Мира Лохвицкая

Лохвицкая Мирра (Мария) Александровна (в замужестве – Жибер; 1869–1905) – поэтесса. Старшая сестра Надежды Теффи. В 1888 году окончила Александровский институт в Москве и в том же году дебютировала в печати стихотворением «Сила веры». Но в 1890-е годы приобрела известность как поэтесса «вакхических видений», знающая «тайны колдовства». И по сию пору ее называют «русской Сафо» Серебряного века. «Я – откровений тайных жрица, // И мир – пустыня для меня, // Где стонут жертва и убийца, // Где страждущих белеют лица // В геенне крови и огня», – восклицала она. И, как это обычно случается, блюстители нравов не разделяли ее (мать пятерых детей) и литературный образ. «Когда в тебе клеймят и женщину, и мать //...Умей молчать!» – скажет она об этом. Характерен отзыв Льва Толстого: «Молодым пьяным вином бьет. Уходится, остынет, и потекут чистые ручьи».

Дерзкая откровенность ее интимной лирики не оттолкнула таких жрецов «чистого искусства», как Аполлон Майков, Арсений Голенищев-Кутузов, Константин Случевский, К. Р. (Константин Романов). Около ста стихотворений Мирры Лохвицкой стали романсами. К ее поэзии обращались А.С. Танеев, С.М. Ляпунов, Р.М. Глиэр, П.Г. Чесноков, С.Н. Василенко, В.И. Ребиков, Я.Ф. Пригожий, А.Н. Чернявский, В.С. Муромцевский, Е.Н. Греве-Соболевская и многие другие композиторы.

Об ее признании свидетельствуют прижизненное пятитомное Собрание стихотворений (1896–1905) и самая престижная Пушкинская литературная премия Императорской академии наук. Учредителем премии был президент Академии наук «августейший поэт» К.Р., благодаря которому в Академии наук открылось новое отделение – литературы и языка, общенациональное значение приобрел 100-летний пушкинский юбилей, основан Пушкинский Дом, учреждена Пушкинская премия. Имена ее лауреатов говорят о многом: Аполлон Майков, Афанасий Фет, Яков Полонский, князь Дмитрий Цертелев, граф Арсений Голенищев-Кутузов, Константин Случевский, из нового поколения Семен Надсон, Петр Вейнберг, Иван Бунин. Не были редкостью и повторные присуждения, но только Мирре Лохвицкой премию присудили трижды: в 1897 году «половинная» (вместе с Екатериной Бекетовой); в 1903 году – вместе с Петром Вейнбергом, Иваном Буниным и Татьяной Щепкиной-Куперник; в 1906 году – полная, но, увы, посмертная, присужденная за пятый том Собрания стихотворений. Основная задача Пушкинской премии состояла в поддержке пушкинских традиций (так значилось в Уставе), и она полностью соответствовала пушкинскому завету, ставшему символом веры поэтов «чистого искусства»: «Не для житейского волненья, // Не для корысти, не для битв, // Мы рождены для вдохновенья, // Для звуков сладких и молитв».

«Я хочу умереть молодой», – признавалась Мирра Лохвицкая в 1898 году, еще не ведая о своей роковой болезни.

...И она умерла молодой,

Как хотела всегда умереть!..

Там, где ива грустит над водой,

Там покоится ныне и впредь.

Как бывало, дыханьем согреть

Не удастся ей сумрак густой,

Молодою ждала умереть,

И она умерла молодой... –

напишет Игорь Северянин в 1909 году в стихотворении, посвященном ее памяти.

В 1908 году вышел первый посмертный сборник Мирры Лохвицкой «Перед закатом» со стихами, не вошедшими в предыдущие издания, и, как значилось на титульном листе, – «С предисловием К.Р.». Это предисловие стоит привести полностью, как один из ярких примеров литературной критики К.Р., его критериев при рецензировании стихотворных книг, представлявшихся на Пушкинскую премию, умения отделить зерна от плевел в поэзии своих современников в сложный период возникновения новых поэтических школ, направлений.

«На мою долю выпала лестная задача написать разбор представленного на соискание Пушкинской премии 5-го тома стихотворений М.А. Лохвицкой. Но моему отзыву не было суждено быть прочитанным ею, хотя я написал его еще при ее жизни, и ей была присуждена Пушкинская премия. Эту премию заслужили ей, главным образом, стихотворения, посвященные ее детям: «Материнский завет», «Плач Агари», на которые я указывал, как на плоды наиболее счастливых вдохновений. Г-жа Лохвицкая не дожила до увенчания своих произведений: премия досталась ее детям.

Да будет мне позволено теперь, когда родственники покойной выпускают в свет ее неизданные стихотворения, предпослать им несколько слов.

Во всяком предсмертном творении, будь то картина, изваяние или стихи, всегда кроется что-то трогательное, загадочно-пленительное; это лебединая песня, прощание с жизнью и приближение к роковому порогу, за которым начнется иное, новое, неведомое существование. То, что при жизни автора могло бы заслужить справедливый укор, обезоруживает критика, когда автор отошел в вечность. И невольно прощаешь ему недостатки его творчества. Не так ли с благодарностью вспоминаешь теплое дыхание быстро промелькнувшего лета с его цветами и пышными красками и забываешь его дожди и бурные ветры?

Пусть в последних произведениях г-жи Лохвицкой встречаются недостатки, на которые я и ранее указывал, пусть находятся там неясность, недосказанность, неопределенный мистический туман, увлечение чарами чернокнижия. Но в этих стихах есть несомненная струя поэзии, искупающая столько же несомненные недочеты; есть виртуозность, радующая и пленяющая любителя «чистых вдохновений», есть умение пользоваться поэтическими образами, есть превосходная фактура стиха и художественная, мастерская его отделка.

Истинной поэзией проникнуты такие стихотворения, как «Каменная швея», «Что такое весна?», «Белые розы», «Утренний гимн», «Восковая свеча», «У брачного чертога».

Не столько темным содержанием, сколько изумительным искусством владеть стихом пленяет пиеса «Я – жрица тайных откровений», где эта же строка повторяется еще два раза, только с иною перестановкой слов: «Я – жрица откровений тайных» и «Я – откровений тайных жрица».

Стихотворение «День Духа Святого» обращает на себя внимание не только своеобразностью размера, но и красотою и таинственностью содержания.

Я и ранее отмечал пристрастие г-жи Лохвицкой к некоторым образам и словам; они есть и в новом сборнике: опять мы находим здесь лилии, розовые крылья, дыханье вишен и сирени, лунную грезу над тьмою земной, парус, плывущий в лазурный туман, дыханье жасминов и роз.

К этим знакомым, красочным и душистым особенностям творчества усопшей присоединяются звуки, раньше у нее не встречающиеся; мне слышится в них предчувствие близкой смерти. Стихотворение «В скорби моей» кончается словами:

В смерти иное прозрев бытие,

Смерти скажу я: «Где жало твоё?»

Перелистав несколько страниц, вы прочтете:

Но когда умирать буду я – пред собой

Я зажгу восковую свечу.

И рассеется мрак от дыханья огня,

И душа не предстанет Врагу.

Пред восходом зари незакатного дня

Я свечу восковую зажгу.

Хочется к самому безвременно покинувшему нас автору применить одно из его предсмертных стихотворений:

Уходящая

С ее опущенными веждами

И целомудренным лицом –

Она идет, блестя одеждами,

Сияя радужным венцом.

И мысли ей во след уносятся,

С воскресшим трепетом в груди

Мольбы, молитвы, гимны просятся:

«Взгляни, помедли, подожди!»

Несколько лет тому назад смерть сестры вызвала у М.А. Лохвицкой прекрасное стихотворение «Цветок на могилу», его строками я закончу свое предисловие:

Ты была безропотно покорна,

Ты умела верить и любить,

Дни твои – жемчужин белых зерна,

Низанных на золотую нить.

Ты была нетронутой и ясной,

Как душа хрустальная твоя.

Вечный мир душе твоей прекрасной,

Отстрадавшей муки бытия.

К. Р.

Павловск, 1 апреля 1908».

Публикуемая подборка Мирры Лохвицкой составлена из стихов, названных в предисловии К.Р., и других из ее молитвенной поэзии.

Aux omdres de l’enfer je sans effroi,

Je leur imposerai ma volonte pour loi!⁴

О, яви мне, Господь, милосердие въявь

И от призраков смерти и лавров избавь,

И сойду я во ад, и сыщу их в огне,

Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.

И я ночи скажу, чтобы свет излила.

Солнце, встань! – Будь луна и бела и светла!

Я к исчадиям ада взываю в огне,

Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.

Безобразно их тело и дики черты,

Но хочу я, чтоб демоны стали чисты.

К неимущим имeн я взываю в огне:

Да смирятся и, падши, поклонятся мне.

Их отверженный вид ужасает меня,

Но я властен вернуть им сияние дня,

Я, сошедший во ад, я, бeзстрашный в огне,

Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.

Рeзнeю кровавой на время насытясь,

Устали и слуги, и доблестный витязь, –

И входят под своды обители Божьей,

Где теплятся свечи Господних подножий.

И с кроткой улыбкой со стен базилики

Глядят серафимов блаженные лики.

Палач, утомленный уснул на мгновенье,

Подвешенной жертвы pacтeт исступленье.

На дыбе трепещет избитое тело.

Медлительным пыткам не видно предела.

А там, над землею, над тьмою кромешной,

Парят серафимы с улыбкой безгрешной.

В глубоком in расе⁵, без воли и силы

Монахиня бьется о камни могилы.

В холодную яму, где крысы и плесень,

Доносится отзвук божественных песен.

То с гулом органа, в куреньях незримых,

«Осанна! Осанна!» поют серафимы.

О Боже праведный,

Внемли моления

За души гибнущих

Без искупления,

За всех тоскующих,

За всех страдающих,

К Te6e стремящихся, –

Тебя не знающих!

Не вам, смиренные,

Чья жизнь – молчание,

Молю покорности

И упования –

Вам, духом кроткие,

Вам, сердцем чистые,

Легки и радостны

Тропы тернистые.

Но вам, мятежные,

Глубоко павшие,

Восторг с безумием

И злом смешавшие,

За муки избранных,

За боль мгновения –

Молю познания

И откровения!

* * *

Явись мне в тишине,

Небесную обитель

Открой мне в тихом сне.

За жар моих молений

Под тяжестью креста –

Отверзи райских сеней

Заветные врата.

Склонись к слезам и стонам

Тоски пережитой;

Одень меня виссоном,

Дай венчик золотой.

От лилий непорочных,

Что дышат в небесах,

На сумрак дум полночных

Стряхни червонный прах,

Чтоб верить постоянно

Средь ужаса земли, –

Ликующим «осанна!»

Мой слух возвесели.

Страдать хочу я, зная –

Зачтен ли трудный путь,

Ведет ли скорбь земная

К блаженству где-нибудь?

Кто в молитве тихой

Здесь чело склонил,

Реет над крестами

Брошенных могил?

Тень от крыльев черных

Стелется за ним...

Это – Ангел Скорби,

Чистый серафим.

Внемлет он печально

Отзвукам земли.

Вздохам всех забытых,

Гибнущих вдали.

Муки угнетенных,

Боль незримых ран

Видит Ангел Скорби,

Гость небесных стран.

Вечностью низринут

В трепетный эфир,

Мрачным сном кружится

Наш преступный мир.

Но тоской великой

Благостно томим,

Молится за смертных

Чистый серафим.

Смотрит он с укором

В горестную тьму.

Цель земных страданий

Не постичь ему.

И роняет слезы в утренний туман

Бледный Ангел Скорби,

Гость небесных стран.

Люблю я солнца красоту

И музы эллинской созданья.

Но поклоняюсь я Кресту, Кресту –

как символу страданья.

Что знает рознь времен и мест?

Мы все сольемся в безконечности:

Одни – во мраке черной вечности

Простер над нами скорбный Крест.

(1902–1904)

Чешское предание

Высоко́, высоко́, на вершине одной,

И в осенние бури, и в стужу, и в зной,

Навевая таинственный страх,

Неподвижная дева от века сидит,

И ужасен ее заколдованный вид

С недошитой сорочкой в руках.

Есть в народе молва, что, поднесь, каждый год,

Как в Великую Пятницу внемлет народ

О страданьях и смерти Христа, –

У сидящей вверху оживает рука,

Чтоб иглу пропустить и чтоб после стежка

Замереть до другого поста.

Что ни год – то стежок, что ни год – то стежок.

Говорят, что исходит назначенный срок,

Говорят, что устала швея.

А с последним стежком – грянет на землю гром

И предстанем мы – люди – пред Божьим судом,

И увидим конец бытия.

О виденья весны, вы со мной, вы со мной!

Расскажите вы мне, что зовется весной?

Что такое весна? Что такое – весна?

Это – трепет природы, восставшей от сна,

Это – говор и блеск возрождаемых струй,

Это – первой любви молодой поцелуй.

Что такое – весна? О весна! О весна!

Это – чаша, что не́ктаром жизни полна

И потоки блаженства лиет и лиет,

Это – чистых мечтаний могучий полет.

Это – сладость дыханья жасминов и роз.

Это – нега смешенья улыбок и слез.

Это – вишни в цвету, это в золоте даль,

Это юной души молодая печаль.

О виденья весны, вы со мной, вы со мной!

Вы поведайте мне о печали земной.

Что такое печаль? Что такое – печаль?

Это – сердце, которому прошлого жаль.

Это – парус, плывущий в лазурный туман,

К голубым берегам неизведанных стран.

Что такое – печаль? О печаль! О печаль!

Это – эхо, зовущее в синюю даль.

Это – вздох, замирающий в синей дали,

Далеко от небес, далеко от земли.

Это – лунная греза над тьмою земной.

Это – дух, нисходящий с ночной тишиной.

Это – боль, о которой поют соловьи.

Это – девственный лик отраженной любви.

О виденья весны, вы – со мной, вы – со мной!

Что зовется любовью в печали земной?

Что такое – любовь? Что такое – любовь?

Это – луч, промелькнувший и скрывшийся вновь.

Это – павших цепей торжествующий смех,

Это – сладостный грех несказанных утех.

Что такое – любовь? О любовь! О любовь!

Это – солнце в крови, это – в пламени кровь.

Это – вечной богини слетевший покров.

Это – вешнее таянье горных снегов.

Это – музыка сфер, это – пенье души.

Это – веянье бури в небесной тиши.

Это – райская сень, обретенная вновь.

Смерть над миром царит, а над смертью – любовь.

* * *

Во тьме веков мне брезжит день.

В чудесной были воплощений,

В великой лестнице рождений –

Я помню каждую ступень.

Я – жрица откровений тайных,

Слежу за цепью роковой

Моих путей необычайных,

Не мимолетных, не случайных,

Но предначертанных Судьбой.

Я – откровений тайных жрица,

И мир – пустыня для меня,

Где стонут жертва и убийца,

Где страждущих белеют лица

В геенне крови и огня.

Моему сыну Измаилу

Тяжко дышится в пустыне,

Рдеет солнце – гневный царь.

Плачет, плачет мать о сыне,

Стонет смуглая Агарь:

«Угасают все надежды,

Ангел жизни отступил.

Ты лежишь, закрывши вежды,

Бедный сын мой Измаил!

На чело от муки жгучей

Пали смертные цвета.

Кудри сбились темной тучей,

Запеклись твои уста.

Не пролил на нас Предвечный

От щедроты Своея.

Здесь, в пустыне безконечной,

Мы погибнем – ты и я!»

Но услышал вопль о сыне

Тот, Кто славен и могуч.

И, журча, забил в пустыне

Чистых вод гремящий ключ.

Та же скорбь мечтой унылой

Душу мучает мою.

Ты возжаждешь, сын мой милый, –

Чем тебя я напою?

Труден путь к святой отчизне,

Где найду небесных сил?

Мы одни в пустыне жизни,

Бедный сын мой Измаил!

Низойдет ли дух могучий

С лучезарною главой –

Да обрящешь в полдень жгучий

Светлый ключ воды живой?

Из цикла «Средние века»

Жгут сегодня много; площадь вся в огне.

Я домой вернулась. Что-то жутко мне.

В комнату вошла я. Стала. Замерла.

Утром – люди были, а теперь – зола!

Жгли их до заката медленным огнем.

Помяни их, Боже, в царствии Твоем!

Кто меня окликнул?! Окна отперты,

Пахнут где-то близко летние цветы.

Вижу, пол усыпан лепестками роз.

Ветер предвечерний их в окно принес.

Ты ошибся, ветер, сбился ты с пути.

Мне цветов не надо. Дальше отлети.

Не дыши так жарко вихрями пустынь.

Я тебя не знаю. Сгинь! Аминь! Аминь!

Бродит инквизитор под моим окном,

Он заметит розы на полу моем.

Скажет: «Это – чары! Это – колдовство!»

И возжаждет крови сердца моего...

Боже, если вечным Ты казнишь огнем, –

Вспомни о невинных в царствии Твоем!

«Воздвигла я алтарь в душе моей.

Светильник в нем – семь радуги огней.

Но кто войдет в украшенный мой храм?

Кому расцвет души моей отдам?

Да будет он – увенчанным челом –

Прекраснее, чем был Авессалом!

Да будет сердцем, тихим – как заря,

Светлей Давида, кроткого царя!

Да мудростью и славой будет он

Стократ мудрей, славней – чем Соломон!

Ему расцвет души моей отдам.

Пред ним возжгу мой чистый фимиам».

И глас провеял, благостен и тих:

«На небесах – предвечный твой Жених!

Он даст тебе венец нетленных роз.

Он весь – любовь. Его зовут – Христос».

В высоком небе

Горят огни

О счастье вечном

Поют они.

Зовет немолчно

Их стройный клир

К чертогу света

На брачный пир,

Где песней звездной

Гремит напев,

Где слышны гимны

Блаженных дев.

И хор небесный

Во мне зажег

Святую веру

В святой чертог.

Хор мальчиков

На небе ясном

В краю прекрасном

Веселья много средь райских кущей!

Там в вечном свете

Играют дети

Там бьет источник – всегда поющий!

Хор девочек

На небе ясном

В краю прекрасном

Светлы, как солнце, забавы наши.

В лугах из света,

Где дышит лето,

Где роз и лилий не блекнут чаши.

Хор блаженных

На небе ясном

В раю прекрасном

Повсюду радость и ликованья!

В садах тенистых,

В усладах чистых

Ни слез, ни скорби, ни воздыханья!

Хор ангелов

На небе ясном

В раю прекрасном

Так полно счастье, так безконечно!

Так много, много

В раю у Бога

Блаженств нежданных – но сущих вечно.

Слышишь, как птицы щебечут в саду? –

Мчится на розовых крыльях рассвет.

В тихом саду я блаженство найду,

Влажных ветвей ароматный привет.

Слышишь дрожанье пурпуровых струн? –

Алой зари колесница плывет.

День возрожденный прекрасен и юн,

Грез обновленных воздушен полет.

Властно ликующий гимн зазвучал,

Властному зову душою внемли.

Это – мгновенье великих начал!

Это слиянье небес и земли!

Я – горних стран живой привет.

Дохну, блесну – и сгинут тени.

Я – белый цвет, весенний цвет,

Дыханье вишен и сирени.

Лечу на крыльях вольных птиц,

Венчаю вечностью мгновенье.

Мне – нет предела, нет границ.

Я – весь порыв, весь – дуновенье.

Кого коснусь – навеки мой.

Со мною – свет. За мною – тени.

Я – гений, веющий весной,

С дыханьем вишен и сирени!

Мне отраден лампад полусвет голубой, –

Я покоя, как счастья, хочу.

Но когда умирать буду я – пред собой

Я зажгу восковую свечу.

И рассеется мрак от дыханья огня,

И душа не предастся Врагу.

Пред восходом зари незакатного дня

Я свечу восковую зажгу.

Спеши, возлюбленный! Сгорает мой елей;

Дрожа от холода в прозрачном покрывале, –

Я жду Тебя у врат обители твоей,

Исполнена отрады и печали.

Просившим у меня я щедро раздала

Небесные дары; лилось по капле масло.

Чуть теплится огонь, но вера не угасла.

Возлюбленный, любовь моя светла.

О, есть ли место мне на пиршестве заветном?

Пропели петухи, полночный близок час.

Душа моя болит во мраке безпросветном,

Возлюбленный, светильник мой угас.

День Духа Святого блюдите, избранники,

Суровые странники с бледным челом.

Живыми молитвами, всечасными битвами,

Боритесь, боритесь с ликующим Злом.

В день Духа Святого молитесь, избранники,

Усталые странники призрачных стран,

Молите о знаменьи – небесного пламени,

Да славою будет ваш путь осиян.

В день Духа Святого стучитесь, избранники,

Могучие странники давних времен,

Во храмы безлюдные, в сердца непробудные,

Поведайте миру, что Враг побежден!