VIII. Идеология коммунизма и протестантизм в СССР

<…>

Проведем параллель между гугенотами³¹⁰, пуританами, квакерами, анабаптистами и т. д. с одной стороны и нашим расколом – с другой. Мы можем сделать это здесь лишь в самых общих чертах, весьма кратко и бегло.

Как в Западной Европе, так и в Московской Руси религиозное движение того времени выражало – в последнем счете – те глубокие перемены, которые частью только назрели, частью уже совершились в экономике. Раскол был столь же политическим, сколь религиозным движением. Он имел в своей основе экономические и социальные сдвиги³¹¹. <...> Скопившееся недовольство проявлялось как в политическом, так и в религиозном движении. Раскол неизменно окрашивал собой почти все крупные бунты и движения.

<...> Бегло перечисленные факты, при всей их неполноте, выявляют сходство с религиозным движением в Западной Европе XVII в. в том смысле, что в обоих случаях религия служила оболочкой, маской, идеологическим костюмом для политических движений, возникших на социально-экономической основе. Точно так же, как кальвинизм был знаменем для республиканских и демократических устремлений юной буржуазии в боях английской революции, так и русский раскол служил знаменем в восстаниях посадских и мелких служилых людей, в восстаниях казаков и стрельцов, в крестьянских движениях того времени. Правда, среди староверческой оппозиции на первых порах встречаются также представители некоторых знатных боярских фамилий (Хованские, Салтыковы, Милославские, Соковнины, Стрешневы, Нарышкины, Феодосия Морозова, Евдокия Урусова), остатки прежней московской аристократии, издревле стоявшей в оппозиции; но и это находит себе аналогию в использовании кальвинизма феодальной знатью Франции (и Нидерландов) в их борьбе против королевской власти в XVI ст. Как и кальвинизм, раскол объединял все элементы, настроенные антиправительственно и революционно.

Нужды нет, что в содержании кальвинизма и раскола на первый взгляд бросаются в глаза не элементы сходства, а напротив, элементы расхождения, кальвинизм выступает против церковной традиции, раскол – именно за церковную традицию. Здесь не место подробнее останавливаться на анализе раскола. Отметим только, что как кальвинизм, так и раскол служили республиканским, революционным устремлениям даже своим мракобесием. Но если религия являлась в расколе главным образом только флагом, если само религиозное содержание раскола не играло существенной роли в политической оппозиции староверчества (во всяком случае – столь существенной, как содержание кальвинизма в боях английской революции), то отсюда никак не следует, что раскол был только внешним ярлыком, без внутренней, органической связи с общественным движением того времени.

У одного автора мы нашли такое противопоставление: «Подавляемые мощной рукою Петра, стрельцы свое политическое угнетение думали вознаградить своеволием в области религиозной»; и точно так же: «Укрощаемая несокрушимой силой единодержавия Украина силилась найти простор для мятежного своего духа в своеволии религиозном» (Иван Соколов. «Отношение протестантизма к России в XVI и XVII веках». М., 1880, с. 190; автор правоверен и архаичен, но у него собран фактический материал). Такого рода противопоставления совершенно произвольны и так сказать «механистичны». «Религиозное своеволие» раскола не было суррогатом политического протеста, как рисует его этот автор, а соединялось с этим протестом, выросло на основе закрепощения крестьян и правительственного гнета.

Параллель идет дальше. Она простирается также на экономическую роль старообрядцев и сектантов. Мы знаем, что гугеноты, пуритане и секты Реформации были пионерами в области торговли и промышленности. Такими же пионерами были русские раскольники и сектанты.

<…> Как на Западе гугеноты и сектанты, так в московской России старообрядцы отличались трудолюбием, исправностью, солидарностью, трезвостью и т. п. качествами. Это можно объяснить не только тем, что еретики исключались из привилегий, даваемых государством правоверным гражданам (объяснение Зомбарта); в еретики шли как на Западе, так и в России наиболее активные и энергичные элементы населения. По-видимому, именно здесь была зарыта собака.

<…> Раскольники не потому «брались» за промышленность, чтобы задобрить правительство и ослабить преследования; здесь должна была быть более глубокая, внутренняя связь, между религиозной надстройкой и экономическим базисом, примерно та же, что и в Западной Европе (а также в американских колониях религиозных беженцев). Неправильно также противопоставление преобладания «простонародья» в первоначальном старообрядчестве позднейшему преобладанию купечества; оно неправильно в том отношении, что уже на первых порах, причем даже в социальных низах, раскол имеет экономическую подоплеку и связан с пионерством в экономической области. Здесь тоже можно провести параллель, с Западом, с ролью низов в первых шагах раннего капитализма, ролью, на которую указывают Вернер Зомбарт³¹² и Макс Вебер³¹³.

<…> Приведенные факты с достаточной убедительностью говорят о том, что и в России пионерство в области раннего капитализма связано было с особой религиозной идеологией, с расколом, что и здесь религия являлась надстройкой над экономическим базисом. Разумеется, это – лишь общее положение; необходим с этой точки зрения более глубокий анализ идеологии всех разновидностей раскола в связи с особенностями первых шагов капитализма в России. Мы можем отметить здесь только следующую черту: точно так же, как на Западе секты Реформации (анабаптисты³¹⁴ и др.) из коммунистическо-мистических эволюционируют с течением времени в пионеров капитализма, так и в России наблюдается та же тенденция³¹⁵.

Члены Выговской общины первоначально придерживались, как и общины «моравских братьев» и т. п., коммунизма, не имели частной собственности; «общежительный устав» Андрея Денисова предписывал, чтобы «ни един своего имения не имел ни до полмедницы». Аналогично обстояло дело и в ряде позднейших сект и толков, причем они с течением времени превращались в типичных хозяев-кулаков, в прасолов, отправлявших по стране по сотне коробейников, и фабрикантов. Отчасти параллель западным коммунистическо-аскетическим сектам представляет селивановщина (появилась она одновременно с пугачевщиной) с ее экзальтацией. Впоследствии даже «бегуны» оказываются «большей частью богатыми купцами и зажиточными мещанами и крестьянами» (Щапов). Замечательно, что даже скопцы воспевают себя в песнях как общество «плотничков и купцов русских», «все скопцы-купцы русские, миллионщики знаменитые». Скопчество, возникнув у хлыстов-крестьян, не привилось, ушло в город и нашло последователей среди купечества. Даже эта секта, «по-видимому более других уносящаяся в мистико-фантастический мир, является народом промышленным и ремесленным».

<…> Итак, если на Западе ранний капитализм сочетался с определенной религиозной идеологией буржуазии (кальвиновская догма благодати, аскетические тенденции), то и в России первые шаги капитализма получают определенную религиозную окраску. В обоих случаях нарождающаяся буржуазия далеко еще не выступает с свободомыслящей идеологией.

Выше указывалось на расхождение содержания идеологии русского раскола с идеологией Реформации на Западе. Повторяем: здесь нет возможности рассматривать этот вопрос во всем его объеме. Однако подчеркнем также черту сходства. Весьма характерен следующий раскольнический стих:

Дураки вы, дураки,

Деревенски мужики;

Как и эти дураки,

Словно с медом бураки;

Как и в этих дураках

Сам Господь Бог пребывает.

В этом стихе, – говорит Щапов, – раскол возводит личность крестьянина до апофеоза: «христовщины» выражали не что иное, как мифическую, религиозно-антропоморфическую персонификацию крестьянского народовластия. В известном смысле мы имеем в этом стихе ту же идеологию «осенения» Божьим духом, что и в кальвиновской догме благодати, хотя эта догма как таковая не привилась в расколе³¹⁶.

Содержательную и интересную попытку марксистского анализа раскола в его различных направлениях и толках мы находим в «Истории русской церкви» проф. Η. М. Никольского³¹⁷. Автор разбирает боярское, посадское, крестьянское направления раскола, а также раскол у стрельцов (в связи с отнятием у них торговых льгот и т. п.) и казаков (борьба «домовитых» с «голытьбой»), разбирает отдельно «старообрядчество на почве торгового капитала» и «старообрядчество и скопчество на почве промышленного капитала». Проф. Никольский не удовлетворяется доказательством того, что раскол возникал на почве экономических и социальных условий; он делает также попытку показать, что само идеологическое содержание разных направлений раскола вызывалось этими условиями, отражало их. В «крестьянской реформации» конца XVII века Никольский видит особую «эсхатологическую» окраску: толки о конце мира, о пришествии антихриста, в связи с этим проповедь бегства от мира, очищения, искупления, эпидемию самосожжений.

<...> Зомбарт и Вебер подчеркивают роль низов в раннем капитализме на Западе; в России аналогичную роль играют раскольничьи массы. В обоих случаях это получило религиозную окраску. У Никольского мы находим даже следующую аналогию между идеологией кальвинистских монархомахов и идеологией посадского раскола: в 1718 г. подметное письмо Докукина апеллирует уже не к старинным вольностям, а к естественному, божественному праву человеческой личности, «самовластно ему (человеку) повелено быти», между тем мерами правительства «многие от оного божественного дара отрезаеми и свободной жизни лишаеми» (с. 112). Никольский находит аналогию даже между нашими скопцами и английскими «святыми» времен Кромвеля (с. 225). Действительно, аналогичны как экономический базис обоих движений, так и исходный пункт их идеологий. Как английские «святые», так наши скопцы (проект Елянского) брались вести все дела государства по наитию Святого Духа, причем подоплекой этого были интересы возникающего буржуазного строя.

<...> Итак, если на Западе ранний капитализм связывался с аскетическими тенденциями и с кальвиновской догмой благодати, то на Руси у колыбели капитализма стоят такие уродливые идеологические моменты, как пришествие антихриста, бегунство, скопчество и т. п. «Молодая буржуазия» никак не ознаменовала свое выступление на историческую арену свободомыслящей идеологией.

Предисловие

Настоящая небольшая работа ни в какой мере не претендует на сколько-нибудь исчерпывающее разрешение вопроса об исторической роли лютеранства. Ее задача – дать безбожнику-активисту минимально необходимые знания, без которых борьба с этой, довольно сложной, формой религиозной идеологии невозможна. А эта борьба, особенно в условиях Ленинградской области, не только насчитывающей значительный процент лютеранских нацменьшинств, но и граничащей с лютеранскими лимитрофами, чрезвычайно важна.

Именно поэтому мы сочли необходимым не ограничиться только изложением современной вредительской роли лютеранства, но и дать очерк по его истории, остановясь на вопросах догматики и оргструктуры лютеранской церкви.

Полное отсутствие марксистской литературы (кроме немногого, написанного самим Марксом и Энгельсом) по вопросам лютеранства заставило пользоваться исключительно материалами сочинений как лютеранских, так и православных богословов.

Кроме этого, использованы документы Лютеранской генеральной консистории, хранящиеся в ЛОЦА, данные советской и германской (буржуазной и коммунистической) прессы, а также сведения, полученные от товарищей, ведущих антирелигиозную и вообще политическую работу среди национальных меньшинств. <...>

Лютеранство в борьбе с революцией

<...>

Само собой разумеется, что лютеранская религия, как идеология собственника-эксплуататора, была резко враждебна революции. Само собой разумеется, далее, что лютеранская церковь, являясь частью госаппарата, приспособленной для угнетения трудящихся национальных меньшинств, должна была вести контрреволюционную борьбу со всей энергией. Следует, однако, иметь в виду, что в отличие от Германии контрреволюционная работа лютеранства в России в меньшей мере была направлена на борьбу против рабочих, главным же образом она имела в виду крестьян. Это станет понятным, если учесть, что лютеранство в России было в первую очередь орудием помещичьего господства и что наибольшими районами его распространения были так называемые немецкие колонии и Прибалтийский край. Рабочих-лютеран на предприятиях Петербурга и Москвы было сравнительно немного. Большинство лютеран Петербурга составляли буржуазия, буржуазная интеллигенция и мещанство. Из сказанного не следует, конечно, что лютеранство к рабочему движению относилось безучастно; оно, конечно, заняло по отношению к нему враждебную позицию и не могло ее не занять, но борьба против рабочего движения была в первую очередь задачей православия как религии большинства рабочего населения.

<...> На заседаниях синода Петербургской консистории от 24 апреля 1913 г. суперинтендант Пенгу³¹⁹ (Pingoud) в присутствии генерал-суперинтенданта Фрейфельдта³²⁰ сделал доклад, в котором говорил: «У нас, пасторов, существует двоякая любовь к своей пастве: любовь к бедным носит официальный характер, она черства и бездейственна, тогда как наша любовь к богатым льстива и активна. Все пасторы дрожат за свои места, никто из нас не хочет терпеть во имя Христа». Практические предложения Пенгу сводились к тому, что «пастор должен принимать более активное участие в личной, домашней жизни своей паствы, в особенности же интересоваться беднотой, утешать ее, наставлять ее в слове Божием, а не думать только о быстрой карьере».

<...> Лютеранская религия приспосабливается к изменившимся в связи с развитием капитализма социальным условиям. Если лютеранство до 1905 г., в первую очередь служило помещику, то оно, принимая к исполнению доклад Пенгу, становится на службу буржуа и начинает ориентироваться на кулака. Тот же доклад Пенгу отмечает необходимость углубленных занятий лютеранской догматикой. Правда, он остается на позиции Лютера в оценке науки: «В научной жизни не существует ничего, кроме фикций», утверждает лютеранский мракобес 1913 г. (сравни лютеровское изречение: «Разум – блудница дьявола»). Но, наряду с этим, в его докладе проглядывает очень нужный в новых условиях классовой борьбы «богословский либерализм». Доклад выдвигает на первый план вопрос о Боге, отодвигая на задний план вопрос о Христе. Догмат троичности подлежит, по мнению Пенгу, новому разрешению («Wir müssen uns immer mehr der Gottesfrage zuwenden, während die Jesusfrage mehr zurücktritt. Das Trinitätsdogma muss neu gelöst werden»). Очень характерно, что «либеральное» лютеранство, хотя и в незаконченном виде, скорей в виде немецкого «посредствующего богословия», проникает в Россию спустя лет 40‒50 после Германии. Социальные условия, схожие с теми, которые его создали в Германии 60-х – 70-х гг., создают его в России начала XX века. Буржуазии эпохи империализма, имеющей против себя грамотного рабочего и грамотного крестьянина, нужен либеральный поп, умеющий обманывать тонко и умно. Так готовилась лютеранская поповщина к новым классовым боям.

Лютеранство и империалистическая война

От этих «теоретических» занятий поповщина была отвлечена империалистической войной. Война поставила перед ней две задачи: прежде всего, как и всякая религия, лютеранство должно было эту войну оправдать в глазах трудящихся и убедить солдат в необходимости драться за Бога, царя и отечество. Но перед ней стояла и другая, более трудная, чем для лютеранства в Германии, задача. Ведь 75% паствы лютеранских попов в России составляли немцы по национальности. Попы на протяжении ряда веков, правда, внушали пастве «безграничную» преданность царю, особенно ярко проявившуюся в дни романовского юбилея в 1913 г. «Мы должны быть верными царю до мозга костей», – говорил тогда один из лютеранских «златоустов», пастор Рейнталь. Но, наряду с преданностью царю, лютеранская церковь всегда кичилась своей немецкой национальностью и усиленно, хотя и осторожно, внушала мысль о преимуществе немецкой культуры над всеми другими. В Прибалтийском крае, где поп был на службе у немецких баронов, это делалось далее без особой осторожности, особенно по отношению к латышским и эстонским крестьянам. Теперь, когда началась война, лютеранство должно было не просто служить интересам империализма, а именно русского империализма, дравшегося с немецким. Стало быть, мало было внушить солдату-немцу, что нужно драться за царя, нужно было его убедить еще в том, что он должен драться отнюдь не за немецкого, а именно за русского, – не лютеранского, а православного царя. Для этого Генеральной консисторией был разослан циркуляр, обязывавший лютеранское духовенство разъяснять, что «данная война начата германским императором против воли Божией и что война против Германии является поэтому войной справедливой».

<…> Но все это плохо удавалось. Лютеранство, благодаря его тесной связи с жившими в России немцами, игравшими в ней главную роль, переживало во время войны кризис. Поддерживавшие его немецкие фирмы были разорены, бароны явно ориентировались на Германию, русская буржуазия сводила под шовинистический аккомпанемент счеты с конкурентами-немцами, а правительство пыталось отвести недовольство масс войной с помощью организации «патриотических» немецких погромов. Все это отражалось и на материальной базе лютеранской церкви, и на ее авторитете. Ее социальная основа еще более сузилась, когда Курляндия и большая часть Лифляндии были оккупированы германскими войсками. Ей пришлось искать новых хозяев и приспосабливать к ним свою идеологию. Мы в предыдущей главе уже указывали на все возраставшее влияние буржуазии в лютеранской церкви. Теперь лютеранство почти порывает с дворянством и ориентируется не столько даже на буржуазию городскую, сколько на буржуазию сельскую – на кулака. Лютеранские приходы Петербурга и Москвы приходят в упадок; в то же время относительно крепнут приходы сельские: немецкие и финские, в меньшей мере – латышские и эстонские.

<...> В дальнейшем лютеранская церковь принялась за осуществление реорганизации на началах «выборности», чего требовал кулак и чему до Февраля препятствовала монархия. Временное правительство, как отмечено в протоколе синода от 4 июня 1917 г., к такой реорганизации путем созыва Всероссийского съезда (Generalsynode) «отнеслось сочувственно». На местных синодах («Московский синод» 1917 г.) выдвигается идея «взаимопроникновения» (gegenseitiges Durchdringen) народа и церкви, без теснейшей связи о государством. Но здесь же делается оговорка: «Порывать отношений к государству не следует, так как государственные субсидии желательны (курсив мой. – Л. Б.).

Временное правительство, однако, не ко всем начинаниям лютеранства относилось «сочувственно». Национальная политика его ничем не отличалась от царской, и оно стояло стойко на страже интересов «господствующей» Православной церкви. Поэтому, когда консистория обратилась к правительству с просьбой, нельзя ли в согласии с провозглашенным принципом свободы вероисповедания крестить рожденных от «смешанных» браков детей не по православному, как это требовалось царскими законами, а по лютеранскому обряду, Временное правительство в лице министра внутренних дел, меньшевика Церетели, ответило, что свобода – свободой, а царские законы никем не отменены, и поэтому «надлежит руководствоваться существующими положениями». Так меньшевики защищали прерогативы православия. Датировано письмо Церетели 12 июля 1917 г. Это было вскоре после июльских дней; буржуазия тогда в поддержке Православной церкви в борьбе против нараставшей пролетарской революции особенно нуждалась. Ни одна из намеченных лютеранской церковью реформ не была осуществлена при Временном правительстве. Наступил Октябрь.

Лютеранство в Октябрьскую революцию и гражданскую войну

<...>

Пролетарскую революцию лютеранство приняло в штыки. Консистория заявила «протест» против декрета об отделении церкви от государства в части, касающейся национализации церковных имуществ. Попы громили в церквах «безбожных большевиков», нарушавших «законы божеские и человеческие». Но особый интерес представляет адрес, поднесенный Генеральной лютеранской консисторией «от имени всех последователей протестантского (так она себя в этом случае величала) вероисповедания» патриарху Тихону. В этом адресе высказывались надежды, что попранные «христианские» начала «права и справедливости восторжествуют», и заявлялось, что лютеранская церковь вполне солидарна с Тихоном, только что перед тем выпустившим свою знаменитую «анафему».

<…> Потеряв своих старых господ, не успев еще как следует выполнить социальный заказ нового господина-кулака и реорганизоваться в соответствии с его требованиями, лютеранская церковь ищет опоры там, где ее искали в то время все контрреволюционеры: в православной церкви. Никаких практических последствий для лютеранской церкви этот адрес, однако, не имел. Генеральная консистория уже в марте 1918 г. распалась, так как входившие в ее состав бароны и сенаторы эмигрировали. Германская оккупация Лифляндии и Эстляндии, а затем образование на их территориях самостоятельных государственных организаций довершили развал лютеранства. Остались отдельные лютеранские приходы, никем не объединяемые и не руководимые. В Петербурге они в связи с уничтожением хозяйничавшей в них буржуазией приходят в полный упадок и кое-как поддерживаются обломками буржуазной интеллигенции и мещанством. В деревне приходы руководятся кулаками, которые, конечно, не только финансируют их, но и используют политически. Это политическое использование свелось на Украине и Северном Кавказе к прямой поддержке лютеранством белогвардейских банд. Лютеранские церкви стали в немецких колониях центрами не только контрреволюционной пропаганды, но и организации вооруженных отрядов для борьбы с Красной армией.

<...> Всюду пасторы встречали белогвардейцев с распростертыми объятиями и молились за Деникина, Колчака и особенно за «немца» Врангеля.

Что касается, наконец, финских, эстонских и латышских приходов нынешней Ленинградской области, то пасторы в огромном большинстве открыто выражали симпатии белофиннам, белоэстонцам и Юденичу. Последнего лютеранская поповщина всюду приветствовала как избавителя. В Пскове, находившемся длительное время в оккупации германской военщины, лютеранские попы сразу спелись с оккупантами и вместе с ними ушли оттуда. Этими подвигами характеризуется отношение лютеранства к Октябрю.

Лютеранство в восстановительный период

Эпоха нэпа, вызвавшая «смену вех» со стороны буржуазной интеллигенции, кулачества и нэповской буржуазии, вызвала «смену вех» и со стороны их идеологов, в частности со стороны лютеранской церкви. Лютеранская поповщина, как и православная, «признала» Советскую власть. Признала, конечно, в той мере и постольку, поскольку ее «признал» кулак и нэпман.

Окончательно растерявшая за время Гражданской войны своих старых заказчиков и кормильцев, лютеранская церковь должна была теперь немедленно осуществить ту программу реорганизации, которая была ею намечена еще до 1917 г. Вместе с тем эпоха пролетарской диктатуры требовала пересмотра и лютеранской идеологии. Учение о царе как главе церкви стало явно невозможным. Но в условиях пролетарской диктатуры нельзя было оставить также и пункты о безусловном повиновении и содействии правительству и, в особенности, о праве его «убивать». Нужно было пересмотреть и самую догматику. Если этот вопрос выдвигался еще в 1913 г., то тем более он назрел теперь. Политически и культурно возросшие в революционные годы крестьянские массы никак нельзя было больше убеждать в непогрешимости библейских истин даже в «либеральном» толковании. Нужно было создать видимость «единения религии с наукой».

Наконец, лютеранство не могло отнестись безразлично к росту безбожия, к начавшемуся массовому отходу от церкви, особенно со стороны молодежи. Комсомол и пионерские организации испортили лютеранским попам немало крови. Поэтому перед лютеранством стояла задача и пересмотра своей тактики и методики пропаганды.

Была и еще одна задача. До революции руководство всей лютеранской церковью находилось в руках немецкой буржуазии, особенно немецкого дворянства. Изменившиеся условия, в частности национальная политика Советской власти, сделали «немецкую» идеологию лютеранства невозможной. Приспособление к советской действительности требовало такой организации церкви, которая давала бы церковную «автономию» и другим нацменьшинствам, т. е. латышам, эстонцам и финнам; этого требовали и кулаки этих национальностей.

Но прежде чем осуществить всю эту программу, нужно было подсчитать свои разгромленные революцией силы и собрать их. Это было сделано в 1923 г. когда на Всероссийском съезде Лютеранской поповщины (Generalsynode) генеральным синодом был принят новый устав лютеранской церкви. Отличие этого нового устава от дореволюционного состоит в следующем.

1) В основу церковной организации положен принцип выборности. Приходские собрания выбирают приходский совет, местные (окружные) синоды (съезды) – совет пропета, генеральный синод (Всероссийский съезд) – высший церковный совет (Oberkirchenrat). Срок избрания – 6 лет. На съездах участвуют «миряне» и пасторы. Пасторы также выбираются приходом и утверждаются высшим церковным советом. Консистории – уничтожены. Так был осуществлен принцип «взаимопроникновения» церкви с «народом» на началах кулацко-поповской «демократии». Крупно-хуторская система ведения хозяйства в немецких, эстонских и латышских колониях способствовала укреплению религии. «Кулачество явилось главной опорой лютеранства», правильно отмечает II съезд СВБ (Резолюции съезда, с. 33). Действительно, в приходских советах кулачество стало играть главенствующую роль, а стало быть, играло ее и в центральных органах лютеранской церкви.

2) Ввиду недостатка пасторских «кадров» и отсутствия «богословских» университетов от требования университетского образования пасторов пришлось отказаться. По новому уставу (ст. 27) пасторы избираются из числа лиц, окончивших соответствующий семинарий и сдавших коллоквиум. Однако число лиц, желающих посвятить себя пасторской деятельности, таяло с каждым годом. Поэтому, наряду с приходскими пасторами, были учреждены особые разъездные пасторы, обслуживающие несколько приходов, собирающие с них дань во время гастролей.

3) Титул «епископа» сохранен. Этот титул предоставляется генеральным синодом как особая «честь» наиболее заслуженным попам. Этой чести удостоились попы Мальмгрен³²¹ и Мейер³²². Подобно двум консулам в Древнем Риме, сии доблестные мужи управляют совместно делами лютеранской церкви. О них персонально упомянуто в уставе, причем на Мальмгрена возложено представительство лютеранской церкви при переговорах с правительственными и другими организациями и лицами, а на Мейера – руководство лютеранской поповщиной. Это разделение труда вызвано, надо думать, не только опасениями перегрузки почтенных епископов, а и более «деликатными» соображениями.

4) Вопрос о лютеранских «нацменьшинствах», т. е. латышах, финнах и эстонцах, разрешен уставом в том смысле, что им организованы особые церковные управления для лютеран этих национальностей, а именно: «Suomolainen Konsistorio» для финнов, «Latweeschu Lut. Basnizas Wirswalde Kreeviga» для латышей и «Uolem Kiriku Nöukoga» для эстонцев. Являясь автономными церковными организациями, они согласуют, однако, свою работу с обер-кирхен-ратом (высшим церковным советом) и получают директивы от «епископов».

5) Наибольший интерес представляют, конечно, те изменения, которые внесены новым уставом в вопрос об отношении к правительству. Мы видели, как лютеранство в продолжение всей своей многовековой истории выдвигало, в зависимости от соотношения классовых сил и создаваемой им политической обстановки, то одну, то другую сторону учения Лютера. Не будем забывать того, что лютеранство возникло как религия и протеста и его подавления. В нем выдвинут и принцип свободы индивидуальной веры и принцип авторитета Библии. Соответственно с этим лютеранство может рекомендовать себя и в качестве «слуги государства» и в качестве «свободного общества верующих». Само собой разумеется, что современный устав лютеранской церкви остановился на втором толковании.

Лютеранство провозглашено (ст. 1) «свободным обществом верующих евангелически-лютеранского исповедания ». Отсюда вытекает и следующая инструкция пасторам: «заниматься исключительно религиозными вопросами, держась в стороне от всякой политики» (Sich von jeder Politik fernhalten). He требует особых пояснений, что «свободное общество», держащееся «в стороне от политики», есть общество, желающее быть «свободным» от пролетарской диктатуры и «держаться в стороне» от советской политики; вспомним, как не желало лютеранство «освобождаться» от субсидий Временного правительства. <...>

Переходя к методам работы лютеранства и его тактике в восстановительный период, необходимо прежде всего отметить, что лютеранская церковь, как все религиозные организации, развертывала свою деятельность не только вполне легально, но и довольно энергично. Старый текст Конституции РСФСР и УССР, предоставлявший не только свободу вероисповедания, но и свободу религиозной пропаганды, открывал к этому возможность, а нэпман в городе и кулак в деревне эту возможность, насколько возможно, широко использовали. Нужные для пропаганды средства поставлял тот же нэпман и кулак; кроме того, конечно, производились всякого рода сборы с верующих.

Следует при этом иметь в виду, что лютеранские приходы Ленинграда вели, само собою разумеется, работу другими методами, чем сельские приходы. Это потому, что и социальный состав этих приходов и круг интересов прихожан очень различны. Маркс определил религию как «самосознание и самочувствие человека, который или еще не отыскал себя, или снова уже потерял себя». Членами лютеранских организаций Ленинграда являются большею частью люди второй категории, тогда как в сельских приходах преобладают первые. В этом убеждают данные о социальном и возрастном составе двадцаток и данные о посещаемости лютеранских церквей. Назовем для примера состав двадцатки³²³ в Ленинградской Екатерининской церкви на Васильевском острове (Katharinenkirche). Оказывается, что она состоит из 3 кустарей, 5 домашних хозяек, 2 служащих, 1 учительницы (!), 1 рабочего, 3 бывших торговцев и 5 подозрительных «безработных». Возрастной состав ее такой: 16 человек в возрасте свыше 50 лет (10 – свыше 60); 2 – свыше 40 и 2 свыше 30. Аналогичная картина и в других церквах. Посещают церкви люди тоже по большой части близкие к этой двадцатке.

Другая картина – в сельских районах. Здесь в двадцатках преобладают «крестьяне». Церковные столы адмотделов, к сожалению, не удосужились при регистрации определить социальное лицо этих «крестьян», но имеющиеся неофициальные данные с несомненностью говорят, что в восстановительный период это были по большей части крестьяне зажиточные, в их числе значительный процент кулаков и ремесленников. Посещала церкви и беднота, преимущественно женщины. В соответствии с этим строились и методы работы лютеранских попов.

В городе богослужение сопровождалось концертами, причем исполнялась отнюдь не только культовая музыка, а и музыка светская. Культовая музыка, в свою очередь, не замыкалась в рамки лютеранской музыки (Бах): исполнялись произведения Моцарта, Бетховена (католические реквиемы и мессы), Львова, Бортнянского (православная культовая музыка). В концертах, устраивавшихся как в церкви Петра, так и в церкви Екатерины, принимали участие хор Академической капеллы, оркестр Советской филармонии и солисты Государственного театра оперы и балета. Все это давало лютеранской поповщине весьма солидный доход. Концерты эти устраивались иногда и вне богослужений и собирали значительное количество слушателей; после концертов, как гласили афиши, происходил «сбор на покрытие налогов».

Здесь мы видим широко поставленный художественный метод религиозной пропаганды. Было бы, однако, ошибочным думать, что религиозные концерты ориентировались только на «бывших людей» и на нэпманов. Они привлекали слушателей и из числа трудящихся и далеко не одних лютеран.

В деревне поповщине пришлось, конечно, за отсутствием столь широких возможностей прибегнуть к иным формам воздействия. Здесь преобладающим методом пропаганды оказалась пропаганда индивидуальная. Путем посещения отдельных крестьянских семей, путем бесед с крестьянами, особенно женщинами, пасторы пытались поднять и укрепить авторитет церкви и подчинить своих собеседников влиянию заседавших в приходских советах кулаков. Женщинам при этом проповедовался старый кулацко-поповский идеал: «церковь, дети, кухня». <...>

Велась и индивидуальная работа, и притом очень энергичная, среди бедноты. Дело не ограничивалось пропагандой словом. Во многих сельских лютеранских приходах устраивались «кассы взаимопомощи» (на Украине, Северном Кавказе, в Поволжье), через посредство коих беднота кредитовалась кулачьем и поповщиной и тем самым оказывалась у них в экономической зависимости. Так создавался «базис» для идеологического воздействия. Обосновывались эти финансовые операции, конечно, библейскими текстами о «любви к ближнему».

Особое внимание было обращено на молодежь. Организовывались молодежные кружки, причем они отнюдь не ограничивали круга своих занятий чтением Библии или «душеспасительными» беседами. С каждым днем отходившую от церкви молодежь нужно было попытаться привлечь новыми способами, более соответствующими ее интересам и запросам. Для этого устраивались занятия спортом, рукоделием, музыкой, пением, читалась и «светская» литература соответствующего содержания, которой молодежь снабжалась из библиотек, имевшихся в распоряжении пасторов. <...>

У лютеранской церкви была еще одна немаловажная работа – это подготовка поповских кадров. Мы выше уже отмечали, что отсутствие кадров с богословским «высшим» образованием заставило лютеранскую церковь удовлетвориться пасторами, окончившими особый семинарий, который и был организован в Ленинграде. Этот семинарий привлек, однако, не слишком много слушателей. В нем обучались всего 10 человек. До 1929 г. семинарий помещался на частной квартире; в связи с острым недостатком жилплощади он вынужден был уехать. Его приютило в своих стенах финское консульство.

Следует, наконец, отметить, что лютеранская церковь вплоть до 1929 г., т. е. в течение всего восстановительного периода, издавала свой официальный орган – журнал «Унзере кирхе» (Unsere Kirche, т. е. наша церковь). Этот журнальчик не только давал директивы пасторам, но и помещал статьи «религиозно-нравственного» содержания и методические разработки поповских проповедей. Нет надобности приводить выдержки из печатавшихся в нем статей: установка всех их почти тождественна. Она заключается в призывах к «благочестию» и религиозности в «наш век растущего безбожия». Но эти призывы не привели к желательным для пасторов и их покровителям результатам. Отход от лютеранства крестьянских масс еще в годы Гражданской войны продолжался. Быстро росло безбожие среди молодежи бывших немецких колоний. Что касается взрослого населения, пожилых крестьян, то здесь следует указать, что развал лютеранства происходит не только за счет роста безбожия, но и за счет роста сектантства. «Либеральное» богословие с его учением об оправдании индивидуальной веры и с его «критикой» Библии оказалось палкой о двух концах. Полностью отражая индивидуалистическую психологию мелкого собственника и широко используемое кулачеством, оно в условиях СССР оказалось, как мы видели, к тому же единственно возможной формой маскировки лютеранства. Но оно же привело и к разложению лютеранской церкви.

Принцип «индивидуальной веры» привел, с одной стороны, к сближению части лютеран с теми сектами, которые основывают свое учение на том же принципе и которые проводят его более последовательно, чем лютеранство. Поэтому та часть лютеран из числа как крестьян, так и городского мещанства, которая, не порывая пока с религией, искала в церкви не только пассивного восприятия проповедей пастора, а активного участия в богослужении, – переходила к сектантам, чаще всего к баптистам и адвентистам.

С другой стороны, наблюдается процесс внутреннего распада лютеранства. Образовалась так называемая «свободная церковь» (Freie Kirche), своего рода лютеранская беспоповщина, которая очень близка к баптизму, от которого она отличается только несущественными догматическими различиями. Она в еще большей степени, чем официальное лютеранство, обеспечивает свободу влияния кулака. В «свободной» церкви каждый желающий может выступить с проповедью. Такая «демократизация» лютеранства – кстати сказать, недостаток пасторских кадров ей объективно содействует – делает кулака не только идейным вдохновителем церкви, но и ее непосредственным агитпропом. Мы увидим, что в эпоху реконструкции «свободная церковь» в еще большей мере пригодилась классовому врагу.

Но принцип «индивидуальной веры» и критическое отношение к Библии привели к другим последствиям. Если эта критика, как мы видели, не перерастала в условиях капитализма в критику религии, – на страже религии там стоит эксплуататорское государство и его церковь всех оттенков, не исключая самых либеральных, – то в условиях диктатуры пролетариата, при наличии не только «рационалистической», но и систематической материалистической, научной критики Библии она неизбежно переходит в критику религии. Вот почему нельзя не согласиться с II Всесоюзным съездом СВБ, который в своей резолюции по национальной работе (раздел VI) отметил, что в лютеранстве «христианская система религиозного мировоззрения подвергнута наибольшей критике». Отсюда развал лютеранства не только как церковной организации, но и как религиозной системы.

Лютеранство в реконструктивный период

<...>

Уничтожая мелкое крестьянское хозяйство, повышая сельскохозяйственную технику и, главное, ликвидируя кулачество, коллективизация тем самым выкорчевывает и корни религиозности. Успехами социалистического наступления объясняется и успех антирелигиозной работы и дальнейший развал лютеранства.

Но вместе с тем успехи социализма вызвали бешеное сопротивление со стороны кулачества, которое, как везде и всюду, так и в нацменовских районах, избрало религию, в данном случае лютеранскую, в качестве орудия своей контрреволюционной борьбы. Лютеранство с его проповедью индивидуализма, с его учением о защите частной собственности ближнего, с его «протестантским» характером в этом отношении оказалось для кулачества идеологией вполне подходящей. Внутренние противоречия лютеранства, о которых мы не раз говорили, ведут, с одной стороны, к его развалу и облегчают борьбу с ним, но с другой – они же используются кулачеством в своих целях. Кулачество использует лютеранскую свободу веры, лютеранский индивидуализм в качестве оружия против коллективизма, против единства материалистического мировоззрения, либеральный критицизм – для контрреволюционной «критики» социализма. Но ведь оружие критики сплошь да рядом переходит в критику оружием. И в этом отношении лютеранская «критика» социализма исключения не представляет. Говорят, что мухи кусаются осенью. Кулацкая «осень» тоже, как нам известно, характеризуется попытками «укусов» с его стороны. И наблюдающееся в реконструктивный период, в период социализма усиление активности религиозных организаций, в том числе и лютеранской церкви, как нельзя лучше отображает эти кулацкие «укусы». Поповщина, верный пес эксплуататора на протяжении веков, служит ему последнюю службу, тормозя по мере сил и умения социалистическую стройку и вредя ей словом и делом.

<...> Близость лютеранской церкви к международному фашизму и, в частности, к фашизму германскому выявилась также в деле пропаганды ею эмиграции в Германию, куда они советовали ехать, чтобы «спастись» от коллективизации. Правда, агитация за массовый выезд в Германию главным образом велась менонитскими проповедниками, но не отставали и лютеранские попы. Пользуясь религиозностью отсталой части крестьянства и играя на неизжитых еще ею собственнических интересах, попы пытались сорвать социалистическую реконструкцию сельского хозяйства путем эмиграции. При этом они всемерно разжигали национальный немецкий шовинизм, доказывая, что в Германии «ваши братья по крови и вас в обиду не дадут».

<...> Перемена тактики, переход от открытого вредительства к скрытому, от явного показа классового лица к его маскировке, сказалось и в своеобразном «выдвиженчестве». Подобно другим религиозным организациям и лютеранские церковные общины выбирают в члены и, в особенности, в председатели двадцаток приходских советов бедняков, батраков и колхозников, в городах пытаются найти для этих «почетных» должностей кандидатов из числа рабочих. Далеко не всегда это удается – верующий да еще активно верующий колхозник или рабочий становится с каждым днем все большей и большей редкостью, но иногда поиски поповщины приводят к результатам. Правда, эти результаты невелики. Мимикрия здесь слишком очевидна, и обмануть массы с помощью перекрасившегося под «бедняка» кулака, называвшегося «рабочим» кустаря, далее с помощью отдельных подкулачников или политически неразвитых колхозников попам удается плохо.

<...> Методы работы сегодняшнего дня – это преимущественно индивидуальная пропаганда и проповедь в церкви. При этом отмеченный уже недостаток поповских «кадров», сказавшийся еще сильнее в связи с участившимися случаями снятия сана, заставил лютеран прибегнуть к следующим мероприятиям. Широкое распространение получил институт «разъездных» пасторов, обслуживающих иногда даже целый ряд районов. Пасторы-гастролеры, наезжающие время от времени для сбора «дани» и наставления своей редеющей паствы, зачастую изгоняются колхозниками. Но бывает и удача. Наибольшее внимание пасторами уделяется конфирмационным гастролям. О сущности конфирмации мы говорили выше. Слишком очевидно, что вред ее в условиях социалистического наступления, в условиях колхозных еще больший. Учить Лютерову катехизису колхозную молодежь – значит воспитывать ее в антисоветском духе. Вот поэтому-то пасторы, несмотря на категорический запрет закона (ст. 17 и 18 закона 8 апреля 1929 г.), так налегли на конфирмационную работу. Все еще находятся, немногочисленные правда, группы молодежи, преимущественно женской, отдающие дань этой лютеранской традиции и попадающиеся на удочку поповщины, которая привлекает девушек внешней торжественностью конфирмационного обряда. В особенности рьяно принялись за конфирмацию финские попы. В Куйвозовском и Красногвардейском районах они ее проводят в массовом масштабе.

В целях сделать богослужение возможно «интереснее» применяется «обмен» пасторами. Так, ленинградские попы ездили в апреле 1931 г. на Волгу, а волжские приезжали в Ленинград. В Екатерининской церкви проповедовал пастор Гюнтер из Зельманского кантона АССР немцев Поволжья. О его прибытии было заранее объявлено, как о гастролях модного тенора. В ту же церковь приезжал пастор и из Евпатории. Таким путем поповщина, памятуя, что «нет пророка в своем отечестве», поправляет свои все больше приходящие в расстройство денежные дела.

Пасторы становятся полиглотами, т. е. «многоязычниками». Это относится главным образом к Ленинградской области с ее многонациональным составом населения. Так, пастор Шульц ведет работу на немецком, эстонском и финском языках, пастор Миглас – на латышском, немецком, русском и эстонском. При этом следует отметить, что полиглоты ведут свою вредительскую работу с учетом национальных особенностей каждой нации, проповедуя шовинизм среди каждой из них.

Практикуется богослужение без пасторов. Верующие в порядке очереди читают полагающиеся молитвы и говорят проповеди на одобренные пастором темы. Этот последний метод работы сближает лютеранство со «свободной церковью», упоминавшейся нами выше, а также с сектантством.

Развал религии и рост безбожия вообще приводит к объединению между собой отдельных далее конкурирующих между собой религиозных организаций. Если на Западе для борьбы против пролетарской революции под главенством папы объединились церковники всех мастей, то аналогичное явление мы наблюдаем и в СССР, где все религии ведут борьбу против социализма. Сблизились между собой и лютеранство и баптизм. Это сближение появляется не только в форме богослужений, но в совместном пользовании молитвенными зданиями, в посещении лютеранами баптистских собраний, против чего пасторы не возражают, а также в совместном обсуждении вопросов религиозной тактики.

Несмотря на новую тактику, развал лютеранства, однако, продолжается и идет по указанным выше путям. Наряду со «свободной церковью» организовались в Поволжье так называемые «пляшущие братья» (Tanzbrüder), своего рода лютеранское хлыстовство, отражающее упадочнические настроения тех, «кто уже потерял себя». Вред этих «танцоров» в том, что их танцы привлекают порой и молодежь. И в этой форме также проявляется желание кулачества подчинить своему влиянию смену и тем оторвать ее от активного участия в социалистической стройке.

Иные методы работы применяют «крейцлеры» (Kreuzler) или «иоганнестальцы», объявившиеся в немецких колониях Сибири. Эти лютеранские сектанты пытаются организовать особые религиозные артели, противопоставляя их колхозам.

Отсутствие пасторов содействовало также и образованию таких сект, как абендлихтеры (Abendlichter) и бетбрюдеры (Betbrüder), которые в последнее время объявились в немецких районах УССР. Первые собираются на частных квартирах по вечерам (отсюда и их название) и по существу мало отличаются от евангелистов. Основное их занятие – антиколхозная пропаганда. Вторые – бетбрюдеры – «молящиеся братья» – являются собственно не сектой в обычном смысле этого слова, а лютеранским церковным активом, оставшимся за отсутствием кулаков – немецкие районы УССР коллективизированы на 95‒96 % – и пасторов без руководства; они делают отчаянные попытки удержать колхозников на позициях лютеранства, организуя для этого молитвенные собрания и посещая отдельных колхозников на дому, но результат их возни невелик. <...>

Заключение

Мы рассмотрели историю лютеранства от его колыбели до наших дней. Мы видели, что оно, как и всякая религия, всегда играло в высшей степени реакционную роль и служило интересам эксплуататорских классов. Наряду с этим возникновение лютеранства на почве протеста против феодальных отношений сохранило в нем известный критицизм. Вся история лютеранства представляет собой дальнейшее развитие, на базе общественно-экономических явлений данной эпохи, двух его основных направлений, ортодоксально-авторитарного и критического.

Однако было бы глубоко неверным предположить на этом основании, что лютеранство по существу чем-либо отличается от других религиозных систем. Его отличие от других христианских систем, в частности от католической, из недр которой оно родилось, и православной – лишь в тактике и методах его работы. Лютеранство никогда и нигде не проявляло своего протеста против эксплуатации. <...>

Борьба против лютеранства как против звена единого фронта капитализма и поповщины имеет тем большее значение, что лютеранские центры недалеки от наших границ. Уничтожая лютеранство, мы уничтожаем агентуру не только кулака, но и международного капитала. Борьба против него должна вестись упорно и энергично в первую очередь самими трудящимися массами – немцами, эстонцами, латышами и финнами – как по эту, так и по ту сторону советской границы. Борьба против религии – борьба за социализм³²⁴.

Настоящая книга является первой попыткой ознакомить русского читателя с ролью религии в немецких поселениях СССР. <...> Несколько слов о терминологии. Термины «колонисты» и «колонии» нами применяются лишь в силу их общей употребительности. Эти термины неоднократно служили немецкой буржуазно-поповской верхушке в ее политике обособления немецких крестьян от крестьян других национальностей: немецкий крестьянин-де не крестьянин, а «колонист». Колонистами же продолжали считать себя и помещики и промышленники из среды немецких крестьян. При всей своей условности и внутренней противоречивости, эти термины, к сожалению, укоренились, и авторы не сочли возможным отказаться от них. <...>

Хотя духовенство потеряло свою самую важную опору – капиталистов и помещиков, но у него все же остался мощный союзник – кулачество.

В ряде немецких районов кулачество составляло многочисленную и экономически сильную группу, державшую в зависимости бедноту и значительную часть середнячества. Такую картину мы имели в большинстве немецких колоний Южной Украины, Северного Кавказа, Закавказья, Средней Волги и в некоторых других районах. В руках поповско-кулацкой верхушки остался и весь многообразный аппарат идеологического воздействия на массы: учителя, руководители детских воскресных школ, религиозные кружки женщин и молодежи и вообще весь многочисленный религиозный «актив» общин.

Особенно силен этот аппарат был среди меннонитов и других сектантов. Поповская верхушка колоний сверх того имела богатейший опыт в деле одурачивания масс: она прекрасно знала настроения, чувства и надежды широкой массы и ловко пользовалась этим в своих интересах.

Правда, советская власть создала надлежащие политические основы для того, чтобы сломить экономическое засилие кулачества – основу господства религии. Советскому влиянию, однако, преграждался путь в немецкие колонии. Кулачество, попы и проповедники всеми мерами противодействовали внедрению советов и партии в немецкое село, пытаясь противопоставить им сомкнутый фронт всех немцев-колонистов, сколоченный на национально-религиозной основе.

В первое время партийно-советские работники немецкого села работали в обстановке полной или же частичной изоляции от бедняцко-середняцкой массы. Эта изоляция партийно-советских работников удалась буржуазно-поповской верхушке в первое время еще и по той причине, что эти работники в большинстве своем были русскими товарищами. Всякую ошибку, допущенную этими работниками (главным образом, в силу их оторванности от масс), попы и кулачество использовали для своей антисоветской агитации. Наиболее долго такое положение существовало в менонитских колониях, наименее оно чувствовалось в колониях нынешней Немецкой республики.

С целью противодействия советам и партии в их работе среди немецкого населения поповско-кулацкая верхушка создала ряд защитных барьеров, закрывавших доступ к немецким бедняцко-середняцким массам. Главным же рычагом воздействия на массы в антисоветских целях оказалась религиозность большинства бедняков и середняков.

Первые атаки поповско-кулацкой верхушки были направлены против социальных мероприятий советской власти. Мы здесь в первую очередь имеем в виду перераспределение земли. Так как немецкое кулачество в селах Юга имело очень много земли, то после удовлетворения немецких безземельных оставались все еще крупные земельные участки, которые были переданы русским и украинским беднякам. Против них-то кулацко-поповская верхушка колоний и подняла кампанию травли. Дело дошло до того, что в ряде мест в 1923‒1924 гг. отношения между немецкими и украинскими селами сильно обострились. Любопытно, что попы и кулаки, натравливавшие немецкие села на «русских воров», кое-где пытались воспретить членам своих же религиозных общин брать от советов кулацкую землю. Такие случаи имели, например, место в менонитских общинах. В своих постановлениях, продиктованных проповедниками и кулаками, некоторые общины клеймили получение кулацкой земли тяжким грехопадением.

Во время голода (в 1921/22 г.) влияние поповской верхушки весьма усилилось. Неурожай постиг немецкие колонии юга Украины, Крыма, Поволжья и Сибири. Голодали почти исключительно бедняки. Кулачество же сохранило достаточно средств и припасов, чтобы безбедно просуществовать до нового урожая.

В это время в Западной Европе и Америке возникло много организаций (главным образом религиозных), поставивших себе целью помочь немцам-колонистам Украины и РСФСР. Так были организованы «Американская менонитская помощь», «Помощь американской правоверной партии», «Церковь для церкви», «Верность завету» и т. д. Все эти организации стремились передать дело распределения продуктов в руки попов и проповедников. В большинстве случаев это им удавалось.

Имея в своих руках распределение продуктов в голодный 1921/22 г., попы широко воспользовались им для укрепления своего влияния в селе, а также для личного обогащения. Ярким примером, подтверждающим вышесказанное, является история торга лютеранского епископа Мейера с сепаратистскими общинами б. Мариупольского округа. Эти общины упорно отказывались признать Мейера своим духовным главой. Мейер поставил Общины перед дилеммой: либо подчинение (тогда он, Мейер, выдаст им продукты), либо голод. Сепаратисты из двух зол выбрали первое, т. е. заявили о своем возвращении в лоно лютеранской церкви.

Распределяя американские продукты, попы совершенно не руководствовались нуждаемостью тех или иных лиц, а распределяли их большей частью совершенно произвольно. В ряде мест был, например, проделан такой «демократический» трюк: американские продукты распределялись поровну между всеми гражданами. Благодаря этому «демократизму» многие кулаки торговали американскими продуктами. <...>

В некоторых местах поповская вакханалия с распределением продуктов привела к падению их влияния. Такую картину мы имеем, например, во многих приходах Немецкой республики. К сожалению, поповское воровство не было использовано в достаточной мере для разоблачений попов и проповедников.

Под видом уполномоченных благотворительных организаций немецкие колонии стали навещать иностранные попы и проповедники. Так, например, по менонитским колониям разъезжало несколько американских проповедников. Во всех своих проповедях они призывали к сплочению верующих против большевизма, бесконечно восхваляли «чудесную» жизнь в капиталистической Америке и неизменно кончали выражением надежды на скорое свидание за океаном. Насколько мало такие уполномоченные скрывали свое антисоветское лицо, видно хотя бы из того факта, что через одного уполномоченного селу Шведенфорд (бывш. Херсонский округ) был передан привет от... шведского престолонаследника Карла.

В эти же годы возник ряд национально-религиозных объединений, из числа которых мы упомянем здесь «Союз южно-русских граждан германской расы» («Союргер»), «Колонист», «Союз голландских выходцев на Украине» и «Всероссийское менонитское сельскохозяйственное общество». Во главе всех этих организаций стояли попы, кулаки и разные бывшие люди (помещики и фабриканты). Одной из главнейших целей всех этих объединений было отслоение трудящегося немецкого населения от советов и партии.

Все эти организации в своих уставах ставили себе задачей «защиту интересов немцев-колонистов перед органами советской власти». Демагогический характер этой части устава ясен; попы и кулаки здесь выставляют себя конкурентами местных советских и партийных организаций, в задачу которых входит защита трудящихся всех национальностей. В действительности, правда, эти организации защищали лишь интересы кулацко-поповской верхушки и на каждом шагу предавали интересы немецких бедняцко-середняцких масс.

Сообразно с этой «задачей» в деятельности всех этих объединений, особенно же в работе менонитских организаций, проявилась интересная особенность. В практике этих организаций прочно укоренилось правило: обходить местные советские органы при решении вопросов, входящих в круг компетенции местной власти. Члены менонитских объединений со всеми своими делами обращались непосредственно в центральные правления в Москве и Харькове. Эти правления добивались разрешения всякого рода вопросов, касающихся их отдельных членов, в центральных правительственных учреждениях, претендуя таким образом на роль менонитского представительства при центральных органах власти. Здесь ясно проявляется основное устремление поповско-кулацкой верхушки: изолировать местные партийно-советские органы. <...>

Советская власть пошла навстречу сектантству и освободила всех лиц, по религиозным убеждениям не могущих нести военную службу, от призыва в Красную армию. Суды, освобождавшие сектантов от военной службы, приглашали в качестве экспертов (для выяснения религиозных убеждений военнообязанных) сектантских проповедников. Этим обстоятельством проповедники воспользовались для ведения интенсивной вредительской работы против Красной армии. Свидетельства о принадлежности к сектантским общинам выдавались всем охотникам посаботировать. Шкурники и дезертиры увиливали таким образом от выполнения своего гражданского долга. Рост сектантских общин после Гражданской войны в немалой степени происходил именно за счет этих дезертиров.

Спустя несколько лет в сектантской политике по вопросу о военной службе произошло, однако, некоторое новое изменение. По мере роста партийно-советского влияния в немецком селе в среде сектантской молодежи все чаще и чаще стали раздаваться голоса против лживой безоружности. Трудящаяся часть сектантской молодежи начала понимать двурушничество своих духовных руководителей, которые в свое время толкали сектантов в царскую армию и в отряды белобандитов, а теперь «запрещали» военную службу в Красной армии. Наряду с этим молодежь стала сознавать, что вооруженная сила СССР охраняет мирный труд миллионов рабочих и крестьян и не служит делу «зла», как учат об этом сектантские благовестники. В связи с этим политическим ростом трудящейся молодежи из года в год увеличивалось число молодых сектантов, вступавших в Красную армию на общих основаниях, порывая тем самым с сектантской догмой о безоружности.

Первые группы этих отступников подверглись бешеной травле со стороны разъяренных сектантских пастырей. Метая гром и молнию против «изменников», сектантская верхушка пускала в ход различные меры воздействия вплоть до полного бойкота. В некоторых менонитских селах такового рода бойкот проводится весьма жестко: все верующие избегают общения и даже встреч с вероотступниками, религиозная молодежь исключает их из своих рядов, проповедники отказываются венчать их и т. д. Иными словами, всякий «изменник» выбрасывается из общества.

Эти меры, как правило, не давали и не дают желаемых результатов. Более того. Рассчитанные на то, чтобы заставить отступников раскаяться и вернуться в «отчий дом», эти суровые воздействия приводят обычно лишь к тому, что молодые сектанты, несогласные с общиной лишь в вопросе о военной службе, окончательно порывают с сектантством и религией вообще.

Перед лицом таких фактов сектантские вожди стали менять свое отношение к военной службе. Одна группа проповедников за другой меняет «вехи». Понятно, что этот поворот опять сопровождается бесчисленными ссылками на Библию, хотя за несколько лет до этого момента правильность отказа от военной службы также доказывалась с помощью Библии.

Адвентистская верхушка на своем съезде в 1925 г. разрешила своим последователям «брать меч». Такое же постановление принял съезд главарей баптистского союза, в котором немецкие баптисты образуют особую секцию. Идя на этот маневр, сектантская верхушка сразу же позаботилась о создании лазейки, допускающей дальнейшие уклонения от военной службы. Лазейка быстро нашлась. Разрешая сектантам «брать меч», вожаки предоставили каждому члену общин решать вопрос о своей службе в Красной армии самостоятельно. <...>

В менонитских колониях поповско-кулацкая верхушка в течение последних лет впервые встретилась с четко оформившимися классовыми требованиями батрачества и бедняков, к которым присоединилась значительная часты середнячества. Движение за коллективизацию в немецких (в том числе и в менонитских) селах получило широкий размах. Когда все средства борьбы против коллективизации были исчерпаны, менонитские попы и проповедники объявили исход всех правоверных меннонитов из СССР. <...>

Образовавшиеся менонитские организации объединились в одно общее предприятие по «спасению» советских меннонитов, известное под названием «Board». Лютеранские попы в 1923 г. учредили особое общество «Lutheran Immigration Board of Canada». Обе организации через пароходные общества предоставляли немцам-колонистам соответствующего вероисповедания кредит на переезд в Канаду.

Попы и проповедники немецких колоний всячески поддерживали движение за эмиграцию, охватившее некоторую часть немецкого населения после голодного года. Пугая население возвращением Махно, некоторым проповедникам удавалось побудить к эмиграции и большое число бедняков. <...>

Начиная с 1924 г. эмиграционное движение в менонитских колониях то возрастает, то спадает, являясь своеобразным показателем кулацко-поповских настроений. В остальных немецких селах эмиграционное движение нигде не принимало более или менее значительных размеров.

Несколько иную картину дала вторая половина 1929 г. Размах колхозного движения нанес особенно сильное поражение менонитским проповедникам и кулакам. Последствием этого поражения было бегство менонитских кулаков и попов из СССР. За попами и на этот раз последовали известные слои середнячества, из чего явствует, что религиозные предрассудки в менонитских селах все еще очень сильны. Среди остальных немцев-колонистов эмиграционное движение и в этом году не получило большого распространения. <...>

Как известно, всякая религиозная пропаганда новым законом³²⁶ о деятельности религиозных организаций запрещается. Этот закон, однако, нарушается попами и проповедниками на каждом шагу. Примером могут служить нелегальные религиозные детские школы, существующие еще кое-где в немецких селах.

Другим примером нарушения упомянутого закона может служить работа сектантских проповедников по «обращению в веру» молодежи и детей. Иначе, как тяжелым психическим насилием, такое «обращение» назвать нельзя. Собираясь группами в несколько человек, проповедники ходят по домам и «беседуют по душам» с молодежью. Особенно охотно эти беседы проводятся с девушками. Во время такой беседы проповедники целыми часами поют и молятся, беспрерывно взывая к Господу о спасении «гибнущей души». Запугивая свои жертвы ужасами ада, ловкие проповедники доводят их до психического состояния, напоминающего состояние исступления. Власть проповедников над психикой молодых сектантов становится понятной, если принять во внимание отравленность молодежи религиозными предрассудками, которыми ее пичкали с малых лет. Известны случаи умопомешательства, наступившего в результате таких психических насилий со стороны проповедников.

Местные партийно-советские организации до сего времени не уделяют достаточно внимания этим нарушениям нового закона о деятельности религиозных организаций. С этим положением следует решительно покончить. Деятельность религиозных организаций должна быть ограничена, как это указывается законом, областью взаимоотношений с заоблачным миром.

Совершенно неверно было бы, однако, думать, что все население меннонитских колоний единодушно выступило против революции. Отнюдь нет. Трудовая часть меннонитов примкнула к революционному движению русских рабочих и крестьян, против русских, меннонитских и прочих капиталистов. Даже меннонитские «историки» вроде Крекера, Вибе и др. вынуждены отметить участие трудящихся меннонитов в революции. <...> Павлодарское меннонитское крестьянство подняло революционное восстание и вместе с русским крестьянством с оружием в руках выступило против засевших в Павлодаре белогвардейцев. Совершенно очевидно, что в данном случае меннониты выступали не как меннониты, а как революционные трудящиеся крестьяне, ибо их выступление противоречило всем сектантским правилам.

Итак, какова была роль меннонитской секты в эпоху военного коммунизма и Гражданской войны? В этот период буржуазное ядро меннонитской секты пыталось в союзе с немецкой и белогвардейской военщиной свергнуть вооруженными силами советскую власть и установить в России диктатуру буржуазии. Это был период открытой вооруженной борьбы меннонитов с пролетарской диктатурой, откровенной борьбы за власть.

Поражение, которое потерпела буржуазия в этой борьбе, переход советской власти от политики военного коммунизма к нэпу, – эти обстоятельства вызвали к жизни и новые формы борьбы меннонитов с пролетариатом и социалистическим правительством. В этот период мы наблюдаем приспособленческую тактику меннонитов, характерную для всех религиозных организаций в эту эпоху. Корни приспособленчества уходят в обстановку перехода к нэпу, в восстановительный период нэпа. Замена продразверстки продналогом, что вело к частичной реставрации рыночных отношений, денационализация мелкой промышленности, сдача в аренду ряда мелких и средних предприятий, снятие ограничений с кустарного производства, – все это было воспринято буржуазией как отступление партии и соввласти от основных принципов социалистического строительства, как отказ от диктатуры пролетариата, как эволюционное, постепенное сползание на рельсы капитализма.

Меннонитская крупная и средняя сельская буржуазия, мелкие промышленники и кустари облегченно вздохнули. Свобода рыночных отношений стимулировала дли меннонитов расширение посевных площадей. Если в годы военного коммунизма меннониты почти что по всем культурам сократили посевные площади, то уже в 1922 г., через год после декрета ВЦИК о замене продразверстки продналогом (декрет был издан 16 марта 1921 г.), в колониях имеет место заметное расширение площади посева.

Восстановление рыночных отношений, давшее толчок к развитию сельского хозяйства, передача мелким меннонитский промышленникам принадлежавших им до революции предприятий, аренда меннонитами отдельных заводов, наконец, развитие кустарных промыслов, – все это в некоторой степени укрепляло капиталистическую базу в меннонитских колониях. В обстановке первого периода нэпа капиталистические слои меннонитского населения сделали прямую ставку на капиталистическое перерождение советской власти. Меннонитское кулачество и городская необуржуазия (хортицкая, гальбштадская и др.) отказались от тактики прямой вооруженной борьбы с Советами, на данном этапе совершенно непригодной. Меннониты направили все свои силы на то, чтобы «помочь» советскому строю капиталистически переродиться. Задача перед меннонитской буржуазией стояла ясная – ускорить процесс своего укрепления и перерождения советской власти. Вопрос «кто кого?» меннонитская буржуазия надеялась решить в свою пользу, она надеялась перетянуть на свою сторону середняка как центральную фигуру деревни, а по возможности и бедняка для борьбы с пролетариатом. Политика приспособленчества помимо прочих целей является тактической уловкой для привлечения полупролетарских и пролетарских элементов в ряды сектантства.

В отличие от баптистской, адвентистской и некоторых других сект меннонитское приспособленчество не носило ярко выраженного характера. Меннониты не устраивали, подобно баптистам, молений за партийные съезды и не писали, подобно адвентистам, о горячем желании участвовать в социалистическом строительстве. Это следует объяснять тем, что по сравнению со всеми другими сектами в СССР среди меннонитов процент кулачества был наиболее высок.

Основной формой приспособленчества было создание по инициативе кулаков густой сети кооперативных организаций, которые в действительности были лжекооперативными и в руках кулаков и проповедников являлись мощным средством влияния на массы и эксплуатации их. В течение первой половины восстановительного периода нэпа в меннонитских деревнях возник длинный ряд сельскохозяйственных кооперативных организаций. Таковы Всероссийское меннонитское сельскохозяйственное общество», «Союз голландских выходцев на Украине», «Кеппентальское общество потребителей», «Сельскохозяйственное товарищество „Тракт“», «Семенное товарищество „Меннонит“», «Остенфельдское семенное товарищество», «Малышинское сельскохозяйственное общество» и др. Наиболее крупными из них были «Всероссийское меннонитское сельскохозяйственное общество», «Союз голландских выходцев на Украине» и «Кеппентальское общество потребителей». Последнее к началу 1923 г. имело около 1200 пайщиков.

Обладая большим запасом средств, все эти организации ставили в зависимости от себя середняцкие и бедняцкие меннонитские хозяйства. Они взяли на себя снабжение меннонитских хозяйств семенами, племенным скотом, промтоварами и т. д. В итоге в 1924‒1925 гг. эти общества достигли такой силы, что с ними вынуждено было считаться большинство населения колоний. Оставив под тем или иным предлогом какое-нибудь хозяйство без снабжения, эти общества могли в корне подорвать его экономическую рентабельность. Эти «кооперативные» организации нередко снабжали население в долг деньгами. Все эти мероприятия усиливали зависимость середняцко-бедняцкой части колоний от кулачества и имели целью обеспечить поворот бедняцко-середняцких масс колоний на сторону капиталистов. Для этого кулаки прибегали к различным льготам и подачкам тем беднякам и середнякам, которые имели авторитет среди прочего населения.

Одновременно меннонитские кулаки всячески старались изолировать массы от какого бы то ни было влияния советских общественных организаций. Так, устав «Всероссийского меннонитского сельскохозяйственного общества» решительно преграждал дорогу в общество «неменнонитам». В действительности это означало, что «Всероссийское меннонитское сельскохозяйственное общество» наглухо отгораживалось от влияния партии и советов. Ибо среди того контингента лиц, которым названное общество ограничивало круг своих членов, коммунистов не было, и даже просто общественники имелись лишь в отдельных случаях. Все эти «кооперативные» общества воспитывали своих членов в ясно выраженном антисоветском духе. Они распространяли листовки, в которых противопоставляли советской действительности фермерские хозяйства канадских меннонитов, пропагандировали идею эмиграции из СССР и всячески играли на собственнической психологии середняка.

Что касается хозяйственной деятельности этой кулацкой кооперации, то она была построена целиком на принципе «Не обманешь – не продашь». Кулацкая кооперация была лишь маской для эксплуататорской и спекуляционной деятельности кулаков.

Меннонитские кооперативные организации просуществовали недолго. Они быстро обанкротились в глазах массы. По настоянию самих меннонитских масс в 1926 г. ликвидировался «Союз голландских выходцев на Украине». В 1928 г. такая же участь постигла «Всероссийское сельскохозяйственное меннонитское общество». Место кулацкой кооперации заняла подлинно общественная кооперация, направившая свою работу на социалистическое переустройство меннонитских хозяйств.

Вместе с окончанием восстановительного периода нэпа в основном меняется тактика меннонитской секты. Хотя рецидивы приспособленчества в самых разнообразных проявлениях замечаются до сих пор, тем не менее оно уже не является генеральной формой борьбы меннонитской буржуазии за реставрацию в СССР капиталистических отношений. Вершина и конец деятельности лжекооперативных меннонитских организаций совпадает с 1926‒1927 гг., концом восстановительного периода. Однако еще раньше в деятельности всей системы меннонитской лжекооперации наметилась тенденция к перемене форм борьбы против социализма.

Это объясняется в первую очередь следующими двумя причинами: в 1924 г. меннонитская буржуазия основательно закрепилась и сумела привлечь к себе некоторые бедняцко-середняцкие слои, затем меннонитская буржуазия начала понимать, что игра на капиталистическое перерождение советской власти может сорваться, она увидела в самом нэпе те элементы, которые должны были в своем развитии привести к гибели остатки капитализма. Эти два фактора определили и тенденцию к открытым формам борьбы с пролетарской диктатурой и взметнувшуюся в колониях в конце 1924 г. волну контрреволюционных настроений и действий.

Меннониты начали соответствующим образом перестраивать всю работу своих «кооперативных» организаций. Антисоветская деятельность меннонитской буржуазии пошла по двум направлениям. С одной стороны, в ряде меннонитских селений (Розенбах, Николайполь, Великокняжеское) имели место прямые антисоветские призывы: кулаки пропагандировали против сдачи налогов, против подписки на займы и т. д. С другой стороны – меннонитская буржуазия связалась с канадскими организациями меннонитов в целях массовой эмиграции из СССР. Канадские меннониты создали специальное общество по кредитованию эмиграции и по размещению эмигрантов. В 1924 г. несколько сот меннонитских семейств эмигрировало в Канаду, предоставив пищу буржуазным правительствам для клеветы на Советский Союз.

Наконец в начале 1925 г. состоялся всеменнонитский религиозный съезд, за кулисами которого меннонитские кулаки очевидно договаривались о новых формах борьбы с соввластью. Смысл происходивших на съезде выступлений сводился к тому, чтобы требовать от советского правительства изоляции меннонитских колоний от каких бы то ни было общественных и коммунистических влияний. Делегаты, по существу, требовали, чтобы советское правительство не распространяло на меннонитские колонии действие своих законов, чтобы оно предоставило меннонитам «самостоятельный» (читай – капиталистический) путь развития. Именно таков был внутренний смысл съезда. Выражением этих требований явился меморандум, адресованный меннонитский съездом ЦИК’у СССР. В нем меннониты требовали, чтобы ЦИК разрешил:

«§1. Устраивать всякие религиозные собрания и собеседования в молитвенных и частных домах как для взрослых, так и для детей.

§ 2. Устраивать специально для детей и молодежи всякого рода собрания религиозного характера, хоры, преподавание закона Божия и вероучения в тех же помещениях по § 1.

§ 3. Организовать детдома для детей меннонитов с воспитанием христианского характера.

§4. Удовлетворять нужды общин печатным словом – как Библиями, так и руководствами и пособиями и вообще литературой, не исключая периодической.

§5. Организовать библейские курсы для подготовки и усовершенствования духовных учителей.

§6. Признать школу нейтральной территорией, где изучаются науки без пропаганды за или против религии, учителям же предоставить право лично располагать своею частною жизнью и по своему усмотрению принимать или не принимать участие в жизни и строительстве общины.

§7. Освободить меннонитов как от воинской повинности, так и от всеобщего военного обучения, заменив эту службу общеполезными работами для государства.

§8. Заменить присягу простым обещанием верности службе».

Одновременно с меморандумом, выразившим собой новый натиск капиталистических слоев меннонитов на пролетарскую диктатуру, на этом же съезде произошла последняя яркая вспышка отживающего приспособленчества. Съезд отправил на имя М. И. Калинина двурушническую и лицемерную декларацию...

В таких общих чертах встает перед нами меннонитская секта в годы восстановительного периода нэпа. Реконструктивный период, когда генеральная линия партии – индустриализация СССР – воплотилась в виде небывалого в истории социалистического строительства, когда на этой основе развернулось массовое колхозное движение, когда пролетариат перешел в широкое социалистическое наступление по всему фронту, – этот период по-новому определил все развитие меннонитства.

Меннонитское кулачество было одним из наиболее зажиточных и крепких отрядов кулачества в СССР и раньше и больше всех других кулаков ощутило на себе результаты социалистического строительства в СССР. В этом и следует усматривать причину того, что меннониты чуть ли не первые начали отказываться от приспособленчества и уходить в подполье с целью организации новых прямых выступлений против соввласти. Меннонитские кулаки раньше других поняли, что на буржуазное перерождение советского строя не приходится рассчитывать. Они отказались от своего своеобразного приспособленчества – лжекооперации и заменили его более открытыми и ожесточенными формами борьбы.

В борьбе с социализмом меннонитское кулачество применяет всевозможные методы, последовательно проводя иезуитские лозунги: «Цель оправдывает средства», «В борьбе все средства хороши». Подкупы бедняков, злостное игнорирование советских законов, агитация против всех мероприятий соввласти и партии, террор и т. д. – вот средства этой борьбы. По своим формам она в известной мере имеет аналогию с эпохой Гражданской войны и военного коммунизма. Однако содержание, заключенное в этих формах, на этот раз иное. В рядах врага царит величайшая растерянность. Кулачество отчетливо сознает, что одними своими силами оно не сможет победить социализм. Поэтому еще больше, чем в годы Гражданской войны, меннониты делают сейчас ставку на интервенцию. В этой связи становится понятным та эмиграция из СССР, которая имела место осенью 1929 г.

К концу первого года пятилетки в меннонитских селах среди середняцких и бедняцких масс начала прокладывать себе путь коллективизация, и система ограничительных мер в отношении кулачества стала еще более жесткой и грозила перерасти на базе сплошной коллективизации в ликвидацию кулачества как класса.

Именно в это время меннониты затеяли эмиграцию из СССР. Эмиграция была с начала и до конца продуманным кулацким планом. Отмечены факты массового снабжения кулаками бедноты и середняков средствами на отъезд. В качестве внешнего повода для эмиграции выставлено было «притеснение религии в СССР». Такова была внешняя видимость, но сущность заключалась, конечно, не в этом. Организуя массовую эмиграцию из СССР, кулачество ставило себе две задачи: изобразить себя «мучениками», привлечь к себе общественные симпатии и подорвать в глазах масс авторитет соввласти, а также предоставить обильный материал буржуазной прессе за границей для травли СССР, дать лишний повод западным правительствам для усилия агрессивной интервенционистской политики.

Хотя кулакам не удалось увлечь за собой основные массы меннонитской деревни, все же известная часть бедняков и середняков поддалась кулацко-проповеднической агитации. Несколько тысяч меннонитов прибыло в окрестности Москвы, собираясь оттуда выехать за границу. В течение всего маршрута следования эта меннонитская армия не переставала заниматься яростной антисоветской агитацией. Эта кампания кулаков кончилась провалом. Конечно, на Западе она была подхвачена и использована буржуазией, и с этой стороны надежды меннонитских кулаков оправдались. Но среди трудящихся она никакого успеха не имела.

Меннонитские кулаки, пытавшиеся окружить себя ореолом мученичества, не только не снискали себе общественных симпатий, наоборот – их провокационная политика была разоблачена массами. Эта кампания кулаков повела к еще большей размежевке трудящихся меннонитов от их контрреволюционной верхушки.

Сейчас уже выяснилось, что из уехавших за границу меннонитов сколько-нибудь сносно устроиться удалось одним кулакам. Остальные поддавшиеся на кулацкую агитацию меннониты попали в совершенно невыносимые условия. Очень многие из них погибли от голода и болезней. Оставшиеся в живых просят позволения вернуться в СССР. Летом 1930 г. некоторые меннонитские проповедники и кулаки снова было подняли агитацию за выезд, однако на этот раз затея их явилась мертворожденной. В широких массах она не нашла ни одного отклика. Классовый кулацкий смысл этой кампании был разоблачен самими меннонитами. Следующее заявление видного меннонитского проповедника до конца раскрывает карты:

Меннонитского проповедника Исаака Гергерда Петровича, проживающего в д. Подснежное, Славгородск. окр., Сибкрая.

Заявление

Мне сейчас 51 год. С 1904 года, т. е. в течение 25 лет, я бессменно являлся проповедником меннонитской общины, сначала в Анаповке, а затем в дер. Подснежное Славгородского окр. и, как все остальные проповедники, под видом проповедования «слова Божьего» проводил – по заданиям старших меннонитских руководителей, получавших соответствующие задания от зарубежных меннонитских организаций, в частности меннонитской организации в Канаде, специально занимающейся вопросом эмиграции меннонитов, об-ва «Боарт» и др., агитацию против того, чтобы немцы-колонисты-меннониты вступали в колхоз, за то, чтобы они отказывались служить в армии, вели агитацию против хлебозаготовок, убеждали требовать преподавания закона Божьего и т. д.

Подкреплялась эта агитация заявлением, что это противоречит меннонитской вере, и как протест против этого усиленно рекомендовался массовый выезд немцев-меннонитов в Канаду, где ощущается большой спрос на дешевую рабочую силу, чем, безусловно, являются меннониты. Только результатом этой агитации меннонитов-проповедников можно объяснить возникшее у немцев-меннонитов в некоторых колониях стремление выезжать из СССР в Канаду. Возбудившие вопрос о выезде меннониты по своему социальному положению почти поголовно являются крупными кулаками-лишенцами и зажиточными.

Есть среди них и бедняки, но их очень мало, и они всецело находятся под влиянием у кулаков и проповедников. Естественно, что кулаки-лишенцы не хотят мириться с соввластью и ее политикой, ибо не могут дальше расширять свое хозяйство. То обстоятельство, что среди бедняцко-середняцких слоев колоний успешно развивается колхозное строительство, кулаки и зажиточные боятся лишиться дешевой рабочей силы из бедноты и, всячески использовывая религиозный фанатизм и национальные чувства меннонитов, путем агитации, а часто и угрозами и экономическим нажимом, стараются их удержать от вступления в колхозы. Когда же они видели, что теряют свое экономическое и политическое виляние в колониях, что бедняцкие и середняцкие слои колонистов вопреки агитации кулаков и проповедников становятся на сторону соввласти, то решили демонстративно уехать из СССР.

Задумываясь серьезно над тем, какой большой вред соввласти и крестьянству причиняет пропаганда, ведущаяся в СССР меннонитскими проповедниками, в которой принимал участие и я, я пришел к необходимости отказаться от проповедничества и порвать всякую связь с теми, которые еще продолжают вести антисоветскую пропаганду. Я убедился, что кулаки и богатеи хотят эксплуатировать основные массы немецкого крестьянства, советская же власть защищает их интересы и способствует крестьянству в его культурном, политическом и хозяйственном развитии.

Я не хочу дальше служить врагам советской власти – кулакам и заграничным капиталистам, не хочу больше участвовать в обмане немецких крестьян. Мысль отказаться от проповедничества у меня появилась уже два года назад, когда я поделился с проповедниками о своем намерении на собрании меннонитской общины дер. Подснежное... Услышав об этом, присутствовавшие на собрании проповедники с угрозами запретили мне сделать этот «безумный шаг», и я тогда открыто заявить о своем отказе от проповедничества не решился. Сейчас же я решил от проповедничества отказаться бесповоротно.

Заявляя о своем отказе от проповедничества и сознавая весь нанесенный советской власти своей агитацией вред, все же обращаюсь к Центральному исполнительному комитету первого в мире рабоче-крестьянского государства с просьбой восстановить меня в гражданских правах и дать возможность последние годы своей жизни отдать на пользу соввласти путем активного участия в проведении социалистической реконструкции сельского хозяйства.

Проситель – быв. меннонитский проповедник

Исаак Гергард Петрович.

Открытая антисоветская деятельность меннонитского кулачества все больше растет по мере роста строительства социализма в СССР. Когда в хортицкой группе намечалось раскулачивание, меннонитские кулаки организованно выступили против власти и партии и сделали попытку увлечь за собой бедноту и середняков. Так, за несколько дней до раскулачивания в селе Широком, где должны были быть раскулачены 12 кулаков, последние занялись прямым подкупом населения. Кулак И. Бергман подарил беднякам соседнего села Розенбах две коровы, кулак Абрам Петерс – тоже две коровы, кулак Дик подарил беднякам лошадь и т. д. Накануне раскулачивания на квартире у кулака Энса состоялось кулацкое совещание, в котором принимали участие проповедники Зименс, Гисбрехт и Нейфельд. Совещание разработало план антисоветских действий, который предстояло провести в жизнь. Ответственными исполнителями были избраны проповедники. Действительно, на следующий день кулак Энс и проповедники разошлись по окрестным селам (Розенбах и др.), рассказывая с притворным ужасом населению, что «большевики выселяют все Широкое», что «нужно придти на помощь братьям». Под их предводительством толпа в несколько сот человек меннонитов, состоявшая из кулацких элементов, подкулачников, из несознательной части бедняцко-середняцкого населения (особенно женщин), наконец, из подкупленных бедняков, с криками «притесняют веру», «не дают молиться», «верните мучеников» (раскулаченных), на повозках и верхом въехала в Широкое. Во главе ехали проповедники и кулаки, которые поставили перед местными властями конкретное требование: «Вернуть раскулаченных». Кулаки настаивали, чтобы власти удовлетворили это требование на глазах массы. В возбужденную и экзальтированную толпу проповедники бросали махровые антисоветские призывы. Местным властям стоило огромных усилий успокоить массу, возбужденную проповедниками и кулаками. Даже после того, как масса пришла в себя и разошлась, проповедники и кулаки продолжали возбуждать население. Они стали разъезжать по более отдаленным участкам, распространяя контрреволюционные вымыслы и пропагандируя идеи восстания против советской власти. Однако меннонитская трудовая масса всякий раз (напр., в Николайполе) с презрением прогоняла от себя контрреволюционеров.

Так или иначе эпизод, разыгравшийся в Широком, заслуживает внимания. Это не случайный эпизод. По своей форме и содержанию он глубоко родственен, как бы парадоксально это ни звучало, федоровщине. И федоровщина, и имяславщина, и рассмотренное нами явление в меннонитстве вызваны одним и тем же. Они вызваны новым этапом социалистического строительства, последним этапом нэпа, вступлением СССР в период социализма. Это – реакция кулака против наступления социализма по всему фронту.

Дальнейшая тенденция в развитии меннонитства – она начинает осуществляться уже сейчас – это отход от меннонитства всей массы трудящихся и превращение меннонитской секты в боевую контрреволюционную кулацкую организацию, которая, возможно, сбросит уже и религиозную маску.

Активность меннонитской массы растет, она преодолевает кулацко-проповедническое вредительство. Тысячные меннонитские массы горят небывалым энтузиазмом в деле построения социализма в СССР. В 1930 г. в том же Широком бедняк, быв. меннонит, тов. Петко организовал колхоз, в который сразу же вошло 16 дворов. Колхоз в Широком, несмотря на всевозможные помехи, чинимые колхозникам проповедниками и подкулачниками, с самого начала добился многих успехов.

Активность масс идет и по линии безбожия. К сожалению, местные организации СВБ еще не перестроились, они не умеют еще эту активность организовать. Между тем имеются все предпосылки для безбожной работы. За последние годы в меннонитском населении произошел исключительный по глубине и размаху перелом. Решительно и бесповоротно массы стали на путь социализма.

Меннонитство гниет заживо. Умирая, оно мстит социалистическому строительству в злобе, столь же бешеной, сколь и бессильной. Напрасные потуги. Кулакам и проповедникам не удастся повернуть массы назад. Твердо ставшие на путь социалистического строительства массы с презрением отрясают от себя религиозную пыль.

Они выходят на путь воинствующего безбожия.