Святитель Афанасий Ковровский

Владыка Афанасий (Сахаров), в 2000 году прославленный как святитель и исповедник, занимает особенное место в ряду лиц Русской церкви XX века.

Непримиримый борец с расколом «живоцерковников», отказавшийся признать законность присвоения митрополитом Сергием (Страгородским) титула митрополита Московского и Коломенского в 1930 г. и ставший одним из самых влиятельных епископов «катакомбной» церкви, духовно окормлявший самые разные общины «непоминающих», он же в 1945 году признает законность избрания патриарха Алексия I и призывает к этому духовных чад.

Большая часть его епископства, по составленным им самим «Датам и этапам моей жизни» (почти 30 из 42 лет) проходит в лагерях и ссылках, еще 10 лет, в том числе и 8 последних, он на свободе, но не на епархиальном служении. После освобождения из последней ссылки владыка оказывается вынужден служить у себя дома.

Сергей Иосифович Фудель познакомился с еп. Афанасием в 1923 г., в первой ссылке. Он был одним из трех архиереев, кто присутствовал на венчании С.И. Фуделя и Веры Максимовны Сытиной. Продолжилось их духовное общение и после окончания последней ссылки владыки, когда он, поселившись в г. Петушки, благословил семью Фуделей поселиться в находящемся неподалеку г. Покров.

Сергий Григорьевич Сахаров родился в семье писца и бухгалтера Григория Петровича Сахарова. Мать будущего владыки, Матрона Андреевна, стала вдовой в 1889 г., то есть с двух лет растила единственного сына одна. Поскольку семья не принадлежала к духовному сословию, то получить духовное образование ему было непросто. Только через знакомства матери удалось устроить его в Шуйское духовное училище, во время учебы в котором (с 1899 г.) он начал прислуживать в алтаре². По окончании училища Сергий Сахаров поступает во Владимирскую семинарию, которую оканчивает в 1908 г. уже посвященным в чтеца и в числе лучших выпускников – его успехи были настолько выдающимися, что ректор семинарии даже обратился к ректору Московской духовной академии с просьбой оставить вакантное место для талантливого студента, когда тот перед экзаменами внезапно заболел тифом³. Следующие четыре года будущий владыка проводит в Московской духовной академии.

Любовь к богослужебному уставу и тонкое чувство стоящей за ним духовной реальности владыка пронес через всю жизнь. Его выпускное сочинение в академии под названием «О настроении верующей души по Триоди Постной» наполнено переживанием покаяния как перерождения человека, раскрытия его как обязательной составной части жизни христианина и в то же время как чуда Божьей любви. Книга «О поминовении усопших по уставу православной церкви», написанная владыкой после освобождения из заключения, помимо детальности и проработанности содержательной части, являет собой протянутую читателю в тяжелый момент смерти близкого человека руку, возможность опереться на веру и огненную любовь Церкви, ее восприятие смерти, чуждое отчаяния и забвения. Устав церкви не был для него мертвым авторитетом; напротив, сам он участвовал в создании особых чинов богослужения. Так, он является одним из авторов службы всем святым, в земле Российской просиявшим. Можно назвать также собранное владыкой Афанасием последование молебного пенья об умножении любви, с «простирающимся вперед» (Флп 3:13) молением:

О еже поревновати нам древних христиан к Богу и к братиям горящей любви, и наследниками и преемниками тех быти, не образом точию, но детельною истиною, Господу помолимся.

Революция 1917 г. застает иеромонаха Афанасия в 30 лет на посту преподавателя кафедры литургики и гомилетики Владимирской духовной семинарии. Он принимает активное участие в заседаниях Всероссийского поместного собора 1917–1918 гг.

В 1920–1921 годах, во время антицерковной кампании по вскрытию мощей и национализации церковного имущества, в сане архимандрита он становится наместником Рождественского монастыря во Владимире.

В 1921 году, на следующий день после грозного предупреждения ГПУ, что в случае принятия епископского сана он будет сослан куда-то в бескрайние просторы Союза, молодой иеромонах соглашается на рукоположение. Арест и ссылка не замедлили: начиная с весны 1922 г. владыка подвергается нескольким арестам, 28 мая на показательном процессе по обвинению в связи с кампанией по изъятию церковных ценностей приговорен к году ссылки, но тут же освобожден по амнистии. Обстоятельства дела до конца не ясны, предположительно ризница одного из монастырей в епархии была расхищена, власти хотели обвинить иеромонаха, у которого были ключи, чему владыка воспротивился и был арестован как укрыватель⁴.

В этой первой ссылке, в Усть-Сысольске, или Сыктывкаре, владыка Афанасий познакомился с С.И. Фуделем. Последний так вспоминает об этом времени⁵:

«Тогда это был еще совсем молодой архиерей, худой, белокурый, очень живой и веселый. Жил он в пригороде Усть-Сысольска Искаре со своим келейником и добровольным спутником иеромонахом Дамаскином. Они занимали одну большую светлую комнату. В ней был стол, два небольших диванчика, стоявших за занавеской спинками друг к другу, и в углу у икон небольшой столик, служивший престолом для литургии.

Пел и читал во время богослужений владыка Фаддей [архиепископ Астраханский], а у владыки Афанасия не было ни слуха, ни голоса. Он служил довольно часто, так как в местную церковь никто из нас не ходил: там были живоцерковники. Конечно, он мог бы иметь и полное архиерейское облачение, но он предпочитал служить в простой, холщовой, священнической фелони, только сверх нее надевал омофор. И митра у него была не обычная, не высокая и не сияющая искусственными бриллиантами, а маленькая, матерчатая, по образцу древних митр русских святителей, без камней и украшений, только с иконками…. В этом была какая-то мудрая мера. Служение в комнате предъявляет духовные требования и к внешности: пышность византийского обряда становится в комнате чем-то громоздким, ненужным и даже досадным.

Простота отношения к нам владыки не допускала даже намека на ту фальшивую елейность, которая почему-то многими считается каким-то хорошим тоном для общения с людьми духовного звания. Одна знакомая рассказывала, как за такой же вот веселой трапезой после богослужения владыка, высмеивая елейность, сказал, передавая кому-то чайную ложку: “Возьмите эту ложечку, ею сам владыченька кушал”.

Для всех ссыльных священников владыка любил делать очень искусно иерейские кресты из картона и бумаги, золотой и серебряной, и священники, когда совершали богослужение, всегда их надевали. За недостатком икон владыка делал и маленькие иконки разных святых из вырезанных где-нибудь их изображений, из материи, картона и бисера. Входишь из кухни в его комнату, и в ней обычная картина: тишина, в углу горит лампадка, а за столом владыка или пишет, или клеит иконки. Это при его живом характере вместо разъездов по епархии!

О. Дамаскин, келейник, был человек исключительно преданный ему, но человек болезненный. Иногда у него делались какие-то приступы неудержимой тоски. Он тогда от всех убегал, странствовал где-то по улицам и полям, неодетый, без шапки. Приходилось его искать и вести домой. Так что та тишина, которая окружала владыку, была совсем не такая простая и легкая. Это была тишина подвига. Он был настоящий монах. Помню, он говорил: “Если бы было нужно иметь в Церкви не семь, но восемь таинств, то я хотел бы, чтобы этим восьмым было монашество”. Тем самым он был, конечно, строгий постник.

Материально владыка там, в Усть-Сысольске, не бедствовал, получал посылки и помощь от близких. Тогда была жива еще его мать, которую он очень любил (она умерла в 1930 году, и это было для него, как он сам говорил, величайшим горем). И тут его доброта выражалась в материальной помощи другим людям, причем не только близким.

После моего венчания я поступил на работу в городе, который отстоял примерно в двух верстах от нашего жилья. Вскоре моя жена заболела и почти весь день должна была проводить одна в ожидании моего возвращения с работы. Единственной ее опорой и утешением был владыка. Он приходил, подметал пол, приготовлял пищу или приносил что-нибудь с собой, причем, я уверен, не забывал принести и что-нибудь сладкое, так как он сам его любил и всегда говорил с улыбкой: “Во-первых, я сам Сахаров, а во-вторых, все духовные должны есть побольше сладкого”».

Вернулся во Владимир из первой ссылки владыка зимой 1926 г., был дважды за год арестован и освобожден, после чего в декабре 1926 г. ему было предложено прекратить управление епархией под угрозой ареста. Естественно, владыка Афанасий отказался и уже в январе 1927 г. был снова арестован и отправлен в ссылку.

После возвращения из второй ссылки в 1933 г. во Владимир, владыка не смог занять свою кафедру, так как не находил возможным быть в каноническом общении с митр. Сергием. Интересно отметить, что, в отличие от многих других «непоминающих», причина отделения от митр. Сергия состояла не в его декларации 1927 г. Декларацию митрополита Сергия он встретил в лагере, к заключению в который он был приговорен в апреле 1927 г., по его собственным словам, как раз за «принадлежность к группе архиереев, возглавляемой митрополитом Сергием Страгородским», причем, как с горечью замечает владыка, «глава “группы” митрополит Сергий получил свободу и вернулся к возглавлению церковного управления» (официальная формулировка: «участник группы епископов, пытавшихся организовать выборы Патриарха путем письменного опроса архиереев осенью 1926 г.»⁶. К нему как ни к кому другому может относиться характер личного неприятия руководства митрополита Сергия: владыкой принципиально отвергается взятие митрополитом Сергием на себя титула, принадлежащего свт. Петру (Полянскому), пока тот был еще жив и в заключении, что есть прямое нарушение любви и правды.

За недолгие три года на свободе владыка успевает сменить несколько мест жительства, бывает и в Москве, где сближается с общиной духовных детей о. Алексия и о. Сергия Мечёвых, оставшихся после ареста о. Сергия и закрытия храма свт. Николая на Маросейке. Вероятно, их знакомство произошло через Сергия Алексеевича Никитина (будущего епископа Стефана), духовного сына о. Сергия Мечёва.

Есть сведения, что владыка Афанасий был знаком еще с о. Алексием Мечёвым (вероятно, они могли встречаться на Поместном соборе 1917 г. и позже), а также с некоторыми его духовными детьми, в том числе с Юлией Петровной Глушковой⁷. Семья Глушковых (четверо дочерей Василия Ивановича и Юлии Петровны, Юлия, Елизавета, Ольга и Анна, были духовными чадами о. Сергия Мечёва) предоставляли свою квартиру (Путейский тупик, д.4, кв. 17; дом церкви свт. Николая в Кобыльском, разобранной в 1930 г.) для совершения тайных богослужений⁸. В этот же период владыка также тайно рукоположил двух братьев маросейской общины, уже упоминавшегося Сергия Никитина и Феодора Семененко, во иереев. Хиротония совершалась секретно, чтобы обезопасить священников от арестов и обеспечить всю маросейскую общину духовным окормлением. Предполагалось еще несколько рукоположений, которые не состоялись из-за третьего ареста владыки в 1936 г.

Сохранилось несколько писем Ольги Васильевны Глушковой с сестрами к владыке Афанасию, написанных в 1960–1962 гг. В них она внешним образом вспоминает о времени, когда могли они совершать богослужения открыто и в своем храме, однако между строк читается, что все те же образы светлой радости от совместного предстояния перед Лицом Божьим можно отнести и ко времени тайного служения, которое и объединяет мечёвцев со святителем Афанасием.

Сердечно поздравляем Вас с праздником Рождества Христова и желаем доброго здоровья и просим Господа, дабы Он продлил Вашу жизнь для молитв за нас, рассеянных чад Маросейских. Нет благолепных служб уставных у нас, нет праздничных поздравлений и благословений наших отцов, и мы остались, как на реках Вавилонских, хотя и свободны. Просим Вас, помяните, кого Вы помните, чтобы и мы в эти святые дни получили радость, как воспевает св. Церковь⁹.

Еще один духовный центр потаенной церкви находился в Лосинке, в доме Н.В. Трапани, где служил иеромонах Троице-Сергиевой Лавры о. Иеракс Бочаров (впоследствии, в 1943 г., оба они будут арестованы вместе с владыкой по одному и тому же уголовному делу об антисоветском церковном подполье). В 1934 г. его посетил владыка Афанасий. Вот как вспоминает Нина Владимировна о «белой церкви»:

…окна были задрапированы занавесями – сначала темными, поверх светлыми, отчего в комнате царил полумрак. На деревянной рамке под потолком были натянуты белые полотняные занавеси, полукругом отделяющие угол, а поверх изящными складками спускались до полу кружева, изображая собой воздушный иконостас. К нему были прикреплены бумажные иконочки, вделанные в картонные рамки. От потолка свешивались лампады, отбрасывая вверх трепетный свет. Перед полотняной завесой, которая раздвигалась в обе стороны, скользя на железных колечках, расстилался ковер. Деревянная рама сверху была вся увита гирляндами из еловых веток. За завесой в уголке помещался небольшой престол, налево – небольшая полочка, служащая жертвенником. Это был храм в честь иконы Богоматери «Отрада и Утешение»¹⁰.

Вероятно, владыка Афанасий имел в виду такие потаенные богослужения, когда называл этот период своей жизни словом из Херувимской песни: «служил тайнообразующе».

Одно из главных дел, которое владыка Афанасий не оставлял и во время ссылок, была дальнейшая работа над службой всем святым, в земле Российской просиявшим: собирая имена древних и новых, известных и местночтимых святых, он поддерживал молитвенное общение со всей церковью. Нельзя не упомянуть и об иконе всех святых, в Земле Русской просиявших, которую по благословению владыки Афанасию написала Мария Николаевна Соколова (впоследствии в монашестве Иулиания), духовная дочь о. Алексия Мечёва. Написанию иконы предшествовала долгая и тщательная работа иконописца с эскизами; черты ликов всех святых Мария Николаевна пыталась восстановить по всевозможным свидетельствам о них, и каждый образ уникален, проработан до деталей. Образ был освящен самим владыкой Афанасием, как он пишет в письме, на службе «в домовом храме иеромонаха Троице-Сергиевой лавры Иеракса в селении Лосино-Островской Московской области при участии хора Московского святителя Николая, что в Клениках, церкви»¹¹. Это свидетельство позволяет утверждать, что два круга потаенной церкви, – круг мечёвцев и круг духовных детей архим. Серафима (Битюгова), – соприкасалась за богослужением в Лосинке.

В апреле 1936 г. владыка Афанасий был арестован в третий раз. Хотя официальные обвинения против него строились вокруг якобы существующих его контактов с Ватиканом и украинскими белогвардейцами, он сам пишет, что «на допросах речь велась исключительно о том, почему я, вернувшись из Туруханска, уклонился от участия в группе архиереев, возглавляемой митрополитом Сергием».

В 1945 г., сразу после избрания Алексия (Симанского) патриархом Московским и всея Руси, владыкой Афанасием и находящимися с ним в ссылке клириками было подписано призвание к возношению его имени как законного первоиерарха за богослужением, фактически означающему завершение «катакомбного» периода для признающих его авторитет непоминающих»¹². Упоминает о нем он сам в письме патриарху, написанному через десять лет после этого¹³.

Нельзя сказать, однако, что отношение владыки к церковным властям стало положительным: он не видел только более канонического основания уклоняться от вознесения имени Патриарха. В своем письме к «неустановленным лицам», то есть фактически к общине непоминающих, владыка Афанасий пишет: «Не дерзаю я сказать: “Не ходите в церковь”, – хотя не осуждаю и тех, кто не ходит в храмы. Может быть, некоторые из современных священнослужителей грешнее обновленцев, но они ни ереси не проповедуют, ни раскола не создают. И потому у нас нет законных оснований резко отделяться от них. И я думаю: учение их, когда они учат доброму, надо слушать, благословение их, которое они преподают именем Божиим, надо принимать. А по делам их неправым не надо поступать. Будите убо мудри, яко змия, и цели, яко голуби (Мф 10:16)»¹⁴.

Последний приговор владыки истекал в 1951 г., однако он оставался в Дубравлаге до 1954 г., а потом еще целый год пребывал в Зубово-Полянском доме инвалидов. Это было сделано под издевательской причиной, как пишет сам владыка, что «правительство в гуманной заботе о том, чтобы я, старик-инвалид, по выходе из лагеря не оказался бесприютным и беспризорным, берет меня под свое полное обеспечение и помещает в дом инвалидов. Какая нужда непроизводительно тратить народные средства на мое содержание в инвалидном доме, когда мои близкие берут меня на иждивение?»¹⁵.

Только в 1955 г. он освобождается из дома инвалидов на иждивение Георгия Георгиевича Седова, бывшего в то время старостой Воскресенского собора г. Тутаев (Ярославская область). Однако владыка хотел вернуться во Владимир, ближе к родным церковным людям, связь с которыми за годы ссылок укрепилась. Как напишет он в своей краткой автобиографии: «Обычно в жизни бывает: чем дольше разлука, тем больше ослабевают связи. Христианская любовь изменяет этот порядок». Стараниями монахини Маргариты (Зуевой) удалось получить разрешение на переезд в г. Петушки Владимирской области в том же 1955 г.; в самом Владимире прописку не разрешили.

Служить в храме как положено архиерею владыке не позволил уполномоченный по делам Русской Православной Церкви, и в этой попытке грубого вмешательства в дела Церкви владыка Афанасий видел не просто удар по себе. Вот как вспоминает об этом С.И. Фудель:

Служить в петушкинском храме по архиерейскому чину ему не разрешили, а служить как простой священник он не захотел. Когда он мне об этом рассказывал, я, кажется, впервые увидел, что он может сердиться. «Я сам знаю, как мне служить», – сказал он¹⁶.

Несмотря на эти обстоятельства, выйдя на свободу, владыка Афанасий обратился с посланиями (первым и вторым, более развернутым) и письмами к тем, кто признавал его авторитет как иерарха Церкви, с призывом о восстановлении полного молитвенного общения с Московским патриархатом и патриархом Алексием (Симанским).

В Петушки к владыке приезжали многочисленные посетители, и он оставался для них источником вдохновения, горящим светильником веры. Почти сразу после освобождения из мест заключения в 1955 г. владыка Афанасий во Владимире познакомился с о. Андреем Каменякой и его супругой; оба они стали его духовными детьми. Супруга о. Андрея, Галина Петровна, вспоминает:

В 1955 году услыхали, что Владыку отпустили, что он приехал и остановился в доме напротив нашего. И вдруг известие – Владыка к нам идёт! Мы жили на частной квартире, на 2-м этаже, лестница там была крутая-крутая. И Владыка, несмотря на свою старость, пришёл к нам! Такая радость была у нас – не передать, как солнышко появилось в доме! Вот здесь мы и познакомились. О. Андрей был родом с Украины, нашёлся у них один общий знакомый, владыка Симон (кажется, Волынский), он был с Вл. Афанасием в ссылке.

С того дня до самой смерти Владыки 28.09.62, семь незабываемых лет, мы с моим батюшкой все время общались с ним, лично или через близких людей, особенно через Нину Сергиевна Фиолетову, которая стала впоследствии его келейницей¹⁷.

Когда о. Андрея перевели в Покров, это привело его и многих прихожан в смятение, но владыка Афанасий передал через свою келейницу Нину Сергиевну Фиолетову: «Ничего не бойтесь, переезжайте». Галина Петровна вспоминает также и о посещениях владыки Афанасия у него дома:

Из Покрова к Владыченьке, в его маленький уютный домик чаще всего ездила я, батюшка был занят делами прихода. И так всегда светло и радостно принимал Владыка! Беседы его всегда были с лёгкой шуткой и юмором. Рассказывал о своих ссылках: «Самое лучшее время было у меня, когда я работал ассенизатором!»

Владыка от души так смеялся! Всегда был жизнерадостный, не сломили его эти годы ссылок. Рассказывал очень много, записывать бы тогда…

Комната владыки Афанасия поражает своей намеренной теснотой: в ширину ровно как кровать, и большая часть занята расположенным в углу иконостасом. Чувство «мудрой меры», которое подметил С.И. Фудель в нем еще в первой ссылке, проявилось и в богослужении в доме в Петушках: владыка сам изготовил из глины и использовал миниатюрные дикирий и трикирий, идеально подходящие для небольшого помещения: они сейчас хранятся в музее Владимиской гимназии во имя святителя Афанасия. Богослужение во все годы жизни, не исключая и последние, он совершал неукоснительно; вот как вспоминает об этом С.И. Фудель¹⁸:

…уже в Петушках, то есть в последние годы его жизни, он, уже старый и слабый, неуклонно выполнял это ежедневное молитвенное «стояние на страже». От тех, кто тогда приезжал к нему с ночевкой, неоднократно я слышал: «Бывало, утро зимнее, темное, в комнате еще не тепло, спать хочется страшно, но из-за стены слышно плесканье рукомойника и добрый голос владыки: “Вставайте, вставайте, ленивии”, причем это последнее слово он произносил по-славянски, с двумя “и” на конце. И владыка начинал длинное утреннее правило». Его душа звала близких участвовать в подвиге, но его доброта, конечно, никого не принуждала и, самое главное, никого не осуждала. Он был строг к себе, но не к другим.

Письменное общение между С.И. Фуделем и владыкой Афанасием продолжилось почти сразу после того, как он обосновался в Петушках. Весной 1956 г. Сергей Иосифович пишет ему: «Дорогой Владыка и Аваа. По-моему, века прошли как мы не виделись, но удивительно не это, а то, что по милости Божией сердце все остается прежнее и любовь в нем та же»¹⁹. Закончив рукопись «Путь отцов», Сергей Иосифович направляет ее владыке для прочтения; он нашел ее очень важной и обещал «нащупать почву» для возможности ее опубликования, что конечно в условиях цензуры было невероятно. Из ответа владыки Афанасия можно видеть его отношение к трудам С.И. Фуделя и в частности к идее «монастыря в миру»:

Милость Божия буди с Вами, милый и дорогой мой Сереженька! Идея «монастыря в миру» для меня особенно дорога, и пропаганду ее я считаю существенно необходимой. Ваша книга прекраснейшее богословское обоснование возможности «монастыря в миру», – что писания отцов-аскетов могут быть полезны не только монахам, но и мирянам²⁰.

Сергей Иосифович отмечает то, что омрачало этот последний период жизни владыки: обмирщение Церкви. Хотя он мог свободно ездить в Москву, Владимир и Загорск, вести переписку с многими духовными детьми и близкими людьми, это не казалось ему достаточным. С.И. Фудель вспоминает:

Последние годы владыка был точно в каком-то смятении чувств. То, что совершалось и в стенах Церкви и в мире, вызывало в нем глубочайшую тревогу. Он стал сомневаться даже в правильности своего «ухода на покой», в этом своем, как ему стало казаться, уклонении от участия в борьбе со все усиливающимся злом. «Не попросить ли мне о назначении меня на епархию?» – спрашивал он близкого ему человека. Кажется, в это время его «повысили», сделали архиепископом²¹, но разве это могло ему помочь? Он так и не собрался поехать в Москву для получения звания. Какое-то горестное недоумение и скорбь о все увеличивающемся обмирщении Церкви выражалось и в разговорах его и в письмах²².

Духовные дети о. Алексия и о. Сергия Мечёвых:

Мария Николаевна Соколова (в монашестве Иулиания) – выдающийся иконописец;

Елена Владимировна Апушкина – помогала перепечатывать труды владыки;

еп. Стефан (Никитин);

прот. Феодор Семененко;

архим. Борис (Холчев).

Потаенная церковь в Загорске:

архим. Серафим (Битюгов);

свящ. Петр Шипков;

иеромон. Иеракс (Бочаров) – «одноделец» вл. Афанасия в 1943., в лагере стал его духовником. Отношения между ним и владыкой были настолько близкими, что владыка «уступил» ему для погребения место справа от своей матери на Владимирском кладбище;

Нина Владимировна Трапани – духовная дочь о. Иеракса (Бочарова), арестована вместе с ним и владыкой Афанасием в 1943 г.;

Схиигум. Мария.

Владимирцы:

Диакон Иосиф Потапов;

Иеромонах Дамаскин (Жабинский) – келейник во Владимире и в первой ссылке;

Нина Сергиевна Фиолетова – духовная дочь, келейница в Петушках;

Ольга Илиодоровна Сахарнова (в монашестве Серафима);

Людмила Ивановна Синицкая;

Ольга Александровна Остолопова – духовная дочь св. прав. Алексия Мечева и свщмч. Сергия Мечева;

монахиня Маргарита (Зуева);

свящ. Андрей Каменяка и его супруга Г.П. Каменяка.

Игумения Сергия (Ежикова). Святитель Афанасий (Сахаров), исповедник и песнописец. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2013.

Кравецкий, А. Святитель Афанасий (Ковровский). Биографический очерк. Владимир: Транзит-икс, 2007.

Катышев, Г.И. Владыка / Петушки обетованные. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2013. С.491–642.

Святитель Афанасий (Сахаров). «Какое великое утешение – вера наша!». Избранные письма. М.:ПСТГУ, 2012.