Стерлигова И. А. Драгоценное убранство алтарей древнерусских храмов XI–XIII в. (по данным письменных источников)

В связи с изучением истории иконостаса хотелось бы привлечь внимание исследователей к немногим, достаточно кратким и в некоторых случаях скрытым упоминаниям в ранних русских текстах украшенных алтарных преград. дверей (царских врат), кивориев, завес, окованных икон с пеленами, составлявших единый смысловой и художественный ансамбль алтарной части храма, словом, ко всему тому, что в ранних летописных текстах собирательно именуется «церковным строением»⁵⁶². Именно эти компоненты убранства представляли для современников главную красоту церкви, наполняли ее «всею благодатию», уподобляли ветхозаветному храму Соломона, усиливали сакральную выразительность архитектурного пространства. Необходимость сгруппировать существующие в источниках сведения несомненна. Однако историка искусства на этом пути ожидают трудности текстологического анализа, скрытые цитаты, которые могут ввести в заблуждение даже опытного исследователя, также не разработанность исторической лексикографии. Многие из описаний храмов встречаются нам в составе канонической части особого литературного жанра– прославления благочестивых деяний князя или владыки в его посмертной «Похвале», где. помимо традиционных эпитетов, содержатся и вполне конкретные сведения, которыми нельзя пренебрегать при реконструкции облика гитарных преград и связанных с ними драгоценных окованных икон. Конечно, к убедительным выводам можно прийти лишь путем междисциплинарного изучения всех источников, надо привлекать результаты натурных исследований памятников архитектуры, на основе которых построена, например, работа об алтарных преградах Т. А. Чуковой⁵⁶³ и готовить комплексный свод, как это применительно к грузинским алтарным преградам сделала в свое время Р. О. Шмерлинг⁵⁶⁴. Наша работа носит лишь предварительный характер и, как мы надеемся, будет продолжена.

В большинстве своем использованные нами сведения уже фигурировали в литературе, полнее всего они были собраны Е. Е. Голубинским исследование которого «Внутреннее устройство н убранство церквей сообразно с их богослужебным назначением» (его первый вариант был опубликован еще в 1872 г.) по своей полноте и содержательности остается непревзойденным и доныне⁵⁶⁵, однако в некоторых случаях мы предлагаем иную интерпретацию текстов. Невольно приходится соприкоснуться и с дискуссией о возможности существования «сквозных» или «глухих» алтарных преград в храмах средневизантийского периода, развернувшейся в трудах как зарубежных⁵⁶⁶, так и отечественных исследователей⁵⁶⁷: кажется, что обращение к русским письменным источникам может по-полнить ее дополнительными аргументами.

Представления о красоте и святости самого храма в русской книжности

XI–XIII вв. были, как показывают тексты, неразрывно связаны с понятием его драгоценности, причем драгоценности не просто как синонима (точнее, словесного образа) святости, но и как выражения вотивности постройки. При упоминаниях в летописях возведенных храмов прежде всего фиксируется их связь с личностью храмоздателя – князя, митрополита или игумена: «...юже созда сам», «...юже бе сам заложил», «...юже бе сам создал», «...състави собе монастырь... и церковь възгради», «...юже созда потщанъем многым», «...в память себе», «...постави церквь... на своем дворе... в свое имя» и т. п. Затем подчеркивается драгоценность и художественность их устроения⁵⁶⁸ ктитором («украсив ю всякою красотою»). Нередко отмечается, что храмоздатели «сами» списывали необходимые для храма богослужебные книги, оковывали престолы, кивории и драгоценные раки, «сами» отливали церковные двери. Наиболее яркое повествование о подобной деятельности князей мы находим в «Сказании о чудесах Романа и Давида»: Владимир Мономах, «умысливший сотворить» драгоценные раки святым князьям-страстотерпцам, «пришедъ нощь премери гроба, расклепавъ же дъекы сребрьныя и позолотивъ, и пакы тако же пришедъ нощию и об- ложивъ окова чюдодеиная и достохванышя...» ⁵⁶⁹.

Стремление заручиться божественным покровительством выражалось и в устроении драгоценных икон. Если в XI – первой половине XII в. при упоминаниях об украшениях храмов не всегда прямо назывались драгоценные иконы (например, Иларион о Софии Киевской: «...юже сь всякою красотою украси //златом, и сребром, и камениемь драгыимъ, и съсуды честными»; или летописец Юрия Долгорукого о переславском храме: «церковь камену в нем доспе святого Спаса и исполни ю книгами и мощми святых дивно»)⁵⁷⁰, то в XII–XIII вв. прежде всего именно они олицетворяют собою главную красоту церкви. Например, Андрей Боголюбский, создав церковь святой Богородицы во Владимире, «украси ю дивно многоразличными иконами и драгим каменьем бещисла и ссуды церковными, и верхъ ея послати...»⁵⁷¹ смоленский князь Роман Ростиславич «созда црквь камену святого Иоана и украсивъ ю всякими строеньемь црковнымъ и иконы златомъ и хиниптомъ (перегородчатой эмалью. – И. С.) украшены, память здевая роду своему, паче же и души своей оставление греховъ прося...»⁵⁷² (1180 г.); его сын Давид Ростиславич «по вся дни ходя ко церкви святого архистратига Но.ясия Михаила юже бе сами создали «княжении своемь, такое же нес в полунощной стране и пси ми приходящими к ней дивитися изрядней красоте ея, икони зпатомь и жемчюгоми и камениемь драгимъ оукрашены и всею благодатью исполнена... и видя образъ Божии и все святыя иконы, смиряя образъ свои, скроменымь сердцемъ и смиренмъ оуз- дыхание от сердца вознося и слезами обливая лице свое, взирая яко на самого Творца...»⁵⁷³ (1197 г.); великий князь Константин Володимирович (ум. в 1218 г.) «паче же всего... любя... церковное строение... многы церкви созда по своей власти, въображая чюдными въображении святых икон, исполняя книгами и всякыми украшениил> ⁵⁷⁴; в Житии Авраамия Смоленского (1224–1237 гг.) рассказывается, как «приеме же бпаженый домъ святыя богородица и украси ю яко невесту красну... иконами и завесами и свещами...»⁵⁷⁵; Даниил Галицкий «созда же церковь привелику во граде Холме во имя пресвятыя приснодевыя Мария, величествомъ, красотою не менее сущих древних и украси ю пречюднами иконами»⁵⁷⁶ (1260 г.).

Вотивность всего драгоценного «церковного строения» подтверждалась и надписями, в русской традиции именуемыми «летописями», которые помещались как на самих иконах, так и на алтарных преградах. Здесь стоит вспомнить одно из старинных объяснений слова «деисус», воспринятого на Руси для обозначения темплона: «В Греции с древнего времени был обычай... записи о построении церквей... под темплонами ...записи эти начинались словами “моление такого-то раба Божия’’ и слово “моление” “из записей, делавшихся под темплоном... перенесли на самый темплон ”⁵⁷⁷. Существовали и русские вкладные записи на алтарной преграде и входящих в нее иконах, они известны или по позднейшим их воспроизведениям на окладах икон, или по упоминаниям в письменных источниках. Особенно интересен поздний, XVIII в., текст о построении князем Владимиром первого суздатьского собора, приведенный в свое время Н. Н. Ворониным в связи с проблемой первоначального посвящения храма: «...заложи церковь первую Пречистыя владычицы честного и славного ея Успения, в ней же и место себе сделал и вырезал и подписал на свое имя, тут же и двор себе устроил возле церкви... и сия подпись с начала в церкви... на тябле пишет, а в тябле поставлены иконы греческого письма, и те иконы и до днесь в тябле целы суть»⁵⁷⁸.

Вотивный характер создания окованных икон подчеркнут и в рассказе «О Еразме черноризце...» из Киево-Печерсюго патерика. Богоматерь обращается к Еразму, который, по словам автора повествования епископа суздальского и владимирского Симеона (1214–1226 гг.), «все, еже имеа, на церковную потребу ис- троиш и иконы многы окова, иже и доныне суть у вас над олтарем»: «Еразме! Понежи ты украси церковь мою и иконами възвеличе, и азъ тя прославлю въ царствии сына моего...»⁵⁷⁹. Некто муж христолюбец из 34-го Слова того же патерика «церковь собе постави и въехоте сътворити церкви на украшение вели- кых икон: 5 деисуса и две наместнеи», неоднократно давал «с радостию» «злато и сребро» нечестивым черноризцам, утаивавшим все от Алимпия-иконника, ничего не ведавшего о заказе, и радость эту можно объяснить лишь надеждой, что его драгоценности будут использованы на само искусное исполнение и украшение этих «великих» икон⁵⁸⁰. Вотивным могло быть украшение и других частей алтаря. По рассказу Киево-Печерского патерика, правнук некоего богатого киевлянина, страдавшего проказой и исцеленного в свое время Алимпнсм. «окова кивотъ златом над свято трапезою за очищение того, и сего скорому исцелению ecu удивишея»⁵⁸¹.

Два из трех вышеприведенных фрагментов патерика невольно заставляют нас обратиться и к месту окованных икон в храме. В первом четко указано, что они были «над алтарем», вероятно, на тябле.

Кажется, что наиболее раннее определенное упоминание икон, стоящих на тябле, имеется в древнерусской рукописи «Устав студийский церковный и монастырский» (ГИМ. Син. № 330) конца XII или начала XIII в., т. е. почти современной Киево-Печерскому патерику. Там, например, предписывается на утрене в Великую субботу зажигать «свещь же по единой на иконе на тябле и по стенамъ и въ олтарек тогда как в начале вечерни в тот же день «подобаешь въжигати на тябле по единой свещи предъ иконами, тако же и дольнихь и конь, егда же елико въ Христа крестис начнуть иже на тябле свеще да въжьгуться все, а у дольнихь иконъ по три свещи, въ начятъке же канона, да въжьгуться по 3 свещи на тябле предъ иконами, а на дольнихь по две» (Л. 278 об, 279). С осторожностью можно предположить, что в число «дольних» (нижних) икон входили и иконы «наместные», что «дольние» иконы находились в алтаре и в предалтарном пространстве храма, прежде всего, на солее, величина и богослужебная роль которой в ранний период были значительными⁵⁸², а также в пристенных киотах. По мнению Е. Е. Голубинского, «местные» или «наместные» иконы сначала были «поставляемы вне преграды, именно сзади или спереди ее в особых киотах, а в нее саму были внесены только уже в позднейшее время»⁵⁸³. Само это название икон, как нам представляется, может служить указанием на то, что они имели собственное, отдельное место в храме⁵⁸⁴.

Сведения Киево-Печерского патерика о двух наместных иконах, удивившие в свое время Е. Е. Голубинского⁵⁸⁵, отождествлявшего понятие «наместная икона» с понятием иконы храмовой или праздничной, находят на наш взгляд подтверждения в тексте Летописца Владимира Волынского (1288 г.) о создании и роскошном украшении князем двух икон – Георгия и Богородицы в церковь Георгия в Любомле, где князь «постави церков... Георгия, украси ю иконами коваными... икону же списа на золоте наместную святого Георгий и гривну златую възложи па нь сь женчюгом, и святую богородицю спса на золоте .же наместную, и възложи на ню монисто золото с камением дорогьм»⁵⁸⁶.

В связи с «наместными» иконами вспомним и рассказ Лаврентьевской летописи о торжественном освящении в 1231 г. собора в гргще Ростове, в день памяти святых князей-страстотерпцев и празднования рождения у князя Василю) сына Бориса. В этом повествовании украшение епископом Кириллом соборной церкви Богородицы сравнивается с деятельность Леонтия, просветившего град Ростов святым крещением. Кирилл украсил святую церковь Богородицы «иконами многоценьными, их же несть мощи и сказати. и спредполы, рекше пелены. причини же и кивота два многоценна, и индитью многоценну доспе на святей трапезе, ссуди ж и рипидьи. ...ино мннжство всякых узорочеи: причини же двери церковьныя прекрасны, я.же наричются Златыя, сущая на полуденыюи стране; паче же наипаче внесе в стую церквь кресты честныя, многы мощи святыхъ в раках прекрасных в заступленье и покровъ и утвержденье граду Ростову и христолюбцы князю Василкови и княгине его и сынови его Борису и всем верою приходящим в святую церковь»⁵⁸⁷. Сведения о двух устроенных Кириллом «многоценных кивотах», как нам кажется, можно связать именно с «наместными» иконами. Для Е. Е. Голубинского и Н. Н. Воронина эти кивоты, вне всякого сомнения, – надпрестольные кивории. Однако никаких сведений об освящении двух престолов в соборе нет, более того, драгоценная индитья для трапезы была устроена только одна. Упоминание этих кивотов сразу же вслед за многоценными иконами и их пеленами является для нас аргументом в пользу того, что они предназначались для двух икон, стоящих у предалтарных столпов или на солее храма.

В подобном же кивоте на солее храма могла стоять и «Чюдная» (чудотворная и, следовательно, богато украшенная) начестная икона Успенской церкви Печерского монастыря, за которой сел голубь в известном рассказе Патерика написанном в 1225–1226 гг и повествующем о событиях начала 1080-х годов⁵⁸⁸: «...слетевъ лее долу, cede за иконою чюдною богородичиною наместною. Цолу же стояшии хотеша яти голубь и приставиша лествицю, и се не обретеся за иконою, ни за завесою»⁵⁸⁹. Несомненно, что речь здесь идет не об алтарной завесе, а об иконной, так как Печерская икона по образу и подобию Влахернской была украшена завесой. Чтобы заглянуть под завесу, крепившуюся к верхнему краю большой иконы, надо бьио воспользоваться лестницей, чего не потребовалось бы для завесы алтарной.

Об украшениях или устройстве самой алтарной преграды в ранних русских источниках, казалось бы, ни разу не говорится. Прежде чем попытаться найти косвенные сведения, приведем описания некоторых византийских алтарей IX–XII вв.⁵⁹⁰ В знаменитой Новой церкви, созданной в константинопольском императорском дворце Василием I Македонянином (867–886), алтарь был «и золотом, и серебром, и драгоценными камнями, и жемчугом богато разукрашен и пестро расцвечен. А преграды, отделяющие жертвенник от остального храма, колоннады в нем, притолоки наверху (wteptp'opov – буквально «наддверия»⁵⁹¹. –И. С.), кресла внутри, ступени перед ними и сами святые престолы были сделаны и составлены из серебра, золотом повсюду покрытого, одеты в драгоценные камни и дорогой жемчуг». Автор жизнеописания Василия восторгался и драгоценным убранством дворцового храма Спасителя: «А преграда, отделяющая алтарь сего божественного дома... какого в ней только не было богатства! Колонны сделаны целиком из серебра, а балка, покоящаяся на капителях, – вся из чистого золота, и со всех сторон индийскими богатствами покрыта. Во многих местах отлит был и изображен богочеловечный образ Господа нашего»⁵⁹². Подобные роскошные преграды представлены в византийской монументальной живописи, например, в алтарных композициях церкви Архангела Михаила в Киеве (1108–1113 гг.) и церкви Богоматери в Студеницс (1209 г.)⁵⁹³. Существуют и другие описания драгоценных алтарных п ре фал в византийских источниках. В написанном около 1! 18 г. Уставе константинопольского монастыря Богоматери Благодатной (Ксхаритомс- ни), основанного императрицей Ириной⁵⁹⁴, фигурирует богато украшенная алтарная префада, описание которой озаглавлено следующим образом: «О темплонах, кринах, крестах, о сводах в верхней части святых врат, о святых вратах, о капителях, о наддвериях и о прибитых к столпам серебряных золоченых покрытиях»⁵⁹⁵. Текст, имеющий, к сожалению, лакуны, начинается с описания какой-то части «святой вимы», сплошь украшенной серебряными позолоченными крестами и изображениями различных святых и шестокрылов. Далее говорится: «Внутри темплона находятся другие три... (киота? – И. С.) серебряные, позолоченные с различными камнями и по сторонам их два серебряных позолоченных крина, вес которых составляет б литросов 26 эксагиев и вверху подобные позолоченные крины, вес которых 8 литросов. Святые врата вимы серебряные, полностью позолоченные, между тонкими же ксерфионами (столбиками? – И. С.) – Благовещение, вес их составляет 19 литросов или 58 эксагиев, а их столбиков – 4. Наверишя (та арцоефта) ⁵⁹⁶ святых врат (навершия столпцов? – И. С.) серебряные, полностью золоченые, с изображениями Христа и Богородицы, вес их составляет 3 литроса. Покрытия четырех интерколумниев (межстолпных плит. – И. С.)...»⁵⁹⁷. Следует заметить, что в двух из приведенных нами описаний алтарных преград фигурируют только изображения, выполненные на серебре.

В связи с этим греческим текстом может быть упомянута новгородская берестяная фамота № 549, найденная на территории усадьбы Олисея Гречина и датируемая рубежом XII-XIII вв.: «Покланяние от попа кь Грьциноу. Напиши ми шестокриленая анг(е)ла 2 на довоу икоунокоу, на верьхо деисусоу. II цьлоую тя. А б(ог)ъ за мездою, или лади вься»⁵⁹⁸. По справедливому заключению В. JI. Янина, речь в ней идет о заказе храмовых икон, входивших в раннюю форму иконостаса. К этому можно лишь добавить, что фамота. содержащая одно из древнейших на Руси упоминаний слова «деисус», свидетельствует об определенном этапе развития алтарной префады в восточнохристианском мире, к которому принадлежат и роскошный иконостас константинопольского императорского монастыря, и скромный деревянный небольшого новгородского храма, заказанный его священником.

В русских источниках XII-XIII вв. алтарная префада, согласно наблюдениям В. В. Голубинского. фигурирует под именем «перегорода». «префада олтаря»⁵⁹⁹, «чистыя префады», «святыя офады», «олтарные заграды». «огорода олтарьная»⁶⁰⁰. Сведения о древнерусских наименованиях частей преграды мы находим в повествовании Новгородской первой летописи о разфаблении в 1204 г. константинопольской Софии, автором которого был. по всей видимости. владыка Антоний, совершивший паломничество в Царьфад: «...а онбожь окованъ бяше всь сребромь, и столпы сребрьные 12, а 4 кивотьныя, и тябло исекоша, и 12 креста, иже надъ олтаремь бяху межи ими шишки, я ко древа вышьша муж, и преграды олтарныя мелей стълпы а то все сребрьно...», а также в самом тексте паломничества Антония, тогда еще Добрыни Ядрсийковича. об алтаре Софии: «Вь алтари же великомь, под трапезщою великою, на среде ея под капишетазмою повешен царя Константиновъ венецъ... "Гаже ка- тапетазма вся золотомъ и сребром исткана бе. А столпы олтарные и пге- ремъ и амбонъ тако же златом и сребромъ учиненъ мудро зело...» (выделено мною. – И. С)⁶⁰¹.

Легендарные драгоценные украшения константинопольской Софии, устроенные Юстинианом, были известны на Руси также из «Сказания о построении храма святой Софии», славянская редакция которого, по предположению некоторых исследователей, существовала уже в XII в. ⁶⁰² Наряду с описанием ветхозаветного храма Соломона в «Хронике Амартола», переведенной на церковно-славянский уже в X-XI вв., это «Сказание» могло вдохновлять русских храмоздателей. В нем, в частности, рассказывается, как император Юстиниан «олтаръ и стлъпы въсе и преграды и двери въсе, от сребра чистого, и иже въ алтари четыре трапезы и седьмь степень святителъскых купно съ иерейскы- мн... и тремецъ иже над престолом и инии многы вещи сътвори от сребра чиста позлащенна въ тлъстоту многу. Тремъц же различным созданием украси, връху же его постави яблъко въсе злато... и кринъ от злата... и връху его крестъ златъ... и украси и камениемъ многоценны(м) »⁶⁰³ .

Украшенные драгоценностями алтари безусловно существовали и в храмах Киевской Руси, где наряду с мраморными преградами были и деревянные. Как установил Г. М. Штендер, первая алтарная преграда новгородской Софии была выполнена из дерева ⁶⁰⁴, следовательно, эта преграда, так или иначе соотносящаяся с драгоценными «наместными» иконами собора, до наших дней частично сохранившими серебряные чеканные оклады XI в. ⁶⁰⁵, не могла не быть окованной серебром. Наличие деревянных алтарных преград, украшенных золочеными пластинами с лицевыми изображениями, подтверждают и археологические данные: в так называемой Нижней церкви в Гродно, возведенной в XII в. в детинце, преграда была покрыта медными золочеными пластинами с резными изображениями святых и орнаментами, а также обоймицами с цветными стеклянными вставками ⁶⁰⁶.

Облик таких драгоценно украшенных сооружений внутри храмов позволяют представить уже упоминавшийся нами текст «Сказания о чудесах Романа и Давида», а также некоторые миниатюры древнерусских книг. В этом «Сказании» описываются украшения святых гробов Бориса и Глеба и их ограды (вора), сделанные в 1115 г. Владимиром Мономахом: «...исковавъ бо сребрьныя дъекы и святыя по нимъ издражавъ (выделено мною. – И. С.: единственное упоминание в ранних русских источниках чеканных священных изображений⁶⁰⁷) и позолотивъ, покова воръ же серебръмь и золотъмь съ xpve- тальныими великыими разнизании устрой имущь врьху пообилу злато, све тильна позолочена и на нихь свеще горяще устрой въ ину и тако украси добре. я ко не могу съказати оного ухыщрения по достоянию довълне, яко многомъ приходящямъ и отъ грькъ и отъ инехъ же земль и глаголати: никде же сицея красоты несть»⁶⁰⁸. Ого описание могут дополнить архитектурные фоны русских миниатюр XI–XII вв., причудливые по конструкции и достоверно-предметные в некоторых деталях. Украшенные аркады с архитравами позади столов евангелистов Луки в Остромировом евангелии и Луки и Матфея в Мстиславовом евангелии (ил. 1), в некоторых случаях живо напоминающие алтарные преграды (в изображении Матфея), пюпитры и столы евангелистов, щедро «разнизанные» жемчугом и окованные золотом (в Мстиславовом евангелии), тяжелые расшитые завесы, снабженные специальными кольцами и висящие на вервиях внутри арок (в изображении Луки обоих кодексов)⁶⁰⁹ передают художественную атмосферу придворной кулыуры эпохи.

Из дошедших до нас древнерусских домонгольских памятников с оформлением алтарей исследователи связывали лишь две бронзовые арки, найденные в 1840-е годы при разрытии насыпи, скрывавшей остатки кирпичной церкви во Вгциже (городище на правом берегу Десны, ныне с. Вщиж Брянской обл.), которая сгорела при золотоордынской осаде в 1238 г. (?) ⁶¹⁰ Арки, хранящиеся в ГИМ ⁶¹¹ (ил. 2), полностью идентичны, у их основания – боковые выступы и довольно длинные, квадратные в сечении втулки, при помощи которых они насаживались на вертикальные деревянные опоры. Общий размер каждой арки – 72 х 56 см, длина боковых выступов – 13,5 см. расстояние между центрами втулок – 39 см. Арки выполнены в технике ажурного литья с утратой восковой модели, собраны при помощи заклепок из отдельных пластин и первоначально были светлыми, золотистыми. Их ажурная поверхность заглублена по отношению к обрамлениям и украшена плетеным узором с тератологическими мотивами, а также изображениями птиц в кругах или по сторонам крина, а профилированные слегка сужающиеся втулки завершены дольчатым шаром и узкой головой дракона, в длинной пасти которого как бы зажаты арки. Интересно, что втулки, состоящие из двух вертикальных частей, орнаментированы и с оборотной стороны арок, но проще, чем с лицевой. На вершинах арок и на их боковых выступах имеются небольшие круглые в сечении столбики с узким валиком в чуть суженной средней части и совершенно гладким горизонтальным завершением. Высота их 15 мм, диаметр верхних – 11 мм, а боковых – 17 мм. На эти столбики первоначально были напаяны отдельно отлитые свечники. Аналогичные детали сохранились на фрагменте бронзового паникадила XIII в., экспонируемого в Херсонесском музее-заповеднике. На обороте арок есть славянские надписи, исполненные на восковой модели и передающие слова не полностью; одну из них Б. А. Рыбаков считает авторской и восстанавливает так: «Господи помоги рабоу своемоу Костантину»⁶¹². Арки имеют утраты и чинки, в основном древние. Церковь, в которой они были найдены, по мнению исследователей, датируется концом XII – первой третью XIII в., это небольшой (ширина около 10 м) трехапсидный одноглавый храм княжеского детинца, по всей видимости, тщательно украшенный и снабженный дорогой русской и западноевропейской церковной утварью: помимо арок в нем были найдены медный подсвечник лиможской работы первой трети XIII в., бронзовый вестфальский подсвечник с ажурным основанием конца XII в.⁶¹³ и небольшое бронзовое паникадило традиционного византийского типа⁶¹⁴; существуют также сведения, что еще в конце XVIII в. на месте Вщижского замка выкалывали «не мало медных крестов, икон»⁶¹⁵.

Первый исследователь арок А. С. Уваров видел в них «...две стороны осмиугольнаго медного паникадила», однако при этом не объяснял отсутствия каких-либо следов монтировки на их боковых сторонах⁶¹⁶. Эта же атрибуция позднее была поддержана И. И. Плешаковой⁶¹⁷. Б. А. Рыбаков считал, что арки, «очевидно, составляли часть конструкции напрестольной сени, покрытой какой-либо тканью. Прообразом подобных сооружений над престолами служила библейская скиния – палатка для хранения ритуальных предметов»⁶¹⁸. По мнению П. А. Раппопорта, арки могли быть частью алтарной преграды⁶¹⁹. Г. Н. Бочаров. разделяя предположение Б. А. Рыбакова, выдвинул еще два: либо арки «обрамляли какие-то живописные, резные или чеканные пластины (триптихи)» и «в таком случае, могли стоять и на алтарной преграде... либо составляли часть переносного реликвария или алтаря»⁶²⁰. Эти гипотезы не выдерживают, как нам кажется, проверки в контексте древнерусской культуры, а предположению Б. А. Рыбакова противоречат как размер арок, так и маленькое расстояние между их втулками, которое никак нельзя согласовать с размерами храмовых престолов; к тому же все ныне известные по археологическим исследованиям домонгольских храмов надпрестольные кивории были четырехстолпными⁶²¹ тогда как этот имел бы. соответственно, восемь опор. Наиболее убедительным следует признать предположение П. А. Рапопорта, тем более что по источникам известны алтарные преграды, украшенные светильниками. Существует еще один вариант их места в драгоценном убранстве храма: арки (вместе с четырьмя не дошедшими до нас) могли служить частями шестигранного кивория над амвоном или какой-либо чтившейся в храме святыней, возвышавшегося на 12 столбцах ⁶²². Подобные кивории со световым «венком», восходящие еще к античным погребальным эдикулам, существовали в храмовой декорации средневизантийского периода. Например, множеством горящих свечей была украшена верхняя часть драгоценной ограды рак Бориса и Глеба в их свя- I илище в Вышгороде, описанная в вышеупомянутом тексте жития этих святых.

Даже в том случае, если арки не были связаны с преградой или престолом. они одни дают нам сейчас возможность увидеть часть ансамбля древнерусского храмового узорочья, его «золотой» блеск, причудливое многообразие форм и мотивов, связанных и с византийской, и с западноевропейской культурой и одновременно оригинальных. Если по своему стилю арки явно ближе к западноевропейской. чем византийской традиции⁶²³, что, как нам кажется, отражает общую ситуацию в древнерусской металлической церковной утвари конца XII –первой трети XIII в., то по основным декоративным мотивам (птицы в кругах, «вплетенных» в орнамент, птицы по сторонам крина) они находят аналогии в Византии, в частности, в резном декоре алтарных преград⁶²⁴. Датировка арок концом XII – началом XIII в. подтверждается их сходством со многими произведениями разных видов древнерусского искусства той эпохи⁶²⁵.

Нередко летописные тексты предоставляют нам возможности для различных истолкований сведений о «церковном строении». Например, по нашему мнению, в широко известном и неоднократно привлекавшемся исследователями древнерусского искусства описании дворцовой церкви Рождества в Боголюбове, которую «створи в память собе» князь Андрей, упомянута и драго-ценная алтарная преграда. Это описание открывает пространную редакцию «Повести о убиении Андрея Боголюбского», дошедшую до нас в Ипатьевской летописи под 1175 г. Приводим его с незначительными сокращениями: князь Андрей «оуподобися цесарю Сопоману, яко домъ господу богу и церковь пре- славну святыя Богородица рождества посреде города камену создавъ... и удиви ю паче всихъ церквии... и украси ю иконами многоценьными, златом и каме- ньемъ драгымъ, и жемчюгомъ великымъ безценьнымъ, и устрой е различными цятами и аспидными цатами украси и всякими узорочьи, удиви ю светлостью же, не како зрети, зане вся церкви бяше золота. И украсивъ ю и удиви ю сосуды златыми и многоценьными, тако яко и всимъ приходящимъ дивитися, и ecu бо видивше ю не могут сказати изрядныя красоты ея, -златом и финиптомь, и всякою добродетелью и церковнымь строеньемь оукрашена и всякыми сосуды церковными, и ерусалимь злать с каменьеи драгими и репидии многоценьными, каньделы различными. Издну церквы от верха и до долу, и по стенамъ, и по столпомъ ковано золотомъ, и двери же и ободверье церкви златомъ же ковано, бяшеть же и сень златом оукрашена от върха и до деисиса (выделено мною. – И. С.) и всею добродетелью церьковнаю исполнена, изьмечтана всею хытростыо»⁶²⁶.

По мнению Н. Н. Воронина этот текст, «не знающий себе равных в русском летописании», мог написать «только свидетель сооружения этих храмов (далее в тексте речь идет о владимирском Успенском соборе – И. С.), человек, хорошо знавший весь состав их драгоценной утвари»⁶²⁷, а Б. А. Рыбаков даже считал, что исключительное внимание автора «Повести» к церковному узорочью было связано с его профессиональными интересами, и «ничто не противоречит допущению», что именно он «мог быть... главным декоратором златокованых храмов Андрея»⁶²⁸. Прежде чем обратиться к интерпретации сведений «Повести», необходимо коснуться проблемы ее датировки и состояния сохранности текста.

Очевидно, что не все части текста являются одновременными, так как далее в «Повести» говорится о том, что Андрей позолотил пять верхов владимирского Успенского собора, следовательно, описание собора, отличающееся по своей лексике от описания церкви Рождества в Боголюбове, было включено в повествование позднее, после 1189 г., когда появилось пять глав, и его, по мнению Б. А. Рыбакова, надо связывать «с каким-либо близким по времени сводом эпохи Всеволода»⁶²⁹. Б. А. Рыбаков обратил также внимание на то. что в повествовании об Успенском соборе говорится о куполе, своде, башне и флюгерах какой-то одноглавой церкви, и предложил перенести эти строки на их первоначальное место – в описание церкви Рождества в Боголюбове, которое в дошедшем до нас тексте «Повести» «не было завершено --- в нем нигде не говорилось о внешнем виде церкви, о ее куполе и сводах». Предложенная Б. А. Рыбаковым реконструкция текста⁶³⁰ даст нам целостное описание храма, как «изодну» (изнутри). так и «изовну» (снаружи)⁶³¹. Если текстологическое исследование Б. А. Рыбаков; ка жегся нам весьма убедительным, то согласиться с его истолкованием описания храха, которое мы приведем ниже, равно как и с интерпретацией Н. Н. Воронина, мы не можем.

В соответствии с системой ценностей той эпохи описание церкви начинается с рассказа о драгоценном оформлении богослужебного пространства. Только вслед за многословным восхищением его устройством и традиционной вводной фразой «и церковнымъ строеньемъ украшена и всякыми сосуды церковными», автор кратко упоминает его конкретные особенности.

Двери и ободверье, кованные золотом, скорее алтарные двери с примыкающей к ним преградой, что следует как из контекста («издну церкви»), так и из решительной невозможности существования средневековых кованных золотом церковных дверей. Всегда и везде храмы были для прихожан не только духовным. но и реальным прибежищем; сохранившиеся древние церковные двери или их описания свидетельствуют об их укрепленном характере, это массивные, как правило, дубовые двери, покрытые медными пластинами с изображениями, исполненными в технике литья, резьбы или золотой наводки⁶³². Так. если о трех дверях владимирского Успенского собора в «Повести» говорится как об «устроенных золотом» (напомним, что, по мнению Б. А. Рыбакова, описание Успенского собора принадлежит другому автору), то, вероятно, это были медные золоченые двери, или же двери с изображениями, исполненными золотой наводкой.

Однако все исследователи считали кованные золотом двери и ободверье Рождественской церкви одним из трех ее наружных порталов. Н. Н. Воронин считал эти двери также украшенным золоченой медью, но портал, по его словам. «мерцавший в тени притвора», он воспроизводит в реконструкции почему- то как каменный⁶³³. Б. А. Рыбаков, отстаивавший целостность и последователь-ность описания автором «Повести» Рождественской церкви, также считал «ободверье» ее порталом, а «сень» – надворным киворием; «...закончив описание внутреннего убранства церкви, доведя читателя до дверей, автор говорит о сени, златом украшенной», и это обстоятельство убеждает Б. А. Рыбакова, «что он имел в виду не внутреннюю надпрестольную сень, а киворий вне церкви»; упоминание на сени «деисуса» внимания автора не привлекло⁶³⁴.

В ранней русской письменности алтарные двери никогда не назывались вратами, они именовались «святые дверии», «святые двери олтарьные», а чаще в уменьшительной форме – «святые двьрьце»⁶³⁵ (что может служить для историка материальной культуры указанием на их небольшую высоту), и лишь изредка – «царьекые двьри»⁶³⁶. Предлагаемая нами трактовка упомянутых в «Повести» дверей как алтарных может вызвать сомнение в связи с тем, что слово «двери» не имеет уточнения. Напротив, слово «ободверье» употреблено с прилагательным «церковное» и является в данном тексте наиболее ранним из известных его упоминаний (все другие относятся уже к XVI-XVII вв.). В словаре оно объяснено как дверная рама⁶³⁷ возможно, что автор «Повести» назвал так косяки и наддверную часть тябла алтарной преграды. Отметим сходство слова с одним из греческих наименований архитрава алтарной преграды в вышеприведенном нами тексте «Жизнеописания Василия»: «ободверье» – «н.шдвсрис» (on(pcpvpov). По всей вероятности, в XII в. на Руси не сложились еще устойчивые наименования частей преграды⁶³⁸. Интересно, что в известных «Вопросах Кирика.» (1130–1156 гг.) под греческим словом «юозмитъ», обозначающим антаблемент алтарной преграды, подразумеваются ее столбцы или косяки, на которые навешивались царские двери: «...а попови, идуче въ олтарь на выходь, то въ козмитъ целовати, то бо есть колено Христово...»⁶³⁹.

Итак, если в «Повести об убиении Андрея Боголюбского» речь идет действительно о дверях алтарной преграды Рождественской церкви, можно ли соотнести их с данным археологических исследований храма? При рас коптах около юго-восточного столба было обнаружено несколько камней основания алтарной преграды. Здесь же был найден обломок белокаменной колонки, на ос-новании чего Н. Н. Воронин предположил, что «преграда представляла собой невысокую аркаду на белокаменном цоколе и оставляла открытым пространство алтарных апсид, свободно сообщавшееся с помещением для молящихся »⁶⁴⁰, Могла быть окованной вся каменная преграда, ведь, по словам автора «Повести», в храме было «и по стенам, и по столпам ковано золотом», но скорее драгоценными были только алтарные двери, ободверье и сень над ними.

Как уже говорилось, эта сень упомянута в «Повести» сразу же за ободве- рьем. Именно с ней связано и старейшее в древнерусской письменности упоминание слова «деисусъ»⁶⁴¹. Е. Е. Голубинский считал, что это была «сень или навес под алтарной аркой от верха и до деисуса; следовательно, иконы были в арке и от них до ее верха было более или менее далеко»⁶⁴², П. А. Лашкарев – что сень эта была надпрестольной⁶⁴³. По мнению В. Н. Лазарева, «как ни истолковывать слова летописи, одно несомненно – в Рождественской церкви алтарная преграда была украшена иконой „Деисуса”. Вполне возможно, что это был темп- лон, написанный на одной продолговатой доске»⁶⁴⁴. Н. Н Воронин полагал, что «боголюбекая алтарная „сень»... едва ли не была каменным киворием, обитым золоченой медью, деисус же внизу,, сени ” мог быть резным из камня»⁶⁴⁵, как убранству этой сени относится найденная при археологических исследованиях собора «звезда из позолоченной меди, сохранившая на прикреплявшем ее гвозде кусочек известкового раствора»⁶⁴⁶.

Однако во всех известных нам довольно многочисленных древнерусских контекстах слова «сень» XI-XIV вв. оно ни разу не отнесено к надпрестольному киворию⁶⁴⁷, именуемому в тот период всегда «кивот». (Помимо приведенного нами выше упоминания надпрестольных кивотов Успенской церкви в Киево-Печерском патерике и Софии Константинопольской в Новгородской Первой летописи, можно вспомнить «створенный» епископом Нифонтом кивот Софии Новгородской ⁶⁴⁸ и кивот, который поставил владимирский епископ Митрофан «в святей Богородице зборнеи над трапезою и оукраси его златом и сребромн⁶⁴⁹.) Но не могла ли эта сень, подобно «хармосфинии святых врат» из приведенного нами выше отрывка «Устава константинопольского монастыря Богоматери Благодатной», а также более поздним сеням царских враг, находиться над ними? В связи с этим можно еще раз вспомнить летописный текст о переустройстве в 1528 г. владыкой Макарием иконостаса новгородского Софийского собора («Прелсе бо наченъ оть божественныхъ иконъ писания на кивоте еже на&ь дверми (выделено мною. – И. С.) и на самих дверехъ, и на стотцехъ, числом иконного поклонения святых яко 66»⁶⁵⁰), в котором все его части, расположенные выше алтарных дверей, именуются «кивотом», что подтверждает возможную тождественность слов «сень» и «киот» не только по отношению к престолу, но и к алтарной преграде. Тогда живописный, окованный золотом «деисус» (или «деисус» чеканный) Рождественской церкви в Боголюбове мог быть расположен на лицевой горизонтальной балке преграды (если она имела архитравное, а не арочное перекрытие), или же в медальонах, соответствовавших абрису наддверной арки. Нам кажется, что определенные представления о подобных преградах с иконами могут дать фронтисписы византийских литургических свитков, например, свитка из афинской Национальной библиотеки, современного Боголюбской церкви, где ясно видны изображения Петра и Павла, а три иконы Деисуса как бы подразумеваются в трех драгоценных медальонах (ил. З)⁶⁵¹.

О материале «церковного строения» XII в. хотелось бы заметить следующее. Мы вполне разделяем скептицизм Н. Н. Воронина и других исследователей по поводу присутствия подлинного золота в декоре церкви Рождества. Действительно, упоминания различных драгоценных материалов в подобных текстах во многом следует отнести к области поэтики, приемам гиперболизации, вызван-ным обращением к литературным прототипам, в данном случае, к рассказу «Хроники Амартола» о строительстве Соломонова храма, что было в свое время доказано самим Н. Н. Ворониным⁶⁵², и в большинстве случаев украшения были выполнены из золоченых серебра и меди.

Однако всё, названное в текстах золотым, медным считать нельзя. Дошедшие до нас в Лаврентьевской летописи под 1155 г. и в реальности относящиеся, по всей видимости, к 1160 г. сведения об украшении Андреем иконы Владимирской Богоматери («...и вкова в ню боле трии десять гривенъ золота, кроме серебра и каменья драгаго и женчюга и оукрасивъ ю постави и в церкви своей Володимери»⁶⁵³) могут вызвать некоторые разночтения в определении его точного веса, но никак не материала и характера. Поэтому нельзя небольшой обломок медной пластины с фрагментом тисненой надписи, найденный при археологических обследованиях Успенского собора, считать, как это делает Н. Н. Воронин, «летописью» (т. е. вкладной надписью) самого Андрея Боголюбского, «прикрепленной к Владимирской иконе»⁶⁵⁴.

И уж ни в коей мере нельзя надеяться на археологическое подтверждение существования драгоценного храмового узорочья – оно в первую очередь становилось добычей завоевателей. Обнаружив при археологическом обследовании Рождественской церкви в Боголюбове лишь несколько незначительных медных фрагментов, Н. Н. Воронин пришел к выводу, что «все эти остатки убранства собора XII в. показывают, что рассказ летописца о драгоценной утвари храма сильно преувеличен ⁶⁵⁵ и почему-то не упомянул о том, что церковь была жесточайше разграблена уже в 1177 г.: «Глебь (речь идет о рязанском князе. –

II. (».) ...воюешь около Володимеря и с Половци с погаными много бо зла створи церкви Воголюбьскои, юже бе украсили Андреи князь добрый иконами и всякими

узорочьем, златомъ и сребром и каменьем драгым. И ту церковь повеле, выбьив-

ше двери, разграбити с погаными»⁶⁵⁶.

Хотя нами далеко не исчерпаны сведения письменных источников о драгоценном «церковном строении» Х1-ХШ вв.⁶⁵⁷, подведем некоторые итоги. При всей малочисленности и краткости текстов в них можно обнаружить конкретные данные об украшении алтарей. В привлеченных нами источниках упомянуты драгоценные преграды, столпы, тябла, кивоты, индитья, двери и ободверье, сень и амвон. Фигурирующие там же иконы делятся по своему местоположению в храме на следующие типы: иконы на тябле и иконы дольние, в число которых, по всей видимости, входили «местные» или «наместные». Тексты не дают нам никаких оснований для того, чтобы считать «наместные» или «местные» иконы включенными в тот период в алтарную преграду, напротив, упоминают их драгоценные киоты, золотые украшения (гривны и мониста), завесы и подвесные пелены. Конкретные образы, так или иначе связанные с алтарной преградой, названы лишь трижды. Причем во всех случаях это Деисус, располагавшийся или «над алтарем», или под изображениями шестокрылов, или на некой «сени». Исключительное внимание источников к «царским украшениям» священных трапез, к окованным златом кивотам над ними, драгоценным индитьям, которым «дивились многие», позволяет заключить, что в XI-XIII вв. алтарные преграды не были глухими, и в определенные моменты богослужения «изрядная красота» алтаря была доступна взорам «всех, с верою приходящих в святые церкви».