Письма С.А. Волкова

Милый друг Валентин Петрович!

Давно от Вас не имею никаких вестей. Когда-то Вы собирались навестить меня, но нечто помешало Вам. А после того – ни звука от Вас. Мне очень хотелось бы Вас видеть или, по крайней мере, услышать Ваш голос в письме. Но и этим Вы меня не балуете. Что же делать старику? Терпеть! И старик терпит. Он здорово терпит за последние годы... А все-таки хотелось бы повидать Вас: слишком многое за прошлые годы накопилось! Если Вы не отвратились от меня за это время, то напишите мне несколько слов.

Ваш Сергей

1.12.62 г., Загорск

17.1.65 г., Загорск

Здравствуйте, милый мой Валентин Петрович!

Передо мной лежат два Ваших письма – от 8 и от 14 января с.г. Они меня очень тронули своими, вернее – Вашими добрыми чувствами. Когда поживешь почти в полном одиночестве в течение нескольких лет, лишь изредка имея возможность поговорить по душам с близким по-настоящему человеком, то рад слышать доброе слово от того, кто тебя знает давно и понимает достаточно. Нам не удается видеться часто: Вам некогда навещать меня, слишком редко и ненадолго Вы бываете в Загорске, а мне не хватает сил, чтобы добраться пешком до конца города²²⁷, а доехать до Вас и от Вас до меня в воскресные дни на автобусе – дело весьма нелегкое. Так давайте-ка обмениваться письмами, как это делали больные Вячеслав Иванов и Гершензон в лечебнице 45 лет тому назад и создали свою знаменитую «Переписку из двух углов»²²⁸, читая которую я всегда умиляюсь и дышу облегченно: ведь были же на свете такие люди, умевшие так разговаривать!... С ней можно сравнить еще, пожалуй, переписку Андрея Белого с Александром Блоком, изданную в 1940 году Гослитмузеем²²⁹. Правда, последняя переписка меня не так восхищает, как первая, т.к. в ней очень много юношеской экзальтации, a экзальтация мне не была близка даже и в мои юношеские годы. Я уже с тех пор привык только улыбаться, не злоехидно, как Бернард Шоу, а как снисходительный и к себе и к другим Анатоль Франс...

Видите, какое предисловие закатал! Может быть, Бог даст, снова начну писать большие письма, которые любил когда-то, а потом поневоле от них отвык из-за каждодневной занятости. Теперь досуг некоторый есть, и, надеюсь, такие письма заменят мне и разговор и станут своего рода дневником, хотя и нерегулярным (печатание позволяет их изготовлять в двух экземплярах и один оставлять у себя).

Вы пишете о перечитывании 3-го тома Франса. Там самое лучшее – «Сад Эпикура». В нем немало прелестных, хотя и грустных цветов франсовского скептицизма. Рассказы слабее. Вам не понравился «Кимейский певец»... Да, старик Франс снизил тон. В его повествовании нет того благоговения, которым обычно сопровождается упоминание о Гомере. Помните у Пушкина: «Старца великого тень чую смущенной душой...» Я сам склонен так же умиляться, смущаться и благоговеть перед его творениями... Но ведь они – плод и результат многовековой работы неведомых рапсодов, и в этом виде мы их теперь воспринимаем, а Гомер был только или первым составителем, или уже последним редактором, а, быть может, – и вовсе его не было, как утверждает какой-то зловредный немецкий эрудит. Впрочем, последней версии я не верю. Она дика. Имя в древности было священным, и если оно сохранилось, то Гомер был. Но каков он был, об этом можно гадать по-разному. Пожалуй, и прав Франс. Мы склонны иногда преувеличивать и приукрашивать того и тех, кого любим, о чем издревле сохранились предания. Ведь и наш Вересаев в своей «Живой жизни» (т. 2-й – о Ницше) пишет, что у эллинов была очень простая жизнь, если вдуматься и вчитаться в текст хотя бы «Одиссеи»: жизнь даже у царей была очень примитивная, не ахти что ели и чем украшались. Но отношение ко всему было благоговейное, любовное и поэтому даже все простое становилось чуть ли не божественным. И Муратов в своих «Образах Италии» (т. 2-й, глава о Пестуме) говорит, что роскошь прославленного в веках изнеженного Сибариса («сибарит», «сибаритствовать») на наш взгляд показалась бы, наверное, более чем скромной и умеренной... Стало быть, здесь все в отношении человека к миру. Если смотришь любящим и верящим взглядом, то все становится прекрасным и величественным. Это пишу я, который с юных лет привык восхищаться античностью. А трезвый рассудок вздымает время от времени свой голос... Хотя я никогда не забываю пушкинских слов: «Но божественный глагол до слуха чуткого коснется...»

He помню, говорил ли я Вам о книге А. Ладинского «В дни Каракаллы». Возможно, Вы ее уже читали, а если нет, то прочтите непременно и получите такое же наслаждение, как от «Алтаря Победы» Брюсова и от «Эгерии» Муратова. У Ладинского так же, как и у Брюсова и у Муратова, в центре – герой, вроде Юния и Орсо Ведоло, со столь же интересными странствованиями и приключениями, заканчивающимися спокойствием и примиренностью много испытавшей и познавшей души... С неменьшим интересом я на днях перечитывал «Метаморфозы» (это другое название «Золотого осла» Апулея) и «Дафниса и Хлою», недавно переизданные. Это – уже подлинники древней жизни и достаточно реалистические. Но при обращении к античности всегда не мешает некоторой доли романтики (как в картинах моего любимого Бёклина)!

А теперь от прошлого перекинемся к будущему, заглянем в мир фантастики, которую я теперь, с появлением новейших авторов и произведений на эту тему, люблю все больше и больше.

Современные писатели-фантасты, особенно такие, как Стругацкие, Парнов и Емцев – у нас, и Бредбери – в США, пишут увлекательно. Это – философская фантастика, которая затрагивает самые глубокие проблемы, часто даже такие, которые опасаются задевать другие писатели, чтобы их не обвинили в «мракобесии»... А эти проблемы рождаются в связи с новыми открытиями в области физико-математических наук. О них пытается «популярно» говорить Д. Данин в своей книге «Неизбежность странного мира». Но его книга все-таки трудна для неподготовленного читателя. Это я на себе чувствую, т.к. с юных лет и до сего дня пребываю невеждой в области физико-математических наук, а теперь учиться заново трудно... А вот фантасты, наиболее талантливые из них, умеют рассказать обо всем доходчиво и для таких малообразованных людей, как я. Правда, есть такие фантасты, у которых рассказы похожи на плохо излагаемые учебники по технике. Но таких авторов я не читаю. Мне интересны те авторы, у которых на первом плане стоит человек и техника не подавляет проблем философских, социальных и моральных. Особенно в этом отношении хороши Стругацкие. Я их теперь люблю больше Беляева, Ефремова и даже Герберта Уэллса. Произведения последнего несколько померкли для нашего времени. И все же они и теперь глубоко интересны и значительны, т.к. в них автор впервые заговорил особым для этого жанра языком, непохожим на язык Жюля Верна и Фламмариона... Мне кажется, что в фантастике нашего времени поставлены три важнейшие проблемы: космического пространства, космического времени и космического мировосприятия и миропонимания. Перед человеком возникает бесконечный мир галактик и того, что может быть дальше от него и больше него. Неисчерпаемое обилие самых разнообразных возможностей в мире вещей, существ и явлений, какое и не снилось фантастам предшествовавших лет. Тогда думали, что на Марсе или Венере, или на десятке еще каких-нибудь планет человек встретит почти то же самое, что есть и на Земле, только в увеличенном и улучшенном или в уменьшенном и ухудшенном размере. А теперь у Лема одного затрагиваются такие возможности, о которых раньше людям и в голову не приходило (напр., в «Солярисе»). А космическое время... И прошлое и будущее властно вторгаются в настоящее, не только соседствуют с ним, но прямо-таки смешиваются в какой-то порой уму непостижимый симбиоз... Это уже вполне философский вопрос, который в свое время развивал в своих лекциях П.А. Флоренский. Жаль, что мало я из тогдашних его высказываний запомнил, да он к тому же отяжелял их математической терминологией... (Вообще, как мне жаль, что его сейчас нет в живых! Человек с его гениальным умом и исключительной энциклопедичностью познаний, равной которой тогда во всем мире почти не было; были гениальные люди в отдельных областях знания, в ряде смежных областей, но и только, a он всё понимал, всё охватывал своим гениальным умом и делал выводы, строил на основании всего свои умозрения...) Вот с кем бы полезно и в высшей степени увлекательно и назидательно можно было бы побеседовать об обеих этих проблемах!... Давно я не видел Кирилла²³⁰. He знаю, насколько он теперь близок к идеалу такого ученого, каким был его отец. Да что Кирилл... Я сейчас часто жалею, что Борис Мишин²³¹ живет далеко и с ним нельзя встречаться часто, чтобы переговорить обо всем, что меня интересует в знакомой ему области, ибо этот «Пиппенхер фон Суринам» (помните мою шутку?) обладает даром о сложнейших вещах мира физики и химии говорить человеческим языком, а не воляпюком специалиста. Я одно время думал написать ему или Кириллу большое письмо со своими вопросами, недоумениями и соображениями, но не решился: у них и без меня много всяких дел и забот, а тут отвечай еще непоседливому и неуемному старику...

И, наконец, – третья проблема – миропонимание и мировосприятие человека нашей, уже открывшейся космической эры.

Что такая эра наступает и уже наступила, пожалуй, знают все, но далеко не все понимают ее особое, небывалое значение для человечества. Оценивают ее полезность в техническом, практическом отношении (хозяйственном, медицинском, военном и т. п.), но мало задумываются о ее моральном и философском (то и другое неразрывно связаны). Как она перестроит и насколько это будет полезно для человечества в самом глубоком смысле этого слова? Как изменится гносеология, онтология и вся жизнь человечества при неуклонном развитии и продвижении вперед всего нашего земного жизнетворчества в новой обстановке? Вот что интересует меня, о чем я написал так мало и так невразумительно, к сожалению.

Меня радуют Ваши оптимистические прогнозы: «мы строим и обязательно построим коммунизм», «заставляем служить себе атом», «совсем недалеко то время, когда наш советский человек побывает на Марсе». На это я не могу не сказать словами Грибоедова: «Блажен, кто верует, – тепло ему на свете»! Я хоть и не «неверующий», но все же скепсиса у меня достаточно. Он у меня даже в сфере «божественного» сказывается (а без этой сферы для меня жизнь немыслима: так у меня повелось с иных лет и до сего дня... уж извините мне мое такое «староверство»), а когда дело доходит до человеческих деяний, то весь опыт прошлого (не моего, убогого, а прошлого всего человечества) заставляет меня с осторожностью глядеть вперед и, по возможности, предвидеть не только плюсы, но и возможные минусы новых возможностей. (He обойдешься без тавтологии!)

Вот и Вы пишете о своего рода «засилии» техники в нашей жизни в наши дни. А меня пугает еще и то «обожествление» этой техники, которое чувствуется уже повсюду. Помните, как милейший Пака Котович, увидев в руках у Б. Мишина какую-то механическую штучку, весь загорелся восторгом, «рабским умилением» и елейно попросил: «Боря, а можно ее потрогать, в руки взять, чтобы рассмотреть получше, как она действует?...» A ведь теперь таких «Пак» немало с кандидатскими и даже с докторскими степенями. В этом я уверен... Вот и может получиться то, что описано в только что прочитанном Вами романе Бредбери, да и еще в каком-то рассказе (не вспомню автора), где говорится о всемогущей говорящей рекламе, оглушающей людей с утра до полуночи, при этом им даже запрещается затыкать уши под страхом тюремного заключения, так что все окончательно обалдели и считают такой порядок вполне естественным и даже приятным, и только одна старуха-бабушка предпочитает сесть в тюрьму, только бы не слушать этих болтающих машин. Термин «болтающие машины» я взял из романа Уэллса «Когда Спящий проснется» (меткое название!). И вот в результате такой дурной интеграции, проводимой свыше последовательно и неуклонно, и появляются конспективно обработанные «Анны Каренины» и пр., а особенно расцветают комиксы и соответствующие кинофильмы; засоряется и уродуется язык людей, вырастают, подобно поганым грибам после дождя, «шедевры» абстракционистского искусства в живописи, скульптуре, архитектуре, поэзии и музыке, по сравнению с которыми футуризм времен Маринетти, Крученых, Бурлюка и водившегося тогда с ними Маяковского кажется уже разумным стилем, почти классицизмом своего рода. (Хорошо, что в недавно переизданном сборнике рассказов Аверченко есть два на эту тему, да еще какой-то рассказ его печатался даже в газете, чуть ли не «Известиях», приблизительно год – два тому назад.)

Я когда-то раньше любил мечтать о том, как хорошо было бы подобно «Спящему» Уэллса, перенестись через сто, а то и больше лет вперед и увидеть новую жизнь. У меня даже были сны на эту тему... А теперь, когда я прочел немало фантастических опусов, рисующих такую будущую жизнь, мне отнюдь не хочется попасть в ее окружение. Я от нее или сошел бы с ума, или, вернее всего, заболел бы и поспешил умереть... Даже у Ефремова, в его талантливой «Туманности Андромеды», мне не нравятся люди, их внутренний мир, несмотря на то, что они все исключительно умны и благородны. Нет в них души, нет в них того, что мы называем человечностью, не умея в то же время точно и исчерпывающе определить, что такое «человечность». Герои Ефремова похожи на разных фонвизинских Правдиных, Милонов и Стародумов²³² – не люди, а ходячие прописи добродетельных истин, своего рода Митрополиты Митрополитычи, вроде описанного Чеховым в «Учителе словесности», или те «примерные и образцовые» мальчики и девочки, которые фигурировали в дореволюционных детских книжках. Невольно вспоминаются слова из «Правонарушителей» Сейфулиной: «Один мальчик был хороший, а другой – плохой, – рассуждает беспризорник Гришка. – Дать бы ему по шее, хорошему!...» (Цитирую по памяти.) А сочувствую Гришке всецело. И так же готов сказать об очень многих героях «счастливого будущего» в большинстве фантастических романов. Исключение – только герои у Стругацких. Они с недостатками, но они – люди! От таких героев и такой жизни невольно потянет «под березы», в лес, как Вы пишете. Увы! Мне теперь так редко приходится бывать среди природы...

Кончаю. И то уж надоел, наверно, Вам, когда Вы добрели до этой страницы. Откликнитесь! Буду не только рад, но и счастлив. He обязательно много, а насколько хватит времени и охоты писать. Прилагаю небольшой список книг фантастического порядка, прочитанных мною. Может быть, кое-что для Вас будет новым. Я отметил тех авторов, которые меня заинтересовали.

Будьте здоровы, благополучны, преуспевайте во всем. Ваш старый и старинный друг S[еrvo]²³³.

31.1.65 г., Загорск.

Милый Друг Валентин Петрович!

Получил от Вас два письма. Второе без начала (нет первых четырех страниц). По-видимому, остались у Вас дома. Пришлите! И тогда сразу отвечу на оба объемистым посланием. А пока полюбуйтесь на картинку: не напоминает ли она Вам сцену в горах крымских? Конечно, символически... Да, время идет. Увядают сады Гесперид, и кислыми становятся их перезревшие плоды. И вдруг прозревшие взоры начинают ясно видеть все это. Невольно задумываешься о конце. О нем хорошо говорит Авсоний, последний римский поэт и ритор, столь любезный сердцу Валерия Брюсова: «Смертный час для камней и для имен настает!» (Mors etiam saxis nominibusque venit!)²³⁵.

Я написал и перевод: Вы, наверно, порастрясли свою латынь во время военных походов и прочих многообразных трудов... Итак – жду недосланного начала и начпнаю готовить ответ на оба Ваших послания.

Ваш Сергей Волков

А когда побываете у меня, покажу мой «символический портрет»!

6 февраля 1965 г., Загорск

Милый Друг Валентин Петрович!

Я получил оба Ваших письма в трех конвертах: сначала от 28 января – стр. 5–12, и тогда же послал Вам «иносказательную» открытку, т.к. сразу понял, что начало письма почему-то не попало в конверт. Тотчас после этого получил это начало – стр. 1–4, а вчера получил краткое письмо от 3–4 февраля. И все стало ясно. Теперь, имея в руках полный текст, сажусь писать ответ. Открытку послал для того, чтобы напомнить Вам о том времени, когда Вы, покинув долы, восходили «в горняя», говоря превыспренным языком, и там вынуждены были злыми обстоятельствами завистливой Судьбы, которая всегда старается испортить нам самые сладчайшие миги жизни, источать слова утешения и изливать елей сочувствия страждущему существу...

Вы столько мне написали всего, что я прямо-таки теряюсь, когда хочу ответить на все. Прежде всего, благодарю от всего сердца за все те добрые и прекрасные слова, которые Вы ко мне обратили. Я стою, пожалуй, наполовину всего сказанного Вами, ибо у меня характер неважный и сейчас, а особенно был таким в прежние времена. Теперь годы и жизнь многому меня научили и еще больше смирили. Помните, как Вы когда-то сказали мне, что я «еще не пробовал медвежатины». Увы! За годы войны я ее попробовал достаточно, да и треволнения «периода культа личности», как принято теперь выражаться, тоже дали мне себя почувствовать, хотя я и избежал катастрофы какою-то неведомою мне чудесной случайностью... Терял я многое, отказывался от еще большего, вкушал не столько меду, сколько горечи... Правда, не разочаровался в жизни и в людях, но все же несколько остыл, стал тише воды и ниже травы, перестал ждать от жизни чего-то необыкновенного, притих и в этой тишине и смирении нашел даже некоторую радость или, по крайней мере, утешение. Вот и я теперь «изливаю Вам свою душу». Вы в маленькой записке спрашиваете меня, «не сержусь ли я» на Вас, и предполагаете, что я «ругаюсь, наверно». Нет! Я уже отвык сердиться и ругаться. Очевидно, старость сделала меня терпеливым и спокойным. Я теперь ни на кого не сержусь – ни за теперешнее, ни за прошлое. Вспоминая прошлое, я вызываю в своей памяти только хорошее, радующее ум и душу, и это наполняет меня ясным и чистым созерцанием и переживанием заново дней былых. А если и были смутные и шероховатые моменты, то они были так незначительны, что невольно позабылись и окутались легким флером туманности и неопределенности. Да ведь это всем свойственно – вспоминать из прошлого главным образом, а то и исключительно, прекрасное... А в наших прошлых днях и годах, которые протекли под благими созвездиями, которые мы проводили в прекрасных беседах, бродя по нашим родным полям и лесам, этого прекрасного было столько, что его и в целой книге не опишешь. И за это прекрасное я благодарен Вам сейчас и буду благодарен до гроба.

Вы спрашиваете, когда день моего рождения. Старики, а особенно дамы, ставшие старушками, но не хотящие упорно в этом признаться ни другим, ни даже самим себе, не любят говорить о днях рождения, т.к. за таким разговором неизбежно следуют мысли и даже вопросы о годе рождения. Я не принадлежал и сейчас не принадлежу к таковым. Я давно привык к надвигающейся старости, и теперь, когда она налицо, не боюсь ее, «не жалею, не зову, не плачу», а только улыбаюсь по-франсовски, или как Бернард Шоу, и если боюсь, то только бессилия, болезней и молю Бога избавить меня от этой участи, или дать ее перенести полегче, если она так уж неизбежна. Самое главное – только бы сохранить главнейшие физические силы (мочь самому обслуживать себя) и бодрость и ясность разума до последнего дня. Сейчас я так рад и счастлив, что у меня прежний, если только не больший, интерес к познанию. Я читаю, мыслю, наблюдаю и пишу с огромным удовлетворением, что могу это делать, что в моем распоряжении библиотека в сто тысяч с лишним томов, главным образом, гуманитарная, по всем отраслям гуманитарного знания, с интереснейшими книгами, и старыми, и современными, с большим количеством литературных, исторических, философских, филологических журналов наших дней. Все это составляет счастье моей теперешней жизни. Жаль только, что мало около меня людей, с которыми я мог бы говорить «de omne re scibili»²³⁷, как это определял когда-то Пико делла Мирандола (см. книгу – Вальтер (Уолтер) Патер (Пэтер). Ренессанс. Очерки искусства и поэзии. M., 1912. Статья «Пико делла Мирандола», с. 30). Советую, кстати, прочесть еще замечательную книгу Пэтера (Патера) «Воображаемые портреты». M., 1916. Помнится, я давал ее Вам в свое время, но Вы, тоже – помнится!– недостаточно оценили ее в юные свои годы. Теперь она Вам даст много, особенно отрывки из романа «Марий Эпикуреец». – Я никак не могу обойтись без библиографических указаний и советов прочесть то или иное...).

Так возвращаюсь к прерванному разговору о дне моего рождения. Я родился в ночь с 19 на 20 февраля ст. стиля (с 3 на 4 марта – нового ст.). В эти дни мне теперь минет 66 лет. В связи с этим я вспоминаю стихотворение древнегреческого мудреца Солона о «Седмицах человеческой жизни», которое прилагаю в конце письма²³⁸. Девятая седмица прошла для меня благополучно. Уже началась десятая – очень хочу надеяться, что и она будет столь же бодрой и ясной!

Вы приезжаете в Загорск по воскресеньям, и вот я был бы не только рад, но и счастлив, если бы Вы навестили меня в воскресенье 7 марта н. ст. после 12 часов дня. Мы е Вами немного выпили бы (много – мне теперь вредно), a главное, поговорили бы по душам. У меня в этот день никого не будет, и другие люди не будут мешать нашей беседе. Я, кстати, прочту Вам некоторые из моих стихотворений периода войны и послевоенных лет. Раз уж, говоря о возрасте, я вспомнил Солона, то говоря о месте своего рождения, вспомню другого не менее славного эллина – Гомера, о котором мы уже говорили в наших письмах. О Гомере в одном стихотворении, не помню чьем, но древнегреческом, говорится, что 7 городов спорили за честь называть себя родиной слепого певца. А обо мне могут поспорить четыре села бывшего Богородского, теперь Ногинского района – в Маврине я родился, в Душенове меня крестили, по отцу – я крестьянин села Петровского, а учился в деревне Огудневе. Церковь, в которой меня крестили, и сейчас цела и даже действует. Дом (школа, где учительствовала мать), где я родился, был цел еще в 1955 году. Только школа, в которой я учился, сгорела. Это я пишу не из тщеславия, чтобы посостязаться с Гомером, которого, к слову сказать, многие из учителей-историков наших дней зовут Гомер! – а просто потому, чтобы Вы знали о местах моего жительства с 1899 по 1909 год. Как мне хотелось бы побывать в этих местах! Их можно объехать на машине в один день. Вот Вы мне говорили, что могли бы меня летом покатать, так лучшего путешествия для меня не придумать. За один день я пережил бы годы своего детства!...

Вы пишете, что читали мои стихи со своим сынком (я так понял имя «Зайчишка»). Вряд ли ему были интересны мои «Сенилии»²³⁹ (иначе их не назовешь). Спасибо ему за привет и благопожелания. Я, со своей стороны, тоже от всего сердца и всей души желаю ему здоровья, успехов в ученьи, а затем со всей силой, на какую я только способен, желаю ему всегда приносить радость своему Отцу и быть не только его спутником, но и другом-утешителем и помощником в многотрудной жизни. Очень желаю, чтобы он вырос и стал таким, каким хочет его видеть Отец.

Вы пишете, Милый Друг, о какой-то предстоящей Вам поездке в дальние края. Что это – экспедиция, командировка или что-то иное? Надолго ли, и как Вы к ней относитесь? как перенесет разлуку со своим «Зайчишкой» почтенный «ЗаЕц-папаша»?... He обижайтесь за последний титул. Я нарочно написал его по предполагавшейся, но, к счастью для русского языка, не осуществившейся реформе орфографии, которую вполне заслуженно разбранили и высмеяли в печати (особенно хороша статья Мариэтты Шагинян в «Лит[ературной] газете»), Вот я и пошутил, назвав Вас так. Я сам согласен, чтобы меня называли «ЗаЕц», только бы не заставляли писать это слово так. Между прочим, в защиту проекта реформы выступали некоторые «учителя русского языка» и даже «кандидаты филологических наук» и писали порой такой невероятный вздор, что своими писаниями лишь срамили свои звания и объясняли с непреложностью, почему у нас не может укрепиться грамотность. Почитаешь их соображения, и сразу становится понятно, что в безграмотности, прежде всего и больше всего, виновны глупые и невежественные учителя – «каков поп, таков и приход»! – а уж потом и ученики теперешние с их ленью, распущенностью и всяческим наплевательством. Мы за это крепко критикуем американскую и вообще «западную» молодежь, а у нас самих она часто напоминает европейских «битников»...

Видите, как болтлив я стал за последние годы? Все мои фразы обрастают обособлениями и вводными предложениями, словно старые здания мхом и плесенью... И еще, Вы, наверное, заметили, сколько опечаток в моем тексте. Это не потому, что я не умею печатать или от старости забываю основы грамотности, a потому, что мои мысли так летят, что, печатая, я едва успеваю за ними. Невольно пальцы ударяют не те буквы. Как хорошо, что у меня есть машинка! Если бы я писал пером, то получились бы сплошные каракули. Я теперь пером пишу крайне редко и немногие слова. Но и машинка не спасает от опечаток.

Ну, а теперь перейдем к разговору о мирах иных. Тут я несколько умерю свою торопливость, ибо надо иной раз и задуматься о том, как лучше выразить свою мысль. Вы уверены в обитаемости этих миров. А я теперь инoгда в этом начинаю сомневаться. Если есть обитаемые разумными существами миры, то есть основание предполагать, что большое количество из них населено существами несравненно более разумными, нежели земнородные, и достигшими исключительно высокого совершенства, так что по сравнению с ними мы покажемся какими-то неандертальцами или троглодитами (я плохо разбираюсь в доисторической терминологии, она всегда была мне неинтересна и даже неприятна, как и вся жизнь тех пор). Так почему же эти совершеннейшие существа до сего времени к нам не показывались? М.б., потому, что им наша земля для колонизации не нужна, а дружественные связи с нами для них совсем не интересны? М.б., они побывали у нас много-много тысяч лет тому назад, решили не связываться с такой «неуютной» планетой, а, м.б., думают, что и сейчас у нас обитатели все еще дрожат над священным костром у себя в вонючих пещерах? А, м.б., они какими-то способами видят наши беспрестанные войны и не хотят с такими дикарями «водиться»? А, вернее всего, – они, несмотря на все свои технические достижения, не имеют никакой возможности преодолеть расстояния сотен тысяч и миллионов световых лет, а на таких планетах, как Луна, Марс, Венера и других, немного подальше, нет да и не было никогда никаких разумных существ, и наша Матушка Земля является какой-то уникальной планетой в этом отношении, на радость идеалистам, мистикам и богословам всех толков?... Ничего-то мы толком не знаем. Мы. взвесили планеты и звезды, измерили их объемы, при помощи спектрального анализа кое-что узнали об их химическом составе. Насколько верны и точны наши знания обо всем этом? Проверки непосредственным опытом не было. А, м.б., мы в своих изысканиях об этих мирах ошибаемся так же, как ошибались раньше относительно проблем пространства и времени до Эйнштейна и прочих ученых наших последних лет?... Одни меры и законы для земного мира, а для космического – другие, особенно когда заходит речь о далеких галактиках и всей необъятной Суправселенной... Мы с достаточной определенностью не изучили недр нашей земли глубже некоего малого предела, мы не знаем жизни глубин наших океанов, мы не изучили археологически нашего прошлого глубже каких-нибудь 8–9-и тысяч лет (геология и палеонтология частенько прибегает к «приблизительным» определениям и датам, от ста тысяч до миллиона лет – милая «приблизительность»!), а вот наши космонавты облетели земной шар, мы забросили свои вымпелы на Луну, на Венеру (насколько успешно – опытом не проверено), сфотографировали через спутника доселе неведомое второе лунное полушарие и кричим, что мы победили космос... Конечно, все, что сделано за последние годы, нечто огромное и почти чудесное по сравнению со старинными «воздушными шарами», с разными опытами полета Леонардо да Винчи, с русскими «крыльями холопа»²⁴⁰ или с крыльями Дедала и Икара... Ho, по сравнению с неизмеримыми пространствами непостижимой в своей бесконечности и вечности Вселенной, Суправселенной и Супрасуправселенной, это – лишь блошиный прыжок! Для блохи он огромен, но человек видит его малость. Так и мы. Для нас, для нашего теперешнего развития мы достигли очень-очень многого. А что дальше? Страшно и подумать, а иногда невозможно и осмыслить в силу того, что не все доступно нашему мышлению... Пока наши спутники могут изучать и лучше (но не безукоризненно) предсказывать погоду, а мерзавцы американские агрессоры ухитрились их приспособить для подлого шпионажа... Это ведь очень мало, если помыслить о космических масштабах!

Самое главное. Казалось бы, что такие достижения, a еще более вырастающие дальнейшие проблемы должны были бы вразумить человечество объединиться во имя высоких, благородных и насущных целей (хотя бы от возможности «налета» из других миров: ведь никто не поручится, что сверхразумные обитатели иных планет не окажутся своего рода «сверхжестокими», какими оказались «сверхчеловеки» фашистского порядка!). Нет! Создаются атомные, водородные и прочие пакости – для уничтожения людей и их достижений... Значит, мало знания, техники, надо еще что-то для человечества. Но вот этого «что-то», высшей человечности пока не видно в мире. Одни о ней говорят и за нее борются, а другие нагло и подло стараются ее уничтожить и превратить весь мир в стадо покорных рабов...

Вот эти мысли часто тревожат меня в часы досуга и размышлений о грядущем. И тут же давит потрясающая пошлость, распространяющаяся все больше и больше – звериная идеология всяких «бешеных», абстракционистское искусство, по сравнению с которым все чудачества былых футуристов кажутся невинными детскими шалостями, размножение всяческих «битников», «стиляг» и просто разной сволочи и преступников среди молодежи (а ведь она должна будет строить новую жизнь!) и многое, многое, о чем отрывками читаешь в газетах, в журналах, в новейших книгах наших дней... Все это волнует и тревожит. Вы помните, что я любил мечтать о том, что я смогу при помощи анабиоза или каких-нибудь других чудесных сил попасть в будущее. Мне хотелось видеть мир и людей через сто, пятьсот или тысячу лет, чтобы хоть «глазком взглянуть» на то, что и как будет... На эту тему я писал как-то даже стихотворение. (Прилагаю его.) Но как оно теперь устарело! Мне теперь не хочется этакого путешествия. Я уверен, что если попаду в будущее, то или сойду с ума, или умру тотчас же или, во всяком случае, захочу вернуться в свою эпоху, а в случае невозможности этого [захочу] как можно скорее умереть... А ведь сколько фантастических снов я видел на эту тему! Увы! Они совсем не таковы были, как теперь приходится думать о будущем. Мне это напоминает историю с «калошами счастья», рассказанную Андерсеном²⁴¹. Там старый советник хотел попасть в средневековье, но оно оказалось не тем идеализированным, каким он его представлял, а весьма тяжелым и для него почти не переносимым, так что он радовался, избавившись от своего чудесного путешествия... (Кстати – перечитайте сказки Андерсена! Дивная вещь! И перечитайте с сынком, научите его вдумываться в их глубокий смысл. Такое чтение для него будет куда полезнее и приятнее, чем «Сенилии» старика Серво, проникнутые грустью, усталостью и безнадежностью!...

В своем письме Вы, милый Валентин Петрович, написали о таком множестве идей и вещей, что сразу всего не охватишь. Вряд ли Пиппенхер фон Суринам был бы столь щедр на повествование! И я еще вернусь к некоторым вопросам, которые Вы затронули. А сейчас буду «закруглять», как говорят теперешние деловые и считающие себя очень образованными и даже умными люди. Я вчера купил книгу Гора – «Университетская набережная» и «Докучливый собеседник». Первую вещь не читал, думаю, что не очень-то понравится. А вот вторая очень хороша. Прочел залпом. Еще Г.Мартынова – «Гианэя». Читаю сейчас. Интересно. Тут опять фантастика и всякие проблемы, рождающие мысли о будущем. Купил еще роман некоего Д.Еремина «Кремлевский холм». Я ведь интересуюсь историей и кое-что в ней знаю и понимаю. He помню, писал ли Вам, что незадолго до этого приобрел два тома воспоминаний о Достоевском. Кое-что прочел. Интересно. И два тома «Дневников» братьев Гонкур. Их пока не смотрел. Я частично читал эти дневники в одном дореволюционном издании, и в «Интернациональной литературе» за 1938 г. № 2–3. Они очень интересны. На французском языке они изданы полностью, чуть ли не в 20-и томах, а у нас выборочно. Посмотрите «Инт[ернациональную] лит[ерату]ру», указанный мною № – там еще интересная вещь Чапека «Война с саламандрами». Это нечто вроде «Острова пингвинов» Ан. Франса. Если не читали – прочтите. Потом мне скажете спасибо. И еще: посылаю весьма маленький рассказ японского фантаста, переведенный одним из бр[атьев] Стругацких²⁴². У меня оказался лишний экземпляр. Тоже интересно. Кроме этого, читаю старые журналы – «Бюллетени литературы и жизни». Это уж для меня специальное чтение. Да еще работаю над своими мемуарами. Если приедете и навестите старика, то тоже прочту кое-что. А покамест кончаю. Желаю Вам всего-всего хорошего. А себе желаю, чтобы Вы не забывали меня. Ваши письма для меня – радость и стимул к жизни и деятельности.

Любящий и помнящий Вас,

Ваш старый и старинный Servo²⁴³

4 марта 1965 г. 10 ч. вечера. Загорск, Желтый (б. Белый) дом

Резиденция Серво

Милый Друг Валентин Петрович!

Ласковое Ваше поздравление получил. Большое Вам спасибо за Ваши утоляющие стариковское одиночество и болезни сердечные пожелания. Поверьте, в мои годы и в моем положении бывает отрадно почувствовать, что ты не совсем одинок, что есть любящая и понимающая тебя душа. Последнее особенно радует. Я получил Ваше письмо от 15 февраля. Вы в нем писали, что, возможно, заглянете ко мне раньше, чем я получу письмо. И я ждал Вашего неожиданного, но столь давно ожидаемого посещения, Поэтому и не писал Вам, думая, что мое письмо, пожалуй, Вас в Москве не застанет... Ho, по-видимому, Ваша поездка еще іюд вопросом. Дальнейшее покажет, как будет обстоять это дело. Я сейчас немножко нездоров. Поэтому не шлю Вам большого письма с моими размышлениями. Скоро пошлю. Куда лучше – в Москву или в Загорск? Купил недавно вышедшую книгу «В мире фантастики и приключений. 1964.» Очень интересно. Почитайте. Потом напишу подробнее. А пока – всего-всего хорошего! Будьте здоровы, и благополучны, и благоустроены. В ночь с 4 на 5-е марта н.ст. я родился. Мне теперь 66 лет! Уж какой же я старик!

Любящий Вас по-молодому и по-стариковски,

Ваш Сережа

Сердечный привет всем Вашим близким.

14 июня 1965 г., Загорск

Милый Друг Валентин Петрович!

У меня лежит два Ваших письма – от 30 мая и от 6 июня. Отвечаю на оба. Простите, что до сих пор молчал: нездоровилось из-за холодов, которые у нас стояли до последнего времени. Хорошо, что снег не выпал, a ведь нечто такое было в средине мая (по старому стилю) в 1917 году, когда снег выпал очень большой и пролежал трое суток. Деревья совеем почернели, вся молодая листва замерзла, и так они стояли около недели, пока не пробилась новая листва. Я очень хорошо это помню... Некоторые в конце 1917 года находили в этом нечто символическое.

Теперь перехожу к темам Ваших писем. Рад, что угодил Вам открытками с видами Лавры. А поэтому прилагаю один полный экземпляр: тогда не послал потому, что он не влезал в конверт, а мне клеить специальный тогда было некогда. Прилагаю также еще одну открытку, которую Вы можете получить только от меня: это наше академическое производство по случаю 150летнего юбилея Академии, в продажу эти открытки не поступали. Юбилей праздновался очень торжественно 14 октября 1964 года. Я сказал тогда, что имею некоторую надежду дожить до трехсотлетнего юбилея, а уж до двухсотлетнего никак не доживу. Разъясню, в чем тут хитрость. Двухсотлетний, как и полуторастолетний, юбилей – от 1814 г., когда древняя Славяно-греко-латинская Академия, в которой, между прочим, обучались Ломоносов, Кантемир и первый основатель русского театра Федор Волков, была после войны 1812 г. переведена из Москвы в Лавру и наименована Московской, так что двухсотлетие будет в 2014 году, а трехсотлетие будет в 1985 году, т.к. древняя Академия была открыта в 1685 г., в годы правления царевны Софьи. Вот в чем и курьез моего заявления. Тогда же на одном официальном обеде в Академии я сказал, что старая Академия началась с Ломоносова и закончилась священником Флоренским, этим подлинным Ломоносовым XX века. А один шутник-профессор, будучи уже навеселе от изобилия хорошего коньяка, после моей речи воскликнул: «Она закончилась также Сергеем Александровичем Волковым!» Я тотчас отпарировал словами: «С.А. был лишь точкой, поставленной в конце истории Академии!...» Всем это очень понравилось. Как видите, Ваш друг Серво еще не потерял некоторого дара остроумия...

Но довольно анекдотов. Кстати, слово «анекдот» – греческое, в точном переводе оно значит «не выданный». В древней Элладе этот эпитет прилагался к девушкам, еще не выданным замуж. He знаю, значил ли он еще и «старая дева». А потом, в византийские времена, он значил «не изданный», и его прилагали к разным историческим материалам, впервые появившимся и доселе неизвестным. Так, например, называется многотомная серия исторических писателей Византии – «Ан’екдота хист’ориэ Бизант’инэ», изданная немцами в XIX веке. Тогда слово «анекдот» не имело специфического привкуса – смешного и легкомысленного рассказа, который оно приобрело значительно позднее, наверно, в легкомысленный XVIII век, когда истории наполнялись пикантными сообщениями о видных деятелях. Теперь же такие анекдоты перешли в область фольклора и мемуаров, а истории заполнились рассуждениями экономическими, социологическими и поэтому стали необыкновенно нудными и скучными...

Но довольно филологизирования! Перейдем к живой жизни. Я хорошо помню случай с портфелем, когда отличились Мирский и Бобровский²⁴⁶. Последнего товарищи именовали «Дубкинсом», a то и просто «Дубиной». Он к этому привык и охотно откликался на такие обращения! Про Бобровского помню еще один случай. Както он ехал из Москвы с товарищами, которые, конечно, именовали его Дубиной. И вот какой-то солидный дядя, ехавший с ними, обратился к Бобровскому: «Товарищ Дубинин», полагая, что слово «Дубина» является упрощением его фамилии, чем вызвал восторг всех ребят. Видите, как в памяти старика сохранились даже такие мелочи. И мне приятно все это вспоминать: ведь я тогда был молод, и всякие такие штучки меня забавляли...

Теперь о книгах. «Цепь Плутона» мне не присылайте. Она скоро будет в нашем книжном магазине, мне сказали. Она был раньше, но я на нее как-то не обратил внимания. «Путешествие с Чарли» Стейнбека я купил и читаю. Эта вещь мне нравится, а другие его книги я не люблю. Рад, что Вы приобрели два тома «Воспоминаний о Достоевском». Они очень интересны, особенно воспоминания его вдовы. По поводу их расскажу Вам маленький анекдот о Татьяне Васильевне Розановой, дочери известного В.В. Розанова, которая живет рядом со мной. Мы часто с ней видимся и беседуем. Когда я ей сказал об этих воспоминаниях, то она так сказала: «Анна Григорьевна²⁴⁷ была очень интересный человек, но после смерти мужа она жила под конец в тяжелых условиях. Как-то не умела она примениться к жизни. Я ее лично знала. Поэтому она и умерла». Если переменить местами последние две фразы, то все будет хорошо. Но Т.В. любит говорить своим стилем, и у нее получаются бесподобные ляпсусы. Так, недавно, сидя у меня в комнате, она сказал: «Какое приятное у Вас одеяло. У меня такое же. Мне приятно, что мы с Вами спим под одним одеялом», а надо было сказать «под одинаковыми одеялами». Т.В. часто бывает у нас в Академии, где некоторые лица из профессоров и начальства ее знают и всегда приходят в восторг от ее подобных «откровений»... Но вернусь к книгам.

Я, конечно, по-прежнему увлекаюсь фантастикой. Недавно у одного из авторов-фантастов я встретил выражение «болельщики фантастики». Как это ко мне подходит! Вот «болельщиком на футболе» я никогда не буду, т.к. к нему совершенно равнодушен, хотя в молодые годы любил смотреть футбольные состязания в Загорске. Так вот, я купил и прочел следующие книга: Север Гансовский «Шесть гениев». В первой повести много интересных мыслей. Но вообще его вещи тяжелы. Очень интересна книжка Ильи Варшавского «Человек, который видел антимир». Много остроумия. Любопытна книжечка В. Дудинцева «Новогодняя сказка». Любопытен сборник «Фантастика 1965. Вып. 1». Лучше всего рассказы А. Львова и С. Юрьева.

Теперь о языке. Рекомендую Вам брошюру А.В. Суперанской «Как вас зовут? Где вы живете?» Очень интересная – об именах, фамилиях и географических названиях. И ценнейший справочник – «Правильность русской речи. Словарь-справочник. Составили Л.П. Крысин и Л.И. Скворцов под ред. + С.И. Ожегова». Изд. «Наука», M., 1965. Приобретите непременно. Очень полезная книга. В нсй указаны все неправильности современной речи, откуда они появились, как надо говорить правильно. Между прочим: откуда у нас появилось неправильное употребление слов, неправильное построение предложений? Это результат влияния наших милых родственников – белорусского и особенно украинского языка! Эти языки долгое время были достоянием бедного люда. Помещики и интеллигенция в Белоруссии и на Украине в подавляющем большинстве говорили и писали в XVI и XVII веках по-польски, а в XVIII и XIX веках по-французски или по-русски. Поэтому в этих языках развивалось, главным образом, так называемое «просторечие». Лишь в XX веке начинается борьба за эти языки, а с 1917 г. они стали официальными в данных республиках. А в первые годы своей «самостийности» тогдашние руководители с уклоном к местному национализму немало глупостей натворили, вводили в употребление даже вульгаризмы... Лишь бы не говорить «по-кацапски». Недаром есть украинская пословица: «Хай гирше, та инше»²⁴⁸! Вот поэтому сейчас в наших русских школах бывает очень трудно приучить украинца и белоруса к правильной русской речи, а особенно к русской орфографии. У украинцев же это еще осложняется их прирожденным упрямством! Гораздо легче научить русскому языку грузина и армянина, т.к. он для них совершенно новый, и их не сбивают некоторые моменты сходства его с их национальными языками, как это бывает у милых родственников. Мне такие же трудности приходится испытывать с нашими студентами и аспирантами – болгарами и сербами²⁴⁹. Их научить правильно говорит по-русски труднее, чем арабов, румын и армян. Но кончаю говорить на эту тему: Вы, конечно, уже рассердились, читая написанное мною... Скажу только одно, что в Киеве на улицах редко слышна украинская речь, ею пользуются только приезжие колхозники, а киевские интеллигенты-украинцы предпочитают говорить по-русски, хотя их русский язык очень близок к одесскому русскому языку. А в Одессе из-за многонационального населения – самый ужасный русский язык! Но – «молчание, молчание», как говорил Поприщин у Гоголя...

И так уж жду со страхом громов с Камчатки за поругание Хохландии, то-бишь Украины... Помните мои шутки на эту тему в 1933–37 годах? Я рад немножко подразнить Вас, ярого украинофила (увы! не владеющего украинской «мовой»!) – опять злоехидство неуемного кацапа, даже и в старости не имеющего сил укротить свой язык (во рту)!..

Теперь еще хочу Вам порекомендовать одну книжку – Лев Кассиль «Дело вкуса». Изд. «Искусство», M., 1964 г. Купите ее непременно. Ее легко найти среди прочих. Она ярко-лимонного цвета (не она, а ее обложка). Посмеетесь от души, а также З. Финицкой «Люди и вещи. Эстетика быта». Изд. «Искусство», 1963.

А теперь о новом моем увлечении за последние три–четыре года. Это описания путешествий. Сижу я в своем Загорске, даже в лес езжу редко: не с кем, да и утомляют меня теперь эти поездки. А вот благодаря Географиздату путешествую по всему миру. Дай Бог здоровья и успеха этому издательству и его сотрудникам!²⁵⁰

В заключение посылаю Вам, дорогой Друг, две открытки с рисунками японского мастера. Правда, это – не Хокусаи, а всего художник XIX века. Но его рисунки изящны. Вам японцы сейчас ближе, чем жители Москвы или Загорска, так Вам надо с ними знакомиться. Советую прочесть две книжки о Японии, указанные выше. Особенно – «Японцы».А также поворошите старину и перечитайте «Фрегат Палладу» Гончарова. Правда, там Япония – еще до эпохи Мейдзи, но характер японцев показан хорошо. Да и всю книгу стоит прочесть. Англичане наших дней ничем почти не отличаются от тогдашних, разве только дури и самоуважения стало больше, хотя теперешнее положение Британии более чем неблестящее, и никакие вояжи королевы Елизаветы Второй ей престижа не прибавят (Британии, а не королеве. Я тоже начинаю заговариваться, вроде Т.В. Розановой: и неудивительно – ей 70, а мне 66, разница невелика!...).

Шлю Вам еще один маленький подарок – мое фото – 1917 года, когда я был молод, полон мечтаний, романтики и всяческих надежд и порывов. О, как далеки теперь эти годы и все, связанное с ними!... А ведь у меня есть сейчас ученики, которым исполнилось 60 лет! Большинство разбрелись по необъятной России, но человек 5 есть еще в Загорске. Редко я с ними встречаюсь. Остались такие, с которыми близок и дружен не был. А те, с кем дружил, или далече, или уже на том свете... Грустно. Лев Шестов говорил, что высшая мудрость – одиночество. Тяжелая и грустная мудрость...

Хочу на закуску написать несколько моих последних стихов.

Вкладываю их на отдельном листе, чтобы легче было при желании перечитать, взять... А явится ли у Вас такое желание? Насколько мне помнится, Вы не очень увлекались моей поэзией...

Любящий Вас «стапер» Servo

Разгадайте слово «стапер»²⁵¹.

Здравствуйте, Милый Друг! С места в карьер – моя сатира, отысканная в моих бумагах...

ТРИО

В ноябрьский вечер, среди мрака,

В уютном доме собрались

Гросс Михаэль, серьезный Пака

И сам зловреднейший Борис.

Уж угощение готово –

Кагор, Есенина стихи.

He тратя времени златого,

Друзья нырнули в глубь стихий²⁵³.

Слились, дождавшися простора,

Глотки, и ритмы, и табак,

Восторга, шутки, смех и споры

В имажинистский кавардак.

Борис ехидствует, а Пака Трещит, как добрый пулемет,

И, словно ринувшись в атаку,

Дымит Гросс Михаэль и пьет.

– Как жаль, товарищи, однако,

Что наших девочек нет здесь! –

Промолвил с важной миной Пака.

(Тут Михаэль вдруг вспыхнул весь.)

– Возьмем, к примеру, хоть бы Нину,

(О, нет, я вовсе не влюблен...) –

Как оживилась бы картина,

Вполне галантный был бы тон!...

(Хитрец! Он был обеспокоен:

Что, где и с кем теперь она?

Володя М. изящен, строен,

А Нина очень неверна...

И Валя Ж. с ней так любезен...

Как тут спокойно веселись?!)

В весьма скептическом разрезе

Ему ответствовал Борис:

– Девицы – вздор!

Поверь, друг милый,

У них в уме – лишь мотовство,

Им речи умные постылы...

Вот Вера Л. – та – ничего…

– Ах, нет! – воскликнул Пака с чувством

Возьми ты Нину, например,

Как увлекается искусством!

Она прекрасней сотни Вер!

Борис взволнован сим сравненьем,

Кричит: «Неправда! Отрекись!»

А Михаэль с остервененьем

Глотает дым и смотрит вниз.

Но спор пылает. Лишь угрюмо

Молчит, скосившись, Михаэль.

В уме ж одна витает дума:

Где Жанна, стройная, как ель?

Но он уж вслух не произносит

Кумира имя своего:

Противный Пака все разносит,

И все доходит... до Серво!

Таков конец! А тот смеется,

За ним же Конев, Токарёв...

И без того с трудом живется,

А тут – поток ехидных слов!

Отраден вид друзей прилежных,

Склоненных разом за столом,

Смешался ритм стихов небрежных

С табачным дымом и вином.

Приятно красит мрак осенний Кагора русского струя.

Над ними веет сам Есенин –

«Хранитель, гений бытия».

Часы летят быстрей минуты,

Кагор давно уже иссяк,

И строчки, мутны и согнуты,

В глазах мелькают кое-как.

Домой шагает по бульвару

Саженями Гросс Михаэль:

Ему поддали славно пару

Есенин, спор, табак и хмель.

Вот Пака спит в своей кроватке.

Над ним порхает бог Морфей,

Дразня мечтой заветной, сладкой,

О Нине, лучшей из всех фей.

Во сне Борис душой трепещет:

Ах, Масюков летит в окно,

Весь класс с восторгом рукоплещет,

Увидев жданное давно²⁵⁴.

А утро близится украдкой,

За ним и «нешки»²⁵⁵, и дела...

Зато с какой свободой сладкой

Вся тройка время провела!

12 ноября 1934 года

Гросс Михаэль – Михаил Грушевский, Пака – Павел Котович, Борис – Борис Каган, Нина – Нина Гречихина, Вера – Вера Любопытнова, Володя М. – Владимир Маргулис, Валя Ж. – уж, конечно, Валентин Жалченко, Жанна – шутливое прозвище длинной и бестолковой девицы Барановой из 7-го класса, которой поддразнивали Грушевского, учившегося с нею в одном классе. О Серво уж и говорить нечего!...

Я постарался схватить характерные черточки каждого персонажа. Конев тоже известен, а Токарёв, имя позабыл, был насмешник не менее Конева, в классе его звали «Аскарида» – за худобу и вертлявость. «Отрекись» – любимое словечко Кагана.

А помните мои слова: «У Левушки Володковича все любовные увлечения начинаются сладко, а кончаются «хиной...» (Красихина, Гречихина...). Веселое тогда было время. Кто думал тогда, что на носу у всех «ежовщина"»...²⁵⁶

Лев Любимов. «На чужбине. Жизнь русских эмигрантов». M., 1963. Автор – репатриировавшийся эмигрант. Его статьи были в 63 или 64 г. в «Новом мире». Эта книга в Москве разошлась в несколько часов. В Загорск было прислано лишь два экземпляра. И я, конечно, купил один. Очень советую поискать ее в библиотеках Петропавловска. Как видите, я все еще покупаю книги, несмотря на то, что моя пенсия – только 82 рубля с полтиной. Вероятно, до смерти буду любить покурить и выпить, хотя теперь и пью, и курю меньше, чем в былые годы. А вот книги, не вероятно, а конечно, буду любить до последнего дня жизни...

Привожу Вам стихотворение митрополита Стефана Яворского, образованного человека своего времени. Он жил при Петре Великом и после смерти последнего патриарха Адриана был некоторое время «местоблюстителем патриаршего престола», а после открытия Синода первым его президентом. Стихотворение было написано им на латинском языке, я привожу его в переводе К.И. Иванова. Латинский и русский текст имеется в ж-ле «Русский библиофил», 1914 г., № 5, русский текст имеется еще в ж-ле «Бюллетени литературы и жизни», 1915 г., № 18, с. 1010–1011. Уверен, что в Петропавловске ни в одной библиотеке этих книг нет, а все-таки на всякий случай дал точное указание. Вот что значит быть «книжной душой» (это выражение Анатоля Франса, в издании собрания его сочинений его не найдете. Я прочел это во французском подлиннике его «Литературной жизни» еще в 1918 г., когда брал эти книги в академической библиотеке. Видите, с каких пор это название мне памятно!).

ЭЛЕГИЯ МИТРОПОЛИТА СТЕФАНА ЯВОРСКОГО, НАПИСАННАЯ ИМ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ, К КНИГАМ СВОЕЙ БИБЛИОТЕКИ

О, как вы часто в руках моих, книги, бывали,

Свет, утешенье мое!

Вас покидаю; питайте других, изливайте

Ценное миро свое.

Взор мой, от вас удаленный, – увы мне, не станет

Душу мою насыщать!

Вы – мое миро, мой мед, моя сладость, и с вами

Сладко мне было дышать!

Вы мне богатством и славой великою были,

Раем, предметом любви, –

Дали мне свет и любовь мне доставили знатных,

Почести дали мои.

Рок неизбежный меня увлекает, лишая

Тихих, безоблачных дней;

Вас я не буду тревожить, на веки сомкнутся

Веки усталых очей!

Вечная книга теперь – пред очами моими, –

Бог отверзает ее;

Каждый прочтет в ней и речи свои, и деянья,

Мзду восприимет за все.

Страшная книга!...Она пред судищем откроет

Скрытые ныне дела, –

В мыслях ее открываю, и члены трепещут,

В сердце вонзилась стрела.

Бог мой, Отец мой! Щедрот неустанный податель,

Нежного чувства родник,

Моря, земли и далеких небес обладатель,

Бури смиряющий в миг.

Ты управляешь так мудро путями созвездий:

Выслушай червя – меня.

О, запиши мое имя Христовою кровью:

Он – вся надежда моя!

Вы же прощайте, писанья, жилище и... книги,

Трудно добытые мной;

Люди, все люди – и братья, и старцы – прощайте:

Мир я покину земной.

Общая мать! Приими мое тело к себе...

Душу дам небу, а кости, родная, тебе!

Как трогательно читать эти проникновенные строки, написанные в начале XVIII века! Мало было тогда книг, и даже митрополит говорит о них «трудно добытые мной». Но тогда мудрые люди читали книгу медленно, с большим вниманием и потом не раз перечитывали ее... Теперь мы завалены книгами. Любители чтения глотают их, а потом бросают и забывают. Теперь мало таких людей, что любят не раз перечитывать одну и ту же книгу... И далеко не многие умеют среди книжного потопа выбрать нужную, денную книгу. В особенности меня поражают люди, преимущественно молодые, особенно девицы, которые читают в вагонах метро, поездов, в автобусах, даже в разных очередях... Что у них остается в головах после такого чтения? Поистине, для них книга (легкая беллетристика) – нечто вроде опьянения, своего рода «опиум» – только бы забыться, отвлечься от действительности, которая, по-видимому, их не удовлетворяет...

Вот я закончил свое писание. Милый Друг, не сердитесь, если оно Вам не понравится. Я делюсь с Вами своими мыслями и чувствами, через сотни километров разговаривая обо всем. С нетерпением жду от Вас писем и радуюсь, когда вижу пакетик в моем почтовом ящике. Когда же приедете в Загорск осенью, то непременно навестите меня. Отрадно будет поговорить обо всем. Вообще, если вздумаете приехать, то письмом предупредите, когда будете в Загорске, чтоб не случилось, как в последний раз, когда Вы нагрянули врасплох и не застали меня дома.

Желаю Вам всего-всего хорошего, а главное – доброго здоровья и бодрого духа.

Любящий Вас Сергей Волков

He обошлось без постскриптума! Очень рекомендую прочесть любопытную книгу: Себастиан Брант. Корабль дураков. Избранные сатиры. Пер. с немецкого Льва Пеньковского. Изд. «Художественная литература». М. 1965. С иллюстрациями Альбрехта Дюрера. Цена 1 р. Это нечто вроде «Похвалы глупости» Эразма Ротердамского, который ценил «Корабль дураков». S.

Загорск. 24 июня 1965 г.

2 июля 1965 г., Загорск

Милый Друг Валентин Петрович!

Если бы я захотел написать Вам все мои ласковые обращения, то, наверно, не хватило бы полстраницы... Мой Брат, мой верный Товарищ в море житейском, мой Сынок любимый, мой спутник жизни с молодых моих лет, мой сопутственник по лесам, полям и долам нашего родного и милого Подмосковья, мой со-таинник в познании откровений философии и литературы, мой ангел-хранитель в моменты ясности нашей обоюдной, мой демон-искуситель в моменты споров о материализме, мой цветок, не восхотевший произрастать на пажитях поэзии, отдавший предпочтение дремучим чащам истории, мой шутник и острослов, не уступающий мне – изощренному злоязычнику, мой вечный спорщик, придававший мне силу спорить, мой спутник в годы моей зрелости и до сих пор, когда тени вечера уже спускаются над моей головою... Кончаю: все мои «моди венерационис, амицициэ, аморис атква магнификационис», хотя и не исчерпаны мною, но уж, конечно, порядком надоели Вам.

Тотчас же цепляюсь за Ваше замечание относительно дефиса между «был» и «бы». Посмотрите учебник русского языка: частицы ЖЕ (Ж), ЛИ (ЛЬ), БЬІ (Б) пишутся без дефиса, а частицы -TO, -КА, -ТАКИ, КОЕ-, ЛИБО, -НИБУДЬ с дефисом. Давая его в свое время ученикам, я всегда рассказывал китайскую сказку: «Жили-были китаец Кое-, либо-, -нибудь и китаянка -To, -Ка, -таки. Они любили друг друга, поэтому и писались через дефис. Но у китаянки был злой старый отец Же, ли, бы. Он писался без дефиса и не позволял им жениться. А они все-таки поженились и прожили вместе долгую счастливую жизнь». После этого мои ученики хорошо запоминали правило. Вот я и выполнил перед Вами свой грамматический долг.

Относительно списка географической литературы (главным образом – описания путешествий) скажу только одно: все эти произведения хороши, одни меньше, другие больше. «Дрянца» я Вам не решился бы порекомендовать. Для меня – они – клад: я путешествую в мыслях, в мечтах... Мне ведь не пришлось испытать интересных путешествий. А здесь я углубляюсь или в никогда не виданные мною экзотические страны, или же в глубь веков. А древность я всегда любил страстно и сейчас люблю. Да, Милый Друг! Вся жизнь моя прошла преимущественно в мечтах. Это для меня написал Федор Сологуб в одном стихотворении: «О, смертный, верь обманам, и сказкам, и мечтам: твоим душевным ранам отрадный в них бальзам!...» Вот я и прибегаю к этому бальзаму несравненно чаще (почти ежедневно), чем к другому, «с бычком», как говорят опытные в сем деле люди.

Вы пишете, мой Друг, что к моим произведениям надо относиться, как к произведениям и письмам Флобера... Это лестно для меня. Но я больше удовлетворился бы сравнением с Франсом. Он мне ближе по моему скептицизму (говорю тайком от моих друзей в Академии²⁵⁸: они так боятся всякого свободомыслия и не понимают его!). А мне всегда был и теперь нужен простор для моих мыслей, мечтаний и прозрений. И я отталкиваюсь от всяческой догмы – и справа, и слева.

Кончаю. Устал, т.к. и сам немножко выпил. Наверно, много опечаток, а проверять неохота. Хотелось бы повидаться и о многом поговорить с Вами. Когда будете в Загорске, предупредите заблаговременно и навестите. Прилететь к Вам на Камчатку – для меня просто невозможно, как невозможно вдруг стать снова юным. Даже на Комсомольскую²⁵⁹ мне иногда бывает дойти не под силу. Всего Вам хорошего. Дружески обнимаю и целую Вас. Шлю Вам русскую открытку на японскую тему.

А, кстати, имеются интересные японки в Петропавловске?

Ваш Сергей Волков

Дорогой Валентин Петрович!

Вы долго не могли собраться написать мне. А теперь я сам Вас прошу: не пишите, пока не получите от меня следующего письма. Я заболел и завтра ложусь в больницу (б. Земскую). У меня сильно болит печень.

Желаю Вам и всем Вашим близким доброго здоровья, душевного спокойствия.

С сердечным приветом Сергей Волков

28.07.65 г., Загорск.

А Женя Конев свозил меня на места моей родины. Много впечатлений. Выздоровлю – напишу.

Дорогой, Милый и Многочтимый Отец Алексий!

Я сильно заболел (печень) и завтра ложусь в больницу (б.Земская). Пролежать придется не меньше месяца. И так как медицина соседствует с смертью, само слово «фармакон» означает и лекарство, и яд, то мне приходится об этом задумываться. У меня к Вам будет просьба: если я удалюсь к праотцам, то заплатите за меня должок М.Н. Ковалеву, у которого я занял 20 рублей. Пусть это будет в счет неосуществившихся моих трудов для Музея.

Мои мемуары готовы к переплету. В авторском экземпляре негатив карточки, которую я хотел бы поместить в начале книги. Дальнейшую судьбу мемуаров передаю в Ваши руки²⁶².

А теперь и очень серьёзная просьба: я прошу Академию отпеть меня по православному чину, ибо, несмотря на все мои вольномыслия, в глубине души я – православный. Только отпеть как можно смиреннее, скромнее, и чтобы не было никаких венков.

Всего хорошего, мой Родной Отец Алексий, спасибо – спасибо за всё добро, которое Вы мне постоянно делали. Да вознаградит Вас Всемилостивый Господь и всех Ваших близких за Вашу помощь в трудные дни и за Ваше сердечное отношение. Если же Господу будет угодно меня исцелить, то своим трудом я выражу еще раз свою признательность.

Низко кланяюсь и прошу пастырского благословения.

Извините, что плохо напечатано: болезнь препятствует.

28.07.65 г.

Сергей Волков