Воспоминания о митрополите Иосифе (Чернове)

От составителя.

Архимандрит Свято-Троицкой Сергиевой Лавры Наум приезжал в Алма-Ату ради того, чтобы встретиться с митрополитом Иосифом. Он был покорен этим старцем-митрополитом. Убежденный в его святости, отец Наум, часто рассказывает своим духовным чадам о владыке Иосифе. «Таких архиереев, как Владыка Иосиф, я никогда больше в своей жизни не встречал» – таковы его слова. А вот его рассказы, которые сам он слышал от митрополита Иосифа:

«Интересные были беседы в Москве с Тучковым Евгением Александровичем, который после смерти Патриарха Тихона подбирал архиереев с большевистской ориентацией. Вызывал и беседовал в Троицком подворье. От владыки Иосифа он требовал признания обновленчества и сотрудничества с новой властью. Владыка пытался в разговоре уйти от этих тем и уводил разговор на другое. Он начинал рассказывать Тучкову, какая у него была хорошая бабушка, как она хорошо умела работать, как она пекла хлеб – из какой муки, как замешивала, сколько дрожжей клала… и таким образом Владыка отвлекал и тянул время на допросах. И в конце говорит: «Так вот, бабушка-то моя мне говорила, будут архиереи женатые, в галифе ходить, так ты с этими архиереями дела не имей». И Владыка так мудро отвечал на все вопросы, что не согласился ни с обновленческим уклоном, и ни с каким отступлением от Православия.

При владыке Иосифе было в Алма-Ате перезахоронение Евдокии, убитой и похороненной в ограде спец. учреждения. Дух умершей устрашал часовых и начальников чекистов. Она требовала перенести ее тело. Владыке власти предложили перенести останки мученицы, и он с иподиаконом Виктором ее перезахоронил. Власти требовали это не разглашать.

Владыка Иосиф много последований церковного круга богослужения знал наизусть и даже, будучи в тюрьме, вместе с митрополитом Мануилом, на память вычитывал наизусть многие службы. (Он сидел на Лубянке в одной камере вместе с епископом Мануилом (Лемешевским), они вместе молились, их неплохо кормили – лучше, чем всех остальных заключенных, вызывали на допросы. А потом владыку Мануила отпустили на кафедру, а владыку Иосифа – в тюрьму на 10 лет). Так же в лагерях Владыка совершал службы на память. Сказалось то, что он еще мальчиком определился к архимандриту Арсению (впоследствии епископу Таганрогскому) и у него годами пребывал на церковных службах, служа и иеродиаконом и иеромонахом непрерывно. Так же любил службу Божию. И красота богослужения, и глубина богословия в церковных канонах, стихирах, последованиях церковных, укрепила дух его в глубокой церковности (что видим и у преп. Серафима Саровского, и у старца Силуана Афонского). Это редкий дар, когда Господь традицию церковную, благочестие святых отцов и их веру вкладывает в сердце, научая Духом вне школьной скамьи (как и преп. Марии Египетской).

На престоле в алтаре Никольского собора стояла икона Казанской Богоматери. Когда спросили Владыку, почему так, он сказал: «Было смятение в Алма-Ате. Сменили архиерея, поставили другого. Он идет на службу, а у въезда во двор Никольского собора ложатся люди, заграждая ему въезд. Приходилось разворачивать машину.

Было две враждующих партии – лучше не называть, кто их возглавлял. И вот Патриарх Алексий I вызывает из Петропавловска владыку Иосифа, вручает икону Казанской Богоматери и говорит: «Просим Вас, Владыка, принять епархию и постараться умирить всех, а то придется эту епархию делить на несколько частей».

Владыка с одной митрой прилетел на самолете в Алма-Ату. Секретарь епархии встречает.

– Как дела? – спрашивает Владыка.

– Бунтуют в соборе.

– Ну ладно, – говорит Владыка, – приготовьте мне скромно кафедру в Казанской церкви, я там буду первую службу совершать, как в приходском храме, а не в кафедральном.

– А как же собор?

– Будем требы совершать там. Где мне остановиться?

– Гостиница есть.

И уехал.

Секретаря народ стал спрашивать:

– Ну как новый Владыка? Понравился?

– Стройный, жизнерадостный, любвеобильный. Службу заказал в Казанской церкви служить.

– А как же собор?

– В соборе требы будем совершать.

...Было долгое молчание... из толпы голоса:

– Дожились! Собор будет требным! Владыки не будет на службе у нас!

Другой голос:

– Это вот Евдокия подняла бучу! Я тут не причем.

Другой голос:

– Я слышала, что Владака любит белые цветы, пойдемте с цветами, пригласим.

Пошли, приглашают.

А он:

– Как у вас, все готово?

– Конечно готово к службе – и цветы, и ковры от ворот.

– Ну ладно, скажите секретарю, пусть отменит первое решение и будем в соборе служить.

Поехал – и цветами устилали ковры от улицы до входа в храм и все умирилось».

Еще было покушение на Никольский собор. Богоненавистники решили закрыть Никольский храм и стали совершенно рядом с ним строить кинотеатр. Народ начал тревожиться – и кинотеатр, и базар рядом. А власть имущие предлагают Никольский собор закрыть, а на новом месте строить новый храм, и много смутьянов нашли, которые подстрекали к этому.

Владыка долго томился и решил смириться, а храм не бросать. Несколько дней увещевал народ, что стена кинотеатра даже ограждает храм от случайных людей и не мешает нам молиться, и место наше намоленное, не надо оставлять. И успокоил, и сохранил храм.

Слово и проповедь его были простые – Владыка прививал любовь. «Для нас Бог как бы с неба послал кусочек рая – чудесную Алма-Ату – будем трудиться – какие плоды земные земля дает, будем молиться, детей воспитывать, за весь мир молиться, милосердие ко всем проявлять»...

Любил сам начинать Всенощное бдение, в полном облачении кадил весь храм. После Литургии часто всех служащих и гостей угощал, и угощал многих. Шофера и сторожа только ради Владыки трудились, а после его смерти разошлись – их держала любовь Владыки. Часто дети – соседи казахи спрашивали конфеты, стуча в стену. Он отвечал, и угощал, и выносил им кульки.

Владыка Иосиф говорил, что «…В молитве я не всегда беспокою просьбами Господа, но обращаюсь часто к Святителю Николаю и он исполняет мои прошения».

Юродство иногда проявлял с мудростью. Однажды бедному студенту подарил брюки. Нашлись злобные и пришли его ругать: «Что Вы заманиваете к себе?» Он так мудро ответил, что они рассмеялись и тихо ушли. Вроде бы то некультурно было: «Смотреть на блистающее открытое нечто, на котором сидишь, прикрыть-то нечем» (в рифму стихом).

Видели во Владыке Иосифе любовь и милосердие и даже как мы знаем готовы были видеть его Патриархом – «все годы заключения мы не ставим Вам в вину».

Здесь, на Минина, в этой келье, сидел гость – второй по чину и званию из комитета по делам Церкви. Речь была о выдвижении владыки Иосифа в Патриархи. Владыка скромно отказывался, что он не имеет богословского образования, и он восемь раз и двадцать лет был в тюрьмах и лагерях, что есть звезды-митрополиты выше его. На что влиятельный гость, видимо, выполняя решение и задание многих церковных и светских деятелей, отвечал, что все прошлое не вменяется ему, и что все считают его кандидатуру достойной. Беседа была долгой. И если бы Владыка изъявил согласие, то всесильная воля людей, пославших гостя, провела бы это начинание.

Имея дар прозорливости, подбирал для служения людей благочестивых. Один человек из провинции приехал в собор молиться – Владыка его призвал в алтарь и посвятил в иподиакона, и послал рассчитываться с работы, удивленного. Потом он стал добросовестным священником.

В разговорах с уполномоченным он хвалил ставленников, – что они, мол, чуть ни герои Советского Союза – мирные люди и добивался согласия на рукоположение от уполномоченного.

Трудно было включать в клир отца Валерия, власти никак не давали согласия. Тогда одному «работнику» Владыка пообещал большую награду с украшениями, и тот со своими связями добился согласия. Владыка дал ему митру и ждал согласия Патриарха. Но вскоре Владыка умер, и тот так и не носил ее».

В 60-х годах я ездил в Киргизию к иеромонаху Зосиме. И он предложил мне поехать в Алма-Ату к архиепископу Иосифу. В то время были сильные гонения на Церковь, и мы приезжали тайком. Принял нас Владыка очень радушно, очень обрадовался нашему приезду: «Святии отцы! Святии отцы!» – так говорил. Такой был улыбающийся, и весь разговор у него с улыбкой и любовью.

Тогда были времена сложные, Владыка говорил: «Я даже келейника не имею». Он сам при нас обед готовил, сам нас угощал. Он сказал: «Ну, у меня пообедаем, а чай пить поедем к моему духовнику». И мы поехали к его духовнику протоиерею Феофану. Это был высокий, седой и старенький-престаренький священник, вдовец, лет 90 ему было, и в то время он уже не служил. Владыка всегда к нему ездил исповедоваться. Отец Зосима спрашивает: «Владыка, Вы только здесь, у мирского попа исповедуетесь?» А он отвечает: «Да, я смотрю на отца Феофана, как на старца».

Приехали мы к нему, встретила нас его дочь (она тоже уже старенькая была), пригласила в дом. Там мы пили чай и разговаривали на темы, которые на тот момент нас беспокоили. Я о своих проблемах Владыке рассказываю, отец Зосима о своих, а Владыка при разговоре все к отцу Феофану обращается: «Отец Феофан, как Вы благословите?» Тот отвечал: «Вот так и так. Бог благословит». Владыка слушался. Отец Феофан производил впечатление очень духовного человека и дочь его тоже была духовной жизни.

Это 60-е годы самые опасные были. Я даже не знал, что Владыка Иосиф в тюрьмах сидел. Тогда все очень строго было, все в молчании. Тогда монашеские постриги разрешали совершать только по благословению Патриарха. Мы спросили об этом у Владыки, и он ответил: «Я благословляю вас, стригите на свое усмотрение, Бог благословит» – и благословил двумя руками.

Владыка так говорил о своем подвижничестве: «Я все правило разом вычитать не могу. Я прочитаю канон Спасителю, потом прохаживаюсь, отдыхаю, потом начинаю Матери Божией канон читать, потом, после перерыва – Ангелу Хранителю. Несколько кафизм прочитываю, тоже не за один раз. Прочитаю кафизму – потом отдыхаю, потом другую тяну, третью и все, – говорит, – с перерывами. А такого уставного правила, я уже не держусь. Помогать мне некому, келейника нет».

В Собор нас Владыка не возил. Он скрывал наш приезд от посторонних. Отец Зосима был заштатный, его не регистрировал уполномоченный, а Владыка всегда его поддерживал, давал ему денежки.

Мы молились в Крестовой церкви рано утром, пока еще не было ни секретаря ни посетителей, служили Литургию. Отслужили – и все, весь день нас не видать. Погостим денек-другой и уезжаем. Так мы приезжали раза четыре, всегда летом. И у отца Феофана бывали каждый приезд. Мы ездили к Владыке, как к святому. Так мы и смотрели на него, как на святого.

О митрополите Иосифе мне известно из рассказов моей бабушки Черновой Евдокии Ивановны, отца, родственников и самого общения с дядей.

Мой дед – Михаил Наумович Чернов женился на Евдокии Ивановне , имея на руках малолетнего сына Ивана. Он в то время проходил службу в 162 Андреевском полку в должности фельдфебеля. Солдаты полка выхаживали Ивана и любили самого фельдфебеля, о чем свидетельствуют дарственные фотографии солдат Михаилу Наумовичу.

От совместного брака родились два сына – Алексей и Яков, а также дочь Анна, умершая в возрасте 18–19 лет.

Во время войны немцы расстреляли брата Алексея, (он был прокурором) и двух его сыновей. К брату Якову и к моей бабушке владыка Иосиф проявлял постоянно внимание и чуткость.

После освобождения из заключения в 1940 году он служил в Таганроге. Владыка совершенно не сотрудничал с немцами, а лишь совершал церковные службы, рукополагал во священники. Тем не менее, после освобождения Таганрога он был снова арестован по обвинению в сотрудничествами с немцами и направлен в лагеря ГУЛАГа.

Я был у бабушки самый младший внук. Вместе с ней мы собирали и отправляли посылки в лагерь Ивану Михайловичу. А он часто писал бабушке.

После освобождения из лагеря он дважды приезжал в Могилев и останавливался у бабушки. Он помогал ей материально. Из Алма-Аты, в канун религиозных праздников, он всегда присылал фотографии ей и моему отцу.

Во время его приезда в Могилев я встречался с ним. Узнав, что я и мой брат не крещеные, он окрестил нас, назвав при крещении брата Эдуарда Федором.

Учитывая возможность слежки и свой печальный опыт общения с КГБ, владыка Иосиф просил меня тайно устроить встречу с ним моего отца, что я выполнил.

В один из его приездов я заночевал у бабушки и мы долго вели разговор о годах, проведенных им в лагере, и вообще о жизни. Я спросил его: «Осталась ли у Вас обида на людей, которые причинили Вам столько зла?» В ответ он сказал: «Церковь сеет разумное, доброе, вечное...» И дальше – рассказал одну из лагерных историй:

Доведенный до отчаяния издевательствами над ним, один из заключенных убил ножом другого заключенного, который занимался тайными доносами. Окровавленный, с ножом в руках он пришел к Ивану Михайловичу и рассказал ему о случившемся. Иван Михайлович поделился с ним ложем и куском хлеба, и после долгой беседы убедил его, что он совершил страшный грех – убил, прежде всего, человека, а уж потом – врага.

О лагерных страданиях Владыка не любил говорить и перевел разговор на литературу. Долго читал по памяти отрывки из русских классиков. У него была склонность больше к прозе, чем к поэзии.

Следует отметить его высокую образованность, интеллигентность и скромность.

Иногда он сетовал, что «недремлющее око» и сейчас смотрит за ним. Поэтому, в письмах он был предельно осторожен в высказываниях, и то, что хотел сказать, нужно было искать между строк.

Мое знакомство с владыкой Иосифом произошло в 1965 году, когда мне было 14 лет. В нашем Никольском соборе был хороший прихожанин Степан Павлович, который мне предложил: «Давай, я отведу тебя к Владыке». Я согласился, и в один прекрасный день мы пошли. Я не понимал еще к кому я иду, хотя видел этого человека на службе и знал, что он занимает очень высокий пост в церковной иерархии. Пришли – забор небольшой, калиточка зеленая. Позвонили, нам открыла дверь Александра Диомидовна (Тетя Шура мы ее впоследствии звали). Мы зашли во двор. Я ожидал увидеть за этим за-бором что-то необыкновенное, а здесь оказался обычный дворик, где было очень много цветов, и небольшая аллейка, которая вела к беседке. И, помню, нам предложили: «Посидите в беседочке, подождите, Владыка выйдет через некоторое время».

Я учился тогда в 8 классе, но уже задумывался над целью своей жизни и о том, кем мне быть после окончания школы. И этот вопрос я намерен был разрешить именно здесь, у Владыки. И заранее продумал то, о чем необходимо будет Владыку спросить. И вот, вышел Владыка, одетый в обычный подрясник, телогреечка на нем такая простая была (душегрейка, как потом оказалось, называл ее Владыка), и очень непринужденно и бодро для своих лет (ему было тогда уже за 70) поднялся по ступенькам в беседку, подошел к Степану Павловичу, благословил его, благословил меня и началась беседа. Но я настолько волновался и переживал при этой первой встрече, что все мои вопросы сразу вылетели у меня из головы. И сейчас уже не помню, о чем у нас был разговор, но помню, меня поразил облик Владыки. С одной стороны, ощущалось его духовное величие, а с другой – это непонятная для меня простота. Но более всего я был поражен тем, что уже прощаясь с нами, Владыка сказал мне: «Ну, а ты заходи ко мне один раз в месяц и будем беседовать о целях в жизни».

Итак, раз в месяц я имел счастливую возможность бывать у Владыки и беседовать с ним на разные темы. Помню, сразу он задал мне такой вопрос – люблю ли я читать, и что я читал. И, к моему стыду, я вынужден был признаться, что читал я, как и вся, в основном, тогдашняя молодежь, очень мало и только то, что нам преподавали по школьной программе. И я был поражен той большой библиотекой, которую имел владыка Иосиф. Он показывал мне свои книги и с любовью рассказывал о каждой из них. И рассказывал не только о святоотеческих творениях, но также с теплотой отзывался и о таких светских авторах, как, например Достоевский, Оноре-де-Бальзак. Впоследствии он часто воспроизводил по памяти и Великого Инквизитора, и Алешу Карамазова, чуть ли не дословно цитировал целые главы из «Шагреневой кожи». Он говорил, что любит хорошую классическую литературу. И поэтому, одним из первых вопросов приходившему к Владыке человеку был вопрос: «Любите ли вы читать и что вы прочли?» И если Владыка убеждался, что перед ним человек, любящий чтение, то этот человек становился для него особенно интересен. (Я не говорю здесь о том, что он предпочитал одного человека другому. Для таких святых людей, как владыка Иосиф, нет интересных и неинтересных людей. Для них все равны и они с одинаковой любовью относятся и к грешным, и к праведным. Я говорю о другом интересе: здесь проявлялся интерес собеседника, который может не только что-то рассказать, но и услышать полезное от другого человека).

Но прежде всего Владыка, конечно, ежедневно читал Священное писание, толкование к Священному Писанию. Очень любил святоотеческие труды, жития Святых всегда читал с большим интересом и очень хорошо знал их.

Впоследствии, после окончания средней школы, когда Господь судил мне недолгое время перед уходом в армию жить у Владыки в доме, я имел возможность подходить к книжному шкафу и брать эти книги для чтения. Надо сказать, что Владыка очень ревно-стно оберегал книги и требовал к ним такого же благоговейного отношения от каждого, кто брал их читать.

Я очень любил слушать проповеди Владыки. Я заслушивался ими. И как бы проповедь его не была продолжительна (а Владыка говорил продолжительные проповеди), она никогда не утомляла. Настолько проповедь была образная, красочная, что, слушая его, невольно как бы уходишь в то время, к тем людям, о которых Владыка вел речь: будь то повествование о жизни какого-нибудь святого, или рассказ на Евангельскую тему. Владыка от природы обладал колоссальной памятью, и сам он неоднократно говорил, что ему достаточно прочитать что-либо один раз, чтобы пересказать чуть ли не слово в слово. И несмотря на то, что он дожил до солидного возраста, он очень хорошо помнил творения Иоанна Златоустого, Василия Великого, знал очень многие жития Святых – просто наи-зусть мог их пересказывать. И меня поражало то, что имея этот огромный багаж, Владыка начинал готовиться к проповеди за неделю. Я удивлялся и думал: «Зачем такому все-знающему человеку так тщательно готовиться к проповеди?!» А он – в понедельник, на-пример, начинается новая неделя, – подходит к своему книжному шкафу, который стоял у него в келье, там же стоял большой стол, обтянутый зеленым сукном и стояла старин-ная-старинная настольная лампа, тоже зеленая. Владыка погружался в старинное, но очень простое кресло с подлокотниками, надевал очки и мы уже знали, что часа два, не меньше, он будет заниматься чтением, от чего оторвать его в это время будет невозможно. Эта любовь к чтению была присуща Владыке до конца его дней.

Кроме чтения, Владыка очень любил слушать классическую музыку, у него была солидная коллекция пластинок. Чаще он слушал оперы и любимым его композитором был Джузеппе Верди.

Я никогда не видел Владыку праздно отдыхающим. Если он садился отдохнуть, то брал в руки книгу. В кабинете Владыки, прямо у него на столе стоял аналойчик и лежал маленький епитрахиль. И бывало, проходя мимо его кабинета, дверь которого была все-гда открыта, невольно посмотришь: как там Владыка? Смотришь – он читает. Через некоторое время проходишь – он уже стоит, молится. Еще через час посмотришь – Владыка сидит за письменным столом и что-то пишет. Его отдых совершался в делании.

В силу того, что Владыка очень много знал и прожил большую и сложную жизнь, у него всегда было желание – написать, отобразить все это на бумаге. Но потом сам он неоднократно признавался, что всякая попытка, которую он предпринимал, всегда заканчивалась неудачно. «Нет, – говорил он, – я все-таки писать не могу!» И Владыка старался нам, подросткам тогда еще, больше рассказывать, и при этом говорил: «А вдруг кто-нибудь из вас впоследствии сможет все это вот так красиво написать?» Но, к сожалению, ни я, ни те, кто был рядом с Владыкой, ничего не смогли написать так, как хотел бы это видеть сам Владыка.

Очень красочно он рассказывал различные случаи из своего детства, и для меня его рассказы остались незабываемыми. И не только для меня. Владыка на многих молодых людей (а вокруг владыки Иосифа всегда было много молодежи) производил неизгладимое впечатление. Каждый, наверное, получил от Владыки особое зерно, которое он смог не только бросить в наше сердце, но постарался зажечь это сердце, чтобы оно послужило благодатной почвой для возрастания этого зерна. Все молодые люди были им как-то по-особому обласканы и согреты.

Некоторые моменты из пережитого он впоследствии иногда высказывал даже в проповедях. Тогда он, вспоминая, говорил, как приехал сюда, в наш город, как его здесь поначалу воинственно встретили, а он полюбил этот город и всех его жителей – верующих и не верующих. И как в дальнейшем эти верующие люди стали относиться к нему не только как к своему пастырю, но прежде всего, как к отцу. Именно, как к отцу. Калитка его дома не закрывалась, и если он был дома, а не в поездке по епархии, всегда с раннего утра и до вечера народ шел к Владыке с различными проблемами и делами. И мне посчастливилось в какой-то степени ему при этом помогать – я был за привратника и открывал калитку. Владыка иногда шутил: «Если сумка есть – пускай! А если сумки нет – ну, там сам смотри по ходу!» Но, конечно, я пускал к Владыке всех – и с сумками, и без сумок. И приходилось иногда обращать внимание на лица людей. Бывало, приходил к Владыке человек удрученный, озабоченный. Но не было человека, который ушел бы от него не услышанным, которому Владыка не дал бы какой-то отеческий совет, наставление. Люди преображались. И хотя не всегда Владыка отвечал в открытой форме, и человек не сразу мог понять значение и глубину его ответа, но по прошествии времени сказанное Владыкой находило претворение в жизни человека. И таких людей, которые ехали к Владыке из различных областей, было сотни и сотни.

У Владыки было очень много знакомых, живущих в России, с которыми он имел переписку, и которые нередко тоже приезжали к нему в Алма-Ату за советом и наставлением. Не только миряне приезжали к Владыке, но и священники из других епархий, и ар-хиереи. Очень многие из духовенства хотели бы служить под его омофором, но это было в такое время, когда назначение священника на приход зависело не только от правящего архиерея, но и от гражданской власти.

Итак, раз в месяц я продолжал приходить к Владыке и с ним беседовать. Беседы наши были недолгими, они продолжались не более 20–30 минут. Во-первых, Владыка был очень занят, а во-вторых – время было не такое, чтобы открыто работать с молодыми людьми. Я тогда уже понимал, что Владыка был на острие, и его дом не оставляли без внимания ни Совет по делам религии, не иные организации. И с ним неоднократно проводились беседы о том, что: «Ладно, там старушки ходят к Вам, это их дело, но молодежь Вы не трогайте. Молодежь должна идти светлым путем, держать курс к победе коммунизма». Но владыка Иосиф не придерживался этих инструкций, а всегда привлекал к себе молодежь, и давал ей возможность не только в храме с ним общаться, но уделял ей время и у себя дома.

После 10-го класса проблема – кем мне быть – передо мной встала уже реально. И я для себя решил, что буду или военным человеком, или церковнослужителем. И Владыка, наверное, для того, чтобы я мог уже до конца определиться, благословил меня идти в армию. Вначале я не понимал, почему он дал мне такое благословение и принял его с некоторым сопротивлением в душе, я считал, что два года будет у меня потеряны. И когда я в последний день перед уходом в армию пришел проститься с Владыкой, как сейчас помню, – он вышел из своей кельи в маленький коридорчик, и, благословляя двумя руками по-архиерейски, так очень ласково, очень добро посмотрел на меня и сказал: «Бог тебя благословит! Знай и помни, что покров Царицы Небесной будет над тобой эти два года, и не переживай, все будет хорошо».

Я принял это благословение, простился с Владыкой и на следующий день уехал. Естественно, вырванный из домашних условий и попавший в такую обстановку, (я служил на Байконуре в Ленинске, где кругом степи и степи), и рядом нет ни родителей, ни близких людей, которые могли бы в трудную минуту тебя поддержать, я, в самых сложных ситуациях, всегда вспоминал слова владыки Иосифа. И сейчас, когда прошло уже 30 лет со времени окончания мною военной службы, я могу твердо сказать, что покров Царицы Небесной по молитвам владыки Иосифа, действительно пребывал со мной. И это реально ощущалось в жизни, потому что порой было тяжело до невыносимости, и тем не менее, все сложные ситуации всегда разрешались благополучно. Вот даже такой простой пример: моя служба в армии проходила как раз в то время, когда отмечалось 100-летие со дня рождения Ленина и в связи с этим в комсомол принимали повально всех, и без разговоров. Вся армейская часть принимает соцобязательства 100-процентного вступления в комсомол. А я-то – сержант Советской армии и – не комсомолец! Это – парадокс. Об этом узнало командование, меня сразу приглашают на соответствующую проработку и я чувствую, что деваться мне некуда. А незадолго до этого у меня нашли серебряный медальон с изображением Матери Божией и преподобного Серафима Саровского, и сразу стали обвинять меня в принадлежности к баптизму, хотя я долго и упорно доказывал, что я – православный. Да еще насторожились, что письма в армию мне «Дедушка» какой-то пишет (письма в ракетных частях, где я служил, всегда проверяли, а писал мне регулярно владыка Иосиф, подписываясь «Дедушка»). И сам командир части у меня спрашивает: «Ну, понятно, ты – верующий человек. А что у тебя там еще за дед?» – «Да он, – говорю, – тоже в церкви служит». – «И дед у тебя в церкви служит! Ладно уж, оставайся как есть». Я не знаю, как они провели там по документам 100-процентную комсомольскую повинность, но меня вступать в комсомол не заставили. В этом проявилась милость Божия ко мне, не по моим заслугам, конечно, а по молитвам владыки Иосифа. И по его молитвам после двух лет жизни в очень непростых условиях, вдали от людей, от населенных пунктов, во мне не погасла вера и укрепилось желание по окончании военной службы посвятить всего себя на служение Церкви.

В 1971 году я пришел с армии. Владыка благословил меня устроиться на работу, а жить у него в доме. И полгода, до поступления в Семинарию, я у него прожил. В 8 часов утра мне надо было быть на работе. Владыка будил меня в половине седьмого и через пятнадцать минут на столе уже стоял завтрак, приготовленный для меня Владыкой. Я завтракал и отправлялся на работу. В половине шестого вечера я возвращался с работы и на столе всегда стоял горячий ужин. Это Владыка напоминал тете Шуре: «Тетя Шура, помните, что Валера должен с работы прийти, всегда оставляйте ему на плите горячий ужин». У него вообще забота была о человеке удивительная, которую мы тогда по на-стоящему не могли еще оценить. А сейчас, когда вспоминаешь это, мурашки по телу бегут. Представьте себе: сам Митрополит утром раненько встает для того, чтобы разбудить, чтобы накормить, чтобы проводить на работу простого мальчика. «У меня, – говорил Владыка, – трапезная имени 8-го марта, работает круглосуточно». Почему 8-го марта? Потому, что там, в основном, не женщины готовили, а сам Владыка. И действительно, кто бы, когда бы к Владыке не приехал – будь то священник, или мирской человек, всегда двери его дома были открыты. И человек, ехавший к Владыке, никогда не ломал себе голову над тем, где ему в Алма-Ате остановиться. Все знали, что можно сразу ехать к Владыке, в любое время дня и ночи. И если человек приезжал ночью, Владыка сам к нему выходил и, преподав благословение, предлагал привести себя с дороги в порядок, а сам стремглав шел в свою маленькую кухню и готовил для него ужин. Потом сам стелил постель и, напоив гостя чаем, укладывал его отдыхать. А утром предупредит свою канцелярию, чтобы возле этой комнаты ходили тихо – здесь человек с дороги отдыхает. Так он мог, выполняя заповедь Христа – «кто больше, взлежащий или служащий?» послужить каждому человеку. Он отдавал на это служение всего себя, и не просто по букве, а с любовью исполнял слово Господне. Он хотел каждому послужить и этот каждый чувствовал, что именно к нему у Владыки не просто общечеловеческое отношение, а личная любовь, что вот именно его Владыка любит, уважает. Это чувство возникало потому, что в этот момент исполненная любовью душа Владыки была отдана именно тому человеку, которому он служил. И каждый человек, соприкоснувшийся с Владыкой, мог сказать, что Владыка отдает ему часть самого себя. Каждого он мог вместить в своем любящем архипастырском сердце, и каждый мог найти для себя в этом сердце теплый уголок.

Владыка заботился не только о тех людях, которые находятся рядом с ним, но переживал за каждого человека, с которым встречался в своей жизни. Взять, например, такой момент. Владыка – митрополит всего Казахстана, у него ежедневно одних только посетителей и телефонных звонков множество, у него текущие дела, большая переписка: с Патриархией, с духовенством, с различными инстанциями, и, тем не менее, он находил возможность писать письма множеству своих знакомых, и студентам Духовной Семинарии. И я не знаю ни одного студента Семинарии или Академии, посланных Владыкой на учебу, который не имел бы сейчас пачку писем, полученных им от Владыки. Владыка писал регулярно. И, получавший его письма, не только видел то, что Владыка о нем не забывает, но чувствовал и молитвенную его поддержку. Письма Владыка часто писал очень своеобразно, наперекосяк, а не как обычно пишут – ровно и красиво. Он начинал писать с одного угла листа, потом уходил в бок, затем возвращался обратно и заканчивал, перевернув лист на другую сторону, в противоположном его углу. Поскольку в то время за перепиской духовных лиц тщательно наблюдали, то Владыка писал небольшие, простые письма, но, бывало, вкладывал в них глубокое содержание и даже некоторые свои пророчества, если то было на данный момент необходимо.

Владыка берег всех тех, кто находился рядом с ним от «недремлющего ока» КГБ и других «наблюдательных» служб. Я после армии собирался поступать в Духовную Семинарию, и, чтобы не возникло препятствий со стороны этих служб, Владыка старался лишний раз меня нигде не показывать. Он не брал меня на свои службы и не разрешал самому приходить в собор. Я этого тогда не понимал и немного обижался на Владыку. Он говорил: «Вот здесь, в моей Крестовой церкви молитесь». И мы с его келейником иеродиаконом Вячеславом, как могли, совершали Всенощное бдение. Впоследствии я узнал, что списки всех поступающих в семинарию проходили тщательную проверку и Владыка для моего же блага не хотел, чтобы мое имя было где-то «засвечено». Сам Владыка в Крестовой церкви совершал Божественную Литургию почти каждую субботу. Совершал он ее священническим чином, отец Вячеслав в качестве иеродиакона произносил ектеньи, а я, многогрешный, был за чтеца и певца.

Так же Владыка старался убирать от наших глаз свои встречи с уполномоченным. Иногда он говорил, что «ко мне сегодня «домик» приезжает», т. е. уполномоченный из «Дома правительства». Такие встречи обычно проходили за бутылочкой французского коньяка и коробкой конфет. Но о чем беседовали Владыка с Вохмениным нам было не известно.

Было у меня в жизни несколько таких дивных случаев, которые другим могут показаться совпадением, но вижу в них действие прозорливости митрополита Иосифа. Я учился уже в 3 классе Духовной Семинарии и на зимних каникулах, вместе с другими студентами, гостил у Владыки. И вот, когда мы в последний день перед нашим отъездом в Сергиев Посад стали подходить к Владыке и получать благословение, он каждому из нас давал небольшое наставление, буквально несколько слов. И когда я подошел к нему, он говорит: «Ну, хорошо, встретимся, когда ты будешь учиться в Академии». Я, конечно, ничего против не мог ему возразить, но меня это как-то больно по сердцу резануло. «Ведь до Академии, – подумал я, – мне еще полтора года – надо закончить 3-й и 4-й классы Семинарии. Почему же Владыка, всегда приглашающий к себе на каникулы, вдруг отодвигает мой приезд на такое долгое время?» Недоумение мое разрешилось, когда по окончании 3-го класса Семинарии меня вызвал отец инспектор и объявил: «Ну, вот что, юноша, мы тут посовещались и решили кооптировать вас на 1-й курс Академии. Вы сейчас идите в библиотеку, берите учебники за 4-й класс и осенью будете сдавать экзамены». И вот, так получилось, что в 4-м классе я не учился, а поехал на летние каникулы уже как студент, состоящий в списках 1-го курса Духовной Академии.

И другой был не менее замечательный случай. Уже учась в Академии, я так же, в числе нескольких других студентов гостил на зимних каникулах у Владыки. И вот, утром общий завтрак. Владыка сидит во главе стола, завтракает вместе с нами, что-то рассказывает, мы внимательно слушаем и вдруг неожиданно говорит: «Мне сегодня сон приснился: я Пете рясу одевал! Петя, после завтрака рясу тебе подарим!»

Закончился завтрак, мы заходим в гостиную, Владыка подходит к своему шкафчику, где у него находились подрясники и рясы, достает рясу и одевает на Петю. Но Петя высокого роста и она ему коротка. Владыка походил-походил и говорит: «Нет, Петя, она тебе не подходит. Но длинней у меня нет, они все пошиты на меня. Давай, будем примерять на кого-нибудь другого». Нас было четыре человека и стали всем эту рясу примерять. Но она – кому велика, кому мала. Владыка одевает рясу на меня, и она как раз оказывается мне впору, за исключением полноты. И он говорит: «Ну, хорошо. Значит, тебе и будет эта ряса». И так я получил в подарок эту рясу. И вот что удивительно – среди всех, кто присутствовал при этой примерке, Господь мне первому судил принять священный сан. А потом уже все по очереди, кто мерил эту рясу, приняли священный сан.

Владыка однажды рассказывал нам об одном чудесном исцелении, которое произошло с ним, когда он был еще в сане иеродиакона. У него был очень сильный нарыв, фурункул в области шеи, который причинял страшную боль, из-за чего он не мог даже повернуть голову. Отец Иосиф пытался лечить нарыв, прикладывал мази, но ничего не помогало. Это происходило Великим постом, накануне Пасхи. Отцу Иосифу советовали воздержаться от служения, да и сам он сомневался, сможет ли отслужить Пасхальную службу. Но владыка Арсений благословил его служить. И вот, во время Божественной Литургии Господь его исцелил. Нарыв прорвался и отец Иосиф почувствовал облегчение. Рассказывая впоследствии этот случай, с ним происшедший, владыка Иосиф так же вспоминал и аналогичный случай, происшедший с преподобным Серафимом Саровским, и говорил: «Как Матерь Божия исцелила преподобного Серафима, так и Господь исцелил меня во время совершения Божественной Литургии».

У меня есть личный подарок владыки Иосифа мне. Когда я был посвящен в сан священника и приехал на служение в Алма-Ату, Владыка сказал: «Завтра приди ко мне, у меня есть одно священническое облачение, я хотел бы тебе его передать». Наутро (это было в субботу) я пришел к Владыке. Мы пили с ним вместе чай. И тогда я не мог подозревать, что это была моя последняя встреча и беседа с Владыкой. После чая он провел меня в комнатку, где находился шкаф с облачениями, достал оттуда сверток и отдал мне. Это было простое сатиновое облачение, в котором служило наше духовенство в послевоенные годы. Тогда это облачение считалось нарядным, красивым. Сегодня же такое облачение, наверное, и в сельском приходе не найдешь. Но оно дорого мне, я храню его, как реликвию и через этот дар усматриваю святительское благословение на мое пастырское служение.

Еще у меня хранится бесценная реликвия, святыня, которую Господь сподобил меня получить от Владыки. Это икона святаго праведнаго Симеона Верхотурского с частицей его мощей. Произошло это так. В 1975 году, будучи уже студентом 1 курса Академии я приехал к владыке Иосифу, чтобы взять благословение на брак. Он одобрил мое намерение и, узнав, что я являюсь иподиаконом у владыки Питирима, и что он тоже одобряет этот мой шаг, сказал: «Ну, что же, очень хорошо, тогда и рукополагайся». У меня было огромное желание получить сан диакона в Москве, а сан священника – от рук владыки Иосифа. Но он на это сказал: «Нет, мне легче будет устроить тебя здесь, если ты приедешь сюда священником. Пусть владыка Питирим тебя рукополагает и во диакона, и во священника. А после приезжай сюда, у нас освобождается приход в Каскелене, назначу тебя в Каскелен. И тебе за то, что ты приедешь сюда служить (а надо сказать, что редко кто возвращался в Казахстан после учебы в России), подарю икону праведного Симеона Верхотурского». Я знал, что у Владыки была икона этого святого. Он очень часто молился праведному Симеону и говорил: «Он сам был мужичок и мужичкам помогает». И у Владыки был такой обычай – в особо трудные жизненные моменты он писал такую записочку-послание Симеону Верхотурскому, клал это послание за его икону и молился. Молился горячо, усердно, стоя на коленях перед его иконой. И буквально через несколько дней та проблема, о которой молился Владыка, находила благополучное разрешение.

И вот, я приехал в Алма-Ату, и Владыка через некоторое время вызывает меня и говорит: «Знаешь, мы здесь немножко переиграли ситуацию. Не в Каскелене будешь служить, а мы тебя назначаем в Собор». Я говорю: «Владыка, благословите, я согласен на любое место, куда ни пошлете». А про икону он молчит, и я тоже не напоминаю.

25 августа 1975 года я получил назначение в Никольский собор, а буквально через 10 дней, 4 сентября Владыки не стало. Тогда я понял, что святой Симеон так близок был владыке Иосифу, что он, помня свое обещание и предчувствуя свою близкую кончину, все же не решился расстаться с его иконой до конца своих дней.

Владыка умер. Приехал владыка Варфоломей, совершилось погребение. Мы сидели на первой поминальной трапезе в доме на Минина. Во главе стола – владыка Варфоломей, а я, как самый младший из священников, сидел самым крайним. И вдруг владыка Варфоломей обращается ко всем: «Братья! Может быть у владыки Иосифа были какие-то завещания, поручения, обещания вам? Вы мне скажите и все это надо будет сейчас каким-то образом выполнить». И тогда я отважился и сказал: «Владыка, простите меня Христа ради, но в Крестовой церкви висит икона праведного Симеона Верхотурского, чудотворная, с частицей мощей, эта икона была обещана мне владыкой Иосифом вот по такому-то случаю, и тому есть свидетели».

Закончилась трапеза, владыка Варфоломей заходит со мной в Крестовую церковь, снимает со стены икону и ею меня, как от рук самого владыки Иосифа, благословил. И с того дня в течении уже многих лет эта икона находится со мной.

Можно много вспоминать и говорить об этом человеке, и единственное, что утешает, успокаивает и поддерживает нас, это то, что есть вера. И, несмотря на то, что Владыки нет сегодня рядом с нами физически, он всегда рядом с нами духовно и своим молит-венным предстательством постоянно заботится, покрывает, и защищает всех нас.

В 1966 году я приехал Алма-Ату и устроился петь в хоре Никольского собора. Пел два года. Потом Владыка Иосиф предложил мне рукополагаться во диакона и 21 июля 1968 года, в праздник Казанской иконы Божией Матери, в Никольском соборе, он меня рукоположил.

В это время Владыка по епархии ездил редко, он был уже в преклонном возрасте. А здесь любил ездить в Казанскую церковь, на 1-й Алма-Ате служить в Покровской церкви, особенно в Пасхальные и Рождественские дни.

Владыка относился ко мне с любовью, и я его очень любил. Он старец был, а я тогда был еще молодой. На службах я его все время выводил. Тяжеловато ему было служить. Придет утром, скажет: «Отец Иоанн, сегодня меня покрепче держи!» Я его под руку. Он выходил с дикирями-трикирями, или на каждение, когда «исполла эти деспота» поют, я его всегда придерживаю. Один раз он говорит: «Отец Иоанн, я тебе уже надоел». А я с таким вниманием, с таким наслаждением служил с ним, я говорю: «Владыка, что Вы, я с Вами, как с родным отцом!» Он меня обнял: «Ой, спаси тебя Господи!» Он приезжал в собор всегда в хорошем настроении, никогда не ругался: «Все по-хорошему – так всегда говорил – все по-хорошему». «Отец Гусев – он называл меня – иди сюда, отец Гусев!» Служить с ним было всегда легко, служил он тоже с настроением. И мы возле него с настроением служили, никакого шума, в благоговении служба проходила. Старец, как говорится, был еще тех, прошлых лет. Скромный такой был, мудрый. Хор тогда был очень хороший, выходишь поминать на солею о здравии или за упокой, стоишь, и как на воздух поднимаешься.

В алтаре во время службы он усердно молился, во время чтения Великого Покаянного канона плакал. Молился он много. Я знаю, что он ночами не спал, молился. Он некоторое время уделял для отдыха днем, а ночами молился.

На службах здесь столько миру было! И Владыка всех благословлял. Сам благословлял каждого. Всенощная или Литургия кончается, он стоит на амвоне и все подходят к нему за благословением.

Владыка очень гостеприимный был. В праздники после службы он всех нас сажает в ЗИМ и везет к себе на обед. Отец Стефан, я, отец Борис, Серафим Петрович и Вася – иподиаконы. Пообедаем, Владыка открывает комод, а там конфеты всякие-разные. «Подходите сюда отмечаться» – говорит. Вот мы подходим, он берет пригоршнями конфеты: «Отец Иоанн, давай карман подставляй!» Я подставляю. «Давай второй!» Поставляю. «Да там у тебя такой взвод (у меня 11 детей было), давай шапку!» Насыпает: «Вот, теперь хорошо». Без гостинца он никого не отпускал. Батюшки с областей приезжают – то же самое, всех угостит, накормит, все честь по чести, и тогда только отправит.

Бывало, что со своими проблемами придешь к Владыке, побеседуешь с ним, и от него на воздухе летишь! Такой благодатный был. Всегда давал мудрый совет. С 1972 года я был один диакон в соборе и однажды сказал ему вечерком: «Владыка, давайте кого-нибудь рукоположим во второго диакона». Он: «Ой, отец Иоанн, дорогой, служи, служи, молись. Некого пока что, некого». В алтаре у нас мало было священнослужителей. Владыка специально больше не ставил, чтобы не создавать раздоров.

У меня был такой момент. Сынок упал и распорол гвоздем лоб. Я повез его в больницу зашивать рану. Была суббота и в соборе службу начали без диакона. Владыка сам на кафедре Великую ектению говорил. Я привез сына домой и сразу же на такси поехал в собор. Облачился быстро и вышел. Владыка увидел меня, обрадовался. Я пошел, совершил каждение храма. После входа «Свете Тихий…» Владыка зашел в алтарь и там спросил: «Что случилось?» Я рассказал. «Как сына зовут?» – «Илюша». Он: «Все будет хорошо». Владыка помолился и у ребенка в считанные дни все зажило.

В проповедях Владыка часто юродствовал. Некоторые он предсказывал времена. Когда в 1973 году ожидали селевого потока, Владыка много молился и сказал: «Нет, этого не будет. Все пройдет благополучно, Господь сохранит». Взрывали тогда горы, плотину строили и все благополучно завершилось. И когда китайцы поднялись, он тоже сказал: «Рано еще, рано, да, да, да! Еще рановато, не пришло время, не пришло. Это только испытание». Такие предсказания его были.

Еще сказал, что собор наш Никольский устоит до Второго пришествия. Это я слышал сам. Почему он так говорил? Он призывал в проповеди не метаться, не переезжать из одного города в другой, не искать чего-то, а молиться, молиться – это главное. «Никольский собор, – сказал он, – будет стоять до Второго пришествия». Так что будем молиться, и владыку Иосифа вспоминать.

В то время, когда владыка Иосиф служил на Алма-Атинской кафедре, я жил в г. Усть-Каменогорске и много был о Владыке наслышан. А в 1971 году я познакомился с ним через протоиерея Иоанна Лопатина, который служил в Алма-Ате, в Покровской церкви. Так случилось, что отец Иоанн остался в церкви один, без второго священника и стал просить у владыки Иосифа помощника себе. А Владыка говорит: «Я что тебе из глины слеплю, что ли, и дам? Нет у меня, давай кандидата». И отец Иоанн, знавший меня еще с детства, предложил ему: «Там в Усть-Каменогорске есть кандидатура». И вызвал меня в Алма-Ату телеграммой на Страстной седмице в 1971 году.

Я приехал. Пришли мы с отцом Иоанном к Владыке, он нас принял, расспросил меня о семье, о работе и задает мне вопрос: «Ну, а ты как, не против пойти в священники?» «Если, – говорю, – нужно, я пойду». Он: «Нужно, нужно… Спрашиваешь, нужно… Тут перебиваешься – нет никого, сколько приходов стоит без священника, а ты спрашиваешь – нужно!» Он благословил и велел прийти к нему через два дня.

Через два дня мы с отцом Иоанном снова пришли к Владыке и он велел нам отправляться к уполномоченному Вохменину. Пришли мы к уполномоченному, но он мне категорически отказал. «Ты, – говорит, – на предприятии им. Ленина работаешь, предприятие коммунистического труда, с 25-ю странами мира контактирует! И ты оттуда пойдешь в священники? Нет, нет! Если я пропущу тебя, меня с работы снимут. Езжай в Усть-Каменогорск и работай!»

От уполномоченного мы поехали обратно к Владыке. Владыка, ни о чем нас не спрашивая: «Ты слышал, – говорит, – что тебе сказали?» – «Слышал». – «Вот… тебе препятствует твоя работа. Тебе понятно?» – «Да, – говорю, – понятно». «Ну, вот, надо переменить работу». – «Хорошо, я так и сделаю».

Я приехал в Усть-Каменогорск, уволился, переехал в г. Каскелен Алма-Атинской области и стал служить псаломщиком. Два месяца прослужил, Владыка меня вызывает, телеграмму мне дает из Алма-Аты в Каскелен. Но телеграмму я не получил, и Владыка прислал за мной своего келейника. Приезжаю к вечерней. Владыка: «Почему не приехал?» – «Владыка, – отвечаю, – я не знал». – «Да, ты не знал… Телеграмма на почте лежит под стеклом. Они тебя не нашли, положили и успокоились» – все знал, где и как. «Завтра будем посвящать тебя в диакона. Готовься, ищи подрясник».

Утром я приехал, был праздник преподобного Серафима Саровского, Владыка рукоположил меня во диакона, и опять говорит: «Готовься, будем мы тебя завтра во иерея посвящать». И на Ильин день посвятил меня во иерея, и направил служить в поселок Узун-Агач. Это было в 1972 году. Я, конечно, засмущался – как же я буду служить один – сорокоуст не прошел, знаний у меня нет, ни одной службы самостоятельно не совершал. А Владыка: «Езжай, и все. В субботу служи всенощное бдение, а в воскресенье – Литургию».

Приехал домой, посмотрел богослужебные книги, ничего не понял. Поехал к отцу Сергию в Каскелен – подскажи! Тот со мной позанимался, всю вечерню рассказал, всю утреню, но пока я ехал домой, все забыл.

Приезжаю в Узун-Агач, иду в церковь, готовлюсь служить. На клиросе две Кати-неграмотные, да старушка Кирилловна. Облачился, думаю, с чего начинать? Открыл служебник, книги, смотрю: мне все ясно, все понятно. А ведь до этого открывал и не понимал ничего. И тогда я догадался, что по молитвам владыки Иосифа Господь открыл мне разум – я все понимаю, будто я уже когда-то служил. И первую службу я прослужил, не сделав ни одной ошибки. Певчие очень удивились, а я говорю: «Это по молитвам владыки Иосифа, он из Алма-Аты нами управляет». Так я начал служить.

Однажды такой случай произошел. Просфоры на Литургию принесли сухие-пресухие. Служить на них по правилам нельзя. Но других нет, а служить надо. Я думал-думал, сомневался, но все-таки начал совершать проскомидию. И когда стал резать копием просфору, ручка у копия отвалилась. Я стою в раздумье, не знаю, что дальше делать? Без копия служить нельзя и службу оставлять тоже нельзя. Певчие собрались: «Давай возглас!» А я еще и проскомидию не совершил. Так около часа я размышлял, потом взял нож и ножом начал совершать проскомидию, обрезать Агнца. И в это время забегает в алтарь Коля Темирбаев. (Он из армии пришел и у Владыки находился). Владыка утром его будит: «Одевайся, – говорит, – быстро, беги в Узун-Агач, скажи отцу Геннадию: какие есть просфоры, пусть на них и служит!» «И я, – говорит Коля, – соскочил, бегом на автовокзал и вот, приехал сюда». Я здесь совершал проскомидию, сомневался, а Владыка Иосиф видел, что у меня в алтаре происходит и послал Колю, чтобы меня вывести из тупика.

Еще о митрополите Иосифе у меня сохранились такие воспоминания.

Владыка говорил: «Отец Геннадий, пять, пять (показывает пять пальцев) пять неминуемых смертей было у меня. А таких – двадцать пять, бессчетных смертей».

В Усть-Каменогорске у моей знакомой, Елизаветы Андреевны, дочь отравилась уксусной эссенцией. И она просит меня взять благословение у Владыки и отпеть дочь. Владыка спрашивает: «Кто ее заставил?» «Сама» – отвечаю. «Кто ей налил эссенцию в стакан?» Я говорю: «Сама». – «Кто пить заставлял?» – «Сама». – «Сама, сама, сама убийца. Самоубийц мы не отпеваем». Вот и все. И на этом кончилось.

Когда я служил первый год в Узун-Агаче, у меня много вопросов возникало и духовных, и по семейным делам, и с этими вопросами я приезжал к Владыке. Он меня посадит на стул, сам взад-вперед ходит и мои вопросы сам мне задает, и сам же на них отвечает. Когда переберет все, что я помню (что я забыл, он тоже не скажет), спрашивает: «Ну, что там у тебя, отец Геннадий, еще есть какой вопрос?» – «Да, – отвечаю, – какой-то еще был». «Не торопись, вспомни, вспомни». И вот, я начинаю вспоминать, а он сам уже говорит. Как только мне на память что приходит, он видит все и сразу отвечает.

Однажды меня такой случай поразил. Я приехал к Владыке просить Библию. Привезли Библии из Москвы, а в то время Библию было очень трудно достать. И вот, Владыка говорит: «Не дам тебе Библию, у тебя там есть церковная, ее и читай. Дома, в тумбочке, на верхней полочке, справа, у тебя Библия стоит в желтом переплете, чего тебе еще надо?» Она точно стояла там, я принес ее из церкви домой, в тумбочку поставил и кое-когда почитывал. (А в моей комнате Владыка никогда не был). Но мне очень хотелось иметь свою собственную.

У Владыки в углу кельи стояла икона святителя Николая. Владыка в этот момент лицом к иконе повернулся, а я боком сидел. И я взмолился, мысленно святителя Николая прошу: «Святитель Николай, помоги, чтобы Владыка дал мне Библию!» И Владыка мгновенно, как винт, повернулся, руки поднял, загородил икону: «Не проси! Не проси святителя Николая! Не утруждай угодника Божия! Сами этот вопрос решим! Что ты по такому пустяку обращаешься?!» Меня это поразило, я чуть со стула не упал. «Езжай – говорит, – в епархию, проси у Валентины Павловны». Сам скорее туда позвонил: «Дайте ему». Я приезжаю, Валентина Павловна говорит: «Ну что, выклянчил у Святителя Николая? На вот, приготовили тебе Библию, бери». Я взял Библию и радости не было конца.

Отец моей супруги протоиерей Павел Либов много лет прослужил в Алма-Ате, в храме Казанской иконы Божией Матери. Последние годы был настоятелем этого храма. В 1970 году он уже был очень слабым и в день престольного праздника по болезни служить не мог, а лежал дома в тяжелом состоянии. В Казанской церкви служил в этот день владыка Иосиф. И когда после Литургии стали возглашать многолетие Патриарху, Архипастырю, «настоятелю святаго храма сего…», в этот момент Владыка, стоя с крестом на амвоне, сказал негромко: «А настоятелю сейчас в самую пору пропеть: «Вечная память…» В этот день отец Павел скончался.

Что мне больше всего нравилось во владыке Иосифе? То, что он такой скромный был, такой простой, доступный. Любил молодежь, в отеческом смысле. Однажды в день памяти Святителя Николая он повез нас в Талгар (там был престольный праздник) – набил в свой ЗИМ – 13 человек молодежи вместе с иподиаконами и сам уместился в уголке. Когда привез обратно, он всех нас развез по домам, а потом только сам домой поехал. И я знаю, он всегда так поступал.

О владыке Иосифе у меня остались особые воспоминания. При нем я стал уже сознательно, по-взрослому ходить в храм. (Прежде я просто приходил с мамой). Его слова, его проповеди были для меня духовным кормилом, потому что в то время скудной была у нас церковная проповедь, только Владыка и говорил. Если священники говорили, то чаще по писанному, просто прочитывали и все. И мы не слышали хорошей проповеди в то время.

Владыка проповедовал почти всегда, каждую свою службу. За Всенощным бдением всегда говорил слово. Он обычно выходил после шестопсалмия, и мы, конечно, ждали его проповеди. Или после Евангелия на Литургии говорил. Иной раз Владыка не выйдет на проповедь. Мы только вздохнем – все ждут же. Мне казалось, что все ждут, потому, что я сам очень ждал. Проповеди его для нас были слова живые, как бы направляющие нас по жизни, подкрепляющие нас. Я на заводе в то время работал, и, бывало, заранее работу свою выполнял, и убегал с работы чуть пораньше, чтобы успеть на службу. А службы архиерейские продолжительные были. Стоишь допоздна и как будто ты не работал весь день, идешь домой с такой легкостью! Поэтому, когда Владыка по каким-то обстоятельствам не был в храме, то это было для нас очень ощутимо.

Лично с Владыкой я никогда не беседовал, но было так: я иду с ранней обедни, а он едет на ЗИМе к поздней, и встречаемся мы на перекрестке улиц Шевченко и Космонавтов. Встречаемся, я делаю поклон, руки складываю для благословения. Он благословляет из машины, и оттуда такая теплая, горячая волна, такая радостная охватывает меня от его благословения! Потом как-то однажды Владыку встречали на Троицу – коврик был сделан из цветов, дорога устлана цветами, Владыка у ворот вышел из машины и пешком до крыльца шел, народ благословлял. А я стоял у входа и сделал ему поясной поклон, но прикрыто – шляпу свою специально уронил, и сделал вид будто я ее поднимаю. А сам ему поклонился. А он так на меня посмотрел, как будто все это прочитал, мое сокровенное. Вот такие наши коротенькие встречи.

Потом, однажды он сидел на амвоне в своем кресле архиерейском и благословлял паству на грядущий подвиг Великого поста. Я тоже подошел, и он дал мне Панагию поцеловать. И так мне в душу запала эта Панагия! И вот, по милости Божией я служу уже больше 20-и лет и почти все время в храме Божией Матери. В Казанской церкви сначала служил, теперь – в Покровской.

Мои родственники 8 марта пошли к Владыке домой поговорить о своих нуждах. Пришли, а Владыка забегал: «Ой, мои дорогие, да мои женщины! Сегодня же ваш день! –сам на стол ставит, – как же! Женский день 8 марта!» Такой он был очень острый на язык. Почему он их ублажал? Их, духовных людей, не всегда поймешь, почему они себя так ведут, они же немножко юродствуют.

На могилке его мы чувствуем особую теплоту, от этой могилки нашей родной. В наших нуждах мы ничтоже сумняшеся идем туда помолиться. Когда нам очень трудно, так мы заказываем обедню за нашего Владыку, чтобы он помолился за нас больше, чем мы за него. Как-то и сердце успокаивается в надежде на Бога, и по его молитвам Господь нас хранит и все устраивает во благо и ко спасению.

К владыке Иосифу меня привела моя тетя, когда мне было 18 лет. Он обрадовался моему приходу – тогда молодежи мало ходило в церковь. И началось наше знакомство – я приходил, мы беседовали на разные темы. Владыка оказал на меня большое влияние. Я обратил внимание на его старинное воспитание: он вел строгий образ жизни, во всем был скромен, просто одевался, питался. Это был человек высокой культуры, высокой духовности и очень мудрый. Обычно к архиереям на прием назначают время, а у него этого не было. К нему приходили разные люди в любое время – и днем, и вечером, и ночью. И он принимал, он никогда не устраивал для себя выходных дней. Приходили бабушки со своими невзгодами, со своими болезнями. «Ну, пойдемте, – скажет Владыка, – помолимся». Откроет свою маленькую церковь, зайдет: «Вот, у меня есть маслице с Афона». Помолится, масла даст. И по его молитвам получали облегчение, исцеления, и нравственные, и духовные. Он имел много любви, заботы о людях. Он всем уделял много внимания. Владыка вел подвижническую жизнь, он ночью молился. Он говорил: «При мне здесь ни землетрясения, ни потока не будет, ни китайцев не будет здесь».

Владыку Иосифа в Алма-Ате полюбили быстро. Именно полюбили. Он много служил, много проповедовал. Проповеди у него были особые. Он нигде не учился, не закончил никаких учебных заведений, просто от Господа был у него именно дар своеобразный. Готовясь к проповеди, он просил Бога чтобы Он ему помогал. Допустим, и Иоанн Златоуст, и Иоанн Кронштадтский просили Господа, чтобы Он Сам через них, как через орудие Свое, говорил слово к пастве. И владыка Иосиф так же молился, и тогда он говорил проповедь уже не от ума, а Духом. Так же и Апостолы. Они были не грамотные, но имели Духа. Почему их и выбрал Господь, чтобы они – неграмотные, силою Духа посрамили современных ученых. Митрополит Иосиф относился именно к такому разряду. Хотя проповеди его не все понимали. Как и священное Писание не все понимают. Здесь нужно иметь духовное состояние и веру, быть ближе к Богу. А со стороны слушать его чудно, непонятно. Своеобразным языком говорил и немного загадочно. Немножко мог обличить. Кто-то понимал, кто-то нет.

Митрополит Николай, тот был грамотным – закончил Академию. Митрополит Николай был более естественным, был богословским. А митрополит Иосиф – чтобы не открывать свою прозорливость, свою мудрость – немного юродствовал, как бы скрадывал. Кто не знал его – ну, старичок веселый такой, а на самом деле он был очень высокого духа, и свою прозорливость он облекал в некоторое юродство. Сейчас, у современных духовников, все более от ума получается. А владыка Иосиф, он именно силой Духа, силой любви все делал.

За что Владыку любили? За то, что именно был пастырь добрый и для своих овец он готов был отдать все, что можно. Они все такие были – митрополит Иосиф, митрополит Николай и архимандрит Исаакий, любвеобильные. Этим они и отличались. Первая запо-ведь – сначала возлюби Бога, вторая – ближних, всех, с кем мы живем. Вот они-то как раз исполнили заповеди Божии о любви. Для человека они готовы были умереть. И что их объединяло – прозорливость. Архимандрит Исаакий – он этого не скрывал. Он меньше был саном. А митрополиты – в то коммунистическое время на высоте были, чтобы врагов было меньше, чтобы больше можно было пользы принести, не каждому открывались. И владыка Иосиф чаще все на шутки переводил, на юродство. Среди его окружения были люди, вхожие к уполномоченному. Он это знал. Он старался больше молиться.

Владыке предлагали Патриаршество, он отказался: «Я не хочу у коммунистов быть на поводке». «Мне осталось, – говорил, – немного, зачем я буду на поводке, я так послужу». Вот такое он мне раза 3–4 говорил. Он свою версию им давал, но было так.

И владыка Иосиф много мне сказал о моей жизни, о священстве. Владыка меня рукополагал в Алма-Ате в начале 1974 года.

Вот еще прозорливость его когда проявлялась: тогда много кляуз писали на священников. И он, не читая писем, сразу говорил: «Это жги, это – клевещут. А на это надо ответить то-то, то-то». Это при мне было.

Под Актюбинском служил отец Стефан. Он был родом с Украины и просился, чтобы Владыка отпустил его на родину. Владыка отвечает: «Зря. Ты снова приедешь». – «Нет, не приеду». И отец Стефан уехал. Месяца через три приезжает: «Владыка, возьмите назад!» – «Ну, я же тебе говорил. Место твое тебя ждет». Снова на тот же приход вернул.

Владыка многим помогал. Он дал мне адрес одной старой монахини и после его смерти я ей помогал, пока она не умерла. Он говорил: «Нам нужно помогать старым монахиням». В Алма-Ате были две женщины болящие по телу, но высокой духовной жизни, подвижницы своеобразные. Владыка ездил поздно ночью, навещал их.

Владыка нес тяготы всех приходящих к нему людей. Он смирялся даже перед своим окружением, например, пред поваром. В субботу или в воскресенье она не приходила, он слова не говорил. Мы тогда приносили ему уже приготовленные обеды. Он приезжает в воскресенье со службы – я принесу ему горяченькое, свеженькое, он был рад, и с удовольствием кушал: «Вот видишь, – говорил, – Господь не оставляет меня». Сторож его Лаван выпивоха был страшенный. Он придет, выпьет рюмку-другую и уснет в сторожке. Мне ночевать приходилось там. Владыка говорит, бывало: «Приди, я просто не надеюсь на Лавана. Мне одному страшновато и скучновато». Я приду, он мне что-нибудь рассказывает. Владыка сам никого не выгонял. «Раз Господь попустил, я должен терпеть этого человека». И никому ни слова не говорил: «Ну, как Бог даст». Он монах был.

Владыка Иосиф рассказывал с амвона: «Когда я был еще мальчиком, я думал: «Как это ворон мог брать хлеб и носить его пророку Илии? Где ворон мог брать хлеб?» Конечно, написанному в Священном Писании надо верить безоговорочно, но мне было всего 17 лет, и меня посетили такие сомнения. Я размышлял над этим, находясь в Сергиевом Посаде, сидя на лавочке. Только что прошел дождь, лужицы кое-где на мостовой. И что же? Прямо перед моим носом шлепнулась булка хлеба! Упала прямо в лужу и обрызгала меня водой. Я сразу поднял голову – пролетела черная птица – галка или ворон, не знаю точно кто, но мне вещественное доказательство было предоставлено сразу в ответ на мои сомнения».

Когда владыка Иосиф был еще Петропавловским и приезжал в Алма-Ату, я помню такой эпизод: он сидел и кушал клубнику, а моя мама хлопотала у плиты, готовила ему чай. Владыка на маму посмотрел и говорит: «Марфа Константиновна, я буду Вас отпевать». Мама умерла 9 декабря 1972 года, Владыка ее отпевал.

Когда мы служили в Крестовой церкви, мы исповедовались у него и причащались. Эти службы – всенощные и Литургии, были неповторимыми. Чувствовалась молитва Владыки. Он много молился, потому что многие просили его молитв. Молился за тяжело больных. Мы с матушкой Ольгой, ризничной, читали часы. Приезжала моя мама или ма-тушка отца Бориса – они пели.

А то, бывало, Владыка молился в алтаре, а я работала в канцелярии, но чувствовала его молитву: я оказывалась как бы в другом мире, я не могу объяснить этого благодатно-го состояния, но невольно у меня текли слезы. От его молитв я ощущала милость Божию. Это было не однажды – я работала, а Владыка молился в алтаре, клал поклоны. Это состояние трудно объяснимое. Те Апостолы, которые были с Господом на горе Фавор, в тот момент, окрыленные благодатью, только и могли сказать: «Сделаем три кущи…» И больше они ничего не хотели. И здесь я явно ощущала по молитвам Владыки присутствие Божие.

Как-то однажды я работала в канцелярии, печатала на машинке. Был солнечный день, и лучи солнца светили в окно канцелярии. Я печатала, а Владыка сидел напротив меня и негромко разговаривал, будто сам с собой. Что-то тихо-тихо говорил и смотрел пристально в окно. Я стала прислушиваться, стараясь разобрать, что он говорит, но не могла понять. Я перестала печатать и посмотрела на Владыку. Я увидела, что Владыка смотрит в окно, в одну точку и меняется в лице, глаза меняются и Владыка преображается. И было ощущение, что дух его поднялся и где-то витает, как бы не здесь находится. У меня при виде его мороз прошел по коже, мне стало страшновато. И я начала тихонько стучать по клавишам машинки. Владыка постепенно стал приходить в обычное состояние, потом соскочил и убежал.

Он меня часто приглашал в воскресные дни после службы «Владычку лечить» – как сам он выражался. Мы с Шурой ему голову мыли. Он сядет в кресло, Шура поливает, я помою ему голову, расчешу его, коску заплету. Ножки ополоснешь, ногти почистишь. Но это тогда, когда он уже старенький стал.

(Фрагменты воспоминаний).

Как-то, когда Владыка служил еще в Петропавловске, при благословении он немного задержал мою руку. Я такую ощутила благодать, что думаю: «Так и пошла бы всю жизнь за Владыкой». Так оно и получилось. Я стала чаще бывать в храме, потом пришла уже в храм работать. Монашество по его благословению приняла, по его молитвам, хотя я и не помышляла об этом. Однажды, уже в Алма-Ате, сидели мы за столом: Владыка, я и монахиня Ольга, которая находилась у Владыки. (Она всегда ему ножки парила и масса-жировала – у Владыки очень больные ноги были, ручки парила и голову мыла). Владыка говорит: «Мать Ольга, давайте пострижем Нину в монашество!» (Нина – мое мирское имя) Я думаю: «Чего это Владыка придумал?» Мать Ольга: «Да, да, Владыченька». Владыка: «Сразу в мантию пострижем». Мать Ольга: «Да, да, Владыченька». «А какое мы имя ей дадим? …Подумать надо». И не сказал. Но как-то выразился: «Премудрой будешь». Этим уже все сказано.

О Владыкиной прозорливости.

В Петропавловске жили две ссыльные монахини – старшая Мария и младшая Христина. У Марии как-то ночью случился сильный сердечный приступ, лежала уже полумертвая. Христина со слезами побежала к владыке Иосифу и просит помолиться за болящую монахиню Марию, мол, она умирает. А он ей: «Да она еще будет с нами в соборе молиться!» И действительно, прожила Мария еще 15 лет и первой умерла Христина.

В августе 1970 года матушка Татиана из Петропавловска собралась съездить в Алма-Ату к владыке Иосифу. У отеца Николая, ее супруга, как раз выпала неделя отдыха, и он ее отпустил. Она пригласила с собой матушку Евфросинию и они поехали.

Приехали, Владыка их радушно встретил, завязалась беседа. Владыка спрашивает об отце Николае, служит ли он. Матушка отвечает, что сейчас, в настоящую неделю, он отдыхающий и поэтому ее отпустил. А Владыка отвечает матушке, что в настоящий момент отец Николай отслужил Литургию и уже читает акафист Матери Божией. И пропел запев этого акафиста. Но матушка подумала, что Владыка шутит.

Вечером за ужином Владыка спрашивает у матушки: «А умеет ли отец Николай варить кашу?» Сам улыбается, и тут же говорит: «Так много он наварил каши! Из одной кастрюли в другую перекладывает, вот так наварил каши!»

В день отъезда Владыка интересуется, как матушки будут возвращаться домой – самолетом или поездом? Они отвечают, что самолетом. Владыка говорит: «А может поездом?» Но они уверенно говорят, что самолетом, так как им надо срочно быть дома. Владыка им опять: «А может и самолетом, и поездом?» Но они настаивают, что только самолетом.

Вот подошло время, надо уезжать. Владыка опять напомнил им, что «и самолетом, и поездом».

Когда матушки приехали в Аэропорт, то оказалось, что рейс на Петропавловск по каким-то причинам отменен. Тогда у них возник между собой спор. Матушка Евфросиния говорит, что надо ехать поездом, а матушка Татьяна отвечает, что поездом ехать не хочет, потому что это долго. Здесь они услышали, что объявляют рейс на Омск и решили лететь в Омск. И, прилетев в Омск, они уже оттуда проехали поездом в Петропавловск. Тогда вспомнили разговор Владыки.

Рано утром матушки приехали домой в Петропавловск. И здесь матушка Татьяна узнала, что отец Николай действительно служил Литургию и читал акафист Матери Божией, о котором говорил Владыка. А когда решили позавтракать, отец Николай сказал, что он наварил много каши, ел ее всю неделю и даже сейчас еще есть эта каша. «В кастрюле варил кашу, она стала выпирать, решил во вторую кастрюлю переложить. Так что каши много, на всех хватит!»

Август 1972 год. За обедом Владыка к нам обращается (человека четыре сидело за столом): «Матери, говорят: Владыка прозорливый! Матери, говорят: Владыка прозорливый!» Смотрит на нас, улыбается, продолжает: «Вот сейчас Вася позвонит Владыке и скажет, что у него сын родился. А Владыка спросит: «А как назовешь?» А он ответит: «Сережей». Мы слушаем Владыку и тоже улыбаемся. И минут через 15–20 раздается телефонный звонок. Владыка смотрит на нас, улыбается, протягивает руку, снимает трубку: «Алло! Да, Владыка слушает. Вася! Что такое? Сын родился!? Поздравляю, поздравляю! А как назовете? Сережей!? Хорошо, хорошо! Поздравляю, поздравляю! Ура!» И положил трубку.

Когда из Петропавловска мы приезжали к Владыке, он говорил: «Занимайте гостиницу «Интурист»! Это в его доме, по левую сторону от прихожей, комната была, где стояли две кровати и диван. И мы всегда эту комнату занимали.

Как я знакомилась с Джерри. Сидим мы в столовой, Владыка зовет: «Джерри!» Открывается лапой дверь и входит здоровенный пес. А я уже дрожу – сейчас на меня налетит! Владыка говорит: «Вы угостите Джерри. Джерри любит конфеты». Я беру конфеточку, еще больше дрожу – нужно в пасть этой собачке конфету положить. Джерри открывает пасть, высовывает язычек, я кладу конфетку, он – ам! Проглотил. И еще просит. Потом уже и прянички в ход пошли, и все. Владыка: «Ну, Джерри, это уже не хорошо. Вас угостили, идите на место» – так на «вы» к нему обращается.

Владыка часто сам готовил обеды для гостей. Однажды нас с матерью Ольгой отправил на службу в собор, а когда мы вернулись – стол был накрыт, все на нем парит, и супы, и каши. И такой кисель сварил ароматный! Мы сели за стол, думаем: «Кто же готовил?» А он, радостный, говорит: «Владыка сам готовил! Матери, Владыка сам готовил обед для вас!» Так умел угощать.

Владыка говорил: «Пока я жив, все будет по-хорошему, матери, все будет по-хорошему, пока я жив!»

1972 год. Мать Ольга заболела, и Владыка пришел к нам в «Интурист», очень расстроенный и говорит: «Матери, матери! А кто же теперь узельцы-то носить будет? Кто будет узельцы носить?» Ко мне обращается: «Вы будете узельцы носить?» – «Какие узельцы, Владыка?» Он, шепотом: «Я только по секрету скажу – это знает только мать Ольга и я». И вот, он мне объясняет, что здесь через забор живет девочка Лена. И каждое утро в 6 часов мать Ольга встает и кулечек с гостинцами для этой девочке кладет на забор. И Владыка сказал, почему именно для этой девочки кладут конфеты, но это пусть так и останется секретом. И вот, каждое утро, пока я гостила у Владыки, я рано вставала и вместо матери Ольги носила гостинцы.

В 1973 году я приехала к Владыке в Алма-Ату. Он говорит: «Вот, не знаю я жития Блаженной Ксении Петербургской». Я говорю: «Владыка, у меня есть книга». – «Вы мне ее привезите, я хочу ее почитать». В следующий приезд я привезла ему эту книгу. Он прочитал ее и мне вернул. В эту книгу он вписал своей рукой: «В 1919 году, в Страстную неделю, я так прострадал, но будучи иеродиаконом, служил в Архиерейской церкви г. Таганрога. Владыка Арсений уехал к Светлой заутрене на Пасху мне сказал: «Умри у Престола Божия». Во время Херувимской на Пасху нарыв прорвался и эмульсия, т. е. гной, потек по стихарю». Это чудное исцеление во время Литургии Владыка записал на листке бумаги и вклеил в книгу в том месте, где описывается чудо, происшедшее по мо-литвам блаженной Ксении с девочкой, страдавшей от такой же болезни.

Владыка рассказывал. Его вторая мать была очень религиозная и строгая. От нее Ване часто доставалось, потому что он в детстве много шалил. Мать всегда возила в корзине белье на речку стирать. Ваня ей помогал. Там на мостике женщины (и еврейские в том числе) белье стирали и полоскали. И дети еврейские бегали здесь же. «Я подбегу, – рассказывал Владыка, – и – шлеп! В воду столкну еврейского мальчика и давай его: «Во Имя Отца! И Сына! И Святого Духа!» крестить! Мать подбежит, и меня шлепнет мокрым бельем по спине. А еврейские матери кричат: «Что твой Ваня делает! Наших детей крестит!» И впоследствии – продолжал Владыка Иосиф – мне приходилось на Урале, в Челябинске крестить еврейские семьи».

Владыка говорит однажды: «Мать! Я обидел двоих. Вышел я погулять по улице (уже в Алма-Ате на Минина), бежит маленькая девочка, школьница лет 8-и, подбежала: «Дедушка, Вы знаете, что человек от обезьяны произошел?» А я удивился: «Да?! А я же не знал! Это правда?» – «Да, да, это правда! Нам учительница говорила, что человек от обезьяны произошел!» – «Да?! – я еще раз удивился – ну, тогда передай привет своей мамочке-обезьяночке!» – «Как?! Моя мамочка не обезьяночка!» И убежала с плачем.» Вот такие вот вещи.

Еще Владыка часто баловал почтальонов. У него такое секретное место было в заборе, он каждый день туда рубчик клал. Те приходили, оставляли почту и рубчик доставали. Это была его тайная милостыня.

В Алма-Ате к Владыке пришла р. Б. Александра. У ее родственника, который живет за границей, врачи обнаружили злокачественную опухоль и объявили, что его состояние безнадежное. Он написал Александре в Алма-Ату, а она пришла с этим письмом к Вла-дыке, плачет, просит помолиться. Владыка ей говорит: «Будем молиться вместе». И потом получает Александра от родственника другое письмо. Он пишет, что болезнь исчезла и он здоров. Александра пришла с письмом к Владыке, и принесла также посылочку, которую родственник для Владыки послал.

Когда я приехала в 1974 году, Владыка стал уже слабеть и часто недомогал. И вот, подходит суббота, надо ко всенощной ехать, а он не может, говорит: «Матери, идите, а я не могу служить». Мы с матерью Ольгой собираемся, идем. Не успели еще дойти до собора, смотрим: по улице Космонавтов машина владыкина проехала, поворачивает и – прямо к собору! Владыка приехал!

Как-то, в этом же году, мы собирались идти на всенощную. Из кельи вышел Владыка, взволнованный, за ним отец Вячеслав. Отец Вячеслав не положил в машину чемодан с облачением, и Владыка сам его принес и положил. И так строго Владыка говорит отцу Вячеславу: «Лучше бы ты умер при родах, был бы мученик!». И вскоре произошел разрыв. Отец Вячеслав ушел от Владыки. Причем, ушел очень нехорошо. Это надломило Владыку. Он очень переживал за своего келейника и очень болезненно воспринял сердцем то, что он, оставив Владыку, отошел от Церкви.

В 1957 году в Петропавловске, мы шили для Владыки облачение вместе с портнихой Александрой Васильевной. В 1974 году Александру Васильевну парализовало. Она жила одна, ее посещали верующие. Я тоже приходила к ней. Она мне говорит: «Нина, напиши Владыке письмо, пусть он помолится, чтобы я выздоровела». Я написала и Владыка отве-тил ей: «Будем умирать вместе. Доброй, многоплачевной Александре Васильевне… Пасха, 74 год.». И что вы думаете? 26 августа 1975 года Александра Васильевна умирает. Владыке дали телеграмму: «Умерла Александра Васильевна». 28 августа на Успение Божией Матери ее отпевают в храме и хоронят. В этот день владыка Иосиф служит свою последнюю Литургию. 3 сентября ей отмечают 9-й день, а 4-го – умирает Владыка. Так сбылось его пророчество.

Владыка знал о приближении своей смерти. Когда он дарил свою фотографию архимандриту Кириллу, он надписал ее: «Отцу Кириллу Целиноградскому. Митрополит Иосиф. Снимался месяц тому назад. Последняя! 1975 г. май».

Был день Ангела у ссыльной генеральской вдовы Екатерины Григорьевны. У нее в доме собралось соборное духовенство, монахини и был приглашен владыка, который в то время служил на Петропавловской кафедре. И в этот день Владыка подарил мне четки. Я сразу поняла, в чем смысл такого подарка и отреагировала на это очень категорично. Ведь мне было всего 17 лет, я только что закончила 10 классов. И хотя я любила храм, но я любила и танцы, и кино. Мне нравилось, что вокруг меня много воздыхателей и по-клонников. И вдруг мне дарят четки в 17 лет! Я, конечно, не приняла, я даже бросила их: «Не нужны мне четки!» И заплакала. Выручила Екатерина Григорьевна, она попросила: «Владыка, отдайте их мне». И он отдал четки ей. Но в моей жизни все сложилось именно так, как предрек Владыка. Замуж я не выходила, а четки со временем взяла в руки уже сознательно, посвятив свою жизнь молитве.

Когда я после окончания школы поступала в Педагогический институт, а затем в нем училась, Владыка почему-то всегда знал, в какой день я буду сдавать экзамены. И ко-гда перед экзаменами я приходила на службу в Петропавловский собор, он говорил мне: «А все студенты на злополучных экзаменах молятся Екатерине Премудрой!» – так арти-стично он это говорил. Я знала, что он молится, чтобы я благополучно училась и сдавала экзамены. И когда я после сдачи экзаменов приходила в церковь, Владыка иной раз, про-ходя мимо, при каждении храма, посмотрит на меня, и по его лицу я понимаю, что он ждет ответа о результате экзамена. И я просто на пальцах показывала ему – 4 или 5. Но когда я получала тройку, что бывало крайне редко, то на глаза ему не появлялась, мне было стыдно.

Когда другие меня ругали, Владыка всегда меня защищал. А ему наперекор говорили: «Да что там! Разве она хорошая? Она в кино ходит, она на танцы ходит!» А он всегда отвечал: «Нет, танцы отойдут, кино отойдет, а она останется». И еще он мне завещал: «Учить, лечить – не стесняться, но не соблазняться!»

Проповеди Владыка говорил за каждой службой. Он был очень быстрым, стремительным, энергичным, но мог быть очень величавым, плавным. Когда во дни юности моя душа переживала период колебаний, когда происходило становление личности, проповеди Владыки очень укрепили меня духовно. Неверия у меня не было, а был страх исповедания веры. В студенческие годы, когда стоял выбор между институтом и Церковью, ме-жду безбедным существованием и Богом, в этот момент, несомненно, большую роль сыграло то, что рядом был Владыка – со своими проповедями, со своими страданиями, которые говорили не о каких-то далеких временах страданий первомучеников, а о страданиях наших современников и наших соотечественников. Это, конечно, укрепляло. Владыка Иосиф – это очень мужественная личность.

К владыке Иосифу я впервые приехал по благословению архимандрита Наума в 1973 году, будучи студентом Московского Университета. Сначала-то съездил к нему сам батюшка Наум, а потом у него нашлось какое-то дело к Владыке, что-то надо было передать, и я поехал по его благословению.

Эта первая встреча произвела на меня большое впечатление, потому что Владыка Иосиф – это особый архиерей. Он проявил ко мне такую любовь, что мне казалось, что меня больше никто не любит так, как он. Очень живо, внимательно, принял участие во всех моих проблемах. И, конечно, на следующие каникулы у меня была запланирована поездка к нему, тем более, что Владыка и сам пригласил меня приехать. И в 1974, и 1975 годах я все каникулы проводил у Владыки.

По тому, как Владыка рассуждает, отвечает на все вопросы, чувствовалось, что он близок к Богу. Он много рассказывал о себе, о своем детстве, вспоминал о жизни в лагерях, рассказывал факты из нашей церковной истории. И его поведение, его отношение к людям – все это было действительно для меня примером, и я понимал, что у Владыки нужно учиться, впитывать каждое его слово и движение. То есть, я видел в нем такой яркий пример христианина, хотя, может быть, многого еще не понимал.

Его рабочий день начинался после завтрака, он принимал людей. Владыка старался любого человека, любую старушку принять с любовью. Приходил к нему секретарь, решали какие-то вопросы. Часто (мы об этом узнавали позднее) приезжал уполномоченный. Сейчас мне понятно, что это была большая работа по управлению епархией, да и время было тогда трудное. И сам Владыка говорил: «Если все писать – то нельзя, а если не все писать, то это не отражает действительности». Мне казалось важным то, что Владыка во всех ситуациях принимал решения действительно разумные, тем более в то время, когда на приходах не всегда все было гладко. Бывало, что у священников возникали сложные отношения с властями, с уполномоченным. И Владыка умел разговаривать с уполномоченным и направлять разговор таким образом, чтобы уполномоченный не диктовал Владыке своих условий. Он мог отстаивать свое мнение. Но помню я, что после таких встреч Владыка как-то особенно переживал, на эти встречи и беседы у него уходило много сил.

Я знаю, и владыка Иосиф сам говорил, что в то время уполномоченные не особенно жаловали архиереев и, так сказать, общение было на кулаках. И то, что в Алма-Ате упол-номоченный нормально разговаривал, это, конечно, заслуга Владыки. Он мог как-то умно себя повести, умно ответить, и не предать священников. В этом тоже состоял его подвиг. Но, поскольку владыка Иосиф много претерпел, много видел и знал различные ситуации, то он старался пользоваться тем хорошим к нему отношением уполномоченного и разрешать все дела в пользу Церкви, насколько это было возможно.

Часто Владыка говорил, что, скажем, заграницей многие выступают и говорят: «Вот, в России духовенство с советской властью заодно!» Критиковали архиереев и священников. И он на это так отвечал: «Тем, которые находятся на свободе, легко осуждать тех, которые сидят в клетке. Но это совсем другая ситуация, совсем другие условия». И можно сказать, что владыка Иосиф сам перестрадал за веру, перенес много скорбей и выводы делал из своего духовного опыта.

Владыка юродствовал. Но юродство его было не таким, как обычно мы знаем по рассказам о юродивых. Он мог что-нибудь сказать, или запеть, над чем-то посмеяться, пошутить.

Я убежден, что Владыка имел дар рассуждения и опыт духовный. А то, что, как говорится, было сверх этого, для меня трудно определить. Но я могу сказать, что Владыка, конечно, чувствовал человека. И это было в нем для меня главное – его духовный опыт, рассудительность и то, что я был к нему близок, и мог это впитывать. И, конечно, его молитва. Он молился искренне, просил со слезами. Владыка говорил, что к отцу Иоанну Кронштадтскому он давно обращается как к святому, читает ему канон, молится ему дерзновенно. И вот, Господь так устроил, что когда в 1965 году Русская Зарубежная Церковь прославляла отца Иоанна, Владыка как бы случайно включил приемник и слышал трансляцию прославления. Это он посчитал знаком того, что отец Иоанн тоже слышит его молитвы. Он часто вспоминал высказывание владыки Арсения об отце Иоанне. Владыка Арсений говорил, что отец Иоанн Кронштадтский – это Святитель Николай нашей эпохи.

Владыка любил ребят-студентов, и в зимние каникулы, а особенно в летние, многие семинаристы приезжали к нему. И надо сказать, что не мы служили Владыке, а он нам служил. Завтраки нам готовил, беспокоился о том, чтобы мы отдохнули, сходили в горы.

Моя проблема в то время состояла в том, что я не знал, как дальше мне направить свою жизнь. Я хотел оставить учебу в Университете, но первый совет, который дал мне Владыка – обязательно учиться и закончить Университет. А что касается дальнейшего выбора жизненного пути – здесь Владыка дал мне понять, что этот выбор я должен сделать сам. Но я считаю, что именно по молитвам Владыки стал складываться мой жизненный путь. Ведь еще в то время, когда я был студентом Московского Университета, он предсказывал мне священство. Но особенно после смерти Владыки очень сильное во мне было чувство: что раз я знал такого святого человека, каким был владыка Иосиф, и раз Господь сподобил меня побыть рядом с ним, то я никак не должен избирать какой-то иной путь, я должен послужить Церкви. Такое было у меня желание. Очень сильное было желание послужить, потому что Владыка стал для меня таким человеком, который оста-вил очень яркий след в моей душе. Он был для меня примером и под впечатлением жизни этого Святителя Божия я находился многие годы. Через три года после окончания Уни-верситета я принял священный сан и поступил в Семинарию на заочное отделение. И в первые годы своего служения Церкви Божией я старался вспоминать – что Владыка говорил в тех или иных случаях, какие произносил проповеди, как он общался с людьми – все это для меня было тогда, да и сейчас остается в моей памяти, бесценным сокровищем, и живым опытом соприкосновения со святым.

Своим знакомством с Митрополитом Иосифом (Черновым) я обязан архимандриту Троице-Сергиевой Лавры отцу Науму. В то время, когда я был студентом Московской Духовной Семинарии, старец благословил меня во время каникул съездить в Алма-Ату к владыке Иосифу.

И я поехал. Мне надо было решить очень важный вопрос, определить свой дальнейший жизненный путь: или вступить в брак, или принять монашество. Я ехал, имея в душе беспристрастное отношение к разрешению этой проблемы. Для меня было важно получить правильный совет, правильное благословение. И я был намерен исполнить то благословение, какое получу.

Летел я в Алма-Ату самолетом, дорога дальняя. Когда добрался от Аэропорта до ул. Минина, было уже 11 часов вечера. Я постучался в калитку, вышел келейник, спросил: кто я и откуда, и доложил Владыке.

Я захожу, встречает меня митрополит Иосиф, благословляет, внимательно смотрит на меня, спрашивает:

– Ну, что приехал?

– У меня есть определенные проблемы, и отец Наум прислал к Вам, чтобы их разрешить.

– Да? – посмотрел на часы – Ну что же, тогда мы с тобой до часу ночи сегодня будем разговаривать.

Меня это поразило – митрополит, который обычно всегда занят, сразу уделяет мне столько внимания! Я очень жаждал общения с Митрополитом, я понимал, что каждое слово такого человека может очень много содержать. И, безусловно, у меня было особое внимание к его размышлениям.

– Ну, что же, – продолжает Владыка – кормить тебя, наверное, будем, ты, наверное, есть хочешь? Что ты ел сегодня?

Я говорю:

– Да Вы знаете, в самолете курицу предлагали, но сегодня постный день и я от нее отказался.

Владыка повернулся к своему келейнику и говорит:

– Ты смотри-ка! Этот молодой человек обещает быть великим подвижником! Он! В самолете! Курицу не ел! А мы в дороге и емы и пиемы! Ишь, какой великий подвижник! Ну, тогда приготовь ему стакан воды и сухарик, и это будет для него сегодня ужин.

Это было сказано, конечно, в шуточном тоне, но все же я понял, что Владыка имел в виду то, что пост телесный – это еще не подвиг, есть еще пост духовный, и воздержаться от курицы – еще не значит чего-нибудь достигнуть.

На второй день я был вместе с Владыкой на богослужении в Кафедральном соборе. Мне запомнилось, как он говорил проповедь – очень просто, но с определенным юродством. А когда Владыка вошел в алтарь, он посмотрел на меня и спросил:

– Проповедь слышал?

– Да, – говорю, – Владыка, слышал.

– Так вот, запомни, мне так можно говорить, а тебе – нельзя.

Приехали на Минина. За обедом Владыка спрашивает:

– Ну, что у вас там, в вашей Семинарии, в вашей Академии, как вы там учитесь, какие студенты?

Я рассказываю, он говорит:

– Да, студенты бывают разные. Вот, например, как в море рыба: есть килька, есть селедка, а есть и осетровые – разная рыба водится. Так и студенты у вас там разные.

И еще момент был интересный. Владыка говорит:

– Я ведь не имею духовного образования. Я бы, конечно, хотел (и опять с юродством говорит Владыка) чтобы у меня такой академический значок был. Хотел бы. Но у меня нет. Но я все равно читаю. Я вот все время читаю святых отцов, я вот все время развиваюсь.

И действительно, человек он был очень начитанный и мудрый, и это чувствовалось, при общении с ним. И хотя Владыка говорил с некоторым юродством, но всегда с назиданием, с пользой для души, о чем бы ни вел разговор.

Вот он спрашивает:

– Ну, что, отец Наум вас всех любит? (Владыка имел в виду духовных чад старца).

– Да, – говорю, – любит. Он такой батюшка, который и отличается тем, что любит всех нас.

– Да… любит он вас! Он вас вилами прямо в Царствие Небесное хочет затолкать, как он вас любит! Но вы смотрите, когда он вас туда заталкивает, вы еще своей головой подумайте, как туда надо войти, а не только по любви отца Наума!

Мне эти его слова тоже очень понравились, то есть – святые отцы дар рассуждения считают высшим даром Святого Духа. И это понятно. Дар прозорливости, например, может быть и от бесов, а дар рассуждения от бесов никогда не бывает. От них что бывает? Лукавство, хитрость, коварство, но не рассудительность (в высшем смысле этого слова, как мы рассудительность воспринимаем в Евангельском смысле). Это я тоже про себя отметил.

Еще мне нравились некоторые его размышления об исповеди. Он у меня, например, спрашивает:

– Ты как, читал Достоевского?

Я отвечаю:

– Владыка, всего Достоевского я не читал, но вообще мне Достоевский нравится, особенно «Дневники писателя», «Братья Карамазовы».

– Ну, я тебе вот что скажу: Достоевский замечательный психолог, замечательный. Если священник не читал Достоевского, он плохо будет разбираться в психологии своих прихожан. Святых отцов надо читать, но я даже и французских просветителей читал, да… Они состояние греховной природы хорошо описывают. А то ведь у нас как получается? Вот, в Лавре монахи – придешь к ним на исповедь, так они же ведь исповедовать не умеют… Я вот что скажу: католические иезуиты в душу скорее влезут, чем наши монахи.

Я тогда тоже обратил на это внимание. Чем важна эта мысль? Мы иногда излишне консервативны. Да, хорошо, когда мы читаем святых отцов, эта наша база, наше основание. Но когда мы забываем о современных проблемах, мы наблюдаем тогда довольно странную картину: с одной стороны – священник очень благочестивый, а правильно сориентироваться в ситуации, дать правильный совет, где-то снисходительно, а где-то строже отнестись к человеку, он не может. А для священника это очень важно и это очень серьезно. Я на это обратил внимание и остался очень доволен его советом.

Когда я заговорил с Владыкой о своей главной проблеме, ради чего я приехал, он посмотрел на меня и говорит:

– Ну что же мы с тобой будем думать? Знаешь, что я тебе скажу? Если ты женишься я тебе даю крест с украшениями, если принимаешь монашество – я тебе панагию подарю. Что ты хочешь, чтобы я тебе подарил?

Я говорю:

– Владыка, мне не надо ни того, ни другого. Мне ничего не надо дарить.

– Нет, ты все-таки подумал бы, как мы с тобой этот вопрос будем решать?

– Владыка, не знаю, как.

И, в общем, он благословил меня на вступление в брак. Но что мне понравилось, он к решению этого вопроса подошел очень серьезно и, кстати, мне сказал: «Не понимаю я некоторых молодых людей. Вот, стремятся они к монашеству, и постриг они принимают, и подвиг на себя берут. А потом выясняется, что они ошиблись, не на свою дорогу встали, не тот путь выбрали. Ведь это же неправильно. Сначала должна быть благочестивая жизнь, а постриг – это потом. И не надо никогда давать обещания, чтобы потом их не выполнить, надо без обещаний трудиться пред Богом». Это мне очень по-нравилось – такой подход Владыки, что: трудись, молись, но не давай никаких обещаний, не связывай себя ничем. Это замечательное рассуждение я сам слышал от Владыки, и впоследствии мне приходилось в жизни не раз убеждаться в его правоте.

Был такой печальный пример. Приезжал к нему такой же, как и я, студент Духовной Семинарии. Владыка спрашивает его:

– Ну, ты как: жениться будешь, или монашество принимать?

Он как раз тоже решал эту проблему. И отвечает:

– Я, наверное, буду монашество принимать.

– Ну что же ты, – говорит Владыка – не влюблялся и никто тебе не нравится?

– Да нет, Владыка.

– Да ты бы хоть на скамеечке посидел бы, ты бы побеседовал, глядишь, тебе кто-то бы и понравился.

– Да нет, Владыка, я сидел, мне никто не нравится.

И потом Владыка сказал ему (и в этом проявилась его прозорливость):

– Ты знаешь, что бы я для тебя хотел? Я бы хотел, чтобы у тебя такой ма-а-ленький ребеночек был бы.

Так, с юродством сказал Владыка, но что это значило? Это значило: я хотел бы, чтобы ты женился и имел детей.

И получилось так, что этот студент принял монашество, а потом женился.

Владыка очень естественно рассуждал на такие темы, как монашество, семейная жизнь. Я помню, как он на меня посмотрел и спросил:

– А ты со своей невестой ничего не имел?

– Да нет, – говорю, – Владыка, ничего.

– Да… Вот что я тебе скажу: я женщин не знал.

Это действительно был девственник, по всему видно, и он это мне так естественно сказал:

– Я женщин не знал, а роды мне один раз пришлось принимать. Это в лагере было, в заключении.

Вот насколько естественно Владыка воспринимал жизнь. С одной стороны – он девственник, монах, целомудренный от юности человек, а с другой стороны – так сложились обстоятельства, в такую он попал ситуацию, что принял роды.

Из многих рассказов митрополита Иосифа о своей жизни в заключении меня особенно поразил рассказ, относящийся к его пребыванию в ссылке в степях Казахстана, где он находился в начале 50-х годов.

Владыка рассказал следующее: «Когда я был в ссылке, меня заставляли работать на волах, пахать землю и перевозить грузы. А поскольку летом в степи палило солнце и волов безжалостно кусали оводы и прочие насекомые, то управлять волами было практически невозможно. И если мы подъезжали к какому-нибудь водоему, волы заскакивали в воду, прятались от этих насекомых и выгнать их из воды было невозможно. Кроме меня на этих волах работали и другие заключенные, которые, в таком случае грубо ругались, били волов, и волы их боялись. Но я не мог ругаться и бить животных. Поэтому, когда волы заходили в воду, я садился на берегу, сначала немножко ждал, пока они в этой воде передохнут, а потом говорил им: «Дорогие, милые волики, выходите, надо работать, нам ведь пайку не дадут, мы ведь с голоду здесь помрем». И, как рассказывал Владыка, волы подчинялись ему, сами выходили из воды и они ехали работать.

Этот рассказ Владыки такое хорошее впечатление на меня произвел, и я, слушая его, про себя отметил: «Вот, пожалуйста! Так в раю человек жил до грехопадения – в мире, в гармонии с животным миром, нарекал имена, все ему подчинялись. И здесь, когда человек, приобретая такую святость, возвращается к первобытному состоянию Адама, он понимает состояние этих животных и они его понимают и ему подчиняются. Это пример из нашего времени».

Мне, как будущему священнику, Владыка неназойливо давал назидания. Вот, сидит он и размышляет: «Не понимаю я тех священников, которые приходя на приход, сразу начинают менять весь церковный совет, разгоняют людей, которые до них были собраны. Ведь это не хорошо, так не поступают. Ведь задача, обязанность священника – вести людей ко спасению. Разогнать – это что! А вот потерпеть их, наставить, научить – вот это дело великое».

Я был у владыки Иосифа только один раз и это посещение осталось в памяти на всю мою жизнь. Такое впечатление производил Владыка. Я понял, и это чувствуешь из его рассуждений, что это человек очень мудрый, но мудрость его выражалась иногда весьма своеобразно.

Сидели мы вечером у него в келье на Минина. Раздается телефонный звонок. Звонила недовольная жена священника, которого Владыка перевел на новый приход. Владыка поднял трубку: «Да, да. Слушаю Вас, матушка, слушаю. …Что говорите? Климат Вам не подходит на новом приходе, да? Климат не подходит… Матушка, я вам вот что скажу: самый хороший климат, который Вам подходит, это на кладбище, матушка. Вот этот климат Вам подходит». Такой вот с матушкой разговор был.

Рассказывали мне карагандинцы. Приехали с одного прихода верующие просить у Владыки священника:

– Владыка, дайте нам священника.

Он говорит:

– Священника? Где же я его возьму?

– Дайте нам священника.

– Ну, давайте Богу помолимся. И пусть вам Господь пошлет священника: ни толстого, ни тонкого, ни умного, ни глупого, такого, чтобы ни рыба, ни мясо.

И через некоторое время приехал к ним священник. Посмотрели: действительно – ни рыба, ни мясо. Как сказал Владыка, такого священника и получили.

Через несколько дней я уезжал от Владыки. Главный мой вопрос, ради которого я ехал, для меня был решен. Причем, я понял, что решен он совсем не случайно, и вот почему. Когда моя мать приехала к игумену Иоанну (Стрельцову) и подала ему записку о здравии, там первым был записан Александр, потом она себя вписала, меня и мою сестру Галину. Отец Иоанн читает записку и спрашивает:

– Александр – это кто? Твой муж?

– Да, это мой муж

– Анна – это ты?

– Это я.

– А Иоанн – это ваш сын?

– Да, – говорит, – это мой сын.

– А Галина – спрашивает, – это его жена?

– Да нет, это наша дочь.

Отец Иоанн больше ничего не сказал. Но, в сущности, он сказал, что имя моей будущей жены – тоже Галина. И когда я поехал к митрополиту Иосифу, он благословил меня жениться на Галине. Вот что такое благодать Святого Духа. Дух у нас в Церкви Православной один – Святой. И когда начинаешь понимать, что он живет в этом человеке, в этом, в этом, и что они единомысленны, тогда и осознаешь, что мир держится на таких вот людях, что они и являются светом миру и солью земли. Одно дело – когда мы читаем – мы отчасти сокровищем обладаем. Но вот в Духе все воспринять – это уже особая школа и особый дар, благодаря которому мы можем уже в полноте понять и Священное Писание, и наставление нашей Церкви. И я считаю, что старчество, духовничество – это есть та школа, тот дар, который часто передается преемственно. Так же важно, как и чи-тать Святых отцов, – видеть святого человека. Помню, я разговаривал с одним молодым священником, который увлекается старчеством. И так он увлекается, что сам прямо в старцы хотел записаться. Я ему сказал: «Отец, ты меня прости, я видел Старца и поэтому в старцы не рвусь. Это смешно и не серьезно». Потому что, когда встречаешься с такими людьми, как митрополит Иосиф, то ясно видишь и понимаешь, что – вот для нас столп и утверждение Истины, правило веры и образ кротости. И я благодарен Богу, что мне удалось пообщаться с митрополитом Иосифом. И я молюсь за него, и, думаю, что и он за нас молится.

Когда Ата, Иван Михайлович, приехал из лагерей в Кокчктав, он ходил-ходил (он сам об этом рассказывал), никто не принял его. Он немножко обижался: «Я неделю ходил, мотался, меня никто не пустил». И попал к моему дяде Мухамедвали Кенжегарину. Дядя взял его в дом безотказно. А там у него четверо детей, жена умерла, другая жена была. Но мачеха есть мачеха. Сама она больная была. В общем, бедняк бедняка принял. Ата Молдагали нянчил и еще Майру – ей четыре года было, такая маленькая, кривоногая, кто за ней ухаживать будет? Беспризорные дети. Ой, как эти дети его любили! Они его «Ата» звали. Такой он был человек хороший, очень добрый, всех уважал. Он детей, в ос-новном, и воспитывал. Всегда что-нибудь им несет, покормит. Он все им отдавал. Ата по ночам молился. Молился всегда, когда захочет, никто ему не мешал. И как они дружны были! Вот утром он уходит, вечером придет, гостинцы принесет детям. Особенно Молдаша он любил, Молдагали. Он же самый маленький остался. «Ты, – говорил, – такой будешь хороший человек, учиться будешь». А с Майрой всегда шутил: «Майра, ты будешь актриса, в Алма-Ате будешь жить, замуж выйдешь, детей у тебя будет много!» Так оно и получилось. Она сейчас замужем, в Алма-Ате живет и дети ее уже взрослые. Когда он уе-хал, дети жалели: «Ата наш уехал». Молдагали Ата писал все время письма и все время узнавал: «Где Майра? Где Кульмай? Где Сапаргали?» – обо всех спрашивал.

Мы с мамой часто бывали у дяди Мухамедвали и виделись с Ата. Меня звать по-казахски Камал, а по-русски – Катя. «Ну, тогда я буду звать тебя Екатерина Вторая» – так шутил Ата. Это он за характер мой своевольный звал «Екатерина Вторая». То, что он го-ворил мне, все сбылось. Мне говорил: «Екатерина Вторая, замуж выйдешь, будешь жить долго, а детей у тебя будет мало». Так и есть сейчас. Только двое у меня детей. «Ты, – говорит, – добрая, но характер у тебя тяжелый. Что скажешь, то и делаешь, никого не слу-шаешь».

Когда мой брат в армии служил, к нам приехала учиться из аула девушка, наша дальняя родственница, Амина ее звать. Ата называл ее «Апрель» и шутил: «Апрель, у нас полковник в армии служит, он придет, мы тебя замуж отдадим». И говорил, что детей у нее будет много. Так и вышло. Пришел мой брат с армии молодым солдатом и через пол-года они поженились. Сейчас у них четверо детей, и он служит уже в звании майора.

В 1954 году, тетя Катя, наша соседка, привела к нам из церкви Ата и сказала: «Ему жить негде. Вот эти люди хорошие, дети у них хорошие». И он у нас остался и помогал нам. Мы были сиротами. Он жил с нами в одной комнате, и хорошо к нам, детям, отно-сился, жалел нас. В магазин ходил, продукты приносил, мы вместе ели. Кушает он – молится, покушает – молится. Он много молился: днем молился, в обед молился, ночью все-гда вставал, молился, не оставлял. Читал по книгам чаще, по книгам молился. Два чемодана книг у него было. Больше всего мне запомнилось, что он книги читал. Он читает, мы сидим, смотрим. Всегда в субботу, в воскресенье в церковь ходил. Утром уйдет, вечером придет. С отцом они дружны были. Он человеком был. Он всегда нам рассказывал: «Воровать не надо, врать не надо, с соседями надо быть хорошими, всегда дружить». Он сам не любил, кто врет. Он по характеру добрый был, спокойный, никогда не ругался, со все-ми в мире жил. Он любил пошутить, плохого слова не говорил, веселый был.

Из Петропавловска он присылал посылки, помогал нам, добра много для нас делал. Он позвал нас с сестрой Майрой в гости в Петропавловск, мы ездили к нему. Мы сидели с ним, чай пили. Он яблоки нам в сумки клал, подарки клал, он платья нам купил, еще купил чемодан, в поезд посадил. Он нам карандаши присылал, тетрадки присылал, когда мы учились, ленты красивые присылал в косы заплетать. Ленты эти я долго хранила. Мы любили его. Мы всегда его вспоминаем, его слова вспоминаем. О хороших людях вспо-минается же.

Когда Ата пришел в нашу семью, я маленький был. Жили мы с мачехой и, как родственники рассказывали, Ата меня все время на руках носил, любил меня. Жил он у нас два года, но и потом мы связи с ним не теряли. А когда из Петропавловска Ата приехал в Кокчетав на праздник, мы с братом Сапаргали пошли в церковь. Помню, там было много народа, а больше ничего не помню – маленький был. Помню, когда я уже в школе учился, он нам все время посылки присылал с конфетами и фруктами. Мы никогда не называли его «Иван Михайлович», а звали только «Ата».

После окончания школы в 1971 году я поступил в Карагандинский Медицинский институт. Отец мой сказал: «Напиши Ата, пусть порадуется». Я написал и вскоре получил ответ. Ата наказывал: «Учись хорошо, человеком будь. Белый халат если оденешь, это еще не значит, что все в жизни твоей будет белоснежным. В плохие компании не ходи, дурными делами не занимайся. Я буду тебе помогать материально. Деньги трать только на питание и на учебу, чтобы все было у тебя нормально. Твой Ата». И каждый месяц он писал мне письма и высылал денежные переводы.

В летние каникулы я приезжал к нему в гости в Алма-Ату. Ата радовался, встречал меня хорошо, спрашивал о родственниках, об отце, как там сестры, братья живут. Тетя Шура в столовой нам стол накрывала, он вкусно меня угощал, а потом Захар Иванович катал меня по городу на черном ЗИМе, чтобы я Алма-Ату посмотрел. Ата был человеком доброй души, понимающий, что люди в тяжелых условиях живут. Ведь отец мой инвали-дом был, получал небольшую пенсию и не мог мне помогать, когда я учился. Ата пре-красно знал нашу обстановку. И вот, благодаря ему я закончил институт. У него вера бы-ла, и с верой, с надеждой он людям помогал. Он все время меня хорошему учил, спраши-вал, с кем я дружу. Говорил, чтобы я нашел друзей хороших, не пьющих.

Когда я был у него в последний раз летом 1975 года, помню, провожая меня, Ата по-стучал мне пальцем по голове и опять сказал: «Смотри, учись хорошо, чтобы человеком быть, в дурные компании не ходи, где пьют и курят. Смотри, я тебе даю деньги только на питание и на все необходимое».

Осенью 1975 года после сельхозработ, на которые направляли студентов нашего института, я приехал домой, и соседка, тетя Катя, рассказала мне, что Ата умер. Сели мы с ней вдвоем, поплакали. Царствие ему Небесное!

После его смерти тяжеловато стало, я пошел подрабатывать в больницу медбратом. В 1976 году я закончил институт и поступил на работу. Дома у меня портрет Ата все время на стене висел. В прежние времена сотрудники с работы, приходя ко мне, спраши-вали: «Почему фотография попа у тебя висит?» Я отвечал им: «Это мой Ата». «Как – ата? Он русский, а ты казах?» – «Да, – отвечал я, – но лучший казах – это Ата!»

Сейчас я работаю зам. главного врача в районной санэпидстанции. Теперь уже все сотрудники мои знают, кто меня воспитывал, кто помог мне закончить институт. Все знают, что это мой Ата.

С владыкой Иосифом я познакомился в Караганде, еще при жизни преподобного Севастиана, когда он приезжал туда в 1959 году, будучи архиепископом Петропавловским и Кустанайским. Владыка приезжал, чтобы возвести батюшку Севастиана в сан архимандрита. В последующее время, уже будучи на Алма-Атинской кафедре, Владыка продолжал посещать Караганду, кроме 3-х летнего промежутка в хрущевское время, когда возобновилось гонение на Церковь.

Более близкое знакомство с владыкой Иосифом произошло у меня тогда, когда я был уже студентом Московской Духовной Семинарии. Каждое лето, на недельку, на две мы приезжали к Владыке. Обычно мы бывали карагандинским составом: отец Петр, отец Макарий, отец Герман, отец Владимир Чепурнов, Писарев Николай. Он очень уважал нас, студентов-карагандинцев, с любовью к нам относился. Когда мы были уже диаконами, он продолжал называть нас: «Саша», или: «Петя». Есть у меня фотографии с его над-писью: «Дорогому Саше Карагандинскому…». И мы всегда из Семинарии писали ему и он всегда нам отвечал и приглашал в гости на летние каникулы.

Владыка вставал очень рано и первым он поднимал своего сторожа Лавана. Накормит его завтраком, обязательно рюмочку поставит, часов в 7 отпустит его домой, потом нам завтрак готовит. Сам картофель отварит, помидоры порежет, пожарит глазунью. Мы очень смущались тем, что Архиерей нам готовит, мы не знали – как поступить, но Владыка всегда говорил: «Я – Авраам, вы – Ангелы!» И все.

Однажды, помню, мы сидели в комнате и секретарь Владыки Татьяна Павловна что-то спросила у меня. А я не хотел на эту тему распространяться и сказал ей неправду. И буквально через 2–3 минуты заходит Владыка, пристально на меня посмотрел и в лоб мне: «Ты же, – говорит, – вот то-то и то-то». Обличил меня. И все. Он вышел, а я с Татьяной Павловной остался. Я сконфузился, мне было неудобно от того, что сказал неправду, а Митрополит сразу же меня обличил, хотя слышать мои слова он не мог.

В мае 1975 года митрополит Иосиф посетил Караганду. И такой произошел эпизод интересный в Михайловской храме. Я иду с владыкой Иосифам и мать Анастасия идет с отом Германом, он ее за руку придерживает (она уже слабенькая была). Матушка говорит:

– Владыко святый, благословите меня здесь в последний раз.

– А почему, матушка в последний раз? Мы еще с Вами встретимся.

– Нет, только там, в будущем веке.

Владыка благословил матушку, но ее пророчество принять не хотел. Вопреки этому он даже писал в письмах матери Агнии, что «…я хочу приехать в Караганду и обличить мать Анастасию». Через некоторое время Владыка приехал в Целиноград и оттуда был намерен выехать на машине в Караганду, но не смог, какие-то обстоятельства помешали ему и Владыка из Целинограда вылетел в Алма-Ату. И вскоре, 4 сентября 1975 года Владыка умер. В час кончины митрополита Иосифа мать Анастасия позвала свою келейницу монахиню Иулию. Та помогла ей подняться, вышли они во двор Михайловской церкви. Мать Анастасия сказала: «Смотри, Юля, вот душа великого человека возносится!» Она назвала имя Владыки и показала на что-то, только ей одной видимое. Юля не видела ничего, это было открыто только Матушке.

Проповеди Владыка говорил очень оригинальные. Архимандрит Иннокентий (Просвирнин), еще будучи студентом Духовной Академии, неоднократно приезжал специально для того, чтобы записать на магнитофон проповеди митрополита Иосифа и опубликовать их в ЖМП. Но так и не смог поместить проповеди в журнал, потому что на бумаге они утрачивали своеобразие. Владыка говорил очень живо – здесь и жесты, и мимика, и живая интонация, а на страницах журнала они выглядели сухими. И отец Иннокентий неоднократно сетовал: «Ребята, ничего не получается».

Когда я заканчивал Духовную Академию, передо мной стоял вопрос о выборе места моего дальнейшего служения. А поскольку я с 1 класса Семинарии иподиаконствовал у владыки Волоколамского и Юрьевского Питирима (Нечаева), то он мне посоветовал: «Ты напиши Владыке Иосифу, если он сможет направить тебя домой в Караганду, то я тебя отпущу. А если куда-то в другое место, то – тебе это не интересно и мне не интересно». Я написал. И владыка Питирим тоже написал. И в скором времени я получил от владыки Иосифа пророческое письмо. Он писал, что рад, что Саша желает служить дома, в Ми-хайловке: «…Моя мечта – Саша в Михайловке иереем! Но это все зависит от времени и права… (Академик)! Здесь в моде и силе бумага из учебн. Комитета! А удачно было бы Саше жить дома и состоять на службе под родительским оком… И в скором времени ему бы улыбнулось настоятельство!» И далее его прозорливые слова об отце Германе: «А о. Герман – другое дело … но и ему туда же, поближе к священной могилке – дверь нами не закрыта: так мне кажется».

После получения этого письма владыка Питирим рукоположил меня во диакона, я приехал в Алма-Ату, где митрополит Иосиф 28 мая 1972 года рукоположил меня во иерея. Отец Герман 28 июля этого же года был пострижен в монашество, а ровно через год владыка Иосиф рукоположил его во иеромонаха тоже к Михайловскому храму. Через 3 года, в 1975 году, настоятель Михайловского храма о. Василий Полищук уходит за штат, и меня назначают на его место настоятелем. То есть, через 3 года сбылось его пророчество обо мне. А что касается отца Германа – мы сначала не поняли, что хотел сказать владыка Иосиф. Нам стало ясно, когда в августе 1976 года отец Герман умер. Он был похоронен на Михайловском кладбище рядом со схиархимандритом Севастианом.

В моей жизни владыка Иосиф – самый дорогой мне человек. Все, что связано с моей религиозной жизнью, совершилось благодаря ему. Все, что он говорил обо мне, исполнилось полностью.

Я познакомился с владыкой Иосифом в 1968 году при его посещении г. Караганды. Я был тогда 17-летним мальчишкой и только перешел из лютеранства в Православие. Владыка очень благосклонно ко мне отнесся, и как только выдавалось свободное время, я старался из Караганды приехать в Алма-Ату к Владыке. Каждый месяц я к нему приезжал, все каникулы у него проводил.

Однажды, когда я гостил у Владыки, к его дому подъехали черные легковые автомобили, из которых вышли серьезные люди. Владыка мне сказал: «Ты сейчас немножко погуляй». Когда люди уехали, я зашел в дом, и Владыка так сказал: «Предлагают нам с тобой Патриаршество». Я говорю: «Ну и че?!» А он: «А я отказался. Я, – говорит Владыка, – неграмотный же, я же нигде не учился. Что мне там делать?» А я говорю: «Ничего себе! Ведь если бы Вы были там Патриархом – а я бы был КТО?»

Я очень сильно обиделся на Владыку, расстроился из-за его отказа и ушел в свою комнату спать.

А ночью Владыка пришел ко мне, разбудил и… я всегда, когда это вспоминаю, мне страшно становится – человек, который всю жизнь провел в лагерях, страдая за веру, – поднимает меня, мальчишку, с постели, становится на коленочки, кланяется мне в ножки и просит прощения за то, что он меня расстроил, и я на него обиделся! Сейчас, по прошествии времени, я совершенно ясно осознаю, что это был святой человек. После лагерей, после страшных испытаний, сохранить кротость, смирение, чистоту и любовь к людям – это, по Божией благодати, только святые, наверное, могут. Вот я, например, служу, и с каждым годом все злее становлюсь… А этот человек с каждым годом все светлее и доб-рее становился. Раньше я этого не понимал и не мог понять. А сейчас я знаю, что владыка Иосиф святой, и только благодаря его молитвам я служу в Церкви.

Еще помню, такой случай был, очень важный. Владыка-же всегда ходил в простеньких подрясничках, в телогрейке черненькой, в скуфеечке такой, немного пошарпаной. Однажды – звонок в калитку. Я открываю – входит батюшка такой солидный, высокого роста. Спрашивает меня: «Владыка дома?» Я что-то хотел ответить, а за спиной у меня стоит Владыка и говорит: «Нету!» – «А где он?» – «Он уехал в Америку!» – «Ах, как жаль, я издалека приехал. А Вы кто?» – «А я – дворник. Проходите, батюшка». Я – раз – сразу в сторону ушел. Батюшка прошел, сели они на скамеечку и вот, батюшка с «дворником» разговаривает. Этот «дворник» сидит, тихий такой, а батюшка ему все очень серьезно рассказывает, рассказывает, по плечу похлопывает. А «дворник» этот ему вопросы разные небольшие задает. А он так снисходительно ему все отвечает. А я со стороны наблюдаю… Но… кончилось все очень трагично, потому что у батюшки очень важный вопрос был, и когда Владыка понял, что к чему, он тогда ему сказал: «Вы подождите немножко». Повели мы его в канцелярию, потом Владыка одел рясу, панагию, вышел к нему и сказал: «Здрасьте! Я уже приехал из Америки!» Это был очень трагический момент для батюшки. Он долго потом на коленях перед Владыкой стоял, плакал, просил прощения… А Владыка его очень долго утешал…

Однажды я купил в универмаге маленькую иконочку-медальон – Мадонна с Младенцем и принес ее Владыке, чтобы он освятил. Он одевает епитрахиль, начинает тихо читать молитву. И вдруг от иконы отпрянул! Посмотрел на меня, потом достал требник и долго-долго по нему читал.

Когда закончил, рассказал мне свои мысли: «Чего это я, – думает Владыка, – буду медальончик какой-то освящать? Сейчас молитву прочитаю и достаточно». И когда он стал читать молитву, икона вдруг засияла. Он говорит себе: «Ну! Тогда надо полным чином освятить!» Быстренько достал требник и освятил полным чином. И после этого случая, вот уже прошло много лет, я давно стал священником, я всегда стараюсь освящать все иконы полным чином.

Когда я ушел в армию, Владыка все время писал мне письма и все два года меня поддерживал. Из армии, сразу, не заезжая домой, я поехал к нему. Я решил поступать в Семинарию. Мне нужна была рекомендация от Владыки, где было бы написано, что вот такой-то юноша, такой-то хороший, он такой хороший! Примите его в Семинарию! Я приехал к Владыке и говорю: «Давайте мне хорошую рекомендацию!» Он говорит: «Ба! Даю!» И что сделал – берет два бланка митрополичьих, ставит на них печать и подпись. Один бланк пустой и второй пустой. И отдает мне.

Почему два пустых бланка? Это я сейчас уже спрашиваю. Потому что мы с Вячеславом, келейником Владыки, смотрим – пустые бланки, и рассуждаем: «Ну что я пустые бланки повезу туда?» И решили на одном из них ночью напечатать мне рекомендацию, отражающую все мои достоинства. И такое там напечатали, что утром я посмотрел и порвал этот бланк. И я уверен, что Владыка так и подумал, что мы воспользуемся одним бланком и, таким образом, его испортим.

Потом я привез пустой бланк владыке Питириму и сказал: «Извините, Владыка, у Владыки Иосифа было плохое здоровье, поэтому он выдал мне пустую рекомендацию». Он взял ее: «Так. Хорошо. Можешь поступать». И я поступил.

Потом, когда я приехал к владыке Иосифу, я спросил: «Почему бланки были пустыми?» Он мне так сказал: «На этом бланке можно было напечатать все, что угодно, вплоть до моего отречения от Церкви. И люди, которые там умные сидят, они это знают. Тем более они меня знают. Поэтому то, что я дал тебе пустой бланк, это значит, что я имею к тебе полное доверие, и те люди, которые взяли этот бланк, они это поняли». Так что я Владыке очень благодарен. Я поступил не потому, что я хорошо подготовился, или потому, что я такой умный, а потому, что владыка Иосиф благословил меня поступить и сделал все для того, чтобы меня приняли.

Когда я заканчивал Семинарию, решил поступать в Академию и сказал об этом Владыке. И он мне говорит: «Ну, годика два поучишься, а потом пойдешь на приход. Приход тебе Господь Сам укажет».

Владыка как-то в одном из писем мне писал: «Эти книги в чулане у меня грызут мыши, теперь пусть их Миша грызет в Семинарии». И я действительно, всю Семинарию «грыз» книги и в Академии собирался продолжать. А когда Владыка сказал – «Два годика поучишься, а потом на приход пойдешь» – я его даже слушать не хотел! Чего это – Я! – на приход?! Я хочу получить образование, пойти еще в Аспирантуру, сделаться церковным дипломатом и – вперед! За границу! К Владыке приезжал иногда отец Иосиф Пустоутов, приезжал всегда в джинсах, с дипломатом, такой весь модный… А я-то смотрю на него: он – то туда за границу поехал служить, то туда за границу поехал, и думаю: «Вот Патриархом бы стал Владыка, вот тогда бы я занял бы – О! – какое место! Владыка – Патриарх, а я бы был КТО? Ух! За границу поехал бы служить! В разных миссиях – то там, то там!» …И вот, проходит два года моего обучения в Академии, вызывает меня ректор и говорит: «На приход не желаете?» И вот тут я вспомнил, что «два года поучишься»… Я говорю: «Как благословите». И со спокойной душой я ушел из Академии. Я вспоминал тогда Владыку очень ясно, до слез, до умиления… Ведь я хотел с ним еще служить, а Владыка тогда уже умер. И, совершенно однозначно, что по его молитвам, мне приход Сам Господь указал. Приход у нас самый лучший. И я очень счастлив тем, что служу на этом приходе Богу.

Прошу простить меня, что так скудны мои воспоминания. Прошло много лет, и слова уже потеряли четкость, но образ Владыки, его искреннее отношение к Богу, к людям, к жизни, к смерти, четко запечатлен в моем сердце. Знаю, что только по его святым молитвам терпит мои беззакония Всемилостивый Господь, а может быть, и вечного огня избежит моя грешная душа по молитвам дорогого владыки Иосифа.

Владыка Иосиф рассказывал, что 20 лет он провел в лагерях и ссылках. Я был поражен тем, что пришлось пережить ему в годы заключения. Особенно запомнился один из рассказов Владыки.

«В Таганроге, – рассказывал Владыка, – в архиерейских покоях висела икона 40-а мучеников, в Севастийском озере мучившихся. Я, будучи еще молодым иеродиаконом и келейником владыки Арсения, часто проходил мимо этой иконы, но не оказывал должно-го почитания этим 40-а страдальцам, и даже немного сомневался в их существовании: то ли были они, то ли их не было...

И вот, зимой 1943 года, в Умани я сидел в гестаповской тюрьме, где окна были без рам, а на улице стоял страшный мороз. Я был почти раздет – на мне только подрясник. И тогда, в этом каменном мешке, я просил смерти: «Господи, дай мне умереть!» – невоз-можно было, не было сил терпеть эту стужу. Тогда-то я вспомнил о 40-а мучениках Севастийских и стал им молиться, просить прощения за то, что не оказывал им должного почитания, не понимал их мученического подвига. Молился горячо, усердно, и вскоре от души отступило отчаяние, по телу разлилось тепло, и я согрелся. И после того, как холод и отчаяние отступили, открылась дверь камеры и мне принесли передачу – Святые Дары, хлеб и теплую одежду.

К городу подступали советские войска, и немцы стали расстреливать заключенных. И вот, я взял в ладони Святые Дары и всю ночь перед ними молился. Верующие Умани собрали золото и подкупили помощника начальника тюрьмы. Он дал слово, что оставит меня в живых и действительно, тогда, как пленных немцы – одних угнали с собой, других расстреляли, я же остался жив».

В дальнейшем, когда Владыка находился в советских лагерях, он некоторое время выполнял там самые низкие работы и при этом не роптал, а, как Иоанн Дамаскин, который тоже нужники чистил, смирялся и спокойно относился к этому послушанию.

Я благодарен владыке Иосифу за то, что он повлиял на выбор моего жизненного пути и дал мне направление в Духовную семинарию. При поступлении туда был большой конкурс и меня сразу забраковали по состоянию здоровья, хотя экзамены я сдал на одни пятерки. Но Владыка написал мне утешительное письмо: «Володя, не расстраивайся, ты обязательно поступишь, безо всяких сомнений». И действительно, меня оставили кандидатом, а потом зачислили в Семинарию.

И еще такую прозорливую вещь сказал мне Владыка: «Володя, если ты не женишься, будешь архиереем. А если женишься – будешь протоиереем». И как только после окончания Семинарии я начал служить в Москве, в храме Знамения Пресвятой Богородицы в Переяславской слободе, и настоятель, и церковный совет так меня полюбили, что тут же мою кандидатуру представили Патриарху Пимену к протоиерейству, хотя это был только первый год моего служения в священном сане.

С 1971 года я работала в Алма-Атинском епархиальном управлении, сначала кассиром, затем бухгалтером. В мои обязанности, кроме всего прочего, входило выдавать зарплату владыке Иосифу, и раз в месяц я обязательно бывала у него на Минина, 10. Владыка называл меня Мария Васильевна (мое мирское имя), хотя я была совсем еще молодой, а чаще: «Барышня», как называл и всех молодых девушек. И когда к нему приезжала молодежь, он всегда старался нас друг с другом знакомить.

Владыка всегда был очень радостный, веселый, лучезарный. Любил играть на пианино. Иногда они с келейником в 4 руки играли полонез Огинского. И когда к нему приезжали студенты Духовной Семинарии, он тоже просил играть на пианино тех из них, кто умел. Любил петь. Все время напевал «Царица моя Преблагая...», «Достойно есть…» на оптинский мотив. Он всегда встречал, одетый в простой подрясник и ватную душегрейку (и зимой и летом) с длинным кушаком. Часто сам бежал открывать калитку и всем уделял много любви и внимания. У него постоянно были люди.

Во дворе у Владыки было очень много цветов, в основном розы, которые он очень любил. И вот, в этой своей безрукавке ватной, такой живой, он всегда очень быстро перемещался по своей резиденции. У него было два входа в дом, и вот, он – то в приемной, то в гостинной, то в саду, то уже у ворот – это было что-то необыкновенное. Сторож его Лаван попивал, а Владыка это терпел, никогда от него слова огорчительного не услышишь. Постоянно веселый был, несмотря на то, что в то время были различные неприятности и скорби.

Однажды мне пришлось в какой-то праздничный день пить у Владыки чай вместе с уполномоченным Степаном Романовичем. При этом человеке Владыка юродствовал. Он посадил к себе на колени свою сибирскую кошку и вместе с ней, с одной ложки, ел стоявшую на столе клубнику со сметаной. По очереди: ложку – себе, ложку – кошке. Он угощал уполномоченного коньяком и себе налил. Затем достал горсть таблеток и запил их этим коньяком, и дальше все проделывал в таком духе. Можно было подумать (и, возможно, уполномоченный так и думал), что у дедушки что-то неладно с головой. А когда Владыка провожал Степана Романовича, он одарил его разными подарками: конфетами в коробках и прочим. Владыка ко всем проявлял любовь и к уполномоченному тоже.

Епархиальная бухгалтерия находилась на ул. Кавалерийской. За 4 года моей работы в бухгалтерии, Владыка ни разу туда не приезжал. И, рассказывали, что за все 15 лет его управления Казахстанской епархией, в бухгалтерию он приезжал всего один раз, и то по случаю именин кого-то из сотрудников. Владыку не беспокоили земные проблемы. Этим занимался его секретарь о. Стефан Теодорович. И я никогда не слышала от Владыки разговоров о служебных делах. Я приеду на Минина, привезу ему зарплату, а он: «Брось туда» – у него в углу стояла высокая такая икона – от пола до потолка – и вот за эту икону он забрасывал деньги. В то время государство удерживало большие налоги и Владыка шутил: «Девятнадцать копеек нам, а остальное – государству». Очень много шутил, легкие у него были шутки. Я думаю, что он управлял епархией молитвой, только молитвой. Он был на Алма-Атинской кафедре 15 лет, и все эти годы были спокойными.

Помню, летом 1968 года, когда со стороны Китайской Республики была предпринята попытка перехода советской границы в районе озера Жоланышколь Семипалатинской области, и нам угрожала опасность, владыка Иосиф призывал народ к молитве. И летом 1973 года, когда Алма-Ате угрожала опасность селевого потока, Владыка на проповедях также призывал паству молиться, чтобы Господь помиловал город и сохранил его от разрушения. И, думаю, по его молитвам, Господь сохранил и наш город, и весь регион.

У Владыки были чудесные проповеди, была захватывающая речь, которая прямо текла из его уст. У него, как и у Иоанна Златоуста, храм на Литургии был переполнен. Чтобы слушать проповеди Владыки, люди бежали отовсюду. И проповеди тоже были своеобразные, в них тоже проявлялось некоторое юродство.

Митрополит Питирим приезжал к нему несколько раз. Он ездил к старцам в Караганду и затем заезжал к митрополиту Иосифу.

Я не помню, чтобы владыка Иосиф когда-нибудь болел, скончался он очень быстро, очень неожиданно.

Однажды Владыка написал мне такую бумагу – «Путевой лист в жизнь», где в обычной своей манере некоторого юродства как бы давал советы, а в конце написал «…Невеста Христа!!!» Это пророчество владыки Иосифа впоследствии сбылось – я приняла монашество. Такое было письмо и благословение Владыки.

После окончания средней школы в г. Тамбове я прожил полтора года в Успенском Жировицком монастыре, где нес послушание повара. Затем поступил учиться в Минскую Духовную Семинарию, но закончить ее мне не удалось – в 1959 году Семинарию закрыли и всем учащимся дали несколько часов для того, чтобы собраться и из Семинарии выехать. Я приехал домой в Тамбов и оттуда решил поехать в Алма-Ату, где правящим архиереем был епископ Иннокентий (Леоферов), с которым я был хорошо знаком в его бытность секретарем Епархиального управления в Тамбове. У меня было сильное желание стать служителем Церкви и в Алма-Ате я был намерен посоветоваться с владыкой Иннокентием о том, как мне последовать на своем дальнейшем жизненном пути.

Итак, я приехал в Алма-Ату, но не застал там владыку Иннокентия – он находился в отпуске в Успенской Почаевской Лавре. Что делать? И мне посоветовали: «Поезжай в Петропавловск. Там, – говорят, – тоже есть Архиерей». Я взял билет на поезд и отправился в Петропавловск. Приехал, пришел в Петропавловский собор. Принял меня настоятель протоиерей Максим Гладких. Мы поговорили и отец Максим благословил меня сходить к владыке Иосифу, объяснить свою ситуацию и получить совет.

Я нашел дом Владыки на улице Мира и постучал в калитку. Вышел старичок: рыженькая у него бородка, одет в потертый подрясничек и безрукавку ватную.

– Вы к кому? – спрашивает.

– К Владыке.

– А вы его знаете?

– Нет, – говорю, – не знаю.

– А он только сейчас в Москву уехал. Вот только сейчас.

Ну, у меня сразу на глаза слезы навернулись: Алма-Атинского Владыку не застал, и Петропавловский уехал! Какое горькое совпадение!

– Ничего, ничего, – говорит старичок, – проходи в дом. Мне, – продолжает, – так надоел этот Архиерей! Хоть без него отдохнем, пошли!

И представился: «Я – келейник».

Заводит в дом, сажает за стол и предлагает:

– Давай с тобой выпьем!

Ставит на стол бутылку коньяка, пиво, лимонад и шоколадные конфеты.

– Да нет, – говорю, – какая тут выпивка!

– Тогда давай картошку пожарим.

Достает картошку, берет нож и начинает чистить.

– Какой же глупец, – говорю, – картошку чистит грязную? Ее же надо сначала помыть!

– Да? – ответил келейник, – а я всегда так делаю.

Я вымыл картошку.

– Дайте, – говорю, – какую-нибудь тряпку картошку вытереть.

Он:

– А зачем вытирать-то?

Я объяснил:

– Для того, чтобы крахмал в воде не растворялся, тогда картошка будет вкуснее.

– Вон как! А я и не знал!

Смотрит с интересом на все, что я делаю. Потом я научил келейника жарить картошку «по-архиерейскому», мы пожарили и сели за стол. Келейник выставил все, что было у него в холодильнике, наливает рюмочку, снова предлагает выпить, я отказываюсь, мы сидим, разговариваем. Он задает мне разные вопросы, я, не задумываясь, отвечаю – ну, келейник и келейник. Я выпил лимонаду и ушел очень расстроенный, что и здесь не застал Архиерея.

Приехал в собор, где вскоре началось богослужение – был праздник – Рождество Пресвятой Богородицы. Открываются Царские врата и выходит на литию Архиерей. И когда я взглянул на него, то узнал в человеке, облаченным в архиерейскую мантию, того «келейника», который принимал меня утром в архиерейском доме. Он подозвал меня к себе и сказал: «Иди в алтарь, одевай стихарь и неси мне чиновник!» То есть, он поставил меня книгодержцем. Так я остался в Петропавловске.

Вскоре Владыка благословил меня жениться и рукоположил во диакона для Петропавловского собора, где я прослужил в этом сане 6 лет. А в 1965 году Владыка вызвал меня в Алма-Ату для иерейской хиротонии. Моя хиротония проходила в домашней архиерейской церкви. Владыка сказал: «Я дам тебе свой крест, с которым я все тюрьмы и лагеря прошел». И во время хиротонии он надел на меня этот крест: «На курорте я был с этим крестом. Он был зашит у меня в бушлате. И вот тебе этот крест надеваю. Помни». Это был старинный серебряный иерейский крест.

В 1969 году Владыка перевел меня из Петропавловска в поселок Узун-Агач Алма-Атинской области. И я имел возможность очень часто бывать у него и сам он часто приезжал и служил у нас в церкви. Так легко было с ним служить и радостно! Как на воздухе стоишь, не ходишь, а летаешь!

Часто я испытывал на себе его прозорливость. Бывало, приедешь к нему, что-то хо-чешь сказать, о чем-то спросить, а он взглянет тебе в глаза и уже все знает, что ты думаешь, сам сразу все выскажет, и нечего больше тебе говорить.

Он много рассказывал о своей жизни, о том, что пришлось ему пережить. Помню, рассказывал, как в гестаповской тюрьме он мучился от жажды. Он слышал, что в коридоре капает вода, но дверь камеры была закрыта. Вдруг дверь открылась, Владыка вышел, напился, зашел обратно в камеру и дверь снова оказалась запертой.

Через некоторое время Владыка временно направил меня в Чимкент, где я имел неприятности от уполномоченного. Владыка меня вызвал и говорит: «Ну что делать? И власти на тебя жалуются, и я буду жаловаться! Зачем мне нужен такой священник?» А сам взял лист бумаги и написал: «Я буду защитой Вашей до смерти!» И подал мне.

Владыка всегда был милостивый и добрый, и, как Иосиф Прекрасный, всех кормил, и поил. К нему, помню, в ночь-полночь приедешь, он всегда сам открывает калитку. Всех принимал, угощал, чаем поил, сам чай кипятил и подавал. Иной раз придешь, а он попро-сит: «Помоги мне картошку почистить». Я улыбаюсь, а он спрашивает: «Чего улыбаешься?» – «Вспоминаю, как мы с Вами чистили картошку в Петропавловске». Он смеялся, а я у него всегда прощения просил.

В 1974 году Владыка перевел меня в Павлодар настоятелем церкви в честь Рождества Христова и сказал: «В Павлодаре твое последнее место». Так я здесь и остался. Прошло уже 10 лет, как я вышел на пенсию, но продолжаю служить в часовне Святителя Николая при новом Благовещенском соборе и в молитвах всегда поминаю владыку Иосифа и его родителей – Михаила, Евдокию, Евдокию.

Часто мне снится, будто я вместе с Владыкой служу, и он всегда, как живой. И как он обещал – быть защитой моей до смерти, так по его молитвам Господь не оставляет меня во всех обстоятельствах. По его молитвам я живу, и его любовь очень часто реально проявляется.

Моя мать была верующей с самого детства, а отец – неверующим. Отец читал светские книги и смеялся над верой моей матери: «Ну что ты каждый день ходишь в храм? – говорил он. – Что ты там нашла для себя полезного? Вот видишь: в книгах пишут, что и без веры люди жили хорошо, богато». И отец, уверенный в своей правоте, зачитывал матери выдержки из художественной атеистической литературы советского периода. Жили родители мои не венчанными и это очень беспокоило маму.

В то время (это было начало 70-х годов) к нам в Алма-Ату каждый год приезжала из Барнаула раба Божия Елизавета, которую все называли блаженной за ее подвижническую жизнь. Приезжала она ради встречи с владыкой Иосифом, а останавливалась в нашем доме, так как мы жили неподалеку от Никольского собора. И вот в один из своих приездов Елизавета, как обычно, пошла навестить Владыку, а моя мама решила ее проводить до его дома. Елизавета зашла в дом, а мама осталась ждать ее на улице. Когда Елизавета подошла к Владыке под благословение, он, благословляя ее, говорит матушке Ольге: «Там на улице еще одна женщина стоит, иди, приведи ее». Матушка Ольга вышла на улицу, привела маму. Мама зашла, Владыка начал с ними разговаривать. В разговоре мама пожаловались: «У меня, – говорит, – муж, много детей, но мы с мужем не венчаны». И Владыка ей отвечает: «Мать, не расстраивайся. Он умрет и мы тебя заочно повенчаем». Мама, конечно, слова Владыки восприняла в буквальном смысле и расстроилась, посчитав это предсказанием о близкой смерти отца. И когда она пришла домой, то со слезами рассказала об этом моей сестре. Сестра тоже в то время была неверующей и тоже буквально восприняла слова Владыки. «Ну, – говорит, – мама, доходилась ты в церковь!» И тоже расстроилась. Здесь и я подключился к ним и тоже огорчился. Но тут вмешалась Елизавета: «Что же ты, сестрица, – говорит она матери, –понимаешь все буквально? Он же тебе притчу сказал: неверие твоего мужа умрет, вера воскреснет и тогда вы повенчаетесь. Наш Владыка – прозорливец, святой человек».

Надо сказать, что и Владыка уважал Елизавету, как человека духовно мудрого. И вот, благодаря ей и молитвам владыки Иосифа, отец пришел к вере. Произошло это внезапно. Но, по-видимому, Елизавета потихоньку готовила отца, беседовала с ним, хотя я не был свидетелем их разговоров. Просто однажды отец неожиданно сказал: «Я желаю повенчаться!» Мать была просто ошеломлена этим заявлением. Она тут же пошла в Никольский собор, договорилась со священником и в один прекрасный вечер он их в соборе повенчал.

С того времени отец начал ходить в церковь, молиться дома, читать духовную литературу и со временем стал глубоко верующим человеком. И так до конца своей жизни он хранил веру в своем сердце и отошел ко Господу с упованием на воздаяние в жизни бу-дущего века.

По молитвам митрополита Иосифа подавалась сверхъестественная помощь и совершались исцеления недугов душевных и телесных. Хочу рассказать о некоторых таких чудесных исцелениях, о которых умолчать невозможно.

В 1970 году я сломала руку в плечевом суставе: кость переломилась и раздвоилась, как щепка: один конец уперся в чашку плеча, другой – под мышку, и, следовательно, травмированная часть руки сократилась вполовину. Нужна была срочная операция, так как иначе вправить кость было невозможно. Хирург предупредил, что если не сделать операции, я останусь калекой. Я очень не хотела оперироваться (мы недавно переехали из Харбина в СССР и я боялась здешних больниц) и стала отказываться. «Но боль-то вы все равно не выдержите», – сказал на это врач.

Муж повез меня в госпиталь показать другим специалистам. Осмотрели меня профессора, снова сделали снимки и пришли к тому же заключению. Надо было вставлять штифт и гипсовать всю грудную клетку на 40 дней. Но, не смотря на заключение врачей, от операции я отказалась.

На руку наложили повязку и временный гипс. Я страдала от нестерпимой боли две недели, совершенно обессилила и не могла двигаться. Муж решил повезти меня к известному костоправу в другой город, но прежде ему посоветовали сходить к владыке Иосифу за благословением.

Пишу теперь со слов Анатолия Александровича:

«Иду к Владыке. Только на него надежда, как он благословит… Встретил Владыка приветливо, благословил, усадил на скамейку, сел напротив меня и приготовился слушать. Я изложил нашу мольбу.

– А вы сами не доктор? – спросил Владыка.

– Нет, я архитектор.

– А я думал доктор и по женским, наверное, у Вас мягкое выражение лица. Ох, уж эти женщины! Ко мне часто приходят: «Благословите, Владыка, на брак». – «А сколько тебе лет?» – спрашиваю. «Шестьдесят, Владыка!» – Вдруг владыка повернулся к большому образу Святителя Николая и замер со сложенными руками. Затем снова повернулся и, против моего ожидания, продолжал разговор на совершенно постороннюю тему. «Забыл, наверное», – печально подумал я и сделал движение уходить. Но вдруг Владыка сказал: «А с рукой будет хорошо». Я остановился – значит не забыл. Да точно ли он сказал это? И Владыка, словно в ответ на мои мысли, повторил: «А с рукой будет хорошо. Идите с миром. Молитесь». – «Спаси Вас Господи, Владыка!» И я ушел».

Мы, поверив словам Владыки, не поехали к костоправу, а остались дома в уповании на милость Божию. Мы сняли с руки гипс, потому что он оттягивал руку и оставили только повязку. Сначала боль в руке резко обострилась, но через две недели стала утихать. Я не могла этому поверить. Я боялась смотреть на изуродованную руку.

Прошло еще три недели. Мы поехали к хирургу, чтобы снять повязку. Ознакомившись с рентгеновским снимком и узнав, что прошло два месяца, врач сказала: «Теперь поздно, рука пропала. Такие переломы не бывают без тяжелых последствий. Раз отказались от операции, теперь уже ничего не сделаешь».

Врач стала разбинтовывать руку: «Эта рука сломана? Можете выпрямить? Пальцами можете пошевелить? Вот так – ах! Но что же это?! Рука совершенно нормальная! А этот снимок? Да это же чудо! Поставьте свечку своему Богу!»

Но большую радость я испытала не от телесного исцеления, а именно от того, что произошло чудо, от того, что «невозможное для человека, возможно Богу». Так велика молитва владыки Иосифа.

Был и еще со мной чудесный случай. Мне удалили зуб и, по небрежности врача, произошло осложнение – верхнечелюстная перфорация (вода и воздух проходили через нос), что повлекло травматический гайморит. Снова врачи уверяют, что без операции не обойтись. Но прежде, чем решиться на операцию, я поехала за благословением к владыке Иосифу. Он милостиво меня принял и, расспрашивая о причине болезни, так весело взглянул на меня и почти пропел: «Одесную – ошуею, … так у вас ошуею рана, да». (Этим он дал понять, что раз ошуею, значит по грехам). «Придется вам к стоматологу, к лору, и в челюстно-лицевую пойти, – продолжал он, – тут уж надо смиряться и молиться… Бог милостив, с миром идите».

Побывав у всех перечисленных врачей, я получила в челюстно-лицевом отделении окончательное решение: «Без операции обойтись нельзя, операция неизбежна». Я – снова к Владыке: «Владыка, – говорю, – мне посоветовали обратиться к очень опытному старому врачу стоматологу, благословите!» Но Владыка возразил: «Да вы не пренебрегайте к молодым врачам обращаться, они бывают лучше старых». Но я, не поверив предупреждению Митрополита, обратилась к старому врачу, от которого получила только новую боль. В раскаянии я убежала от него, решив, что надо снова идти к Владыке и вновь просить прощение за непослушание. А Владыка все улыбается и утешает меня: «Надо иметь веру крепкую и молитву держать».

И вот, на диво всем врачам, затянулась моя рана, только навсегда остался глубокий след. Это было второе чудо исцеления, которое я испытала по молитвам митрополита Иосифа.

Внезапно тяжело заболел мой муж. Нужно было срочно достать дефицитное лекарство, но день был воскресный, работали только дежурные аптеки. Все их я объехала на машине со своими знакомыми, но так и не нашла нужное лекарство. Нам сказали, что это лекарство можно достать только в Н-ой больнице.

Я была в отчаянии. И только тут мне пришла мысль: «К владыке Иосифу за спасением!»

Владыка сам открыл калитку, приветливо встретил: «Ну, что случилось?» Я стояла вся в слезах и не могла выговорить слово от волнения… «Это что за «портрет» передо мной? – И Владыка передразнил меня: искривил лицо и, всхлипывая, ломал руки. – Мне такого «портрета» не надо. Что это за отчаяние? Да что же такое с вашим мужем, разве так можно себя вести? И это вместо молитвы? Надо всегда молиться, а вы – только когда гром грянет, за молитвой идете. Ну, садитесь и рассказывайте».

Владыка сел на скамеечку возле веранды, я села рядом. «Владыко святый! Помолитесь, спасите…» – «И вы сами молитесь», – строго сказал Владыка. Он поднял личико и стал как бы вглядываться в серые плывущие тучи, и вдруг тихо проговорил: «А Господь может и сейчас призвать его чистую душу…» Я замерла от охватившего меня страха: «Нет, нет, Владыко святый, спасите Анатолия, умолите Господа!» – «Молитесь, молитесь сами тоже», – проговорил он и все смотрел, смотрел на небо… Потом Владыка встал и успокоил меня, сказав: «Ну, с Богом! Все будет хорошо. Идите скорее за лекарствами, куда вам сказали». Я спросила: «А врача сейчас нужно позвать?» (Хотя хорошо знала, что врач из больницы не поедет на дом). «Непременно, сейчас же везите врача», – велел Владыка. У меня в руке были две пятирублевки. Никогда я не давала Владыке деньги, а тут подумала, что надо ему их отдать. «А пять рублей ваши я пристрою, куда нужно, – тут же сказал Владыка, – а другую пятерку врачу нужно дать…» Я совершенно растерялась, как же это Владыка узнал, что у меня в руке?!

Приехав в больницу и получив лекарство, я стала искать врача. Но мне заявили, что врачи из стационара не выходят. «Звоните в «скорую» и везите больного сюда». Бегу по коридору. Навстречу мне попался врач, я бросилась к нему с мольбой. Но он тоже возразил: «Это исключено, вызывайте «скорую». Но я, веря словам Владыки, что надо немедленно привезти врача, продолжаю умолять его. «А машина есть?» – вдруг спросил врач.

Через пять минут мы были уже дома. Анатолию было совсем плохо. Врач быстро сделал ему уколы и, уходя, сказал: «Ну, ваше счастье. Еще бы пять минут и мы бы не успели… А теперь все будет хорошо».

Снова Владыка помог нам своей молитвой. Анатолий быстро поправился и чувствовал себя превосходно.

Получила я тяжелое известие: пароход, на котором совершал плавание мой сын, затянуло льдинами. Долго не было никаких известий от сына, тревога моя была ужасной, я без конца запрашивала телеграммами и письмами всевозможные инстанции, разыскивая сына. У меня на столе скопилась уже целая стопка посланий. Наконец, решила обратиться в еще один Комитет, чтобы выяснить, что же случилось с пароходом. Но прежде, в страшно возбужденном состоянии, в слезах, я пошла к Владыке.

Калитку открыла матушка Ольга. Она передала то, что Владыка сказал ей: «Вот идет Ольга Васильевна, скажите, что я не приму ее в таком состоянии, пусть придет завтра к 11 часам». Я возразила, что как раз завтра в это время мне надо быть там, где я должна узнать, что же случилось с пароходом… «Ну, это уж, как вам сердце подскажет, только Владыка не примет вас сейчас», – сказала матушка, и мне пришлось уйти.

На утро я поехала в Церковь, затем решила все-таки идти к Митрополиту, раз он благословил. Пришла, меня сразу пропустили. Владыка сидел за столиком и что-то писал.

«Проходите, проходите, – милостиво сказал Владыка, – а мы тут все пишем, пишем…» При этих словах Владыка стал откладывать и откладывать какие-то бумаги точно так, как это делала я. «Только толку-то никакого от этих писем и телеграмм нет, – про-должал он. – Ну, а что там у вас случилось? О, да зачем же так близко принимать к сердцу всякие слухи? Они могут быть вовсе не верны, да и сам-то он почему не дает о себе знать? Вон он там сейчас в полном благодушии по палубе вот так ходит». При этом Владыка прошелся с веселым лицом по кабинету.

После этих слов Владыка перевел разговор на другую тему. И так у меня стало спокойно на душе, будто вовсе не было этой страшной моей тревоги. Впоследствии так и оказалось, что слухи были ложными. И пароход нашелся, и сын нашелся.

Часто люди получали ответ от Владыки на свои мысли. Такое случалось и у меня. Однажды когда Владыка благословлял народ, я, в ожидании своей очереди, подумала: «Где же Василий, иподиакон Владыки? Почему его так давно не видно?» Вдруг Владыка восклонился через людей, смотрит на меня и говорит: «Василия-то моего в армию забрали…» И когда я подошла под благословение, он повторил, как бы отвечая на мой мысленный вопрос, что иподиакона Василия взяли в армию.

В другой раз, накануне моих именин, мне подарили массу дивных роз, только что срезанных. Это были любимые цветы митрополита Иосифа, и мне пришла мысль отнести их ему. Я стала складывать букет. «Вот эти, и еще эти. Ну, оставлю себе хотя бы три, или пять... Да нет, уж все отдам Владыке!»

Встретил меня Владыка так приветливо, пригласил сесть рядом с ним на скамеечку у веранды. Принимая розы, Владыка воскликнул: «Так много цветов! Надо было оставить себе хотя бы три, или вот эти пять! Ну, да уж все мне отдали… спасибо, спасибо, пре-красные розы!»

Еще помню такой случай, раскрывающий замечательную прозорливость митрополита Иосифа. Принесла я ему очень пышный бисквит, плотно завернутый. А Владыка изда-ли, улыбаясь, говорит: «А, принесли мне цыпляток желтеньких пушистых!» Действительно, бисквит был желтый и воздушный.

Побывав в Казани у моих родственников, я всей душой стремилась уехать из Алма-Аты и, наконец, открылась возможность обмена на Казань. Волнений было много, так как муж не очень хотел уезжать, он любил солнце, горы. Когда были оформлены документы на обмен, муж мне сказал: «А самое главное не сделано – не взяли благословение у Владыки!»

Отправилась я просить благословение. Владыка принял меня весьма милостиво. «Так вы едете одна к вашим родным?» – спрашивает. «Нет, – отвечаю, – с мужем». – «А где же он?» – «А он сказал, что ему все равно, он согласен». Владыка указал на пустой стул и повторил: «Пусть ваш муж сам придет, а не так, как вы хотите, все сама решать. А знаете ли, что я долго жил в Казани и знаю все храмы и монастыри, которые были там до революции». И Владыка стал подробно рассказывать все, что было раньше в Казани, все время повторяя: «Это было до революции, а теперь все изменилось, совсем изменилось… Пришли за благословением, а у вас уже все готово для обмена! Ба! Да вот и обменщик приехал, а вам самой-то и ночевать негде!» – вдруг встрепенулся Владыка. Я вздрогнула – до того живо произнес эти слова Владыка, как будто действительно сейчас приехал наш обменщик. Мне стало страшновато, у меня сердце в пятки упало.

В завершении беседы Владыка вновь повторил, что Анатолий Александрович дол-жен сам к нему прийти. И, уходя из приемной, я снова с мольбой спросила: «Так, Владыка, Вы не благословляете?» Со светлой улыбкой он ответил: «Бог благословит ваш путь». Так я ушла в растерянности.

Вскоре пошел за благословением Анатолий Александрович. Владыка ласково его встретил и говорит: «Пусть она одна съездит на недельку». – «Да нет, – отвечает муж, – она так любит своих родных, что только и думает быть с ними. И они – прекрасные люди, отвечают взаимностью». – «Да пустое, через неделю «полаются».

Через некоторое время сбылись слова Владыки – приехал обменщик, и вышло так, что мне пришлось идти ночевать к приятельнице. Здесь я вспомнила слова Владыки: «А вам и ночевать негде!»

Мы благополучно приехали в Казань, но на меня там напала страшная тоска. Даль-ше – больше. Ничего мне не мило, и родные стали для меня, как чужие. Мы вновь пошли в обменный пункт, нашли вариант обмена, письменно испросили благословение Владыки и через полгода вернулись в Алма-Ату.

Когда контейнер с нашим багажом был еще в пути, к нам пришла наша знакомая – ризничная. Она сказала: «Владыка хотел бы иметь розовую митру, так вы отдайте для этого розовый бархат, или парчу, когда придет ваш багаж». Я пообещала отдать все это, а сама отправилась к Владыке, поблагодарить его за благополучное наше возвращение.

– Владыко святый, – говорю ему, – Вы хотели иметь розовый материал для митры. Можно ли мне предложить Вам свой новый халат из розовой парчи на розовом атласе с мелким рисунком цветочков вишни, который мы привезли из Китая?» – «Нет, – живо воз-разил Владыка, – там «ходи», «ходи» с коромыслами и пагоды китайские. Да, да, «ходи-ходи», – с улыбкой продолжал Владыка.

– Почему Вы так думаете, Владыка? Там мельчайшие цветочки, только вот, можно ли для этой цели использовать халат?

– О, это ничего, потому что все освящается. А вот рисунок не подходит, нельзя та-кой.

Когда пришел контейнер с багажом, мы поскорее достали халат и посмотрели рису-нок… Это что же за чудо? И как мы сами не заметили, что на ткани изображены китайцы с коромыслами и китайские пагоды! Тогда я достала две парчовые скатерти и понесла Владыке, чтобы пожертвовать их для церкви. Владыка согласился взять одну. Они были одинаково упакованы. «Вот если эту», – показал ручкой Владыка. Оказалась бордовая скатерть (другая была зеленая). «Эту можно, дайте мне ее», – сказал Владыка и, взяв меня за руку, подвел к двери домашней церкви. «Посмотрите, как будто вымерили на Престол! Сейчас – пост, это цвет крови. А потом – Пасха, Господня Пасха, Пасха Красная!» – пропел Владыка и сказал: «Я запишу имена ваших близких, скажите, будем молиться за вас». Перечисляя имена, я забыла назвать имя брата моего мужа, но Владыка сам добавил: «И Александра!» Я растерялась… Вот еще одно чудо!

После первых родов и смерти сына-младенца у меня длительное время (20 лет) не было детей. Владыка все время меня утешал «Будут дети, мать, верь и молись». И спустя 20 лет у нас родилась дочка Анна весом 980 граммов. Когда отец Василий сообщил об этом Владыке, он несколько раз повторил: «Ура! Ура! Ура! Род Миськовых продолжается!» Дочь, повзрослев, вышла замуж и сейчас растит сына Василия.

В 70-е годы я была студенткой Физкультурного института, а мама моя в это время работала в соборе Св. Апостолов Петра и Павла г. Петропавловска председателем реви-зионной комиссии. Мама часто ездила в Алма-Ату к митрополиту Иосифу. Она была его почитательницей и говорила: «Владыка прозорливый, Владыка великий». Я тоже часто ездила в Алма-Ату, но на спортивные соревнования. Нас, спортсменов, всегда размещали в гостинице на Центральном стадионе, рядом с которым на ул. Минина проживал Владыка.

И вот однажды мама сообщает мне в Алма-Ату: «Люба, ты меня встречай, я много гостинцев везу для Владыки. Поможешь мне донести и сама со мной попадешь к нему». На этот раз мама ехала к Владыке, чтобы поговорить с ним обо мне. Ей не нравилось, что я учусь в Физкультурном институте, она хотела, чтобы я бросила и институт, и спорт, потому что, как говорила мама, «это погибельно и не спасительно».

А я в то время была человеком мало верующим. И вот, встретив на вокзале маму, я думаю: «Ладно, донести эти сумки я ей помогу, но к Владыке не пойду. Что мне там делать? Пусть сама идет!» Мы садимся на троллейбус, доезжаем до стадиона, оттуда пешком через площадь идем до улицы Минина. А на улице жара страшная! Идем по площади, солнце палит, тащим сумки, а в них тяжесть такая – трехлитровые банки с груздями. А меня, хоть я и спортсменка, псих берет, я начинаю маму ругать: «Ну что ты, –говорю, – столько везешь Владыке?! Вы бы лучше нищим половину раздали, ведь у Владыки все есть! Ему свозят со всего Казахстана, куда ему столько? Вы ничего не соображаете!» Ма-ма смиренно меня выслушала и говорит: «Да у Владыки много людей бывает». Но я, с чувством собственной правоты, продолжаю ее поучать: «Какая же ты нечестивая! Лучше нищим дать, чем везти владыке Иосифу!»

Так мы дошли до дома Владыки, мама ищет кнопку звонка, а я думаю: «Ну, сейчас отдам и побегу обратно на стадион». Но здесь открывается зеленая калиточка, выходит сам владыка Иосиф, кланяется и говорит: «Милости просим, петропавловцы!» Все, мне деваться некуда: «Ну, ладно, – думаю, – зайду, побеседую, раз мама так хочет».

Заходим. Я разглядываю Владыку: у него косичка такая седенькая, вверх крючечком немного загнутая, подрясничек простой и сам он такой стройненький, и встретил нас с поклоном! И здесь у меня сердце к нему стало располагаться – что-то в нем было такое простое, милое. Мы зашли в прихожую, ставим здесь все свои приношения, а Владыка поглядел на меня и так ласково говорит: «А Владыка грибочки любит!» Меня как морозом обдало: «Надо же! Разговор был где-то на улице, а он мне это здесь говорит! Да откуда он знает, что там грибы? Все же запаковано! Неужели и вправду прозорливый?» И мне стало стыдно за то, что я ругала маму. И я сразу почувствовала, что грешница-то не мама, а я.

Потом Владыка пригласил нас в гостиную и опять сказал те же чудесные русские слова: «Милости просим». Мы прошли, расположились. Я сижу настороженно, нахохлилась – меня же обличили – и буквально все фиксирую, потому что когда маловерующий человек общается с верующими, он на все обращает внимание. И Владыка опять к нам выходит: «Сейчас стол будет накрыт, вы с дороги умойтесь и – к столу милости просим». Умылись, матушка Ольга рушнички нам подает, и Владыка снова подходит и начинает со мной разговаривать – говорит на очень интересную тему, и в то же время в этом разговоре обличает мои грехи. И я вновь чувствую, что я большая грешница, и здесь я уже окончательно поняла, что Владыка несомненно прозорлив и видит меня насквозь. Мне стало не по себе, я думаю: «Как мне здесь себя вести?» А он мне мои грехи говорит, но с такой лаской, с юмором: «Вот это нельзя, это нельзя, а нужно вот так, вот так». И так мы к столу подходим, он продолжает разговор, но никто не понимает, к чему Владыка все это говорит, об этом знаю только я, это мои грехи. И он обличил меня в таком тоне, что я не обиделась, а осознала и мне стало стыдно.

Здесь из соседней комнаты вышли священники, все мы были приглашены к столу. За столом Владыка стал говорить на тему одного из рассказов Анатоля Франса о самом счастливом человеке. Сначала Владыка говорил по-русски. Потом перешел на французский язык и стал по-французски переговариваться с сидевшим рядом с ним священником. Я была поражена! Сижу и думаю: «Надо же! Здесь по-французски говорят!» В этот момент я еще больше полюбила Владыку и уже расположилась к нему всей душой. Хотя в то же время я сижу и наблюдаю, внимательно слежу и вижу, что стол-то богатый, и думаю: «Ничего себе! – такая вражья мысль у меня, – Тут и икорка, тут и все-все-все! Уж так-то поститься и я смогла бы!» И все контролирую, и вся моя невоспитанность, подозрительность, бездуховность – все это из меня лезет, потому что сама – грешница, и других вижу такими же. А Владыка сидит, хлебушка кусочек взял, рассказывает, рассказывает, отщипнет от хлебушка, компотиком запьет, и все, больше он почти ничего не ел. Потом снова перешли на русский язык и вновь темой был тот же рассказ о самом счастливом человеке. И вот, заканчивая рассказ, Владыка сказал: «Самый счастливый человек был тот, кто пел Богу!» И Владыка говорит: «Вот, самая счастливая профессия – это петь Богу!» Таким заключением он закончил разговор об Анатоле Франсе и перешел на другие темы. А я думаю: «Петь Богу? Почему он это рассказал? Конечно, петь Богу – хорошо, но я то, – думаю, – таких талантов не имею. Это не про меня и не для меня».

И вот, когда уже завершался ужин, Владыка обратился к маме: «Мать! На каждом месте можно спастись и на каждом месте можно погибнуть. Возле Господа был апостол, который погиб. А разбойник на кресте спасся! Мать, ко мне одна балериночка приходит, она в театре танцует – и так он на цыпочки привстал и показал, как она танцует, – а потом у меня исповедуется, и я ее наставляю. Но это ее профессия, и она ей нравится. И я не могу ей сказать: «Брось свою профессию». Но постепенно Господь даст, и она сама поймет и оставит свой балет». У меня после этих слов, как камень с души свалился, я вышла от Владыки сама не своя от счастья.

Утром мы с мамой пошли на службу в Никольский собор. Владыка служил и говорил проповедь о Закхее. Очень образно говорил о том, как шел Спаситель в окружении толпы народа, как проходил мимо смоковницы, на которую залез Закхей и смотрел оттуда на Спасителя. А Спаситель увидел Закхея (и так Владыка ладонью козырек над глазами сделал) и сказал: «Закхей!» И Владыка все это изображал очень живо и своеобразно. Я впервые слышала такую проповедь. И настолько интересно он изложил евангельскую тему, что здесь я полюбила Владыку уже окончательно. Я стояла, слушала его и дорожила каждым его словом, и каждым движением.

Через несколько месяцев мы с мамой снова приехали к Владыке. Мы зашли, немножко пообщались, и опять он мой грешок разоблачил. И опять это было понятно толь-ко мне. Я вновь была поражена его прозорливостью. И опять он не прямо сказал, не обличил меня, а как бы вскользь, слегка задел тот грех, о котором говорил мне прежде и который я снова повторила.

А через несколько лет, когда уже Владыки не стало, и мамы не стало, я бросила спорт, сознательно пришла к вере в Бога, стала работать в храме. И вдруг меня благословили петь в церковном хоре. И хотя я отказывалась – у меня ведь нет ни слуха, ни голоса, петь мне все-таки пришлось. Со временем я обучилась пению и уставу в Целиноградском монастыре, и стала петь на клиросе. И я вспоминала владыку Иосифа, и его первую проповедь о том, что петь Богу – это лучшая из профессий.

Итак, я оставила все и служу псаломщицей в сельских храмах. Меня посылают туда, где образуются новые приходы, и я учу пению и уставу местных жителей. Научу, и уезжаю на другой приход, в следующий храм.

А когда я приезжаю в Алма-Ату, то всегда прихожу на могилку владыки Иосифа и кланяюсь ему. Ведь то, что со мной произошло – произошло по его благословению, и поэтому я храню о нем память и молюсь за него.

Мой свекор, протоиерей Николай Савельев, служивший во Всехсвятской церкви г. Уральска, рассказывал в свое время:

Владыка Иосиф вызвал его из Уральска в Алма-Ату по делам прихода. Дорога была трудная, отец Николай очень устал, был голоден, но времени зайти куда-либо позавтра-кать у него уже не было – он опаздывал на прием к Владыке. И вот, он идет и дорогой думает: «Я такой голодный, даже не как волк, а как … лев! Вот теперь-то я и проверю насколько Владыка прозорливый и праведный. Если я приду, а он не предложит мне позавтракать, то я буду сомневаться, что он действительно такой!» И вот, отец Николай приходит на Минина, Владыка его благословляет и обращается к тете Шуре: «Матушка, матушка, идите сюда! Приехал отец Николай, голодный, как … лев! Вы накормите его, а потом я буду с ним разговаривать».

Отцу Николаю стало плохо... Надо ли говорить, что в дальнейшие годы ему уже и на ум не приходило проверять на прозорливость своего Святителя.

В 1973 году я по обыкновению пришла на Минина к владыке Иосифу. Кроме меня Владыку ожидало еще три человека – приехали из отдаленного прихода просить себе нового священника. Владыка пригласил нас зайти всех вместе, и когда выслушал приезжих, сказал: «Я не могу дать вам другого священника, а будем за этого молиться».

Во время беседы я обратила внимание на то, что у Владыки на столе лежат две стопочки фотографий. В одной стопочке фотографии, где Владыка запечатлен со строгим выражением лица, а на другой – улыбающийся. Закончив беседу с приезжими, он взял фотографии из той стопочки, где он улыбающийся и стал подписывать их в подарок посетителям. Я же в этот момент думаю: «А мне-то совсем не подходят такие фотографии, мне бы надо вон ту, где Владыка построже и вообще, по моим грехам мне надо бы хорошую палку!» Тут Владыка на меня посмотрел, протянул руку ко второй стопочке, где он строгий. «Ну и прокурор!» – говорит. Взял фотографию, перевернул ее, подписал, подает мне и снова говорит: «Ну и прокурор!» Он узнал мои мысли.

Другой момент был у меня. Муж мой болел эпилепсией и к тому же выпивал. И на протяжении многих лет он подвергался до предела страшным припадкам. К тому же еще у сына не ладилась семейная жизнь – он расходился с женой и был на грани отчаяния. Я сильно скорбела. И однажды, когда я пришла к Владыке, он спросил меня: «Где вы живете?» Я объяснила ему. Он сказал: «Да благословен будет этот дом!» С тех пор у нас все стало налаживаться. Муж перестал выпивать, эпилепсия прошла, и он пришел в нормальное состояние. Так же и у сына все выправилось, сын тоже стал полноценным человеком.

С митрополитом Иосифом я не была знакома лично. С ним постоянно общалась моя мама, и в нашей семье ничего не делалось без его благословения. Например, собираемся мы с сестрой путешествовать, мама непременно идет к нему за благословением. Она еще рта не успела открыть, он с порога: «Ну что, мать, на море собрались? С Богом». Много лет я никак не могла получить квартиру. Мама придет, он скажет: «Пусть терпит». А в какой-то момент он сказал: «Ну что она там плачет? Будет ей квартира». И я действительно, по его молитвам, вскоре эту квартиру получила.

В другой раз мой муж-вертолетчик, неправильно посадил вертолет и машина получила серьезные повреждения. Ему грозило суровое наказание и большой штраф. Мама, конечно, сразу побежала к Владыке. Он с порога: «Мать, ну что ты плачешь? Он ведь жив!»

В 70-м году, по причине халатности врачей скорой помощи умирала моя полуторо-годовалая дочь. У нее была простая простуда, и тем не менее эта простуда принесла нам страшную беду. Температура у дочери поднялась 40 градусов и ей в 5 раз передозировали лекарства. Никакой надежды на то, что она останется живой, врачи не оставляли. Я позвонила маме: «Мамочка, скорее сходи к Владыке!» Сама я бегала вокруг больницы, пла-кала и кричала: «Господи, я повенчаюсь с мужем, только спаси моего ребенка!» Мама пошла к Владыке. Не успела ступить на порог, как он сказал: «Плачу, мать, и молюсь, плачу и молюсь». Врачи неделю не смотрели нам в глаза, а Владыка велел маме приходить к нему каждый день и каждый день в течении недели они вместе молились. И девоч-ка моя, их молитвами, осталась жива, выросла, сейчас она уже закончила Петербургский медицинский институт и ординатуру, хотя некоторые последствия болезни остались.

Мама моя с 42-летнего возраста страдала сильными головными болями. Это были страшные мигрени с многодневными приступами. Лечению болезнь не поддавалась и вообще чем-то облегчить ей боль было невозможно. И вот, в 73-м году мамочка приходит домой и мы с сестрой вдруг видим, что у нее косица завязана какой-то веревочкой, лоскутком тряпичным. Я говорю: «Мама! Что ли ленточки или заколки у нас нет, что ты какую-то тряпицу ввязала себе?» Она отвечает: «Нет, нет, не трогайте!» И рассказывает та-кую историю. В очередной раз пошла она к Владыке. Пришла, Владыка выходит и говорит: «Ну, что, опять у тебя голова болит? Хватит уже, будем лечить». Он распускает свою косицу, выплетает из нее вот эту ленточку-тряпочку, заплетает косицу маме, впле-тает ленточку и говорит: «Носи до тех пор, пока не потеряешь. Как потеряешь, так и головная боль уйдет». Как и когда мама ее потеряла, она не помнит, но головные боли у нее прекратились. Она прожила еще 9 лет и голова у нее больше никогда не болела.

У меня было больное сердце, в связи с чем я три года не работал. Болезнь изнуряла меня, и я решил обратиться к митрополиту Иосифу, и попросить его совета и молитв. Пришел, Владыка благословил меня и сказал: «Ну вот, читайте больше акафисты. Акафисты читайте» – повторил он несколько раз. А я, правда, до этого времени акафисты не читал. И вот, я стал читать акафисты и понемногу поправляться. Я снова стал регентовать в Покровском храме.

Женщины Мария Ивановна и Иулиания купили для Владыки хороших крупных слив, положили их в красивую корзиночку и просят меня: «Михаил Васильевич, мы ни-когда у Владыки не были, нам неудобно к нему заходить, а вы-то Владыку знаете ближе, пойдите, отнесите ему эти сливы». У Марии Ивановны была с собой еще большая просфора – привезла из Загорска от преподобного Сергия. Но когда мы, немного не дойдя до дома Владыки, на углу, где магазин был овощной, стали все разворачивать и в корзиночку укладывать, то увидели, что просфора треснула. И мы решали ее оставить – неудобно расколотую Владыке нести.

Я зашел в дом, а женщины дожидались меня на улице. Я беру у Владыки благословение, подаю ему корзиночку слив, а он: «Ну, а что же вы просфору не принесли?» Когда я вышел от Владыки и рассказал об этом женщинам, нам стало ясно, что Владыке было о нас все открыто. Мы поблагодарили Господа за то, что у нас такой Архиерей.

Мы с Андреем Михайловичем, который все время на левом клиросе распевал и чи-тал канон, и Апостола, как-то под тополями на лавочке сидим в ожидании Всенощной и рассуждаем: «Вот, Витю Дубовицкого, который все время с мамой стоял у иконы «Умиление» и недавно с армии пришел, Владыка рукоположил во священника. И как нам теперь его называть – «отцом», что ли? Как-то неудобно молодого такого человека «отцом» называть». Здесь, слышим, зазвучал трезвон, Владыка заезжает, мы скорее бежим в собор к служебному входу, встали там в коридорчике, в уголке, стоим. Заходит владыка Иосиф, оборачивается и к нам: «Здравствуйте, отцы! – обращается – Здравствуйте, отцы!» – улыбается, на нас смотрит таким взглядом пристальным, что мы сразу поняли, что ему известно о нашем разговоре. «Вот вы отцами не хотите называть молодых священников, – как бы говорил его взгляд, – а я вот вас отцами назвал. А вы –простые миряне». Так мы прочитали в его взгляде. А он три раза повторил «Здравствуйте, отцы!» и поклонился нам. Мы переглянулись друг с другом, смутились, вышли и сказали: «Вот нам и обличение. Значит, неправильное мы имели рассуждение. Раз рукоположен во священники, то, даже если и молодой, уже имеет право по сану называться «отцом».

Впечатление, которое оставлял Владыка при общении с ним – это искреннего служителя Церкви Божией. Его, конечно, уважали все, ценили, уже вскоре после его приезда узнали, что это за человек. Всех принимал, кормил, угощал, все сам. Помню, как-то зашли к нему, он говорит: «Сам пою, сам читаю, сам и ставни закрываю». Так он сказал, а я запомнил.

Мне было 6 лет, когда мы с бабушкой, по пути из Алма-Аты в Елец, приехали на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру. Мы встретили там отца Палладия (впоследствии епископ Читинский и Забайкальский), который попросил нас по возвращении в Алма-Ату зайти к Владыке Иосифу и передать ему просфору, иконочку и письмецо в конверте. (Отец Палладий хорошо знал Владыку, он и сам не раз приезжал к нему в Алма-Ату). С этого времени началось наше близкое знакомство с митрополитом Иосифом, и мы с бабушкой стали к нему ходить. Мы приходили к нему, когда нужно было взять благослове-ние или получить совет.

Моим крестным отцом был архимандрит Исаакий (Виноградов). С владыкой Иосифом они впервые встретились в тюрьме. А уже когда отец Исаакий служил в Алма-Ате, тогда владыка Иосиф приезжал в Алма-Ату, будучи епископом Петропавловским. Здесь они тоже встречались. Когда же отца Исаакия перевели в Елец, я к нему ездил. Он всегда Владыке письмо передавал, просфору. А Владыка здесь очень переживал за о. Исаакия. Друг о друге у них отзывы были очень хорошие. Владыка Иосиф говорил: «У тебя очень хороший крестный, он тебя, небось, и учит, и наставляет? А здесь, – говорил Владыка, – обращайся ко мне. Трудно тебе, тяжело, какой совет нужен, всегда – пожалуйста, двери открыты». И я ходил сначала с бабушкой, а как подрос, стал и один приходить.

Владыка очень любвеобильный был. Я приходил, он все дела свои бросал, усаживал меня и мы с ним беседовали. Одно время мы вместе смотрели фильм «Семнадцать мгновений весны», каждый вечер. Он сядет, включит телевизор, а сам тут же письма просматривает. А я смотрю – у меня тогда дома телевизора не было, мама не покупала. Потом чай попьем. Его улыбку помню – он улыбался так, обнимал, целовал, очень нежный был, конфеты, шоколад, всегда что-то преподносил, все это помню. К собаке своей меня подводил: «Это моя, – говорит, – любимица. А это мой друг пришел ко мне». И тоже такие нежные слова были собаке: «Ты не ругайся, не лай».

Владыка двери сам открывал и запускал, и выпускал, и провожал. Бывало, как рассказывали, придут к Владыке, стучат, стучат, а он не открывает. Так и мы с бабушкой как-то пошли, а там женщина стучала – ей не открыли. «Ну, – думаем, – наверное, Владыки нет». Но только стукнули – сразу же дверь открылась. Владыка стоит за дверью и потихонечку говорит: «Проходите». Дверь закрылась и все. Другим не видно было, кто там дверь открыл. Владыка духом знал, кто к нему идет.

А когда я в армию уходил, в 1974 году, к нему зашел. Он меня принял в рабочей форме, с тряпкой в руках. Он все время работал, он не стеснялся, никого не боялся, ни от кого не прятался – как есть. «О, кто ко мне пришел, дорогой Сереженька, ну, проходи». Я зашел, мы посидели, чайку попили, телевизор включили, посмотрели. Владыка жил не так, как сейчас шикарно живут, а простенько и скромно. Келья была и церковь. Это по-следний раз я его видел, когда уходил в армию. «Ну, ничего, Сережа, не волнуйся, скоро вернешься, два года – как два дня будут». Эти слова мне запомнились. Я отслужил и пришел. Так хорошо и легко мне служилось. И еще сказал: «Отслужишь, придешь домой, тебя бабушка встретит, а я-то тебя, наверное, уже не увижу». Письма он мне писал: «Здравствуй, внучек. …Твой дедушка. Целую». А мама часто к нему приходила, когда я служил. Он увидит ее, улыбается, спрашивает: «Как там Сережа?» Потом уже мама напи-сала мне, что Владыка умер. Так и получилось – когда я пришел с армии, бабушка меня встретила.

Сейчас я понимаю, что я в жизни общался со святыми людьми. Да и тогда я считал, что эти люди многое перенесли, все знают, плохого ничего не скажут. И я прислушивался. Владыка мне так говорил: «Будь умным. Если будешь хорошие поступки совершать, то, значит, и жить будешь нормально, и все у тебя будет хорошо». И я жил так, как мне Владыка говорил, смотрел, как себя вести – и дома, и в обществе с ребятами, и везде. Где плохо – значит надо уходить в сторону. Владыка говорил, что у меня будет хорошая же-на, хорошая семья: «Старайся быть возле них, не меняй ни на что, не крутись, не вертись. Не надо за заборы ходить. Живи, что тебе Бог послал, тем и довольствуйся. Будешь с семьей – и все будет у тебя хорошо». Так и стараюсь придерживаться в жизни того, что он мне говорил. И все, слава Богу, нормально. Жена у меня хорошая, дети тоже хорошие, работа не плохая, все налажено. И, в общем-то, трудностей в жизни я не видел. Так по его молитве и живу. Легко, вроде, везде все было. А вспомнишь Владыку и слезу, бывало, прольешь. Всю мою жизнь он, считай, мне предсказал. И всегда мне вспоминается его улыбка, его наставления: «Да, ничего, Сережа, все будет хорошо. Молись и проси Бога».

В конце 60-х годов мы взяли к постановке в Русском Академическом театре драмы им. Лермонтова пьесу Николая Островского «Василиса Мелентьева». Действие пьесы происходит во времена Ивана Грозного, и я репетировал роль Ивана Грозного. Поскольку формальный подход к любой пьесе и любой роли для меня неприемлем, мне необходимо было узнать психологию человека той эпохи, христианские обряды, как бы понюхать дух того времени. На репетиции встал такой вопрос: кто может нас в это посвятить? Книжки – книжками, но живого общения ими не заменишь. И вот, возникла мысль обратиться к главе здешней Церкви. Сан у него огромный – митрополит, как, думаем, он нас примет? Созвонились с ним, сказали, какая тема нас интересует. Он назначил нам встречу.

Мы узнали адрес, сели в машину и поехали к нему втроем: режиссер Ирина Долиненко, зав. музыкальной частью Михаил Лившиц и я. Помню, мы проехали за Центральный стадион, а за ним такая узкая улочка. Встретила нас интересная пожилая женщина, вроде монахини, и провела в гостиную. Вышел Митрополит и нас принял. И беседовали мы часа два с половиной. Он очень интересно рассказывал нам об истории того времени и отвечал на вопросы, которые мы задавали. Иногда с юмором отвечал. Он прекрасно знал эпоху Ивана Грозного и историю вообще. Несмотря на то, что много веков отделяло нас от того времени, Владыка настолько интересно и живо все преподносил, как будто он сам был свидетелем тех событий. И что главное – он передал в своих рассказах атмосферу, дух того времени, что для нас было неоценимой помощью при создании тех или иных сцен. Мы увидели высокообразованного, начитанного человека, прекрасного собеседника. Но и не только историю он хорошо знал. Он говорил, что очень интересуется современной жизнью и, в частности, современным искусством и театральной культурой. Он с улыбкой сказал: «Я с удовольствием смотрю по телевизору Аркадия Райкина». По ощущению он произвел на нас колоссальное впечатление. Этот человек был огромной эрудиции, просто кладезь мудрости и, в то же время, очень простой. Он был так прост, как будто не был облечен в такой высокий сан. (Мы спросили, и он объяснил нам, что Митрополит – это только на одну ступень ниже Патриарха). И такой простой, такой земной! Я думаю, что сейчас таких, наверное, нету. Необычайная простота. Вот такой простой, земной человек, но вокруг него была такая атмосфера, которая просто завораживала. Для нас это было неожиданностью. Ведь мы, собираясь на встречу, ожидали совсем другого. Мы ожидали, что он будет таким, как в литературе обычно изображают святош-иезуитов. И вдруг мы увидели такого человека, который всех нас буквально поразил своим обаянием! Этого не сыграешь. Это ощущение я хорошо запомнил.

Комнату его я запомнил: невысокие потолки такие и книжные стеллажи. Помню, там стояли томики Ленина, Маркса. Висело несколько картин на религиозные сюжеты, просто написанных. И потом он нас водил в такую маленькую домовую церковь. И в его доме все было тоже чрезвычайно просто, и, вместе с тем это было очень значительно. И вот, эти два с половиной часа пролетели для нас, как одна минута. Мы вышли от него – а сколько времени? Ой-ей! Это так быстро время пролетело!?

Встреча с таким человеком дала большой психологический импульс, он зажег нашу творческую фантазию. Мы восторгались им. Ну, а уходя, мы ему сказали: «Когда мы порепетируем, выпустим спектакль, мы уж просим Вас на премьеру». Сказали, не надеясь, что он придет. Он согласился, как мы посчитали, из вежливости. И что вы думаете? На премьеру он со своей свитой пришел, а режиссер у центрального входа его встречала. Он был одет в рясу, с посохом в руке. Публика на него смотрела, а он сидел в первых рядах. Все это было очень торжественно. Мы подтянулись, воодушевились и спектакль прошел очень хорошо. После спектакля мы его проводили, он сказал, что спектакль ему понравился. Возможно, это были слова вежливости, но одно то, что он пришел, уже было для нас приятно.

Этот спектакль шел довольно успешно много лет. Мы даже в Москву его возили на гастроли, и на многочисленных творческих конференциях мы всегда говорили об этой консультации, о том, что беседа с Митрополитом повлияла на глубину спектакля.

Вот такая вот история.

Захар Иванович Самойленко вспоминает:

Владыка ходил в русский драмтеатр им. Лермонтова на премьеру спектакля «Иван Грозный», куда его пригласили актеры и режиссер. Я сопровождал его. Когда Владыка, одетый в рясу (он никогда не носил мирской одежды, у него даже не было ни одного мир-ского костюма) зашел в фойе, народ, увидев его, удивлялся: «Ну, загримировали! Как наш Митрополит, точно!» Также и в зале: «Смотри, поп сидит!» – «Да это не поп, это артист!»

Мне было 4 года, когда в 1960 году Владыка приехал сюда жить. С тех пор я его помню. Мы называли его Дедушкой. Это был милый, простой Дедушка.

Он очень помогал нашей семье, с какой бы просьбой мы к нему не обратились. Он всю душу нам отдавал. Мама придет к нему, он: «Что переживаешь?» – «Угля нет». Он ей уголь поможет купить. Когда у нас дома умирала моя двоюродная сестра, он домой к нам приходил, потом вызвал священника, и тот ее крестил. В другой раз пойдем к нему, как к соседу, занять денег, он поможет. Придем отдавать – назад не берет. Как-то раз у нас хлеба не было, а магазин уже закрыт был. А нас у мамы четверо детей. Мама – туда – сюда – ни у кого хлеба нет. Пришла к нему: «Извините, Владыка, хлеба нет. Не заняли бы?» Так он вот такой каравай нам передал! Он всегда оказывал нам помощь и делал это от души. И повар его, тетя Шура, тоже подкармливала нас. Позовет маму: «Вот, наготовила и осталось, все свеженькое. Вы не взяли бы?» Конечно, брали. Все было вкусно и хорошо.

День рождения у меня в мае. Я подойду к Владыке, (между нашими домами забор был очень низкий): «Дедушка, – тяну его за рясу, – у меня день рождения!» Он: «Моя ты красавица! Подожди минуточку!» И полный подол конфет в рясе принесет. Самые хорошие, дорогие конфеты. Высыпает мне и улыбается. Потом пойдет, атласных ленточек достанет, сам навяжет мне на голове хвостиков, бантиков штук 10. «Какая же ты хорошенькая, моя внучка!»

Когда я уже в школе училась, иду на занятия, а у меня все руки в чернилах. «Моя золотая, что же это такое?» Я говорю: «Вот, чернильницу разлила, Дедушка». А он: «После школы будешь идти – вот видишь дырочка тут, в заборе? Вот я для тебя здесь ручку положу с золотым перышком». Я с уроков бегу, думаю: «Неужели и вправду ручка будет лежать с золотым перышком?» Прибегаю – а там лежит ручка, в заборе! Как я эту ручку всем ходила, показывала! Там в ручке рыбка плавала туда-сюда. Это были первые авто-ручки. И не забыл, в определенное время положил ручку!

Мячик в палисадник залетит – в волейбол играли – он этот мячик нам назад забросит и еще конфетами угостит. А мы в другой раз нарочно мяч забрасывали, когда конфет захотим: «Давайте мячик Дедушке закинем, Дедушка нас конфетами угостит!» Владыка ве-чером выйдет: «Ой, мячик залетел! Ах, мячик! Придется вам конфет дать».

Яблоки «кандиль» у него вкусные росли. Дети в его сад за яблоками лазили, а он никогда их не прогонял. Выйдет и смотрит, как трясут его яблоки, и еще сам чем-нибудь детей угостит.

Помню, меня кто-то на улице обидел, я реву: «Пойду Дедушке пожалуюсь!» Прибежала, обняла его за подол, он меня гладит: «Моя ты миленькая, да кто же тебя обидел?» Помню, бантики стал мне тогда завязывать. Я: «Да этот не красивый, Дедушка! Ты мне не так завязываешь! Мне не надо так, мне надо кукульком, вот так!» Он: «Ну, давай кукульком тебе завяжу». Завязывает. Я: «Мало!» Еще завязывает. Бантиков 8 он тогда мне навязал.

Очень сильно он меня любил и любил еще другую соседскую девочку Лену Булынину. У ее мамы долго не было детей. Владыка говорил ей: «Ты молись, проси Бога, и Бог даст». И она молилась: «Господи, дай мне ребенка». И родилась Лена в 1962 году по его молитвам. Владыка сказал матери: «Вот, Бог тебе дал». И в этой Леночке Владыка души не чаял! Этого не рассказать! Все для Леночки, все для Леночки! И игрушечку, и песочницу, и совочек. Конфеты он каждое утро Леночке на забор клал. В салфетку завернутые. Она утром просыпается – бегом за конфетами. А Дедушка еще выглядывает, смотрит, как Леночка прибежит, конфеты возьмет. И даже когда Владыка уже перед смертью в больнице лежал, о Леночке беспокоился, и Коля, его келейник, вместо него на забор конфеты клал: «Это тебе от Дедушки». И куколки Дедушка ей дарил. Уж этих куколок он нам штук 40 подарил, всяких, каких мы только ни просили. Игрушки его помню, и, помню, он часто выходил на улицу, общался с соседями, разговаривал. Помню, на Рождество пришли мы, все дети с нашей улицы, колядовать, наряженные. Он: «Заходите, заходите! Спасибо, что пришли!» Провел нас в дом, все показал, рассказал. Он относился к нам, как дедушка к родным внукам. А если Пасха, он самые первые испеченные куличи на забор нам клал. Мы прибежим к нему на Пасху, он: «Цыплятки мои!» И выносит нам в подоле куличей, яиц. На травку чистую салфетку постелит, угощает детей. И сам он в праздники нарядный был – одевал праздничные рясы, ботинки обувал, а нам завязывал красивые бантики. А сколько сюда бабушек приходило! На Пасху у нас по всей улице узелки с яичками лежали – на травке, под кустиками. Так его все любили – просто в подарок ему оставят, с благодарностью. К нему все приходили, но он всех принять не мог. И мы яички эти брали, окрошку делали.

На Пасху в то время запрещали детям в церковь ходить и в школе нас за это ругали. А я все равно ходила с подружками посмотреть на нашего Дедушку. Мы в старые пальто, как бабушки наряжались, и шли, лишь бы только нас пропустили – там дружинники стояли. Он увидит нас в храме, улыбается: я вижу, что вы пришли. А мы замаскированные в платочках стоим. Если гражданский праздник – 7 ноября или 1 мая, мы, нарядные, ходим возле его дома – и так пройдем, и так пройдем, пока, наконец, не выйдет Дедушка поздравлять нас. Это детство было…

Потом повзрослели мы, книжки стали читать. Он нас спрашивал: «Какие книжки вас интересуют?» Он все духовные книги нам давал читать. Нас воспитывали тогда в ином духе. А он нам – книги, иконы все показывал. Много интересного нам рассказывал тако-го, чего мы тогда нигде не могли услышать. И мы приходили к нему: «Дедушка, еще расскажи!» Он говорил: «Я очень верую в Бога. И вы молитесь, Бог вас не оставит».

Помню, такой случай произошел. Один священник, которого Владыка не принял в свою епархию, захотел Дедушку нашего поджечь и стал кидать ему в окна бутылки с керосином. Вспыхнул пожар. И соседи, как увидели, быстро все прибежали и сообща все потушили и уладили. Все соседи откликнулись, чтобы Дедушку защитить.

Отец мой коммунист был, депутат Верховного Совета, но, несмотря ни на что, он очень любил Дедушку.

Когда Дедушка умер, милиция стояла по всей улице, потому что люди шли, шли, шли… Сторож нам принес записочку: «Умер его Высокопреосвященство митрополит Иосиф. И вы, поскольку он вас любил, можете прийти и попрощаться». Мы приходили, прощались с Дедушкой.

Владыка действительно нас, детей, очень любил. К еде он был не привередлив, держал посты. И много нас здесь, уже 40-летних, могут только по-доброму вспоминать о нем.

Он мне всегда говорил, что «… Здесь, где мы живем, земля святая и вы, детки, судьбой обижены не будете никогда». Почему святая? Мы думаем потому что он освятил ее здесь своими молитвами.

Наш дом № 12 на ул. Минина. Здесь я и родилась. И с тех пор, как помню себя, помню и Владыку. Владыка меня внучкой называл, и я как внучка ему была. Его дом находится через забор от нашего, и мы с ним каждый день общались. Он всегда обо всем меня спрашивал: как здоровье, какие отметки. Всегда, каждый день он на забор для меня конфеты клал. В день моего рождения обязательно куколку подарит. Всем детям на нашей улице он подарки дарил, он детей очень любил. Когда мы с мамой на год уезжали в Мордовию, он нам письма писал. Он говорил, что здесь земля святая. Мы так и считаем, что у нас, на нашей улице, земля святая, потому что он здесь жил и молился. Таких Архиереев, сколько мы живем здесь, больше не видели. У него штакетник был около дома и он всегда вдоль штакетника прогуливался со своей собакой Джерри. Прохожие часто возле него останавливались, задавали вопросы. Он с ними разговаривал, что-то советовал. Владыка помогал буквально всем людям на нашей улице, кто бы к нему ни пришел, чего бы ни по-просил. Никогда не отказывал. Это был действительно святой человек. Он всех людей любил. Это человек, который жил для людей, а не для себя.

Здесь я вырос, на этой улице и всю жизнь прожил. За это время много здесь было архиереев. Но этот – единственный такой был, самый добрый. Он на самом деле был именно – Священник. Как праздник какой, он всегда подарки детям дарил – авторучки шариковые (тогда дефицитные были), конфеты выносил. Он приглашал нас домой, угощал – мы же пацанами были тогда. Он всем оказывал помощь. Даже был такой случай. На нашей улице жил парень казах по имени Азамат. И он захотел мотоцикл себе купить, «Яву». У него было всего 200 рублей, он хотел занять остальные, но ни у кого денег не было. Он пошел к Владыке и говорит: «Займите мне деньги, я хочу мотоцикл купить». «Сколько, – спрашивает, – у тебя есть денег? Я тебе добавлю». – «У меня всего 200 рублей. Надо еще 600». Владыка дал ему эту сумму, и он купил себе «Яву». Прошло время, Азамат пришел деньги возвращать, говорит: «Вот долг». А он: «Назад я деньги не беру». Так что получилось, что он ему мотоцикл подарил. Владыка не разбирал, какой национальности человек, он всем дарил все. А конфет сколько нам дарил! И никогда не обижал никого. Такой вот у него штакетник был низенький, дом не огораживался, можно было запросто к нему зайти. Но сам был очень скромным. В то время уже появились новые автомобили, а он все на своем «ЗИМе» довоенном ездил.

Еще один эпизод помню. Пацанами мы были, над всеми шутили и над ним тоже. В оконную раму втыкали булавку, продергивали нитку, привязывали к ней картофелину, и с катушкой ниток залегали где-нибудь в кустах. Дергаешь за нитку, она натягивается и картошка о стекло – стук, стук. Владыка: «Кто там?» Откроет окно – никого нет. Опять стучишь – выйдет, посмотрит – не видать ничего. А темно, мы же допоздна бегали. Потом, когда уже раскусил это дело, выйдет: «Мальчишки! Ну, хватит, я уже спать хочу!» Но из терпения никогда не выходил.

Я была совсем молодая, когда узнала Владыку Иосифа. Это был большой души человек и доброты необычайной. Он помогал всем соседям и морально, и материально. Владыка любил людей и шел к людям. Он любил каждого человека и видел в каждом че-ловеке личность. Это выражалось во всем, даже в том, как он поздоровается с человеком, как раскланяется. Он не прятался, к нему можно было просто прийти, как к соседу. Сам он выходил вечерами в простой черной рясе (только в праздники он пышно выглядел) со своей собакой Джерри и гулял по улице. Он со мной много беседовал. У меня был маленький сын и Владыка говорил: «Леня ценный мальчик. Учи его музыке». Мы купили Лене пианино – у него действительно оказался абсолютный слух, и он успешно закончил музыкальную школу. Сын рос очень болезненным, и Владыка медицинские советы давал, как его лечить – что можно ему, а что нельзя. А когда у Лени было воспаление легких, Владыка запретил класть его в больницу и сам указал способ лечения.

Моя свекровь материально жила очень тяжело. Как-то она пошла и попросила у Владыки взаймы 100 рублей. (Тогда это были большие деньги). А когда пришла возвратить долг, он сказал: «Вам деньги нужней, чем мне. Вы одна воспитываете пятерых детей и поэтому оставьте их себе». Он помогал людям от души, от сердца. Он хотел, чтобы Леночка, соседская девочка, обучалась музыке и купил ей аккордеон. Другому соседу, студенту Азамату, просто, по-соседски, купил мотоцикл «Яву». Он говорил: «Я могу давать людям, почему мне этого не делать?» Много времени уделял молодежи. Каждую субботу к нему приходили студенты Политеха, чуть не в очередь выстраивались, и он давал им по десяточке на выходные дни. Он помогал всем, как мог. Всех нас он по именам знал. На Рождество мы приходили к нему колядовать. И он выходил к нам, шутил, угощал шоколадными конфетами. «Ну, что, девчата, шоколадных конфет хочется?» Он нам, молодым девчатам, как дедушка был. Это – наша молодость была, мы были соседями, мы по-соседски общались. Сейчас это трудно представить, он был, как из какой-то иной жизни.

Кроме того, мы знали, что он очень образованный, эрудированный человек. Он владел иностранными языками, прекрасно знал светскую литературу, разбирался в медицине. С Владыкой много общался мой муж. Причиной их близкого общения послужила попытка одного больного человека поджечь дом Владыки, и мой муж его спасал. Муж как раз вышел к колонке за водой и видит – бросают в окно бутылки с горючим. Он схватился с тем человеком, всех соседей поднял, все быстро потушили и уладили. И Владыка моего мужа часто приглашал в свой дом. Они беседовали о геологии, о горном деле (мой муж закончил Горный институт), Владыка давал читать ему много книг по горному делу. Это был человек с энциклопедическими познаниями, у него была большая библиотека и он всегда говорил: «Что надо – приходите». Я тоже очень к нему стремилась. Как увижу его, поговорю с ним, и мне становилось легче.

Когда Владыка умер, трудно передать, что творилось. Плакал весь Политехнический институт, все студенты приходили прощаться. Казахи плакали, а Азамат, которому он «Яву» подарил, рыдал навзрыд. Плакала молодежь, плакали все соседи. Все ездили на кладбище его хоронить.

Мы с мужем очень любили Владыку, мы обожали его. О нем много можно говорить, он, действительно, след о себе очень яркий оставил. Сморю на его портрет – как будто только вчера с ним расстались.

Однажды на Пасху мы детей потеряли. Исчезли дети – целая компания, они всегда на улице играли, а здесь – исчезли дети. Мы искали их по всей окрестности, а они у Де-душки были. Он им стол накрыл и конфетами, куличами угощал. И вот, они возвращают-ся, с кульками в руках, торжественные: «Мы у Алхилея были!» Владыка знал всех детей с нашей улицы и если у кого-то из них день рождения, он обязательно его поздравлял, ка-кой-то сувенир дарил. У нас в 18-м доме мальчик жил, он слабослышащий был, но вели-колепно рисовал и поступил в Художественную Академию. И Владыка подарил ему старинные книги, фолианты 18-го века по изобразительному искусству.

Если какой праздник церковный, он скажет об этом нам, но никогда никому своих идей не навязывал. Он говорил, что люди должны делать добро, быть благосклонными к ближним и снисходительно относиться к их недостаткам. И что меня поражало – он всегда всех по именам помнил – и детей, и взрослых. А собака его Джерри нянчил нашего Мишу. Он же огромный был. Одна такая собака была тогда на всю Алма-Ату. Джерри на задние лапы сядет, а передними Мишу держит, к себе прижмет, и морда у него такая до-вольная, будто улыбается. Мише было тогда два с половиной года.

Если везут Владыку на машине, а ты идешь, он приостановит машину, обязательно головой кивнет, поприветствует, никогда мимо не проедет. И даже иногда выйдет из машины, поговорит. Мы, как семья, тогда жили. Мы стоим на улице с детьми, он подъезжа-ет к дому, обязательно выйдет, поздоровается с нами, раскланяется. Я Мише говорю: «Поздоровайся с Дедушкой». – «Не Дедушка это, – Алхилей!»

Владыка труженик был бесподобный. Он не любил сидеть, он всегда что-то делал. Часто открывал домашнюю церковь: поставит аналой и долго стоит, молится. Я его спрашивал: «Владыка, как Вы можете столько времени стоять на кафедре?» – «Ничего, – отве-чает, – лет 10 мучился, а потом привык».

Вот, мы с Владыкой уезжаем на службу, Лаван (Павел Никитич, он хотя и выпивал, но обязанности свои старался исполнять) дом натопит. Мы возвращаемся, дома тепло. Владыка весь мокрый, хоть выжимай. Я с него рясу снимаю, одеваю на него все сухое, готовлю ему кофе, жарю глазунью, стол накрываю, зову его к столу, а он: «Лавана зови». Лаван читает «Отче наш…», садимся за стол. «Что, Павел Никитич, пойдешь диаконом в Казанскую церковь?» – шутит Владыка. «Владыка, да Вы же меня выгоните. Болезнь, болезнь хроническая!» Так он и остался Лаваном. Но Владыка его уважал.

А иной раз приеду, чтобы везти Владыку на службу, возьму его за руку, чувствую – рука горячая, температура у него. «Владыка, Вам нельзя ехать, Вы больны». Он гонит меня: «Вон отсюда!» И продолжает собираться. Я не ухожу. В конце-концов соглашается: «Ну, ладно, Захар Иванович, пусть будет по-твоему. Вези врача». Еду за Ниной Алексеевной.

Всегда, что бы у меня ни случилось, я со всеми проблемами обращался к Владыке.

Мой сын с 9-го класса стал плохо учиться, пропускать занятия. Когда я приходил в школу, учителя на меня накидывались: «Ты что калечишь ребенка – в церкви работаешь!» Я – к Владыке: «Что делать?» – «Не беспокойся, – говорит, – наладим. Только пусть сын ко мне придет». Я привел сына к Владыке, он: «Сашенька! Как ты подрос! – будто сто лет его знает – И усы у тебя уже начинают расти!» Побеседовал с ним как надо, и с тех пор Саша наш другим стал. «Папа, – просит, – ты меня еще к Владыке своди». Владыка исцелил его болячку и все наладилось. Ребята дразнят: «Твой отец попа возит!» – «Не попа, – отвечает, – а Архиерея!» Саша закончил школу, закончил институт. Я благодарен Владыке за сына.

Мой племянник заканчивал Политехнический институт, защищал дипломный проект. Но решил при этом схитрить – взял чужую работу и выдал ее за свою. Этот проект у него не приняли, а его самого отчислили из института. Для племянника начались мытарства – он пытался восстановиться в институт, обивал все пороги, но безуспешно. В институт его не восстанавливали.

Эту историю я рассказал Владыке. Но мне Владыка ничего не ответил. Тогда я своему племяннику говорю: «Приходи сам в воскресенье к Владыке. Он будет служить в соборе, после службы подойди под благословение». Племянник так и сделал. Владыка его благословил и сказал: «Все будет хорошо». Недели через полторы племянника вызвали в институт и допустили к сдаче экзаменов. И все в действительности закончилось хорошо.

Не только верующие, но, казалось бы, и далекие от Церкви люди были наслышаны о силе молитвы владыки Иосифа и обращались к нему за помощью. Такой случай однажды произошел.

Еду к Владыке. Обгоняет меня «Волга» и требует, чтобы я остановился, что я и де-лаю. Выходит из «Волги» человек, подходит к моей машине, садится рядом со мной, здоровается и просит: «Захарушка, поговори с Владыкой, чтобы в удобное время принял меня». Дает мне визитку: «Я до 18 часов буду у себя на работе, позвони мне».

Я приехал, рассказал Владыке, он сказал, что в 18 часов примет его. Я позвонил этому высокопоставленному лицу и сказал ему о времени приема.

Примерно через неделю по телефону вызывает меня к себе на работу этот товарищ и вручает пропуск на мою машину, который дает мне право ехать под любой запрещающий знак с неограниченной скоростью. И говорит: «Если когда-либо потребуется моя помощь, не стесняйся, заходи, всегда помогу. Владыке скажи, что Валера уже дома».

Я ничего не понял, спросить не решился, поблагодарил его и вышел.

А оказалось, что сын этого лица в нетрезвом состоянии серьезно набедокурил и ему грозило 5 лет тюрьмы. Сын сокрушался и раскаивался, но дело его уже лежало в Московской Прокуратуре. Куда только отец не обращался, но все было безрезультатно. Тогда, почти отчаявшись, он обратился к Владыке. Владыка сказал: «Надо молиться и все будет хорошо». И этот товарищ при встрече со мной, сказал, что он очень и очень благодарен Владыке за его помощь по отношению к сыну.

У нас с Владыкой было так заведено: я должен был каждый день звонить ему в 11 часов вечера, и он говорил мне в какое время я должен приехать на следующий день. Вечером 31 августа я позвонил, Владыка пожаловался, что плохо себя чувствует и велел мне приехать к нему завтра в 9 часов утра. Я приехал. Встречают меня Шура и гостивший у Владыки студент Духовной Семинарии Коля Лихоманов: «Владыку увезли в больницу». – «Куда? – спрашиваю, – в какую больницу?» Они ничего не знают: «Нина Алексеевна увезла». Я поехал в пункт «скорой помощи», узнал, куда увезли Владыку. Оказалось, в Центральную горбольницу (расположена на пересечении улиц Комсомольской и Сейфу-лина). Поехал туда. Приехал. Добился разрешения, чтобы меня пропустили к Владыке. Палата, где он находился, была на втором этаже. Владыка лежал на койке, одетый в подрясник. Я сел на койку рядом с ним. Он взял меня за руку: «Захар Иванович! – и слезы покатились. – Что мне делать? Как ты, благословляешь делать операцию?» – «Что Вы, – говорю, – Владыка, разве я могу благословлять на такое дело?» – «Ну, а как ты думаешь? Ведь в моем возрасте…» – «Где болит у Вас?» Он показывает. Я нажимаю: «Больно?» – «Сейчас не больно, мне укол сделали». – «Где Нина Алексеевна?» – «Бегает, переговаривается с врачами. Собирают консилиум, хотят меня прямо на операционный стол класть. Они же зарежут меня!»

Пришли врачи, стали его осматривать. Владыка меня не отпускает: «Побудь еще со мной». Осмотрели, ждут профессора. Пришла профессор, женщина, Нина Алексеевна с ней. Я спрашиваю: «Нина Алексеевна, скажите, может, без операции можно обойтись?» – «Нет, без операции ничего не получится. А что Вы, собственно, боитесь?» – «Да что Вы! Возраст!» – «Ничего не поделаешь».

Ну, и все. Владыку срочно спускают на первый этаж в операционную. Когда его повезли, он мне так рукой помахал… Двери закрывают. Нина Алексеевна пошла наблюдать, как врач, а меня не пустили.

Операция шла больше часа. Я ждал. Со мной вместе ожидал окончания операции Коля Лихоманов. Из операционной вышли врачи, руки вытирают. Мы – к ним: «Скажите пожалуйста, как его состояние?» – «С нашей стороны сделано все, что можно. Теперь только будем надеяться на Него. Но – возраст – есть возраст…»

Владыку вывезли из операционной. Надо поднимать его на второй этаж. Нас с Колей просят: «Подсобите!» Помогли поднять и довезти Владыку до реанимации. У Владыки трубки в носу, он глотает воздух, ему не хватает воздуха, наркоз стал отходить и – жажда, жажда, пить хочет. Но пить ему нельзя. Ему могли только смачивать губы. Завезли в реанимацию и все. Туда нам уже хода нет. После того, как Владыку завезли в реанимацию, я его не видел.

В эти дни я не выходил из больницы. Он часто был без сознания. Я всех спрашивал: «Там вот дедушка лежит, как он?» – «Ничего, отойдет, хорошо себя чувствует». Дочку мою (она заканчивала тогда медицинский институт), ночью, когда ушел медперсонал, пропустили в реанимацию. Она видела Владыку, он просил: «Наташенька, воды, воды».

Он прожил после операции три дня. Приходит дочка: «Папа, Владыка умер».

Я приехал на ЗИМе в больницу вместе с Колей Лихомановым. Забрали Владыку, привезли его на Минина и занесли в дом. Положили Владыку в зале на стол, возле его домашней церковки.. Собралось духовенство, отслужили первую панихиду.

Трудно было нам перенести эту утрату. 15 лет я проработал с Владыкой и как будто бы в раю был. Сейчас я вспоминаю о тех годах, как о самом лучшем времени в моей жизни.

1965 год. После окончания Университета, я отрабатывала диплом в одной из средних школ на Северном Сахалине. Когда подходило к концу время моей работы на Сахалине, я решила поступать учиться в аспирантуру в г. Алма-Ате.

Чтобы взять на это благословение, я поехала в Караганду к старцу Севастиану. Старец благословил меня на поступление и сказал: «Всю дальнейшую твою судьбу решит Владыка». И когда, улетая из Караганды обратно на Сахалин, я пришла попрощаться с Батюшкой, он мне вновь повторил: «В твоей жизни все будет решать Владыка. Всегда молись, молись, молись…».

Какой это Владыка, я тогда не знала, но через год все это стало исполняться. Приехав в Алма-Ату и поступив в аспирантуру, я пришла к владыке Иосифу. Это было в начале февраля 1967 года, когда старца Севастиана уже не было в живых.

Я довольно легко нашла улицу Минина, позвонила в калитку дома №10. Дверь мне открыла тетя Шура и, задав обычные вопросы, проводила в дом. В прихожую вышел ар-хиерей среднего роста и среднего телосложения. Он показался мне строгим и добрым одновременно. Это был владыка Иосиф.

– Кто Вы и откуда? – спросил он.

– Евстолия, духовная дочь покойного схиархимандрита Севастиана, – сказала я, совершенно для себя неожиданно.

– Проходите, садитесь, слушаю Вас.

– Владыка, я знаю, что монахи сало и мясо не едят, но мне родители прислали хорошее домашнее сало, возьмите, пожалуйста, у Вас же разные люди бывают.

– Спасибо, спасибо (разворачивает, улыбается), хорошее сало и с прослойкой! А я хотел Захара Ивановича на рынок за салом посылать. Чем занимаетесь?

– Аспирантка дневного отделения при Казахской Академии Наук.

– Похвально! Где живете?

– В аспирантском общежитии.

– Что закончили до аспирантуры?

– Университет.

– Похвально! Уже работали?

– Да. Три года в средней школе на Северном Сахалине.

– О! Похвально! …А я окончил пять институтов!

Владыка поднимает немного вверх правую руку, сжимает и разжимает пальцы. Лицо его очень серьезное и немного грустное. Несколько раз он повторяет эту фразу. Потом посмотрел на часы и сказал:

– Десять минут мы с Вами разговаривали, для первой встречи достаточно, даже много. Приходите через месяц в 18 часов.

Пришла через месяц. Так же встречает в прихожей:

– Проходите, пожалуйста.

– Владыка, Вам передали пуховою шапочку. Холодно ведь.

– Спасибо. (Одевает). Вот, теперь я стал, как «книжник и фарисей!»

Заходит машинистка Татьяна Павловна. Владыка спрашивает, не знакома ли она со мной, та отрицательно качает головой. Владыка говорит:

– Это же Евстолия – духовная дочь Серафима Саровского!

– ??

Машинистка, не обратив на меня особого внимания, вышла. Владыка продолжает:

– Мать, всегда и во всем просите Серафима Саровского, я поручаю Вас его покрову.

(Через 2,5 года я обращусь со слезной молитвой к преподобному Серафиму и сразу же получу помощь от чудотворца).

Владыка пригласил в кабинет. Он прошел вперед, я за ним. Не успела войти, как он легко вскакивает на табурет, выпрямляется во весь рост, снимает с себя скуфью, бросает ее на пол и говорит:

– Мать, вон я (показывает на лежащую на полу скуфью). И вот я (указывает рукой себе в грудь). Вы поняли?

– Да, Владыка.

– Умейте всегда видеть себя со стороны.

Владыка садится на стул, задает мне еще несколько вопросов и вскоре прощается:

– Приходите также через месяц.

Шло время. Владыка благословлял меня приходить все чаще, чаще, и однажды сказал: «Приходите, когда хотите и на сколько хотите». И я ходила к Владыке 9 лет до дня его смерти.

Владыка был очень скромный, очень нетребовательный и старался все делать сам, старался, чтобы все было мирно, все было в любви и понимании. Бывало, от него не выходишь, а как будто летишь на крыльях. И думаешь: «Чего люди возятся, занимаются ка-кой-то ерундой, когда здесь такая красота – есть Владыка и все просто, ясно».

Со временем я стала узнавать Владыку больше. Можно было любой вопрос задать ему в уме, а ответ получить от него вслух. Когда прошло несколько лет нашего общения, я понимала каждое движение его головы.

Если сидят за столом много людей, и он говорит, допустим, про вас, а смотрит на меня, значит речь касается меня, но не вас, хотя говорит про вас. Если Владыка веселый, рассказывает о своей жизни, или устал и слегка ворчит, значит все в порядке. Если Владыка жалеет, старается дать гостинец – все, жди личных неприятностей. Так, однажды дал мне банку красной икры, которую в то время можно было достать только в ресторане за большие деньги. И вскоре после этого гостинца меня постигли большие неприятности.

Перед экзаменами приходили к Владыке студенты, неважно какой национальности, за благословением. И он вдобавок давал им по 3 рубля. У меня перед стипендией обычно тоже деньги заканчивались, и он обязательно какое-нибудь поручение даст – на почту сходить, или купить тете Шуре подарок. («Не думайте, – скажет, – что она старая, она – молодая! Купите такое, чтобы ей понравилось»). Даст деньги и сдачи остается ровно столько, сколько мне нужно, чтобы дожить до стипендии. И сдачу Владыка не брал: «Что вы, что вы!»

Захотелось мне отличиться и я связала Владыке свитер. Он принял, поблагодарил, но на нем этого свитера я никогда не видела – кому-то из студентов отдал. Тогда я взяла у матушки Ольги старую его рубашку и по ее образцу сшила новую батистовую, и принесла. Так Владыка при мне ее надел, а старую я забрала себе и была наверху блаженства. Эту рубашку я бережно храню.

Владыка говорил: «Иногда благословляешь, как будто каждого на руки берешь и устаешь. А сегодня все было легко». (Какой-то в этот день был праздник). Говорил, что когда благословляешь, надо посмотреть человеку в глаза, чтобы было индивидуальное благословение.

За 9 лет близкого общения с владыкой Иосифом, ни разу не приходилось слышать, чтобы он обращался к кому-нибудь на «ты». Часто говорил: «Я – Авраам, вы – Ангелы». Просьба в любой форме: по телефону, в письме, или устно, в уме, всегда была им услышана и по возможности выполнена. Пришедшего за советом, старался разгрузить от греха, различными путями вызывая в просителе желание раскаяния и молитвы. Владыка Иосиф говорил: «Когда человек перед моими глазами, на лице его все написано. Я вижу, что за человек и знаю, что сказать. Я не боюсь никакого вопроса ни от кого. Если бы люди знали, как они прекрасны каждый в своей индивидуальности и в своем таланте и талантах».

Владыка Иосиф, это – как Евангелие. Читаешь, вроде, все знаешь, но опять что-то новое находишь. И свои рассказы он повторял не один раз, а все равно все слушали с интересом.

Владыка Иосиф – это Академия. Все нужно было запоминать, что он говорит, каждое слово. Или, вот, его проповеди – когда его слушаешь – все понятно, а когда хочешь пересказать, или записать – ничего не получается.

Много раз за чаем Владыка рассказывал о своем первом походе в Белынический монастырь. Однажды, придя в общежитие, я записала его рассказ по памяти, напечатала на машинке и принесла ему. Он читал и плакал. Потом спрятал принесенный рассказ у себя на груди. Эту встречу в лесу владыки Арсения с владыкой Иосифом оба они, спустя много лет, будут вспоминать и удивляться. В свое время владыка Иосиф старался записывать то, что говорил и рассказывал владыка Арсений, но ничего не сохранилось, все пропало при обысках.

Второй поход по этой же дороге в монастырь владыка Иосиф совершил после освобождения из своего первого заключения, вспоминая все подробности.

Владыка рассказывал, что в одном из лагерей, в туберкулезной больнице у него было послушание убирать и мыть плевательницы. И однажды он взял одну такую плевательницу и сказал: «Господи! Я держал в руках чашу с Пречистыми Твоими Дарами и причащал Ими народ. Но если Тебе угодно, что я держу эту туберкулезную плевательницу, пусть будет по-Твоему».

В годы заключения Владыке помогал Патриарх Пимен. Он был в то время в сане игумена и служил в Ростовской епархии. Он посылал Владыке посылки, куда, наряду с продуктами, клал табак. Это выручало Владыку. Уголовники за табак выполняли ту физическую работу, которую сам Владыка не мог осилить.

В 1969 году, осенью, будучи уже аспиранткой последнего курса и имея право на свободное посещение института, я пришла на Минина в начале рабочей недели, утром, что бывало не часто. Обычно я бывала там в выходные и праздничные дни, а если пропускала два выходных, то Владыка беспокоился и говорил: «Наша Коза, (так он прозвал меня) наверное, уехала в Караганду, или молча болеет».

Итак, я позвонила, калитку открыл сам Владыка, благословил и сказал: «Мать, езжайте сейчас на вокзал, берите билет на поезд до Караганды и ждите нас там. Я просил отца Стефана, чтобы мы тоже ехали поездом, но он не хочет, взял билет на самолет. А самолетом будем летать туда-сюда». Ответив Владыке: «Благословите», я поехала на вокзал, взяла билет и, не успев зайти и отпроситься в аспирантуре, сразу выехала в Карагаду. Владыка в этот же день должен был лететь самолетом. Поезд до Караганды идет ровно сутки, а самолет летит менее двух часов. Утром следующего дня, я приехала в Караганду, но Владыка с отцом Стефаном еще не прилетели. Действительно, самолет летал туда-сюда и прибыл в Караганду только во второй половине дня.

Был канун праздника Рождества Пресвятой Богородицы, а в Михайловской церкви Караганды – это престольный праздник. Владыка ехал на торжество и михайловские бо-гомольцы встречали его так же, как встречали Спасителя при Его входе в Иерусалим. Народ снимал одежды и стелил под ноги Старца-святителя. А Владыка шутил: «Что бы здесь покрасивее выбрать? Куда бы получше наступить?»

Вечером Владыка в Большой Михайловке служил Всенощную. Перед «Свете Тихий…» Владыка выходит из алтаря, поднимает руки для благословения молящихся, все наклонили головы, а я смотрю на Владыку. И тут я увидела, как от него исходят огненные лучи, как молнии, разной длины, желтовато-белого цвета. Исходят кругом, от всего тела. Лучи как бы живые, одни гаснут, тут же появляются новые. А сам Владыка такой, каким изображают Господа на иконе «Вознесение Господня». На меня напал страх и я проплакала до конца службы.

В Караганде я остановилась у старицы монахини Агнии и придя после службы, рассказала о виденном. Она в ответ: «Да, владыка Иосиф святой».

Второй раз такие же лучи вокруг Владыки я видела в декабре 1970 года. В Алма-Ате, в Никольском Кафедральном соборе, когда Владыка на Литургии благословлял народ со словами: «И да будут милости Великого Господа и Спаса нашего Иисуса Христа со всеми вами».

Разница в том, что в Караганде это сияние было мощнее, чем в Алма-Ате. Сияние длилось только во время благословения, потом исчезало. Создавалось впечатление, что эти лучи можно потрогать и не обжечься.

Обычно в Алма-Ате Владыка каждый вечер парил и массажировал ноги. А здесь, в Караганде, прошло уже три дня, а он не получал этой простой лечебной процедуры. Я не выдержала и сказала об этом. Быстро принесли в архиерейский дом таз с горячей водой, попарили Владыке ноги, спрашивают: «Что теперь делать с этой водой?» Я вспоминаю, что монахиня Ольга (ризничная в Алма-Ате) этой водой умывается и говорит, что головная боль проходит. «У нас, – говорю, – умываются ею для исцеления». Таз быстро подхватили и унесли в сторожку, где несколько женщин готовили праздничный обед. Вдруг одна из них, страдавшая беснованием, раскричалась не своим голосом: «Я вам покажу!» И в бешенстве начинает расплескивать воду из таза. Присутствующие отбивают у нее таз и мгновенно разбирают воду.

Из Караганды возвращаемся вместе самолетом. Владыка заходит в самолет последним. Пассажиры при виде его радуются, уверенные в благополучном полете. Я стараюсь держаться поближе к Владыке. Сели в самом хвосте самолета. Вдруг он толкает меня: «Глянь, глянь, глянь!» Я смотрю – мулла казахский между кресел, как перочинный нож, складывается, кланяется Владыке, улыбается. И Владыка поклонился ему с таким достоинством, по-генеральски.

Прилетели в Алма-Ату поздно вечером. Отца Стефана и других встретил шофер. А водитель архиерейского ЗИМа Захар Иванович перепутал рейс и не встретил Владыку. Владыка, в силу своей прозорливости, уже знает, что Захар Иванович его не встречает, и как только мы вышли из самолета, говорит: «Идите, мать, найдите такси. Скажите таксисту, что у меня там дедушка с вещами, помогите сесть в такси, мы хорошо заплатим». Я быстро нашла такси, подходим с водителем к Владыке. Все, сопровождавшие его в поездке, уже уехали. Мне очень странно, почему все уехали, не проводив Владыку? При виде нас от Владыки отошел хорошо одетый незнакомый мужчина. Забираем вещи, садимся в такси, Владыка ворчит: «Захар Иванович не встретил, а агент Вохменина встретил!» Приехали на Минина, водитель доволен оплатой. Владыка, очень уставший, идет домой. Я не рискнула брать благословения и, несколько волнуясь, как покажусь завтра в аспирантуре после четырехдневного отсутствия, поехала в общежитие. С дороги, тоже уставшая, уснула глубоким сном. Во сне приснился Владыка и благословил меня. Утром спокойно пришла в аспирантуру и никаких проблем не возникло.

Рассказывал сам владыка Иосиф. Год не помню. Он, подобно митрополиту Николаю, летел из Алма-Аты в Москву на заседание сессии Священного Синода. Самолет начал снижение на посадку, но шасси не срабатывает. Самолет делает круги, пока есть бензин, аэропорт готовится к аварийной ситуации. Владыка Иосиф смотрит в иллюминатор и видит, что шасси не выходит из своего ложа. Он пламенно молится. Время идет, бензин кончается, пассажиры начинают догадываться и проявляют беспокойство, а Владыка продолжает горячо молится. И вдруг – молитва услышана, шасси выбрасывается, самолет мягко совершает посадку.

На обратном пути в Алма-Ату сосед Владыки по креслу в салоне самолета – военный средних лет. Владыка – в рясе, с панагией. После некоторых колебаний военный шепчет на ухо Владыке: «Скажите, епископ, а Бог есть?» Владыка отвечает быстро и кратко: «Если бы Бога не было, то не было бы предела беззакониям. Бог нас сдерживает, терпит, вразумляет. А если бы Бога не было, знаете, что бы мы натворили?». Военный был поражен таким ответом и признается, что он работает на химическое вооружение, т. е. на войну и убийство, а у него есть любимая жена, ребенок… В конце полета военный просит за него помолиться, хотя он, как и остальные члены его семьи, не крещеный…

Когда Владыка рассказывал эту историю, он плакал, называя всю семью по именам и говорил, что в прошедшую ночь со слезами за них молился…

Однажды вечером, после работы, я пришла на Минина, 10. Владыка был дома один и топил печь. По его лицу я поняла, что пришла не вовремя. Но Владыка быстро справился со своим недовольством и сказал: «Я не хотел бы, чтобы вы видели меня за этой работой. Но раз вы пришли и видите, значит это войдет в историю». Владыка показал мне свои узловатые запачканные руки и продолжал говорить: «Все, чего я достиг в жизни, я сделал вот этими руками».

В другой раз, когда я пришла к нему, он сказал: «Я вчера так замерз, налил ванну, согрелся, и уснул в ванне». Я разволновалась – старый человек уснул в ванне! Старый Архиерей и живет в доме один! Неужели он недостоин помощника?! И вскоре Владыка взял себе в келейники Вячеслава. Он проникся к нему такой любовью, что создал ему все условия для получения всестороннего домашнего образования. Владыка нанимал для этого учителей, он желал, чтобы Вячеслав как бы повторил его собственный путь и относился к нему так же, как в свое время к нему относился владыка Арсений. Он также очень рано постриг Вячеслава в монашество и рукоположил во иеродиакона. У отца Вячеслава был хороший голос, его возили прослушиваться в консерваторию. Владыка купил пианино и нанял учительницу музыки. Но здесь у отца Вячеслава нагрянула первая любовь к этой учительнице. Сколько было страданий! Потом отец Вячеслав стал продавать книги из владыкиной библиотеки. Владыке тут же об этом стало известно. Владыка очень тяжело все это переживал и как-то сказал: «Он будет плясать в ансамбле, а потом умрет под забором никому не нужный, причем очень рано». Это я сама слышала. И отец Вячеслав это слышал и говорил: «Опять пророчества про меня». В конце-концов, отец Вячеслав ушел от Владыки, отошел от Церкви, надеясь собственными силами устроить свою жизнь в миру. Для Владыки это было тяжелым ударом, добавилась еще одна рана на его сердце. Он очень переживал за своего келейника.

Владыке предлагали патриаршество. Владыка очень переживал тогда, волновался. У него было в обычае – когда он затруднялся принять какое-нибудь решение, то спрашивал об этом предмете у своих домашних, или у детей. Как-то я пришла, и он сразу ко мне с вопросом: «Меня в Патриархи зовут. Как ты думаешь, мать, принимать мне это предложение или нет? А то меня зовут в Патриархи, а там ведь Пимен уже куколь себе сшил». Я отвечаю: «Нет, не надо. Это очень трудно, Владыка. У Вас своих 16 областей, хватит Вам заботы. Оставайтесь здесь». А потом, помню, в тот же день он продолжил эту тему и сказал: «Патриарх – свое, Синод – свое, а Правительство – свое. Это очень трудно». И рассказал, как однажды, на заседании Священного Синода, временным членом которого он был назначен, присутствующие никак не могли прийти к единому мнению по какому-то вопросу (по какому – Владыка не назвал). «И я, – говорит – вижу, что происходит говорильня и высказывать свое мнение просто бесполезно, меня не поймут и не поддержат. И когда меня спросили что я думаю в связи с этим, я, чтобы никого не обидеть, смиренно попросил у присутствующих прощения и сказал: «Простите, я вычитывал правило и не слышал вопроса споров».

И здесь, когда Владыке предлагали Патриаршество, он смиренно говорил о себе: «Я – не книжный. Руки не подадут на Западе».

Все свои беды несла к Владыке. Однажды поссорилась на работе с начальством: на меня накричали, я обиделась и расплакалась. Вечером пришла к Владыке. Еще сказать ничего не успела, он: «Вот, – говорит, – в Караганде, Веру малую обидела Вера старая. (Там две Веры в Караганде были – Вера малая и Вера старая). И Вера малая пошла на могилку старца Севастиана, наплакалась там и успокоилась». А у Владыки, как я уже говорила, такая манера была – если он говорит о ком-то другом, а на тебя смотрит, значит речь идет о тебе. И здесь, говорит про Веру, а имеет в виду меня. Та – к старцу Севастиану пришла жаловаться, а я пришла к Владыке. И он эту историю рассказывает, а сам церковь свою домашнюю открывает, молится, благословляет меня, ничего больше не говорит. И я, ничего не сказав ему, успокоенная, ухожу от него домой.

В другой раз Владыка хотел меня выдать замуж за будущего священника, сделать матушкой. Сначала предлагал мне выйти за Александра, которого я никогда в глаза не видела. Я согласилась и уже купила белого шелка на свадебное платье. Но матушка Агния не пропустила. Я приезжаю в Караганду: «Чего это вы тут меня замуж не пускаете?» Ка-рагандинцы говорят: «Будешь матушкой, но не попадьей». А матушка Агния мне открыто сказала, что у меня здоровья нет для этой цели. А я думаю: «Как это нет? Я сильная и здоровая до невозможности». Но примерно года через два я стала болеть, начались сосудистые нарушения. А Владыка шутил: «Вот, карагандинское ЦРУ не пропускает». А я отвечаю: «Нет, не ЦРУ, а Центральный Телетайпный Зал». Он смеялся. И, наконец, второго жениха мне нашел и говорит: «Езжайте к матери Агнии за благословением». Но когда я этого жениха увидела, то уже сама сказала: «Нет, не согласна». Если за первого, не видев его, согласилась, и ничего из этого не вышло, то за второго, увидев, не пошла. И все, больше Владыка со мной на эти темы не разговаривал. И белый шелк, купленный на платье, я подарила Владыке для наметки, когда ему дали сан митрополита. Потом матушка Ольга ризничная говорила, что Владыка просто меня испытывал, потому что дури в голове было много. Может быть, и так.

28 марта 1974 год. Владыка принимает гостей и, развлекая их, одновременно внутренне напряженно молится. Об этом говорит его усталый вид и надтреснутый голос. Владыка мысленно обращается к Симеону Верхотурскому и Святителю Николаю. Со слезами на глазах он сказал за чаем, подняв руки к иконе: «Праведный Симеоне! Если человек достоин, помоги устроить его и уговори Вохменина. Если нет – то все разруши!» Молился Владыка о ставленнике, который в это время был в Горисполкоме на приеме у Вохмени-на. Через два часа раздался телефонный звонок. Владыка, еще не подойдя к телефону, сказал: «Приняли! Услышана молитва! Это чудо! Вы свидетели!» И поднял трубку. Звонил Вохменин. Он подтвердил слова Владыки. Владыка поблагодарил, повесил трубку. Голос его окреп, на глазах слезы.

1975 год. На 25 июля (ст. ст.) Владыка видит сон, который записал на листе бумаги: «Весьма высокая черноземная гора. Посредине этой горы простая телега, на которую Святейший Пимен лопатой набрасывает землю, будучи в бархатной черной мантии и двумя кругами вместо херувимов. Я поднялся поближе к телеге, смотрел, и оба молчали. Проснулся! Бог весть!»

29 августа, воскресенье, 1975 год. Утром Владыка не служил, благословил прийти к нему в гости в 8 часов утра. Нас было трое: два Николая (один келейник, другой студент из Москвы) и я. В доме прохладно, Владыка был тепло одет. Несколько раз садились пить чай, плотно обедали.

Владыка был тихий, умиротворенный и как бы хотел впитать в себя все наши беды, и навсегда защитить нас ото всех скорбей. После очередного чаепития все вместе мы рас-положились в зале. Все молчали. Владыка сказал вдруг тихим, проникновенным голосом: «Я молюсь за всех, кто бывает здесь, кого я знаю, с кем общался в течении жизни, за тех, кто живет в России, и кто живет заграницей, за тех, кого уже нет, молюсь за всех в обще-союзном, глобальном масштабе».

К концу дня, мы спокойные, обласканные теплом и вниманием Владыки, распрощаемся. Ночью Владыке станет плохо, его увезут в больницу, где он попадет на операцион-ный стол…

Примерно за месяц до своего отшествия Владыка дал Вере Павловне парчу и сказал, чтобы ею обили его гроб.

Через несколько дней ко мне приедет келейник Владыки Николай Карпов и скажет: «Владыку больше не увидите». Мы сядем в машину, приедем на Минина, 10, и я буду присутствовать при том, как привезут из больницы тело Владыки и на руках занесут его в дом. Я навсегда запомню скорбное лицо регента Бориса Матвеевича и трепещущего от волнения отца Стефана, который через несколько минут скажет мне: «Евстолия, накрой на стол». И в первый раз во Владыкином доме я буду одна накрывать на стол, кормить всех присутствующих и стараться не потерять сознания от нестерпимой внутренней боли и горечи утраты.

Есть у меня фотография владыки Иосифа. Он в белом клобуке, на обратной стороне надпись: «Чернов никогда и нигде не плакал, хотя вокруг него рыдали». Эту надпись сделал епископ Ташкентский Ворфоломей.

Еще о прозорливости Владыки.

Владыка меня предупреждал: «Мать, берегись, скоро вас «бабушкой» назовут. Через 3 года после кончины владыки Иосифа я шла по тихой пустынной улице г. Белгорода, а незнакомая 3-летняя девочка бежала за мной и кричала: «Бабушка, я к тебе на ручки хочу!» Поняв, что ребенок обращается ко мне (никого на улице не было), я онемела. Подоспевшая мать с трудом оторвала девочку от меня. Мне было 38 лет.

О митрополите Иосифе я впервые услышал от Карагандинской старицы монахини Агнии (Стародубцевой), с которой познакомился в 1973 году. Я был тогда совсем светский человек, невоцерковленный и приехал с ней ругаться (это касалось моей личной жизни). И так получилось, что при общении с матушкой все переменилось в моей жизни и умирилась моя душа. Это была старушка под 90 лет, но с такими чистыми, ясными, голубыми глазами. Казалось, что может знать бабушка, которая нигде не училась, жила с четырнадцати лет в монастыре, и что она может рассуждать о жизни? И тем не менее, на все мои вопросы она давала такие ответы, что и образованный человек не сможет так ответить, как отвечала она.

Матушка хотела, чтобы я съездил в Алма-Ату, познакомился с Владыкой Иосифом. «У нас, – говорила она, – прекрасный Владыка». Матушка к нему тепло относилась, и он ее очень почитал, и когда приезжал в Караганду, всегда посещал ее. Но у меня появилось большое доверие и расположение к матушке, и я говорил ей: «Мне достаточно того, что я знаю Вас, других мне, в общем-то, не нужно». И до армии мне так и не удалось познакомиться с Владыкой.

В армии я служил всего год, а когда демобилизовался, решил ехать в Загорск поступать в Семинарию. Сразу же, не получив паспорт, поехал в Караганду взять у матушки благословение на учебу. В это время у нее гостила приехавшая из Алма-Аты знакомая владыки Иосифа Евстолия Ивановна Лещева. И матушка за нее ухватилась: «Вот, она едет в Алма-Ату, и вы с ней вместе поезжайте к Владыке. Поезжайте, поезжайте!» Деваться было некуда, раз матушка меня туда отправляет, и я поехал.

Владыка принял меня очень хорошо. Я увидел перед собой старца в обычном подрясничке, в фуфайке. Я не мог сравнить этого митрополита с другими митрополитами, я еще митрополитов никогда не видел. Я встретил внимательный взгляд Владыки, который сразу хотел понять, что за человек к нему пришел. Я был уже много наслышан о нем, поэтому тоже внимательно смотрел на этого старца, к которому так благоговейно относилась мать Агния. Он был немного возбужден (впоследствии я узнал тому причину – от Владыки собирался уходить его келейник).

Владыка пригласил меня к столу, я стал отказываться, сказал, что недавно ел. Владыка стал перечислять все то, что дала мне матушка Агния в дорогу, а в конце сделал вывод, что я все-таки голоден, взял за руку и потащил меня в столовую. За ужином Владыка обо всем меня расспрашивал и сам же рассказал мне всю мою биографию.

Я погостил у Владыки несколько дней, а когда уезжал, он спросил: «Может, ты ко мне еще приедешь?» – «Как Господь, говорю, – может, еще приеду когда-нибудь».

Я поeхaл дoмoй в Чeлябинcк, пoлучил пacпoрт и cнoвa приeхaл в Кaрaгaнду к ма-тушке c нaмeрeниeм cрaзу oттудa eхaть в Мocкву.

Тoлькo приeхaл тудa (этo былo в 10 чacoв утрa), зaхoдит Вaля Вeрeтeнникoвa и тaк cтрaннo нa мeня cмoтрит. A oнa нeзaдoлгo дo мeня былa у мaтушки, пoтoм пoшлa на пeрeгoвoрный пункт звoнить Влaдыкe пo кaким-тo дeлaм, a oн cпрaшивaeт: «Гдe тaм этoт, кoтoрый у мaтушки нaхoдитcя? – Кaк-тo cтрaннo oн вырaзилcя – Гдe oн тaм? Пуcть кo мнe приeзжaeт, мнe oн oчeнь нужeн». A Вaля гoвoрит: «Eгo нeт, oн уeхaл дaвнo нa Урaл, я тoлькo oт мaтушки, нeт eгo тaм». – «Дa тaм oн, тaм. И cкaжи мaтушкe – пуcть пocылaeт eгo кo мнe». И вoт oнa зaхoдит и глaзa вытaрaщилa – я cижу у мaтушки и пью чaй. И пeрeдaeт мaтушкe, чтo Влaдыкa прocит мeня приeхaть. «Ну, Бoжecтвeнный прoмыceл чтo-тo мeняeт, – гoвoрит мaтушкa, – и вaм придeтcя eхaть в Aлмa-Aту». Я нacтрoилcя в Зaгoрcк, a тут – в Aлмa-Aту, тo oднo, тo другoe. «Ну, кaк блaгocлoвитe, мaтушкa, тaк пуcть oнo и будeт», – cкaзaл я и чeрeз двa дня был ужe в Aлмa-Aтe у Влaдыки.

Влaдыкa был oчeнь рaccтрoeн, oт нeгo ушeл кeлeйник. Мы нe видeлиcь мaлoe врeмя, a oн выглядeл ужe вeтхим cтaрцeм. Oн cильнo пeрeживaл, пo-видимoму. Влaдыкa cкaзaл: «Пoживитe у мeня». И я жил у нeгo девять мecяцeв дo дня eгo кoнчины.

В церковной среде я был человек новый и не понимал еще, что значит быть келейником у архиерея. Для меня было непривычно просто жить у Владыки и нигде не работая. Поэтому я сразу попросился у Владыки на светскую работу и устроился в Научно-Исследовательский Институт.

Владыка вставал в половине шестого утра, быстро молился, и начинал готовить завтрак сторожу и мне, а сам пил кофе. Впоследствии завтрак готовил я, но он всегда старался хоть чем-нибудь помочь. А если я не давал ему ничего делать, он сердился и отправлял меня или молиться, или собираться на работу. В 8–30 я уходил на работу, а он всегда благословлял меня и провожал до калитки.

С работы я приходил в 5 часов вечера, и к этому времени Владыка старался освободиться от посетителей. Он сам накрывал на стол и ждал меня. И, так бывало, что я захожу в дом, а передо мной, как в «Аленьком цветочке» – одна дверь сама собой открывается, за ней – другая, а никого нет. Владыка за деревьями стоит, смотрит, как я его ищу, улыбается. Но обычно, только позвоню, и сразу слышу, как он по-стариковски шаркает своими «катами» по асфальту, спешит открыть калитку.

Когда я садился кушать, он мне все новости прошедшего дня рассказывал, кого встречал, кого провожал, на кого накричал, не сдержался в силу своей горячности, и сокрушался, что не сдержался. Вообще, он был прост и естественен, как ребенок. Если, бывало, принесут ему какую-нибудь интересную вещичку, книгу, или по телевизору мультфильмы показывают, он мог радоваться и хлопать в ладоши. Хотя, когда надо, мог вести себя очень тонко, умно и деликатно.

Очень любил всех принимать, особенно приезжавших из Семинарии ребят-семинаристов. Всегда их угощал всем самым лучшим, что имел, и никогда не жалел деньги на продукты. И всегда давал им деньги на обратную дорогу. Он мне говорил, что владыка Арсений и назвал его при постриге в честь Иосифа Прекрасного, чтобы он всех кормил. Он так же высылал деньги некоторым старушкам и говорил, что умирать ему нельзя, потому что он их кормит. И вообще, деньги не считал. Он говорил: «Думаю, за что, за что, а за деньги мне отвечать не придется. Может, потому у меня к ним пристрастия нет, что их у меня всегда много было».

Владыка каждому хотел послужить, и каждый чувствовал, что именно к нему у Владыки не просто «общечеловеческое» отношение, а личная любовь, что вот лично его Владыка любит, уважает. Это чувство возникло потому что в момент общения с Владыкой душа его была отдана полностью только тебе.

Он говорил: «Я уже последний здесь архиерей». Действительно, он всех встречал, всех провожал, всех кормил. И я был свидетелем тому, и, как мог, немножко ему помогал. Был такой случай. Как-то мы засиделись с гостями допоздна, часов до 11-и вечера. Владыка очень любил рассказывать, и все с удовольствием его слушали. Кончился ужин, все встали, ушли по домам, и остался целый стол грязной посуды. Владыка и меня провожает, а сам надевает фартук, и начинает мыть посуду. Я вижу – трудно ему – старец, его просто шатает от усталости из стороны в сторону. Я говорю: «Владыка, Вы идите, отдыхайте, я сам все уберу». А он: «А ты не обидишься?» Он считал, что это его обязанность, что он должен после всех нас убирать.

Он не брезговал никакой работой. Как-то утром я замочил свое белье и оставил в ванной комнате. Думаю: приду с работы – постираю. А когда пришел, Шура, повариха, стала меня ругать. Оказывается, Владыка заметил замоченное белье и стал его стирать. Правда, это увидела Татьяна Павловна и достирала белье сама.

В Кокчетаве, где Владыка находился на поселении, он был нянькой в многодетной казахской семье. Он нянчил маленького мальчика, который обращался к нему: «Ата, ата!» – дедушка. Этот маленький, когда вырос, учился в институте, и я видел, он приезжал к Владыке. Владыка его хорошо принимал, садился с ним вместе обедать в своей гостинице. И он ему давал денежки. «Вот, – говорил Владыка, – я его иногда приглашаю, потому что – студент, бедная семья, а здесь он и покушает, и я немножко ему помогу…»

О великом смирении митрополита Иосифа можно еще такой случай рассказать. Это произошло почти сразу, как только я стал жить у него на послушании. Климат Урала резко отличается от климата Алма-Аты, а так как у меня было пониженное давление, то частые перепады атмосферного давления в Алма-Ате оказывали на меня свое воздействие – у меня начались головные боли.

Как-то я пришел с работы и стал жаловаться:

– Владыка, у меня здесь голова раскалывается, давление понижается.

А он, по-видимому, подумал, что я хочу уехать от него. И Владыка погорячился.

– Вот, – говорит, – и ты меня бросаешь! Убегай, уезжай в свой поселок, или куда там!

– Владыка, – говорю, – да я от Вас не собираюсь никуда бежать! Я просто говорю, что у меня голова страшно болит!

Но Владыка снова:

– Ты меня бросаешь!

Я говорю:

– Владыка, Вы ошибаетесь!

Это было уже в десятом часу вечера. Мы попили чай, и я пошел спать.

Я лег, но сон не шел ко мне. Неприятно было на душе. Не могу уснуть, ворочаюсь. Слышу, как часы в его кабинете бьют. Уже час пробило, а сна нет, будто что-то давит, душит обида на Владыку.

И вот, слышу, дверь открывается, входит Владыка и – бах! – на колени передо мной:

– Ты меня прости, я тебя обидел!

Встал и ушел. Ничего больше не сказал. А я оторопел, не ожидал такого.

И все. Буквально через 5 минут я уснул, как будто ничего не было, вся тяжесть с меня скатилась. Владыкина келья находилась за стенкой от моей, и, он видимо, чувствовал мои муки. Не знаю, сам он спал, или нет, но тихо зашел и упал на колени у кровати. Вот такие моменты.

О прозорливости Владыки могу еще такой случай рассказать. Однажды я был в командировке. Надо сказать, что Владыка очень не хотел, чтобы я ездил в командировки, потому что с ним рядом никого не оставалось, кроме сторожа Павла Никитича, которого Владыка прозвал Лаваном. Но он был всегда выпивши. А поскольку Владыке было предсказано, что он умрет от ножа, то он еще и немножко побаивался, и всегда сам ходил проверять, все ли двери заперты на запоры. И поэтому, когда я уезжал, а он оставался один с Павлом Никитичем, он опасался, чисто по-человечески, что кто-то может залезть и зарезать его.

А тогда я улетал в Актюбинск на 5 дней.

Я прилетел из Актюбинска в Алма-Ату, самолет приземлился в половине второго ночи. До дома Владыки я добрался только в 4 часа утра. Было лето, погода стояла теплая, начинало светать. А Владыка обычно поздно ложился спать, в 2 часа ночи – молился, или читал литературу. Я думаю: «Владыка только уснул, я позвоню – Павел Никитич, конечно, не услышит звонка, я только разбужу Владыку. Посижу, – думаю, – часов до 6 на лавочке, а в 6 утра выйдет Павел Никитич двор подметать и меня запустит». И только я подхожу к калитке – бах! – калитка открывается, Владыка стоит: «Проходи» – говорит. «Владыка, – говорю, – да как же Вы здесь, почему?!» – «Да вот, – отвечает, – мне приснилось, что ты приехал. Павла Никитича крикнул, он что-то не ответил, и я решил сам выйти».

Утром, когда я уже отдохнул, Владыка начинает спрашивать меня: «Ну, как слетали, что там?» Я рассказал ему о работе, что все благополучно. «Слушай, – говорит Владыка, – а как твой товарищ? Как он долетел?»

А я летал в командировку вместе со своим сослуживцем, молодым парнем-казахом. Парень этот любил выпить, и когда мы ночью в Актюбинском аэропорту ожидали регистрацию рейса, он один раз сходил в буфет, потом другой, третий… Когда объявили регистрацию, он был уже крепко навеселе. Но регистрацию мы с ним прошли и подходим уже к самолету, на трап надо подниматься, я подал свой билет и пошел … и здесь оказалось, что билет моего спутника исчез, и в самолет его не пускают. Я подтверждаю, что билет у него был, что мы прошли регистрацию, что мы летим вместе. Но все равно отвечают: «Ничего не знаем, билета нет – отходите в сторону». А ветер в аэропорту дул очень сильный, прямо с ног валил, и искать билет было бесполезно. Я немного подождал и со спокойной совестью поднялся по трапу в самолет. Я улетел в Алма-Ату, а он остался в Актюбинске.

И когда Владыка сам спросил о моем товарище, я ему сказал: «Владыка, Вы знаете, вот так и так получилось, он остался в аэропорту». «А у тебя, – спрашивает – деньги были?» – «Да вроде – говорю – были». – «И ты ему не дал?!» – «Нет – говорю, – не дал, по-тому что он выпивает». И так Владыка разгорячился: «Как так? Почему же ты ему не дал?! Без денег оставил! Что же он будет делать?!»

Я таким раздраженным Владыку больше никогда не видел. Ведь я-то как рассуждал: если бы это был мой брат родной, то я бы, может, и свой билет бросил, и с ним остался. Или вывернул бы все свои карманы – на вот последнее. А здесь – алкоголик, к тому же – казах, он никто для меня, и я со спокойной душей полетел – он сам виноват. А Владыка не терпел равнодушия. Для него – казах – не казах, верующий – не верующий, в таких случаях не имело значения. Если ты мог помочь и не помог – ты уже не человек. И это меня тогда тоже удивило. Я понял, что я согрешил, поступил не по-христиански.

В другой раз я наблюдал, как машинистка, работавшая в епархии, по-видимому, к кому-то проявила безразличие, и Владыка тоже очень горячо ей это высказывал. Это единственное, что Владыку всегда выводило из себя. Он мог терпеть все, что угодно. Если бы, допустим, кто-то что-то украл, или другой грех совершил, он мог сказать спокойно, или даже пошутить. Но когда видел у человека такое отношение к другому человеку, он этого уже не терпел. Он не терпел эгоизма. Это характерная его черта.

И еще могу сказать. Шофер Владыки Захар Иванович так говорил: «Да… у этого Владыки рубль не утаишь!» Владыка ничего не закрывал, но всегда знал – кто и что притаил, и обличал таковых. А однажды, уезжая в Караганду, он мне сказал: «Вот, оставляю тебе ключи и свое сердце».

Удивительный человек! Вот эти события, все они из ряда вон выходящие, не могут совершиться с человеком, если не Дух Святой подсказывает, движет им. Это просто невозможно без особой помощи благодати Божией отдавать всего себя на служение ближнему. Простому, мирскому человеку это невозможно, потому что здесь всегда присутствует свое – своя семья, свое имя. А у этого человека ничего своего личного уже не было.

Эти люди, Влaдыкa Иocиф и мaть Aгния, имeют тaкoe cвoйcтвo – прocтo взять душу чeлoвeкa в cвoи руки, и ужe вce, чeлoвeк вoльнo-нeвoльнo измeняeтcя, прeoбрaжaeтcя. Oни имeют cпocoбнocть блaгoдaтнoгo вoздeйcтвия нa душу другoгo чeлoвeкa. Кoгдa у чeлoвeкa кaкиe-тo тягoты душeвныe, чeлoвeк вoзбуждeн, чтo-тo ищeт в жизни и вoт пoпaдaeт к этим людям, и cрaзу уcпoкaивaeтcя, cрaзу чувcтвуeт, чтo oн нaшeл тo, чтo иcкaл. Тaкoe cвoйcтвo былo и у мaтeри Aгнии, и у Влaдыки Иocифa, и этo oчeнь яркo прoявлялocь. Вoт и co мнoй тo жe. Я нe знaл, кaк мнe жить, кудa ceбя нaпрaвить, и увидeл мaть Aгнию, увидeл ee дoбрыe дeлa и хoтeлocь брaть c нee примeр, пoдрaжaть eй в чeм-тo, хoтя в тo врeмя я был дaлeк oт цeркви. И Влaдыкa Иocиф – тo жe caмoe, oн взял мeня в cвoи руки.

Влaдыкa Иocиф и мaть Aгния – этo были двa чeлoвeкa, кoтoрыe oчeнь cильнo увaжaли друг другa. Кaк-тo я coбирaлcя oт Влaдыки cъeздить нa нecкoлькo днeй к мaтушкe в Кaрaгaнду. A oн в тo врeмя гoвoрил co мнoй o мoнaшecтвe: «Я, – гoвoрит, – тeбя пocтригу, дaм дoкумeнт, нo oткрoeтcя этo тoлькo пocлe мoeй кoнчины». Я oткaзывaлcя, cчитaл, чтo мoнaшecтвo нe для мeня, нe пo мoим cилaм. A oн пoдумaл, нaвeрнoe, чтo я прocтo нe хoчу oт нeгo принимaть пocтриг и гoвoрит: «Ну, лaднo, нe хoчeшь oт мeня, пуcть тeбя пocтрижeт мaть Aгния. Иди, oнa этo cдeлaeт, a я зaвeрю cвoeй рукoй». Я тoжe oткaзaлcя oт этoгo. Хoтя я нe знaю дo cих пoр, имeют ли прaвo мoнaхини пocтригaть в мoнaхи, нo вoт тaкoe блaгocлoвeниe у мeня былo.

Мaть Aгния прeдcкaзывaлa Влaдыкe, чтo eму будeт прeдлoжeнo пaтриaршecтвo. Oнa гoвoрилa oб этoм инocкaзaтeльнo, нo Влaдыкa cрaзу eй cкaзaл: «Мaтушкa, зaмoлчитe, инaчe я Вac oтлучу oт Цeркви». И Влaдыка, дeйcтвитeльнo, впocлeдcтвии имел предложение баллотироваться на пост Патриарха, нo oн от этого oткaзaлcя.

Владыка рассказывал, как несколько раз он был под смертью. В первый раз, когда был еще мальчиком и жил в Белоруссии. Шли они с братом через кладбище, а кладбище большое было и вдоль него стена высокая, а за стеной какой-то заводик. «И вот, – рассказывал Владыка, – мы идем по этому кладбищу, стемнело уже, и – раз! – двое мужчин перебросили через забор два мешка чем-то набитых. И здесь заметили, что мы видим, как они воруют. И один другому говорит: «Режь их!» И кинулись на нас. А мы, как мыши, в разные стороны побежали. Я летел, сломя голову, не помня себя от страха, думал, что догонят и убьют. Прибежал домой, за печку забрался, весь трясусь и руки-ноги у меня прямо отнимаются. Я очень напуган был в тот момент».

Другой раз где-то на Севере в заключении на стройке рядом с Владыкой упали металлические трубы, но он остался невредим.

Третий и четвертый раз – на Рождество 1943 года в Умани немцы расстреливали заключенных, Владыку спасли его иподиаконы, они подкупили охранника, и он спрятал Владыку в дальнюю камеру. А когда наши войска пришли, подняли архивные документы, а там – списки расстрелянных и напротив фамилии Владыки помечено, что он тоже расстрелян. А Владыка жив. И решили, что немцы оставили его, как шпиона. Вызывают его на допрос и сразу напрямую:

– Иван Михайлович, выкладывайте, с каким заданием Вы здесь оставлены?

А он:

– Никакого задания никто мне не давал.

– Тогда объясните, почему Вы живы? Вот видите, – показывают списки, – вот здесь Иванов, Петров, Сидоров – все зачеркнуты, все они мертвые. Вот Ваша фамилия тоже вычеркнута, но Вы один живы. Объясните, почему?

Он-то знал, почему остался жив, но как объяснить, кто поверит?

– Ну, жив, как видите, жив – и все.

Так тянулось следствие, в течении нескольких месяцев шли допросы. Потом повезли его на машине к шахтам, высадили, строй солдат перед ним поставили.

– Ваше последнее слово, – говорят.

– Мне нечего сказать, – ответил Владыка и запел: «Верую во Единого Бога Отца…»

Но стрелять не стали. А он уже все, распрощался с жизнью. Это был один из видов пытки или допроса. Владыку осудили на 10 лет лагерей.

От Владыки мне досталась чудотворная икона Иверской Божией Матери, которая была написана на Афоне, и в то время, когда он принимал монашество, была привезена монахами с Афона в Таганрог и подарена ему в день пострига. И Владыка говорил, что эта икона всегда была с ним. Маленькая такая икона, Владыка сделал к ней киотик. И она каким-то образом прошла с ним по тюрьмам. Он говорил: «Эта икона всегда, постоянно была со мною».

Он рассказывал о чуде, которое испытал от этой иконы. Однажды, когда Владыка находился в одном из лагерей, он подвергся страшному духу уныния, такое сильное было искушение (ведь чем выше подвиг, тем больше искушает враг), такая богооставленность, что он был уже не в состоянии ни молиться, ни физически что-то делать. Единственное, что он мог – это стоять и смотреть тупым таким взглядом на икону. «Стою – го-ворил он, – возле этой иконы, как чурбан, одеревенелый, молиться не могу, просто стою и неосмысленно смотрю на икону. И в один момент, когда я так стоял, эта икона начала плакать. Смотрю – капли капают, капают слезки. У меня все оцепенение сразу прошло, я весь содрогнулся, дрожь прошла по телу. И после этого чуда уныние прошло, я снова мог молиться, благодарить Бога. И я вошел в нормальное состояние».

«Поверь мне – говорил Владыка, – я уже не сегодня-завтра умру, у меня нет желания что-то преувеличивать, я тебе говорю так вот – душа к душе, один-на-один, без свидетелей об этом чуде, которое я испытал».

Когда незадолго до кончины Владыка дарил мне эту икону, он сказал: «Это будет Ваша семейная почитаемая икона».

Я не знаю, кто был у Владыки духовником, но он мне всегда говорил: «Я исповедуюсь у самого старого». Я также не знаю, кто предсказывал Владыке, что он умрет от ножа. Просто об этом он как-то намекал в разговоре. И он очень опасался – раз такое предсказание есть, то оно исполнится. Не один раз бывало, что если кто-то внезапно приходил к Владыке, он очень пугался.

В 1974 году был убит епископ Омский и Тюменский Мефодий, и к владыке Иосифу в связи с этим происшествием пришел следователь. Как-то он внезапно зашел, когда в доме никого не было. Зашел и сразу: «Я – следователь». «А я, – рассказывал Владыка, – очень испугался и сразу сказал ему, что у меня денег нет, обнял его, и он как-то сразу изменился. И после мне даже подарки приносил от своей матери». А в первый раз он пришел только узнать мнение владыки Иосифа (какие у него есть мысли, подозрения) по случаю убийства епископа Мефодия. У владыки Иосифа был такой обычай – он брал чистый лист бумаги, перечеркивал его крест-накрест, как бы разделяя на четыре части, и в каждую часть вписывал одно из своих мнений, одну из причин. Первое, второе, третье, а четвертое – обычно говорил Владыка: «Бог весть» и ставил знак вопроса. То есть, Бог знает, что на самом деле.

Так же, когда его хотели выдвинуть кандидатом на Патриарший Престол (особенно заграничные архиереи поддерживали его кандидатуру), к нему прямо на Минина, приехал из Москвы владыка Питирим с представителями из Совета по Делам Русской Право-славной Церкви. И когда состоялся такой разговор, владыка Иосиф сразу категорически отказался от Патриаршества. Он так же разделил на четыре части лист и изложил причины своего отказа: «Во-первых – я человек без образования, абсолютно никакого образования у меня нет. Во-вторых – возраст. В третьих – я много лет сидел в лагерях, а в четвертых, (как всегда) – Бог весть». Таким образом он всегда отвечал на непростые вопросы.

Но в действительности причины были иные. Он говорил о другом. Ведь Патриарх в то время находился, как птица, в золотой клетке и управлял не Патриарх, а Патриарх был лишь как приставка. А те, кто управлял, если захотят надавить, всегда найдут способ, как надавить, чтобы заставить Патриарха подписать то или иное. «Я, – говорил владыка Иосиф, – уже старый, служу по старому уставу, по старой традиции, у меня уже привычки, я им уже просто не могу изменить. Просто не могу». Здесь надо сказать, что Владыка не зацикливался на чем-то строго канонически и некоторая вольность, т. е. свобода у него была. Но от основного он никогда не отходил. Он говорил: «Часто нужно идти на компромисс. И я иду. Но только у каждого человека своя степень компромисса. У всех разная черта, через которую они переступают. У одного – вот такая, и дальше он уже не может прыгнуть, потому что дальше для него начинается предательство. У другого компромисс вот такой и предательство начинается только там, а у третьего – еще выше компромисс. Потому что у каждого своя черта. Вот, – говорил Владыка, – у меня она, может, на таком низком уровне, что я не смогу делать так, как попытаются меня заставить». Это основная причина отказа Владыки. Не потому, что боялся, что он необразованный, что не сможет слово иногда сказать. Владыка рассказывал, что когда он только освободился из заключения и приехал в Москву к Патриарху Алексию за назначением на кафедру, там некоторые архиереи, зная, что он 10 лет пробыл в лагерях и ссылках, и все это время не служил, и не говорил проповеди, и что сейчас-то он, наверное, и двух слов не сможет связать, захотели над ним немножко подшутить и настояли, чтобы он здесь же на службе (какой-то был праздник), без подготовки сказал проповедь. Как бы в виде шутки: «Давайте, дадим слово владыке Иосифу, пусть он слово скажет!» «Пожалуйста, – говорит Владыка, – я скажу». Он сказал хорошее слово, и все удивились.

А уже у себя дома, помню, готовясь к проповеди, он много читал. А потом лежал на своей коечке и что-то размышлял. «Я готовлюсь к проповеди» – обычно говорил Владыка. «Я не знаю, – говорил он, – что я скажу, но я знаю, что я что-то скажу». Такое выражение у него было. Проповеди у него были простые, не академические, и тем не менее, они каждого человека задевали. И вот бабушки часто говорили: «Это он про меня сказал, мои грехи задел для моего обличения». И Владыка немножко юродствовал, хотя это не все понимали.

Владыка боялся, что его отправят на покой. Когда его наградили второй панагией, он очень встревожился. «Я, – говорит, – все эти штучки-дрючки знаю. Сперва тебя наградят, а потом потихонечку и выдворят». И он присматривал себе домик в Алма-Ате на всякий случай.

Я не записывал всего того, что рассказывал Владыка. Я ведь не предполагал, что так скоро и внезапно он может умереть. Я только начал узнавать его, начал привыкать к нему, только, как говорится, всей душой его полюбил, и вдруг – такой скорый и неожиданный конец. Как внезапно судьба нас с ним столкнула, так же внезапно пришло расставание. …Промысел Божий!

В ночь с 31 августа на 1 сентября 1975 года я провожал его в больницу. У нас гостил тогда Коля Лихоманов, но Владыка его несколько стеснялся, и когда у него начались сильные боли, он позвал меня. Позвал и говорит: «Мне очень плохо». Это было часов в 12 ночи. Он лежал на постели. А у меня голова болела после работы, я жестоко спать хотел – молодой был и к жалобе Владыки отнесся невнимательно. И я как-то не думал, что Владыка может умереть – ну, заболел человек, ну, поболеет и пройдет. Как Апостолы спали, когда Господь молился в Гефсимании в кровавом поту, так и здесь.

Я встал около него на коленки, он взял мою руку, сжал и так лежал. Я стоял возле него час, два думал – успокоится, а он стонет и стонет. Я хотел спать, а он держал мою руку, у него были страшные боли в животе. Он держал мою руку, ему, кажется, хотелось, чтобы я напоследок напитался благодатью. Владыка задремал, и я задремал возле него на коленях. Я не понимал, что нахожусь рядом с ним последние минуты, мне спать хотелось. Сейчас я с горечью об этом вспоминаю.

Было уже 3 часа ночи. Владыка говорит: «Позвони врачу Нине Алексеевне». Она была его лечащим врачом. Я позвонил, Нина Алексеевна говорит: «Хорошо, я постараюсь приехать». Через час она приехала. Владыка лежал. Он не просил ни лекарств, ничего, просто лежал и безропотно терпел, хотя чувствовалось, что боли у него сильные. Нина Алексеевна осмотрела его и, видимо, испугалась. Она сказала: «Я вызову скорую помощь». Но Владыке не хотелось: «Да нет, не надо, может быть, пройдет». «Нет, нет, я вызову скорую помощь». И вызвала. Она, как лечащий врач, побоялась брать на себя ответственность за его жизнь.

Приехала скорая, врачи посмотрели, высказали подозрение на аппендицит и сказали: «Срочно надо в больницу». В больницу Владыка тоже не хотел: «Да обойдется» – говорил, не хотел ехать, чувствовал, что он оттуда не вернется. А после, когда Нина Алексеевнf стала настаивать и настояла – принесли брезентовые носилки, положили Владыку. Он руки сложил, как складывают покойникам, попрощался и сказал, что назад он приедет сюда покойником. Потом руки опустил, ушел в молитву, – он полностью предался воле Божией.

А у меня не было ощущения, что это уже все. Мне так с ним было хорошо! Я эти десять месяцев прожил с Владыкой как в раю. Не я у него келейником был. Он у меня был келейником. Он меня встречал, он меня провожал, он мне кушать готовил. Он за мной, как за любимой деточкой, как за куколкой ухаживал! И Владыка говорил: «О! Келейником быть – это трудно, это очень сложно – быть келейником!» А я думаю: «Что же здесь сложного? Живешь, как в царском дворце, тебя поют, кормят, провожают, еще и бутерброды с осетринкой завернут с собой на работу». Но в дальнейшем, при другом архиерее, мне пришлось сполна испытать, что значит – быть келейником.

И, думаю, не я один воспринимал его ласку, доброту, его благожелательность, но и все, его окружавшие. Почему к нему все и стремились. Я больше никогда не встречал на своем пути таких людей, которые всей душой повернулись бы к тебе. Такую человеческую теплоту и отдачу себя я видел только у матери Агнии и митрополита Иосифа.

В больнице Владыку стали оперировать, думали – аппендицит. Но аппендицита не обнаружили и начали дальше резать, дальше…

После операции Владыка прожил еще три дня. В больницу к нему никого не пускали, могла ходить только врач Нина Алексеевна, у которой я справлялся о состоянии Владыки. Он был чаще без сознания и просто стонал. И даже в те дни, хотя я понимал, что он – старец, что операция была сложная, но все-таки не мог представить, что все так закончится. Мне казалось, что все равно он выкарабкается, потому что буквально все молились тогда о нем.

Но Владыка умер 4 сентября. В заключении о смерти было написано: «перитонит с прободением». А что было у него на самом деле? Знают только врачи, которые его оперировали.

Владыка Иосиф – это очень яркая личность. Много впечатлений осталось после Владыки, и не только у меня. Когда он умер, кто-то позвонил по телефону и спрашивает: «Что, правда, что ли, что Иван Михайлович умер?» – «Правда», – говорю. – «Да-а-а , – с таким сожалением в трубке послышалось, – законный был человек!» Не сказали, что высоко культурный или еще как, и выражение показалось мне не совсем литературным, и звонил, видимо, человек нецерковный, может, просто когда-то в жизни пути пересеклись, но с таким сожалением: «Законный был человек».

Мaть Aгния и Влaдыкa Иocиф – этo двa чeлoвeкa, кoтoрыe измeнили мoю жизнь. Нe тoлькo мoю, oни oчeнь мнoгих измeнили cвoeй блaгoдaтью, cмирeниeм, cвoим тeрпeниeм и мoлитвaми. Я никогда больше не встречал людей с такими качествами, таких людей, которые бы всей душой повернулись к тебе. Такая человеческая теплота и отдача себя! Это удивительно! И это – чудо, что Господь дал мне двух таких старцев – митрополита Иосифа и мать Агнию. По молитвам моей матери, которая молилась за меня, Господь показал мне истинных своих рабов. Ведь никто другой не смог бы переубедить меня, переменить мой образ мыслей, сложившийся у меня во время учебы в школе, а затем в институте в начале моей жизни. Я ведь никогда не думал служить в Церкви, никогда к этому не готовился. И благодаря им я стал тем, кем стал. И, в общем-то, я совершенно точно знаю, что если у меня что-то и получается, то это только по их молитве, благодаря их поддержке. Кaк прeпoдoбный Ceрaфим cкaзaл: «Cтяжи дух мирeн и вoкруг тeбя cпacутcя тыcячи». И этo тe люди, вoкруг кoтoрых, дeйcтвитeльнo, тыcячи cпacлиcь».