14. Евангелие от Иоанна как свидетельство очевидца

Свидетельство Любимого Ученика об авторстве Евангелия от Иоанна • Параллельная структура Пролога и Эпилога Евангелия от Иоанна • Соперничество Любимого Ученика и апостола Петра • Загадочные свидетели истинности Евангелия от Иоанна

В одном из Евангелий содержится указание на то, что оно не просто основано на свидетельствах очевидцев, но написано очевидцем. Это – заключительные стихи Евангелия от Иоанна:

: Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его. Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг

: (21: 24–25).

Ученик, о котором здесь идет речь, появляется в ключевых сценах евангельского повествования анонимно, как «ученик, которого любил Иисус». На первый взгляд, в заключение Евангелия ясно говорится о том, что этот ученик и есть автор Евангелия. Именно так понимались эти слова традиционно, вплоть до нашего времени. Однако большинство современных ученых не спешат принимать данное утверждение за чистую монету. Так, часто можно услышать, что стих 24 вовсе не указывает на Любимого Ученика как на автора Евангелия. Вполне возможно, мол, что эта греческая фраза говорит о каком-то ином, не столь прямом отношении Любимого Ученика к Евангелию от Иоанна.

Этот аргумент основан на представлении о том, что греческий глагол graphein («писать») может использоваться и в «каузальном смысле», то есть означать «стать причиной написания». В таком случае нам сообщается, что ученик не «написал» это Евангелие, а «стал причиной того, что оно было написано». Свидетельства того, что этот глагол мог иметь такое значение, приводит один лишь Дж. Бернард в своем комментарии 1928 года ⁹²⁸ . Все остальные комментаторы, принимающие эту идею, основываются, прямо или косвенно, только на свидетельстве Бернарда. Он приводит примеры из Библии, разделяя их на две категории ⁹²⁹ . Первая, непосредственно относящаяся к обсуждаемому тексту, – Ин 19(см. также 19:21–22), где говорится (если переводить с греческого буквально): «Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте». Вполне резонно предположить вместе с Бернардом, что «Пилат распорядился о написании titulus – но едва ли сам писал на деревянной доске». Свидетельства второй категории у Бернарда относятся к Павловым посланиям. Павел, по-видимому, обычно диктовал свои послания писцу (Рим 16:22; ср. Гал 6:11, 1Петр 5:12) – однако он говорит о себе «я пишу» (Рим 15:15, 1Кор 4:14; 5:9; 9:15; 14:37) ⁹³⁰ .

Это свидетельствует лишь о том, что слово graphein могло относиться и к диктовке писцу. Многие авторы Древнего мира не брались за перо сами: письмо в те времена было сложным искусством, которое многие предпочитали оставлять профессионалам. Однако необходимо признать, что и в этом расширенном смысле слова graphein автор диктует писцу, что писать. Пилат, возможно, не сделал надпись на кресте собственными руками – однако из евангельского повествования ясно, что выбор слов для надписи принадлежал именно ему (см. 19:21–22). Разумеется, верно и то, что древний автор, как и авторы современные, мог пользоваться чьей-то помощью в работе над рукописью – не переставая при этом являться автором и считать себя таковым. Вполне возможно, что писец, записывавший под диктовку Павловы послания или другие подобные тексты, вносил в них небольшие грамматические или стилистические поправки – точно так же, как современный секретарь или редактор в издательстве правит текст, готовя его к публикации. Известно, например, что иудейский историк Иосиф Флавий пользовался услугами секретарей для улучшения стиля своих грекоязычных произведений. Однако в таких случаях автор просматривает окончательный текст, утверждает его – и несет полную ответственность за его содержание. Автор – не просто «причина написания» своей книги: он и пишет ее, только не один, а с чьей-либо помощью. Такая помощь не требует особого «каузального» значения глагола «писать».

Многие ученые, начиная с самого Бернарда, от мысли, что graphein может означать диктовку, каким-то скачком переходят к выводу, что в Ин 21отражено не столь прямое отношение Любимого Ученика к тексту Евангелия, как отношение Пилата к надписи на кресте или Павла к его посланиям. Позиция самого Бернарда довольно умеренна: «Любимый Ученик – тот, благодаря кому все это написано. Однако придавал форму его рассказам, записывал их и затем публиковал не он – поэтому Евангелие и называется «Евангелием по Иоанну"» ⁹³¹ . Что означает у Бернарда «придавал форму» – не очень понятно; однако эту мысль пространно развивают другие ученые. Готлоб Шренк в чрезвычайно влиятельном «Богословском словаре Нового Завета» приводит свидетельство из Павла о том, что graphein может относиться к диктовке, и затем продолжает:

: В свете этого неопровержимого факта стоит спросить, не может ли ho grapsas tauta [«написавший сие»], стих 21:24, означать попросту, что за этим Евангелием стоит Любимый Ученик и его воспоминания, легшие в основу текста. Это вполне возможная точка зрения, если только не ослаблять без нужды ее вторую сторону. В самом деле, трудно понять эту формулу как-либо иначе, чем как выражение духовной ответственности за содержание книги ⁹³² .

Дух захватывает от смелого полета мысли в этих трех предложениях! Из «неопровержимого факта», что graphein могло означать диктовку, Шренк каким-то образом делает вывод: «Трудно понять эту формулу как-либо иначе, чем как выражение духовной ответственности за содержание книги». При этом не приводится ни единого примера, когда graphein означало бы всего-навсего «духовную ответственность» за содержание книги. Нет вообще никаких свидетельств, кроме известного употребления graphein в смысле диктовки в посланиях Павла.

Но еще более удивительно то, что эту вопиюще легковесную аргументацию затем начинают повторять, раз за разом, другие специалисты. Рэймонд Браун, один из величайших исследователей творений Иоанна конца XX столетия, в своем комментарии на это Евангелие сначала цитирует Монтгомери Хичкока, который в статье 1930 года, по большей части игнорируемой исследователями, последовательно опроверг аргументы Бернарда, хотя и сам зашел слишком далеко, заявив, что graphein не могло относиться даже к диктовке ⁹³³ . Дальше Браун цитирует самого Бернарда – его рассуждения об «умеренно каузальном смысле» graphein в Ин 21:24. «Другие, – пишет он далее, – полагают, что слово «написать» может означать авторство в намного более отдаленном смысле», – и цитирует три предложения Шренка, приведенные нами ранее. И дальше – просто отмечает, что следует интерпретации Шренка ⁹³⁴ , а некоторое время спустя пересказывает ее своими словами: «написавший сие» в Ин 21"означает всего лишь, что Любимый Ученик нес свидетельство, отразившееся в этом Евангелии» ⁹³⁵ . Ни единого аргумента; вообще никаких объяснений того, почему Браун предпочитает позицию Шренка позициям Хичкока или Бернарда!

Нужно подчеркнуть: никто еще не представил ни единого свидетельства того, что graphein могло относиться к более отдаленным отношениям между автором и произведением, чем отношения диктовки. Судя по всему, таких свидетельств никто даже не искал. Однако идея, что Ин 21означает всего лишь, что за традиционным источником, легшим в основу четвертого Евангелия, стоит свидетельство Любимого Ученика, стала общепринятой ⁹³⁶ . По всей видимости, один за другим ученые полагаются в этом на мнение своих предшественников – и отсутствие лингвистических свидетельств совершенно их не останавливает. Быть может, мысль, что Любимый Ученик написал Евангелие сам, кажется им столь невероятной, что они, как утопающий за соломинку, хватаются за гипотезу, что в 21сказано нечто иное. Однако, по каким бы причинам ученые ни сомневались в авторстве Любимого Ученика – сами эти причины, в отсутствие лингвистических доказательств, не могут определять значение слов «написавший сие» в Ин 21:24. Чтобы судить о значении этих слов, необходимы лингвистические свидетельства.

Здесь стоит выслушать мнение Кевина Ванхузера, специалиста по герменевтике, весьма одобряющего такой подход. Процитировав высказывания Шренка и Брауна, он затем спрашивает:

: Имеет ли смысл говорить, что Любимый Ученик «написал сие» или даже «стал причиной написания», если он – всего лишь источник информации? И даже если он был основным или единственным источником – можем ли мы сказать вместе со Шренком, что Любимый Ученик «духовно ответствен» за содержание этого Евангелия? Можно ли сказать, что Паганини «ответствен» за вариации его темы у Рахманинова? Дух и смысл «Рапсодии на тему Паганини», несомненно, принадлежит Рахманинову. Паганини – не автор «Рапсодии», и считать его автором в каком бы то ни было смысле невозможно.

Стремясь разгадать одну загадку авторства, приверженцы историко-критического подхода к изучению Библии создали другую: как отдаленный источник может нести ответственность за текст, который не правил и не утверждал? Четвертое Евангелие… литературный шедевр, достигающий своих целей с помощью продуманного построения сюжета, тонкой иронии и тому подобного. Трудно понять, как в таком произведении была сохранена суть свидетельства Любимого Ученика, если только он не отвечал и за его форму. Но если он отвечал и за форму, и за содержание – почему же не признать его единственным автором? ⁹³⁷

До сих пор мы, вместе с учеными, на которых ссылаемся, принимали как должное, что «сие» в Ин 21– то, о чем свидетельствовал Любимый Ученик и что он написал – относится к содержанию Евангелия. Некоторые, однако, с этим не согласны и полагают, что здесь имеется в виду либо только содержание главы 21, либо какой-то письменный источник, использованный автором Евангелия при его составлении. Эти гипотезы позволили бы нам принять слова «написавший сие» в 21в прямом смысле, не признавая при этом Любимого Ученика автором Евангелия. Однако они крайне маловероятны. Большинство ученых согласны, что стихи 24 и 25 не следует отделять друг от друга; а, если читать их вместе – ясно, что речь идет не только о главе 21. Очевидно, что это – заключение всего Евангелия, и «сие» – деяния Иисуса, описанные в этом Евангелии. Столь же странно понимать слова, что Любимый Ученик «написал сие», в том смысле, что он написал источник, использованный автором. Далее мы покажем, что 20:30–31 и 21:24–25 вместе представляют собой тщательно выстроенное двухступенчатое заключение Евангелия. Это значит, что в 20:30–31 и в 21слово «написать» употребляется в одном и том же смысле. В обоих случаях речь идет о написании «этой книги», а не какого-то иного источника.

Ин 21означает, что это Евангелие написано Любимым Учеником – собственноручно либо при помощи писца. Вполне возможно, что на тех или иных стадиях своей работы он пользовался помощью секретаря или редактора; однако эта фраза ясно показывает, что он отвечает и за содержание книги, и за литературную форму произведения. Ученый, твердо настроенный считать это невозможным, может, конечно, расценить такое утверждение как невозможное фактически. Тогда перед ним возникают два альтернативных объяснения того, как попало это неверное утверждение в заключительные строки Евангелия. Одно из них – то, что стихи 21:24–25 добавлены в Евангелие на поздних стадиях его создания редактором, ошибочно полагавшим, что его автор – Любимый Ученик ⁹³⁸ . Или же фиктивно приписать свой труд Любимому Ученику мог сам реальный автор Евангелия. В этом случае перед нами псевдоэпиграф – независимо от того, рассматриваем ли мы псевдоэпиграфию как подделку или как допустимый литературный прием.

Псевдоэпиграфическую гипотезу мы подробно рассмотрим в следующей главе. Здесь же коснемся гипотезы, что 21:24–25 – позднейшее добавление к Евангелию, и, следовательно, указание на авторство в этих стихах недостоверно. Этот вопрос неотделим от вопроса об оригинальном окончании Евангелия. Огромное большинство современных ученых ⁹³⁹ полагает, что Евангелие изначально заканчивалось главой 20, а заключением его были стихи 20:30–31, по мнению этих исследователей, наиболее подходящие для завершения евангельского повествования. Выходит, что глава 21 – своего рода приложение, добавленное позже; и, хотя стихи 21:24–25 выглядят естественным завершением этой главы, склонность видеть в Евангелии продукт последовательных редакционных наслоений заставляет многих исследователей полагать, что указанные стихи были введены в главу 21 еще позже. Некоторые считают, что стихи 24 и 25 были добавлены по отдельности. Я не принимаю подобных теорий, разделяющих заключительные части Евангелия на череду последовательных добавлений, и в следующем разделе покажу, что оригинальная версия этого Евангелия включала в себя нынешнее заключение и никогда не существовала без утверждения о его авторстве в 21:24.

Структура заключительных частей Евангелия от Иоанна стройна и логична: имеется завершение повествования (21:1–23), обрамленное заключением, разделенным на две хорошо продуманные и простроенные «ступени» (20:30–31 и 21:24–25). Одна из причин того, что заключение разделено надвое – необходимость с его помощью отделить повествование главы 21 от повествования Евангелия в целом, выделив главу 21 как эпилог. Необходимо отметить, что эпилог – не то же самое, что добавленное в дальнейшем приложение. Сознательно отделенный от остального повествования, эпилог, тем не менее, может быть в полной мере частью авторского замысла. В Евангелии от Иоанна эпилог уравновешивает пролог в его начале (1:1–18). Пролог набрасывает предысторию евангельской истории – эпилог предсказывает ее продолжение. Как пролог возвращается к временам творения, так и эпилог предвидит будущую миссию учеников, символизируемую чудесным уловом, и в особенности сосредоточивается на различных ролях Петра и Любимого Ученика. Временной отрезок, о котором говорится в эпилоге, простирается вплоть до парусин (второго пришествия) Иисуса. Его последние слова в стихе 23 – Иисусово «пока Я не приду» ⁹⁴⁰ – соответствуют первым словам пролога: «В начале» (1:1).

Соответствие Пролога и Эпилога подтверждается элементами нумерической композиции (вообще очень характерной для этого Евангелия ⁹⁴¹ ). Пролог состоит из 496 слогов: возможно, это связано с тем, что 496 – число треугольника ⁹⁴² , совершенное ⁹⁴³ , а кроме того, представляет собой числовое значение греческого слова monogenes («единородный» – слово, используемое в 1:17, 18) ⁹⁴⁴ . Нам эти соображения могут показаться странными; однако в новозаветные времена люди придавали огромное значение некоторым видам чисел, в особенности треугольным и совершенным числам ⁹⁴⁵ , а также привыкли к мысли, что любое слово имеет собственное числовое значение – легко вычисляемое, ибо все буквы греческого алфавита служили также и цифрами. Однако для наших нынешних целей число 496 важно тем, что оно связывает воедино Пролог и Эпилог Евангелия. В Прологе 496 слогов – в Эпилоге (намного более пространном) 496 слов. Такое соотношение слогов Пролога и слов Эпилога вполне оправданно: Пролог – поэтическая композиция, в которой естественно обращать внимание на количество слогов, Эпилог – прозаическое повествование. Дальнейшее подтверждение гипотезы о нумерической композиции можно найти в том, что обе части заключения (20:30–31 и 21:24–25), обрамляющие Эпилог, состоят из 43 слов ⁹⁴⁶ . Это указывает на то, что их следует рассматривать вместе, параллельно друг другу.

Теперь проведем подробное сравнение этих двух частей заключения. Вот их тексты:

Много сотворил Иисус пред учениками Своими и других чудес, о которых не писано в книге сей. Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его

: (20:30–31).

Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его. Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг

: (21:24–25).

Две части заключения параллельны, но не повторяют друг друга. В каждом случае, где они параллельны, вторая часть продвигается на шаг дальше первой. Например, в обеих частях говорится о том, что написано и что не написано в этой книге. В первой сообщается, что Иисус «много сотворил и других чудес», не включенных в книгу, в дополнение к тем чудесам, что здесь описаны ⁹⁴⁷ . Во второй говорится более обобщенно о «многом другом, что сотворил Иисус», помимо включенного в книгу, и добавляется гиперболическая метафора: целый мир не вместил бы книг, необходимых, чтобы рассказать обо всем, что делал Иисус (стандартное общее место в историографии) ⁹⁴⁸ . В применении к чудесам такая гипербола звучала бы не столь убедительно. Параллельная фраза переходит от чудес ко всем деяниям Иисуса вообще. Слово «чудеса» имеет в этом Евангелии специфический смысл – и понятно, что, кроме чудес, Иисус делал много такого, что чудесами не было. Например, чудесный улов рыбы в главе 21 «чудом» в этом смысле не является – он не служит для того, чтобы открыть славу Иисуса и помочь людям уверовать в него, как собственно «чудеса» (2:11; 20:31), но, скорее, символизирует грядущую миссию церкви. Таким образом, первая часть заключения знаменует окончание рассказов о «чудесах» и, следовательно, завершение основной задачи Евангелия – формирования в читателях христологической веры; вторая же часть столь же точно и аккуратно отмечает окончание Евангелия в целом.

Обратившись теперь к тому, что говорят эти две части заключения о свидетельстве, на котором основано Евангелие, мы увидим, что и здесь перед нами тщательно продуманное, двухступенчатое освещение роли Любимого Ученика в создании этой книги. Первая часть говорит об учениках Иисуса в целом, вторая – об одном ученике, которого любил Иисус. В первой части термин «свидетельствовать» не используется, но подразумевается в замечании, что Иисус творил чудеса «пред учениками Своими». Читатель, естественно, должен сделать вывод, что именно на свидетельстве учеников основаны евангельские рассказы о чудесах, припомнив при этом стих 15:27, обращенный к ученикам: «А также и вы будете свидетельствовать, потому что вы сначала со Мною».

Вторая часть заключения прямо вводит термин «свидетельствовать» и указывает на конкретного свидетеля – Любимого Ученика. Причина, по которой фокус внимания сужается с учеников вообще в первой части до одного Любимого Ученика во второй, становится ясна, если мы рассмотрим следующий элемент параллелизма между этими двумя частями. Обе они говорят о написании Евангелия – но в первой части его автор не упоминается, вместо этого дважды используется пассивный залог: «не писано в книге сей», «сие же написано». Во второй части выявляется, что книга написана Любимым Учеником: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие» (21:24). Почему же личность автора раскрывается лишь в самом конце Евангелия? К этому вопросу мы вернемся в следующей главе.

Еще одна параллель между двумя частями заключения – в том, что обе они связаны с Прологом и вместе с ним формируют inclusio между началом и концом Евангелия. Связи в обоих случаях различны, но части тесно связаны между собой. В первой части заключения утверждение о цели: «дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий», перекликается со словами Пролога об Иоанне Крестителе, который «пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о свете, дабы все уверовали чрез него» (1:7). Вторая часть заключения также перекликается с Прологом: здесь к Любимому Ученику применяется то же слово «свидетельствовать», что и к Иоанну в Прологе (стих 15, также стихи 7–8). Заключение позволяет читателю увидеть, как свидетельство Иоанна Крестителя могло привести к тому, «чтобы все уверовали чрез него». Включенное в свидетельство Любимого Ученика и записанное, оно продолжает, как и сам Любимый Ученик, свидетельствовать истину всем читателям Евангелия. Так слова о Любимом Ученике, «свидетельствующем» в настоящем времени (21:24), перекликаются со словами о свидетельстве Иоанна Крестителя – тоже в настоящем времени (1:15).

Теперь посмотрим, как обе части заключения соотносятся со своим контекстом. В случае первой части контекст включает в себя и предыдущее, и последующее. Предшествует заключению история явления Иисуса Фоме, кульминация которой – христологическое исповедание веры: единственное вполне адекватное исповедание, вложенное в этом Евангелии в уста персонажу. Далее Иисус говорит: «Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие» (20:29). Первая часть заключения строится на этом: она объясняет, как не видевшие – читатели Евангелия – должны прийти к вере. Это возможно, поскольку свидетельства видевших – учеников, на глазах у которых совершались чудеса – записаны «в книге сей»; книга становится посредником между видевшими и не видевшими, позволяя последним уверовать благодаря свидетельству учеников. И далее в Эпилоге (21:1–23) символически изображается миссия церкви – то, как свидетельство учеников позволит многим уверовать и войти с этим в жизнь.

Эпилог сравнивает и противопоставляет друг другу роли Любимого Ученика и Петра – сначала в рассказе о чудесном улове рыбы, затем в беседе Иисуса с Петром. Любимый Ученик, со своим: «Это Господь!» (21:7) выступает в роли свидетеля; Петр, закидывающий сеть (21:11), выполняет более серьезную задачу. Далее из его беседы с Иисусом мы узнаем, что Петру предназначена активная роль пастыря, который будет пасти агнцев и умрет за них (21:15–19). Судьба Любимого Ученика обрисовывается совсем иначе и более загадочно: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду…» (21:22, 23). Это изречение приводится и обсуждается не только для того, чтобы исправить его частое недопонимание, точнее, чересчур буквальное понимание (21:23). Евангелие Любимого Ученика не может закончиться «бытовым» откровением о том, что, вопреки ожиданиям, этот ученик не умрет. В речении Иисуса сокрыт – так характерно для трудов Иоанна – второй смысл, который становится ясен из немедленно следующего за этим заключения (21:24–25). Любимый Ученик, быть может, не доживет до второго пришествия лично – однако до самого второго пришествия он будет исполнять задачу, которую возложил на него Иисус: задачу свидетеля, записавшего свое свидетельство, дабы оно звучало вечно ⁹⁴⁹ . Таким образом, Евангелие не сообщает о том, что его автор – Любимый Ученик, до тех пор, пока это сообщение не откроет тайное значение загадочных слов Иисуса. Написание Евангелия этим учеником оправдано и освящено тем, что стало исполнением задачи, возложенной на него самим Иисусом.

Именно в этот момент читатели могут припомнить единственный предшествующий стих в этом Евангелии, где говорится об одном конкретном свидетеле некоего евангельского события: «И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили» (19:35). Эта фраза предвосхищает обе части заключения: «дабы вы поверили» – перекликается, и словесно, и понятийно, с первой частью, а то, что говорится об одном свидетеле и об истинности его свидетельства – со второй. Стоит, однако, отметить, что вся полнота сообщения приберегается до конца Евангелия. В главе 19 мы еще не знаем, что свидетель записал свое свидетельство, и кто он – тоже не ясно. Читатели делятся на тех, кто полагает, что это Любимый Ученик, ибо, как мы читаем несколькими стихами раньше (19:26–27), он, единственный из всех учеников-мужчин, стоял у креста; и тех, кто считает, что это не мог быть Любимый Ученик, поскольку тогда об этом было бы сказано более определенно ⁹⁵⁰ . Тождество этой фигуры с Любимым Учеником намеренно оставлено под вопросом ⁹⁵¹ . Однозначным оно становится, только когда читатель доходит до стиха 21:24, по своему языку явно перекликающемуся с 19:35. Только здесь мы можем узнать, что свидетельство, стоящее за этим Евангелием, есть свидетельство Любимого Ученика, который его и написал.

Если этот аргумент убедителен – невозможно утверждать, что приписывание авторства Евангелия Любимого Ученику есть позднее дополнение к Евангелию. Это Евангелие, с его Эпилогом и двухступенчатым завершением, композиционно построено так, чтобы причастность Любимого Ученика к его созданию стала очевидной лишь в самом конце. Это откровение дает читателю возможность ретроспективно представить личность Любимого Ученика, как явно, так и скрыто присутствовавшего на протяжении всего рассказа, – и убедиться, что он в самом деле особенно хорошо подходит на роль свидетеля Иисуса и автора Евангелия. О том, как и почему автор столь тщательно скрывает сведения об авторстве Евангелия вплоть до последних его строк, мы поговорим в следующей главе.

В отрывке, открывающем авторство Любимого Ученика, остается еще одна загадка: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его» (21:24). Кто «знает, что истинно свидетельство его»? От чьего лица это говорится? Здесь есть четыре основные возможности. Во-первых, речь может идти о читателях вместе с автором (Любимым Учеником): «все мы знаем, что это свидетельство истинно». Но это маловероятно, поскольку первые читатели или слушатели Евангелия едва ли могли это знать. Наиболее распространенное мнение – речь идет о круге наставников или старцев, которые прибавили к Евангелию свое свидетельство, указав на личность автора, и дали ему «рекомендацию» ⁹⁵² . Однако и это едва ли возможно, если, как я уже показал, заключительные строки Евангелия (21:24–25) неотъемлемо принадлежат оригинальному авторскому замыслу. Кроме того, трудно понять, какое значение могли иметь заверения в ценности свидетельства Любимого Ученика из уст людей, которые сами себя не называют и никак не дают читателю понять, от кого исходит это утверждение ⁹⁵³ .

В-третьих, множественное число может относиться к кругу лидеров или свидетелей, к которому Любимый Ученик причисляет и себя ⁹⁵⁴ . Чередование третьего лица, относящегося к Любимому Ученику, и первого лица множественного числа («знаем») – здесь не проблема. Δο сих пор об этом ученике говорилось в третьем лице: стандартная практика античных авторов, делавших себя героями собственного повествования. Однако в этом стихе автору приходится перейти от третьего лица повествования к первому лицу непосредственного обращения к читателям: это необходимо, когда он, так сказать, выходит из рамок повествования и раскрывает свое авторство.

Таким образом, третий вариант вполне возможен, особенно если рассматривать этот стих изолированно; и все же наиболее предпочтительной представляется мне четвертая и последняя возможность. Та, что множественное число здесь – не истинное множественное, а замена единственного ⁹⁵⁵ . На это можно возразить, что тогда использования множественного числа вместо единственного следовало бы ожидать и в стихе 25; однако известно, что грекоязычные античные авторы, говоря о себе, легко переходили от единственного числа к множественному и обратно. Один из множества таких примеров, особенно интересный, поскольку он находится в заключении трактата, мы встречаем в сочинении Дионисия Галикарнасского «Демосфен» (§ 58), чьи заключительные три предложения звучат так:

: Я мог бы привести и примеры сказанного, однако боюсь наскучить – особенно тебе, своему адресату. Так что на этом, дорогой мой Аммей, мы закончим рассуждения о стиле Демосфена. Если сохранит нас бог, в будущем представим тебе следующее сочинение, более пространно и подробно трактующее о сказанном предмете ⁹⁵⁶ .

Стивен Ашер, переводчик издания Лоэба, переводит множественное число в последних двух фразах английским единственным числом – несомненно, потому, что такой переход от единственного к множественному на англоязычный слух звучит непривычно и странно. Это показывает, что нам стоит проявлять осторожность и не судить о значении такого перехода, опираясь на английские стандарты. В следующем разделе мы приведем еще один пример такого же перехода в греческом тексте – на этот раз в тексте самого Иоанна.

Аргументация в пользу этой гипотезы зиждется на сходстве данного фрагмента («знаем, что истинно свидетельство его») и некоторых других отрывков из Иоанна, которые, если рассматривать их вместе, говорят об употреблении Иоанном особого грамматического приема, который я назову «множественным числом авторитетного свидетельства». Рассмотрим же другие примеры такого употребления множественного числа.

В этом разделе мы покажем, что в Ин 21употребляется характерная для Иоанна идиома, которую мы встречаем и в других Иоанновых писаниях (то есть в Евангелии и посланиях Иоанна), именно в Ин 3:11, 1Ин 1:5; 4:14 и в 3Ин 9–10, 12. Единство автора Евангелия от Иоанна и трех Иоанновых посланий оспаривается, однако сейчас нам нет нужды разрешать этот вопрос. Во всяком случае, всеми признано, что корпус «Иоанновых» сочинений обладает определенными и особыми лингвистическими характеристиками – вне зависимости от того, принадлежат ли они к «идиолектике» одного писателя или «социолектике» писательской школы. Следовательно, параллельные места в Иоанновых посланиях могут помочь нам установить точное значение того или иного места в Евангелии от Иоанна.

Рассмотрим идиому, которую мы назвали «множественным числом авторитетного свидетельства». Использование первого лица множественного числа (как местоимений, так и глаголов) в значении «я» у Иоанна впервые подметил Адольф фон Гарнак в своем важном, но по большей части забытом труде 1923 года ⁹⁵⁷ ; не так давно Говард Джексон привлек внимание к работе Гарнака, развив ее в новом направлении ⁹⁵⁸ . Эти авторы говорят о «"мы», выражающем авторитет» или «облеченном властью» ⁹⁵⁹ ; однако лишь Джон Чепмен в своей практически никем не замеченной статье 1930 года ⁹⁶⁰ указал на общий элемент свидетельства во всех случаях употребления данной идиомы. Этот общий элемент оправдывает введенный мною термин: «множественное число авторитетного свидетельства». Из всех трех исследований я почерпнул много полезного, хотя ни с одним из них не готов согласиться вполне. Далее мы подробно рассмотрим обсуждаемые тексты, дабы убедиться, что во всех них содержится одна идиома – «множественное число авторитетного свидетельства».

Начать будет полезно с описания трех основных значений употребления в древнегреческом языке (как и во многих других языках) форм первого лица множественного числа – как местоимений, так и глаголов:

(1) Ассоциативное ⁹⁶¹ «мы» используется, когда автор включает в число «мы» как себя, так и своих читателей, то есть «мы» означает «я и вы»;

(2) Диссоциативное «мы» используется, когда автор говорит о себе и группе, к которой он принадлежит, но не принадлежат читатели, то есть «мы» означает «я и они»;

(3) «Мы» используется как замена «я»; цель автора – не указать на еще каких-то лиц наряду с собой, но придать ссылке на себя дополнительную весомость. Такое словоупотребление называют иногда «множественным величия» или «множественным авторитета». Автор может использовать его так же, как используется властное «мы» в английском языке, подчеркивая свой авторитет. «Мы» может говорить о себе человек, считающий себя в каком-то смысле выше тех, к кому он обращается ⁹⁶² . Это словоупотребление напоминает «королевское «мы"» в английском языке; однако в древнегреческом оно употреблялось более широко, чем в современном английском, где используется практически исключительно царствующими особами (хотя манерой говорить о себе «мы», как известно, прославилась Маргарет Тэтчер). В современном английском такое множественное число также подчеркивает авторитет говорящего. Стоит еще раз подчеркнуть, что в греческом словоупотреблении такого рода возможны и даже естественны постоянные колебания между «мы» и «я». Джеймс Моултон пишет о «примерах из поздней греческой литературы и из папирусных писем, ясно и однозначно показывающих, что «я» и «мы» в письменной речи от первого лица чередуются «как бог на душу положит», без малейшей логики» ⁹⁶³ .

3Ин 9–12. Начнем наше исследование с множественного числа авторитетного свидетельства в 3Ин 9–10, 12. В стихе 8 перед нами явный случай ассоциативного «мы»: автор включает себя («старца») и своего адресата Гая в более широкий круг всех истинных христиан. Однако такое значение невозможно приписать четырем формам первого лица множественного числа в стихах 9, 10 и 12. Некоторые ученые видят в них диссоциативное «мы», которым автор включает себя (но не Гая) в какую-то группу, возможно, в группу христианских лидеров ⁹⁶⁴ . Трудность здесь, однако, в том, что «мы» в стихах 9 и 10, судя по всему, не равно «братьям» из стиха 10, очевидно, странствующим проповедникам, путешествующим вместе со старцем; а «мы» из стиха 12 явно отличается от «всех» из того же стиха – по всей видимости, всех христиан из общин, к которым принадлежат старец и Гай (см. также «друзья» в стихе 15). Выделять еще одну группу, к которой относится это «мы», кажется чрезмерно сложным решением. Раз уж нам известно, что чередование «я» и «мы» в речи от первого лица – в древнегреческом дело достаточно обычное, проще всего и логичнее всего предположить, что «мы» во всех трех стихах (9, 10, 12) выступает как замена «я».

Это не означает, однако, что «мы» – всего лишь случайная вариация «я». По всей видимости, цель использования первого лица множественного числа в стихах 9 и 10 – подчеркнуть авторитет говорящего в ситуации, когда этот авторитет оспаривается ⁹⁶⁵ . Слова «не признает нашего авторитета» в NRSV ⁹⁶⁶ – интерпретативный перевод с греческого: буквально этот отрывок читается «не принимает нас». Глагол (epidechesthai – «принимать, признавать, оказывать гостеприимство») здесь тот же, что и в стихе 10, где NRSV переводит его как «оказывать гостеприимство». Сам по себе этот глагол не означает признания чьего-либо авторитета – однако в соответствующем контексте (например, в 1Мак 10:1) естественным образом приобретает такой оттенок. Возможно, имеется этот оттенок и в стихе 10: «братья» здесь, по-видимому, столь же видные и авторитетные личности, как и сам старец – и, не принимая их, Диотреф не выказывает уважения к их положению и авторитету.

Вторую половину стиха 12: «Свидетельствуем также и мы, и вы знаете, что свидетельство наше истинно» – также легко понять в смысле «множественного числа авторитетного свидетельства». Даже если отвлечься от множественного числа, утверждение своего авторитета в этих словах очевидно и подчеркнуто. Слово «истинно» перекликается с «самой истиной» ⁹⁶⁷ чуть ранее в том же стихе, утверждая как нечто вполне очевидное Гаю, принадлежность свидетельства старца к истине как таковой. Этот пример авторитетного «мы» у Иоанна особенно интересен для нашего исследования, поскольку здесь утверждается авторитетность свидетельства. Разумеется, сам по себе этот отрывок еще не доказывает, что эта Иоаннова идиома относится именно к авторитетному свидетельству. Чтобы это доказать, необходимо проанализировать его в связи с другими отрывками, к которым мы перейдем далее. Однако сейчас стоит отметить, что данный отрывок из 3Ин 12 лексически очень близок к Ин 21:24: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его» ⁹⁶⁸ .

1Ин 1:1–5. В 1 Ин активно используется ассоциативное «мы» (1:6–10; 2:1, 3, 5, 18, 19, 25, 28; 3:1, 2, 14, 16, 18, 19–24; 4:7, 9–13, 16, 17, 21; 5:2–4, 9, 11, 14, 15, 18–20); однако в прологе к 1 Ин «мы» явно имеет иной смысл, поскольку в 1:1–5 это «мы» четко отделено от «вас» – адресатов послания (1:1, 2, 3, 5). Многие комментаторы понимают «мы» в прологе 1 Ин как диссоциативное, полагая, что автор здесь говорит о себе в составе некоей группы. Те, кто согласен, что автор был очевидцем истории Иисуса, без труда определяют эту группу как всех вообще очевидцев или апостолов ⁹⁶⁹ ; те же, кто не верит, что автор мог быть очевидцем, истолковывают это «мы» как указание на группу «авторитетных носителей предания» ⁹⁷⁰ , которые знали очевидцев и продолжили их свидетельство ⁹⁷¹ . Однако, хотя в стихах 1–3 диссоциативное «мы» вполне возможно, оно встречает серьезные возражения в стихе 4: «И сие пишем вам» ⁹⁷² . Это имело бы смысл, если бы вместе с автором в написании послания участвовали и другие – как сотрудники Павла участвовали в составлении многих Павловых посланий – однако под диссоциативным «мы» в данном случае обычно имеют в виду другое. Более того: во всех остальных местах (не меньше дюжины случаев), где автор 1 Ин говорит о том, что написал это послание, он использует единственное число первого лица: «Пишу вам» (2:1, 7–8, 12–14, 21, 26; 5:13). Если мы считаем, что «мы» в стихе 1:1–5 диссоциативно, то стих 4 следует трактовать так: «Я пишу вам от имени других». По-видимому, так и думает большинство интерпретаторов – однако никто из них не отмечает сложность такого истолкования. Если значение этого «мы» именно таково, то, выходит, между стихами 1–3 и 4 смысл «мы» претерпевает большие изменения. В стихе 1–3 перед нами самое простое и обычное диссоциативное «мы»: то, о чем идет речь, верно как для самого автора, так и для других. Но в стихе 4 «нам» приписывается то, что для других вовсе неверно. Рудольфу Шнакенбургу приходится признать, что в стихе 4 «множественное число использовано ошибочно» ⁹⁷³ .

Обычное возражение против понимания «мы» в этом отрывке как замены «я» состоит в том, что в других случаях автор говорит о себе в единственном числе ⁹⁷⁴ . Это верно в уже упомянутых двенадцати случаях, когда он говорит о том, что написал это послание (2:1, 7–8, 12–14, 21, 26; 5:13). Но это возражение имеет смысл, только если мы не видим никаких причин для множественного числа в стихе 1:1–5. А причина, несомненно, есть – если признать, что здесь перед нами – характерное для Иоанна «мы» авторитетного свидетельства. Весь этот отрывок полон лексики, связанной со свидетельством: это не только само слово «свидетельствовать» (стих 2), но и повторяющиеся глаголы видения и слышания. Ни в одном из последующих отрывков, где автор пишет о себе в единственном числе, тема свидетельства не возникает. Пролог к посланию, очевидно, подтвержден эмфатическим утверждением, что автор имеет право обращаться к своим адресатам «как власть имеющий», поскольку видел и слышал в реальности то, о чем говорит. Употребление «множественного власти» или «множественного авторитета» в этом торжественном предисловии вполне объяснимо.

Переход от авторитетного «мы» в стихах 1–5 к ассоциативному «мы» в стихах 6–10 – не проблема. В стихе 5 очевидно разграничение между «мы» и «вы» – и столь же очевидно, что в следующих стихах такого разграничения нет. Подобные переходы часты и естественны и в английском языке, где автор вполне может сказать, например, «мы видели…» (имея в виду: «я и вы, мои читатели, видели…»), а в следующем же предложении – «а теперь мы покажем…» (где «мы» = «я»).

1 Ин 4:11–16. На мой взгляд, «мы» в 4следует понимать как «мы» авторитетного свидетельства ⁹⁷⁵ . До некоторой степени интерпретация этого «мы» зависит от интерпретации «мы» в стихе 1:1–5. Некоторые ученые, видящие здесь диссоциативное «мы», находят его и в стихе 4:14, основываясь на сходстве этих фраз («и мы видели и свидетельствуем») ⁹⁷⁶ . Можно было бы ожидать, что Гарнак ⁹⁷⁷ и Джексон ⁹⁷⁸ , видящие авторитетное «мы» (замену «я») в 1:1–5, усмотрят его и в 4:14; однако они присоединяются к большинству исследователей и видят в 4ассоциативное «мы», которым автор включает своих читателей в число тех, кто «видел и свидетельствует, что Отец послал Сына спасителем миру» ⁹⁷⁹ .

Исследователи, видящие в 4ассоциативное «мы», а не диссоциативное и не замену «я», приводят тому две основные причины. Одна из них – та, что этот стих окружен другими «мы»; из них «мы» в стихе 13, без всякого сомнения, ассоциативно, «мы» в стихе 16, скорее всего, тоже. Гарнак и Джексон указывают, что «мы» в стихе 14 – десятое из двенадцати «мы» в стихах 11–16, и первые девять, как правило, считают ассоциативными ⁹⁸⁰ . Аргумент от контекста достаточно серьезен: чтобы его опровергнуть, необходимо ясное свидетельство самого стиха 14 о том, что «мы» в нем имеет иное значение, чем в предшествующих стихах. Однако, едва мы признаем наличие авторитетного «мы» в стихах 1:1–5, такое свидетельство у нас появляется. Среди всех стихов 4:11–16 лишь в стихе 14 используется лексика свидетельства: «Мы видели и свидетельствуем». Как отмечает Шнакенбург, это буквальная цитата из 1(«и мы видели и свидетельствуем») ⁹⁸¹ . (В значении «видеть» здесь употребляются два разных глагола. Иоанн употребляет глаголы horan и theasthai, по-видимому, как полные синонимы; последний используется в 1и в 4:14. В обоих случаях они стоят в перфекте.) То же выражение встречается в Евангелии от Иоанна по отношению к кому-либо, ставшему очевидцем уникального события, которого не видели другие: «Я [Иоанн Креститель] видел и засвидетельствовал, что сей есть Сын Божий» (1:34); «И видевший [кровь и воду, вытекшие из бока Иисуса] засвидетельствовал, и истинно свидетельство его» (19:35); «мы [Иисус] говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели» (3:11); «И что Он [Иисус] видел и слышал, о том и свидетельствует» (3:32). В одном из этих случаев (3:11) используется «мы» авторитетного свидетельства, как мы покажем далее, – и стоит отметить, что авторитет этого свидетельства укрепляется двумя параллелями: эмфатическим «я сам» (kagô) в 1и следующим утверждением («и видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его») в 19:35. Таким образом, лексика 4ясно показывает, что здесь речь идет не о том же «мы», что и в предшествующих стихах. Мы уже отмечали, ссылаясь на английское словоупотребление, что ассоциативное «мы» и «мы» как замена «я» в живой литературной речи легко чередуются. Такое же чередование наблюдается в 1и 1:6.

Вторая важнейшая причина для того, чтобы видеть в 4не диссоциативное «мы» или «мы» как замену «я», а именно ассоциативное «мы», состоит в том, что сказанное верно не для какой-либо группы или одного человека, а для всех христиан (или, как предпочитают уточнять некоторые комментаторы, для христиан – «иоаннитов», принадлежащих к течению, возглавляемому автором послания). Комментаторы отмечают: «свидетельствовать» здесь предлагается такие события («Отец послал Сына спасителем миру»), которые невозможно «увидеть» физическим зрением ⁹⁸² . К вопросу, что здесь подразумевается под «видением», мы вернемся позже. Однако прежде всего необходимо признать (хотя и не все исследователи с этим согласны), что лексика 1:1–3 характеризуется однозначной, даже подчеркнутой, отсылкой к чувственному восприятию: «Что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши…» Увиденное, быть может, выходило за пределы эмпирически наблюдаемого любым случайным свидетелем – и тем не менее едва ли автор мог бы яснее дать понять, что речь идет именно о чувственном восприятии. Поскольку 4перекликается с 1:1–3, та же коннотация физического зрения должна присутствовать и в нем. Во-вторых, как показывает Шнакенбург ⁹⁸³ , вполне возможно, что 4– сокращенная версия 1:1–3, и в таком случае то, что «мы видели» в 4– не подчиненное предложение, дополняющее глагол «свидетельствуем» («что Отец послал Сына спасителем миру»), а то, что описано в 1:1–3: физическое присутствие воплощенного Сына. В-третьих, в любом случае параллели из Евангелия от Иоанна, приведенные выше, показывают, что, хотя значение слова «видеть» может колебаться (от видения в случае Иоанна Крестителя – до физического видения эмпирически наблюдаемых событий в 19:35), вместе со словом «свидетельствовать» упоминание о «видении» описывает некий уникальный опыт, пережитый лишь одним свидетелем, который теперь рассказывает о нем другим. Свидетельство сообщается теми, кому выпала привилегия это «увидеть», всем остальным, дабы и они уверовали. Все истинные христиане «исповедуют, что Иисус есть Сын Божий» (4:15); однако «свидетельствовать» об этом может лишь тот, кто «видел» (4:14). Если понимать здесь «свидетельство» (в применении к христологическому предмету) как обязанность всех христиан, то придется признать, что такое словоупотребление для корпуса Иоанновых писаний уникально.

Таким образом, хотя свидетельство в 4(«что Отец послал Сына спасителем миру») есть результат веры в то, что сотворил Бог пребыванием Иисуса на земле, такое свидетельство могло быть представлено лишь теми, кто при этом присутствовал – наблюдал эмпирические события и ощущал за ними действия Бога. В контексте первой главы

I Ин, с ее подчеркнутым и торжественным утверждением привилегии автора видеть и свидетельствовать об увиденном, 4очень легко понять как еще один пример авторитетного «мы» автора.

Ин 3:10–13. Множественное число первого лица в словах Иисуса в Ин 3ставит в тупик многих комментаторов, особенно если учесть, что его заявление о себе во множественном числе вводится другим заявлением, в котором используется единственное число, собственно, стандартной формулой («Истинно, истинно говорю тебе») – и в стихе 12 снова возвращается единственное число. Стоит также отметить, что Никодим в стихе 2, обращаясь к Иисусу, говорит о себе во множественном числе («Равви! Мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога») – по-видимому, от имени группы аристократов-фарисеев, к которой принадлежит, хотя некоторые комментаторы полагают, что он пришел к Иисусу с группой учеников ⁹⁸⁴ . По-видимому, именно в ответ на множественное число, использованное Никодимом, Иисус сам переходит на множественное число второго лица в стихе 11. Однако, в отличие от множественного числа первого лица, множественное число второго лица сохраняется в стихе 12, где употребляется четыре раза.

Интерпретаторы, которые «мы» в стихе 11 понимают как реальное множественное число, делятся на два «лагеря»: одни полагают, что Иисус включает в одну группу с собой тех, кто мог считаться свидетелями, исходя из исторического контекста – самого Бога, пророков, Иоанна Крестителя, учеников Иисуса ⁹⁸⁵ ; другие – что речь идет о ситуации после служения Иисуса. В последнем случае «мы» включает в себя либо учеников, которые, как предвидит Иисус, продолжат его свидетельство в будущем ⁹⁸⁶ , либо церковь (или Иоаннову общину), слова которой вкладываются в уста Иисуса ⁹⁸⁷ . Очень популярной стала идея, что стих

II отражает споры, относящиеся ко времени написания Евангелия, между двумя общинами: христианами-иоаннитами и синагогой ⁹⁸⁸ . Однако естественный смысл этой фразы в контексте противоречит всем этим толкованиям: Иисус в ней говорит о том, что он и только он один, сошедший с небес (3:13), видел на небе (ср. 5:19–20). Такое толкование поддерживает и 3:31–32, где то же самое об Иисусе говорится в единственном числе третьего лица: «Приходящий с небес есть выше всех. И что Он видел и слышал, о том и свидетельствует…» Если речь здесь идет о свидетельстве, доступном только Иисусу, основанном на том, что он видел на небесах, то даже ученики его в будущем не смогут сказать: "Мы свидетельствуем о том, что видели»; только сам Иисус свидетельствует о том, что он видел.

Стоит отметить также значение того факта, что речение 3вводится формулой: «Истинно, истинно говорю тебе», или, буквально: «Аминь, аминь, говорю тебе». Эта формула, встречающаяся у Иоанна двадцать пять раз, представляет собой уникальную параллель выражению синоптических Евангелий: «Аминь, говорю тебе». Повторение слова «аминь» усиливает значение торжественного и настойчивого утверждения. Эндрю Линкольн видит в нем «формулу присяги», которую связывает с ролью Иисуса как уникального свидетеля в развернутой и комплексной метафоре судебного процесса в Евангелии от Иоанна. Она подчеркивает уникальность свидетельства Иисуса – свидетельства, удостоверяющего самое себя ⁹⁸⁹ . Приписывание речения, следующего за этой формулой, церкви или Иоанновой общине серьезно противоречит ее содержанию, утверждающему уникальный авторитет Иисуса.

Исходя из предположения, что в 3мы слышим голос Иоанновой общины, трудно понять и то, почему множественное число первого лица используется только здесь. Почему его нет в следующем стихе, где, казалось бы, оно должно соответствовать множественному числу второго лица, указывающему (если принимать это толкование) на синагогу, к которой обращается община Иоанна? Та же проблема – использование в стихе 12 множественного числа второго лица и при этом новое появление единственного числа первого лица – серьезно препятствует истолкованию стиха 11 таким образом, что в нем будто бы «Иисус саркастически передразнивает множественное число, которое использует Никодим, впервые придя к Иисусу» ⁹⁹⁰ .

Признав в этом «мы» «множественное авторитета», мы отдадим должное уникальности свидетельства Иисуса, на которую указывает контекст, и в то же время объясним, почему множественное число первого лица ограничено здесь этими словами (стих 11). «Мы» используется здесь именно потому, что Иисус говорит о своем свидетельстве. В этом Евангелии есть еще лишь одно место, где слова Иисуса о себе во множественном числе можно понять как замену «я» (9:4); однако в этом случае «мы» легко понять и как ассоциативное множественное, в котором Иисус объединяет себя со своими учениками. Есть в Евангелии и несколько обратных случаев, когда Иисус использует глагол «свидетельствовать» вместе с единственным числом первого лица (5:31; 7:7; 8:14, 18; 18:37); но ни в одном из этих случаев мы не встречаем такого торжественного заявления о своем свидетельстве, как в 3:11. Таким образом, Иисус у Иоанна использует «мы» как замену «я» лишь в одном случае – когда стиль Иоанна требует множественного числа авторитетного свидетельства.

Ин 21:24–25. В свете предыдущих примеров мы можем безошибочно установить, что и в Ин 21:24–25 мы имеем дело с множественным числом авторитетного свидетельства. Один и тот же человек – автор – сначала говорит о себе как об «ученике, который свидетельствует о сем». Третье лицо здесь необходимо для плавного перехода к эпилогу от повествования (вплоть до 21:23), в котором автор является одним из героев и говорит о себе в третьем лице. Теперь, открыв свое авторство и обращаясь к читателям напрямую, он переходит к первому лицу. Он использует множественное число первого лица («знаем»), поскольку именно так выражается у Иоанна торжественное утверждение авторитета свидетеля. И далее переходит к единственному числу первого лица («думаю») – естественному обращению автора к читателю, когда о торжественном свидетельстве речь уже не идет. Такие переходы могут казаться нам непривычными, однако становятся очень понятны, едва мы предположим, что встречаемся здесь с множественным числом авторитетного свидетельства.

Интересно сравнить 21с единственной другой открытой ссылкой на Любимого Ученика в Евангелии от Иоанна. Два утверждения: «Знаем, что истинно свидетельство его» (21:24) и: «Он знает, что говорит истину» (19:35) – совершенно эквивалентны, с той лишь разницей, что одно из них в первом, другое в третьем лице. Подчеркнутое «он» (ekeinos) в 19должно усилить заявление о свидетельстве ⁹⁹¹ , то есть играет ту же роль, что и множественное число первого лица. Кроме того, 19показывает, что, по крайней мере, некоторые важнейшие элементы свидетельства Любимого Ученика может засвидетельствовать только он сам. Все, что он может сделать как в 19:35, так и в 21– торжественно подтвердить, что его свидетельство истинно. Другие люди не могут подтвердить его или опровергнуть: им остается только верить.

Ин 1:14–16. Ин 1– шестой и последний случай в Иоанновых писаниях, где в «мы» можно узнать множественное число авторитетного свидетельства. Этот случай я оставил напоследок, поскольку он не столь ясен, как остальные пять. В отличие от остальных, в нем не используются слова «свидетель» и «свидетельствовать» – хотя глагол «свидетельствовать» в применении к Иоанну Крестителю появляется в следующем стихе (Ин 1:15). Однако, как мы уже отмечали, понятие видения у Иоанна регулярно связывается с понятием свидетельствования как при использовании множественного числа авторитетного свидетельства (1Ин 1:1–2; 4:14, Ин 3:11), так и в других случаях (Ин 1:32, 34; 3:32; 19:35). Хотя слова «свидетельство» или «свидетельствовать» здесь не используются – фраза «мы видели славу Его» представляет собой недвусмысленное свидетельство.

Однако необходимо обратить внимание и на то, что в 1и 1содержатся еще два случая употребления множественного числа первого лица. [Таким образом, во всем Евангелии мы встречаем четыре случая, когда автор, говоря от своего лица, употребляет множественное число первого лица: 1(дважды), 16; 21:24.] Кто такие «мы» во фразе: «И Слово стало плотию, и обитало с нами»? Кто такие «мы» во фразе: «И от полноты Его все мы приняли»? Многие комментаторы видят во всех трех случаях ассоциативное «мы», в котором автор объединяет себя с читателями или со всеми христианами. Это, безусловно, верно в случае стиха 16: однако это «мы» явно отделено от «мы» в стихе 14 – там было просто «мы», а здесь «все мы». Существует определенное различие между свидетельством очевидцев («мы видели славу Его») и опытом всех христиан, не все из которых были очевидцами, но все получили благодать от полноты благодати в Иисусе Христе.

Больше вопросов вызывает соотношение между «обитало с нами» и «мы видели» в стихе 14. Если под «мы» имеется в виду одно и то же, то оба «мы» должны относиться к ученикам Иисуса, и «мы видели» является истинным множественным числом – диссоциативным «мы», означающим «я и другие ученики» ⁹⁹² – а не «мы» авторитетного свидетельства. Однако «с нами» может относиться и ко всему человечеству: Иисус, воплощенное Слово, жил человеческой жизнью среди людей. Тогда «мы» в «мы видели славу Его» может быть эквивалентно «я» – то есть это «мы» авторитетного свидетельства. Я склонен полагать, что так оно и есть: не только из-за характерности этой идиомы для Иоанна, но и потому, что в таком случае «мы» авторитетного свидетельства в прологе Евангелия образует inclusio с «мы» авторитетного свидетельства в его эпилоге. Однако тот, кто читает или слышит 1:14 в первый раз, этого не поймет. Даже если такой читатель знаком с «мы» авторитетного свидетельства, отсутствие термина «свидетель» или «свидетельствовать» в данном стихе оставит его без четких указаний на то, что множественное число здесь следует понимать в этом смысле. Такой читатель не сможет сказать, обращается ли это первое «свидетельское показание» в Евангелии к опыту единственного свидетеля, написавшего Евангелие, или группы учеников, от имени которых он пишет (в этом случае можно было бы говорить о групповом, корпоративном авторстве). Эта двусмысленность продолжается и впоследствии: даже в первой части заключения Евангелия (20:30–31) речь идет только о свидетельстве учеников Иисуса в целом. И лишь во второй части заключения, как мы уже видели, на первый план выходит один конкретный ученик – важнейший свидетель и, как выясняется, автор Евангелия. Таким образом, как и другие эпизоды этого Евангелия (например, 19:35), 1необходимо перечитать еще раз, в свете открывшейся читателю личности автора. Тогда только можно увидеть, что в 1речь идет не о множестве учеников, но об авторитетном «мы» Любимого Ученика. О том, почему личность автора как важнейшего свидетеля и автора Евангелия не раскрывается до самого конца – повторю еще раз, я намерен поговорить в следующей главе.

В этом Евангелии есть еще один отрывок, который можно истолковать, признав в нем «мы» авторитетного свидетельства. Случаи 21и 1разъяснены нами достаточно и не нуждаются в дополнительных подтверждениях, содержащихся в предыдущем разделе. Однако аргументация предыдущего раздела, если она убедительна, дает нам дополнительное свидетельство сознательного использования автором этой идиомы.

В 12:38, подводя итоги общественного служения Иисуса, Иоанн цитирует по Септуагинте Ис 53:1, подчеркивая, что общим ответом Иисусу было неверие. в этом неверии он видит исполнение пророчеств Исайи, как Ис 53:1, так и Ис 6:10, которые Иоанн цитирует дальше, в стихах 39–40. Цитата из Ис 53как нельзя лучше подходит для подведения итогов деятельности Иисуса от начала его служения и вплоть до начала Страстей, поскольку этот стих появляется в начале знаменитого рассказа Исайи о Страдающем Служителе Господнем (Ис 52:13–53:12) – отрывка, который Иоанн, как и многие другие раннехристианские писатели, несомненно, понимал как пророчество о Страстях и смерти Иисуса ⁹⁹³ .

Однако как именно Иоанн понимает Ис 53:1? Прежде всего, от чьего лица написан стих, приведенный Иоанном? Комментаторы часто и справедливо указывают, что две строки цитируемого стиха соответствуют двум сторонам общественного служения Иисуса: его словам («слышанному от нас») и делам или чудесам («мышце Господней») ⁹⁹⁴ . Однако большинство комментаторов не объясняют, от чьего имени здесь ведется речь. Очевидно, не от имени проповедников христианского благовестия, как в этой же цитате у Павла (Рим 10:16) ⁹⁹⁵ , поскольку в этом контексте речь идет о вести Иисуса, которой не поверили те, кто слышал его слова и видел его дела на протяжении повествования, вплоть до этого момента. Так, например, Бисли-Мюррей предполагает, хотя и в качестве лишь одного из вариантов, что в понимании этой цитаты у Иоанна говорящий, от лица которого идет речь, может быть Иисусом. Иисус вполне мог назвать свои слова «слышанным», поскольку, согласно этому Евангелию, услышал свои слова от Отца (3:34; 7:16; 8:26; 12:49) ⁹⁹⁶ . Однако в то же время, как ясно дает понять Евангелие, эти слова были свидетельством Иисуса (3:11, 32; 5:31; 7:7; 8:14, 18; 18:37). Поэтому вполне естественно, что здесь, как и в 3:11, по отношению к нему используется «мы» авторитетного свидетельства. Естественно это и в контексте Исайи, где эти слова – жалоба Страдающего Служителя на то, что его весть, принесенная от Бога, отвергнута. Ведь Служитель – также и свидетель Божий (Ис 43:10; 55:4). Иоанн должен был хорошо это сознавать, поскольку, как мы покажем в следующей главе, важная тема свидетельства и связанные с ней метафоры в его Евангелии связаны с второ-Исайевым изображением космического суда истины, на котором Служитель и Израиль выступают как свидетели Бога. Возможно даже, что именно из-за «мы» авторитетного свидетельства, вложенного в уста Страдающего Служителя в Ис 53:1, Иоанн применил эту идиому к Иисусу, свидетельствующему в свою пользу, в своем Евангелии (3:11).