Духовник Святогорской Успенской пустыни иеромонах Иоанникий¹¹

Память 10-го февраля

Иеромонах Иоанникий родился в 1823 году, и при святом крещении наименован Трофимом. Родители его государственные крестьяне Орловской губернии, Ливенского уезда, Никита и Марфа Аверкиевы, были люди многосемейные, и Трофим был одним из младших их детей. Мальчик отличался особенною понятливостью и благочестием, любил бывать в церкви, и когда мать его ходила в церковь по праздникам, то всячески упрашивал взять и его с собою. Но это не всегда удавалось: от хутора, где жили его родители, церковь отстояла не близко, по пути к ней предстояло переходить ручей, где мостки были ненадежны, так что Трофим, идя однажды с матерью в церковь, свалился в воду и причинил матери задержку, почему она потом уже неохотно брала его с собою и большею частью отказывала ему сопутствовать ей. Оставаясь дома, Трофим всегда горько плакал, что его не брали в церковь, куда, по собственному сознанию его, влекла его какая-то непреодолимая сила. Однажды в воскресный день, отец и мать его пошли в церковь к обедне, взяли с собою его старших братьев, его же оставили дома. Наплакавшись вволю по этому поводу, Трофим вышел из избы во двор, пред которым расстилался зеленый общественный выгон, и вдруг видит он на выгоне стоящую на пригорке прекрасную каменную пятиглавую церковь. Удивляясь тому, откуда взялась тут церковь, пошел он со двора на выгон, ближе посмотреть на нее, обошел ее вокруг, долго любовался ею, пытался в нее взойти, но церковь была заперта и, когда взялся он за замок входной ее двери, вдруг стала невидима – он очутился стоящим на зеленой траве выгона, в пустом пространстве поля. Это несказанно его удивило, он не скоро пришел в себя, и когда родители его возвратились из церкви, поспешил рассказать им своё видение. Те сперва не обратили на слова мальчика должного внимания, но потом, когда родитель его на крестьянском сходе рассказал виденное его малолетним сыном, один из сидевших тут стариков крестьян подтвердил это видение, говоря, что сам на заре видел на том же месте церковь, и не раз слышал звон церковный с того места. Крестьяне пожелали видеть малолетнего Трофима, и от него лично слышать рассказ о его видении. Трофим был приведён отцом своим на крестьянский сход. Подробно рассказав обществу крестьян, где и какую церковь видел он на выгоне, он по желанию их повел их на выгон и показал самое место, которое тут же было назнаменовано кольями с четырех углов, и крестьяне порешили собирать пожертвования, и на самом деле построить тут каменную церковь. В ней чувствовалась настоятельная нужда, так как приходская их церковь отстояла от них не близко, и к тому же разделялась от них ручьем, весеннею порою сильно наводнявшимся и делавшим доступ для них к церкви весьма затруднительным и опасным. Так как крестьяне были зажиточные, то вскоре потребная сумма была собрана, и церковь начали строить во имя Казанской иконы Богоматери. В несколько лет церковь была выстроена, освящена и вышла по наружности весьма схожею с тою, которую видел в видении Трофим.

Подрастая, на 16-м году жизни, Трофим задумал идти в монастырь и начал просить родителей своих благословить его и отпустить для этого в Толшевский монастырь. Но родители его очень огорчились на сына, особенно отец. Заскорбел юноша и не знал, как ему быть. И вот видит он во сне церковь и собор монахов, в мантиях и клобуках чинно идущих на сход среди церкви, и поющих песнь Божественную. Они взяли и его за руки, и повели за собою, говоря: иди с нами, не бойся родителей огорчить, воля Божия быть тебе с нами. Проснувшись, он решился тайком от родителей идти в монастырь, наскоро собрался, взял кусок хлеба в пастушескую сумку, и, как был, в одной ветхой крестьянской свитке, босой, пошел в путь по направлению к Толшевскому монастырю. Нелегка показалась ему с непривычки дальняя пешеходная дорога. Наконец достиг он ворот Толшевского монастыря: время было послеобеденное, и несколько монахов стояло за воротами. Увидав босого мальчика, спросили они его, зачем пришел. Трофим ответил, что пришел, чтобы поступить в монахи. Один из монахов, почтенный старец с седою бородою, взялся свести его в келью настоятеля. Это был иеромонах Иаков, из Саровской пустыни, где был знаем и любим блаженным старцем Серафимом Саровским. Иаков проводил жизнь подвижническую и пользовался уважением братии. Приведенный им в переднюю настоятельских келий, не без страха ожидал Трофим решения участи своей со стороны настоятеля. Вышедши к нему, настоятель, низенький седой старичок, удивился оборванному виду пришельца, счел его за нищего и хотел дать ему подаяние. Когда же иеромонах Иаков объяснил ему желание Трофима поступить в число братии, настоятель начал говорить ему, что еще очень молод он, не снесет трудов и скорбей монастырских, и советовал ему идти обратно домой. Когда это не помогло, и юноша оставался непреклонен в желании своем поступить в монастырь, настоятель, шутя, сделал грозный вид, велел прислужникам принести пучок розог, говоря: вот я тебя отучу шататься по-пустому, уходить от работы дома, снимай одежду свою, я тебя накажу, будешь помнить наш монастырь. Юноша беспрекословно снял свитку свою и лег на полу, у ног настоятеля, готовый принимать удары. Видя таковую его решимость и безропотность, настоятель и иеромонах Иаков переглянулись между собой, и, переменив тон речи, настоятель велел Трофиму встать и подробно рассказать ему: откуда он, какие поводы привели его в монастырь, не сделал ли он какого преступления, и не укрывается ли в монастырь от наказания. Рассказав все подробно о себе настоятелю, Трофим упал ему в ноги и со слезами просил не отгонять его от себя и сделать монахом. Настоятель велел иеромонаху Иакову взять его к себе в келью и руководить им в новоначалии иноческого жития.

Отец Иаков привел его к себе в келью, накормил, приодел и оставил его у себя келейником. Кельи Иаков занимал те самые, где некогда проживал святитель Христов Тихон Задонский чудотворец, во время жительства своего на покое в Толшевском монастыре. В них сохранялось, как святыня, и кресло святителя, стоявшее под чехлом в переднем угле у святых икон. Старец Иаков никогда сам не дерзал садиться на это кресло, но Трофим, не зная еще o его значении, однажды уселся на нем в отсутствие своего старца, но какою-то необъяснимою силою был согнан с него, не мог усидеть на кресле этом, и когда пришел в келью старец его отец Иаков, то рассказал ему случившееся. Тогда Иаков объяснил ему значение кресла и строго запретил ему на него садиться. Смиренный, послушный и кроткий Трофим расположил к себе старца Иакова, который относился к нему с отеческою любовью. Монастырские порядки и обычаи очень нравились Трофиму, он и не думал скучать, а напротив радовался и благодарил Бога, что привел его жить в таком святом месте. Особенно нравилось ему в церкви, когда иноки сходились петь на средину церкви, в мантиях и клобуках, и все дивился, как это во сне видел он так верно то, что теперь видит наяву. Мантии особенно его пленяли; и часто, когда отца Иакова не было в келии, надевал он его мантию на себя, и мерным шагом расхаживал в ней по келии. Верхом его желаний его было получить мантию и иметь возможность ходить в ней в церковь. Застав однажды Трофима в своей мантии, отец Иаков запретил ему ее надевать, объяснил ее духовное значение и велел молиться Богу и просить у Него милости, чтобы сподобил его в свое время достойно ее получить. Но не суждено было Богом подвизаться Трофиму в Толшевском монастыре. Родитель Трофима не согласился на это и, сам приехав в Толшевский монастырь, взял сына и, связав ему ноги верёвкой, чтобы не ушел, в таком виде привез его домой, где вдобавок наказал его за самовольную отлучку из дома. Бедному юноше оставалось покориться на время воле родительской и терпеливо ждать лучшего времени для исполнения своего заветного желания. Всего три месяца прожил он в Толшевском монастыре, но это время положило в нем неизгладимые следы на всю жизнь. Кончина родителя избавила его наконец от этого тягостного положения: хозяйством начали управлять старшие его братья под главенством матери, а эта последняя не стала уже насильно удерживать Трофима и благословила его небольшим складным образком великомученика Победоносца Георгия на поступление в монашество. Образок этот, как великую святыню, хранил он до конца дней своих, и особенно чтил великомученика Георгия по этому поводу.

Получивши благословение матери и взяв увольнительный паспорт на полгода, Трофим пошел пешком в Киев поклониться тамошней святыне. Побывав в Киеве и помолившись в Печерской лавре преподобным Печерским чудотворцам, оставил Трофим Киев и пошел в Святогорскую пустынь, с непременным намерением навсегда оставаться там для подвигов иноческих. 1845 года 10-го октября прибыл он в Святогорскую пустынь, пришел к настоятелю игумену, впоследствии архимандриту Арсению. Последний, расспросив его подробно о всех обстоятельствах его жизни, принял его в число братии и назначил на послушание трудиться в поварне монастырской. Первое время Трофиму пришлось приютиться с своею сумкой на чердаке и там прокочевать около двух недель, пока наставшие холода наконец сделали квартирование на чердаке неудобным. Братский духовник иеромонах Феодосий, перешедший с отцом Арсением из Глинской пустыни и отличавшийся подвижническою жизнью и опытностью духовною, взял Трофима к себе в келейники и поместил его за перегородкой, в тесной передней занимаемой им келии.

Сперва довольно сурово обращался с ним отец Феодосий, все испытывая его нрав и наклонности: то деньги оставит бывало в келии неспрятанными, то чай или сахар нарочно как бы забудет спрятать, или медку поставит блюдце на стол, а сам уйдет. Но видя, что все остается цело и нетронуто, стал вполне во всем доверять своему келейнику Трофиму. Иеромонах Феодосий, воспитанный под духовным влиянием известного святостью жизни игумена Глинской пустыни Филарета, отличался строго-подвижническою жизнью. Часто уходил с четками в руках в лес и там бродил по лесным дебрям, умом углубляясь в молитву Иисусову. Возвращаясь из лесу, имел он всегда лицо какое-то необыкновенно просветленное, так что послушник ero Трофим сначала пугался этой светлости, боялся к нему подойти и заговорить. Так как Трофим был малограмотен, то отец Феодосий озаботился о том, чтобы обучился он вполне грамоте, которую, с его благословения, взялся преподавать ему монастырский письмоводитель, рясофорный монах, Филофей, не старый еще летами, но проводивший жизнь строго-подвижническую. При помощи его Трофим обучился читать церковную и гражданскую грамоту, а также писать, продолжая в то же время усердно внимать учению своего старца об истинно-богоугодном монашеском житии. После монастырского правила, отпустив приходивших к нему на исповедь братий, имел обычай отец Феодосий призывать Трофима, давал ему четки и заставлял громко и не спеша произносить по ним молитву Иисусову. Сперва очень страшно было Трофиму это упражнение под наблюдением старца, так что старец это заметил по дрожанию его голоса, но велел мужаться, объясняя страх этот влиянием врага невидимого, более всего ненавидящего творение молитвы Иисусовой. Вскоре действительно страх этот в Трофиме миновал, уступив место умиленно покаянному чувству, производившему в нем обильные слезы, так что подчас затруднялся он выговаривать слова молитвы. Как судилище строгое было для него время молитвы под надзором старца: все то, что нагрешит бывало в течение дня и забудет, в подробности представало в это время его уму и вызывало в нем искреннее раскаяние, которое обычно и изливал он после молитвы в исповеди пред старцем. Приняв от него разрешение иерейское, всегда чувствовал он необычайную легкость и отраду на душе.

Проходя таким образом новоначалие свое пред глазами опытного старца, не утаивая пред ним своих погрешностей, незаметно восходил он к лучшему. Псалтирь, святое Евангелие, Апостольские Деяния и Послания стали любимыми его книгами: непременным уроком поставил он себе ежедневно прочитывать известное количество из каждой из этих книг, и всячески старался неопустительно это исполнять, лишая себя для этого покоя ночного, если не успевал днем прочесть всего положенного. Старец, отец Феодосий, видя его усердие, простосердечие и преданность ему, иногда делал его сотаинником своим. Так, однажды пришел он из леса с порванною рясою и изорванными четками. Зашивая рукава рясы его, Трофим удивлялся, чем и как мог старец ее так порвать, о чем его простосердечно и спросил. «Боролся с бесами в лесу, напали они на меня целою стаей, все хотели четки из рук вырвать, крича, чтобы не молился я молитвою Иисусовою, но Бог помог, четки удержал, хотя и порвались они местами, зато уже рясе больно досталось», отвечал ему Феодосий, и строго приказал об этом никому из братии не говорить. Отец Феодосий не имел в келии своей койки для покоя ночного и спал на полу. Заметив, что в досках пола, где он спал, есть клопы, Трофим принес чайник горячей воды и хотел залить их кипятком; но старец это запретил, говоря: «они напоминают мне своими угрызениями червя насыпающего, который уготован грешникам, прогневляющим Бога, и этим вызывают во мне покаяние: не лишай же меня этих насекомых, чтобы потом я не жалел». Около двух с половиною лет прожил Трофим в послушании келейника при отце Феодосии.

В 1850 году указом Харьковской Духовной Консистории определен он формально в число послушников Святогорской обители, и того же года, 24-го марта, облечен настоятелем отцом Арсением в рясофор, с наименованием Тимона. В это же время назначен был он на послушание пещерника.

1850 года 21-го октября скончался духовник иеромонах Феодосий; его кончина глубоко поразила преданного ему Тимона: он лишился в нем отца, наставника и благодетеля, и горько его оплакивал. Как драгоценное наследие, принял он деревянный крест Феодосия, который дал ему преп. Арсений на память о почившем старце. Этот крест впоследствии отдал Тимон в скитскую церковь преп. Арсения на святом месте, где на аналое стоит и доселе он, как свидетель келейных подвигов и молитв великого подвижника старца Феодосия. Некоторым утешением для Тимона, после смерти отца Феодосия, послужило то, что суждено ему было прислуживать затворнику иеросхимонаху Иоанну в его пещерном затворе. Тимон очень привязался к старцу затворнику, покоил его, как мог, исполнял с усердием все его просьбы, и даже в малостях старался ему угодить. Впоследствии, когда место его сменили другие, затворник часто вспоминал Тимона за его уменье во всем ему угодить, и всегда относился к нему с искренним расположением.

1854 года 2-го апреля, по указу Святейшего Синода, Тимон был пострижен настоятелем отцом Арсением в мантию и наречен Иоанникием. По пострижении в мантию, отец Иоанникий назначен был на послушание пономаря, послушание нелегкое и хлопотливое. По некотором времени Иоанникия опять назначил отец Арсений на прежнее его послушание пещерника, и снова начал он прислуживать подвизавшемуся в затворе иеросхимонаху Иоанну, келья которого находилась в пещерах.

По рукоположении во иеродиакона, отец Иоанникий начал особенно прилежать службе церковной, продолжая и келейно подвизаться в посте и молитве. Много книг духовных собрал он в свою келью, прочитывал их неленностно, пополнял прочитанным свои познания и руководствовался в жизни. Любил он в свободное от служения время уходить в лес, и там уединяться и беседовать с Богом сосредоточенною молитвою Иисусовою, которая все более и более сроднялась с его душою. В одну из этих прогулок зашел он в чащу леса и, пленившись пустынным уединением, присел на мох у корня большой столетней сосны. Чуть коснулась рука его до мха у корня сосны, как почувствовал он теплоту, как исходившую из печи. Это его удивило, он стал тщательно осматривать место и заметил, что мох был искусно наложен и закрывал собою устье пещеры, где дымилась небольшая печь, стояли аналой с Псалтирью, и теплилась лампада пред святою иконою. Хозяина пещерного помещения этого не было дома, и это дало возможность Иоанникию тщательно осмотреть его келью. Кроме небольшого количества сухарей и сухих плодов, да корчаги с водою, ничего более съестного не нашел он в ней, что указывало на строгую постническую жизнь пустынножителя. Давно уже ходили слухи в Святогорской пустыни, что в ближайших к ней лесных дебрях живут неведомые миру пустынножители, поселившиеся здесь еще до восстановления монастыря. Это очень озабочивало настоятеля, отца Арсения, который опасался, чтобы эти неведомые миру люди не сочтены были светским начальством за бродяг беспаспортных, и тем не навлекли неприятностей и взысканий новооткрытому монастырю. Два подобных пустынножителя были им отысканы и удалены мирным образом в более безопасные для монастыря места. Это были дряхлые старцы, вскоре затем скончавшие свое жизненное течение в одном из соседних сел. С удалением их отец Арсений несколько успокоился и оставил дальнейшие поиски свои касательно пустынножителей, но между братией Святогорской говорили, что и еще есть пустынножители в окрестном лесу, ибо видели иногда за службою церковною исхудалых и почерневших лицом людей, в одежде простонародной, которые удалялись сношений с братией, и по выходе из церкви спешно уходили из монастыря по направлению к ближайшему хутору. Отец Иоанникий убедился, что эта пещерная келья принадлежали именно одному из этих пустынножителей, и решился подождать его прихода; действительно, вскоре подошел к пещере высокий ростом и очень сухой телом средних лет человек, в белой длинной простонародной свитке, несший вязанку дров за плечами, за которыми по-видимому ходил в лес. Немало смутившись присутствием гостя, глубоко вздохнул он и сказал: «видно воля Божия и мне удалиться из этого места. Я знаю тебя; ты, отец Иоанникий, раб Божий, пожалуй, и не скажешь обо мне твоему настоятелю· но я не хочу вводить тебя в ответ пред ним, поэтому завтра же удалюсь отсюда в другое место». Затем, пригласив Иоанникия сесть и предложив ему покушать вареных сухих груш, пустынник рассказал ему, что он беглый солдат, именем Леонтий, что около двадцати лет уже пустынно жительствует в этой местности, нашел здесь старца, тоже пустынножителя, который научил его посту, молитве и псалмопению, и, умирая, оставил ему в наследство эту пещеру. Иоанникию очень понравился этот пустынножитель, и он, по простодушию, не подозревая греха в укрывании беглых, стал уговаривать его остаться у них в монастыре и явиться с ним к настоятелю, который быть может и примет его в число своей братии. Но пустынник печально покачал головою и сказал: «я беглый солдат, не имею никакого письменного вида, а без него настоятель твой принять меня не может, излишне будет поэтому его о невозможном и просить. Спасибо тебе, отец, за твою любовь, за которую да воздаст тебе Господь возмездием небесным. Теперь же окажи еще любовь и до завтрашнего дня не говори никому в монастыре, что нашел мою пещеру, и меня здесь видел, пока я не переберусь в другое, более далекое от монастыря место. Да кланяйся духовнику отцу Епифанию и скажи, что Леонтий по воле Божией уходит отсюда подалее от поисков человеческих». Расставшись с пустынником, отец Иоанникий исполнил его просьбу и ничего не сказал братии о том, что его видел. Дня через два пошел он опять в лес, к найденной пещере пустынника, думая застать его еще там, но пещера была завалена землею, и не осталось никаких следов, что тут жили некогда люди. Когда Иоанникий рассказал духовнику отцу Епифанию о встрече своей с пустынножителем, тот сожалел о нем и говорил, что давно его знает и состоит его духовником, и отозвался о нем как об истинном рабе Божием и подвижнике высокого духовного устроения.

Несколько мет спустя после этого события, пришел к отцу Иоанникию в келью один крестьянин из соседнего села, принес ему несколько фунтов воску и сказал, что Леонтий приказал ему долго жить, велел известить его о своей смерти и отдать этот воск ему на помин его души. Пустынник приютился в лесу на пасеке у этого крестьянина, был у него пасечником, проводил жизнь строго-подвижническую, и скончался после непродолжительной болезни, напутствованный Святыми Тайнами местным священником.

Устроив скит на святом месте, с церковью ему соименного преподобного Арсения Великого, архимандрит Арсений желал поместить при ней небольшое количество братии, избранной из числа подвиголюбивейших в числе Святогорских иноков, которые бы подвигами своими положили прочное начало духовное этому нововозникшему приюту уединения и молитвы. Отец Иоанникий тоже был им назначен в скит, где должен был служить диаконски в скитской церкви, что очень было ему по сердцу, так как вполне соответствовало душевной наклонности его к уединению.

1859 года 12-го октября скончался настоятель архимандрит Арсений после продолжительной болезни. Наставший по нем настоятель, игумен, впоследствии архимандрит Герман, избранный Святогорской братией из своей среды, докончил устройство скита на святом месте.

Жизнь отца Иоанникия текла мирно и тихо в скиту. Проходил он там службу диаконскую, подвизался в посте и молитве, и, не жалея себя, наконец начал ослабевать в здоровье: у него открылось кровотечение гортанью, силы его умалились, он похудел и изменился в лице так, что казался живым мертвецом, и наконец окончательно слег. Отвезенный в больницу монастырскую, около полугода пролежал он на одре болезни, несколько раз был близок к смерти, так что врач, его пользовавший, потерял всякую надежду на его выздоровление. Во время тяжкой своей болезни не раз видел он пред собою ясно и отчетливо икону Нерукотворного Спасителя образа, в натуральную величину лица человеческого, склонившуюся к нему. От нее веяло на него благоуханием, услаждавшим его несказанно, так что даже забывал страдания свои телесные. Однажды, когда ему было очень плохо, и окружавшие его ждали скорой его кончины, опять видит он эту икону Нерукотворного Спаса, очень близко к лицу ero наклонившуюся, так что даже касалась к его челу, и слышит тихий голос: «восстань, будь полуздрав и служи на пользу душевную ближних твоих». С этого мгновения вдруг почувствовал он, что нестерпимая боль, ощущаемая им дотоле в груди и боку прекратилась, и живительная некая крепость разлилась в его ослабевших членах. С тех пор он начал видимо поправляться, чем очень удивил лечившего его врача, давно уже приговорившего его к смерти. Действительно, вполне здоровым он уже не был, был именно полуздрав, тощ, хил и слаб, подвержен частым горловым кровотечениям, но, встав от одра, ходил и неутомимо подвизался в молитве и служении пользе душевной ближних своих.

1864 года 24-го августа рукоположен был он во иеромонаха преосвященным Макарием, епископом Харьковским, впоследствии митрополитом Московским. Слабый и болезненный, о. Иоанникий трудился в сане иеромонаха наравне с прочими здоровыми и крепкими телом, а подчас и гораздо более, ибо назначенный вскоре по рукоположении был духовником богомольцев, нес это послушание неленостно и неутомимо, проводя иногда большую часть дня в исповеди богомольцев, которых летнею порою бывает всегда очень много в Святогорской пустыни, а в праздники и посты собирается столько, что от двух до пяти тысяч причастников бывает там очень нередко в эти дни. Господь даровал простодушному и смиренному рабу Своему особенную способность и искусство быть духовником; он умел внушать к себе любовь и доверие, и по опытности своей духовной, можно сказать, прозорливо, сейчас узнавал недуг душевный каявшегося, и находил врачевство духовное недугу с удивительною верностью. Но бывали случаи, когда и о. Иоанникий обращался за советом к богатому опытностью и ведением духовными старцу Киприану, бывшему и его духовным отцом. Сначала, признавался потом о. Иоанникий, очень надоедали мне на исповеди разные странницы и черницы своими рассказами про видения и чудеса, будто с ними бывшие: дела не говорят, а только время проводят, да свою мнимую святость на вид поставляют. Вот и спросил я батюшку о. Киприана: как тут быть с этим народом. Тот и посоветовал: назначай за каждое подобное видение или чудо, тебе рассказанное на духу, поклоны творить разговорившейся для самохвальства, без духовной к тому нужды, и поверь – скоро оставят они тебя в покое. Начал я так делать, не понравилось богомолкам, перестали ко мне идти на дух, стали к другим духовникам обращаться, меня же жестоким прозвали, а я и рад, ибо от них одно затруднение только выходило: иная целый час толкует о своих видениях у аналоя, а другие тем временем ждут.

Вообще во все время своего духовничества, отец Иоанникий очень недолюбливал ханжества и суесвятства, и грозно обличал иногда лиц, пытавшихся порою обмануть его, прикрывая греховность свою личиною добродетели и святости. Но в отношении к искренно кающимся он избегал строгих взысканий, не одобрял их, говоря, что можно ожесточить ими душу грешника, и вместо пользы нанести ей вред. Но не то теперь время, говаривал о. Иоанникий, чтобы отлучать кающихся от причащения святых Христовых Таин. Теперь христианство так ослабело в народе, особенно образованном, что многие и без отлучения редко говеют. Отлучать таковых, значит, не наказание налагать, а ослабу. Отлучение заменял он при надобности другими епитимьями, но и то в меру, применяя их к силам и обстоятельствам каждого.

Кроме постоянного духовничества в самой обители Святогорской, отец Иоанникий очень часто посылаем был в окрестные села и хутора напутствовать святыми Тайнами больных и исполнять иные требы церковные.

Вот некоторые случаи, весьма замечательные, которые отец Иоанникий рассказывал из своей духовнической практики по селам: «Раз поздним вечером приезжает ко мне молодой крестьянин и просит ехать с ним – напутствовать святыми Тайнами умирающего его брата. Говорю ему: нельзя ли подождать до утра, будет удобнее, да и приобщиться приличнее больному поутру, прежде вкушения пищи, но крестьянин настаивал ехать немедля, говоря: больной уверяет, что он до утра не доживет. Пришлось ехать, поехали лесами, полями, на волков во тьме ночной нагляделись, глаза их, как свечи, светились в темноте, приехали наконец в глухой поселок, к избе больного. Вхожу и вижу, что в избе прибрано, стол накрыт скатертью и теплится на нем восковая свеча, но самого больного не видать нигде, чтобы лежал. Встретил меня крестьянин бледный и исхудалый, прилично и чисто одетый, но на ногах, который и оказался больным, требовавшим меня для напутствия. Я удивился и сказал: ввиду того, что он еще в силах ходить и стоять, мог бы он удобно подождать напутствоваться святыми Тайнами до утра, ибо приобщают по вкушении пищи только самым трудных больных, умирающих. Но крестьянин сказал, что и он умирающий, что ему очень недолго осталось жить, почему просил немедля исповедать его и приобщить. «Жду, не дождусь тебя, отче, говорил он, слава Богу, что дождался: не медли пожалуйста, приобщи меня святых Таин, потому что посланные за душою моею уже пришли и ждут, пока ты это совершишь». Выслав из избы домашних больного, начал я исповедь его и, признаюсь, редко когда слышал подобную исповедь: жизнь его была праведная, чувства и понятия столь возвышенны и духовны, вера столь искренна и любовь к Спасителю столь пламенна, что я невольно удивился, как это в неграмотном семейном человеке могли процветать подобные добродетели. С глубоким умилением приобщился он святых Таин, выслушал благодарственные по причащении молитвы уже сидя на лавке, поцеловал поданный мною ему крест, и, прижав к груди своей руку мою, державшую крест, тихо предал дух свой в руце Божии. Расспросив потом домашних его и плакавшую его жену, узнал я, что он болел всего несколько дней, но мало лежал, а более сидел, не вкушал никакой пищи, и с самого начала болезни своей сказал жене, что время его пришло, что он умрет, и велел привести к нему духовника для напутствия святыми Тайнами. Но, видя его на ногах, домашние не спешили исполнить его желание, и только вечером того дня, когда скончался, внимая неотступным просьбам его о духовнике и уверениям, что до утра не доживет, решились послать за духовником. Проводил жизнь воздержанную, был милостив, готов поделиться с ближними последним куском, и очень усерден к молитве, и Господь взыскал его Своею благодатью, которая ясно ознаменовалась в столь блаженной кончине.

В другой раз привезли меня к больной женщине: вхожу в избу и вижу, что молодая еще женщина стоит у зеркальца и убирает платком свою голову. Она-то и оказалась больная, к которой меня везли: я вознегодовал и жестоко ей выговорил, что совсем здоровая вздумала напутствоваться святыми Тайнами по чину больных. Но женщина, спокойно выслушав слова мои, сказала: «потому тебя потребовала меня напутствовать, что чувствую приближающуюся кончину. Не соблазнись тем, отче, что застал меня у зеркальца: не хотелось мне растрепанною приступить к святым Тайнам, вот и прибралась, как могла», – и просила немедля ее исповедать и причастить. Неохотно я это делал, ибо не верил ее словам, видев ее совсем здоровою. Исповедалась и приобщилась она святых Таин с большим благоговением, как подобает истиной христианке. Не успел я прибрать дароносицу и только что хотел читать благодарственные молитвы по причащении, смотрю – слегла она на постель и закрыла глаза; я наклонился к ней, а она уже отошла ко Господу. Больна была после родов, и оставила новорождённого младенца сиротою.

По соседству Святогорской пустыни проживал землевладелец пожилых лет, человек семейный, страдавший тяжкою неизлечимою болезнью: у него был рак на лице, от которого все лицо его превратилось в одну зияющую язву; тем не менее страдалец продолжал жить, хотя страшно мучился. Его кормили из ложки, приобщать же Святых Таин приходский священник решительно не мог ради невыносимого смрада, исходившего из его язвы, и невозможности лжицею приобщить его, так как уст и полости рта у него уже не существовало. В столь стесненных обстоятельствах обратился он к отцу Иоанникию, изъявляя крайнее желание приобщиться святых Таин, и просил его, не найдет ли он возможным исполнить его желание. Осмотрев язву больного, отец Иоанникий увидел, что при длинной рукояти лжицы, можно было святые Тайны прямо опустить ему в пищеприемное горло, еще язвою не зараженное. Устроив подобную рукоять и исповедав больного, приобщил он его святых Таин таким способом, и тем очень его утешил. С тех пор страдалец этот очень часто присылал за отцом Иоанникием для причащения его святыми Тайнами, в чем находил единственную отраду среди своих страданий. Но и подвиг со стороны отца Иоанникия был не мал: многие из братии Святогорской, видевшие страдальца, удивлялись, как мог он выносить смрад от его язвы и самое видение этой ужасной язвы, и даже опасались за него, чтобы сам он не заразился. Но отец Иоанникий, возложив упование на Бога, не боялся ни смрада, ни заразы, и продолжал ездить и напутствовать страдальца до самой его кончины.

Чувство сострадания к больным и страждущим было особенно присуще отцу Иоанникию. В Святогорскую пустынь летним временем стекалось весьма много богомольцев из разных сословий, от простолюдинов до образованных классов. В среде этих богомольцев очень часто бывают страдальцы, одержимые беснованием и приводимые в обитель ближними своими, в чаянии исцеления их от чудотворной иконы святителя и чудотворца Николая. Видя страдания этих больных, иногда жестоко мучимых и с дикими криками в конвульсиях падающих, особенно в церкви, при совершении Божественной литургии, и зная, что в Требнике положены заклинательные молитвословия на этот род болезни, отец Иоанникий, воодушевившись верою, начал прочитывать эти молитвословия над подобными больными и помазывать их святым елеем во имя Господне. Начинание это некоторым из Святогорской братии не нравилось, казалось слишком дерзновенным со стороны отца Иоанникия, но братский духовник о. Киприан, сам никогда не дерзавший прочитывать над подобными больными заклинательные молитвословия, благословил о. Иоанникия читать их ничтоже сумняся, и только внушал, во смирении духа держать при этом свои помыслы. Как постник и молитвенник, о. Иоанникий, по мнению о. Киприана, был вполне способен обращаться с болящими этого рода болезнью, которая, по слову Господа, «не исходит, токмо молитвою и постом» (Мф.17:21). И действительно, молитвословия над подобными болящими, произносимые о. Иоанникием с крепкою верою во всемогущество Господа, производили часто видимые исцеления, так что вскоре далеко стало известно, что в Святых Горах есть духовный целебник, молитвословиями исцеляющий бесноватых. Летним временем, после службы церковной, во храме очень часто можно было его видеть пред киотом чудотворной иконы святителя Николая, прочитывающим заклинательные молитвы над болящими беснованием, слышать дикие вопли при этом. Иные жестоко его поносили самыми отвратительными ругательствами, другие страшно Богохульствовали, а были и такие, что устремлялись на него с ударами, так что и побои доводилось ему от них претерпевать, но кротко и небоязненно переносил он эти неистовые проявления духа тьмы, и наступал на него во всеоружии молитвы и поста, которыми обыкновенно приготовлялся к подобного рода борьбе, обычно кончавшейся победой с его стороны: страдальцы умолкали, смирялись, переставали буйствовать, начинали молиться Богу и плакать, или же извергали из себя смрадную пену, после чего следовало полное их исцеление.

Однажды приведен был к нему громадного роста мужчина, линейный казак из-за Кубани, с зверски искаженным лицом; его с трудом влекли два дюжих казака, его сродники. Бесноватый ревел нечеловеческим голосом, и рев медведя, и вой волка, и хрюканье свиньи, попеременно слышались в звуках его голоса, глаза же сверкали невыразимою злобою. В Святогорской пустыни пред собором, стоящим на возвышении, находится каменная просторная лестница, ведущая на площадку, где стоит собор. Подведя бесноватого к этой лестнице, спутники не могли уже никакими силами вести его далее, о чем один из них и пошел в собор известить отца Иоанникия. Тот вышел сам из собора в епитрахили, с требником в руке, и небоязненно подойдя к распростёртому на земле больному, готовился начать читать над ним заклинательные молитвы. Больной вдруг вскочил и, бросившись на отца Иоанникия, схватил его в охапку и, перебросив чрез плечо, побежал с ним по лестнице вокруг собора. Бывшие при этом люди испугались и не знали, что им предпринять: бросились вслед за бесноватым и увидели, что как раз против западных дверей собора опять повалился он на землю, отец же Иоанникий цел и невредим сидел на нем и держал его за волосы. Сродники бросились, чтобы связать верёвкой руки и ноги бесноватому, но о. Иоанникий это им воспретил, говоря: не троньте, оставьте его в покое, более он уже не побежит. Мы с ним поборолись, и вот видите, чей верх – причем показал на голову бесноватого, которую держал крепко за волосы. Потом встал, прикрыл бесноватого своею епитрахилью, и начал читать над ним заклинательные молитвы. Больной лежал тихо, только тяжело дышал, как бы собираясь нечто из себя извергнуть, наконец с большим усилием извергнул смрадную кровавую пену, столь смрадную, что окружавшие его, не терпя смрада, от него отшатнулись. После этого больной приподнялся, встал, начал класть поклоны по направлению к собору, вошел в самый собор и там усердно молился, а на другой день, после исповеди у отца Иоанникия, приобщился святых Таин, к которым прежде, около пяти лет, не мог приступить. На исповеди объяснил он, что беснование постигло его в то время, когда он дерзнул нанести побои своей матери, и с тех пор жестоко его мучило. С полною надеждою на выздоровление отправился он из Святых Гор домой на Кубань, получив наставление от о. Иоанникия, как себя вести, чтобы опять не подвергнуться действиям злого духа. Впоследствии о. Иоанникий говорил, вспоминая этот случай, что когда бесноватый вскинул ero к себе на плечи и понес по лестнице на площадку вокруг собора, почувствовал он в себе какую-то необычайную силу, которою без труда поборол бесноватого, мысленно призывая сладчайшее имя Господа Иисуса.

Не только взрослые, но очень часто и дети приводимы были к о. Иоанникию с явными признаками беснования: говорили разными наречиями, предсказывали будущее, богохульствовали так, что страшно было слушать. Но управляться с ними, по отзыву о. Иоанникия, было гораздо ему легче, чем со взрослыми, не по их малорослости и малосилию, а потому, что невинная еще природа детская была гораздо восприимчивее к действию Божией благодати. Бывали случаи, что все, что Иоанникий делал один в своей келье, или даже помышлял, бесноватые потом ему рассказывали со всеми подробностями, и всякое излишество в пище или питье обличали в нем с угрозами, говоря, что чрез это вотще будут старания его их исцелить. Имея в виду подобных больных, отец Иоанникий особенно прилежал посту, опытом дознав, что пост и молитва – наилучшие пособники успешного врачевания подобных страдальцев.

Не от одного беснования действенны были молитвы отца Иоанникия: врачевал он многие и другие недуги прибегавших к нему с искреннею верою. Так, однажды, пришел к нему в келью молодой человек, сын купца соседнего с обителью города, и поведал ему свое горе, что пьет он запоем, и этим причиняет великую скорбь своим родителям. Повалившись в ноги о. Иоанникию, просил он за него помолиться, чтобы избавиться ему от этой пагубной страсти. О. Иоанникий нимало немедля, надел на себя епитрахиль и прочел над ним последование в Требнике о болящих, помазал его святым елеем и велел ежедневно утром, пред вкушением пищи, вкушать святую Богоявленскую воду. Чрез несколько времени молодой человек опять пришел к отцу Иоанникию и поведал, что с тех пор, как помолился он над ним и помазал ero елеем, чувствует он такое отвращение к вину, что самого запаха его не может сносить, за что усердно его благодарил. Но о. Иоанникий советовал ему продолжать вкушение святой воды, приписывая происшедшую в нем перемену именно ее благодатному действию. Впоследствии молодой человек получил сильную наклонность к монашеству и ушел в одну из обителей Курской епархии.

Сострадательный ко всем, о. Иоанникий всегда готов был помочь в беде ближнему, увлекаясь до самопожертвования, лишь бы исполнить то, о чем его просили. К празднику святителя и чудотворца Николая, 9-го мая, бывало обыкновенно большое стечение богомольцев в Святогорской пустыни и немалая теснота в церкви при богослужении. Раз прибыли к этому дню две прилично одетые нестарые женщины из города Ростова, что на Дону. Одна из них была непраздна и, придавленная в церкви толпою, почувствовала приближение родов; кое-как выведенная из церкви своею спутницею, в гостинице монастырской разрешилась она рождением сына. Между гостиничною братией это событие произвело некоторое смущение, и старший гостинник, повстречавшись с о. Иоанникием, сообщил ему случившееся на гостинице и спрашивал, как тут быть с этими женщинами, и не выпроводить ли их из монастырской гостиницы в ближайшее село. «Это зачем, воскликнул о. Иоанникий, разве мы звери, чтобы так поступать? и сам поспешил в гостиницу, вызвал спутницу разрешившейся женщины, расспросил ее обо всем подробно, немедля прислал нужную им женскую прислугу из числа богомолок, бывших тогда в обители, распорядился послать за приходским священником для крещения новорождённого младенца, так как иеромонахам, без особой надобности, совершение этого таинства в Святогорской пустыни воспрещено, сам был восприемником младенца от купели. И вообще выказал самое теплое участие в положении этих посетительниц, вдали от дома застигнутых непредвиденным событием. Они остались ему искренно признательны, отец же новорождённого, зажиточный Ростовский купец, довольно потом благодетельствовал Святогорской обители и искренно почитал о. Иоанникия, уведомляя его письмами о росте и успехах в науках его крестника.

Замечательною чертою в характере о. Иоанникия была особая любовь его к детям: в числе посетителей Святогорской пустыни очень нередко бывали люди семейные, с детьми туда приезжающие, и эти малютки всегда пользовались особым вниманием и расположением старца. Сам отличаясь чисто детскою доверчивостью и простотой, он умел и в детях вызывать особое к себе расположение, так что они его не дичились, слушали его и любили. Детская неиспорченная еще страстями природа, говаривал о. Иоанникий, всегда вызывает во мне утешительные чувства: иное дитя точно ангел Божий высматривает, чистота души так и светится на его личике, особенно при причащении святых Таин. Обиженные природою, малоумные взрослые, эти в своем роде тоже дети по своему несовершенному разуму, тоже пользовались особою любовью и покровительством со стороны любвеобильного о. Иоанникия. Мы уже говорили, как любил он юродивого Федю и как заботился о нем во время его болезни, посещая его и исполняя все его желания. Но и кроме Феди бывали в Святогорской пустыни в числе братии малоумные, с ними о. Иоанникий всегда умел дружить: они его любили и слушали, под кротким его влиянием в обители вели себя скромно, работая на послушаниях с братией весьма усердно.

Со смертью братского духовника иеромонаха Киприана, смиренный и простодушный Иоанникий уклонился занять это место, хотя некоторые из братии этого и желали, и сам отец Киприан всегда выражался о нем, как о духовнике более других опытном в духовном отношении. Настоятель, архимандрит Герман, после смерти отца Киприана избрал его и себе в духовники: это возвысило его во мнении Святогорской братии, но он духовною близостью своею к настоятелю пользовался всегда так благотворно, что ни в ком не вызвал к себе ненависти или жалоб.

Очень часто бывал он посылаем настоятелем по делам обители в мир, но, вращаясь среди мирской суеты, умел всегда сохранять душевное уединение, стоять неусыпно на страже молитвенной и приносить немалую пользу душевную тем мирянам, среди которых обращался. Особенно любил он посещать своих духовных чад среди мира. И все это живо и скоро; не любил засиживаться долго в гостях старец: свое дело сделает и восвояси спешит. Болезненное состояние его тоже отчасти требовало подобного движения и поездок с его стороны: засядет бывало надолго в келии, и пойдет у него кровотечение гортанью, поездки же и движение сейчас его прекращали, так что бывало, совсем слабый соберется в дорогу, и возвратится домой бодрый. В вагоне железной дороги и в вокзале, на постоялом дворе и в крестьянской избе, везде старался он послужить на пользу душевную ближним.

В келии у него было очень просто: несколько икон, большое количество церковных книг, несколько одежд, убогий чайный прибор, убогие стенные часы, вот все, чем удовлетворялись его келейные потребности. Книги всегда были разбросаны у него по келии, многие лежали раскрытыми, иные с закладками на нужных местах, и вообще видно было, что старец все свободное время свое посвящает чтению. Лампада всегда теплилась у него в келии у святых икон. Всегда он по преимуществу советовал, как можно чаще готовиться и приступать к причащению святых Христовых Таин. «Кто часто готовится, говорил он, тот невольно делается лучшим по внутреннему человеку, и это уже немалое приобретение. Соединение же человека со Христом, чрез причащение святых Его Таин достигаемое, венчая наше убогое и недостаточное приготовление, делает нас и по благодати лучшими, обновляет нас, претворяет из плотских в духовных, что каждый, часто готовящийся и причащающийся святых Таин, не замедлит увидеть и ощутить в самом себе. Не говори мне, что ты не готов и недостоин причащаться часто: не готов, потому что ленишься приготовиться, и тем делаешь угодное врагу, которому ничто так не претит, как человек, часто готовящийся и приступающий к трапезе Господней, ибо таковой страшен ему и недоступен. Недостоин, – но кто из нас может признать себя достойным быть причастником Тела и Крови Господа нашего? Все мы недостойны сего дара милосердия Божия, но если ради недостоинства своего будем лишать себя его, то тяжко согрешим и Бога от себя отдалим. В недостоинстве нашем, если сознаем его, каемся и жаждем в приобщении святых Таин получить помощь свыше, и состоит достоинство к неосужденному причащению нашему святых Таин».

Осторожный сам в отношении проявлений мира духовного, о. Иоанникий всегда остерегал и чад своих духовных от веры в сны и разные видения. Простодушие его было поразительное, подчас чисто детское; нестяжательный, сторонился он всегда подарков ценных, и если когда принимал, то все в обитель отдавал, соблюдая правила общежития со всею строгостью; зато малою иногда вещицею, ничего не стоящею, можно было его вполне утешить. Любил он очень все иметь малого вида и размера: Псалтирь, Евангелие, Канонник были у него самые маленькие, в 16 долю листа; так же и приборчик чайный был самый крохотный, чисто детский; и вот ничем нельзя было его так утешить, как подарив маленький стаканчик, или чайничек, или гребенку, именно поменьше тех, какие у него имелись.

К общей болезненности его присоединились и разные случаи, пагубно отозвавшиеся на его здоровье. Так однажды, идя монастырским двором в Святогорской пустыни и видя, что привод на имеющемся там колодце неисправно действует, и что исправить его хлопотавший подле него послушник никак не мог, старец, недолго думая, стал ему помогать, полез к вершине привода, и с ним вместе оборвавшись, упал в глубину колодца, где легко мог бы утонуть, но к счастью, задержал его на поверхности воды вместе с ним упавший привод. Тем не менее, жестоко зашиб он плечо, руку и бок о деревянный сруб колодца, так что почти без чувств был вынут оттуда сбежавшеюся братией, и долго потом болел, нося на перевязи ушибленную руку. Падение это сильно потрясло его физические силы и, как сам он говорил, было предвестником ему скорого конца. Потом произошла новая опасность для его жизни: при одном из путешествий своих по железным дорогам, проворный в движении, поспешил он сесть в вагон и оступившись упал под вагон, где благодаря только своей крайней худобе избежал смерти, попав в пространство между вагонами и платформою так, что все вагоны прошли мимо него, слегка черкая лишь колесами об его бок. Но все-таки после этого он долгое время плохо себя чувствовал, бок его как бы одеревенел и покрылся синевой. Лежа под вагонами, и ожидая видимой смерти, мысленно просил Богоматерь избавить его от подобной бедственной кончины: и вот, точно кто начал тянуть его по направлению к платформе, где оказалось узкое пространство, могущее лишь боком вместить его тело, где и пролежал он, пока прошел над ним весь поезд.

«Да, близится мое время, видимо близится», – говорил не раз старец, и стал просить знакомых по смерти не забывать его в молитвах, а также и родителей его – Никиту и Марфу. Не забывай и их – моих родимых; если любишь меня, то в этом яви твою любовь».

1-го февраля после вечерни посетил его настоятель, о. архимандрит Герман, и увидел, что старец очень болен. Послали за врачом, который нашел у него сильное воспаление легких, признал положение его опасным, о чем и сказал настоятелю. Духовник его иеромонах Аркадий ежедневно напутствовал его причащением святых Таин, и часто его навещал. Сосед же его по келии, иеромонах Дометий, почти неотлучно был при нем, и с редким усердием и любовью за ним ухаживал. 8-го февраля совершено над ним таинство святого елеосвящения. К вечеру 10-го февраля стало ему очень трудно, кончина видимо приближалась. Духовник прочёл ему отходную, о. архимандрит Герман пришел с ним проститься и остался при нем до конца, который не замедлил: в семь часов вечера старец тихо и мирно скончался. Многолюдство в обители было большое, панихиды служились над телом старца весьма многими, и все желавшие поклониться ему допускаемы были в его келью. Духота и давка от народа были очень чувствительны. Тело почившего пребывало невредимо, запаха смертного не было слышно от него, и так было оно худо, что, казалось, одни кости, обтянутые кожею, лежали на столе. 11-го февраля совершено перенесение тела старца из кельи его в Покровскую церковь обители братским духовником иеромонахом Паисием. 12-го февраля в той же церкви, настоятелем архимандритом Германом соборне со старшею братией, после литургии, совершено отпевание старца по чину иеромонашескому. Гроб перенесен в подземную церковь обители преподобных Антония и Феодосия Печерских, где и предан земле.