Начало искушений
Годы, последовавшие за октябрьскими событиями 1917 года, стали для России эпохой великих испытаний. Стоя перед лицом опасности и смерти, испытывался русский народ на верность Православной Церкви и Ее Основоположнику и Зиждителю Господу нашему Иисусу Христу. И пожалуй, не было ни одного христианина, который бы не прошел через это всепопаляющее и всеочищающее горнило. Можно сказать, что вся дальнейшая жизнь будущего митрополита Иосифа стала непрерывной чередой испытаний, скорбей, лишений, гонений, притеснений. Вся жизнь его – это непрекращающееся искушение, выдержать которое смог бы только человек, имеющий твердую веру, величайшее терпение, смирение пред непостижимым Божественным промыслом и непреложное упование на помощь Всеблагаго Создателя, который не попускает никому оыть искушенным сверх его меры.
В этот период епископ Арсений, взяв с собой своего юного келейника, отправился для духовной беседы к одному из Российских старцев (К сожалению, память не сохранила для нас, к какому именно старцу ездил владыка Арсений. Известно лишь, что старец жил в небольшой пустыньке где-то на Волге.). Погостив в пустыньке и поговорив со старцем обо всех наболевших проблемах, владыка Арсений, отъезжая назад, пришел вместе с Ваней проститься со старцем и взять благословение на отъезд. И старец, благословляя их, произнес о Ване пророческие слова. Во-первых, он сказал, что Ваня будет выше владыки Арсения, а во-вторых, что умрет Ваня не своей смертью.
«Я был слишком молод и не придал особого значения этим словам», – говорил впоследствии владыка Иосиф. Но по прошествии времени Ваня стал не только епископом, но и архиепископом и митрополитом.
А тогда, в то смутное время, когда началась ломка всех устоев Российского государства и гонение на Православную церковь, для Ивана Чернова было положено начало искушений.
Митрополит Иосиф – о себе:
«В 18-м году в Таганроге произошло большое побоище: юнкерское училище вступило в борьбу с рабочими. 105 юнкеров и 95 рабочих убито. Владыка идет в исполком и просит: «Разрешите хоронить тех и других. Я архиерей для всех». Исполком разрешает. На кладбище привезли гробы. Рабочих на кладбище разобрали родные, а юнкеров свезли на кладбище и побросали в сарай, как дрова. Нам с иеродиаконом Николаем, могила которого в Петропавловске, поручено было надеть на трупы юнкеров белье, крестики, в гроб положить и заколотить. И так мы работали с шести утра и до вечера при некоторой помощи кладбищенских сторожей. 105 гробов поставили вдоль траншеи. Владыка приехал отпевать, когда уже смеркалось. Владыка приехал, и красногвардейцы приехали, потому что жены рабочих кричали: «Обольем бензином и сожжем архиерея, за то что он белых хоронит!» Но никто не облил Владыку, ничего этого не допустили. Владыка пятое через десятое отпел. Принципиально всех. И потом их всех в нашем присутствии стали предавать земле, и, когда закопали, мы поехали с кладбища с большой опаской. Владыка боялся – жены рабочих были озлоблены, что Архиерей юнкеров хоронит. А он на проповеди сказал, что он архиерей для всех, кто в Бога верует.
– От меня нельзя требовать партийности.
Он так и сказал: «От меня нельзя требовать партийности, я архиерей для всех».
Приехали домой, все по-хорошему. Владыка, конечно, волновался и все время пил черный кофе и валерьянку. Я тогда еще не понимал, что это – валерьянка? Вот так мы и жили...
Через несколько дней приезжают в час ночи: «Комитет матросов постановил расстрелять Архиерея. Он, – говорят, – белых на кладбище хоронил, а пятерых матросов в портовой церкви не захотел хоронить, назвал их черными комиссарами!» Какая-то провокация. Я говорю: «Нет, я ничего не знаю, без меня ничего не делается, я секретарь, у меня все книги, я эконом архиерейского дома, этого быть не могло!»
На другой день приезжают во время всенощной, думают, что Архиерей служит. А Владыка на подворье Иерусалимского монастыря (Таганрогский Иерусалимский мужской монастырь во имя св. благоверного князя Александра Невского.) сидит в сарае, весь засыпан зерном и заставлен досками. Потом опять приехали в 10 часов вечера. Тогда я пошел прямо на подворье и Владыке говорю: «Владыка, я иду в порт на объяснение к матросам». – «Да что ты! Да тебя в море бросят! Тебя бросят в море. Мне все равно гибнуть, Ваня!»
Так с Владыкой я не договорился, но в порт отправился. Я знал там все ходы-выходы и шел не дорогой, конечно, я увидел – там часовой стоит. Я юркнул в порт и на корабль прыгнул. Когда я в кают-компанию зашел, там было накурено, надыша-но, наплевано и уже заканчивался ужин – везде лежали куры, ноги, лапы, колбаса и бутылки с вином и водкой. Я был в полуряске, и все одним голосом сказали: «Че-ерт!» Я говорю: «Не черт, а Ваня, эконом архиерейского дома». Вот этим они были куплены с первой минуты: «Совсем не черт, а Ваня-эконом».
Матросы: Что вам угодно?
Я: Угодно договориться с вами навсегда: быть Архиерею или не быть!
Матросы: Да-а, мать его такую, этот Архиерей и поляк еще вдобавок, что ему русское!
Я: Я только одно знаю, что когда его посвящали в архиереи в 10-м году, 24 октября, то он такую речь говорил: «Я очень долго собирался и наконец-то собрался убежать с темного запада к светлому, хотя и в лаптях, востоку русскому!»
Все они: А-а-а! – папироски в сторону, – но все-таки, все-таки конкретно!
Я: Конкретно – надо разобраться. Мы знать ничего не знаем, а вы все приезжаете и приезжаете. Архиерей в Ростове, но, если надо, я его найду в три счета.
Матросы: Но чем вы докажете, что вы ничего не знали?
Я: Когда моряков хоронили, в портовой церкви был священник Суринов. Давайте спросим у него.
Матросы: Товарищи, возьмем Сурикова. Давайте Сурикова сюда.
Пришла машина, привезли Сурикова.
Суринов (кляц-кляц, стучит зубами): Ваня, и вы здесь?
Я: И я здесь, отец Иван. Садитесь, поговорим.
Суринов: И все-таки (кляц-кляц), на какой предмет будет разговор?
Я: Увидите, на какой предмет. Вон, предметов полный стол стоит (показываю на бутылки), давайте опрокинем по рюмочке.
Вот этим я их снова всех купил. Моряки сейчас же поналивали нам полные стаканы. Суринов, конечно, выпил весь стакан, я немножко прихлебнул.
Я: Закусывайте!
Но как он мог есть, когда у него зуб на зуб не попадает. Есть пришлось мне, и лапы, и колбасу.
Я: Отец Иван! Почему вы Владыку не пригласили хоронить моряков?
Суринов: Какое же я имел право, Ваня, приглашать, когда там родные, родители их? Если бы родители сказали мне, то я пошел бы и пригласил Владыку.
Моряки: Ах, вот как! Так их растак! Как же они нас информировали? Вопрос исчерпан. Еще по рюмочке!
Я (морякам): Можно с вами завтра встретиться в городе, чтобы получить в исполкоме разрешение на панихиду? Владыка в двадцатый день отслужил бы панихиду в городском парке на клумбе и речь сказал. Владыка – юрист.
Моряки: О-о-о! Это хорошо, это хорошо!
В час ночи повезли нас по домам. Сурикова сбросили у калитки, а меня у архиерейского дома. Я сейчас же, не успела машина поворотить, пешком, пешком на подворье. В два часа ночи добежал, сразу к Владыке:
– Все устроено! Вы служите на Сретение панихиду.
– Пся крев, – говорит, – Ваня, пся крев. (Это польское ругательное слово – собачья кровь.)
– Вот, я Вам сообщаю, завтра или уже сегодня в 11 часов утра я иду в исполком, там я встречаюсь с Воробьевым, и мы получим у Стернина разрешение на служение панихиды и на парад. И Вы, Владыка, благоволите панихиду отслужить и речь сказать.
– Пся крев тебе, – говорит.
– Там видно будет, какая «пся крев», теперь я хозяин.
В одиннадцатом часу утра я встретился с Воробьевым в коридоре на мраморной лестнице в доме бывшего богача, и мы пошли к Стернину – председателю исполкома. Стернин еврей, но очень хороший еврей, он и к Русской Церкви неплохо относился. Он сразу спросил: «Вам, батюшка, вина или угля, вероятно, нужно?» – «Да нет, панихиду будем служить. А вон, – говорю, – идет товарищ» – я показал на Воробьева. («Товарищ» я произнес первый раз в жизни. Как в Антиохии первый раз назвали христиан христианами, так и я первый раз сказал «товарищ».)
Воробьев: Ваня хочет с Архиереем панихиду отслужить в двадцатый день смерти героев, наших товарищей. А мы хотели бы парад небольшой устроить. Надо оформить, товарищ Стернин.
Стернин: Сейчас, сейчас, сейчас.
И написал на бланке областного исполкома:
«ВАНЕ И АРXIЕРЕЮ.
Разрешается 2 февраля (тогда еще старый стиль был) отслужить панихиду над героями-матросами в городском парке на клумбе».
Такую бумажку я получил.
Я раскланялся, чуть руку не поцеловал этому Воробьеву. Воробьев мне тогда говорит: «Может, пойдем выпьем?» – «Да не-ет, я спешу».
И я опять бегу на подворье и Владыке в щелочку сую бумагу и фонарь – читайте, мол. Владыка прочитал, не верит: «И это может быть обман». Во всяком случае монахи вечером выперли Владыку к благочинному, который жил недалеко от архиерейского дома. Уже опасно было держать Владыку на подворье, потому что в 6 часов утра Архиерей вызвал протоиерея Шумова, исповедовался у него. Шумов пришел домой, сказал матушке. Матушка сказала дочке. В 12 часов весь базар уже знал, что архиерей на подворье исповедовался у Шумова. Когда мне это сказали, я как сумасшедший побежал, чуть не падая, на подворье – нужно было скорее архиерея перевести куда-нибудь. И его быстро перевели к благочинному Овчаренко. Сколько переживаний было и Архиерею, и мне. Но я молодой был, у меня все это на сердце не отражалось.
Я дал двум благочинным (тогда два благочинных было в Таганроге) от имени Владыки такое распоряжение: «Прошу сообщить духовенству: 2 февраля я служу панихиду на могиле героев, то-то, то-то, то-то... Охотники за мной!» И расписался: «Епископ Арсений». Не предписание, а приглашение. «Охотники» все пришли. И больные, и безногие, и на костылях, все пришли. Пришел хор, и протодиакон пришел. Ровно в 5 часов приехал Владыка, надели ему мантию, омофор, епитрахиль. Быстро отслужили панихиду, Владыка слово сказал (он охрипший был немного на нервной почве).
По окончании нас немедля отвезли домой. Владыка сразу попросил кофе. Я сварил кофе и подал ему. У Владыки дрожали пальцы. Потом он посмотрел на шкаф, где у него митры стояли: «Дай-ка мне вон ту, восьмигранную царскую митру» (Царскую митру епископ Арсений получил в награду от Государя Императора Николая II в 1911 году.). И прослезился. Я подал. Он открыл футляр и сказал: «Та голова, которая спасла архиерейскую голову, имеет право венчаться этим венцом в свое время».