Критические заметки о первой книжке «Братское слово»

Во 2-м № «Церковного Вестника» мы изложили общее содержание первой книжки «Братского Слова»; в 4-м № показана важность задач нового журнала. В настоящий раз мы намерены познакомить наших читателей с более подробным содержанием напечатанных в первой книжке «Братского Слова» статей и избираем для этого страницы «Христианского Чтения».

Начнем с первого отдела, в котором «Братское Слово» намерено печатать материалы, или письменные памятники как православного, так и раскольнического происхождения, служащие к разъяснению раскола в его истории, вероучении и жизни, и притом – памятники, доселе остающиеся неизданными и даже .мало известными, а равно и те, которые хотя и были напечатаны прежде, но не вполне и по спискам не совсем верным (стр. 16). В этом отделе первой книжки «Братского Слова», как мы уже говорили, напечатаны: 1) соборное постановление о печатании новоисправленного потребника, вместе с определением об учреждении архиерейских кафедр в Смоленске и Вятке, состоявшееся на соборе, бывшем в октябре 1656 года, и 2) разные документы, касающиеся одного из первых и влиятельных противников соборного исправления церковно-богослужебных книг и обрядов, протопопа московского Казанского собора Иоанна Неронова. О значении первого памятника, явившегося в печати только теперь и представляющего новое доказательство того, что патр. Никон, скажем словами отцов московского собора 1666/67 года, исправлял и печатал неисправленные книги «не собою, но советом святейших вселенских патриархов и согласием apxиеpeев всего российского государства и всего освященного собора»¹, и притом исправлял не иначе, как по древним, греческим, и харатейным славянороссийским книгам, и печатал прежде, как после самого тщательного и притом соборного рассмотрения и одобрения, – говорить нет нужды; оно понятно каждому. Документы второго рода, касающиеся Неронова, хотя большинство их было и прежде известно специалистам и служило им значительным пособием при составлении биографии Неронова, имеют еще бо́льшую важность. Дело в том, что в этих документах речь идет о том времени, когда еще только начиналась преобразовательная деятельность патриарха Никона, и о тех лицах, которые были первыми противниками его церковных распоряжений, касавшихся исправления церковно-богослужебного чина. А по нашему мнению, в документах подобного рода в настоящее время всего более и нуждается наука о расколе. Читателям нашим, надеемся, известно, что у раскольников, по крайней мере более других благоразумных, и совестливых, еще с первой половины прошлого столетия стало появляться сознание в том, что удаление их от церкви и пребывание без священства (по крайней мере – правильного) и таинств составляет такое печальное явление, которое не только не может быть оправдано никакими старыми книгами, но даже делает сомнительным самое спасение их². Это сознание, усиливаясь постепенно, достигло, благодаря разного рода обстоятельствам, в наше время до того, что ныне некоторые даже из самых старообрядческих вожаков и наставников открыто заявляют, что заблуждает, не церковь великороссийская, а раскол (см. отд. III, стр.12, 14, 19, 21–23 и др.), в течение двухвековой своей жизни натворившей столько разного рода темных дел, что при одном воспоминании об них душа приходит в ужас. В подтверждение сказанного достаточно указать на помещенное в «Братском Слове» письмо одного бывшего старообрядца, ныне сына православной церкви, в котором он доказывал (в 1864 г.) неправоту раскола старообрядческому же начотчику следующим описанием прошлого раскола:

«Когда вы взглянете на старообрядческую историю и проникнете в самую глубину этой двухвековой истории, исполненной смут и раздоров, вражды и несогласия буйств и раздроблений на бесчисленные секты и толки: то какая вам представляется мрачная и плача достойная картина! Только не отвращайте взора, но зрите прямо. Вам уже не в таком благолении покажется старообрядчество, как вы думали и как, может быть, теперь думаете, но во всем своем безобразии, во всей наготе. Вы увидите на этой мрачной картине старообрядческих предков, с воплем и ругательством и нестерпимою для слуха христианского хулою восстающих против св. церкви, не покоряющихся пяти вселенским святейшим патриархам, бесчисленному сонму митрополитов, архиепископов и епископов с несказанным числом священников. Далее на этой картине вам представятся: святотатственное домогательство добыть себе архиерея, а потом и самые архиереи–Епифаний, Афиноген, Анфим, святотатственно и преступно похитившие великий сан архиерейства. Вы увидите крещение в полном облачении беглых попов; представится вам странное и святотатственное, приводящее в ужас истинно-православного верующего варение незаконного мира, без архиерея, одними беглыми попами; вы увидите, как этим миром стали перемазывать беглых попов и простолюдинов и какая началась непримиримая вражда, по отношении мира, между московскими и вятковскими старообрядцами. Много и еще увидите подобных изображений, нарисованных рукою времени. Но вот и близкая к нашему времени история новоизобретенного священства, которое носит на себе название австрийское. Вo главе этой картины путешествие иноков Алимпия и Павла, их происки – добыть себе apxиepeя; потом митрополит Амвросий, путешествие его, прибытие в Белую Криницу, принятие и перемазание, поставление наместника Кирилла; в Россию проникает новое священство; епископы – Софроний и Антоний, их жизнь и дела; наконец появление в свет окружного послания; раздор между епископов, разрыв с митрополитом Кириллом; клятва и извержение митрополита русским священным собором: митрополит со своей стороны извергает и отлучает русских епископов, предает анафеме. На заднем плане этой картины стоят раздоры и вражда между бесчисленного множества русских старообрядцев. Весь этот необъятный хаос просмотрите беспристрастно. – и, надеюсь, вы тогда невольно ужаснетесь за страшную будущность всех главных вождей и правителей неразумных старообрядцев» (отд. III, стр. 46–47).

В этой картине рисуется главным образом раскол поповщинской секты. Но нужно ли говорить, что история беcпоповщинского раскола, дошедшего в своём вероучении до мысли о прекращении вопреки ясному учению евангелия, церкви, священства и таинств, а в жизни (в некоторых по крайней мере толках) – до открытого и ничем не стесняемого разврата, представляет еще более мрачную картину, чем история раскола поповщинского, и может скорее и глубже смутить совесть всякого ревнителя древнего благочестия, который решился бы изучить ее беcпристрастно. Лучшим доказательством справедливости сказанного может служить совершившееся в наши дни обращение к св. церкви многих и притом лучших представителей беспоповщинского раскола, не могущих примириться с порядками, существующими в этой секте.

Таким образом двухсотлетняя история раскола – со времени решительного отделения его от церкви после московского собора 1667 года, произнесшего окончательный суд над виновниками «церковного мятежа», по сознанию многих из самих заблуждающихся, представляет: «мрачную и плача достойную картину» и служить доказательством неправоты раскола. А если так, то что же удерживает раскольников от соединения со св. церковью? На этот вопрос в известном «окружном послании» мы находим следующий ответ: «вины нашего не последования пастырем тоя (т.е. греко – российской) церкви суть важные и благославные: донеже убо попущением Божиим через Никона, бывшего патриарха, древне церковные предания изменившаяся и впоследствии собором (с присутствием греческих патриархов) 1667 года ужаснейшая клятва и анафема на содержащих, древняя святоцерковная предания произнесяся и строгое преследование и гонение воздвижеся с мучением». Если мысль составителей «окружного послания», заключающуюся в приведенных, словах, выразить коротко, то выйдет следующее: раскол появился и существует досоле вследствие неправильной будто бы церковно-преобразовательной деятельности патриарха Никона, изменившей «древнецерковная предания», и несправедливо строгого приговора над ревнителями этих преданий собора 1667 года, подвергшего защитников мнимой старины, как раскольников и еретиков, клятве и «царскому, сиречь градскому закону и казнению».

И действительно, кто знаком с раскольничьей литературой, тот знает, что исправление цервно – богослужебных книг и обрядов, начатое патр. Никоном и законченное собором 1667 года, всегда служившее предметом пререканий раскольничьих, в последнее время сделалось главным пунктом, на котором сосредоточено внимание, так называемого, «новейшего раскола» и против которого направлены все его возражения. Смысл этих возражений тот, что будто бы патр. Никон начал дело книжного исправления без настоятельной в том нужды и вел его незаконно, а собор 1667 года, одобривши деятельность Никона по исправлению книг и произнесши на противников его преобразований анафему, поступит, несправедливо, «погрешительно», и тем произведет раскол. Достаточно припомнить в этом случае содержание о сочинениях «новейшего раскола», разбор которых был помещен в «Вестнике Европы» за 1873 год (май и июнь), и – статей «по Делам старообрядства», напечатанных, в 74–75 №№ «Церковно – Общественного Вестника» за прошлый год , чтобы убедиться в справедливости сказанного нами. А происходившие недавно в С.-Петербургском Обществе любителей духовного просвещения споры по вопросу «о нуждах единоверия» показывают, что взгляды «новейшего» раскола на многие факты из истории книжного исправления при патр. Никоне; и на многие определения собора 1666–7 года находят себе сочувствие даже у некоторых православных писателей.

При таком положении вещей, становится очевидным, что подробное, отчетливое, основанное на несомненных данных, изложение постепенного хода исправления церковно-богослужебных книг и обрядов при патр. Никоне и отношение к этому исправлению ревнителей мнимой старины, и правильное разъяснение смысла определений бывших по этому поводу соборов, начиная с собора 1654 года и кончая собором 1667 года, составляет в настоящее время первую и самую главную задачу науки о расколе. Понятно далее и то, какое важное значение должен иметь ныне для науки о расколе каждый документ, более или менее уясняющий и дополняющий этот доселе еще не вполне разработанный вопрос. А таковы именно по-своему содержанию документы о московском Казанского собора протопопе Иoaнне Неронове, напечатанные в первой книжке «Братского Слова». В них не только многие события, уже известные и прежде, представляются в новом свете, но сообщается не мало совершенно новых, доселе неизвестных и притом в высшей степени интересных, подробностей о первых ревнителях старообрядства, об их личных отношениях к патр. Никону, об их взгляде на самые первые попытки его к исправлению церковных чинов, и обрядов, а равно и об отношении самого Никона к Неронову и его единомышленникам, – так, что невольно чувствуешь потребность сказать русское спасибо редакции «Братского Слова» за напечатание таких полезных для науки материалов, благодаря которым история книжного исправления при Никоне и первоначального возникновения раскола становится яснее, понятнее и даже представляется в новом свете. В подтверждении справедливости наших слов представим несколько примеров.

Так напр. в науке о расколе давно известен тот факт, записанный еще протопопом Аввакумом и затем повторенный Денисовым, что Никон в одну из четыредесятниц издал распоряжение о замене земных поклонов поясными (кроме четырех великих) и двуперстия троеперстием и что это распоряжение возбудило во многих и особенно в Иосифовских справщиках протест и ропот на патриарха, дошедший до того, что некоторые из них подали царю челобитную на Никона, жалуясь в ней на изменение патриархом «древнего благочестия». Так как указанное распоряжение Никона послужило поводом к «церковному мятежу», поднятому главными расколовождями, то понятно, как важно для науки определить точно, в котором именно году последовало это распоряжение патриарха. Вероятно, на том основании, что Аввакум говорит об этом факте неопределенно, а Денисов прямо относит его к 1654 году, и православные писатели до самого последнего времени утверждали, что означенное распоряжение было сделано Никоном в великий пост 1654 года и притом после собора, бывшего в этом году и признавшего нужду исправления наших книг и чинов по древним греческим и славянским уставам; некоторые же относили указанное распоряжение патриарха даже к 1655 году. Между тем из напечатанных в «Братском Слове» документах оказывается, что патр. Никон издал распоряжение о поклонах и перстосложении для крестного знамения в четыредесятницу 1653 года и что самый собор 1654 года был созван, между прочим, по мысли и желанию Неронова. Точно также до самого последнего времени существовало мнение, что Неронов, Аввакум, Даниил, протопоп костромской, Логгин, протопоп муромский, занимавшие должность справщиков книг при патриархе Иосифе, были высланы Никоном из Москвы и заключены по разным местам, не только после собора 1654 года, но даже после собора 1656 года, определению которого противились. Между тем, как показывают рассматриваемые нами документы, Неронов был выслан из Москвы 4-го августа 1653 года, Даниил и Логгин – вскоре после него, а Аввакум – в сентябре того же 1653 года, т.е. опять–таки до собора 1654 года.

Мы почти не сомневаемся в том, что подобные хронологические данные, находятся в напечатанных в «Братском Слове» материалах, а равно и другие сведения, сообщаемые документами о Неронове, возбудят в «новейшем» расколе и в лицах, разделяющих его воззрения, не мало новых недоразумений и нареканий как на патр. Никона, так и на его церковно-преобразовательную деятельность, но в тоже время мы уверены, что наука о расколе не замедлит разъяснить эти недоразумения и опровергнуть те из нареканий, которые окажутся несправедливыми. К той же цели, т.е. к разъяснению и критическому разбору фактов, возбуждающих недоумение по нашему мнению, должны быть направлены главным образом и «подстрочные примечания», с которыми редакция «Братского Слова» обещает вести издание письменных памятников. К сожалению, не все примечания к напечатанным в первой книжке документам отвечают такой цели. Большая их часть относится к таким местам документов, которые и без примечаний ясны и понятны; таковы, между прочим, примечания, находящиеся на стр. 24, 39, 46, 60, 72, 82, 89, 102, 106, 155. На последней напр. из указанных страниц к словам Неронова, сказанным Никону: «ты и черниговского протопопа Михаила проклял дерзостно, и скуфью с него сняв, за то, что он в книге Кирила иерусалимского в двоестрочии неделом положил, что христианам мучения не будет, сице: аще, рече, Бог грешников и мукою претит, обаче своего создана в конец не погубит», мы находим следующее замечание: «речь идет о протопопе московского архангельского собора Михаиле Рогове, собирателе известной «Кирилловой книги», – замечание, по нашему мнению, совершенно излишнее, так как и без него ясно, о ком говорил Неронов; между тем дальнейшие слова Неронова: «ты же святитель, яко исправити хотя, страсть свою исполнил еси, а из книги и доныне та речь в тех книгах обносится»,– слова, который, если признать их справедливыми, бросают на Никона невыгодную тень, и показывают, что жалобы Неронова на то, что патриарх судил противников своих не но правилам св. апостол и св. отец, а по своей страсти, имели ocнование, – оставлены без всякого замечания. Но нашему мнению, редакция оказала бы науке большую услугу, если бы, вместо ссылки на г. Лилова и приведения подлинных слов «Кирилловой книги», за которые будто бы собиратель её был проклят и в которых, прибавим, только недоразумение или предубеждение может находить «грубую догматическую ошибку», разъяснила, не одно ли и тоже лицо – черниговский протопоп Михаил, о котором говорит Неронов, и черниговский протопоп Михаил, который упоминается в числе лиц, присутствовавших на соборе 1654 года и подписи которого однако нет под деянием соборным. Тогда, быть может, стало бы понятным, почему и за что был осужден Никоном собиратель Кирилловой книги.

В других примечаниях видна какая-то небрежность и невнимательность к делу, которое, однако же стоит полного внимания. Так напр. в одном месте (стр. 53) говорится, что Никон при чтении известной молитвы Ефрема Сирина оставил четыре земных поклона, в другом (стр. 89) – пять: или в примечании сказано, что пострижение Неронова последовало 1655 года 25 октября (стр. 127). между тем как в тексте (стр. 143) значится – 25 декабря.

Далее: некоторые из примечаний к документам, напечатанным в первой книжке «Братского Слова», нам, кажутся голословными и не доказательными. Так, напр., попреки уверению Неронова, будто бы он и его друзья – Аввакум, Даниил и Логгин были осуждены Никоном «не но правилами св. апостол и св. отец, а мирским судом», в примечаниях говорится и не один раз (стр. 36, 52 и 80), что все, указанные лица были «суждени соборним судом за противление церковной власти» (в чем?). Между тем а) из документа под №IV, на который указывает редакция в подтверждение своих слов, видно, что собором были осуждены только Неронов и Логгин, и притом последний – не за сопротивление церковной власти, а но доносу муромского воеводы, обвинявшего Логгина в невероятной хуле на «образ Господа нашего Иисуса Христа, и Пресвятой Богородицы, и всех святых»; об Аввакуме же и Данииле в указанном документе не говорится ни слова; б) из соборного деяния на протопопа Неронова, 1656 года (№XII), видно, что и этот противник Никона был осужден не за сопротивление церковной власти, а за «некоторую вину»³ и за «досадительныя неправедныя словеса», которыми он «укорил» как собор, так и патриарха Никона, или, по выражении «грамоты ко властем», – «за великое безчиние» (стр. 51); в) в числе лиц, несправедливо будто бы пострадавших от Никона и «изгнанных ради проповеди закона и ради учения», Неронов указывает в своих письмах не только протопопов Аввакума, Даниила и Логгина, но и Павла, епископа коломенского (стр. 70, снес. 87, 100 и 118), между тем в примечании (стр. 80) ни слова не говорится об этом злополучном епископе и тем как бы подтверждается справедливость слов Неронова. Правда, в других примечаниях говорится, что Павел коломенский «подвергся опале» за то, что «на соборе 1654 года делал возражения но вопросу о поклонах» (стр. 87 и 118); но кроме того, что такой взгляд на дело не мирится с теми сведениями о Павле коломенском, какие находятся в предисловии к изданному в 1873 году Братством св. Петра митрополита деянию московского собора 1654 года, – главный вопрос в настоящем случае состоит не в том за что Никон подверг опале Павла Коломенского, а в том, когда и как именно был осужден этот епископ, лишен сана и послан в заточение. Редакции «Братского Слова», конечно, известно, что не только в раскольничьих сочинениях, но даже в «известительной грамоте о низложении Никона», изданной от собора, осудившего его, Никон обвиняется, между прочим и в том, что «архиереи (причем разумелся именно Павел коломенский) сам един низверже, кроме всякаго поместнаго собора». Чтобы защитить Никона от этого обвинения, православные писатели до самого последнего времени утверждали, что Никон, осудивши Павла коломенского и подвергши его церковной казни, поступил не самочинно, а соответственно определения константинопольского собора и вселенского патриарха Паисия, и был в этом случай только исполнителем воли и решения константинопольского патриарха и его собора. Между тем из документов о Неронове оказывается, что Павел коломенский был осужден Никоном и выслан из Москвы раньше мая 1654 года, т. е. прежде, чем Никон успел послать константинопольскому патриарху свои вопросы, в которых, между прочим, жаловался и на Павла коломенского. По нашему мнению, редакция «Братского Слова» больше соблюла бы требуемые наукою условия, если бы вместо того, чтобы дважды говорить о поведении Павла коломенского на соборе 1654 года, теперь уже известном всем и каждому, разъяснила, на чьей стороне правда в данном вопросе.

Наконец, в числе примечаний мы встретили и такие, которые не отличаются беспристрастием и справедливостью. Так напр. в замечании редакции (стр. 58), что «выражение Феодоритова слова: два перста имети наклонены, а не простерты, вовсе нe благоприятвующе старообрядческому перстосложению, осталось без перемены и в принятом старообрядцами чтении Феодоритова слова», мы находим по меньшей мере неточность, так как и в следованной псалтири, изданной в патриаршество Иосифа, и в книге Кирилловой означенное выражение Феодоритова слова переделано так: «а два перста – вышний да средний великий вместо сложите и простерти, великий же перст имети мало наклонно». Точно также более, чем неточно – и то замечание редакции, что Неронов в письме своем от 13 июля 1654 года предсказал удаление Никона с патриаршей кафедры за пять лет до этого события (стр. 107). В царской грамоте в Кирилло-Белозерский монастырь (от 17 авг. 1658 г.) ясно говорится, что Никон «оставил престол святыя соборныя апостольския церкви и свое патриаршество, своею волею, в нынешнем во 166 году июня (?) в 10 день»⁴ значить, спустя четыре и то неполных года после письма Неронова. А в замечание редакции (стр. 110), будто бы Неронов вооружил против себя настоятеля и братию Спасокаменного монастыря, в котором находился «под началом», своею строптивостью, мы видим не только пристрастие, – так как, по тексту, вся вина Неронова пред монастырскою братию состояла в том, что он настойчиво хлопотал о прекращении существовавших в монастыре беспорядков и соблюдения устава, – но и противоречие другому замечанию (стр. 117) о том, что беспорядки, об искоренении которых ревновал Неронов, действительно существовали в Спасокаменном монастыре, и притом не в нем одном, а «составляли тогда почти общее у нас явление»; в последних словах, нам думается, есть преувеличение. Не чуждым преувеличения и пристрастия нам кажется и следующее замечание: «что касается сделанного Нероновым извета в оскорблении патриархом Никоном царского величества, то по немедленно произведенному исследованию он оказался несправедливым» (стр. 42); так как, по тексту (стр. 45), на соборе но этому делу ростовский митрополит Иoнa прямо сказал: «было–де так, как Иоанн протопоп говорит» (хотя «в том же часе и заперся»), что подтвердили и другие свидетели; да и сама редакция сознается в том, что «нельзя допустить, чтобы Неронов все здесь выдумал». Наконец попытку редакции совершенно очистить Арсения Грека от нареканий раскольничьих – даже в ущерб репутации Арсения Суханова (стр. 151, снес. стр. 64) мы признаем не удачною. По нашему мнению, редакция сделала бы лучше, если бы вместо указания на статьи, в которых Арсений Грек рисуется но меньшей мере человеком не твердого образа мыслей и не безукоризненной жизни, разъяснила, насколько вероятна мысль Неронова, будто бы Никон, издавший на первой неделе великого поста 1653 года известное распоряжение о поклонах и перстосложении для крестного знамения, действовал под влиянием Арсения Грека; так как в печати существует» мнение, которое, по видимому, разделяет и редакция «Братского Слова», что Арсений Грек был возвращен Никоном в Москву из Соловецкого монастыря не раньше 1655 года.

Мы остановились с особенным вниманием на «подстрочных примечаниях» к изданным в первой книжке «Братского Слова» документам – не потому, чтобы указанные в них недостатки считали важными, а тем более – роняющими достоинство почтенного издания, – говорим, положа руку на сердце, что мы с искреннею радостью приветствуем появление нового журнала, как одного из весьма дельных и полезных изданий, и от всей души желаем ему возможно большего круга читателей, – но по другим причинам. Издание ненапечатанных доселе письменных памятников, особенно раскольнического происхождения, мы признаем делом настолько важным и полезным как для науки о расколе и всех, более или менее интересующихся им, так и для самого раскола – в видах сближения его с православным обществом, что считали своим долгом, откровенно высказать свой взгляд на него и показать, в каком, по нашему мнению, направлении должно быть ведено это дело, чтобы оно могло наиболее соответствовать тем целям и задачам, какие должны преследовать издания подобного рода. Мы понимаем, что требования наши не легки для исполнения, сознаемся и в том, что в своих заметках мы были, можем быть, слишком строги, но, поступая так, мы имели в виду те счастливые условия, в каких находится «Братское Слово» и благодаря которым оно может, но нашему мнению, легче, чем всякий другой журнал, вести издание письменных памятников с «подстрочными примечаниями» такого рода, чтобы в них сказания раскольников повторялись и, где нужно, исправлялись и объяснялись солидным и ученым образом, без угождения какой-либо из сторон, но беспристрастно и спокойно. «Братское Слово» издается в нашей первопрестольной столице – Москве, где, как известно, есть много не только ревнителей старины, но и серьезных знатоков её, – издается при братстве; св. Петра митрополита, между членами которого есть не мало лиц с замечательным знанием нашей древней письменности православной и раскольнической, знающих раскол не по книгам только, но и по собственному опыту, и сделавшихся сынами церкви после серьезного и всестороннего изучения православной истины, – издается, наконец под редакцией профессора высшего духовно – учебного заведения, специалиста по расколу, составившего себе известность в науке и литературе своими ученными трудами. К изданию, находящемуся в таких благоприятных условиях, надеемся, позволительно относиться несколько требовательнее, чем ко всякому другому, поставленному в иные условия, – не с целью вредить его репутации, а в надежде на то, что, быть может, некоторый из тех замечаний, которые мы позволили себе сделать «Братскому Слову», будут признаны им справедливыми и приняты во внимание при следующих выпусках журнала, который чрез это сделается еще более ценным изданием в научном отношении.

Переходим ко второму отделу «Братского Слова», в котором предположено помещать исследования по разным вопросам о расколе, исторического и догматико–политического содержания. Стоящая на первом месте этого отдела статья «о причинах и последствиях первоначального отделения старообрядцев от церкви православной» есть собственно слово, произнесенное 5 октября 1874 года, в день памяти трех московских святителей и годичного поминовения скончавшихся членов братства св. Петра митрополита. Говорить подробно об этой статье неизвестного автора мы не будем, так как содержание её указывается самим заглавием, но считаем не лишним заметить следующее: слово, как видно, сказано было в присутствии старообрядцев; трудно, по нашему мнению, сказать горькую правду ревнителям старины в более мягкой и примирительной форме, чем как это сделано почтеннейшим автором рассматриваемого слова. Что же касается самого вопроса «о причинах и последствиях первоначального отделенья старообрядцев от церкви», – вопроса, который и сам по себе весьма важен, всегда занимал как раскольников, так и православных, в настоящее же время, благодаря «полемике новейшего раскола», приобрел особенно жгучее значение, – то нельзя не сознаться, что неизвестный автор не только дал ему верпую постановку, но и решил его весьма удовлетворительно. Смело рекомендуем, вниманию наших читателей эту небольшую, но в высшей степени интересную, статью, в которой, кроме многого другого. они найдут краткий, но справедливый ответ на возбужденный последнее время литературой вопрос: справедливо ли поступила церковная власть, подвергнув противников её преобразований страшной церковной каре – отлучению?

Принимая во внимание то обстоятельство, что нет почти ни одного полемического сочинения против раскола, в котором бы не говорилось более или менее пространно и о перстосложении для крестного знамения и благословенья,– этом главном «догмате» раскола,– что в последнее особенно время написано по этому вопросу не мало специальных статей и целых сочинений, что в частности 31 глава Стоглава, излагающая учение об этом предмете и служащая доселе главным основанием для раскольников в ученье о двуперсты, была предметом специальных исследований многих ученых, можно бы думать, что в настоящее время трудно и даже невозможно сказать что–либо новое и интересное по этому вопросу. И однако же напечатанная в «Братском Слове» статья преосвященного Макария, архиепископа литовского и виленского, под названием: «правило Стоглавого собора о двуперстии с исторической точки зрения», доказывает противное. Правда, в ней встречается не мало данных, которые известны были и прежде; но во 1-х многие из этих данных получили под пером ученого архипастыря новое освещение и смысл; во 2-х в статье приведено не мало и таких свидетельств, которые становятся известными в науке; только теперь, – таковы свидетельства, взятые преосвященным автором из рукописей Московской Синодальной, Кирилло–Белозерской, Новгородской Софийской и других библиотек; наконец, в 3-х, в самом правиле Стоглавого собора преосвященный Макарий указал такие стороны, на которые, сколько нам известно, до настоящего времени почти не обращали внимания. Дело в том, что доселе в 31 глава Стоглава видели только учете о двуперсти как для крестного знамения, так и для благословения, между тем как, по справедливому замечанию преосвященного, Стоглав заповедует перстосложение не двуперстное только, но и троеперстное, уча слагать не только два перста, но и три, и даже о сложении трех перстов во имя св. Троицы говорит прежде, а уже потом о сложении двух перстов для обозначения двух естеств во Христе, – так, что если сравнивать перстосложение, заповедуемое Стоглавом, с перстосложениями, употребляющимися в православной церкви, – троеперстным для крестного знамения и, так называемым, именословным для благословения, – то окажется, что но внешнему виду оно, отличаясь от троеперстного, имеет большое сходство с именословным, так как в нем два перста – указательный и средний – слагаются совершенно так, как они слагаются в именословном перстосложении, а три остальные перста совокупляются довольно близко к тому, как они соединяются в именословном, – по внутреннему же смыслу старается совместить в себе оба православныя перстосложения, –так как учить слагать и три перста во имя Св. Троицы, согласно с троеперстным, и два перста во имя Ииcуca Христа, или двух естеств в Нем, согласно с именословным. Эти совершенно справедливые предварительные замечания дают преосвященному Макарию основание, для решения вопроса о времени происхождения перстосложения, заповедуемого Стоглавом, поставить следующие два частные вопроса: 1) одно ли, или два различных перстосложения употреблялись в православной церкви для крестного знамения и благословения во времена, предшествовавшее Стоглавому собору, и 2) с какого времени начали для крестного знамения употреблять двуперстное и вместе троеперстное перстосложение, проповедуемое Стоглавом, с какого времени это двуперстно-троеперстное перстосложение начали употреблять не для одного только знамения, или не для одного благословения, а равно и для того и для другого? Решению этих–то вопросов, и притом на основании достоверных, не подлежащих сомнению свидетельств, и посвящена рассматриваемая статья учёного архипастыря. Считаем лишним говорить о том, что оба вопроса решены преосвященным с тою обстоятельностью и с тем знанием дела, какие читающей мир давно привык видеть в многочисленных учёных трудах автора «истории русского раскола», и что свойственная преосвященному ясность изложения делает доступным его новое произведение даже и последователям Стоглава; но не лишним считаем указать на следующее. Доказав несомненными свидетельствами, что в церкви православной – в Греции и у нас до – второй половины XV века употреблялись два различных перстосложения, одно для крестного знамения, а другое для благословения, что в частности – для крестного знамения употреблялись в первые века христианства одпоперстие и троеперстие, с X столетия преимущественно тpoeпepcтиe, и только в некоторых местах (в Сирии) – двуперстие, впрочем не то, какое заповедует Стоглав, а для благословения – перстосложение, так называемое, именословное, и указав при этом одно свидетельство неизвестного грека XII века, из которого видно, что в этом веке некоторыми греками употреблялось для благословения и такое сложение двух и вместе трех перстов, которое, если не но внешнему виду, вовсе не обозначенному в свидетельстве, то по внутреннему смыслу, совершенно похоже на перстосложение, утвержденное Стоглавым собором, преосвященный делает из всего сказанного следующий вывод, в котором старается объяснить происхождение перстосложения, заповедуемого Стоглавом:

«В числе перстосложений, употреблявшихся в православной церкви в течение первых XV веков, собственно для благословения, находилось и то, или весьма близкое к тому, которое утверждено Стоглавым собором. Но повторяем: собственно для благословения... А как же могло случиться, что это самое перстосложение стали употреблять вместе и для крестного знамения и когда это случилось? Каким образом, вместо двух различных перстосложений, употреблявшихся у нас еще в первой половине XV в. при митрополите, Фотии, для благословения и для крестного знамения, могло возникнуть и потом распространиться, и приобрести силу только одно перстосложение для той и другой цели так называемое двуперстное, утвержденное Стоглавым собором? Припомним сказанное нами прежде, что это двуперстное перстосложение, по внешнему виду, имеет сходство с именословным и в сложении собственно двух перстов, указательного и среднего, даже совершенное сходство, а по внутреннему смыслу старается совместить в ceбе оба перстосложения и именословное и троеперстное: итак, не из них ли непосредственно и возникло оно самым естественным и неприметным образом? Какому-нибудь грамотею, любившему поумствовать, легко могло прийти на мысль, зачем это в церкви употребляются два разных перстосложения для благословения и крестного знамения, когда совершенно удобно совместить их в одно, без всякого нарушения их внутреннего смысла? Для благословения слагаются все пять пальцев правой руки, во имя Иисуса Христа, и выражают собою IC.ХС.; а совершенно достаточно слагать только два перста, указательный и средний, выражающие собою IC., во имя Иисуса, в двух его естествах. Для крестного знамения слагаются три первые перста правой руки во имя пресв. Троицы, а можно слагать во имя пресв. Троицы и те самые три перста правой руки, которые при благословении слагаются для обозначения имени Христа – ХС., т. е. большой с безымянным и мизинцем. И выйдет из двух перстосложений одно, с сохранением их знаменований. Родившись в голове какого-либо грамотея, такая мысль, как согласная с духом православии могла найти сочувствие и между другими, подобными же грамотеями, и чрез них мало по малу распространяться. Или дело совершилось еще проще: какой-либо благочестивый христианин, рассуждая о различии между тем перстосложением, которое употребляют пастыри церкви для благословения верующих, и тем, которое употребляют все верующие для крестного знамения, мог остановиться на соображении, что первое перстосложение, как употребляемое пастырями церкви, должно быть более священным и более сильным пред Богом, а вслед за тем перейти к выводу, что гораздо лучше и целесообразнее это же самое пастырское благословение употреблять и всем верующим для крестного знамения. И эта мысль, подобно изложенной нами выше, как не противная вере и благочестию, могла также найти себе последователей между верующими и послужить началом для постепенного распространения двуперстно–троеперстного перстосложения и для крестного знамения, по крайней мере, в виде частного обычая. Как бы то ни было, впрочем, верны или неверны высказанные нами предположения – но необходимо допустить, что если не раньше, то и не позже второй половины XV века у нас появились уже ревнители учения, что для благословения и крестного знамения должно употреблять одно и тоже сложение перстов, двух и трех: появились именно у нас, а не в Греции. Где даже в начале XVI в. еще продолжали учить верующих креститься только тремя перстами» (отд. II, стр. 44–46).

Не знаем, кому как, но нам первое предположение, сколько известно, доселе еще никем не высказывавшееся, представляется более вероятным; оно находит себе некоторое подтверждение не только в значении, какое дается двум и трем перстам, употребляемым в перстосложении, утвержденным Стоглавыми собором, но и в той статье Сборника Кирилло–Белозерекой, ныне Академической библиотеки, которая приведена преосвященным в 31 примечании. В заключение считаем долгом заметить, что в рассматриваемом нами исследовании приведены несомненные свидетельства в подтверждение того, что даже после Стоглавого собора, утвердившего двуперстие грозною клятвою на не крестящихся таким перстосложением, троеперстие для крестного знамения оставалось у нас господствующим до 30-х годов XVII столетия, и что в Греции оно употреблялось в это время, как общий обычай. После таких свидетельств преосв. Макарий имел полное основание заключить свое ученое исследование следующим вопросом: «спросим теперь последователей Стоглава: каким же это образом могло случиться, что в начале XVII столетия тpoeпepcтиe для крестного знамения было господствующими и в Греции и даже в России, если справедливо, как вы утверждаете, что не только со времени Стоглавого собора, но и прежде его и вообще изначала в церкви православной употреблялось только одно истинное перстосложение – двуперстное»? Читатели наши, надеемся, понимают, что в этом вопросе заключается и ответ – тот, что старообрядцы неправы в своем учении о перстосложении.

Что касается последней статьи второго отдела: «опыт сличения церковных чинопоследований по изложению церковно-богослужебных книг московской печати, изданных первыми пятью российскими патриархами», то мы считаем достаточным привести отзыв о ней самой редакции. Вот этот, но нашему мнению, совершенно справедливый отзыв.

«Автор (иеромонах Филарет) ограничивает свою задачу довольно тесными предметами. Он не следит в историческом порядке, какие именно, как и почему были делаемы перемены в каждом последующем издании одной и той же богослужебной книги против издания предшествовавшего, предоставляя этот интересный и важный по своим выводам труд людям более подготовленным для такого занятия наилучшим образованием. Имея в виду главное предъявление старообрядцев против новоисправленных книг, что oни будто бы исполнены новшеств, – отложений, приложений и новоприменений, тогда как старопечатные книги представляют якобы полнейшее единство, и согласие в чинопоследованиях, обрядах и молитвословиях, что и составляет их отличительное свойство и преимущество пред соборно исправленными, автор поставляет своею задачею – посредством сличения изданных до Никонова патриаршества церковно–богослужебных книг показать, – какие напротив многочисленные различия и несогласия находятся в этих, так называемых, старопечатных книгах; и здесь притом он берет во внимание только различия и несогласия более важные, касавшееся отправления церковных чинопоследований, богослужебных действий и молитвословий, не приводя весьма часто встречающихся отличий в выражениях и словах. Но автора, не ограничивается однако же только перечнем разных несогласий, находящихся в старопечатных книгах: где эти различия имеют ближайшее отношение к сделанным в ново печатных книгах исправлениям, вызвавшим со стороны старообрядцев наиболее резкие осуждения, там обыкновенно автор приводит свидетельства неподлежащих пререканию древнеписьменных славянских книг, что придает труду его особенно важное значение» (отд. II, стр. 68–9).

Редакция с своей стороны в наиболее важных местах приводить под строкою и греческий их текст по известному Гоарову изданию древних текстов греческого Евхология и по находящимся в Синодальной библиотеке древним спискам греческого требника.

Заметки наши, сверх ожидания, получили такой размер, что о статьях, помещенных в третьем отделе «Братского Слова», мы намерены сказать очень немногое. В «слове на обновление храма» о. игумен Павел доказывает, что старообрядцы, веруя, что Христос есть Сын Божий и Бог, не имеют всецелой веры в обетования Христовы (напр. о неодолеемости церкви) и тем не только ставят себя в опасное положение по отношение к спасению, но подают пример неверия и другим. А в письме о книге «Царский путь» достопочтенный о. игумен, отвечая на предложенный ему одним близким знакомым вопрос: был ли он беспоповцем по своим убеждениям, или уже внутренне отрекся от беспоповства в то время, когда писал «Царский путь», сообщает в то же время не мало подробностей о тех внутренних основаниях, по которым бывший настоятель прусского беспоповщинского монастыря решился вместе с многими своими учениками присоединиться к св. церкви. «Рассказ бывшего старообрядца о своем обращении из раскола в православие» интересен в том отношении, что представляет собою откровенную исповедь человека о своем внутреннем перерождении, и, кроме того, сообщает не мало любопытных частностей о некоторых современных деятелях поповщинского раскола, с которыми автор в свое время находился в близких отношениях. Что же касается «летописи происходящих в расколе событий», то об интересе её читатели наши могут судить, между прочим, по тому отрывку из ней, который был помещён в 3 № «Церковного Вестника».

Оканчивая наши заметки, считаем долгом прибавить следующее: издание специального журнала, посвящённого спокойному и беспристрастному разъяснению истории, вероучения и жизни раскола – в видах его постепенного ослабления и прекращения, мы признаем явлением в высшей степени отрадным и многознаменательным особенно в настоящее время, когда, благодаря новым законодательным распоряжениям светского правительства относительно раскола, духовенству нашему волей-неволей приходится действовать на заблуждающихся только своими собственными силами и средствами, без поддержки и вмешательства со стороны гражданской власти. Мы более, чем уверены в том, что наши пастыри церкви воспользуются этим отрадным явлением для своих миссионерских целей.

N.