прощения». (Письмо митрополита Филарета к архимандриту Антонию. 649 от 18 июля 1848 г.).

I. Домашняя жизнь

Родиной схимонаха Филиппа (имя его в миру и схимонашестве) была деревня Стряпково, Вязниковского уезда, Владимирской губернии. Родился он 9 ноября 1802 года. Родители его крестьяне Андрей и Феврония Хоревы были крепостными помещицы Варвары Борисовны Бажановой1. Раньше Филиппа у них было еще два сына: Козьма и Федор2. Все семейство Хоревых отличалось набожностью и благочестием; но из детей преимущественно пред другими братьями религиозностью и усердием к посещению храма Божия отличался с раннего возраста меньший – Филипп. Когда Филипп подрос и стал, как крепостной, значиться работником на «барщине», это усердие к храму сделалось для него источником неприятностей, так как иногда ради храма он оставлял невыполненными работы, хотя упущение это всегда старался вознаградить потом, так как он был по природе трудолюбив и никакой тяжелый труд деревенской жизни не пугал его. И в детстве, и в отрочестве он наряду со старшими братьями исполнял все крестьянские работы по дому, заменяя родителей, работавших на «барщине».

На 22-м году, по настойчивому убеждению родителей и вопреки собственному желанию, Филипп вступил в брак с девицей крестьянкой Евдокией Степановой. В скором времени у них один за другим родилось четверо детей: три сына – Игнатий, Порфирий и Василий и дочь Синклитикия3. Более десяти лет Филипп прожил с женой – в 1836 году она умерла. Сильно скорбел Филипп, оставшись вдовым с маленькими детьми. Вскоре к этой скорби присоединилась другая – сильнейшая: господа отдали среднего сына его в приданное за дочерью своей, вышедшей замуж за г.Кардера, в имение Макарьино Старое. Хотя это было во времена крепостного права обыкновением, но каждый поймет, насколько сильно должно быть горе Филиппа при потере, по воле помещичьей, живого сына. С этого времени и всегда-то тихий, богомольный и не любивший веселья и празднословия Филипп стал еще более замкнутым, избегал сношений с соседями, сделался еще набожнее и усиленно посещал храм Божий.

Родители его, бывшие еще в живых, приписывали все это единственно тому, что Филипп грустил вследствие потери жены, и употребляли все меры, чтобы опять женить его. Долго не соглашался и боролся Филипп, наконец был принужден уступить воле родителей и вступить во второй брак с девицей Гликерией Трофимовой, дочерью крестьянина. Но и новая женитьба не оправдала надежд родителей Филиппа: он, не смотря на ласковость жены и рождения от нее дочери Варвары4, не выходил из своего замкнутого состояния, а все более и более углублялся в себя, и кроме тех монашеских наклонностей, которые в нем были заметны до второй женитьбы, стал обнаруживать желание поститься по несколько дней сряду, ходить постоянно без обуви и с открытой головой, спать на земле и камнях и нести других лишения. Вместе с этим он старался нередко вести себя так, чтобы подвергнуться насмешкам, брани, даже побоям, вообще получать всевозможные неприятности. Для этого он ходит нередко неумытым, нечесаным, иногда же нарочно марал себя грязью или чем-либо другим. А однажды, увидав, что сосед его мажет дегтем колеса, подошел к нему и, указывая на ноги, стал просить помазать их и, не смотря на отказ его, продолжал упрашивать: «молодушка!5 Помазуй мне ходульки», так что тот уступил и исполнил его желание. Когда домашние и односельчане стали бранить его и спрашивать, зачем он это сделал, Филипп отвечал: «они бегать будут ходче».

Подобные же странности Филипп стал обнажать и на работах, как своих, так и барских. Так однажды, когда барский прикащик заставил его рубить дрова, он целое дерево изрубил в мелкие щепки; когда же прикащик сделал ему за это выговор и велел рубить крупнее, то Филипп стал отрубать полена по два и по три аршина и даже более. Естественно, что все подобные выходки Филиппа сердили, как его семью, так и барского прикащика, и на долю его за это выпадало не мало брани и побоев; иногда его сажали даже для вразумления в сараи и погреба и подвергали другим наказаниям. Но Филипп этому только радовался и старался в другой раз делать тоже. Вообще, нужно думать, что, стремясь к различным неприятностям и лишениям добровольно, Филипп подготавливал себя к тому подвигу великому, который он нес впоследствии в течении многих лет, – к подвигу юродства.

В довершение всех странностей, в Филиппе стало появляться отчуждение от своей семьи и желание куда-то уйти; одно только заметно удерживало его от этого – привязанность к детям. Готовясь расстаться с ними, Филипп собирал их около себя, делался с ними ласковым, разговорчивым и с отеческим участием внушал, что если у них не будет отца, то они должны жить в мире и согласии между собой, не ссорится, как другие делают, из-за пожитков, потому что «все в мире этом суета и ничтожество, ради которого губить свою душу непростительно; да и добиваться исполнения всех наших желаний, никогда ненасытимых, и трудно и грешно». Всем этим он подготавливал себя и их к предстоящей разлуке, близость которой с каждым днем, становилась для его родных заметнее и заставляла их внимательней следить за Филиппом. Но могло ли что-либо удержать Филиппа, твердо решившегося возложить на себя подвиг юродства?

II. Подвиг юродства

Раз, в рабочий летний день, все родные Филиппа, уходя в поле на жатву, условились с ним, что он, оставшись дома, приготовит им обед и принесет его в поле. Филипп обещал все исполнить. Но прошел весь день до вечера, а Филипп обеда не приносил. Удивленные родные послали за пищей одного из своих с поля домой. Придя в деревню, он узнал, что Филипп донес приготовленный обед только до крайней к полю крестьянской избы, поставил его здесь, попросил хозяйку поберечь, пока он ненадолго отлучится, и ушел. Так как прошло уже несколько часов после того, как Филипп скрылся, то родные его встревожились и стали искать в своей деревне и в соседних, но его нигде не оказалось. На следующий день о пропаже Филиппа дали знать волостному начальству и полиции, которые приняли все возможные меры для отыскания его, но и это не имело никакого успеха.

На пятый день некоторые из односельцев Филиппа увидели, что он бродит по задворкам своей деревни, и стали убеждать его идти домой. Молча, одними движениями головы, отказывался Филипп и смотрел на своих соседей так, как-бы в первый раз их видел. Узнали об этом его родные, выбежали все от мала до велика и взяли его домой. Как ребенок шел Филипп, возвращаемый родными в дом отцовский. Радовались родные его возвращению, но недоумевали, что с ним случилось за эти дни, видя, что он был сильно изнурен, полураздет и бос, – но главное, что стал как-бы глух и нем. Все вопросы о том, куда он отлучался, что видел, ел ли, где девал верхнее платье и сапоги, оставались без ответа: Филипп не говорил ни слова. После долгих стараний добиться хоть чего-нибудь от него, – стараний вполне напрасных, родные оставили его в покое, на волю Божью. Потом, спустя уже с неделю, они узнали, что Филиппа видели в 37-и верстах от их деревни – в селе Жайске, Нижегородского уезда, отделенного от их деревни рекой Окой. Окрестности села Жайска состоят из гор, где ломают камень и выжигают алебастр; вот в глуши-то этих каменоломен и встретили Филиппа, но зачем он туда пробрался осталось неизвестным.

Эта отлучка продолжалась четыре дня. По возвращении домой он все больше изумлял родных странным видом и подвигами самоотвержения. Прежнего Филиппа как-бы не бывало, остался Филипп безмолвный, предававшийся посту без границ и не желавший даже носить какое-либо одеяние. Безмолвие, молитва, кротость, терпение – вот свойства, которые ярко были видны в нем. Образ жизни он вел самый суровый: спал только под открытым небом, прямо на земле или на камнях, несмотря ни на какие перемены погоды; ходил без обуви, почти нагой, едва прикрытый ветхой одеждой, принимал пищу очень редко – через три, пять, даже через семь дней; кроме всего этого он возложил на себя тяжелые вериги. Больно было семье видеть такое поведение Филиппа. Братья и жена с детьми принимали все меры, чтобы возвратить его к прежней жизни: неоднократно заново одевали и обували его, но вскоре-же Филипп являлся опять полунагой, отдав «бремя», как он односложно называл части одежды, первому попавшемуся нищему или бедняку; убеждали его чаще есть, поставив пред ним пищу, но он брал посуду с ней и относил нищим; настилали солому на землю в тех местах, где видели его спящим не один раз, но Филипп уходил и выбирал новое место еще более неудобное – сырое или неровное. Приписывая все это помешательству или «порче», которой многие объясняют все непонятные им физические или психические болезни и выходящие из ряда обыкновенных действия людей, родственники возили его к нескольким священникам для отчитывания. Так священник не далекого от их деревни села Гришина несколько раз читал над ним молитвы, положенные для чтения над бесноватыми.

Много неприятностей, насмешек, нареканий приходилось выносить жене, детям и братьям «порченного» Филиппа от своих сельчан и на долю его самого стало выпадать чрез это немало неприятностей от семьи. Желая, наверно, избавить свою семью от себя, как причины всего этого, и в тоже время еще в большей степени отдаться принятому им на себя подвигу, Филипп вскоре оставил свою деревню совсем и ушел в уездный город Вязники, удаленный от деревни Стряпково почти в 20 верст; но не долго пробыл и здесь, а отправился бродить и юродствовать по разным городам и селам. Почти целиком исходил он губернии: Нижегородскую, Владимирскую, Московскую, Тульскую, Калужскую и отчасти Орловскую, Курскую и Киевскую. Это странничество «Филиппушки блаженного», как стал звать его народ, продолжалось почти 10 лет. Не малую часть этих десяти лет Филиппушка провел в различных тюрьмах и пересылках по этапу, так как его много раз арестовывали как бродягу, не имеющего при себе никакого вида, и отправляли на родину, где он оставался лишь день или два и затем опять скрывался. Ум, находчивость и при этом полнейшая кротость «Филиппушки блаженненького» неоднократно ставили в недоумение сельских властей и полицейских чиновников, которым приходилось допрашивать его, как бродягу. Не Филиппушка становился в тупик от следственных вопросов, ему предложенных, а чиновники были поражаемы его ответами, прикрытыми образностью, в духе юродства. Много рассказов можно было бы записать об этом, но приведем лишь те, которые наиболее достоверны.

Раз, когда арестованного Филиппа привели к квартальному надзирателю г.Ардатова для допроса, надзиратель, взяв из рук у него тяжелую палку, с которой Филипп обычно ходил, и рассердившись при непонятной для него речи Филиппа, ударил его этой палкой по голой ноге и сильно поранил, так что пошло много крови.

– Что это такое? – закричал надзиратель, неожидавший, наверное, такого последствия от удара, указывая Филиппу на кровь.

– Ничего, это красная водка, которой меня Бог греет, – смиренно ответил он.

В другой раз полицейский заседатель г.Арзамаса ударил Филиппа в бок столь сильно, что Филипп упал. Поднявшись тотчас же, он подставил другую сторону головы, говоря: «Бей еще, Христа били и Он терпел, по слову своему: ударили тебя в ланиту, подставь другую».

В этом же городе один столоначальник полиции допрашивал Филиппа, заложив перо за ухо. Раздраженный его замысловатыми ответами и желая чем-либо испугать Филиппа, чиновник этот выхватил у него из рук его тяжелый посох и, едва приподняв от земли, начал кричать на него:

– Как ты смеешь таскать такой ослоп? ты им человека легко убить можешь!…

– Брат мой! Тем перышком, которое у тебя торчит из-за уха, ты скорее, будь уверен, можешь убить несколько человек, нежели я своей опорой, – возразил Филипп, намекая на убийственные последствия бумажных приказнических кляуз.

Полицейский чиновник г. Киева, встретив Филиппа в том странном виде, в коем он ходил, спросил его: «откуда ты?»

– До живого царя (Бога) животом далеконек, а к смертному царю приблизиться не успел, – ответил тот.

Удивленный, такими словами, полицейский потребовал от него паспорт.

– От смертного царя мертвых слов у меня нет, а вот от живого царя живые слова есть, – сказал Филипп, вынув из кармана карты трефовой или крестовой масти, которые постоянно имел при себе, и показал их чиновнику.

– Что ты, с ума что ли сошел? – захохотал чиновник, – разве это паспорт? это карты, в которые играют.

– Играют крестами только жиды христопродавцы, а мы христиане чтим их и молимся, – смиренно возразил Филипп, целуя крест на карте.

Такие образные речи раздражали чиновников и много обид перенес за них Филипп, но ни одного слова ропота не слыхали от него в течении всей его жизни. Он всегда горячо молил Бога за тех, кто делал ему неприятное, и впоследствии, оставив подвиг юродства, он говаривал детям, что он потому так относился к обижающим, «что они, делая ему зло видимо, приносили ему пользу внутреннюю и были его благодетелями; своей же душе жестокостью вредили, а потому он и должен молить Бога о их спасении».

В некоторых случаях слова Филиппушки выражали прозорливость относительно будущего и вполне потом подтверждались. Так, игуменья Муромского женского монастыря рассказывала Филиппушке, при посещении им этого монастыря, что один купец пожертвовал им большой колокол, который отливается в Москве и еще неизвестно, когда будет готов и привезен.

– Недель через двенадцать вода привезет, – сказал при этом Филипп.

Странными казались эти слова игуменье, так как колокол должен был прибыть на лошадях. Но когда колокол был изготовлен, то вдруг начались продолжительные дожди, сделавшие перевозку тяжести этой сухим путем невозможной; поэтому заводчик доставил колокол по реке Оке на барке, и ввезен в монастырь он был как раз через 12 недель после того, как говорил Филипп.

В городе Муроме в одном семействе шло свадебное торжество; песни и пляска собрали к окну это дома массу зрителей. Сквозь эту толпу к окну протесняется Филипп, кладет на окно восковую свечу и кусок глины со словами: «Петь пой, плакать готовься». Дурным пророчеством сочли все поступок юродивого и на 9-й день свадьбы это оправдалось: «молодой» или новобрачный лег спать в саду на голой земле и был найден мертвым: он во время сна от влияния сырой земли умер ударом.

В г.Вязниках юродивый Филипп пришел в одно знакомое ему семейство и говорит хозяйке: «Молодушка! Дай мне кровяный (красный) платок!» Та подала. Филипп начал вытирать платком стены и дуть на них. Удивлению хозяев не было границ и лишь чрез несколько дней поняли они, что значили действия Филиппа: дом их уничтожило пожаром от молнии.

В городе Владимире, стоя у кафедрального собора, Филипп был спрошен, увидавшим его на пути в собор, одним духовным лицом: «Что ты здесь делаешь?»

– Бумажками на места торгую, отец святой! – отвечал Филипп. Вскоре же было обнаружено, что это духовное лицо, будучи влиятельным в духовном ведомстве, позволяло себе брать деньги и подарки за содействие к определению на священнические и дьяконские места в хороших приходах и подверглось за это неприятностям.

Многие из людей истинно верующих и по христиански рассуждающих почитали Филиппа за его подвиг юродства и прозорливость, давали ему приют и питали его в страннической жизни, встречая его всегда радушно, как «человека Божьего», – и замечали, что у кого Филипп бывал, то приносил с собой счастье и удачу в делах и в семейной жизни. Так награждал Бог почитателей кроткого и смиренно юродивого. Филипп, бывая в домах, не делал различия, православное ли семейство или раскольничье, но всюду обличал неправду и, будучи православным, смело и открыто укорял раскольников за их уклонение от истинной церкви, не боясь никаких неприятностей от них, хотя однажды Филипп едва не сделался жертвой их изуверства.

Было это в одном селении Шуйского уезда. Между раскольниками и православными шел спор о религиозным предметах, при чем Филипп сидел в группе раскольников и молчал. Пользуясь этим, они стали утверждать, что «Вот Филиппушка – Божий раб, и то их веры держится и между ними пребывает». Тогда Филипп стал среди толпы и в такой иносказательной форме стал укорять раскольников: «У вас ведь, как грибы, пастухи-то растут, пасут и врут, на леву руку кнут вьют, овец-то кривых да слепых пасут, прямо в пропасть ведут; посох то у них гнилой, прегнилой, – у любого, посмотри, треснуть готов и сломаться, а пастух-то в ад свалиться; попы-то у вас, молодки, все гуляют да веру разоряют; вы, ведь, жиды свежи, – стары жиды Христа продали, на Него восстали, а вы на дочку его – церковь поднялись».

Не было границ озлоблению раскольников на Филиппа, так их обличившего. Они стали отгонять его от домов своих, когда он подходил к ним, и решили даже его убить, сбросив под мельничные колеса с плотины. Но один из любивших Филиппа селян известил его и Филипп в гости к мельнику, руководившему этим делом, не пошел, а на другой день, по совету доброжелательных к нему людей, совсем удалился из этого места.

Не однократно также Филипп уличал раскольников в несправедливости их мнения, будто есть и пить в общей посуде с православными грех. Один раз, будучи на обеде в семье одного купца-раскольника в Москве, Филипп, молча, ел из особой небольшой чашки, пред ним поставленной, между тем как хозяева ели из общей большой миски. Съев несколько ложек из своей чашки, Филипп посмотрел в общую и зачерпнул из нее.

– Молодушки! Молодушки! Да у вас не то, у вас слаще, – сказал он, опробовав и опуская ложку в общую же посуду во второй раз. Все семейство вышло, смеясь, из-за стола.

– Что же это вы? Аль брезгуете? Христос-то не уклонялся от трапезы грешников и ел с ними, – кротко, но обличительно высказал Филипп, выходя так же из обеда.

В другой раз в г. Шуе, зайдя напиться в дом раскольника, он увидел, что хозяин стал искать какую-либо чашечку, хотя в ушате с водой был ковш; но хозяин сказал, что это их семейный ковш и пить им нельзя.

– Ничего, я не брезгую, – сказал Филипп, быстро зачерпнув воды ковшом и начал пить: – Апостолы во Христа верили, христианами были, а с евреями ели и пили.

Бывали случаи, что его слово было убедительно и брезговать переставали, но иногда Филиппу отвечали обидой, которую всегда принимал с терпением и незлобивостью юродивый, вся наружность которого была ясным выражением этих свойств души христианской.

Будучи высокого роста (более 2 арш. и 6 вер.) он имел лицо чистое, с длинной окладистой бородой темно-русого цвета, такие же волосы были длинно отпущены; добрый, кроткий, терпеливый, незлобливый взгляд его глаз производил какое-то особое, влекущее к себе, чувство. Во все время своего юродства, Филипп носил одного вида одежду, не изменяя ей, не смотря ни на какие перемены погоды, по временам года, – холодный, тонкий, непременно ветхий подрясник, надетый на ветхое белье и открытый; застегивал его Филипп редко, пояса не носил, а если когда и опоясывался, то веревкой. Обуви на ногах не имел и ходил всегда с открытой головой. На теле носил вериги, – весом в 21 фунт, в руках же посох еще большего веса, именно в 37 фунтов. Посох этот был отделан под дуб, хотя был весь железный; на верху его был прикреплен литой из меди голубь; сделан был, по рассказам, ему посох в Туле, при посещении ее в начале юродства. Никогда, ни на одну минуту не выпускал из рук этот посох Филипп: на ходу всегда опирался на него правой рукой; делая что-либо или вкушая пищу, держал его левой рукой, пока правая была занята; ложась, клал его под бок, придерживая все-таки одной рукой. Замечательно, что никогда никому юродивый не давал не только подержать посоха, но даже коснуться, всегда отвечая просившим:

–Это вес грехов моих! Что чужую тяготу греховную пытать?

О голубке на посохе Филипп говаривал: «Дух Святой птичку любит, вид ее принял. У голубка головка не величка, да умна, носок востер, на добро шустер; а у нас голова величка, да дурочка и нос туп, – адский нюхает путь». Этот голубь был для Филиппа символом добра и кротости: от него-то и звали в годы юродства подвижника «Божьим человеком, Филиппушкой блаженненьким с голубком». Кроме посоха в другой руке Филиппушка носил всегда особого устройства медную круглую коробку, в виде неглубокой кастрюли, закрывавшуюся медной выпуклой крышкой и имевшую сбоку ручку. К ручке на шнурке были привязаны еще две вещицы из окрашенной в красно-медный цвет тонкой и легкой жести, из коих одна имела форму чашечки или вазочки на ножке, а другая вид крышечки к ней.

– «На память о Троице Святой! Все забываю о Ней, грешник!» – объяснял Филипп любопытствовавшим о значении двух привесок к коробке, которая всегда была наполнена деревянными, самыми маленькими крестиками, образочками и ладонками. Все это он раздавал желающим.

Многие добрые люди жалели Филиппа, что он ходил полунагой, и предлагали дать ему получше одежду и обувь, но встречали отказ.

– Душно – грешно! Голова и ноги в холоде, душа и живот в голоде – добро, – всегда говорил он в таких случаях.

Иногда, впрочем, Филипп платье брал, но делал с ним странные вещи. Так, когда раз поздней осенью, при заморозках уже, ему в одной деревне дали шубу, то он отправился с ней к находившемуся тут же на околице пруду, где женщины мыли белье и стал полоскать шубу в воде, приговаривая:

–Вам бело надо, молодушки, и мне беленько!

Затем, едва дав стечь с шубы воде и не смотря на то, что она почти вся смерзлась, Филипп стал ее надевать.

–Вот, дурак-то! Что творит! – говорили видевшие это.

–Дураков Бог любит, – отвечал Филипп кротко.

–Как можешь ты босой и совсем раздетый выносить морозы? Иль привык? – спросил Филиппа один духовный, видя его зимой, в мороз, сидящим на снегу.

–К чертогу царскому идем! Веру живую в Господа Христа иметь должны и ничего больше. Он и мне грешному чуять ног не дает, – отвечал юродивый.

С таким необыкновенным терпением нес подвиг юродства Филипп.

III. Монашество. Основание пещер.

Покойный святитель Московский митрополит Филарет, как известно, смотрел на юродивых глазами большинства хороших христиан, т.е. как на «людей Божьих». Филипп во время своего десятилетнего юродства неоднократно бывал в Москве и был известен лично владыке Филарету. В начале 1847 года Филипп, будучи в Москве, получил благословение от владыка пойти на поклонение в Сергиево-Троицкую Лавру и остаться там пожить. Нужно думать, что по поводу этого-то и упоминает в первый раз о Филиппе святитель Филарет в письме6 к наместнику Лавры архимандриту Антонию: «Бог благословит раба своего Филиппа, и да сотворит благое душе его»7, и этими словами указывает, что Филипп может быть принят в число братии Лавры.

Чувствуя ли утомление от долговременной страннической жизни, или же повинуясь благословению уважаемого святителя, Филипп изъявил согласие отправиться на жительство в Лавру, куда и явился вскоре прямо к наместнику архимандриту Антонию, ныне уже умершему.

Рассказывают, что, входя в келью о.наместника в своем костюме юродивого с босыми ногами и сумкой через плечо, Филипп держал в одной руке посох, а в другой несколько луковиц.

– Зачем это ты, раб Божий, луку-то принес? – спросил о.наместник, благословляя пришельца.

– Да так, широкий!8 Хорошие христиане всегда лук медом поливали, – заговорил иносказательно Филипп: – поливали и здравы бывали; на полосу свою часто посматривали, себя узнавали и поверяли, за то и к Царю небесному часто ходили и свет имели. А я вот век гуляю, да своими грехами людей соблазняю; дурака то потерял, а умного не нашел. Вот, белый ангел (митрополит) и послал меня сюда: молитесь, широкий, чтобы Бог меня на разум наставил.

– Так ты в Лавре останешься? – спросил о. наместник.

– Да походил, сокола половил, все думал поймаю, чтобы легче с ним в Иерусалим идти, – продолжал Филипп: – да вместо сокола-то все пса ловил; говорят, и плохо бы было, если б пса-то я в Иерусалим принес. Вот я и пришел сокола ловить у Сергия под крылышком.

Вступив в Лавру, Филипп только месяц с несколькими днями прожил в ней. Тысячи богомольцев, множество братии и обращаемое на него, как на юродивого, внимание побудили его искать более уединенного места. О своей мысли оставить Лавру Филипп сообщил наместнику о. Антонию, который и указал ему перейти в зарождающийся в то время в 2,5 верстах от Лавры Гефсиманский скит.

Но еще большего уединения жаждала душа Филиппа, и он стал просить о.наместника разрешить ему поселиться вблизи к скиту и указал на ветхую необитаемую лесную сторожку в густой лесной чаще за прудом, позади скита. О.наместник не препятствовал его влечению и разрешил, с благословения святителя Филарета. Поселился в этой сторожке Филипп с одним послушником, данным ему из скита для безопасности в лесу. Вскоре после этого, поселившийся с Филиппом послушник стал убеждать его идти вновь юродствовать.

Внимательно следивший за действиями Филиппа и желавший, наверное, удержать, по каким-либо основательным внутренним причинам, его от вступления на путь прежнего подвига, святитель Филарет писал об этом о.наместнику: «Очень жаль, если Филиппа развлекать будет и увлечет послушник, не понимающий его и своей пользы. Нельзя ли или послушника вразумить и ускромнить, или Филиппу изъяснить, что нерассудительный брат может навредить его безмолвию, и что потому лучше оставить его идти своим путем и не увлекаться им»9. Филипп послушался голоса святителя и, взяв к себе иного «брата» или товарища в уединенную келью, а прежнего отпустив, решил вскоре начать новый подвиг. Во время одного посещения скита наместником о.Антонием, Филипп испросил у него благословение ископать близ сторожки погреб. Странным казалось начальнику-архимандриту желание пустынножителя при уединенной сторожке иметь погреб, но при всем этом он не мешал Филиппу исполнить желание и разрешил ему, если будет нужно, взять в помощь еще двух послушников из скита.

Получив нужное благословение, Филипп вскоре же со своим товарищем и двумя другими, из скита взятыми, сотрудниками приступил к работам. Посетив, спустя три недели, Филиппа вновь, о.наместник увидел, что ископан не погреб, а небольшая подземная квадратная пещера, в которой Филипп со своими сотрудниками уже начал совершать молитвы и читать правила. Тут только понял архимандрит, что Филипп возложил на себя новый подвиг – пещерничество. Вскоре об этом от о.наместника, конечно, узнал и владыка Филарет и святительской рукой преподал подвижнику благословение на новый путь. Одно только беспокоило владыку, принявшего Филиппа под свое особое духовно-отеческое попечение во всех его делах жизни внутренней и внешней, – то, что у Филиппа не было паспорта, так как он был крепостной. Эту свою заботу он сливает с благословением на основание пещер в письме к наместнику: «Господь да просвещает ищущих его в темноте пещерной. Но у меня за духовными приходят полицейские помыслы. Что будет с паспортами10?» Благословив начало пещерничества, святитель выразил желание – видеть пещеры пустынножительными, не делать их делом любопытства и не особенно расширять. Это видно из позднейшего письма его к наместнику: «Хорошо, если трудятся в пещерах по усердию, но мне кажется, не надобно сие распространять и делать гласным»11. Таким образом было положено основание пещерам Гефсиманского скита.

Вскоре после начала ископания пещер Филипп начал расширять первоначальную пещеру, делать от нее подземные коридоры и в них основывать отдельные пещерки, впоследствии сделавшиеся подземными кельями; средняя-же и самая ранняя была молитвенным местом и теперь занята храмом во имя Архистратига Михаила. При ископании этого молитвенного подземного места был такой знаменательный случай.

Во время одного вечернего правила, на котором были Филипп и трое его сотрудников, двое из них, Митрофан и Андрей, видели ангела, который пронес над их головами два венца. Послушники рассказали об этом Филиппу. «Воля Божья! Молитесь!» ответил он. На другой же день, во время работы в глубине пещеры, они были засыпаны оба землей, внезапно обрушившейся, на смерть и удостоились тех мученических венцев, которые видели в руках у ангела. Вот что пишет владыка Филарет об этом замечательном событии наместнику: «Не без слез пропелось мне: со святыми упокой, Христе, души раб твоих Митрофана и Андрея. Можно веровать, что Господь принял доброе начало их подвига, как совершение; но печален случай их кончины по отношению к другим, которые, не зная, что Господь уготовил их к представлению, смутятся в помыслах о подвижничестве12. Господь даст слышащим о сем доброе разумение подвига и наставление содержать себя в готовности к смерти, неожидаемо близкой13."

В этих строках святителя Филарета явно слышится опасение, чтобы Филипп не оставил, в смущении от случившегося, начатого подвига и не покинул место. Опасения владыки не оправдались: Филипп остался и усердно продолжал устройство подземного жилища и места моления. В коридоре был повешен маленький колокол, которым давалась весть о времени молитвы поселившимся в пещерах, – их стало уже более пяти.

Собравшись в среднюю пещеру на молитву, пещерники совершали правило по псалтири и пели 12 псалмов по правилу Пахомия Великого. С течением времени к этому последованию правила и псалмов были прибавлены утреня и полунощница, так что составился особый новый чин пещерного богослужения, существующего до ныне и под названием «полунощницы с аллилуиа» совершаемого ежедневно в 8 часов вечера, кроме дней, в кои положена всенощная. По поводу образования этого нового богослужения святитель Филарет писал наместнику о.Антонию: «О пользе пустынножительства нет спора. Но, думаю, не легко оному правильно строиться. Не много ли переселяющихся из скита на ту сторону пруда, и не сделается ли там другой монастырь вместо пустынножительства? Еще, простите моему невежеству, если спрошу: не больше ли было бы послушания и смирения пред чиноположением церковным петь вечерню, часы и утреннюю в обычном порядке (кроме прибавления из октоиха и миней, чтобы не заботиться о многих книгах), и прибавлять что-либо по усердию и рассуждению, нежели составлять свой чин службы, из частей обычного богослужения, отрывочно взятых. Трапеза пустынножительствующих не должна ли бы поставляться несколько позже, нежели в монастырь. Говоря это, не перемен требую для других, а рассуждения для себя14».

Из этого письма владыки видно, что пещерное подвижничество Филиппа стало быстро привлекать желающих перейти к нему из скита. Филипп не отказывал, но принимал лишь с условием, чтобы поступающий сам ископал себе подземную келью – «пещерку». В то же время умножение пещерников не было согласно с духом основателя пещер, что видно из письма святителя Филарета в духе опасения, что Филипп покинет пещеры: «Был у меня Филипп. Когда я сказал ему, что у него уже много людей, он отвечал, что и он думал иметь только человека два, и что теперь помышляет, не уйти ли в другое место, или не странствовать ли без места. Я уговаривал его не оставлять места, в котором может жить мирно, с пользой и для других. Имейте это во внимание, чтобы умножение людей не усилило в нем желание удалиться15».

Относительно чина богослужения, составившегося у пещерников, владыка Филарет в другом месте пишет: «Вы говорите, что совершенно не видите отступления от церковного чиноположения в молитвословиях пещерников. Спорить не стану, но вот ваши слова: начинают полунощницу, поют двенадцать псалмов, по каждому стиху трижды аллилуйя, поют восьмую песнь пророческую и пр.16 В чиноположении церковном после полунощницы следуют два псалма утренние, шестопсалмие, кафизмы и каноны, начиная от первой песни, а не восьмая только и девятая песнь. Следовательно описанное молитвословие есть составленное по личному рассуждению, а не последование в простоте церковному чиноположению17».

Хотя владыка Филарет и оспаривал правильность богослужения пещерников, тем не менее, как утвердившееся, совершать потом разрешил. Вообще святитель не упускал из виду, относительно пещер, ни одной мелочи и входил даже в хозяйственные вопросы. Так, впоследствии, при ископании внутри пещер колодца он писал к наместнику: «О кладезе пещерников мне думалось, не произведет ли он у них сырость, если вода не мала? Меня сею водой благословите18».

Около трех лет спустя после основания пещер, к Филиппу пришли его сыновья: Игнатий и Василий. Подвижническая жизнь их отца произвела на них столь сильное влияние, что они решили остаться при нем и стать пещерниками. Важным препятствием к этому являлось то, что Игнатий был женат и кроме того они были крепостные. Год спустя после них пришел и третий сын Порфирий и пожелал также остаться при отце. Тогда Филипп сам стал принимать меры, чтоб сделать их вольными, для чего и отправился вместе с одним послушником в г.Макарьев к помещику Николаю Густавовичу Кардеру, говоря перед уходом детям: «Иду к стрижке19 здоровья вам просить».

Придя в Макарьев, Филипп обратился к г. Кардеру с такой иносказательной просьбой: «Клетка вот у меня, стрижка, растет, так надо птичек наловить; птички будут в полночь вставать и Бога прославлять! Помоги птичек поймать!».

Помещик сначала не понял, а потом, когда сопровождавший Филиппа послушник объяснил, в чем дело, то г.Кардер дать «вольную» детям Филиппа отказался; но вскоре, благодаря содействию дочери прежней владелицы, находившейся в Арзамасском женском монастыре20, все-таки желание Филиппа исполнил и детей его «отпустил на волю».

Жена Игнатия также пожелала вступить в женский монастырь и была принята в Зосимовскую пустынь, Подольского уезда. Таким образом все препятствия были удалены, и Филипп со всеми тремя сыновьями были зачислены указными послушниками Гефсиманского скита в 1850 году.

Живя в пещерах, Филипп в тоже время не оставлял совсем своего подвига юродства. Вначале этой жизни он нередко еще появлялся пред воротами Лавры на Верхней или Красной площади, опираясь на свой неизменный посох с голубком. Как появлялся Филипп, его тотчас окружали толпы народа.

– С ангелом! С ангелом! С Божьим вестником! – приветствовал он всех, обращаясь в разные стороны, и с какой любовью обращались все к «Филиппушке, человеку Божьему», слушали его мягкие, образные, полные глубокого христианского духа речи! Каждый, имевший какую-либо боль на душе, старался хоть что-нибудь услышать от него себе в утешение и назидание.

– Филиппушка, родной! Помоги: дети меня не слушают, обращается к нему плачущая женщина.

– Богу молись, молись! За грехи, молодушка, Бог насылает! Мы Бога не слушаем, а нас детища не слушают. Истые-то Христовы слуги куда как хорошо Богу служили! За то змей в руки брали и зверей диких укрощали, а мы что?! – убеждает в ответ Филипп.

– А мне что делать, батюшка? Ноженьки не идут, одеревенели, разнедужилась вся, хоть ложись, да умирай, – вопрошает другая.

– Кланяйся, молись, постись, говей и св. Тайн чаще приобщайся, ну и отлегнет, – удовлетворяет женщину Филипп.

– Спился вот я совсем, скрутился. Что тут делать мне? – спрашивает мужичек.

– Водицы святой да масла от мощей угодника каждое утро испивай, ну и будет бежать от тебя бес-то винный, – поучает Филипп.

– А замуж меня благословишь выйти? – спрашивает девушка.

– Богу наперед хорошенько поработай, а греху и так вдоволь останется, – слышится кроткий совет Филиппа.

– А мне в другой раз замуж можно? – обращается вдова.

– Мало разве до этих пор грешила? – О дне последнем вспомни, да за Христа замуж и ступай, – отвечал он.

Каждое слово его принималось и ценилось простыми сердцами, как слово святого человека, «душевидца», и бывали случаи, что его слово удерживало людей от зла.

– Святой Филиппушка! Брат меня изводит, а я покончить его хочу разом, – спрашивает один.

– Грешный я, грешный ты, грешный он. Как же судить-то нам других? Терпи и молись, а против Бога не иди, – убеждает юродивый.

– Филиппушка-батюшка! Благослови удавиться, – обращается к нему деревенская женщина.

– Что это ты задумала? – изумленно вопрошает он.

– Сынка барин в солдаты сдал. Больно, ух как больно! Ну и хочу удавиться, чтобы грех-то на нем, на барине-аспиде был, – рассказывает та со слезами.

– Твоя душа загибнет, а барин будет жив и покаяться успеет. Оттого-то враг тебя и толкает в ад, – утешает Филипп плачущую: – а сын пускай служит, будет за то стриженный21 монах. Царь сам служит на защиту веры, Церкви и земли.

Утешенные, уверенные, что «его устами слова с неба идут», расходились спрашивающие, и новые толпы являлись к Филиппушке.

Иногда, встретив на площади посада торговца калачами или чем-либо другим съестным, Филипп собирал «богатых купцов», как он называл нищих и начинал раздавать им все, что было у торговца. Боясь обидеть «человека Божьего», торговцы ему не препятствовали, тем более, что Филипп, почти всегда, тотчас же приводил какого-либо человека, который платил за все розданное.

Изредка в Филиппе как-бы пробуждалось его прежнее стремление к странничеству, в виде юродивого, и он ненадолго уходил в Москву, но не дальше. По письмам святителя Филарета, не упускавшего юродивого из вида никогда, видно, что еще до прихода детей, т.е. до 1850 года, Филипп был в Москве несколько раз, именно в июле 1848 года, и собирался пройти в Новый Иерусалим, но не получил на это благословения от владыки, так как в Москве произвел волнение своим странным видом и поведением; затем, в октябре того же года посетил Москву с благословения своего покровителя архипастыря Филарета; наконец, путешествовал в Москву в ноябре и декабре 1849 года. Как заботливо относился святитель к странничеству Филиппа и его юродству лучше всего видно из подлинных писем к наместнику, написанных в то время.

«Спрашивал я Больше-крестовского протоиерея, не он ли, и как отправил в тюрьму странника. Он сказал, что странник пред всенощной явился в церкви с жезлом, увешанным лентами, и стоял в углу, окруженный народом. На другой день странник опять пришел, сел на паперти, что-то ел и народ опять кружил его. Отсюда взяли его в частный дом. Кажется, надобно посоветовать Филиппу удерживаться от таких поступков, которыми он как бы сам себя выставляет на зрелище. Надобно терпеть искушение, когда оно найдет, а не вводить самого себя в искушение, и с тем вместе других, когда нам заповедано молиться: не введи нас во искушение. Посему и предложенное путешествие в Новый Иерусалим, я советовал бы отложить до усмотрения. Если же мое юродивое мудрование не понимает мудрости юродства, то прошу прощения»22. Это писал владыка о первом путешествии Филиппа в Москву. «Филиппа Бог благословит совершить путешествие. Но поговорите с ним, чтобы не домогался быть взят под арест, а если это ему нравится, сказал бы нам, и мы арестовали бы его с любовью, а не с гневом, как полиция»23, писал он о втором странствии юродивого. В последнее, более длительное путешествие, в конце 1849 года, владыка выражал несколько раз беспокоившую его мысль о том, где Филипп и почему не является к нему: «Филипп еще у меня не был»24, пишет он 14-го и повторяет тоже 16-го ноября. «Возвратился ли Филипп? Мне говорили, что около него собирается народ, и что даже он задержан. А где искать его, не знаю. Если не возвратился, не укажите ли, где его поискать?»25 «В другой раз спрашиваю: возвратился ли Филипп?»26, высказал свое беспокойство святитель Филарет27.

В последний раз в виде странника-юродивого Филипп путешествовал уже позже, когда с ним были сыновья. Вот что рассказывает об этом путешествии сопутствовавший ему сын. «Пойдем, говорит батюшка, в большую деревню», как он звал Москву. Отправились мы прямо в Кремль. – «Не говори, что ты мне сын; говори, что чужой», говорит мне батюшка. Идем, он впереди с жезлом, а я сзади, в мирской одежде. Было это в царский день, звон над Москвой стоял страшный. На батюшку и его жезл с голубом все смотрят, собираются около него, спрашивают. Он же молча идет вперед. – Куда ты идешь? спрашивает его городовой. – «Иду к царю обедать!» ответил батюшка, а шли мы в собор к обедне. Тотчас батюшку арестовали и взяли в часть, как бродягу. Я не медля ни мало, отправился к нашей благодетельнице г-же Мачихиной, которая вместе со мной отправилась к графине Толстой и передала ей все, что случилось с батюшкой. Графиня вместе с нами приехала в часть и спрашивает: «Где Филипп?» Нам показали каземат, в котором он сидит. – Тебе чай не хорошо здесь? спрашивает графиня батюшку.

– Лучше ада, молодушка! Видишь меня здесь берегут, да стерегут, – с улыбкой ответил Филипп. По просьбе графини, Филипп был тотчас освобожден. Да у него без полиции дела не бывало: как пойдет, так засадят.

В это путешествие Филипп был уже расофорным монахом, но ни в это время, ни в последствии он не покидал до самой смерти усвоенного им в годы юродства обыкновения держать себя и говорить загадочно, иносказательно. С детьми даже он держал себя таким образом. Только в конце своего подвига земного он стал общаться с ними просто, без юродства и образности в речах.

Трудная, долговременная подвижническая жизнь, громадные, пройденные в годы юродства, пространства, продолжительный пост, ношение тяжелых вериг и посоха, тяжелый труд при копании пещер, – все это постепенно расшатывало здоровье юродивого, так что с первого же года пещерничества у него стали обнаруживаться различные болезненные припадки, которые сильно беспокоили его и заботили владыку Филарета. Особенно сильно занемог было он в конце декабря 1848 года и проболел около 2-х месяцев, так что предполагали у него развитие чахотки. «Слава Богу, что идущие подземным путем на небо, возвращаются на сей путь, не встретив претыкания. Занемогшего поберегите. Видел я пример исцеления отчаянно больного чахоткой, лечившегося лекарствами из меда, аниса, корня солодки и сока солодки. Лекарство невинное и постное. Не хотите ли, чтобы я прислал рецепт на ваше рассуждение?»28 «Требуете рецепта. Посылаю»29. «Рабу Божию Филиппу и сопребывающим Божие благословение призываю, а ему и облегчение от болезни»30, писал в это время в письмах к наместнику заботливый святитель.

После этой болезни, здоровье Филиппа уже до самой смерти полностью не восстанавливалось и часто, хотя и не надолго, он сильно занемогал. В одну из таких болезней наместник о.Антоний, всегда с любовью относившийся к Филиппу и часто у него бывавший, предложил ему принять полное монашеское пострижение с изменением имени. Старец с радостью согласился и просил дать ему имя Филарета, общее со святителем митрополитом, которого Филипп всегда называл, не иначе, как белым (по белому цвету митрополичьего клобука) ангелом. Вскоре Филипп был пострижен и получил, действительно, имя Филарета.

В день пострижения, сильно больной, он лежал с закрытыми глазами, как бы в полуобмороке; но, когда вошел в пещеру о.наместник, чтобы совершить пострижение, то Филипп внезапно открыл глаза, оживился, стал молиться, сознательно и внятно произнес монашеские обеты и вскоре опять впал в забытие. «В ту минуту, когда входил в пещерку о.наместник, я видел себя в глубоком снежном сугробе, и сколько не силюсь, а выбраться не могу. Приходит будто о.наместник к самому краю сугроба, подает мне руку, я взялся за нее и он меня вытащил. Очнулся я сразу, гляжу, а батюшка-то, о. наместник, около меня стоит, постригать пришел», рассказывал потом о.Филарет своим детям.

Вскоре после пострижения, в болезни о.Филарета сделалось улучшение и он, хотя и не быстро, поправился, стал по прежнему трудится над улучшением пещер и поучать ближних. Одно только должен был он, с принятием монашеского чина, изменить в своем образе жизни – оставить свой посох с голубком и носить обувь. «Владыка святой! Обуваться-то я больно ленив, все не хочется!» упрашивал он благословлявшего его на новый образ жизни святителя Филарета. Но владыка, разрешив ему носить вместо сапог, ботинки и заменить посох с голубком посохом с головкой из меди, покрытой священными изречениями, не позволил ему сохранять прежний вид юродивого, «да не соблазняются другие монахи». С этого времени о.Филарет оставил наружное юродство и пред Лаврой на Красной площади уже более не появлялся.

Дети его жили каждый в отдельной подземной келье – темной, четырехугольной комнате с земляным полом, стенами и потолком, и были при нем послушниками. Каждая келья имела не более сажени в длину и ширину; печей в них не было и даже зимой нагревались они одним дыханием и тремя лампадами, которые заменяли и дневной свет. Дети его учились в пещерах грамоте. Сам же о.Филарет, не смотря на все убеждения наместника о.Антония, учиться грамоте не пожелал, отвечая: «Поздно уже за азбуку браться». Это приписывают, вполне, смирению о.Филарета, опасавшегося с приобретением знания грамоты быть посвященным в иеродиаконы и иеромонахи, чего он не желал. Вместе с ними жили еще несколько пещерников, так что всего было 14 подземных келий, населенных пустынножителями. Между тем в средней молитвенной пещере была уже устроена церковь и 27 сентября 1851 года освящена самим святителем митрополитом Филаретом во имя св.Архистратига Михаила.

Не без внушения врага рода человеческого, вскоре поднялось гонение на подвижника от некоторых из скитской же старшей братии. Двоим из скитян, обнаруживавшим склонность к безмолвию и пустынножительству, было не по духу, что к о.Филарету стекаются для назидания в духовной жизни богомольцы, и они стали распускать про него всякого рода дурную славу. Один из живших в пещерах послушников, примкнув к ним и выдав, как Христа Иуда, своего учителя в подвижничестве, стал часто беспокоить о.наместника анонимными, полными всякой неправды, письмами. Господь, видимо, вразумил восставших на старца Филарета. Автор анонимных писем, сознавшийся в этом пред кончиной, умер вскоре страшной смертью. Он приготовил булку с мышьяком для истребления мышей и крыс в пещерах и сам же съел ее, перепутав с другой, похожей на вид, но не отравленной булкой, бывшей у него в кельи, отчего и умер в мучениях, успев все-таки исповедать грех пред старцем и выпросить у него прощения. Тем не менее, наказанного, очевидно, Богом о.наместник не позволил положить на монастырских кладбищах, а приказал схоронить на мирском Кокуевском кладбище, в Сергиевом посаде. Неприязнь старших скитян не уменьшилась, как ни старался о.наместник умиротворить их. Тогда о.наместник, удовлетворяя желание старца Филарета, посоветовал ему выбрать себе место в окружающих лесах для устройства кельи. Старец пожелал на время совсем удалиться из окрестностей скита и собрался на богомолье в Киев, но в это время у него усилилась боль в ногах.

– Нет воли Божией на то, чтобы мне поклониться отцам пещер Киевских –Антонию и Феодосию. Буди воля Его! – решил о.Филарет и переселился из пещер в Лавру.

Не было конца изумлению почитателей о.Филарета, когда он вышел из Пещер в Лавру, но ни одного слова недовольства не слышал от него никто.

– Ушел отчего? С землей поссорился, не ужился, с унылой разбранился, – иносказательно говорил всем незлобным о.Филарет.

IV. Основание Киновии. Схимонашество и смерть.

Избравши Лавру для временного пребывания, о.Филарет, заметно, грустил по оставленным им пещерам. Нередко он отправлялся в лес, окружавший скит и пещеры, и ходил там. Во время одного посещения этого леса, взгляд его остановился на красивом месте, находящимся в части леса, принадлежавшей Лавре, не вдалеке от созданным им пещер. Место это занимало довольно высокий пригорок, спускавшийся обрывом к заливу скитского пруда, расходящегося отсюда двумя заливами под углом: одним по краю пригорка, другим к пещерам. Это возвышенное место, откуда видна была Сергиева Лавра и окружающий ее посад в одном направлении, а в противоположном, не вдалеке, виднелись правее скит, левее же на другой стороне пруда пещерки, сразу понравилось о. Филарету, и он высказал наместнику о.Антонию желание иметь на этом месте келью. Помнивший свое обещание устроить келью на избранном о.Филаретом месте, о.наместник исполнил его желание, и вскоре келья и мостик через пруд для пешеходов прямо, не обходя скита, были сделаны. В этой келье о.Филарет поселился со всеми троими сыновьями; низ кельи служил им жилищем, чердак же был моленной, где они совершали возможные службы: вычитывали правило, вечерню, утренню и часы. С течением времени, моленная была перенесена в сарай, выстроенный около кельи так, что одна его половина имела действительно назначение домашней пристройки и служила помещением для дров, другая же была обращена в просторную часовню.

Как не уединенно было место, избранное о.Филаретом для кельи, но богомольцы и почитатели нашли его в отшельничестве; нашлись и такие люди, которые пожелали украсить это место храмом Божьим. Первая изъявила желание на это в 1857 году Московская купчиха М.И.Логинова, почитавшая о.Филарета за его подвижническую жизнь. Она просила разрешения построить при келье о.Филарета каменную церковь; но так как разрешение на этот могло получиться не особенно скоро, то сначала, в 1858 году, была построена каменная часовня. Святитель Филарет сначала не соглашался было разрешить постройку церкви на новом месте близ скита, так как предвидел, что около церкви со временем возрастет обитель; увеличение же обителей около скита было не согласно с его мнением о тишине скитской. Старец Филарет не настаивал на исполнении мысли о церкви, но только высказал, что «видеть церковь на этом месте он хотел бы потому, что здесь будет его могила». После этого указания на будущее, владыка Филарет строить церковь благословил, а год спустя, 27 сентября 1859 года, уже освятил верхний храм в честь иконы Боголюбивой Богоматери или Боголюбской Божьей Матери сам архиерейским служением; месяц же с небольшим спустя, 5 ноября 1859 года, был освящен наместником архимандритом Антонием и нижний храм в честь преподобной Матроны и мученицы Капитолины, имена коих носили строительница храма Матрона Ивановна Логинова и дочь ее Капитолина.

Спустя недолго, все три сына о.Филарета, числившиеся послушниками скита, приняли монашество: первым был пострижен Порфирий и получил имя Прокопия; затем одновременно были подстрижены Игнатий и Василий с наименованиями первый Галактионом, второй Лазарем. Нужно заметить, что пострижение Игнатия, как женатого, могло состояться не иначе, как одновременно с принятием монашества его женой, состоявшей до этого послушницей Зосимовской пустыни. Когда ее согласие было получено и она приехала, то в один день и час совершилось пострижение в церкви Боголюбивыя Богоматери о.наместником Игнатия с Василием, а в пещерной церкви казначеем Лавры жены Игнатия Елизаветы; при чем они получили имена мучеников-супругов: Галактиона и Епистимии, память коих 5-го ноября.

После этого, с разрешения о.наместника, при о.Филиппе поселилось несколько послушников, были поставлены здания для келий и таким образом основалась новая обитель – Киновия Боголюбивой Богоматери. Впоследствии, когда обитель стала расширяться, на южной окраине ее было назначено место для погребения Лаврской братии и таким образом Киновия31 стала обителью-кладбищем.

Расстроенное здоровье о.Филарета, не смотря на то, что он жил уже в лучшем для него положении, т.е. не в пещере, постоянно лишало его покоя. В руках от сильного напряжения, при долголетнем ношении тяжелого посоха, открылась ломота, грудь от ношения вериг ослабела и стала болеть; от пещерной сырости постепенно стала появляться водянка; ноги, много лет не знавшие, даже в морозы, обуви, начали неметь и опухать. Все это вместе, усилившись, зимой 1863 года, дало повод думать, что старец близок к тому, чтобы покинуть этот мир. Поэтому, готовясь к кончине, он 20-го марта 1863 года принял схиму, получив снова свое мирское имя Филиппа.

Казавшаяся очам людским близкой, кончина старца после принятия схимы была Промыслом Божьим отдалена еще более, чем на пять лет. Схимонах Филипп поправился в здоровье, после принятия великого ангельского образа, значительно и снова явился своим почитателям в своем подвижничестве. Судьбы Божья, восставшие его от одра смерти, на закате жизни готовили ему еще самое глубокое испытание его смирения, кротости и терпения.

В 1876 году людьми, желавшими сделать вред старцу схимонаху Филиппу, была пущена молва, что в Киновии и именно в келье руководителя ее схимонаха производится выделка фальшивых кредитных билетов. Как ни ясна была клевета в этом случае, тем не менее, молва сильно распространялась, была причиной того, что произведен был самый тщательный обыск кельи схимонаха и его сподвижников. Уже после обыска, стала очевидной для всех нелепость пущенных слухов. Святитель Филарет больше всех ободрял схимника смириться и, желая дать ему возможность лучше успокоиться где-либо в новом месте, а в то же время ослабить соблазнительную молву, посоветовал Филиппу оставить Киновию на время. Схимонах, исполняя желание свое и владыки, отправился со всеми троими сыновьями, – Галактион и Прокопий были уже иеромонахами, а Лазарь иеродиаконом, – в Московский Симонов монастырь. Побыв здесь не долго, они перешли в Богородичный монастырь в Туле и, наконец, отсюда в Введенскую пустынь Покровского уезда, Владимирской губернии32. Настоятель пустыни, знавший схимонаха еще за долго до этого, был очень рад этому и предложил старцу с сыновьями начать основание при пустыни скита на уединенном острове, на что они и согласились. Но дух схимника, еще до построения церкви в Киновии сказавшего, что это место будет его могилой, влекло в Киновию и в октябре 1868 года он с детьми возвратился в Лавру, откуда наместник тотчас же разрешил им вернуться в созданную ими Киновию, дав старцу Филиппу указ руководить Киновией, которая должна навсегда стать кладбищем Лавры и от нее во всем зависеть.

Года не прожил старец после возвращения в Киновию. Начав сильно болеть еще зимой и по старости – ему было более 66 лет – не имея сил перенести недуг, он в мае 1869 года стал, очевидно, близок к гробу. 18 мая в 5 часов утра, предчувствуя последние минуты жизни, он пригласил духовника своего о. Тихона, бывшего духовником скита, исповедался, принял св. Тайны из рук сына своего иеромонаха Прокопия и в 12 часов дня мирно отошел к жизни той, к которой в трудных христианских подвигах готовился в течении 33-х лет. Погребен он наместником Лавры архимандритом Антонием в нижнем храме Киновии за правым клиросом.

V. Еще черты и случаи из жизни старца. Пещеры и Киновия теперь

Дух юродства, присущий о.Филиппу еще в молодости, сохранялся в нем до самой смерти и привлекал к нему и во время его монашества и схимонашества множество жаждавших назидания и утешения духовного. Никогда никого не отпустил подвижник, не преподав наставлений и советов, смотря по нужде каждого. Не мало случаев из этих бесед остаются неизвестными, и лишь те из них, которые удалось собрать, но не пришлось поместить выше в последовательном изложении жизни, необходимо, думается, для полноты описания привести теперь.

Раз к о.Филарету в пещеры пришли посетившие Лавру светские лица, приехавшие из Петербурга.

– С ангелом! С ангелом! – радушно приветствовал он гостей: – вы из безгрешной деревни? – Так старец звал Петербург. Приехавшие, очевидно, его не понимали.

– Вы из Петербурга?– еще раз спросил он.

– Да, из Петербурга,– отвечали посетители. –У вас в пятницу и среду-то варят или сухоядение бывает? – спрашивает старец. – Мы не понимаем, о чем вы нас спрашиваете, – ответили гости. – Не понимаете? Посты в среду и пяток соблюдаете-ли? – разъяснил о.Филарет. – Родители нас не учили этому; ну мы и не знаем, что в среду и пятницу есть скромное нельзя – отвечали изумленные посетители. – О! Среда-то горяча, а пятница еще горячее – стал объяснять им старец, и затем дал им наставление строго соблюдать посты.

– Как идти к вам грязно – сказали посетители эти Филиппу.

– Да, ведь, это у вас, в безгрешной деревне, грязь-то дешева, – возразил он им: – а у нас так дорога. Чтобы грязь замарать, много нужно, бывает, заплатить.

В другой раз к нему обратилась вновь назначенная игуменья одного женского монастыря с просьбой дать указания при начале ее распорядительной деятельности в обители.

– Хороши те пастухи, которые за овец своих душу полагают, – заговорил наставительно старец: – попадет овца в грязь, они ее вынут, обмоют, очистят, а строго без разума не бьют. Страху Божьему научили и любить себя заставили. Хороши те христиане, которые виноград не сушат. Так и ты, игуменка, веди твой виноградник, а полунощницу не просыпай и овец своих от соблазна спасай.

В иных случаях о.Филарет говорил столь образно, столь иносказательно, что его слова были непосвященному уму сразу совсем непонятны. Так, однажды, к нему обратилась за советом светская образованная дама и, беседуя с ним, рассказала, что она слишком невоздержанна на язык.

– А ты зубы то на базар продай, а язык на говядину искроши (т.е. заставь его говеть, удерживай его), купи решето и просевай воду (т.е. лей слезы, плачь), и поливай в лук медом (терпи и скорби и радости), траву «не тронь меня» (т.е. самолюбие) почаще вырывай, чтобы больно не зарастала. Есть еще трава павелика (т.е. гордость) растет невелика (т.е. незаметно) и много путает. Вот как эти травы опять сойдутся да совьются, то и беда, а коль все перенесем, да перетерпим, то и все победим.

Бывали случаи, что о.Филарет отвечал и несколько шутливо, но и такой оборот речи его был всегда назидателен. Обращается, например, к нему деревенская женщина: «Батюшка, о.Филарет! Благополучно ли у меня дома-то, детки живы ли и здоровы? Я, ведь, давно уже из двора-то…»

– Эх, глупая ты баба! Ты думаешь, что я монах, и Богу приятель, и посылаешь меня к нему про детей твоих спросить. Молись, и все, слава Богу, будет в добре да здоровье, – отвечает старец.

В другой раз пришедшие в Киновию уже богомольцы, желавшие видеть схимонаха, но не знавшие его в лицо, встретили его самого у ворот обители и спросили: «Где найти схимника?»

– На что он вам? Он после похмелья крепко спит: на пиру духовном был (т.е. за литургией), – отвечал он о себе самом.

Неоднократно прозорливый старец открыто высказывал мысли и чувства других, таимые ими внутри себя. Особенно поразительны в этом отношении два случая.

– В бытность мою послушником, – рассказывал один иеромонах скита: – сосед мой по кельям вздумал подшутить надо мной, попугать меня ночью, когда я собирался ложиться спать, накрывшись простыней и подойдя к открытому окну моей кельи, приподнялся и стал производить шорох по стене и окну и протягивать в окно руку, обернутую во что-то белое. Внезапность и странность представлявшегося так меня смутила, что я поднял крик и разбудил других моих соседей. Шутка выяснилась, но с этого времени я стал ощущать какой-то необычный страх, особенно ночью, когда возвращался в келью, по окончании очереди чтения неумолкаемой псалтыри в церкви. По двору скита и в окнах келий мне представлялись страшные приведения. Долго я таил все это в душе, боясь насмешек; мучился и молчал. Однажды вечером, прохаживаясь по лесу с начальником скита, мы дошли до пещер, где жил старец. Увидев его у пещер, о.строитель сказал: «А мы к тебе, старец, в гости идем, чай пить.» Старец радушно нас встретил и изготовил самовар. За чаем он начал рассказывать о том, что будто-бы случается с ним: «Вот, отцы, что со мной бывает: сижу я в келье, иду ли ночью, находит на меня страх и ужас, так, что не знаешь, куда деваться», – и он до мельчайших подробностей передал все то, что испытывал, но скрывал тщательно я.

– Не пойму, что это и к чему рассказывал он о каких-то страхах, – сказал о.строитель (знавший также, что старец напрасно, без цели благой, не любит говорить), когда мы шли обратно в скит.

Тогда я сознался начальнику, что все, что говорил старец, испытывал и скрывал я; он же, прозрев все, обличил меня за напрасный страх и за скрытность. С этого времени все бывшее со мной, как рукой сняло, и никаких ужасов, никакого страха никогда после этого я не испытывал.

Другой случай относится уже к тому времени, когда старец был схимонахом и жил в Киновии.

– Приехал я в Лавру на богомолье, – рассказывает строитель одного монастыря (ныне игумен) Р.губернии. Помолившись в Лавре, я отправился в скит и Киновию. Было жаркое время и я от жары пошел в легкой черной ряске и шляпе с широкими полями; в руках у меня был зонт; вообще по виду меня сложно было принять за белого священника или диакона, но никак не за иеромонаха. В Лавре и окрестностях меня никто не знал; поэтому я и счел возможным быть по виду не монахом. Придя в Киновию, я узнал, что старец находится на кладбище около церкви. Это, рассказали мне, было его любимое место летом. Сидя здесь на скамье под большой сосной, он беседовал с богомольцами и раздавал крестики и образочки, которые всегда лежали около него. Выйдя на кладбище и подходя к старцу, я вижу, что он встает, оставляет богомольцев, делает три шага вперед по направлению ко мне от скамейки и складывает руки для принятия благословения.

– Благослови начальник! – обращается он ко мне. Я снял шляпу, благословил его большим монашеским крестом.

– А братии у тебя под начальством в твоем монастыре много? – обратился ко мне старец, поцеловал руку и пошел к своей скамейке. Ясно, что он оком прозорливости проник в то, что я монах и начальник монастыря, и устыдил меня за вольность относительно не монашеского костюма.

Слава о юродствующем старце распространялась далеко, так что о нем было известно и в царствующем доме. В сентябре 1855 года посетил Лавру и скит с пещерами покойный Государь Император Александр Николаевич и изъявил желание видеть о. Филарета, жившего в это время в уединенной келье там, где потом выросла Киновия, высказав при этом, что он давно знает о старце. О.Филарет пришел в скит в монашеской одежде.

– Да ты уже монах теперь? – спросил его Государь.

– Не знаю, монах-ли, – смиренно ответил старец: – а хотел бы монахом побыть хоть один час, Государь!

_____________________

Умер старец, кончен его подвиг земной, но рука Промысла Божия не допустила запустеть местам, где он подвизался. Матерь Божья в иконе своей Черниговско-Ильинской осенила своим благословением место это. Только месяц спустя после оставления о.Филаретом пещер, эта икона была дана вкладом в пещеры А.Г.Филипповой, почитательницей старца, желавшей, чтобы эта их семейная чудотворная святыня охраняла оставленые старцем пещеры. Пещеры не запустели и составили целую небольшую обитель. Скончался святитель митрополит Филарет, покровительствовавший созданию пещерничества, скончался и подвижник Филипп, до схимы носивший имя общее с владыкой, и 1-го сентября 1869 года – 3,5 месяца спустя после смерти схимонаха Филиппа и менее 2-х лет после кончины владыки Филарета – икона, данная в пещеры А.Г. Филипповой, прославилась первым чудом над крестьянкой Феклой Андриановой, исцелив ее после 9-ти лет полного расслабления тела и не владения ни одним членом, и льет множество исцелений.

Не оскудела и Киновия, бывшая последним жилищем подвижника схимонаха Филиппа. Осеняемая Матерью Божьей, она имеет при себе Лаврское кладбище и обратилась в обитель, вмещающую около 30 братий, которыми управляет со времени смерти схимонаха Филиппа, по назначению начальства Лавры, еще самим схимонахом при жизни указанный в начальники, сын его иеромонах Галактион. Свято почитая память о своем родителе и исполняя волю начальства, давшего ему наставление, хранимое в его келье «благоговейно вести церковное богослужение, не изменяя того порядка, какой был при старце-родителе, братией же управлять с любовью и милосердием, сообразно отеческим преданиям», – управляющий Киновией и братья его иеромонахи Прокопий и Лазарь, всеми мерами охраняют все порядки, бывшие при схимонахе Филиппе, берегут ту келью, которая была их первым жилищем и молитвенным местом там, где теперь Киновия, и служила до смерти жилищем схимонаха; сохраняют и те орудия тяжелого подвижничества, которые носил старец во время своей юродственной и монашеской жизни: вериги в 27 7/8 фунта, посох с голубком, весом 37 фунтов, другой посох, также тяжелый, служивший старцу в монашестве, по благословению святителя Филарета, и имевший вместо голубка медную головку со священными изречениями; тяжелый крест с такой же цепью, висевший у него на груди; ту чашку с привесками, в которой юродивый носил крестики и схимонашеское одеяние, служившее старцу до смерти33.

________________________________________

VI. Зосимова пустынька. Ее история и присоединение к Киновии

Нераздельную часть Киновии Боголюбивой Богоматери на настоящее время составляет часовня, именуемая в народе Зосимовой пустынькой. Часовня эта отстоит от Сергиева посада и Киновии в 20 верстах и находится в густом лесу на возвышенном берегу реки Молохчи, близ села Никульского Александровского уезда Владимирской губернии.

Предание, сохранившееся в устах окрестных старожилов и подтверждавшееся будто бы письменными документами, сгоревшими у одного из прежних владельцев этой местности, сообщает, что лет полтораста или двести назад на этом месте, где находится пустынька, подвизался с несколькими иноками трудолюбивый старец схимонах Зосима. К какому времени нужно с точностью относить это предание, утверждать нет возможности, а также и то, откуда явился в этот лес старец Зосима.

Думают, что пустынька при жизни схимонаха Зосимы была остатком какого-либо монастыря, коих в этой местности было разрушено во время нашествия поляков очень много; схимонаха же Зосиму и других бывших с ним пустынножителей считают иноками, жившими в разрушенном монастыре еще до его уничтожения. Всех монашествующих со старцем Зосимой, по преданию, было 4–6 человек и между ними окрестные жители называют иноков Кирилла и Иону, тоже бывших будто бы потом схимонахами.

Поселившись в лесу, пустынножители построили деревянную часовню с несколькими маленьким, к ней пристроенными, келийками. Часовня эта, будучи уже весьма ветхой, существовала еще в 20-х годах настоящего столетия и ее помнят окрестные старожилы. Пустынножители сами ископали колодец на берегу реки Молохчи и проложили к нему в расчищенной лесной чаще тропинку, которая сохранилась и до ныне. Уцелела также и большая квадратная яма близ часовни, приготовленная будто бы для какой-то постройки. Все эти труды предание приписывает лично схимонаху Зосиме. Много лет провел здесь старец, при чем незадолго до смерти своей, время коей память народная не сохранила, удостоился будто бы посещения некой «царицы».

Близ местности, где находится пустынька, пролегала дорога из Сергиевской Лавры в Александровскую слободу (город Александров), в женском Успенском монастыре коей жила в заточении сестра Петра Великого царевна Марфа Алексеевна, к которой ездили ее сестры царевны Марья и Феодосия. Затем проезжали здесь – царица Евдокия Федоровна Лопухина, первая супруга Петра I, когда ее везли в заточение в Суздаль, и вторая супруга его императрица Екатерина I, которой слобода была «отдана в вотчину». Ездила неоднократно и императрица Елизавета Петровна – царевной для охоты соколиной, императрицей же для посещения Успенского монастыря, где она временно жила в царствование Анны Иоанновны. К какой из этих царственных жен относится предание о посещении старца Зосимы, точно неизвестно, но полагают, что к Елизавете Петровне, которая затем по смерти старца дала значительную сумму на его торжественное погребение, совершенное архиереем, – хотя в своем предсмертном наставлении оставшимся пустынникам схимонах Зосима завещал похоронить его скромно, как подобает иноку. Умер, по преданию, схимонах Зосима «за две недели до Петрова дня», т.е. в половине июня. При этом, говорят, схимонах был не погребен три недели, пока не известили посетившую его «царицу», по ее желанию, и хотя была страшная летняя жара, но лицо и тело его вида своего ничуть не изменили и тлению не предались.

По смерти его вскоре умерли и прочие иноки, из коих двое схимонахи Иона и Кирилл погребены будто бы в селе Никульском. Таким образом пустынька осталась без обитателей, но окрестные жители не забыли этого места и часто ходили в праздничные дни на могилу схимонаха Зосимы, находившуюся в лесу близ часовни и им самим при жизни ископанную и выложенную кирпичом. Приходские священники, по просьбе крестьян, нередко служили здесь панихиды, а 6 августа бывал даже из села Никульского сюда крестный ход, причем близ часовни собиралась деревенская ярмарка.

В 20-х годах настоящего столетия, рассказывают старожилы, владелец окружавших часовню леса и лугов, которые страдали и приминались ходившим на могилу старца народом, И.А.Тимонов, отличавшийся нерелигиозностью, ходатайствовал через местного благочинного о закрытии часовни, на что и получил разрешение. Все, что напоминало пустыньку, было уничтожено, иконы из часовни взяты в соседнюю церковь и даже камень с могилы схимонаха был увезен. Таким образом место это запустело.

В конце сороковых годов новая владелица этого леса продала его на сруб Александровским купцам Баранову и Зубову, которыми был приставлен к лесу сторож – старичек, крестьянин близлежащего села Коровайкина, Семен Ермолаев, знавший по рассказам всю историю пустыньки. Вскоре над могилой схимонаха Зосимы явился поставленный этим старичком-сторожем липовый крест с вырезанным металическим образком, а осенью 1848 года была выстроена вновь маленькая деревянная часовня с крыльцом, имевшая внутри всего около 5 квадратных аршин.

С возобновлением часовни восстановилось почитание окрестными жителями старца Зосимы и посещение его могилы. Бывший еще в живых, 4 года назад, девяностолетний старец Ермолаев (позже видеть его не приходилось) рассказал о множестве бывших около этого времени чудных явлений у могилы схимонаха Зосимы.

– Пред возобновлением часовни, – рассказывал он:– старец Зосима нередко являлся в монашеской одежде у места своей старости и кончины и кадил вокруг могилы, что видели несколько свидетелей. Однажды пильщик, видевший вместе с другими явившегося монаха, стал глумиться, говоря, что «это бес, принявший вид черноризца». Работающие с нечестивым пильщиком, товарищи стали его останавливать, чтобы он не кощунствовал, так как окрестный народ почитает схимонаха Зосиму, как святого. Тот не унимался и тут же был наказан: он сразу пал мертвым.

Молва о таких событиях стала привлекать к часовне много богомольцев, тем более, что пастухи близлежащих селений Коровайкина и Никульского рассказывали еще крестьянам, что, бывая со стадом вблизи того места, где погребен схимонах, они видали неоднократно странное явление: над могилой схимонаха светится огонь, в виде горящей свечи или лампады и не потухает ни при дожде, ни при ветре; некоторые же крестьяне стали приносить на могилу старца Зосимы больных детей, ожидая исцелений. Поводом для этого послужил такой случай:

К священнику села Никульского (теперь иеромонах Троице-Сергиевой Лавры) пришла женщина их деревни, находящейся верстах в 25 от того места и объявила, что у нее сильно болен сын и что во сне ей являлся неизвестный старец и велел найти около с. Никульского в лесу могилу пустынножителя и отслужить над ней панихиду. Священник исполнил ее просьбу, и она отправилась домой, а спустя несколько дней возвратилась и объяснила священнику, что, придя домой, она нашла сына, бывшего на краю гроба, уже совершенно здоровым.

С этого времени к могиле схимонаха Зосимы стали собираться в большом количестве богомольцы, преимущественно из окрестных мест, уже в каждый праздничный день; приезжало немало и помещиков. Священник села Никульского, по просьбе собравшихся, должен был служить панихиды над могилой старца по несколько раз в день.

В 1850 году сельцо Коровайкино, к коему принадлежала часовня, было куплено генерал-майором Волковым, мужем богобоязненным. Вскоре после вступления во владение имением, он возложил на могилу старца, бывшей дотоль открытой и имевшей лишь каменный свод, мраморный камень с надписью: «Схимонах Зосима». Другой уважаемый помещик В.В.Головин, владелец с.Никульского, построил близ «часовни на могилках» или «пустыньки Зосимовой», как ее звал народ, сторожку, в которой поселился тот же Семен Ермолаев. Для сбора подаяний богомольцев, все увеличивающихся, была вделана у часовни кружка.

Узнало в 1853 году о возобновлении часовни и поклонении богомольцев на могиле старца Зосимы епархиальное начальство Владимирской губернии и возбудило дело «о самовольном построении часовни в лесу Волковых», которое тянулось почти два года. Следственная комиссия, состоявшая из чиновников, назначенных Владимирским губернатором, и депутатов от духовенства производила осмотр часовни и допрашивала окрестные селян, помещиков и священнослужителей, которые рассказали все вышеописанное. Дело было отправлено в Св.Синод, откуда и последовало распоряжение «часовни не упразднять, приписать к приходской церкви и наблюдение за ней поручить местному причту».

Таким образом право на существование «пустыньки» было признано высшей власть и это еще более возвысило значение ее в глазах народа. Часовню и сторожку, по желанию новой помещицы г-жи Неттель, коей продали Коровайкино гг.Волковы, несколько поновили и лес около нее расчистили. Летом целый день у часовеньки собирались богомольцы, стали считать целебными: воду из колодца близ часовни, траву с лужайки и даже песок и камешки с близлежащей горы. Такое почитание «Зосимовой могилки» дало было в 1863 году возможность нескольким ловким людям основать мошенническую шайку, участники которой под видом монахов ходили по окрестным селам и, уверяя, что скоро откроются мощи схимонаха Зосимы, собирали все, что давали доверчивые крестьяне. Все это дошло до духовного и светского начальства, и шайка была скоро уничтожена, а г-жа Неттель пожелала после этого передать пустыньку в ведение какого-либо монастыря, имеющего возможность учредить лучший надзор за ней. Пустынька, действительно, перешла вскоре в пользу Киновии Боголюбовой Богоматери. Передача ее Киновии совершилась не без особого указания Божья; старец Зосима сам, нужно думать, определил поступить так, явившись в виде монаха к сторожу часовни Ермолаеву.

Было это в 1864 году. В.В.Головин уезжал ненадолго в Тульскую губернию. В его отсутствие к сторожу пустыньки Ермолаеву явились два старца монаха.

– Нельзя-ли купить часовню и могилу? Схимонах Филипп Киновийский прислал нас узнать, он хочет купить, – спрашивали пришедшие.

Ермолаев передал об этом В.В.Головину по его приезду, что тот встретил с радостью. Хотя часовня принадлежала и не ему, но он был уверен, что владелица ее, г-жа Неттель, не откажется уступить это место монастырю. Г-жа Неттель высказала готовность не продавать Киновии место с часовней, но подарить бесплатно. Послали известить схимонаха Филиппа, но старец со своей стороны был чрезвычайно удивлен. Он не только не посылал монахов осведомляться о пустыньке, но и не знал о ее существовании, да и старцев таких, которые приходили к Семену Ермолаеву, в Киновии не было. О.Филипп так и ответил, что он пустыньки покупать и просить и мысли не имел.

Г-жа Неттель и В.В.Головин усмотрели во всем этом высшее указание, и вслед затем Зосимова пустынька и 3 десятины земли около нее, были переданы по дарственной записи в собственность Киновии, а другая соседняя помещица подарила ей же в 1867 году 7 десятин лугов и леса, тоже прилегающих к часовне.

В.В.Головин построил на этой земле две избы и с того времени стало жить в пустыньке несколько монашествующих от Киновии, которые вскоре устроили близ нее большой пчельник.

С течением времени была воздвигнута на месте деревянной часовни каменная и в ней доселе, при большом стечении богомольцев, совершаются панихиды о упокоении схимонаха Зосимы, сподвижников его схимонахов Кирилла и Ионы и схимонаха Филиппа, поселившего здесь несколько монашествующих из Киновии и восстановившего через это древнюю пустыньку. – Вечная им память!…

* * *

1

Урожденной княжны Голицыной, в первом замужестве Ахматовой.

2

Впоследствии Федор жил в Киновии, где умер и погребен.

3

Умерла, будучи послушницей в Московском Алексеевском монастыре.

4

Более двадцати лет уже, как в Хотьковом монастыре.

5

Молодушками он называл всех вообще женщин, иногда же и мужчин.

6

Письма митрополита Московского Филарета к архимандриту Антонию за 1831–1867 годы изданы в 1877 и 1878 годах, в 2-х томах, (1831–1849).

7

Письмо 577-е от 23-го мая 1847 года.

8

«Широким» нередко и впоследствии он называл о.архимандрита Антония.

9

Письмо 584 от 31 июля 1847 года.

10

Письмо 597 от 13 сентября 1847 года.

11

Письмо 610 от 10 декабря 1847 года.

12

Т.е. не смутились бы смертью без напутствия, не разумея напутствия – уготовления видением.

13

Письмо 602 от 17 октября 1847 года.

14

Письмо 611, от 16 декабря 1847 года.

15

Письмо 697, от 12 июня 1849 года.

16

Курсив в подлиннике.

17

Письмо 612 от 30 декабря 1848 года.

18

Письмо 675 от 21 января 1849 года.

19

«Стрижка» значило у него «барин».

20

Ныне игуменья этого монастыря.

21

Стриженными монахами он звал всегда солдат.

22

Письмо 649, от 18 июля 1848 года.

23

Письмо 658, от 15 октября 1848 года.

24

Письмо 716 и 717, от 14 и 16 ноября 1849 года.

25

Письмо 723, от 22 декабря 1849 года.

26

Письмо 724, от 30 декабря 1849 года.

27

Этим письмом закончен 2-й том изданных писем святителя Филарета. Издание еще не продолжено, поэтому обращаться к письмам возможности нет.

28

Письмо 669.

29

Письмо 670.

30

Письмо 672.

31

В переводе с греческого языка, значит общежитие.

32

Еще до сих пор в некоторых местах сохранилось лживое убеждение, что схимонах Филипп, отсутствуя в это время в Киновии, находился будто бы в тюрьме. Основанием этих слухов послужило, наверное, то обстоятельство, что одновременно с «делом о фальшивых бумажках в Киновии» в Москве, в тюрьме содержался афонский рясофорный монах Филарет, похитивший в Афоне вещи и бежавший оттуда в Россию.

33

Все это было сначала у гроба схимонаха Филиппа, теперь же находится в келье управл. Киновии иеромонаха Галактиона.


Источник: Схимонах Филипп, основатель Пещерной обители и Киновии боголюбивой богоматери при Гефсиманском ските близ Свято-Троицкой Сергиевой лавры : С фотолитогр. портр. схимонаха Филиппа и детей его иером. Голактиона, Прокопия и Лазаря и видом Киновии / Сост. С.А. Кельцев. - 2-е изд., испр. и доп. Историей Зосимовой пустыньки. - [Москва] : тип. газ. "Моск. телеграф" (И.И. Родзевича), 1882. - 66 с.

Комментарии для сайта Cackle