Март. Книга 2

Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды.

(1Ин.1:9)

I

«Таинство покаяния безнравственно. Прощение грехов на исповеди есть средство к тому, чтобы человек перестал бояться своего греха. Исповедь не только не способна исправить человека, а, наоборот, как будто может поощрять его в безнравственных поступках». Таковы мысли Льва Николаевича о таинстве покаяния.

Как-то странно слышать такие речи от писателя, собственно всю жизнь проповедовавшего покаяние. Конечно, от покаяния, как перемены разумения жизни, до покаяния таинства большое расстояние. Но кажется, что, проповедуя личное усовершенствование, можно было бы признать и огромное значение того психического процесса, который и создается христианским таинством покаяния.

Что такое таинство покаяния? Это, по церковному учению, есть таинство, в котором человек, решившийся отказаться от греховного направления своей воли, от греха, которым он жил доселе, просит у Бога прощения его прежних грехов, уничтожения в нём греховной злой воли и силы жить в будущем но закону Христову. Иначе сказать, таинство покаяния есть чувство боли от сознания внесенного грехом в мир и жизнь самоубийственного разложения, соединенное с желанием и молитвою не освободиться только от этой боли чрез сверхъестественное прощение греха, а освободиться при помощи Божией от греха, как внутренней силы, живущей в человеке. Связь основного требования, предлагаемого Церковью в таинстве покаяния, с общей идеей христианства несомненна. Здесь требуется от человека отречение от его греховного прошлого. Но, по церковному учению, сущность всякого греховного состояния, основа греха состоит в том, что человек ставит свою отъединенную волю выше воли Божественной и любви к другому человеку, ставит себя центром мира и целью всех своих действий. Поэтому раскаяние есть отречение от этой самости – и в области сознания, иначе сказать, признание ошибочности эгоистического прошлого, и в области воли, как желание фактически уничтожить это стремление к самолюбивому обособлению. В чём же тут безнравственное? Очевидно, что по своему смыслу таинство покаяния вполне согласуется с Христовой проповедью любви и жизни для другого, есть выражение того же настроения и духа, которым пропитано всё Христово благовестие.

Таинство покаяния, говорит Л.Н., обещая прощение в будущем, поддерживает в человеке небрежение о своём спасении и нравственном возрождении в настоящем. Правда, есть люди, которые, действительно, откладывают покаяние на том основании, что они покаяться успеют. Но что же следует из этого? Следует ли, что Церковь должна заявлять, будто каждое злое дело и мысль становится вечным господином человека, что он никогда не свергнет ига «этих владык», что раз допущенное зло неисправимо и будет всегда лежать вечным проклятием на совести человека? Или не должна ли Церковь заявлять, что Бог никогда не прощает греха, что каждое греховное слово и мысль будут вменены на суде Божием, так как никакая перемена жизни не может загладить в очах Божиих раз совершенного дела? Положим, что в педагогических целях и потребовалась бы такая система. Но не была бы ли она ложью и клеветой на Бога, Который есть сама истина? Да, думается, что и в педагогических целях едва-ли была бы полезной такая система устрашения. В философии Гартмана есть учение о неизменяемости воли. Это учение есть смерть всякой нравственной деятельности. Если человек не может стряхнуть с себя прошлого, всегда будет носить это прошлое, как вечную язву на своей душе, как постоянную темную тень на всякой его радости, он естественно отдастся течению, потому что прошлое зло будет слишком огромною тяжестью на его плечах и убьет в нём всякое желание двигаться. Впрочем, к чему говорить долго? Сам Л.Н. еще в своём первом юношеском произведении оттенял, какая огромная сила покаяние. Л.Н. не только допускает возможность переменить разумение жизни, т. е. покаяться, но и утверждает, что главный деятель в этой перемене разумения жизни есть то чувство освобождения и радости, которым сопровождается раскаяние. Человек, решившийся переменить жизнь, перейти к другой жизни, находит в себе силу для этого, потому что такая решимость сопровождается радостным чувством свободы. Именно такое чувство свободы вызывает душевный и нравственный подъем, удваивает, поднимает человеческие силы.

«Главное чувство в это время (детские годы и в частности – время исповеди) – было, пишет Толстой, раскаяние, но раскаяние до такой степени слитое с надеждой на счастье, что оно не имело в себе ничего печального. Мне казалось так легко и естественно оторваться от всего прошедшего, переделать, забыть всё, что было, и начать свою жизнь со всеми её отношениями совершенно снова, чтобы прошедшее не тяготило, не связывало меня. Я даже наслаждался в отвращении к прошедшему и старался видеть его мрачнее, чем оно было. Чем чернее был круг воспоминаний прошедшего, тем чище и светлее выдавалась из него светлая, чистая точка настоящего и разливались радужные цвета будущего. Этот-то голос раскаяния и страстного желания совершенства, заканчивает граф, и был главным новым душевным ощущением в эту эпоху моего развития, и он-то положил новые начала моему взгляду на себя, на людей и на мир Божий».

Что же здесь главным образом возрождало, обновляло – в покаянии? То, что прошлое отошло – не связывало – т. е. ощущение прощения прошлого – ради будущего.

И у Л.Н. ясно связывается – пробуждение голоса, покаяние с исповедью, постом.

Итак, не за покаяние ли граф – даже в смысле церковном.

Да, может остановить меня читатель; – конечно, такое значение покаяния может допустить и граф: ведь он борется против другого.

Во 1-х, для такого «отпущения прошлого» не нужно посредника, оно дело личной решимости и во-вторых, и это главное, здесь прощение психологически вытекает из внутренней перемены в человеке, в его существе, а не есть формальный акт отпущения свыше.

Именно церковная характеристика покаяния делает таинство – ложью; по мысли Л. Н., безнравственен акт внешнего прощения грехов во всякое время, когда человек заявит об этих грехах священнику.

Если Л.Н. хочет сказать только это, значит, признавать возможным и говорить о возможности примирения с Богом и совестью путем прощения прошлого не будет безнравственным с его точки зрения? Хорошо. Мы можем теперь перейти к церковному учению о прощении грехов священником. Может быть, оно окажется не так безнравственно, как утверждает Л.Н. Граф хочет сказать, будто «церковный» человек может грешить и продолжать свою грешную жизнь, потому что всегда может сказать себе: пойду к попу, сложу грех и буду грешить снова. Может, – только такое отношение к таинству будет профанацией, кощунственным издевательством над таинством, и приписывать такое понимание таинства Церкви значит обнаруживать незнание христианского учения. Прежде всего не нужно забывать, что прощение, если его понимать как формальное отпущение греха священником, обещается только под условием полного изменения жизни, только в том случае, если человек решается вперед жить вполне по закону Божию. Человек, подошедший к священническому аналою без этого решения, сам лишает себя благодати и прощения грехов не получает.

«Да не взыдет кому помышление лукавое»: легко получается прощение при покаянии: удобность в получении прощения позволяет быть не строгим к себе; позволяет предаваться греховным наслаждениям. Более того: Церковь смотрит со снисхождением на возобновление тяжких «грехопадений». Нет! не на таком условии даруется прощение грехов при покаянии. Оно даруется с тем, тобы впавший в смертные грехи оставил их. Это явствует из самых слов Спасителя: простив блуднице, приведенной на суд пред Него фарисеями, Он сказал ей: иди, и отселе ктому не согрешай. Тоже самое заповедал Господь исцеленному Им в притворах Вифезды, заповедал с угрозою большего наказания за нарушение заповеданного: се здрав еси, сказал Он, ктому не согрешай, да не горше ти что будет. Так понимали и исполняли слова Богочеловека преподобные пустынные отцы и так научили братию. Авва Пимен на вопрос: «что значит покаяние в грехе»? отвечал: «оно состоит в том, чтоб раскаяться во грехе и не повторять его».

Великий наставник монашествующих, святой Исаак Сирский говорит о повторяющих свои грехопадения: «Кто, в надежде покаяния, вторично впадает в согрешение, тот ходит пред Богом с лукавством; такому посылается нечаянная смерть, и он не получает времени, на которое рассчитывал, к исправлению добродетели».

Св. Ефрем Сирин говорит еще сильнее:

«Нет покаяния для тех, кто торгует покаянием. Кто в надежде на покаяние пребывает в грехе, тому нет покаяния. О таковых сказано, что покаяние не имеет для них силы, потому что думают, будто Богу угодны ругатели». (Часть III, 324–395).

И в другом месте. «Бог не приемлет покаяния, не оказывающего в себе твердого дела… Приносящие покаяние на показ творят не один грех, но многие грехи… Они из исповеди делают коммерческое дело и вместо прощения пишут на себя новое долговое обязательство» (стр. 278–279, 293–294). Если один обычай влечет тебя к Врачу (Богу), то не получишь здравия, пишет тот же св. отец.

Не достаточно ли определенно всё это:

«Скажи себе и священнику: более не буду грешить, тогда отпустится грех».

Итак, если бы в таинстве покаяния и отпускался грех формальною властью священника, прощался на основании обещания, а не в силу уже совершившегося внутреннего перелома, то все–таки это не было бы поощрением греха, потому что от поступающего требуется отречение от греха.

Но ведь Церковь так формально таинство не понимает.

Мы согласились с фактом, что есть люди, которые откладывают исправление жизни, надеясь покаяться на краю гроба. Интересно, как же относится к этому Церковь? Она всегда внушает мысль, что откладывать покаяние значит готовить себе гибель, что мало людей, которые умели покаяться на смертном одре; мало потому, что само духовное состояние в эти последние минуты не располагает к размышлению о жизни, к перемене понимания жизни, к покаянию.

Ясно как день, что здесь исповедь не простая беседа, потому что какое настроение, какие размышления нужны, чтобы перечислить грехи, (хотя бы и с обетом не грешить) и получить отпущение.

Таинство покаяния неизмеримо глубже той странной «беседы», какую Л.Н. Толстой видит в нашей исповеди.

Можно подумать, что Л.Н. Толстой о православном таинстве покаяния судил по какому-нибудь – иезуитскому католическому учебнику.

В католичестве (иезуитской партии) для отпущения действительно нужна только исповедь, вызванная чувством боязни вечных мучений или даже наказаний в здешней жизни (attritio) так называемое несовершенное сокрушение. Полное сокрушение (contritio) – осуждение себя до конца здесь также считается вредным для таинства, потому что оно уничтожает грех и без священнического разрешения.

«Что бы не показаться излишне суровым» (nimium rigiosum), духовник здесь обязан разрешать грешника и тогда, когда он заявляет, что душа его не в силах отказаться от такого-то и такого греха». Не с таким ли пониманием исповеди борется Толстой. Такое разрешение, конечно, поощряет грех, но разве это учение православной Церкви?

С православной точки зрения полное сокрушение, полное осуждение греха – необходимое требование покаяния.

Глубоко психологическое, чуждое всякой механичности, построение учения о таинстве покаяния в православной Церкви будет, надеемся, ясно читателю из анализа трех основных моментов психологии покаяния. В психике кающегося легко наметить три следующих одна за другой ступени и момента. Прежде всего кающийся христианин должен собрать свою душу, т. е. обозреть свою жизнь, оценить её, проникнуть в глубины совести и внимательно, в тишине души, обсудить своё нравственное состояние. Не согласится ли читатель, что уже это требование, этот момент в таинстве покаяния имеет огромное нравственное значение? «Собрать душу» это значит пересмотреть всю свою жизнь, основы своей жизни, обсудить их и вынести над своею жизнью тот или другой приговор.

Но пойдем дальше. Второй момент таинства покаяния состоит в том, что человек осуждает собственной своей совестью своё прошлое. То, что человек совершает как обычное и естественное, здесь он пред своей совестью признает противным жизни и враждебным ей. Так как по христианскому понятию это не просто теоретическое признание ложными предыдущих основ жизни, а внутреннее глубокое осуждение греха, усвоение ненависти к греху, особенного настроения, при котором прошлое кажется не только ложным, но и страшным, ненавистным, неприемлемым, то ясно, что здесь мы имеем дело с фактом огромного нравственного значения. Человек смотрит с чувством страдания и ужаса, так сказать, издали на прежнего самого себя и решает быть новым.

Наконец, за этими двумя моментами следует еще третий момент – признание в своих грехах пред лицом священника. Этот момент важен прежде всего потому, что здесь достигает своего завершения тот процесс, который отцы называют духовною самособранностью. Очень часто вся предшествующая подготовительная работа кающегося оказывается менее плодотворной, чем та же духовная работа пред самым алтарем. «Только тут, пред Распятием – говорит один кающийся (толстовец) я сумел рассмотреть отошедшую в далекое прошлое мою жизнь. Это прошлое стало проясняться, выступать вперед, принимать образ и смущать совесть».

«Мне хотелось закрыть глаза на многие мелочи. Но, как нарочно, чем больше порывалась душа сделать это, тем ярче становились эти мелочи, эти, думалось, забытые, потерявшие значение ничтожности. И Бог помог мне обнажить пред врачом позорные язвы, и тогда я получил исцеление».

«Здесь, только в эти минуты прошлое было оценено так, как должно было оценить его и то, что казалось мелочью за два дня до покаяния, пред алтарем теперь выступило во всей своей страшной ясности». (Новоселов. «Забытый путь»). Здесь мы имеем дело с фактом не маловажным – очевидно, что «исповедь» придала какую-то особенную силу и остроту нравственному вниманию человека – усилила его духовное зрение. Это некоторого рода психическое чудо в области совести, предупреждающее последнее величайшее чудо полного её обновления в акте прощения. А далее такое же почти чудо совершается и в области воли: в сфере «психологии воли» сознание перед «живым человеком» едва ли не имеет даже больший смысл и значение. Обнажить пред другим человеком раны совести, весь стыд греха можно только при большом напряжении воли; нужно действительно возненавидеть грех, т. е. почувствовать его как боль и муку, чтобы решиться рассказать о грехе священнику. Самый момент сознания будет еще большей мукой. И вот эта то самая духовная ломка, «распятие совести – волей» и должно вызвать тот последний и окончательный перелом, который делает человека достойным благодати. Результаты: – сознание проникает до последних мелочей прошлого; воля осуждает, как серьезный тормоз спасения, самые последние из мелочей; человек всем существом признает необходимым и страстно желает совлечь с себя внешнего человека, как змея сменяет кожу.

Отсюда и родится – как завершение пути, как объединение трех моментов исповеди – то состояние души, которое, говоря церковным языком, и есть совершенное покаяние, полное сокрушение, которое отрицают католики. И это сокрушение, пробуждение души, которая оглядывается на прошлое с ужасом, не желает его, молится, чтобы его не было – есть contritio, sine qua non таинства.

«Чтобы быть возрожденным, человек сам должен подготовить своё возрождение. Приступая к доброму Врачу, – пишет св. Ефрем Сирин, – грешник должен со своей стороны принести слезы – это наилучшее врачевство».

«Ибо то и угодно небесному Врачу, чтобы каждый собственными слезами врачевал себя и спасался, а не невольно претерпевал только спасение. Прежде чем приступить к благодати, человек наперед должен сам произвольно удалить из себя всё греховное, должен разрушить в себе начало греха, чтобы благодать могла насадить в нём начало новой жизни. Покаяние очищает разрешенные составы прежнего устроения прежде, нежели благодать, растворившись с умом, сделает свинец золотом» (Сл. 99. По изд. 1848 г. т. VI, 175).

«Если человек не делает сам ничего, не кается и не стремится к воспринятию той праведности, не готовит себя, тогда и таинство не может произвести на него своего действия. От таинственного возрождения, как и в крещении, он уйдет не возрожденным».

«Выжмем себя покаянием, говорит тот же св. отец, чтобы не утратить нам благодати прощения, как настоящей своей краски. Выжимание есть тщательное отложение противного. Ибо таким образом наведенный на нас цвет, закалившись в душах наших, не сойдет уже – тщательно измой себя слезами, как красильщик измывает волну, предайся смирению и сократи себя во всём; ибо таким образом предочистишь себя, приступишь к Богу уже готовым к принятию благодати». (Там же 194 «О спасении» еписк. Сергия 198).

«А если исповедующийся недостаточно проникнут покаянным настроением, а духовник прочтет над ним разрешительную молитву, тогда что? – Тогда может случиться, что, когда духовный отец будет произносить: «прощаю и разрешаю», Господь скажет: «а Я осуждаю» (Еписк. Феофан).

Выводы, какие следуют из предыдущего, ясны сами собой: первое: покаяние оздоравливающий подвиг самораспятия, при котором омываются слезами и уничтожаются стыдом, выжигаются огнем исповедания, как огнем очищающим и, главное, твердой решимостью уйти от греха, все раны души.

И второе: помощь Божия, благодать есть естественное следствие скорбного вопля к Богу души, ищущей спасения – и не результат формального акта; здесь не может быть и речи о механичности, теургии, низведении благодати одними священническими заклинаниями.

II

Резюмируя сказанное в первой главе, мы можем кратко формулировать сущность покаянного процесса в следующих чертах: здесь человек пересматривает своё душевное состояние, с тоской и ужасом сознает своё греховное недостоинство, ложь своего прошлого, с усилием воли сознается в этой лжи пред священником и просит помощи у Бога. Духовный кризис, духовный перелом, вызванные этой борьбой слезы о прощении и помощи, жажда спасения – всё это вместе создаст перерождение души – возврат её «от страны далекой» к Отцу её Небесному.

Такая психология покаянного процесса, полагаю, делает уже более понятным процесс обновления. То, что переживает человек до того времени, как идти к аналою и у аналоя, уже достаточно с человеческой стороны оправдывает, осмысливает таинство и устраняет возможность обвинения в механичности.

Но здесь еще не всё – здесь процесс только естественно-человеческий. В этом процессе еще никакого места не занимает священник и Бог прощающий. Чуда – подлинного, последнего еще нет. Может быть его и не нужно?

Возможно, что ложь именно в прощении – второй половине покаяния: может быть, Церковь добрый естественный процесс ложно принимает и выдает за чудо таинства?

Ответом будет анализ второй половины покаяния.

Вторая, так сказать, божественная половина таинства дана в священнике – в его прощении, в моменте радостного освобождения, разрешения от греха.

В известном смысле и в этой половине есть момент естественный. Не без причины люди так часто исповедаются пред другими, ищут себе духовника между близкими – ждут от них слова утешения. Очевидно – и для самой исповеди, как сознания во грехах – есть глубокие психологические основы; что это так, доказывает бесконечное множество самых беспристрастных свидетельств.

Вот одно очень характерное. Пишет один бывший толстовец. «Я жаждал исповедаться – снять тяжесть с души. Мне казалось, что не будь установлена в Церкви исповедь, я сам бы постулировал исповедь своим ведь сердцем».

Это свидетельство большой важности. В нём дано ясное и сильное оправдание таинства покаяния как исповеди: – несомненно, она и по-человечески нужна. Но отсюда и начинаются наиболее сомнительные для Толстого и толстовцев пункты, потому что именно отсюда, только отсюда начинается таинственное в таинстве, самое таинство.

Суть дела в том, что по церковному учению священник не выслушивает исповедь больного сердца, а судит – не утешает, а разрешает, прощает – он здесь волей Божией – не пассивное, а действующее лицо, а за ним стоит Деятель еще более таинственный – Бог.

Здесь грех прощает Христос, Дух Св. нисходит и опаляющим огнем своим очищает души. Вот тут-то и лежит камень на «падение многим». Здесь и есть момент соблазнительный для Л.Н. Нужна-ли эта половина исповеди, приемлема-ли она, нельзя-ли оставить одну человеческую половину? Исповедь нужна для человека? Тем естественнее предположить, что она и есть только человеческое учреждение и совершается одними людьми.

Прочитаем еще несколько строк из писания того же толстовца, которого мы только что цитовали. «Я исповедовал многое друзьям моим, но не получил отпущения и (только) чувствовал некоторое облегчение, являясь перед близкими людьми в более истинном свете». Вот ответ, который можно оправдать даже писаниями Льва Николаевича. В нём вся суть. Да, облегчение – а не освобождение. Допустим на минуту, что таинство покаяния состоит только в нравственном процессе в душе человека и кончается в исповеди его пред священником, тоже как человеком; или даже исповеди не перед священником, а просто перед людьми – будет сразу ясно, что такое таинство теряет свой raison d’être потому, что не в силах принести утешения и спасения.

Мы уже в начале статьи из свидетельства самого Льва Ник. могли видеть, как необходим при покаянии момент прощения, освобождения от прошлого. Покаяние без сознания, что грех отпущен, приводило бы необходимо вовсе не к радости, а к отчаянию. Человек сознал бы то, что он не годится для жизни, с ужасом понял бы, что его нравственное состояние гибельно, но вместе с тем он не мог бы сделать ни одного шага назад, к святому состоянию. Его прошлое должно давить его, как бремя, именно такое бремя, от которого он не может освободиться. Можно еще предположить, что человек, сознавши свою греховность понадеется на свои силы для того, чтобы стряхнуть тяжесть греха, но как освободиться от воспоминания, как стряхнуть «прошлое»?

Нужно Божественное удостоверение в прощении и сообщение божественной силы, которая бы властно сняла тяжесть с души. Необходимо, чтобы покаяние яркой и резкой чертой отделило прошлое от будущего. Прошлое должно стать именно прошлым, прошедшим, должна быть надежда, что с этого дня начинается новая жизнь, причем прошлое не будет давить своею тяжестью. А это возможно только при уверенности, что в таинстве покаяния действительно «Могущий отпускать грехи» прощает их, уничтожает грех и дает Свою Божественную помощь.

Это и необходимый постулат исповеди, и её факт. Многие исповедующиеся, после исповеди, изменивши свою жизнь, согласно свидетельству Л.Н. Толстого отмечают, что в их спасении – изменении настроения большое значение имело то, что они почувствовали себя прощенными: не сознание греха до боли, а сознание «прощения», жгучая радость прощения спасла их. «Главное чувство исповедующегося после исповеди это то, что он чувствует себя свободным от прошлого», говорит один обращенный, «нет муки в душе; в будущем светится радостное солнце». «Я поражена и уничтожена, – пишет другая, ранее неверующая учительница, – всепрощением Божиим. Простил, всё простил; нет больше муки в моей душе; всё вернулось, как будто никогда не отнималось». (Новоселов. «Забытый путь»). И вот только эта уверенность, что прошлого не стало, действительно дает силу и возможность сделать будущее новым. Только она и дает таинству смысл великого, побеждающего зло, акта.

Но очевидно, что этой уверенности, которая и у Коли Иртеньева явилась вместе с исповедью, не откуда явиться вне исповеди, вне веры, вне признания божественной таинственности покаяния. Только Бог, в Его чудодейственной помощи, подаваемой в таинствах, силен действительно убелить, как волну, ищущую Его душу, Своим чудотворным прикосновением убить в душе грешника власть греха, а следовательно дать успокоение и силу.

Конечно, можно сказать, что достаточно внутреннего ощущения прощения, но правда ли это? «Внутреннее чувство прощения, на которое здесь хотели бы ссылаться некоторые, не только может быть обманчиво само по себе, но и не может заключать ничего положительного для человека. Какое твердое ручательство, какое высшее свидетельство дает оно человеку о его прошении и очищении?» (Еп. Иоанн Смоленский). Очевидно, что душа сама необходимо будет желать прощения от силы высшей.

Кроме того, прощение не мыслимо без суда. «Никогда Бог, не изменяя Своей святости и правде, не может оставлять человеку грех без суда», говорит еп. Иоанн Смоленский. А мы прибавим: еще более никогда человек не успокоится, не удовлетворится таким прощением без очевидного, если угодно, формального суда над его совестью и приговора над ним после оценки содержания этой совести лицом, имеющим полномочие от Того, Кто «имать власть отпущати грехи». «Возможно-ли, чтобы каждый грешник имел право только молиться Богу, и потом успокаивал сам себя в собственном чувстве прошения? Тогда религия существовала бы на каких-то неопределенных, отрицательных основаниях, и можно быть уверенным, что зло нравственное тогда стало бы только умножаться и расти с неудержимою силою» (Еп. Иоанн Смоленский). Человек или снисходительно прощал бы себе всё, или не умел бы простить ничего.

Притом не нужно забывать, что, конечно, суть покаяния не в одном отпущении греха. «Человеку нужна исповедь, которая не покрывала бы только раны, но и врачевала их, не совесть только разрешала от грехов, но и самую волю от наклонности ко злу; которая бы не только успокаивала человека в рассуждении сделанного зла, но и опущенного добра; не только изглаждала преступления, но и помогала немощам и болезням самой природы; не только очищала от грехов, но и сообщала свет для яснейшего распознавания их, сообщала большую силу для избежания их, не только освобождала от наказаний, злу принадлежащих, но и восстановляла правильные отношения человека к Богу, грехом нарушенные; наконец, не только умиротворяла душу, но и внутренно, духовно её возрождала к новой лучшей жизни». Но всё это вместе необходимо заставляет признать, что такая исповедь выходит уже за пределы естественного и для самих возможного, что она должна иметь основания сверхъестественные, силу чрезвычайную, и что человек сам по себе дать её не может: иначе – необходимо принять исповедь и как таинство (Еп. Иоанн Смоленский).

И отсюда наши выводы для 2-ой главы: (они повторят тезисы первой главы, только с другой стороны): божественная половина таинства безусловно требуется при человеческой, представляет не только естественное, но и необходимое её продолжение. Или обе стороны, или нет покаяния.

Обсуждать психологию самого момента отпущения я полагаю, нет нужды: она совершенно тожественна с психологией крещения: Дух Святой идет навстречу святому желанию кающегося и – встреча духа человеческого с Духом Божиим дает свет возрождения. Душа, омывшая себя слезами, естественно, по молитве и предстательству Церкви, удостаивается осенения духом – а осенение это дает новые силы «к животу и благочестию». Не только мы, но и Л.Н. Толстой уже верит, что дух Божественный может коснуться духа человеческого, может подойти к нему и соединиться с ним – и это таинственное единение уже необходимо испепелит грех, выжжет его из души – осуществит «тайну очищения от греха». А чтобы не было сомнений и колебаний у прощаемого, Бог, устами своего посредника – в слух ушам исповедующегося – говорит: «иди, прощаются тебе грехи твои».

«Благой отрадный голос – закончим словами Льва Николаевича – благой голос христианского таинства столько раз, в те грустные времена, когда душа молча покорялась власти жизненной лжи и разврата, вдруг смело восстававший против всякой неправды, злостно обличавший прошедшее, указывавший, заставляя любить её, ясную точку настоящего и обещавший добро и счастье в будущем, – благой, отрадный голос! Неужели ты перестанешь звучать когда-нибудь?» Неужели когда-нибудь у христианина отнимут спасительнейшее из средств возрождения – таинство покаяния?

Иером. Михаил

В последнее время в духовной и светской журналистике много появляется суждений и толков по вопросу об объединении интеллигенции с Церковью и народом.

Вопрос этот приобретает громадный интерес уже по одному тому, что объединение двух далеко несходных по характеру и традициям элементов, каковыми являются образованное русское общество и простой русский народ, рассматривается на религиозной почве. Справедливость требует сказать, что стремления интеллигенции привести простой народ к одному общему сознанию, или, что-то же, объединению с собою существовали и теперь существуют в той именно части образованной интеллигенций, которая заведомо враждует против Церкви и существующего порядка. Будучи таковой, она делает своё дело: пропаганда её противорелигиозных воззрений отразилась и на простом народе в большей или меньшей степени. Религиозные и нравственные основы в последнем уже достаточно поколеблены, чтобы не обращать на них внимания. Христианская мысль, останавливаясь на событиях текущей жизни и духе времени, не без ужаса спрашивает себя: где же эти православные люди, честь и слава русского отечества, где герои веры народной и патриотизма? Так мало осталось их, начиная от богатейших и шумных городов России до захолустья к. л. заброшенной деревеньки.

Для наблюдательных людей очевидно, как с головокружительной быстротой возрастает культ положительных и технических знаний и как, на ряду с этим, глубоко падает жизнь сердца, как чувство идеального затемняется и вытесняется ложным настроением самообольщенного ума, как исчезли в глубь веков и сделались достоянием пережитой истории истинные поэты и творцы в области бессмертных знаний и искусств, сменившись недостойными и ненормальными преемниками, не живущими полною жизнью ума, сердца и чувства. Воля и характер большинства теперь подчинены материальным интересам, захватившим всё существо человека и быстро влекущим его в безысходные бездны, откуда не видно ни идеалов, ни цели, ни смысла жизни. И вот, видя всю эту правду современной жизни, небольшая группа понимающих и дальновидных христиан смело ставит теперь вопрос об объединении, или собрании воедино всех рассеянных чад веры Христовой под знаменем церковности, народности и патриотизма, – так же, как то было в первые века только что зародившегося христианства, когда вдохновенные Павел и Петр огненным словом своим потрясали умы и сердца рассеянных чад Церкви и воодушевляли их к единодушной и мужественной борьбе за имя Христово с врагами Его. Вопрос очень интересный, волнующий многие верующие души: его значение, его идея безграничны, как неограниченна область веры. Его осуществление находится в зависимости от множества других вопросов, между которыми первое место занимает, по степени важности, вопрос о том, сохранил ли простой народ своё христианское миросозерцание, называемое обыкновенно православным; другими словами, не отразилось ли на народных традициях неверие того элемента интеллигенции, который открыто или тайно враждует против христианского миросозерцания? Следующие строки покажут нам, насколько вопрос о христианском объединении на св. Руси далек или близок к его осуществлению.

Прежде всего речь о религиозном состоянии народа.

Чтобы решить вопрос, насколько миросозерцание народа сохранило или утратило исторический религиозный идеал в настоящее время, надо остановить своё внимание на том, в чём оно заключается и какими чертами характеризуется в народных традициях, существующих еще и теперь в некоторых членах простого люда.

Традиционное миросозерцание православного русского народа имеет по преимуществу религиозно-христианский характер. Простой народ, будучи исстари верующим христианским народом, составлял всегда надежный и прочный элемент русского государства, для которого все вопросы жизни сводились к вере в Бога, Церковь и правительство. Бог, в его умопредставлении, источник всякой жизни, её Виновник и Промыслитель: радость и горе, жизнь и смерть являются по Его воле. Церковь – это первое и самое необходимое учреждение на земле, в котором находят себе благословение и освящение все важнейшие моменты человеческой жизни. Государство, нераздельно заключающее в себе понятие о Царе-Батюшке, есть реальный образ небесного, духовного царства, а потому всё, что относится к области политики, каких-либо реформ и гражданских узаконений, получает в глазах народа смысл и значение религиозные. Народная жизнь есть, можно сказать, жизнь в Боге и для Бога, о Нём бо живем и движемся и есмы (Деян.17:28).

Для скептика такое миросозерцание простого народа может показаться сочиненным, отвлеченным и не приложимым к естественным запросам жизни. Действительно, если бы оно было только делом рассудка или народного творчества, то едва-ли могло иметь к. н. практическое осуществление. Между тем, обнимая всё существо верующего человека, оно управляет его жизнью. Простые и понятные правила или заповеди Божии, несколько легких молитвословий, являясь единственно доступными пониманию даже ребенка истинами, составляют затем преобладающее настроение на всю его жизнь. Как просто и вместе с тем широко это миросозерцание, уже видно из того, что ему хорошо известно всё, что нужно знать и делать для увеличения и упрочения благосостояния своего и других. Он более, чем кто-нибудь убежден в необходимости трудиться, потому что труд есть определение Божие, – и безропотно несет свою кропотливую дорогую лепту в сокровищницу общего блага. Он не задумывается над тем, что такое счастье, так как уверен, что оно заключается в труде. Поэтому труд в глазах старинных людей имеет силу и значение подвига, воспитывающего и закаляющего нравственный характер человека на случай каких-либо серьезных жизненных испытаний. Но этот подвиг в представлении их становится выше, когда он сопровождается у них сознанием исполненного долга и спокойствием совести. Здесь подвиг физического труда переходит на почву идеальную, духовную. Отсюда в нравственном мировоззрении народа проистекают и высшие добродетели, как, напр., удаление от мира, или иноческое житие, борьба со своими страстями и похотями, несение креста – юродничества, молчальничества, странничества и т. д., каковыми славится наша православная, в особенности древняя, Русь.

Таков идеал православного русского народа вообще, как мы находим его в старинных народных традициях: вот благословенное наследие, оставленное нам от предков.

Имея в виду поставленный выше вопрос, мы, на пути выяснения его, неизбежно сталкиваемся с образованным элементом русского общества, известного под названием интеллигенции.

Что миросозерцание последней, в некоторой большей или меньшей её части, безусловно противоположно описанному, это ни для кого не новость. Точно также не имел бы живого интереса вопрос о влиянии интеллигенции на народ, если бы жизнь нашего отечества предоставлена была свободному, естественному её течению. Но так как, по слову Апостола, мы должны быть готовы дать отчет всякому, вопрошающему о нашем уповании (1Пет.3:15), и кроме того постоянно испытывать самих себя, в вере ли мы (2Кор.13:5), поэтому мы остановимся на том, что говорит нам христианское самосознание интеллигенции? Действительная жизнь последней свидетельствует нам, что той веры, о которой говорит Апостол, т. е. уверенности в невидимом, как бы в видимом, и в желаемом и ожидаемом, как бы в настоящем,²⁰⁶ не существует в ней; что «здравого учения… с верою и любовью во Христе Иисусе» (2Тим.1:13) она не держится, и веры во «святую, соборную и апостольскую Церковь» не исповедует. Вместо же христианской веры она создала так называемую личную веру в свободу и компетенцию разума в деле религии. Эта «новая вера» источником своим имеет естественнонаучное миросозерцание и естественную мораль. Таковы отсюда учения о прогрессе, коммунизме, альтруизме и всевозможные гуманные и социальные доктрины. Здесь не место подвергать критике естественно-научное миросозерцание, потому что это не составляет нашей задачи. Мы имеем в виду вопрос о том, как отразилось это миросозерцание интеллигенции на простом народе.

Евангельское предсказание, что среди христиан восстанут лжеучители и лжепророки, которые, являясь с целью совращения, с истинного пути даже «избранных» (Мф.24:24), приходят к нам в овечьей шкуре, а внутри суть волки хищные, – дает нам основание говорить о вредных последствиях пропаганды этими лжеучителями своего неверия словами Писания: «по плодам их узнаете их» (Мф.7:15).

Жизненная правда, что плоды неверия на почве естественно-научного миросозерцания скоро дали знать себя не только в среде образованной интеллигенции, но и в среде простого народа, живущего в селах и деревнях. Это, впрочем, и неудивительно, так как между поборниками научных знаний существуют в большом количестве люди, жаждущие широкого распространения своих идей, заявляющие свои права на переустройство жизни народной, на искоренение «религиозных» суеверий, хотя бы народ не имел ни малейшей подготовки к такому перерождению. Справедливость сказанного подтвердят благонамеренные члены самой деревни, родившиеся и состарившиеся в недрах православия. Последние теперь часто жалуются пастырям Церкви на увеличивающееся неверие, в особенности в молодом поколении, чему помогает тесное взаимоотношение между городом и деревней. Вольномыслие и нравственная распущенность начинают сильно портить людей, которые еще так недавно служили оплотом православия с беззаветной преданностью вере, Царю и Отечеству. По словам старых людей, народ совсем отбился от деревни, оставляя на произвол судьбы семью в детей, не думая об обеспечении родного дома на случай самых необходимых запросов жизни, чтобы сколько-нибудь приобрести себе образованности культурных городов. Побыв в городе, «хронические переселенцы» возвращаются в известное время года на родину с разбитыми чувствами, проклиная земледельческий труд и становясь в ряды демонстрантов, заявляющих во 1) своё нерасположение к Церкви, – этой высшей школе для людей всякого возраста; во 2) не имеющих уважения к патриотическим чувствам своих отцов и дедов, бывших когда то воинов последних битв, спасавших Россию своею кровью и в 3) не сохраняющих в священной целости семейные начала, составляющие основу всяких обществ и государств. Церковь, говорят они, есть выдумка, которою морочат невежественных людей духовные лица в собственном расчете на наживу; государство есть жестокое явление, непримиримое в своей основе с гуманнейшим «новым» учением о непротивлении злу и, как таковое, не стоит, чтобы его защищать, не щадя жизни; семья, – это старинная форма объединения людей на почве узких интересов, – непонятная в наше время, когда всюду слышатся речи о равноправности мужчин и женщин, о свободе чувств, труда и т. д. Если с таким перерождением возвращаются дети из простых и честных христианских семей, то неудивительно, сколько слез, сколько разочарования и разбитых надежд переживают благочестивые их родители, живущие в страхе Божием, в житейской мудрости, приобретенной глубокой верой и собственным опытом.

Если неверием в разумные и здравые начала жизни заражается отец семейства или старший в роде, то следствием того, как показывает жизнь, скоро является нравственное разложение целой семьи с полным расстройством семейного порядка, влекущим за собою нищету и преступления.

Таков общий колорит жизни простого народа, более или менее свидетельствующий, что коренное православное население сел и деревень, бывшее целые века украшением и гордостью нашего отечества, в настоящее время сильно поколеблено в своих жизненных основах. В частности это подтверждается раздробленностью жителей деревни по отношению к обществу и семье. Яркой иллюстрацией первой служат крестьянские сходы, которыми решаются все выдающиеся жизненные вопросы общественного характера. Что же мы видим на них? Несогласие, раздоры, выходки самого возмутительного свойства, оскорбляющие религиозное и нравственное чувство, умничание выскочек из молодых, и почти совершенное отчуждение от дела почтенных и уважаемых старцев; старики совершенно лишаются права голоса, особенно если они к тому же «из отсталых от своего века». За отсутствием нравственного критерия, решение на сходах существенных вопросов местной жизни остается во власти заведомых негодяев. О какой-либо упорядоченности сходов нечего и говорить, когда вместо её начинает приобретать силу принцип свободного отношения ко всему, что только может дискредитировать человеческий разум. Незаметно для самих крестьян, их «свободный» разум, этот царь в голове, в сущности находится в страшном рабстве у всевозможных страстей, какие только могут свить себе гнездо как в каждом человеке порознь, так и в целом обществе. В данном случае страсть к вину и безобразным приключениям играет преобладающую роль над всеми остальными; до чего она способна довести народ, может свидетельствовать следующий факт. В одном селе²⁰⁷ в летнее время производилась реставрация церковной живописи ремесленником живописцем. Раз этот живописец, в один из праздников, проходил мимо крестьянских засидок, т. е. такого места, где собираются для провождения времени крестьяне всего села, всякого возраста. Поравнявшись с этим сборищем, живописец вызвал по своему адресу, без всякой видимой причины, несколько колких замечаний, перешедших затем в целую бурю криков и протестов по поводу его профессии «богомаза», которые закончились тем, что один из крестьян несколько раз ударил его. «Оставь бить», послышался голос из толпы, «кто нам Илию то будет писать».²⁰⁸ – «Эва, что сказал», закричали остальные, «давай нам ведро вина, мы и без Илии обойдемся». – Вот факт, не единственный из жизни нашего простого народа. Он не мог даже вызвать надлежащей оппозиции со стороны кого-либо, – даже сельской полиции, потому что разнузданных и безрассудных изуверов почти в каждом селении большинство.

Что «на миру», то же и в семье. Как мало осталось семей мирных, добрых в христианском смысле этого слова – и благочестивых. С трудом можно найти теперь дом, в котором бы свято соблюдались христианские добродетели, строго исполнялся бы закон Божий, где бы дети были воспитываемы на началах страха Божия и повиновения взрослым. Обычным явлением считаются семейные разделы отца с детьми, удаление матери от роли хозяйки, не говорим уже о бедных и беспомощных стариках. Внесение «нового» порядка в семью признается не только делом нормальным, но даже признаком «образованности». Но тут еще половина беды. Настоящая гроза разразится во всей своей силе, когда на арену жизни семейной и общественной выступят современные дети, достойные сыны своих родителей. Видя, как уважение к власти, сосредоточенной в лице Церкви и Правительства, утрачивается постепенно родителями, дети с малых лет начинают чувствовать, что задача их жизни: ни от кого не зависеть, ничем никому не быть обязанным, – словом, знать только себя. Поэтому, даже теперь неудивительно встретить детей и извольничавшихся подростков, которые свой разум ставят больше родительского; а «неудавшиеся» мальчики в городах, по возвращении их в деревню, решаются бессмысленно критиковать высшие вопросы жизни, как то – религии и государства.

Вот где предвестники грядущих страданий нашего народа; и опасения на этот счет, при взгляде на нашу современную молодежь деревень и сел, едва-ли кто может назвать неосновательными. Известно всем, что ум, сердце, воля и характер имеют своё воспитание; подражательность при этом является главным воспитывающим фактором. Отсюда, как бы по закону отражения, весь склад умственной и нравственной жизни воспитателей передается детям. Что же доброго останется в наследие потомству, если родители живут без отчета за свои поступки; – если на ряду с грубым религиозным невежеством наших деревень и сел, существуют претензии на так называемый прогресс, поддерживаемые в своих целях различными деятелями земской управы, твердящими только одно: «давайте больше школ, устраивайте библиотеки и чайные заведения, утилизируйте народ, как экономическую и промысловую силу, двигайте к свету народ», а неверие, религиозный индифферентизм, как главная причина тьмы и невежества, игнорируются теми и другими. Что доброго может запечатлеться в душах детей, когда им практически не знакома ни одна добродетель, потому что история жизни их родителей не может отметить ни одного хорошего качества. Меры воздействия, например: внушение, обличение, даже наказание за преступления и пороки отцов, а иногда и матерей, не вызывая чистосердечного раскаяния и исправления последних, еще более свидетельствуют, как заглушена их совесть. Вместо открытой честности и справедливости, народ «от мала до велика» вырабатывает в себе и совершенствует искусство оправдываться разными софизмами, обелить черное, защитить то, что заслуживает безусловной укоризны, – словом, становится «мудрейшим паче сынов света в роде своём» (Лк.16:8). Вместо самоотвержения, бескорыстной службы на пользу Церкви и ближним, преобладают своекорыстие и алчность, доходящие до вымогательства, когда ленивые работники требуют более за труд, чем бы следовало, представляя разные вымышленные доводы. Вместо уступчивости, стыдливости и скромности всюду замечаются настойчивая требовательность, страшное бесстыдство, бессердечие и высокомерие.

Всё это несколько существовало, конечно, и раньше, но оно в то же время было явлением, заслуживавшим немедленного осуждения в собственной же сфере. Теперь такие пороки носят характер эпидемии. Сам народ, в лице лучших своих представителей, выясняя причины глубокого упадка нравственности, дает должную оценку вышеуказанному «прогрессу…» «Прогресс» – слово, и в деревне теперь заставляющее волноваться пытливые, но неокрепшие умы. Такие научные термины, как: борьба за право, борьба за существование, – за свободу и независимость, – человек – социальная единица и т. п. – не редкость встретить в деревнях и селах, особенно промышленных губерний России.

Для большей характеристики сказанного можно было бы привести целый ряд преступлений в простом народе, поразительных по своим неслыханным качествам: хладнокровию, рассудительности, бесстыдству даже малолетних преступников, или же «страдальцев за идею», но это целая область, которую ведает наша отечественная криминалистика. Самый факт преступлений уже не столь важен, как важны его причины и происхождение… Сделав общий очерк того, каковы результаты взаимоотношения простого народа и неверующего элемента интеллигенции, перейдем к заключению.

Было бы неправдой признать нравственную испорченность народа фактом, не поддающимся исправлению, и безнадежно предоставить народ собственной гибели; точно также нет основания закрывать глаза от действительности жизни и думать, что она таковою должна быть и что, следовательно, в ней нет ничего дурного. Отношение к вопросу о религиозности и нравственности в жизни как интеллигенции, так и простого народа, должно иметь характер воодушевленной и единодушной борьбы за имя Христово. Слова Апостола, что «весь мир во зле лежит» (Ин.5:19), правда, служат верным определением того, что печальное положение всякого общества является неизбежным следствием мирового зла, но они имеют вместе с тем условное значение. Призывая людей к Себе, Господь обещает верующим в Него благодатное, тесное общение с Ним (Ин.14:15, 21, 23) «и жизнь вечную» (Ин.3:36). Следовательно, в вере заключается сила обещания Божия и возможность исполнения его, так как верен «Обещавший» (Евр.10:23). Только для того, чтобы сделаться истинным наследником обещанных благ, необходимо иметь постоянную работу над самим собою, надо быть самоотверженным борцом за Христа и Его учение. «Царствие Божие нудится», говорит Он, «и только нуждницы восхищают е» (Мф.11:12). «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю, не мир пришел Я принести, но меч» (Мф.16:34). «Огонь пришел Я низвести на землю и как бы желал, чтобы он скорее возгорелся» (Лк.12:49). Вот основание для борьбы истинного христианина с внутренними и внешними врагами веры.

К этой борьбе должны побуждать нас и другие мотивы, между которыми первое место занимает сознание нашей ответственности пред Богом, как за самих себя, так и за грядущее поколение. Все мы – наследие пережитого, хорошее и дурное в нас суть отражения истекших лет; поэтому и следующие за нами потомки, в большей или меньшей степени, будут похожи на нас. Нечестие и неверие отцов и матерей, живущих «по стихиям века сего» (Кол.2:8), жестоко отразится на детях их. «Аз бо есмь Господь Бог твой, Бог ревнитель, отдаяй грехи отец на чада до третьего и четвертого рода ненавидящим Мене» (Исх.20:5), говорится в слове Божием. Вот где нравственное объяснение вопроса о наследственности, вопреки уверению биологов в исключительно только физических и интеллектуальных свойствах человека.

Руководящим началом на жизненном пути для всякого христианина должны быть Евангельские идеалы, как они переданы нам боговдохновенными писателями (Мф.5:48, 22:36–40). Здесь нет нужды в каком-либо перетолковании: то уже будет человеческое изобретение, само нуждающееся в проверке и обоснованности. Между тем в Евангелии сказано просто и понятно, что исполнение заповедей Спасителя должно быть прежде всего. «Что Мя зовете: Господи, Господи, и не творите, яже глаголю» (Лк.6:46). И у Апостола сказано, что «Царство Божие не в словеси, а в силе» (1Кор.4:20). Враждующая часть естествоведов, которым следовало бы, благодаря науке, еще более убеждаться в премудрости Творца и Вседержителя (Рим.1:20), тщетно силится стереть с лица земли веру, этот «первобытный предрассудок», и Церковь, хранительницу её. «Но защита веры несокрушима, если бы для того, чтобы поколебать её, восстали все силы ада» (Мф.16:18).

Что касается вопроса об объединении интеллигенции с народом, то мы приходим к уверенности, что вне христианского здравомыслия, когда, по Апостолу, человек может сказать: «я имею ум Христов» (1Кор.2:16), не может быть и речи об единении. Таким образом самый характер вопроса, его важность показывают, что осуществление его не в силах людей. Однако, что невозможно для человека, возможно для Бога (Мф.19:26). Необходимо только иметь сильную Евангельскую веру, воплощать её в жизни, и, как первые столпы Церкви: апостолы, мученики, исповедники, исповедовать, что «истинная победа», которой не может противостоять целый мир, «вера наша» (1Ин.5:4).

Свящ. Василий Бажанов

«Внемли себе и учению».

(1Тим.4:16)

«Церковь Бога Жива столп и утверждение истины».

(1Тим.3:15)

Недавно в Москве вышло уже 2-м изданием сочинение священника Г. Петрова: «Зерна добра». За последнее время и в духовной, и светской литературе плодятся и множатся самые разнообразные, иногда ad contrarium различные суждения о проповеднической деятельности о. Петрова, вследствие чего современное общество колеблется семо и овамо в своих мыслях о «петербургском проповеднике», а потому необходимо в суждениях об о. Петрове стать на почву более или менее твердую, устойчивую, во всяком случае менее шаткую и эластичную, чем все эти поверхностные «мнения», «суждения» или «впечатления» от бесед о. Петрова, суждения не всегда продуманные и беспристрастные… Такой почвой для спокойных, зрелых и беспристрастных суждений об о. Петрове может служить обстоятельный, беспристрастный критический разбор его литературных произведений, а также печатанных проповедей. Впечатление от устной проповеди не так доступно всеобщей и строгой проверке, как от проповеди напечатанной. Поэтому займемся в настоящие минуты разбором одного из печатных произведений о. Петрова, его книги: «Зерна добра».

Необходимо прежде всего условиться о критерии, о масштабе или первоисточной основе для критических суждений о литературных произведениях священника Петрова. Но не ясно ли наперед для всякого лица, где именно заключается такой авторитетный критерий, признать который согласились бы все сколько-либо непредубежденные читатели сочинений «столичного проповедника»? Этот критерий заключается в нашем православии, в том православном духе и характере, каким проникнуты проповеди и все вообще богословские произведения наших знаменитых старинных и современных церковных писателей, в тех требованиях, какие предъявляет православная Церковь к православному проповедничеству. Так должно быть и иначе не может быть. Высказывать суждения о наших проповедниках и церковных писателях мы должны только с православной точки зрения. Всякий другой принцип был бы изменою пред нашим православием и пред нашею Церковью! Пусть одни либеральные «почитатели» о. Петрова, симпатизирующие протестантству, выскажут о Петрове одно, а другие склонные к богословскому рационализму – другое, третьи – восхищающиеся неумеренною «приспособляемостью» американских проповедников, едва не устрояющих… буфеты в своих кирках, – третье суждение, – мы, если только для нас православие не пустой звук, если тысячелетние труды и подвиги наших православных святителей богословов и проповедников еще дороги нам, должны твердо держаться православной точки зрения в наших суждениях об о. Петрове, чтобы не запутаться в хаосе вышеуказанных и других подобных кривотолков о пререкаемом «проповеднике»…

Теперь обратимся к вышеупомянутым «Зернам добра». Данная книжка представляет собою сборник небольших, иногда вовсе не связанных между собою, бесед о. Петрова на самые разнообразные темы. Тут мы найдем статью или беседу, (как хотите), о внимательном отношении к голосу своей совести,²⁰⁹ о том, что дети не должны обижать птичек,²¹⁰ о скудости нравственного содержания в жизни современных людей;²¹¹ тут же помещена (пересказом с французского) повесть из древнеегипетской жизни, как царь Менефта собирался было вести бесполезную кровопролитную войну и как некий Гикос отговорил повелителя от сего шага;²¹² встречаются почти рядом беседы о борьбе с песками,²¹³ об охранении и разведении лесов,²¹⁴ а несколько спустя идут две или три беседы уже о достойном приуготовлении к подвигам св. четыредесятницы,²¹⁵ где внушается борьба с соблазнами масленичного разгула.

Борьба с «песками» и борьба… с соблазном масленицы, бережное отношение к лесам и… внимательное отношение к голосу своей совести!… Не правда ли, какая своеобразная «последовательность» бесед, какой «калейдоскопический» подбор тем?! Ужели нельзя было относительно лесов и песков написать особую, хотя бы и маленькую, брошюрку? Зачем всё валить в одну кучу и что, собственно, хочет показать этим и чего достигнуть «священник» Петров?! Поступать так значило бы унижать и предмет проповеди, и своё проповедническое достоинство.

Надобно говорить о чем-нибудь одном, или о лесах и птицах, или о борьбе со своими греховными наклонностями. Нельзя служить двум господам… Иначе читатель, вследствие «различия тем», обратит своё внимание на что-либо одно, позабыв другое, задумается о лесах и пропустит мимо ушей увещания о пользе говения или наоборот.

Значит, уже с чисто формальной проповеднической точки зрения вышеуказанное смешение тем в «Зернах добра» не может быть одобрено: раз нет единства темы, – внимание слушателей естественно рассеивается, перебегает с одного предмета на другой, не останавливаясь серьезно ни на каком предмете в отдельности.

Если теперь относительно вышеозначенного «смешения тем» судить с православной точки зрения, то оно еще больше заслуживает порицания. Православная Церковь всегда требовала, чтобы проповедники в своих беседах рассуждали о священных и вообще религиозных предметах с надлежащим благоговением, отнюдь не включая в свою проповедь каких-либо земных, житейских узкопрактических понятий и соображений. Вот как прекрасно поясняет эту мысль приснопамятный учитель наших проповедников о. протоиерей Фаворов. «В Слове Божием всё свято, потому что всё устремлено от земного, греховного и чувственного к духовному, небесному и божественному и всё туда устремить желает. Не то значат слова сии, будто бы проповедник должен говорить об одних духовных предметах, не касаясь предметов нашей земной жизни. Боговдохновенные писатели и св. отцы Церкви в творениях своих нисходят до самых обычных мелочей жизни, но чрез это не только не удаляют нашей мысли от Бога, а напротив, всегда поддерживают её на высоте христианского богомыслия. Таково же должно быть и слово проповедническое».

Между тем, рассматриваемая книга о. Петрова уже самым разнообразием своих бесед, точнее «смешением тем», много вредит целостности назидательного впечатления от её страниц. В самом деле берем тип обычного, заурядного читателя нашей назидательной и, вообще, духовной литературы, простолюдина, купца, наконец, полуинтеллигента, людей не всегда имеющих «чувствия обучена». Скажите, много ли добра получат они от этой книги?!… Читают беседу о пользе говения в Вел. пост, о пользе воздержания на масленицу и тут же читают беседу о пользе… разведения лесов, о борьбе… думается… со страстями, нет не угадали с песками!… Невольно получается впечатление, что и борьбу с страстями автор ценит не выше борьбы с песками, если о том и другом говорит почти на одних страницах… Ведь и Господь наш И. Христос мог бы поучать, напр., своих апостолов о наилучших способах рыбной ловли, мог бы сказать о способах наилучшей культуры лилий и других цветов, но мы нигде в Евангелии не отыщем в речах Христа ни единого слова, сказанного с узко-практическою, житейскою целью, – лилии и рыбная ловля в Его речах были лишь символом для уяснения высших духовных предметов или богооткровенных истин.

Далее, отличительная черта едва-ли не всех устных бесед и печатных произведений о. Петрова заключается в приточном или аналогическом способе изложения истин. Священник Петров обычно берет какое-либо самое обыденное мелочное явление из нашей будничной жизни и при помощи его, как бы пользуясь притчею, выясняет ту или иную истину.

Прежде, чем говорить о том, насколько удобоприложим в проповедничестве приточный способ изложения истин, сделаем маленькое замечание касательно самого содержания тех сравнений и аналогий, которыми так пестрят страницы произведений священника Петрова. Нельзя не сознаться, что аналогии о. Петрова не всегда соответствуют своим достоинством высоте изъясняемых при помощи их истин. О. Петров позволяет себе такие аналогии и отступления в область житейской прозы, какие прямо оскорбляют благочестивое чувство и не уместны при рассуждении о священных предметах.

Вот примеры. В беседе о нравственном прогрессе, рассказывая о пирушке, бывшей при освящении одного завода военных изделий, о. Петров подробно знакомит читателей с тостом, произнесенным одним полковником²¹⁶… Зачем, спрашивается, распространяться про завтраки, поднимания бокалов, тосты и проч. в статье, трактующей о живоносной силе евангельского учения? Или вот фраза о. Петрова: «И. Христос Своим словом, как сказочною живою водою, пытался оживить омертвелую душу евреев».²¹⁷

В статье: «Совесть заговорила» о. Петров говорит про «выгребные ямы», которые в городах стараются укупорить плотнее, укрыть, ибо от них идет зараза, убивающая воздух. «Точно также и мы, говорит о. Петров, до такой степени полны всякими сквернами, что ходим среди людей, как живые отбросные ямы (sic). Надо и нам лучше чистить себя, обеззараживать» (143 стр.). В статье: «Масленица» рассказывается о том, как баба «тетка Ефимья» ворчала и плюнула на землю, узнав, что такая-то свадьба справляется без попойки и как по этому же поводу «мужики почесали в затылках» (стр. 124). Изъясняя необходимость самоотверженной любви к ближнему, о. Петров подробно рассказывает о том, как покойный В.С. Соловьев дал извозчику за проезд 1 рубль вместо 75 копеек, запрошенных извозчиком.²¹⁸ Ужели в Евангелии и Четь-минеях не нашлось лучшего рассказа, чем сообщение о. Петрова о ворчании «тетки Ефимьи» или о торге Соловьева с извозчиком! Ясное дело, при уяснении священных истин путем аналогий из обыденной жизни надобно тщательно наблюдать, чтобы эти аналогии не были слишком тривиальны, чрез что унижается и оскорбляется изъясняемая истина.

Теперь, будем обсуждать приточный, аналогический метод о. Петрова уже с чисто принципиальной стороны. Насколько уместен и приложим данный метод в проповедничестве и вообще при изъяснении истин веры? Притча, аналогия, сравнение, уподобление, аллегория и т. п. с одной стороны помогают уяснению истины, с другой несколько и затемняют её, скрывают под своей оболочкой. Правда, Господь Иисус Христос любил поучать еврейский народ притчами, но Он же говорил ученикам, что приточная форма Его проповедей имеет своею причиною духовное огрубение Его слушателей и, так как притча не только раскрывает, но и скрывает истину, то такая приточная прикровенность речей обетованного Мессии богоизбранному народу есть в некоторой степени не только целительное врачевство для евреев, но и наказание им за их нравственные пороки. (Мф.13:10–15). Поэтому ученикам наедине И. Христос объяснял внутренний смысл Своих притчей (Мк.4:33–34), заботясь, очевидно, о том, чтобы внешняя приточная оболочка не заслоняла пред их духовным взором своею конкретностью небесные возвышенные истины евангельского учения. А прощальная беседа, сказанная Спасителем своим апостолам, когда они значительно возросли и усовершились в познании тайн Царствия Божия?… В ней мы почти не замечаем и тончайших приточных облачных покровов, (это высказали Христу и сами апостолы (Ин.16:29)), вся эта беседа является светозарным сиянием истины Христовой, подобно сиянию солнца в безоблачный летний полдень…

Значит, в Евангелии мы имеем достаточно оснований как для употребления приточного метода, так и для ограничения его.

Вот почему в посланиях апостольских приточный способ встречается еще реже, чем в Евангелии. Это и понятно. Христос, насаждая первые семена христианства, имел пред Собою в качестве слушателей или невежественных галилейских поселян или испорченных узким законническим буквализмом книжников и фарисеев. Ни первые, ни вторые (часто стремившиеся вместо познания истины «уловить нечто от уст» Христа), были неспособны к восприятию истины без всяких покровов, подобно тому, как люди, больные глазами, не могут смотреть на солнце без дымчатых очков.

Иоанн Предтеча и Христос подготовили почву для апостольской проповеди и вот апостолы уже гораздо реже пользуются притчей, чем И. Христос, следуя, без сомнения, внушению Самого Божественного Учителя об условном значении приточной формы в деле проповеди.

От времен древних перейдем к позднейшим. Наши отечественные выдающиеся проповедники – Иннокентий и Дмитрий Херсонские, м. Филарет Московский и Амвросий Харьковский довольно редко позволяют себе в проповедях аналогии и сравнения, усердно заботясь о сжатости последних.

Почему же о. Петров так обильно и sit venia verbo неумеренно наполняет свои статьи и беседы аналогиями?!… На этот вопрос «почитатели» о. Петрова дают двоякий ответ. Одни из них говорят: «в наше время люди, под влиянием нравственной испорченности, готовы симпатизировать не столько христианству, сколько язычеству, народ наш огрубел не меньше галилейских поселян, интеллигенция развратилась не меньше книжников и фарисеев, (только на изнанку), – вот и надобно её поучать притчами»… Что сказать на это? – Конечно, мы не будем отрицать современную нравственную испорченность, но, позвольте, ужели современные люди, пусть нравственно испорченные, понимают Христа и Его учение так же мало, как современные Христу галилеяне и иерусалимские книжники?.. Ужели они так-таки ровно ничего не знают из евангельского учения и надо начинать с азов? Если евангельские идеалы еще далеко не усвоены современными людьми нравственно, то, во всяком случае, эти идеалы сильно или слабо, так или иначе, сознательно или смутно, но, несомненно, проникли, по крайней мере в миросозерцание современного общества. Пусть защитники о. Петрова назовут это рассуждение натяжкой или идеализацией, во всяком случае никто не согласится с ними поставить современное общество на одну доску с галилеянами или фарисеями в рассуждении способности к усвоению евангельских истин; несомненно, наше общество, интеллигенция или простолюдины, гораздо более, чем слушатели Христа, подготовлены к усвоению евангельских истин. И. Христос, как Господь Сил, совершил одному Ему подсильное дело насаждения христианства. После Христа дело проповеди значительно облегчилось, а в наше время тем более. Посему теперь даже удобнее и м. б. было бы лучше предлагать людям евангельские истины по возможности без покровов и притч. Ведь наши знаменитые Дмитрии, Иннокентии, Амвросии ничего не теряли от такого метода проповедничества… Во всяком случае на основании Евангелия можно не столько защищать, сколько порицать усиленное употребление о. Петровым аналогии в его проповедях.

Защитники о. Петрова говорят еще и следующее: «многочисленные образы и сравнения о. Петров употребляет для того, чтобы заинтересовать, привлечь внимание своих слушателей». Но вот в чём вопрос: хороша ли и одобрительна ли с нравственной точки зрения такая услуга христианскому проповедничеству или пастырству? Для какой цели у нас существует театр и беллетристика? Для обличения нравственных недостатков нашего общества и для возбуждения в нём идеальных стремлений. Так, по крайней мере, должно быть. Для чего же в театре и беллетристике истина почти не высказывается прямо, а всегда облекается в форму? Для того, чтобы заинтересовать, привлечь внимание общества. Чем же больше люди интересуются в театре и беллетристике, формой или идеей? Увы, в большинстве случаев формой, форма в нашей изящной литературе и сценическом искусстве вообще как-то тяготеет, преобладает над идеей, над внутренним содержанием… Да и пишутся такие романы и пьесы в целях не всегда и, м. б., менее всего назидательных. Отсюда нелегко решить вопрос, полезна или вредна беллетристика, назидательно или греховно чтение беллетристических произведений? М. Филарет стоял за последнее решение вопроса, именуя романы «повестями страстей» и говоря о чтении их так: «не касайся огня – обожжешься, не касайся смолы – очернишься». В этих словах м. Филарета надобно видеть не ригоризм или аскетическую односторонность мысли, а просто глубокое прозрение в недра той почвы, на которой произрастают наша беллетристика и театр. Беллетристика и сценическое искусство суть плоды обычной, будничной, не озаренной благодатию, человеческой жизни. А такая жизнь есть смесь добра и зла. Этот мутный, нравственно не безупречный отпечаток нашей естественной, не проникнутой всецело благодатию жизни, часто отражается как в театре, так и беллетристике преобладанием формы над идеей, средства над целью. Артисты и романисты возбуждают внимание зрителей и читателей не ради каких-либо назидательных целей, а часто ради самого внимания, разжигают страсти, ищут популярности в публике и т. д. Вот печальные плоды преобладания идеи над формой. Теперь, если, по уверению «почитателей», обильное употребление о. Петровым аналогий и сравнений имеет целью заинтересовать и привлечь внимание слушателей, то к чему такой окольный, далекий путь, это «прехождение моря и суши?» Разве само по себе, без аналогий и образов, христианское учение не может заинтересовать людей? Неужели у о. Петрова не достанет таланта сделать интересным изъяснение евангельского идеала без посторонней помощи всяких аналогий и образов? – Из всего нами сказанного ясно, что мы, если угодно, в принципе вовсе не против аналогий и уподоблений в беседах и проповедях. Но если эти аналогии бывают тривиальны или уже слишком обильно наполняют речь проповедника в ущерб свету изъясняемой истины, так что заинтересованный слушатель не понимает ясно, чем, собственно, он заинтересовался, – аналогией или идеей, то, извините, получается что-то похожее скорее на беллетристику, газетный фельетон, а не на проповедь… Во всяком случае, мало радости, если проповедь близка к беллетристике…

Теперь перейдем к внутреннему содержанию «Зерен добра». Книжка, как сказано выше, представляет ряд статей, почти ничем между собою не связанных. Поэтому и мы, не касаясь всех статей, будем рассматривать те статьи, которые особенно способны породить какие-либо недоумения. Возьмем первую статью, озаглавленную: «Рост добра». В общем она немножко туманна. Понять мысль статьи сразу нелегко, но, судя по заглавию и содержанию, можно думать, что автор хочет доказать реальность нравственного прогресса в человечестве. В статье много чего-то недосказанного, о чём приходится делать догадки. О. Петров говорит о первенствующей христианской Церкви следующее: «Переносясь мыслью к первым дням и первым векам христианства, мы видим там светлые образы апостолов, сонм мучеников, ряды подвижников и великих отцов и учителей Церкви, и мы глубоко скорбим об отсутствии их среди нас, забывая, что и апостолы, и их великие преемники были лишь отдельные, ярко озаренные светом Христовым, вершины среди удручающего нравственного мрака, который давил человечество».²¹⁹ Очевидно, в этих словах о. Петров хочет выяснить ту мысль, что нравственное состояние первенствующей Церкви было в сущности не высоко – и в ней царил… удручающий нравственный мрак, на темном фоне которого сияли благодатным светом лишь отдельные личности, – св. апостолы, мученики и проч. Так именно понимать мысль Петрова дает нам право контекст речи, ибо выше и ниже данной цитаты говорится об исторической перспективе и её обманчивости. Значит, по о. Петрову, мы обманываемся, восхищаясь высотою нравственной жизни первенствующих христиан, перспектива де скрывает от нас темный фон, усиливая впечатление от отдельных святых личностей. Но вот достоверный историк той эпохи, св. дееписатель Лука. Ужели и он ошибается, свидетельствуя, что «у множества верующих было одно сердце и одна душа» (Деян.4:32)? Значит, мысль о. Петрова не обоснована на серьезном и прочном аргументе.

Однако будем следить дальше за течением мыслей «петербургского проповедника». Высказав вышеприведенное своё суждение о первенствующих христианах, о. Петров хочет доказать фактически реальность нравственного прогресса в человечестве, ссылаясь на отмену гладиаторских состязаний, отмену рабства, смягчение войны, изобретение микроскопа, возникновение бактериологии и проч.²²⁰ Итак, выходит, что мы в нравственном отношении не только не отстали, а даже как будто далеко ушли вперед от первенствующей Церкви, а если и кажется нам иное, то виновата во всём «историческая» перспектива.

По поводу этого скажем следующее. Историческая перспектива сама по себе есть весьма условный и эластичный масштаб в оценке внутреннего значения тех или иных исторических событий, особенно, когда она противоречит достоверным историческим свидетельствам современников этих событий. А между тем о. Петров, измеряя нравственность первенствующей Церкви своим субъективным масштабом, ссылкой на историческую перспективу, позволяет себе пройти молчанием свидетельство св. Луки в Деян.4:32. Едва ли это похвально…

Теперь пред нами еще более серьезный и важный вопрос, зачем именно о. Петрову понадобилось с такими усилиями и потугами доказывать реальность нравственного прогресса, убеждать читателей в том, что мы будто бы уже весьма далеко ушли вперед от первенствующей Церкви? Какая цель у о. Петрова? Может быть, он этим путем хочет ободрить своих читателей, поднять их нравственную энергию, пробудить от «духовной спячки и проч.». Но ему ведомо, да и всем пастырям правосл. Церкви, что нравственное пробуждение грешника начинается как раз с обратного, с познания своей греховности, своего разлада с идеалом… Вспомните блудного сына, ап. Петра, Марию Египетскую и других. Гениальнейшие психологи и целители душ человеческих, св. подвижники, пастыри Церкви, (св. И. Златоуст и др.), в своих пастырских посланиях, письмах и проповедях старались воздействовать на совесть грешника указанием её нравственных язв, а также и целебоносных средств к устранению этих язв. Вот наилучший путь проповедничества! Едва ли полезно проповедовать, хотя-бы и теперь, что у нас в нравственном отношении всё обстоит благополучно. Еще в ветхом завете, предостерегая евреев от увлечения льстивыми речами ложных пророков, Господь говорил: Людие мои! блажащие вы льстят вы (Ис.3:12). Или вспомним слова св. ап. Павла: «Когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба» (1Фес.5:3)…

Реальность нравственного прогресса в человечестве с внешней фактической стороны можно с одинаковым правом как доказывать, так и оспаривать. Ведь внешняя мерка очень условна. О. Петрову ведомо, что Царствие Божие должно заключаться внутри нас, в обновлении наших сердец. Мы отменили рабство, мы теперь уже не допускаем гладиаторских ристалищ и проч., но, может быть, этот внешний прогресс есть только листвие смоковное нашего глубокого внутреннего разврата!… Блажащие вы льстят вы! Спаситель сказал апостолам: «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти». (Деян.1:7). Под «знанием времен» здесь разумеется не только цифровое, хронологическое измерение событий, но их нравственная оценка, прозрение в глубину их внутреннего содержания, каковое прозрение во всей полноте принадлежит лишь Отцу Небесному…

Правда, нравственный прогресс, (конечно не наружный только, но и духовный), существует в Церкви Христовой. Вспомним неоднократно встречаемые у ап. Павла слова о Церкви «возрастающей» в Господе. Но почему в статье о. Петрова: «Рост добра» нет даже и самого слова Церковь? Почему он не выяснил читателю, что даже факты внешнего прогресса, отмена гладиаторских боев, рабства и проч., обязаны своим возникновением благодатному влиянию Церкви же и только ей одной?! Церковь, её пастыри и учителя, благодать таинств, вот могучие факторы нравственного прогресса. О. Петров, однако, не счел нужным проронить даже единого слова об этих факторах. Он предпочел просто на просто, как в панораме, развертывать читателю искусно подобранные им факты внешнего прогресса, умалчивая о сверхъестественных, благодатных влияниях церковных, лежащих в основе этих фактов… Выходит, как будто в этом нравственном прогрессе Церковь ни при чем, как будто этот прогресс точно по какой-то непреодолимой инерции совершается сам собой… Но, позвольте, ведь и германские пантеисты говорят о нравственном прогрессе почти в таком же смысле… Надобно, чтобы слово о. Петрова по возможности отличалось от тезисов германских философов.

Статья заканчивается такими словами: «Царство Божие близ нас. Пути к нему проложены. Дорога ведома. Пойдем к нему и, если можем, поведем других». Вот и всё! Почему о. Петров не счел нужным разъяснить здесь²²¹ (хотя-бы в последних строках) читателю, что эти «пути», эта «дорога» к Царствию небесному заключаются в Церкви Христовой. Почему он не выразился прямо?! К чему загадочность и скрытность в таких важных вещах? Вспомним слова Христа: «что говорю вам на ухо, говорите на кровлях». Почему о. Петров не возглашает открыто учение Христа о Церкви?…

Следующая беседа: «Евангелие в истории» своими идеями и методом почти тожественна с предшествующей. Касательно подъема нравственной энергии людей, ослабевающих в своих духовных подвигах, о. Петров говорит следующее: «Нет добрых вожаков, редко слышится одушевленное слово: «Вперед! Вперед! Надо подбодрить».²²² Увы! и тут о. Петров не уясняет, кто это «вожаки» и как именно надо подбодрить! Не речами же о прогрессе! Блажащие вы льстят вы!

Впрочем, в статье о «Бесплодной смоковнице» о. Петров уже не ублажает, а обличает. Кого же?… православную Русь. Христианство на Руси существует около тысячи лет. «Далеко ли мы русские, православные христиане, говорит Петров, подвинули вперед дело Божие? Многим ли иностранным и иноверным людям показали силу Христовой любви, красоту и радость Божией жизни (?). Туда ли мы идем? То ли, что надо делаем? Живительную силу ума и сердца – в плоды или только в листья гоним».²²³ Не слишком ли оптимистично на первых страницах книги восхвалял о. Петров нравственный прогресс человечества и не слишком ли пессимистично смотрит на нашу Русь Православную? Неужели мы ничего в нравственном отношении не сделали? А распространение православия на Востоке Азии, а культура Сибири, а церк.-приходские школы, работы по соединению с православием старокатоликов и проч.? Мы, правда, сказали выше, что для пробуждения покаянных чувств полезно обличать человека, указывать ему нравственные недуги, но, надобно «не только надрезать рану, но и приложить врачевство» (Златоуст), показать, что именно должно делать. Вот этого-то врачевства мы и не найдем в разбираемой статье. Наше врачевство – в верности нашему православию. Однако этого-то о. Петров и не говорит. Его заключительные, загадочные слова: «Туда ли мы идем? Живительную силу ума и сердца – в плоды или только в листья гоним?» способны ввергнуть еще в большее отчаяние… Что он хочет этим сказать? Ведь не считает же он в этих словах православие заблуждением… Иначе под статьей «Бесплодная смоковница» с удовольствием подпишутся протестанты, штундисты и разные секты. Увещевая к покаянию, о. Петров едва-ли удовлетворительно определяет покаяние такими словами: ««Покаяться» значит то же, что «охаять себя», осудить, произвести над собою строгий суд и признать свою жизнь дурною».²²⁴ Это определение слишком обще, чтобы не сказать бессодержательно. В дальнейших словах, правда, говорится о том, что в покаянии надо переменить мысли, чувства и дела²²⁵ (такое же определение покаяния и у штундистов), но и здесь ни слова о Церкви, о исповеди пред духовником, о разрешающей благодати таинства, о посещении Богослужения и проч., как будто всё это лишнее и в покаянии ненужное… Да, позвольте, можно даже из произведений Толстого составить своего рода мозаику о покаянии, набрать фраз относительно необходимости «одуматься», переменить жизнь и т. под… Что же из этого? Ведь должен чем-либо о. Петров отличаться от Толстого в своих рассуждениях о покаянии, иначе неосведомленное лицо может прийти в заблуждение и подумать… да мало ли что могут здесь подумать?!…

Правда, в книжке попадается статья: «О говении», где упоминается и о православной Церкви, но, во-первых, эта статейка с упоминанием о Церкви в книжке о. Петрова является почти единственной.²²⁶ Во-вторых, и её содержание может вызвать некоторое «недоумение». О. Петров развивает здесь такие мысли. Наша душа загрязнена грехами. Надо одуматься, очистить её от греховных примесей. Св. Церковь приходит нам на помощь и назначает неделю для говения. Поэтому хоть в эту неделю освежим свой дух от суеты житейской и проч. Почему же о. Петров ничего не сказал о прочих днях св. Четыредесятницы? Неужели наши обязанности к вел. посту ограничиваются лишь неделей говения, так что в прочие дни вел. поста воздержание и молитва совсем не обязательны? Вспомним заамвонную молитву на Преждеосв. литургии: «Подаждь и нам Блаже подвигом добрым подвизатися, течение поста (а не одной лишь седмицы говения), совершити». Во всяком случае, в статье о «Говении» естественно было бы встретить наставления касательно отношения ко всей св. Четыредесятнице, а не такую «приспособляемость» к человеческой слабости и уж не пастырю бы Церкви так ослаблять значение Вел. поста.

Впрочем, не будем утомлять читателя разбором всех статей, помещенных в «Зернах добра». В этом и нет особой надобности. Мы старались останавливаться лишь на тех, которые наиболее способны вызвать «недоумение» среди читателей. В субъективизме и произвольности наших суждений о сих статьях о. Петрова упрекнуть нас никто не может, ибо мы наперед условились говорить в нашей статье об о. Петрове не с какой-либо субъективной, но с объективной православной точки зрения. Что касается прочих статей, то они больше художественны, чем назидательны, преизобильно наполнены всякими сравнениями, аналогиями и т. п. В обилии аналогий их достоинство, а вместе и недостаток (см. наши предшествующие суждения о приточном методе в проповедях). В статьях много туманного, недосказанного, недоговоренного, точно автор опасается высказаться откровенно… Может быть, эта «скрытность» и «загадочность» извинительна для светских, либеральных писателей, но она прямо не простительна в православном пастыре-проповеднике. «Отвергнувши постыдные дела, не прибегая к хитрости и не искажая слова Божия, а открывая истину, представляем себя совести всякого человека пред Богом» (2Кор.4:2). Вот облик христианского проповедника.

Крупный недостаток статей тот, что наставления каждой статьи (за исключением одной или двух), лишены вовсе церковного характера, нет ни слова о Церкви, о св. отцах и учителях Церкви, о христианском подвижничестве и т. п. Вследствие этого мысли статей сами по себе сухи и безжизненны, не облечены в плоть и кровь церковную. Обильные аналогии здесь лишь смоковное листвие, прикрывающее скудость мысли. Ведь вот протестантам казалось, что католики своим учением об иерархии, церковных таинствах, святых и проч., воздвигают преграду между Богом и людьми, так сказать, заслоняют Бога от людей. Протестанты отреклись от иерархии, таинств и святых, но результат получился противоположный ожидаемому: религиозное чувство, не получая пищи в церковной обрядности, иссякло, живая связь между Богом и людьми стала слабо ощущаться, отсюда – философские заблуждения – деизм и пантеизм, своим возникновением обязанные протестантизму. Поистине, лишь церковность дает жизненность христианскому учению. Из-за ложной «приспособляемости» о. Петров лишил свои наставления церковного духа, забывая, что церковность-то и есть наилучшая, веками выработанная, благодатию растворенная, божественная приспособляемость к людям. Только в Церкви Божественное и человеческое находятся в тесной взаимной гармонии. О. Петров наименовал свои статьи «Зернами добра», но недостаточно для посева иметь лишь зерно и почву, а необходимы еще и посторонние стихии, влага и др. Такою живоносной влагою для благоплодности зерен христианства является единственно благодатное содействие Церкви, иначе зерно засохнет, не имея влаги (Лк.8:6), иначе все увещания проповедника будут напоминать сухие разглагольствия протестантских пасторов в их кирках…

В самом деле, сравните для примера беседы в «Зернах добра» о «масленице» и «говении» с 1-м и 2-м «Великопостными сборниками», а равно и с «Пасхальным сборником», изданными Обществом Распространения Рел.-Нравственного Просвещения в духе Правосл. Церкви. Как малосодержательны тогда покажутся беседы о. Петрова и как содержательны «Сборники» Общ. Распр. Рел.-Нр. Просв. В этих сборниках мы найдем прекрасные стихотворения, извлечения из проповедей Р. Путятина, из Ефрема Сирина, св. Тихона Задонского и др. Цена сборника лишь 10 коп. По истине правосл. Церковь есть неисчерпаемое море богословия, высокой духовной поэзии и прекрасных поучений. Что же перед этим беседы о. Петрова.

Недостаточно пробудить возвышенные порывы, благородные стремления в умах и сердцах, а надобно эти высокие христианские стремления соединять с церковностью, с указанием на жизнь древнецерковных светильников и подвижников, соединять с могучею благодатною силою от таинств церковных. Иначе слова проповедника исчезнут без следа, как угасающая в воздухе искра!…

Иеромонах Александр

Переходим к разбору второго положения трактата о состоянии мертвых. Оно выражено так:

Они (мертвые) в гробах. Ничего нет яснее в св. Писании, как это. Пропустим здесь разные тексты Библии, доказывающие это. Читатель хорошо сделает, если примет во внимание, что не о теле сказано, что оно во гробе, но о человеке, о самом действительном лице. И также не сказано, что лишь одна часть человека или хижина, в которой жил человек, приходит туда, но сам собственный человек. Затем исследуем основательно следующие места: (приводятся тексты): Быт.3:19; Быт.15:15; Еккл.9:10; Дан.12:2; Ин.5:28–29; Деян.8:2 (некоторые с пояснениями в смысле высказанного выше положения, что в гроб идет не тело только, но весь человек).

В этом положении, как очевидно, повторяется только в иной форме то же материалистическое учение о смерти души, что и в первом. Мертвые в гробах не телом только, но и душою, судьба души такова же, как и тела: душа погребена, она в прахе земном. Мысль выражена откровенно грубо, но вместе до изумительности невежественно с точки зрения свящ. Писания. Прежде всего о приведенных текстах. «Ибо прах ты и во прах ты возвратишься» (Быт.3:19). Чтобы вывести из этого изречения Господа заключение, которое делает составитель «трактата», именно, что в прах возвратится не только тело Адама, но и душа его, надо наперед допустить, что и сотворен был первый человек весь из праха только. Но нужно ли говорить, как нелепо такое допущение, когда мы знаем из слова Божия, что тело, и именно только тело человека, сотворено из праха, – что из праха сотворенный человек стал душою живою только после того, как Господь «вдунул в лицо его дыхание жизни» (Быт.2:7), – новое начало в человеческом существе, на которое, потому что оно сотворено не из праха, и не может распространяться то, что сказано было Богом только о прахе, т. е. о сотворенном из праха теле человека. – Далее: «всё, что может рука твоя делать, по силам делай: потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» Еккл.9:10. Трудно понять, каким образом этот текст можно приводить в доказательство того, что в могилу идет весь «к работе, размышлению, знанию и мудрости способный человек». Смысл текста не вызывает сомнений. Премудрый убеждает человека трудиться по мере сил, пока он живет на земле. По тесной связи ст. 10-го с предшествующим (9) речь тут идет о трудах, направленных к услаждению суетной земной жизни (под солнцем). Пока человек живет на земле, говорит Екклесиаст, пусть он трудится на благо себе, сколько может, и пусть помнит, что со смертью, когда ляжет в могилу, он лишен будет всякой возможности делать то, что делал на земле, лишен будет всяких средств пользоваться наслаждениями: в могиле, где будет лежать его бездыханное тело, уже не будет работы, т. е. естественно исчезнет возможность работать для суетного наслаждения; там (в могиле) не будет ни размышления, ни знания, ни мудрости, чем пользуется человек для приобретения земного благополучия, так как в могиле будет только мертвое тело, а души, размышляющей, знающей, обладающей мудростью, там не будет. Но при таком объяснении, в приведенном изречении Екклесиаста заключается мысль как раз обратная той, которую защищает «трактат», т. е. прямо опровергающая его учение о душе, лежащей будто в гробе вместе с телом. А что это объяснение – не произвольное толкование мыслей Екклесиаста, что в учении о посмертном состоянии человека Премудрый стоит на почве твердой веры в самостоятельное, отдельное от тела, существование души, – тому свидетельством служат его же собственные слова. «И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его» Еккл.12:7. Ясно всякому, что, по мысли Екклесиаста, прах или тело не одно и то же с душою человека, что душа, размышляющая, знающая, мудрствующая, не в гроб идет с мертвым телом, а отходит к Богу, Который дал её человеку (и стало быть, она может жить без мозга, без ног, без рук и т. д.). И не один Екклесиаст исповедует истину самостоятельного бытия души. Этим исповеданием проникнут весь ветхий и новый завет. Укажем важнейшие свидетельства об этом. 1) И когда выходила из неё (Рахили) душа, ибо она умирала; то нарекла (повивальная бабка) ему имя Бенони (Быт.35:18). Таким образом, смерть, по слову Моисея, есть исход души из тела: душа, по нему, не остается по смерти в теле, не следует с ним в гроб, не превращается в прах (как верует автор «трактата»), но выходит из тела, разлучается с ним (и опять, стало быть, изображается способною жить без мозга, без глаз, ушей и т. д.). – 2) Затем, по верованию ветхозаветной церкви, душа умершего человека отходит в особое, отличное от могилы, место, – в преисподнюю (евр. шеол). Когда патриарх Иаков говорил о своей смерти: «с печалью сойду я к сыну моему в преисподнюю» (Быт.37:35), он не мог разуметь под преисподней могилу, так как был уверен, что сын его Иосиф растерзан дикими зверями, но веровал, что, хотя тело сына съедено зверями, душа его отошла в особое место, именно в преисподнюю, куда и он, патриарх, намерен был сойти с печалью. – 3) Каким образом, затем, могли явиться (вспомним уже приведенные примеры) Самуил и Моисей: первый – Саулу в Аэндоре, между тем, как тело его было погребено в Раме; второй на Фаворе, тогда как тело его покоилось в земле Моавитской, – если полагать, что душа при смерти не разлучается с телом, а пребывает до второго пришествия в гробе или во прахе?

Еще яснее то же учение о самостоятельной жизни души изложено в новозаветном Св. Писании. 1) Господь наставляет своих учеников: «не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» (Мф.10:28). Этими словами Он непререкаемо утверждает ту истину, что душа не может быть убита, что она есть начало неуничтожимое, что если тело и лишено будет жизни, душа человека продолжает жить (и, уж конечно, не в мертвом теле, потому что, как свидетельствует ап. Иаков, в мертвом теле не бывает души. Иак.2:26). 2) «Нынеже (греч. σήμερον) будешь со мною в раю, сказал Господь благоразумному разбойнику. О теле разбойника Господь знал, что оно будет погребено в земле. Душа же его, по слову Спасителя, должна была водвориться в раю с Господом. 3) Скоро должен (я) оставить храмину мою, как и Господь наш Иисус Христос открыл мне (срв. Ин.21:18–19). Буду же стараться, чтобы вы и после моего отшествия всегда приводили это на память (2Пет.1:14–15). Это говорит св. апостол о своей смерти, которая, по его верованию, есть оставление храмины телесной (срв. ст. 13), отшествие оттуда, а не сошествие в могилу и пребывание во гробе с мертвым телом. 4) Подобным же образом и св. ап. Павел изображает смерть, как исход человека, т. е. его живой души из тела и как водворение у Господа, а не как исчезновение её во прахе (2Кор.5:1, 4 особ. 6–8; срв. Флп.1:21–24; Откр.7:14–15; 11:15–18).

После сказанного теряют всякий доказательный смысл тексты, приведенные в трактате, и ссылка на них может быть рассматриваема лишь как образец плохой софистики автора брошюры. Заметим только, что ссылка на смерть архид. Стефана совершенно неудачна и служит новым разительным доказательством незнакомства сектанта со словом Божиим, хотя он в начале своего произведения хвастливо заявляет, что легко может на основании Библии «доказать совсем противную (правосл. учению) сторону». «Кто был погребен?» спрашивает «трактат», и отвечает: «не только хижина Стефана, но сам, собственно Стефан». Но кто читал историю мученической кончины св. архид. Стефана не так небрежно, как, очевидно, читал её составитель «трактата», тому ясно, что именно только хижину или тело Стефана погребли благоговейные мужи, между тем как дух его отошел к Господу, как об этом молился св. мученик пред кончиною: «Господи Иисусе! приими дух мой» (Деян.7:59). Но помимо всего сказанного в данном пункте, учение «трактата» приводит в конце концов к невероятному выводу. Душа, как заявляется в «трактате», по смерти человека обращается в прах; с другой стороны, человеку предстоит страшный суд. Но, если человек перестает существовать, исчезает, тогда, стало быть, чтобы привлечь его на суд, Господь должен не только восставить из праха тело его, но вновь создать его всего, воззвать снова из небытия и душу его?! И как после этого понять слова Спасителя Лк.20:38?

* * *

Рассмотренные до сих пор библейские изречения уже наперед указывают, насколько могут быть доказательны последние два положения «трактата», где утверждается, что «мертвые ничего не знают, – не имеют никакого помышления» (3-е) и что они почиют (4-е), т. е. пребывают в бессознательном состоянии (6–7 стр. «трактата»).

Оба эти положения выражают в сущности одну и ту же мысль, – именно, что души умерших находятся в состоянии сна или оцепенения, лишены сознания и чувства,²²⁸ – и оба же решительно опровергаются словом Божиим. – Разберем сначала изречения, которыми автор «трактата» думает доказать свою мысль о том, что люди по смерти ничего не знают, – «ни в каком случае, и никакого сознания не имеют» (буквальные слова «трактата»). Эти изречения следующие Пс.145:3, 4; Еккл.9:5, 6. Пс.113:25; Пс.6:6; Пс.30:18; Ис.38:18.

Первый текст сопровождается следующим пояснением:

«Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Выходит дух его, и он возвращается в землю свою; в тот день исчезают все помышления его» Пс.145:3, 4. В тот день, в который человек умирает, исчезают и помышления его. Можно ли человеку жить на небе или в аду, не имея никакого помышления?

Отвечаем. Не имея никакого помышления, жить ни в аду, ни на небе, разумеется, нельзя. Но если даже читать данный текст, не углубляясь особенно в его содержание, и тогда в нём нельзя найти такого утверждения, какое вывел из него автор брошюры. Псалмопевец говорит, что в день смерти исчезают все помышления человека.

В «трактате» утверждается гораздо больше, – будто умерший лишен всякого помышления. А это – различные вещи. Человек со смертью может потерять все помышления известного рода, направленные на определенный круг предметов, – напр., помышления о земных благах, – но это не будет означать, что он теряет вместе с тем и всякое другое помышление, напр. о Боге, о суде, о собственном спасении. При внимательном чтении данного изречения в контексте речи легко видеть, что слово «все» употреблено именно в узком, а не в безусловном смысле. Обращаясь к людям, св. псалмопевец предостерегает их от надежды на князей, на сынов человеческих, потому что, говорит он, в них нет спасения. А нет в них спасения потому (по его мысли), что всё их значение и могущество в области земного существования и земных благ ненадежно и скоропреходяще (ср. Ис.40:6–7; Пс.102:15). Оно кончается со смертью князей и сынов человеческих. Напротив, непостыдна надежда того, кто возлагает её на Господа, всемогущего Творца и вечного Промыслителя вселенной (ст. 5–10). Таким образом, как видно из хода речи, псалмопевец говорит в рассматриваемом месте о значении «сильных мира сего» в области земных же (ст. 5–10) интересов и под «помышлениями» разумеет помышления, направленные именно к устроению земного благополучия людей, каковые, естественно, и кончаются со смертью «сильных мира». Но это, очевидно, не значит, чтобы для последних кончались и всякие вообще «помышления».

Любопытно также и то еще, что, приводя рассматриваемый текст, автор «трактата» (полагаем, – по обычаю сектантов видеть в Писании только то, что выгодно для защиты их лжеучений) не усмотрел так ясно выраженного в нём обличения своему заблуждению. Как в самом деле псалмопевец изображает смерть человека? Весьма раздельно и определенно. Дух человека выходит из него, а он (тело его) возвращается в землю свою, – т. е. в землю возвращается не тело с душою (как полагает «трактат»), а бездушный человек или труп, между тем как душа человека отходит в иное место.

Второй текст – Еккл.9:5–6 комментируется в брошюре так: Что знают мертвые? Ответ определенный и ясный: они «ничего не знают». Вывод насколько решительный, настолько же и неправильный. Пользуясь подобным приемом толкования, можно будет, на основании 1Ин.2:20, приписать христианину божеское свойство – всеведение. «Вы, говорит св. апостол Иоанн христианам, имеете помазание от Святого, и знаете всё». Что знают христиане? (спросим подобно сектанту). Ответ тоже определенный и ясный: они знают всё, т. е. всеведущи, как Бог?! – Но как в послании Иоанна под словом всё разумеется не безусловно всё, а всё то, что касается спасения души христианской, так и в Еккл.9:5, 6 выражение – «ничего не знают» нельзя толковать в смысле безусловного незнания ничего. – К тому же и содержание данного текста в связи с предыдущим и последующим не вызывает особенных недоумений. На первый взгляд странное противоположение между знанием живых и мертвых уясняется просто. Живые, сказано, знают, что умрут. Естественное противоположение этому по отношению к мертвым таково: а мертвые ничего не знают об этом, т. е. о том, что они умрут. Вопрос только в том, как нужно понимать здесь знание о смерти и в каком смысле это знание рассматривается как преимущество живых сравнительно с мертвыми. По связи со ст. 4 («кто находится между живыми, тому есть еще надежда») и со ст. 7 («итак иди, ешь с веселием хлеб твой и пей в радости сердца вино твоё») выражение «живые знают, что умрут» можно понимать только так: живые знают, что им дан предел времени до смерти, в течение которого они имеют еще возможность есть с веселием и пить с радостью, или имеют по крайней мере надежду (ст. 4) на то, что при благоприятных обстоятельствах воспользуются этими благами; вообще они не лишены всего того, чем живет, волнуется и до известной степени услаждается человек до смерти: они любят, ненавидят, ревнуют (ст. 6), им воздают по заслугам, памятуют о них (ст. 5); одним словом, они имеют «часть во всем, что делается под солнцем». Не то мертвые. Они, прожив земную жизнь, уже не имеют такого утешения, как живые: они безвозвратно лишены надежды на суетные услаждения: они не могут уже ни любить как любили на земле, ни ненавидеть, ни ревновать: «и любовь их, и ненависть, и ревность их уже исчезла и нет им больше части во веки ни в чём, что делается под солнцем», им не воздают чести, как воздавали на земле, потому что и память о них предана забвению (срв. ст. 15, еще: Еккл.2:16; 8:10).²²⁹

Также бездоказательны и остальные ссылки «трактата». Автор «трактата» сам помогает нам в опровержении их. Под «гробом», «адом», «преисподней» и «могилой» он разумеет в буквальном смысле только могилу (= гроб). Но тогда никто не станет доказывать ему, что он не прав. Если человек по смерти в гробе обращается в прах, – что не противоречит и православному учению, поскольку вопрос в данном случае не касается души, – тогда, разумеется, в смерти, в гробе, в могиле, в аде, в преисподней не может быть ни памятования о Боге, ни прославления Его, ни упования на славу Его, ибо, как объясняет от своего лица в одном псалме св. псалмопевец: «когда я сойду в могилу, будет ли прах славить Тебя? Будет ли возвещать истину Твою» (Пс.29:10)? – Что же касается души, то в виду доказанной уже самостоятельности жизни её вне тела по смерти, ни одно из приводимых здесь мест не может характеризовать её посмертного состояния. Но даже в том случае, если относить рассматриваемые изречения к состоянию души, пребывающей по смерти в разлучении от тела, и тогда смысл их совершенно не колеблет – тем более не опровергает – православного учения о посмертном состоянии человека. – В тексте Пс.6:6 выражение: «в смерти нет памятования о Тебе», по связи со всеми предшествующими стихами псалма, решительно невозможно понимать безусловно. Речь в данном месте о Боге, как о Помощнике св. Псалмопевца, который ищет Его защиты и помощи, пока живет на земле, пока находится в теле, потому что, как объясняет он, если ему суждено будет умереть, то после смерти уже не может быть надежды на помощь Божию, ибо – подразумевается – за гробом открывается уже действие взыскующего правосудия Господа, а не милосердствующей и вспомоществующей любви Его. Потому же самому за гробом не место и для восхваления величия Божия: там время и благоприятное место лишь для самососредоточенного страха и боязни суда и божественного наказания, каковые чувства естественны были в подзаконном человеке, заключенном под грех (Гал.3:22). Последнее замечание относится одинаково и к ссылке на Пс.113:25 и Ис.38:18.

Текст же Пс.30:18 можно выделить особо, так как в нём мы видим новый случай рокового самообличения составителя «трактата». В самом деле, текст, как известно, приведен для доказательства того, что человек во гробе (= аде) пребывает в бессознательном состоянии, при чем молчание нечестивых («умолкнут в аде») желают понимать как частное явление посмертной бессознательности человека. Но как нужно понимать молчание нечестивых в аду? Если рассматривать данное изречение безотносительно, вне связи со всем содержанием псалма, тогда оно действительно будет отмечать существенную черту состояния нечестивых во гробе: именно – нечестивые во гробе, по смыслу изречения, будут безмолвны. По тогда нужно объяснить еще и другое выражение, применяемое тоже к нечестивым, именно – выражение «да посрамятся». Что мертвые в гробе безмолвствуют – это с точки зрения сектантского учения – понятно. Но признать (а не признать этого нельзя в виду ясности выражения), что эти же безмолвные (= неживые, бессознательные) мертвецы еще «посрамятся» там, возможно только при полном и решительном отвержении главной мысли «трактата», т. е. при отвержении мысли об оцепенении или смерти души, – и при признании православного учения, что человек и по смерти, не утрачивает способности чувствовать (как здесь – испытывать чувство стыда).

Если же читать это изречение в связи речи, тогда оно выражает простое желание Псалмопевца, чтобы нечестивые преследователи его были посрамлены в своих преступных замыслах и наказаны адом. Значит и в этом случае рассматриваемый стих не только не подтверждает мысли «трактата», но напротив еще сильнее укрепляет православно-христианское учение о посмертном состоянии, – в частности о том, что для нечестивых ад служит наказанием, местом срама.

Полагаем, что после сказанного излишне подвергать подробному опровержению то соображение «трактата», будто мертвые потому должны быть признаны бессознательными, что они представляются в священном Писании спящими. Ограничимся только следующими краткими замечаниями по этому поводу. Во-первых, везде, где в св. Писании говорится о смерти, как о сне, нужно видеть лишь образ, относящийся к телу мертвого человека, которое – это каждому известно – своим внешним видом напоминает тело спящего. Во-вторых, неправда, будто мы (как утверждает «трактат») бессознательны, когда спим. Ни сознание, ни размышление во сне не прекращаются (это тоже всякому известно). И значит, если уподобить посмертное состояние человека сну в буквальном смысле (как желает «трактат»), тогда можно говорить только о сравнительно меньшей напряженности душевной жизни за гробом, но ни в каком случае не о полной бессознательности умерших – еще менее – о совершенном прекращении жизни души.

Все подобные старания привлечь свящ. Писание во свидетельство явного заблуждения тем более странны, что мысль о сознательном состоянии души по смерти раскрыта в свящ. Писании весьма определенно. Вот наиболее неоспоримые доказательства тому:

1) Моисей является на Фаворе, Самуил – у аэндорской волшебницы и оба беседуют, т. е. проявляют высшую степень разумной сознательности.

2) О Господе Иисусе Христе св. ап. Петр свидетельствует: «Христос… однажды пострадал за грехи наши, Праведник за неправедных, быв умерщвлен по плоти, но ожив духом, которым Он и находящимся в темнице духам, сошедши, проповедал» (1Пет.3:18–19), и далее, в объяснение последних слов, говорит: «ибо для того и мертвым было благовествуемо, чтобы они, подвергшись суду по человеку плотию, жили по Богу духом» (1Пет.4:6). В том и другом случае непререкаемо утверждается, что души ветхозаветных людей (срв. 1Пет.3:20), пребывавшие в аду (в темнице) или, как пояснено в 1Пет.4:5–6 «мертвые», жили в аду полною сознательною жизнью, ибо оказались способными понимать обращенную к ним проповедь Спасителя.

3) «Авраам, отец ваш, говорит Господь иудеям, рад был увидеть день Мой; и увидел и возрадовался» (Ин.8:56), т. е. будучи мертв телом, сохранил способность разуметь и чувствовать.

4) Апостол Павел пишет о себе: «имею желание разрешиться (от тела, т. е. умереть срв. ст. 24) и быть со Христом» (Флп.1:23). Но быть со Христом возможно, конечно, только при сохранении полной сознательности и разумности души.

5) В Откровении св. Иоанна читаем: и когда Он (Агнец) снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыко Святой и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу (Откр.6:9–10).

6) Наконец, можно ли более ярко изобразить разумно-сознательную жизнь человека по смерти, чем как изображена она в притче о богатом и Лазаре (Лк.16:22–31).²³⁰ Богач испытывает муки, страдает, молит Авраама послать ему Лазаря, заботится о братьях, живущих на земле, т. е. обнаруживает полноту своих нравственных и умственных сил.

* * *

Если мы теперь сведем к единству всё сказанное в опровержение странного учения трактата о «состоянии мертвых» и пополним приведенные уже свидетельства новыми, то увидим, на каких незыблемых основаниях утверждается православно-христианское учение о загробном состоянии человека до страшного суда. Это учение вкратце можно представить в следующих чертах:

I. Душа есть самостоятельное начало в человеке, отличное и независимое от тела по происхождению и свойствам:

Быт.2:7 срв. 1:26, 27; Иов.2:6 срв. ст. 5, 7; Еккл.12:7; Ис.38:12; 2Кор.5:1; Флп.1:21–23; 2Пет.1:13–14 срв. Ин.21:18–19.

II. Смерть есть разлучение души от тела. В частности, по изображению свящ. Писания, она есть:

а) исход, – исход души из темницы, отшествие человека из телесной храмины: Быт.35:18; Пс.101:8; Лк.9:31; Пс.145:4; 2Пет.1:15 срв. 13; 2Тим.4:6.

б) разрешение от тела Флп.1:23.

в) переселение человека из земного дома в нерукотворенное жилище 2Кор.5:1, 2, 8.

г) возвращение тела в прах, а души к Богу Еккл.12:7.

III. По разлучении от тела душа сохраняет жизнь и живет жизнью сознательною, разумною: Мф.10:28, 22:32; Лк.9:30, 31; 1Цар.28:3, 13–16; Откр.6:9–10; Ин.8:56; Лк.16:23–31; 1Пет.3:21.

IV. По разлучении от тела души праведных и грешных получают воздаяние:

1) Души праведных:

а) отходят к миру Ис.57:1–2 (ср. Прем.3:1–4; Сир.1:13).

б) пребывают в надежде Притч.14:32.

в) утешаются на лоне Авраама Лк.16:22, 23, 25.

г) отходят в рай Лк.23:43.

д) отходят ко Христу Деян.7:59; 2Кор.5:1, 6, 8. Флп.1:23; Евр.12:22, 23; Откр.6:9.

е) предстоят престолу Божию Откр.4:4, 7:9.

2) Души грешников:

а) идут в ад для наказания Пс.30:18, 48:15.

б) лишены света Пс.48:20.

в) отвергнуты при смерти Притч.14:32 (срв. Еккл.8:12, 13).

г) лишены мира Ис.57:1, 2, 21 срв. 66:24.

д) страдают в аду; испытывают муки Лк.16:23, 25.

V. По смерти человека бывает частный суд Лк.16:22 и дал.; Евр.9:27; срв. Прем.11:26–27.

Священник Евгений Капралов

«Как вы можете говорить доброе, будучи злы… Злой человек из злого сокровища выносит злое». (Мф.12:34–35)

За последние годы раскольники всяких толков с особенным усердием стали прибегать к помощи подпольного гектографа для пропаганды своего лжеучения. И немой пропагандист раскольничьих заблуждений – гектограф – делает своё преступное дело едва-ли не больше и не вернее, чем всякие кликуши-начетчики, сеющие религиозную ложь в темных душах простонародья. Книги и брошюры раскольничьего гектографа тюками развозятся ревнителями древляго благочестия по градам и весям земли Русския, на «прелесть» темного люда и похуление св. Церкви, и распространяются, по дорогим ценам, везде и всяко. Радеют в этом деле особенно «австрийцы»; мало отстают от них и беспоповцы. Где появляются на свет незаконнорожденные исчадия подпольного гектографа, не знаем. Склады же бранной раскольничьей литературы, откуда произведения её транспортируются во все концы России, нам отчасти известны. В данном случае мы касаемся литературы беспоповской и имеем основания сообщить, что произведения её развозятся в большинстве случаев из г. Тулы и из Сызрани.

На днях мы приобрели три анонимных раскольничьих книги, от которых еще несет литографской краской: 1) «О печати Христовой крестного знамения», 2) «Трехдневная беседа на святую пасху Льва Феоктистовича Пичугина с синодальным миссионером Ксенофонтом Крючковым в селе Поиме, Пензенской губернии, о священстве» (16–18 апр. 1902 г.), и 3) «Руководствы соборныя церкве христианских старообрядческих поморских беспоповских одществ».

Книги эти во множестве экземпляров появились в Петербурге из г. Сызрани ревностью радетелей беспоповщины. Первая из них в 126 л. – и идет за 3 р.; вторая – в 303 л. (с гектографированным с фотографии портретом Пичугина) – за 7 рублей и третья – 178 стр. за 4 руб. В виду понятного интереса новоявленных произведений раскольничьего пера для православных миссионеров считаем полезным ознакомить наших читателей с этими книгами и отметить их лживость.

Полное заглавие первой из названных книг: «О печати Христовой знамения крестного, совершаемого Христовою Церковью православных христиан, употребляемого в знамение лица своего и прочих всех удов и частей тела и болезненных мест и язв, и при благословении друг друга, и знаменовании трапез и хлебов ядомых и чаш пиемых, входов и исходов, дверей, окон и окружающий человека воздух. Печать сия знамение есть верных от неверных, и страх демонам. И о погрешении никонианской церкви в отвержении сей печати и хуле, и о лишении благодати чрез сие и о потери наследия вечного блаженства». Между текстом этого широковещательного заглавия изображено двуперстие со вставленным в него восьмиконечным крестом.²³¹

Весь пропагандистский смысл книги исчерпывается следующими положениями: 1) Крестное знамение заповедано христианам Христом, апостолами и святыми отцами. Истинные православные христиане всегда благоговейно чтили крестное знамение и творили им великие чудеса. 2) Греко-российская Церковь это знамение отвергла, похулив его «чортовым преданием», «демоноседением» и пр. хулами и приняла печать антихристову. 3) Миссионерское оправдание, – что эти и подобные хулы православных полемистов относятся к раскольничьему двуперстию, а не к крестному знамению, неосновательно, ибо двуперстие есть не сложение перстов, а истинный крест. 4) В Церкви православной, как отвергнувшей крест и крестное знамение, нет благодати и надежды спасения, – в ней разные ереси и погибель. Уже из этих общих положений легко усмотреть, на что бьет пропагандист и где он допускает дьявольскую фальшь. Положения свои автор книги обставляет разными доказательствами и поясняет в разных наставлениях и «воззваниях». В конце книги имеется четыре картинки, изображающие святых, благословляющих двуперстию.

Перейдем к частностям.

I

Во вступлении, не без некоей «помазанности», говорится о том, что верующие во Христа, во исполнение слов пророческих: «работающим мне призовет имя ново» (Ис.), получили милосердием Господним новое имя «еже зватися христиане», – получили вместе с тем и знамение христианское – честный крест: Бог чрез прор. Исаию рек: «приидут и узрят славу Мою и оставлю на них знамение» (ср. и 59 ис. 6) и «яко же рекл Господь, таки и сотвори, остави знамение честный крест».

В своём вступлении автор, видимо, имеет намерение имя – «христианин» произвести от «креста». Намерение раскольничьего писаки насколько понятно, настолько и суетно. «Христиане именуемся от Христа и от хрисмы, сиречь от помазания св. мира (Б. Кат. 2 л. об. 377, Сим. Сол. 73 гл.): «не помазавшиеся миром ниже Богу, ниже ангелом знаеми, и не печатствовани и не знаменани Христу» (Сим. Солун. гл. 73). Следовательно, по смыслу приведенных слов старопечатных книг, раскольники, как не имевшие и не имеющие в своих обществах тайны св. миропомазания, не могут именоваться и «христианами». Этого обличения раскольничий автор, надо полагать, и желал избежать, поставляя имя «христиан» в связи с крестным знамением.

В доказательство божественного происхождения крестного знамения автор ссылается прежде всего на верование всей христианской Церкви, что Бог дал «нам крест честный на прогнание всякого супостата» (молитва «Да воскреснет Бог»). Затем, в том же смысле автором сделано 46 ссылок на слова разных отцов и учителей Церкви и церковных писателей древнейшей эпохи, говорящих о великом значении для христиан крестного знамения. Здесь приведены слова: Кирилла Иерусалимского, И. Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Афанасия Александрийского, Амвросия Медиоланского, Епифания Кипрского, Ефрема Сирина, Нила Синайского, бл. Августина, Тертуллиана, Лактанция и мн. др. В доказательство своей мысли ссылается здесь автор и на иконографические памятники древности. «Архангел Гавриил, пишет он, напр., благовествуя Деве зачатие, показал ей два перста, принося образ радости, что она родит Бога и человека (Рисунок мозаический в церкви св. Акиллы в Риме 3-го века, на сим подпись) …и Искупитель нашего спасения Христос, отгоняя искусителя, не Себя ограждая, показал ему два перста, научая нас перстами прогоняти лукавые козни врага нашего (Рисунок мозаический № 17, в Ватиканской церкви, в Риме)».

Все ссылки автора на свидетельства св. отцов и учителей Церкви о значении крестного знамения пререкаемыми с нашей стороны быть не могут: и мы в нужных случаях пользуемся теми же свидетельствами, доказывая сектантам древность крестного знамения в Церкви Христовой. С раскольниками же в данном случае у нас нет пререканий, потому что в приведенных свидетельствах ничего не говорится о перстосложнии, т е. о том, какими именно, перстами следует изображать на себе и «на всякой вещи» крестное знамение, важность которого и мы признаем не менее раскольников. Нельзя оставить без замечания только ссылки раскольничьего автора на «два перста» в мозаических изображениях благовещения Пресвятой Деве и искушения Христа. Раскольник в этих двух перстах хочет видеть «научение» двуперстию на «прогнание лукавых козней врага нашего». Конечно, другого отношения к этим перстам от темного обрядовера и ожидать трудно. Интересно бы только узнать, какое значение придал бы автор двум перстам в древнейших (4–6 вв.) мозаических изображениях, где эти два перста показывают лица, которых раскольник за своих «научителей» никак не может признать? А таких примеров в древних мозаиках в Риме и др. местах множество. Напр., на одной мозаике (в Равен. в церкви Аполлинария Нового) изображено «отречение Петра»: «служанка, сказавшая Петру: и ты был с Иисусом Галилеянином», изображена здесь с поднятым двуперстием (см. «Очерки памятников православной иконографии и искусства» Н. Покровского, стр. 127, рис. 54); на другой изображено ведение воинами Христа на Голгофу; здесь один из воинов тоже поднял два перста правой руки (см. там же рис. 55, стр. 128). Мозаики 6 века. Ужели и «служанка», и «воин» – распинатель Христа здесь научают древлеправославного двуперстию «на прогнание лукавых козней врага нашего», или вообще имеют какое-либо отношение к христианской символике? Да, разумеется, нет.

«Два перста», любезные раскольникам в древнейших мозаиках – это не благовестие о двух естествах во Христе и не на учение «прогонять перстами лукавые козни врага нашего», а обычный классический ораторский жест: желавший говорить употреблял его, призывая им слушателей ко вниманию («служанка» «воин» и др.).

Во многих случаях такой же смысл имеют два перста и в изображениях Спасителя, ангелов и др., как и в приведенных в раскольничьей книге мозаиках.

Перстосложение же благословляющей десницы и Христа Спасителя и святых в древних мозаических памятниках почти везде скорее именословное, чем двуперстное (см. назв. кн. проф. Покровского, «Выписки Озерского» и «Истинно-древ. и ист.-правосл. Христова Церковь» м. Григория).

О чудодейственной силе крестного знамения автор приводит из четь-миней и прологов 130 свидетельств (см. 16–94 стр.). Свидетельства эти к пререканиям между православными и раскольниками тоже отношения никакого не имеют: о таком или ином перстосложении в них и речи нет; а в чудодейственную силу крестного знамения веруем и мы и свидетельства о ней из житий святых почитаем достоверными. К чему же, спрашивается, автор нагромоздил такую массу свидетельств? В данном случае он рассчитывал на то, чтобы возможно большую силу имело следующее затем его «воззвание к читателям».

В «воззвании» к «честнейшим отцам и братиям, российским сыновом единой св. соборной и апостольской Церкви» (каковой раскольничьи общества не были и быть не могут) автор восклицает уже о силе крестного знамения, совершаемого двуперстием.

«Видите, читаем в «воззвании», и слышите, что вам вопиет ваша матерь Церковь, которая состоит из всех православных истинных христиан: мучеников, исповедников, преподобных, и пустынножителей, и пастырей и учителей. Видите, как она руководилась со времен её пастыре-начальника Исуса Христа, Сына Божия, Который при Своей земной жизни научал верующих сему знамению, которое изображается рукою в сложенных перстах,²³² которые Он Сам заповедал верующим в Него, и которыми отогнал от Себя искусителя Своего, сложивши два перста… Сим Богопреданным повелением полагать персты указанным образом на всяких местах вси вышепоименованные святии отцы вопиют… Сие знамение есть воистину древнее предание, которому первых христиан научили святии апостоли; и хранится оно в православной Церкви в числе из сохраненных непреложных догматов» (Василия Вел. пр. 91)…

Сие знамение в конце концов даже признали и некоторые никонианские пастыри, что сие знамение есть догмат и догматическое исповедание, и Богопреданное повеление. Зри всякий книжку, составленную первую от московского Комитета в 1889 г. под названием: «Печать Господа Нашего Иисуса Христа», на стр. 1 и 26, вторая книжка такая же, по благословению обители преподобного Сергия издана в 1897 г., на стр. 1 и 18. Здесь признано, как Христовой Церковью, так и её врагами, за Богопреданное знамение, рукою воображаемое, что и каким образом от крестного знамения получали исцеление и творили чудеса вышеописанные святии мужие и жены. Сии свидетельства, коих здесь поставлено 130 случаев, должны повлиять на каждого верующего истинно в Бога христианина и насильственно заставить пробудиться совести» (лл. 94–95). С особенным ударением автор указывает в данном случае на 91 пр. Вас. Вел. И две книги «никонианских» пастырей.

Но кто же не поймет всю лживость «воззвания»! Ни один из «вышепоименованных» св. отец ни слова не говорил о двуперстии, как это видно из приведенных же в книге отеческих свидетельств, и ни один из них не «вопиет» о нём, как «непреложном догмате». В 91 пр. Вас. Вел., как и в книгах православных пастырей, апостольским преданием считается лишь крестное знамение, а не двуперстие.

II

Переходя, далее, к обличению «никонианской» церкви, автор приводит прежде всего слова священномученика Никифора: «кто отвергается креста, тот отвергается Христа» (кн. Никиф. патр. Слово на Воздвижение кр. 48, л. 1052) и затем продолжает: «Но внезапно сей древний обычай христиан… к несчастию христианскому 1654 год открыто стушевал и сгладил, и последователи его в книги записали, что сие Христопреданное догматическое и Богопреданное повеление есть «чортово» предание, и волшебное знамение и сатанинское предание (кн. «Обличение» гл. 1, л. 26 и Игнатий м. Спб. посл. 2, стр. 34). И всех сих душеубийственных ругательств на святой крест Христов, им же знаменуем себя и различные вещи, воображая рукою, 52 пункта в различных книгах находящиеся. И духовный Синод издал от себя книгу «Обличение», в которой на листу 26 гл. 1 засвидетельствовал сице: двуперстное сложение ваше… от латин-ли вы взяли, или от иного какого чорта… о том зде не исследуем… Не устрашились сии дерзкие законодавцы, и не убоялись великого Бога, и не устыдились соньма святых мужей и жен, святитель и мучеников и апостолов, творящих рукою крестное знамение, крестом из перст воображенных: верхних 2 и нижних трех и чудеса ими творимых, якоже вышепоименованных… Внемлите, отцы и братия, на вышепоименованный сонм мужей и жен!…» (лл. 91 об. и 92).

К разным «ужасающим скаредствам», которыми якобы православная Церковь «обругала печать Христову», малограмотный писака обращается несколько раз, не стесняясь ни исторической правдой (известную резкость о двуперстии – «де» – «мон» автор нашел – л. 114 – в «Обличении» Феофилакта на л. 26, гл. 1, а не в «Розыске» Димитрия Рост.!), ни смыслом полемических книг. Останавливаться здесь на разъяснении того, к чему и в каком смысле относятся порицательные выражения частных писателей, полемизировавших против раскола о «старых» обрядах, и какое «изъяснение» последовало по этому вопросу от Св. Синода 1886 г., не будем. Об этом уже много и обстоятельно написано в миссионерской литературе. Мы желаем только обратить внимание читателей на то, на какую бессовестность способны раскольничьи писаки, пропагандирующие своё заблуждение! Автор разбираемой книги не устыдился голословно утверждать, что весь «сонм святых мужей и жен, святитель и мучеников и апостолов» знаменался двуперстно, и все чудеса «вышепоименованные» сотворены таковым именно перстосложением, хотя ничего подобного в приведенных им свидетельствах не усматривается. Без всякого стыда клевещет он и на православную Церковь, – якобы она похуляет крест Христов и подводит её даже под суд патр. Никифора – «кто отвергается креста, тот отвергается Христа». Св. крест православная Церковь благоговейно чтит, как орудие нашего спасения, лобзает его, славит и поклоняется ему. Резкие же выражения полемистов (частных писателей, а не Церкви) относились только к раскольничьему двуперстию, одогматизированному церковными раздорниками, и поднятому ими за знамя своей вражды и всяческих похулений но отношению к Св. Церкви и её обрядам.

III

Усиливаясь показать правоту своей клеветы, что православная Церковь якобы «ужасающими скаредствами» похулила св. крест Христов, автор доказывает, что «два перста есть не двуперстие, а крест» (94 и 95 лл.). Доказательства свои он видит в словах «Сына Церковного» – «о кресте, его же носим: не просто бо есть, но великого таинства исполнение… помни себе и не забывай о кресте, чтобы не платье на себе крестити, но тело своё, сего ради крестом осеняешися… аще кто исполнит крест по завещанию святых апостол и святых отец вообразит на ся, вельми сего боятся и трепещут беси, и далече бежат от него… таково есть знамение живоносного креста Господня («Сын. Цер.» единов. печ. 1894 г. лл. 39, 40, 41–42). Ясно зде, говорит автор, показует Христова Церковь в своём святом Писании, что сложение рукою есть не двуперстие, а истинный крест».

Но кто же поверит этим словам раскольничьего грамотея? Чтобы св. апостолы и св. отцы завещали двуперстие, этого из книги автора не видно, как и из слов «Сына Церковного». А истово крест можно «вообразить на ся» и троеперстием, которое таким же образом служит символом «великого таинства». Но автор настаивает, что двуперстие есть именно крест. И помимо слов «Сына Церковного» особенную доказательность сему он находит в «хартии, находящейся в Москве, в дворцовой моленной, в теремах Михаила Федоровича Романова», с коей приводит снимок. «Советом Царским, и всего освященного Собора, учинена Грамота указная, всем обща изуграфом иконописцем пишущим святые персонии, в лето 7178 на Москве».

«Божиею милостию, мы Великий Государь Царь, и Великий Князь Алексей Михайлович, всея великия и малыя и белыя России Самодержец, со всем Собором, завещаша:

Начала всякому делу, знаменати уды своя, чинно знамением креста Христова, с молитвою Исусовою сице: Господи, Исусе Христе, Сыне Божий помилуй нас. Аминь. Се премудрость Божия, взыщите ея в делах подобия, да поживете… Идеже что твориши или делавши. Аще пиеши, или яси, или в путь идеши, не перестай глаголи Исусову молитву и крестом Христовым ограждай выну, да усладится сердце твоё, и исправится всякое по Бозе дело твоё.

Господь наш Исус Христос сошед во ад, тако ослаби своею десницею, всю силу смертную, и многих взем с собою на небеса возвед; и по себе оставль апостолом своим и святителем, и всем христианом обще подобает воображати на себе во спасение души и тела сице: Первее сложение десницы перстов: правость перст протянути являет главу креста пародательный преклонься, являет, спасения силу, еже мало древо глава креста кийждо перст в длани имать утвержение. А троичных перст сложение руки креста, среди троичных перстов бысть среди креста, понеже два перста за един, и на руке крест срединою слагается. Можный же перст в прекий составом пригнув: Лобное же место подобие высокость голгофа корень перстов образ троица, изърастив нам грозд спасения, Божество и человечество… Первее воздвигать вышними двема персты полагающе на главу… Посем на сердце полагающе… Посем обоча, полагаше на правое плече… Паки полагаем на левое плече… От Божественного писания, и изображения начертания, всяк человек исправится. (Дозде указная грамота)».

Интересно прежде всего, – что это за хартия царя Алексея Михайловича в 7178 году (т. е. 1670 или даже 1678 гг.), то есть уже после Большого Московского собора 1667 г.? Могла ли тогда исходить от царской власти и всего освященного собора грамота с наставлением двуперстию и при том как «кресту»? Самое же наставление такое, что даже при иллюстрации в нём трудно добраться до смысла. Явно, что мы в данном случае имеем дело с фальсификацией! Что двуперстие никакого подобия креста не представляет, это, ведь, самоочевидно. Раскольничий же автор считает свою победу делом решенным. «А никонианские миссионеры, пишет он, протолковали всем и каждому, что перстосложение двумя персты не есть крест, а двуперстие. От сего то бесстрашия и дерзнули (миссионеры, значит, а не Церковь, как раньше в книге утверждалось!) назвать крест Христов – чортово предание! а приняли троеперстие и нарекли сие троицею» (троеперстие у нас не есть троица, как у раскольников двуперстие – крест!). Коснувшись, далее, того, что православные не истово изображают на себе крестное знамение (что часто встречается и у раскольников, что случалось и во времена «стоглава»), что «или по неверию, или по невежеству, или по лености и моде, они махают рукою небрежно, поспешно, иногда за один поклон делая несколько неопределенных скоробежных оборотов, ни мало не похожих на крест Христов, но скорее похожих на ткани пауков (96 л.), а – пастыри их не только сами махают семо и овамо, но и с кафедр проповедуют, что чем хочешь молись, хошь кулаком» (?), автор сообщает, что, как «всякий благоразумный видит», «Церковь никонианская и её пастыри не имеют на себе крестного знамения, и лишились благодати,²³³ да и невозможно им иметь его, понеже нарекоша его чортовым преданием и различныя ругательствы обозваша», и, приведши известные места – из Б. Катехизиса («не приемлющий крестного знамения… прияти имать на чело своё и на десную руку антихристову печать, л. 102) и Ефрема Сирина – о печати скверного, прияв которую, человек не будет иметь возможности правой рукой напечатлевать на себе печать Христа Спасителя нашего (твор. ч. 3, сл. 1, на пришествие Господне), пишет: «Здесь видно всякому даже малознающему писание, что они (православные) явно приняли печать антихристову, а печать Христову обругаша ужасающими скаредствами» (98 л.).

Приведенная хула на православную Церковь не новость в расколе. Давно она уже разобрана и обличена: крестного знамения православные никогда не отрицали и благоговейно им знаменуются. Удивительно и прискорбно только то, что раскольничье мракобесие не поддается действию и целых веков: ведь не будь в книге новых слов да хронологических дат (и из самого близкого к нам времени), можно бы подумать, что она написана ратовавшим на «трехперстную блядь» протопопом Аввакумом!…

Коснулся автор в «воззвании к читателям» обличительным словом своим и разности перстосложения благословляющего (пастырского) и молитвенного (92 л. об.)²³⁴ и против полагающих Сына Божия на левое плечо (при чтении «молитвы Исусовой» лл. 105–109). В последнем случае автор имеет в виду главным образом «левятскую ересь» (в расколе) и нас почти не касается. Он доказывает «от св. отец», что, при чтении «молитвы Исусовой» и крестном знамении, слова «Сыне Божий» надо произносить, полагая персты на правое плечо, а не на левое. Против разновидности перстосложения благословляющего (архиер. и иерейского) и молитвенного он выставляет одно: «един Христос, едина вера, едино крещение и едина печать Господа нашего Исуса Христа, находившаяся в руках как людей освященных, так равно и неосвященных». Письменным и иконографическим свидетельствам древности о перстосложении благословляющем – именословном (у освященных лиц) автор, видимо, не придает никакого значения, поскольку они ему не в руку.

IV

Оклеветав (в «воззвании») всячески св. Церковь православную в мнимом отвержении и похулении ею св. креста, раскольничий писатель продолжает и восполняет своё злое дело в «пристижении» (со 110 л. – 123).

«Отцы и братия! – «пристигает» он, здесь явно изобличена в погрешении никонианская церковь, во 1-х изрыгнула яд злобы и всякие ругательства на святой и честный крест, его же Христова Церковь слагала из перст и делала на челах своих крестное знамение, сие она воображала и воображает на себе во спасение души и тела, с молитвою Исусовою. Она же, Российская Церковь, из молитвы Исусовой с проклятием изринула Сына Божия, тлила сию молитву и присягнула, поклялась, как о кресте, так и о молитве, что не будет употреблять то и другое по древнему преданию, и прокляла и анафематствовала сих людей, которые впредь будут воображать на лице своём крест и молитву, да и каждый священник даже не поставлялся во священники без страшной сей присяги, которая истекла из 1679 года сице:²³⁵ обещаюся всею моею душою и всем сердцем, свидетельствующими совести обещания моего, клянуся пред всемогущим моим Богом и святым Его евангелием, яко знамение честного креста воображати буду всегда тако полагати на лицах своих, первыми тремя персты, а не двумя по раскольнически. Проклинаю тех, которые не знаменуются тремя персты, а знаменуются двумя персты – указательным и великосредним, и инех знаменоватися тако научиша и ныне учат, да будут прокляти и анафема. Проклинаю тех, которые не приемлют триперстное сложение, чрез Иисус Христос кратчайше пятиперстное благословение да будут прокляти и анафема, и тако в чем-либо в малом противу сего обещания, обещанию и клятве явлюся ложь, то ныне да приидут на мя святых отец вся соборные клятвы… (см. чин присяги 1720 года, июля в 3 день).

И в 1725 года 23 мая отличительное клятвенное обещание попа Никифора Львова, обвинявшегося в раскольничестве, прочитанная при народном собрании в С.-Петербургском Троицком Соборе, повторена сия страшная присяга, и молитву Исусову поклялся сий священник говорить без Сына Божия, и святой крест и знамение крестное, во всеуслышание всем проклинал и анафематствовал (Зри книгу: «Отношение русской церковной власти к расколу старообрядства при Петре Великом» А. Синайского. С.-Петербург, печати 1895 года, к концу книги статья 5-я, стр. 15-я).

И собор 2-го июля 1666 и 13-го мая 1667 года, такожде прокляша крест и молитву Исусову и заповедаша молиться троеперстно, а в благословении иерейском пятиперстно, и молитву Исусову: Господи Исусе Христе Боже наш помилуй нас, а кто не будет тако, а будет молиться якоже Церковь Христова руководилась до лет Патриарха Никона, то мы такового противника (говорят соборы) данною нам властью от всесвятого и животворящего Духа, аще будет от священного чина, извергаем и обнажаем его от всякого священнодействия и благодати и проклятию предаем, аще же от мирского чина, отлучаем, и чужда сотворяем от Отца и Сына и Св. Духа и проклятию и анафеме предаем, яко еретика и непокорника и от православного всесочленения и стада и от Церкви Божия отсекаем, яко гнил и непотребен уд, дóндеже вразумится и возвратится в правду покаянием. Аще ли же не вразумится, то да будет и по смерти отлучен и не прощен, и часть его и душа с Июдою предателем, и с распеньшими Христа жидовы и с Арием и с прочими проклятыми еретиками. Железо, камение и древеса да разрешатся и да растлятся, а той да будет не разрешен и не разрушен и яко тимпан, во веки веков, аминь (Зри книгу деянии Московских Соборов 1666 и 1667 годов и книгу протоколы 1873 года, 26-го февраля и 13-го марта страница 262-я).

Такожде и после сих проклятий и отречений в 1723 года архиепископ Феофан Прокопович признал крест животворящий, трехчастный, и рукою в перстах изображаемый, вещьми средними, и словом Божиим не определенные, и ко спасению весьма ненужные! (Зри книгу: «Отношение русской церковной власти к расколу старообрядства в первые годы синодального управления при Петре Великом» (1721–1725 г.) исследовано священником А. Синайским, С.-Петербург, 1895 года, стр. 12-я, к концу книги римского счета). Да и теперь цензурою признано за правильное сие действие Феофана Прокоповича, который признал крест и крестное знамение ко спасению весьма не нужное, и признала цензура сие такожде и с тем верованием выпустила в свет в 1895 год большия тысячи таких книг, к которым и подписалась в сим виде: От С.-Петербургского Духовного Цензурного Комитета печать дозволяется. С.-Петербург, июля 6 дня, 1895 года цензор архимандрит Тихон. Из сих живых данных свидетельств ясное получилось верование греко-российской Церкви, что она отреклась с клятвою в молитве Исусовой от Сына Божия, и его животворящего креста, и признала вещью ко спасению весьма не нужной.

Каких же еще должно дожидаться свидетельств более! что таких клятв и ругательств и отречений ни у каких еретик еще не было, как у греко-российской церкви. Здесь на ней исполнилось проречение Ефрема Сирина, который говорит: что змий скверный будет полагать свою печать не на каком-либо члене тела, но на правой руке человека, чтобы человек не имел возможности правою рукою напечатлевать на себе знамение Христа Спасителя нашего.

Вот сий-то скверный змий и произнес хулу в 1666 и 1667 год и скверное своё нарицание на изображающий перстами крест…

Сего злого змия послушали иерархи в вышеописанные года на соборех, который пошептал им в уши, как некогда в едемском раю Еве, и лишил сих учителей российской Церкви Христова креста, крестного знамения, на правой руке слагаемого, и научил их сий змий признать сий святой и великий Христов крест и его знамение: сатанинским преданием! Сие то имя Спасителя из молитвы Исусовой при крестном знамении употребляемой: «Сына Божия», сий змий в 1666–1667 г. с проклятием и страшными хулами запечатлел! и имя Спасителя Исус, после соборов сих дерзнул, назвать «Равноухим, и чудовищным и ничего не значущим». (Книга «Пращица», ответ 146, лис. 232-й. Розыск часть 1-я, глава 15, стр. 18).

Мы нарочито привели такую большую выдержку из «пристижения», чтобы показать, на какую наглую подделку способна подпольная раскольничья литература. Кому не очевидно, насколько нелепо и нечестиво утверждение автора, якобы православная Церковь отвергается от креста и Сына Божия и похуляет имя Спасителя! Ведь вот таких-то именно, как писака разбираемой книги, продерзателей и хулителей св. Церкви, собор 1666–67 г. и имел в виду в своей клятве, от заражения таким именно хулительством на Православие Церковь и ограждала своих чад и пастырей в разных клятвенных обещаниях. И клятвы церковные тут вполне понятны и законны. «Аще кто восстает на Церковь, у того плоть, яко у Гиезия, да поразится проказой», говорит св. Ефрем Сирин («Завещание»). «Удаляющиеся от св. Церкви врази Божии бывают, а бесом друзи» («кн. о вере» 15 об.). Церковные клятвы, как и резкие выражения церковных писателей относительно «старых» обрядов, касались не крестного знамения, не молитвы Иисусовой, не имени Спасителя и т. п., а тех раздорников и «непокорников», которые сделали свой «старый» обряд знаменем похуления на Церковь и вражды с нею, и вовсе не имеют того смысла, который им клеветнически навязывает раскольничья книга «Деяния соборов 1666–1667 гг.», самые полемические сочинения, на которые указывает автор, и, наконец, «единоверие» с благословенными Церковью «старыми» обрядами, не оставляют в том сомнения. В словах Феофана Прокоповича, о трехчастном кресте и перстах для крестного знамения, как вещах средних, только обезумевший от фанатизма раскольник может вытолковать «признание креста и крестного знамения ко спасению весьма ненужными»!

«Из сих живых данных свидетельств, пишет автор, ясное получилось верование Греко-российской Церкви, что она отреклась с клятвою в молитве Иисусовой от Сына Божия, и Его животворящего креста… Каких еще должно дожидаться свидетельств более»! Невольно вспоминается суд над Иисусом Христом у Каиафы. Были подставлены лжесвидетели. Христос обвинялся в богохульстве. Каиафа восклицает: «на что нам еще свидетелей?… Тогда плевали Ему в лице и заушали Его» (Мф.26:57–67)… Раскольничий грамотей, злобно вытолковав из разных книг лжесвидетельство на св. Церковь – якобы она отреклась от креста и Сына Божия, вопит: «каких еще должно дожидаться свидетельств более» и… оплевывает непорочную Невесту Христову, оклеветав и извратив её слова и действия и осудив их, как «шептание злого змия»… На лжесвидетельства» Христос молчал. И теперь долготерпит Господь клеветникам и хулителям Его Невесты до дня судного, когда за всякое слово даже праздное только потребуется ответ!

Заканчивает автор свою хулительную книгу старым обвинением троеперстия – в богострастнической, евтихианской и монофелитской ересях – со слов известного расколоучителя дьякона Федора, – («Зри о сем в книге Российский виноград, наход. в Москве в Румянцевском Музее, в отд. древних рукописей за № 505, в главе 7»):

«Тремя перстами крест творяще, пресвятую Троицу на кресте распяту и страдавшу показуете; страсть бесстрастному, умерщвление бессмертному Божеству сим не добре являюще… сице бо знаменование богострастником есть согласно…».

Будто бы из двуперстия нельзя вытолковать того же: ведь и в двуперстном сложении в трех-то перстах – символ Троицы и в возлагаемых на чело и пр. двух перстах можно бы видеть мудрование, что и божеское естество во Христе страдало и умирало, что именно (но Кир. кн.) и было бы богострастнической ересью.

«Сицевое знамение евтихианом согласующее… яко вочеловечение Христово, еже двема перстами исповедается, отметающее… И единовольником уподобляется, едину волю, а не две во Христе исповедующим… воплощения Христова тайну, еже двема перстома два естества во Христе… две воли православно исповедавшеся, вседерзостно отметаете».

Но ведь никакие св. соборы, ни св. отцы не заповедовал в перстосложении именно и непременно исповедовать два естества и две воли во Христе, а что то и другое св. православная Церковь истинно исповедует и тому и другому учит в своей догматике, об этом и раскольники не спорят.

Лжеобвинение своё автор оканчивает ссылкой на подозрительный²³⁶ «соборный указ патр. Иосифа и ц. Михаила Феодоровича».

«Глаголет Иосиф Патриарх Московский: троеперстием соблазнил молится Петр (Могила) в 1-е лето Патриаршества Иосифа, сделал он собор в Яссах в 1642 году и указал на троеперстное сложение: что ересь богострастная и в лето издал псалтыри и положил в них о двуперстии в детское учение». (Зри в соборном указе Патриарха Иосифа, и Михаила Феодоровича хранящимся в патриаршей ризнице)».

Если признать этот «указ» за «соборный» и подлинный, и тогда раскольник не может «непщевати вины о гресе» своём: если патр. Иосиф считал Киевскую Церковь, соблазненную якобы митр. Петром (Могилой) , еретической – за троеперстие, то почему он не прекратил с нею религиозного общения и не предал её проклятию? Патриарх этого не сделал, – видимо, еретичества за Киевскою Церковью не находил. А если находил его и не проклял и даже, более того, допустил вызвать из Киева в Москву для нужд церковного просвещения киевских ученых монахов в 1649 году (чрез 7 лет по выходе «исповедания» П. Могилы), тогда он едва-ли уже будет для раскольника патриархом «святейшим»…

Такова раскольничья книга «о печати Христовой, крестного знамения», уготованная на соблазн многих «малых». Лживость её для грамотных нами показана, а для неграмотных показать это постарался сам автор: одна из картинок, в конце книги (стр. 125 об.), служащая иллюстрацией к известным словам Кирилла Иерусалимского: «не стыдимся исповедовать Распятого, но с дерзновением да изображаем знамение креста… на всякой вещи», изображает св. отца, который благословляет явство и питие двуперстно, но левою рукою. Левою же рукою показуется двуперстие и на другой картинке в самой книге – л. 103 см. рис. рядом).

Не попускает Бог торжества лжи. И «малых»-неграмотных предупредил Он, Милосердный, об этой раскольничьей книге, «да никто же ей верует зане тое писание лживо есть».

(Продолжение будет).

Н. Гринякин

VII. Гробы окрашенные (Mф.23:27)

На первых порах своей жизни штундисты держали в осаде православный народ. Они хвастались перед ним своею грамотностью, своим благочестием и строгим согласием в общественных делах. Долго православные мужики не догадывались, что такое представляют собою штундисты с внутренней своей стороны. И увлекались наружным поведением.

Но вот проходили годы. Мужики ближе присмотрелись к штундистам. Тогда-то они сообразили, что эти сектанты – не более, как гробы окрашенные, о которых говорится в Евангелии (Мф.23:27).

Сама жизнь привела наших мужиков к такому заключению. – Был в одном селе старик Бобок, безграмотный и глуповатый. Он, по чужому наговору, увлекся штундой. И стал превозносить прелести её!

У этого Бобка был внук, которого он звал Ваняткой.

Ванятке пошел 23-й год. Но он был уже крещеным штундистом, «святым», по словам своего деда. Этот «святой» Ванятка заскучал сидеть дома. Вместе с другим штундистом Рыжковым они порешили уйти на Кавказ, «людей посмотреть»…

Но на дорогу нужны деньги. И Ванятка потихоньку от деда стал воровать у него муку и просо. Этого добра у Бобка было много: у него была мельница.

Наворовали денег. Ушли. Проходит неделя. Дед напрасно ждет своего беглеца внука. В тревоге он заявляет полиции об исчезновении «со двора» Ванятки. Пошли розыски…

Проходит лето. Возвращается домой Рыжков – виновник побега Ванятки. Бобок пристал к нему с вопросом:

– Куда девал моего внука?

Рыжков отвечает:

– Он отстал от меня в Баку. Денег у него не хватило…

Бобок с тревогой и волнением ждет Ванятку. Наложил на себя семидневный пост. Наконец, внука пригоняют «по этапу». Оказалось, – голод замучил его в Баку. Три дня он не ел; бился среди уличной нищеты и добровольно отдался в руки полиции, как беспаспортный…

Православный «мир» возмущен был поступком беглецов. Отец Ванятки – православный – горько упрекал Бобка за то, что он «испортил» ему сына штундой.

– Был Ванятка послушным малым, жаловался отец, а теперь вон какие дела отколачивать зачал!…

Приехал я в то село, где жил Бобок. Устроил беседу со штундистами. На неё Бобок не пришел. Встречаю его после на улице.

– Здорово, дед!

– Здравствуй.

– Что не приходил на беседу?

Бобок издали меня не узнал и говорит:

– Чего там делать? Кабы «он» закону учил. А то «он» от закона отводит…

Начался разговор про штундистов.

Я напомнил деду:

– Вон твой внук какое дельце отлил! А ты говоришь – ваши братья святы…

Бобок болезненно пошатнулся в сторону и как-то таинственно прошептал:

– То-то и есть. Я говорил внуку: «Ванюшка! погоди креститься. Не выдержишь этакое дело»… Он одно своё: «ты за собой, дед, блюди, я знаю себя»… Вот и узнал. И вышло – диаволу продал свою душу. Нет ему теперь покаяния…

Я возразил:

– Как это так? ап. Павел кровосмесника простил, а ты вора-внука не хочешь прощать?…

Бобок сказал:

– Кровосмесник христианином не был. Вот в чём штука!…

Я достал из кармана Евангелие и на строке засвидетельствовал, что дед ошибается (ср. 2Кор.2:7). Потом прибавил:

– Видно, дед, ни к чему ваше купанье в реке!…

– Ну, а вы махоньких-то крестите даром. Нет от этого пользы.

Я заметил:

– Вы вот Рыжкова крестили с большой бородой. А какое дело он тебе подстроил!…

Дед позабыл нитку наших разговоров и горько промолвил:

– Изверг он! Сам шел бы, куда глаза глядят, а малого с собой не волок…

Я сказал:

– Вот и выходит ваше перекрещенье ни к чему. Одно купанье!…

– Ну, и вы здоровые гордецы! промолвил дед. Чего вы к нам не ходите на собранье?…

Я ответил:

– По слову Псалмопевца: «блажен муж, который не ходит на совет нечестивых» (Пс.1:1).

Бобок с горечью сказал:

– И ваша порода-то хороша! Вон она как расписана у Mф.3:7…

Я возразил:

– Нужно еще доказать, что мы порождения ехиднины. Я думаю, это уподобление всего ближе относится к вам. Вы хвастаетесь наружными добродетелями, а какие дела вытворяете? Вот про вашего здешнего «брата» рассказывают, что он обманывал интендантство. Сдавал сено в казну. А чтобы оно было тяжелее, он заворачивал в него мерзлый навоз. Это судом доказано. Да и малый ваш за то в остроге сидел…

Один из подошедших мужиков прибавил:

– А вы знаете Серегу – штундиста, вот того, что на беседу с вами часто вырывается?

– Знаю.

– Так дозвольте про него рассказать. Намедни приехали мы с кумом из города. Перезябли. С холода зашли в кабак. Сидим, пьем водку. Вдруг вбегает Серега. Берет полубутылку и со своим братом – шасть под сарай!… Выходят оттуда веселые. Говорю:

– Эй, Серега, отказался ты от икон, а водку тянешь. Держи стакан!…

Серега засмеялся – и раз его…

На днях, этот же Серега три дня пьянствовал в городе. Вы только всё это прикрываете, – укоризненно обратился православный к Бобку, – а наши простецкие мужики в открытую живут…

Дед пробовал было защищаться:

– Пьяницы у нас – редкость.

Я ответил:

– Да, явных пьяниц у вас меньше. Это от того, что вас самих мало и вы стесняетесь. Но теперь уже у вас заводятся настоящие пьянюги. Вот это – приезжаю к вашим соседям. Гляжу из батюшкина дома – идет мимо штундист Николай Павлов, старший брат в своей общине. Идет и земли под собой не чует. Так и мечется от водки в разные стороны…

Выбегаю я на крыльцо и кричу:

– Эй, Николай Павлович, где же твоя хваленая святость?…

Он очнулся и мычит:

– Не говори, коли я взялся за этакое дело… Распрудилось!…

Видишь, дед, крещеные-то ваши и «святые» почище наших мужиков пьют!…

– А то насчет блуда штунды – охотники, – заметил православный. Знаю я одного их пресвитера. Приспособил он к себе чужую бабенку. Она к нему приходит и спит с ним. Люди этому, может быть, не поверили-бы? Да сам их досужий «брат» изобличил. Прямо накрыл блудников на месте преступления…

Я подтвердил замечание православного собрата и сказал, что подобных рассказов нам не для чего слушать. Если бы мы стали собирать про штундистов всю грязь, – мы бы не выехали из этого села. Бог с ними. Все люди во зле лежат.

Дурно, что штунды этого не сознают и хвалятся своей святостью. А вот как мы разобрались, – нашему деду остается глаза протирать. Не правда ли, Бобок?…

Он неловко себя чувствовал. Он стал уверять, что ему «ко дворам» пора отправляться.

– И нам тоже, дедушка! Смеясь, сострил один православный. Мы стали расходиться по своим местам…

VIII. Осмеяли

Это был первый случай за мою миссионерскую службу, когда православные уклонились в сектантство. Весть об этом совращении болью и страхом наполнила моё сердце, с волнением душевным поехал я увещевать заблудших. Побеседовал с ними в течении нескольких часов об иконах. «Новые» молокане не покорились моим доводам.

Иду на следующий день побеседовать с ними. Подхожу к дому их «коновода». Баба выбегает со двора и кричит:

– Старика дома нету! Ушел в поле…

Иду к другому сектанту. Детишки кричат:

– Батя ушел на мельницу. Придет домой аж ночью.

Вижу, что меня обманывают. Захожу поделиться горем в ближайшую православную избу. Там бабы пряли. Они в один голос стали меня заверять, что их «молоканы» попрятались. Сейчас их видели в деревне.

– Да что с ними толковать? Сказала хозяйка. Вчера вы бились с ними до хрипоты в голосе. Они вас только осмеяли. Говорят: «вишь ты… Его спрашивают, где велено иконы писать, а он несет, Бог знает что… Он думал, ему не найдутся, что ответить. Ан нашли. И еще нос утрем»…

Бабы молчали. Я с грустью стал припоминать ход вчерашней нашей беседы об иконах. Мною было показано из Библии всё, что можно. Молокане не унялись. Да и как им уняться? – Они спрашивают:

– Покажи на строке, где сказано Христом, что надо писать иконы?

Им отвечают обходно, что такого вопроса делать нельзя: в Библии не всё записано…

Молокане глумятся и смеются над подобными ответами. Много нужно любви Христовой, чтобы спокойно пережить их исступленный невежественный смех…

Я собрался уходить. На прощанье я спросил:

– Так как же молокане говорят про меня?

Бабы сокрушенно сказали:

– Осмеяли они вас. Больше ничего…

Д. Боголюбов

Самара

В прошедшем 1902 году в Самарской епархии случилось прискорбное событие: ушел в раскол православный священник села Куньей Сормы, Николаевск. у., Кирилл Никитьев Онуфриев. Последнего мы знали хорошо и до бегства его в раскол состояли даже в переписке с ним. О. Кирилл мещанин г. Хвалынска, Саратовской губ., бывший от рождения раскольник беспоповской секты. В начале 1870 годов он принял православие и утвержден разъездным миссионером Хвалынского уезда, от местного братства Св. Креста. В этой должности он пробыл недолго; сызранские единоверцы избрали его священником к своей церкви и он получил рукоположение от самарского епископа. Из г. Сызрани он вскоре перешел в Самару к единоверческой же церкви, сделан благочинным единоверческих церквей. Это был расцвет его службы, как пастырской, так и миссионерской. О. Кирилл вел беседы с раскольниками и многих обратил из раскола к единоверию. Особенно плодотворна была его миссионерская деятельность в селе Балакове, куда он был переведен из Самары. Но вот о. Кирилл овдовел и начал прибегать к выпивке, с целью залить своё горе. Детям своим он не дал никакого образования и они были в числе неудачных в жизни. Это еще более сокрушало его и огорчало, а при малодушии, отсутствии твердой воли и характера, давало лишний повод прибегать к чарке и разгулу. Живя в богатых приходах, он все сродства свои тратил на поддержку сына неудачника, имевшего к тому же большую семью. Не раз открывал он для него торговлю, но всё это сводилось к нулю, а в результате о. Кирилл входил в долги, а отсюда неприятность с прихожанами, которые ссужали его и помогали ему. Благодаря последним он был перемещен в село Кунью Сорму, откуда, прослужив недолгое время, он убежал к раскольникам беглопоповской секты, у которых и изображает в данное время иерея, пришедшего яко бы от ереси. Раскольники основали ему центр в г. Хвалынске, Саратовской губ., а районом его иерейской деятельности определили ему заволжскую сторону, включая сюда и Уральскую область.

Итак, употребление «горелки» повело к тому, что старик (ему уже за 60) поддался влиянию своего неудачника – сына, который и продал его раскольникам «за сребренники довольны». Сын преследовал свои корыстные расчеты и достиг их. Пастырские идеалы, понятие о чести, о долге, наконец, пастырская присяга – всё это грубому и разнузданному сыну его было нипочем, а сам о. Кирилл, состоявший всегда в помрачении ума, неспособен был уже сбросить с себя чужое влияние и проявить свою волю. И пошел он, подобно греку-митрополиту Амвросию, к раскольникам совершать свои противоканонические иерейские служения. Ради денег, ради обеспечения своего сына с семьей пошел он в раскол, пошел без убеждения в правоте раскола, о чём не может быть и речи.

Так погиб человек, прибегавший к помощи «горелки» и забывший Бога и свои пастырские обязанности.

Самарский преосвященный Гурий, когда узнал об уходе о. Кирилла в раскол, нарочно отправился в его приход и произнес к прихожанам церкви прекрасное назидательное слово.

Тула

20-го августа я оставил Пензу, в которой прослужил 8 лет, и перешел на службу в Минскую епархию. Не корыстные расчеты руководили мною в этом перемещении из одной епархии в другую и на одну и туже службу, а другие совсем соображения, имеющие чисто миссионерский характер. Я не ищу ни повышений, ни богатых приходов, доказательством чего служит во-1, что доселе, несмотря на 29 лет своей службы, я еще не протоиерей, а во-2, с Кавказа, где я (год) имел богатый приход, получая 3000 р., я ушел в Пензу на меньшее содержание, для того только, чтобы быть миссионером. Я люблю это дело, своплотился с ним и мне трудно сидеть на месте и из миссионера превратиться в требоисправителя. Это же дело потянуло меня и в западный край, где поклонники папы и пропитавшиеся Талмудом иерусалимские дворяне составляют большинство. Русь святая видна здесь только в селах, а по городам и местечкам её заменили 2 вышеуказанные элемента. Да и Русь эта не наша Русь, а белоруссия, оскобленная в бороде, подстриженная в одежде и изображающая собою смесь польско-жидовско-русского трехэтажного человека. От поляка он заимствовал гордость, от еврея воспринял хитрость, а от русского сохранилась одна только вера православная, затемненная отчасти польско-униатскими обычаями и обрядами в жизни. Наши великороссы приютились здесь главным образом в 3-х уездах, примыкающих к Могилевской губ.: Борисовском, Игуменском и Бобруйском и образовали особые поселки и все принадлежат к именуемому старообрядчеству Феодосьевского толка.

В Туле, когда наш поезд остановился, в вагон вошли фабричные и человека 3 с большими мешками, ярко выдаваясь своей простриженной маковкой, молитвою на устах и крестным знамением во всю ширь лица и груди.

– Тоже товар везут, проговорил, усевшись около меня, фабричный, показывая на 3-х старообрядцев, укладывавших свои мешки на полку.

– Какой товар? спросил я.

– Известно, книги. Начетник тут у их пребывает, так вот набрали его писаньев и повезли теперь.

Я вспомнил, что в Туле живут 2 заядлых врага Церкви и миссии – Денис Батов и Механиков, раскольничий австрийский поп. Оба они пишут и печатают свои сочинения в защиту раскола: один беспоповщины, другой белокриницкой амвросиевой иерархии и раскольники щедро и за дорогую цену покупают их книги и брошюры.

– А вы по чем узнали это?

– Я там живу, откуда они вышли. Да это все знают здесь, потому много шляется и приезжает к нему разного люду по их вере.

– Что же он даром, что-ли, раздает им свои книги, или раскольники покупают у него?

– Конечно, покупают! Даром кто будет давать… У него так: одни сами приезжают и берут в свои общества его книги, других он сам посылает и они развозят по их христианам.

– Это прибыльно, надо полагать.

– Малые ли барыши получает этот антихрист за свои душевредные писания. И ничего себе… никто и препонта не полагает ему в этом. Полиция – как бы на манер не её это дело, духовенство, надо быть, не видит, а мутит треклятый на всю христианскую родословию.

– А вы сами не из старообрядцев будете?

– Как же, насилу вырвался из их омута.

– И давно присоединились к св. Церкви?

– Нет, так года два. Теперь инда досада берет, когда слышишь о таких смутителев. Народ ведь темный, а он тебе толкует как бы от Писания, а всё обман. К слову Писания 30 приложит своих – вот она где муть-то болотная. Нешто простой человек, ваше благословение, в ней разберется, когда он тебе нанижет из разных книг со своим лжеумствованием разное толкование! Никогда ему не понять: где чистая пшеница, где куколь. А радетелев за погибающих старообрядов у нас мало. Редко кто поднимет голос в оборону их, больше всего махают рукой на них. Ну, а тут расколотворцу широкая дорога. Мели Емеля, когда твоя неделя. И мелит, сбивает российский народ во всяку секту.

– Теперь миссионеры есть в каждой губернии, они ездят и беседуют со старообрядцами.

– Я и в глаза не видал его, а сам домогался вылезти из раскола. Сначала, точно, человек эдакий надоумил меня почитать одну книжку, – учителем был в нашем селе, так и дал её, –а потом дальше, да больше и пошел я читать на счет расколу всяки книги.

– А вы из какой губернии?

– Тульской.

– Ну в Тульской губ. действительно нет правильно устроенной миссии; тут есть люди, которые занимаются ею, но это между прочим, отрываясь, как говорится, от прямого дела своей службы. А у вас много раскольников в губернии?

– Я не знаю этого. А сколько же, ваше благословение, полагается для того, чтобы был миссионер в епархии?

Этот вопрос, совершенно неожиданно поставленный мне простецом, смутил меня, и я стал в затруднение. В самом деле, сколько нужно иметь раскольников для того, чтобы должность миссионера была признана необходимою? Подумав несколько, я ответил собеседнику.

– На этот счет, любезный, у нас нет прямого постановления; лично же я думаю так, что в каждой епархии один епархиальный миссионер обязательно должен быть. Но это мой взгляд, а начальство судит по-своему.

– Вестимо, оно рассуждает не по нашему, да только где теперь нет расколу? Вот теперь, к примеру, я на фабрике служу и сколько там всякого учения услышишь – бездна темная. Управитель лютерову закону придерживается и свою партию имеет; а окроме его есть и раскольники всякие, и православные, и молокане. Наслухается вот этак наш брат на стороне и понесет это толкование в своё село и будет гуторить со всяким. А кто ему препонт вставит.

– Это священник должен обратить внимание на это, и, если сам не может беседовать, обязан тотчас донести епархиальному миссионеру.

– Священники то только читают у нас, а в прение они не входят. Да и где ему со всяким речь вести? А тут и книг нету, и сам он расколу то не маштак, а народы любят обсуждать, как и что делается в церкви и по какому уставу. Тоже соберутся на завалинке и гуторят, каждый своё, а разъяснить некому. Западет в таку местность расколотворец и живо разведет свою секту.

Скоро подошла станция, и мой собеседник вышел из вагона. Я остался один и думал: раскольники мешками развозят книги своих начетников, платят за их сочинения в 3–4 раза дороже (наприм. «Меч духовный» – Перетрухина я добыл за 6 р.), а у нас миссионерам рискованно издавать свои книги. Раскольники сами приезжают к начетнику и мешками увозят от него его сочинения, а у нас? Раскольники всякое слово, сказанное в защиту их, охотно раскупают, не щадя денег, а мы? Интересуется ли наше духовенство расколом и сектами? Пополняет ли оно свои церковные библиотеки книгами миссионеров? Мало, скупо, не простительно глухо оно к просвещению заблудших! Живущие в православных приходах совсем ничего не читают о расколе и сектах и знать не хотят этого. Многие-ли из священников выписывают «Миссионерское Обозрение», а ведь это единственный и солидный журнал, знакомство с которым полезно каждому православному священнику.

Вот священник привел к присяге в окружном суде; при выходе его оттуда, швейцар подает ему шубу и галоши и в то же время задает батюшке вопрос: согласно ли со священным Писанием поступил он, заставив людей клясться пред Евангелием, в котором написано против присяги и клятвы? Батюшка стал в тупик. Картина вышла горькая, но достойная кисти художника. Величавая фигура священника с наперсным крестом, хорошая одежда, – и маленький человек, лакей поразил отца духовного, который буквально не нашелся сказать что-либо подходящее в ответ ему. Это ли не позор? А получай он «Миссионерское Обозрение» он мог бы знать и это и др. спорные места раскольников и сектантов и, если не вполне, а всё же был бы в курсе дела.

– А ты я вижу богослов? нашелся сказать обескураженный священник. Не за своё дело, брат, берешься? Смотри, как бы тебя за это разглагольствие не уволили.

Разве это решение вопроса? разве батюшка успокоил мятущуюся совесть слуги Окружного суда? Он только пригрозил ему и этим озлобил его и еще больше восстановил против себя.

На фабриках, по селам, раскольники, сектанты и православные толкуют о делах веры, трактуют о нашем православии на все лады, а мы еще никак не можем освоиться с вопросом: нужен ли нам миссионер в епархии или нет? В Ставропольской епархии вот уже почти 4 года, как должность противораскольнического миссионера остается вакантной и об ней и не публикуют и частно никого не приглашают занять это место. Это ли забота о миссии?

(Продолжение будет).

Минский епарх. миссионер, свящ. Констант. Попов

I

Вдумываясь в современные дебаты по вопросам веры и жизни, мы всё более и более убеждаемся, что «либеральные» поставщики «воды и хлеба» для алчущих и жаждущих привозят к нам с чужого рынка заплесневелые в сырых подвалах питье и корм и, выдавая их за средство от всех недугов нашей жизни, беззастенчиво водят за нос своих питомцев… А между тем последние радуются, в надежде, что утолены, пока жажда и голод еще с большей силой не затомят их и тогда они, как шальные, кучей устремляются к надпитой ими чаше мертвой воды и снова жадно подбирают крупинки манны из Аравийской земли!… Лишь немногие из них в наше время увидели, что их кормильцы сами голодные, что со зловонным потом на лице они толкуют им о том, чего сами не знают и во что сами не верят, тщательно скрывая при этом от них своё внутреннее убожество и пустоту!… И вот просыпается у этих питомцев жгучая потребность «воды живой» и «манны небесной»… До их слуха долетает властный и полный любви призыв: «кто может, иди ко Мне и пей… и кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать во век!…» Господи, дай нам этой воды! – вопиют они, завопили, свернули с прежнего пути и пошли!…

Я видел их: они идут пока лишь малой кучкой… Дорога их неведома и путь их – «Новый Путь»!…

И я спросил: неужели за две тысячи лет не пролегла дорога ко Христу?! Или, быть может, пролегла, да только тернием поросла, так что путники и предпочли идти по «Новому Пути»?… И как-то сердце больно сжалось и подсказало мне: да, пролегла и миллионы уже прошли по ней; но только в наше время она тернием поросла… Сорвите терний и снова старый путь станет единственной тропой к «манне небесной» и «воде живой»!…

И я машинально раскрыл лежащую на столе книжку «Миссионерского Обозрения» и прочел: «Миссионерская полемика по вопросу о присяге».²³⁷ Полемика?! – невольно вырвалось из моих уст. Как, разве наша Церковь не имеет определенного учения по столь важному вопросу, что её миссионеры вступают по оному в печатные пререкания между собой, на соблазн немощных чад Церкви и на радость врагов её?! И я жадно бросился читать статью, в надежде, что слово «полемика» – простая опечатка. Но, к сожалению, ошибся!… В открытом письме к миссионеру Боголюбову, но поводу беседы последнего с сектантами о присяге, священник Силин высказал полное несогласие с доводами миссионера в пользу допустимости, с точки зрения Св. Писания, в потребных случаях клятвы именем Божиим. К сожалению, о. Силин ограничился, по недостойному подражания примеру сектантов, одной критикой чужого мнения, а от себя ничего определенного не сказал. Я с вами не согласен, говорит он Боголюбову, но своего мнения по существу данного вопроса я вам не скажу; да и не моё дело разрабатывать подобные вопросы: я только священник, а не миссионер; а вот вы, миссионеры, поприлежней подумайте-ка над этим вопросом, да пишите о нём по церковному, по совести!…

Не знаю, на кого как, а на меня крайне неприятно подействовал прием о. Силина: прения он поднял и по весьма важному вопросу, а сам тотчас-же стал за перегородку и любуется: ну-те ка, миссионеры, понатужтесь, а я тем часом «возьму водицы и умою руки»!… И в этом «омытии рук» о. Силин нашел привилегию пастыря!… Но и при таком понимании своих пастырских обязанностей, о. Силин должен был ясно показать, в чём же миссионер Боголюбов против «церковного» и своей «совести».

Далее. Кому о. Силин думал принести пользу своим отношением к вопросу о клятве? От решения этого вопроса в «чисто-церковном духе» он отказался, а в решении, предложенном миссионером, он нашел ложь. Любопытно, если о. Силину неведомо «чисто-церковное» учение о клятве, то с какой-же точки зрения он критиковал беседу Боголюбова?! Всё это вызывает недоумение и оставляет на душе горечь! Последняя усиливается сознанием, что в наше смутное время стоило-бы осторожнее обращаться со словом обличения во лжи своих собратий по оружию, так как враги Церкви не дремлют и нам уже пришлось столкнуться с горькими плодами такого рода прений… Мы не против печатной критики миссионерских бесед, но только желаем, чтобы критики не ограничивались голыми отрицаниями, неопределенными намеками и полусловами, а точно указывали-бы правильное учение правосл. Церкви о спорном вопросе, чтобы читатели ясно видели, погрешает-ли миссионер только в способах доказательства известной церковной истины, или-же извращает и самую истину, и чтобы эта истина не затемнялась пред взором читателей, среди которых есть много и немощных братий по вере. Иначе соблазны от такого рода прений явятся мощным орудием в руках врагов св. Церкви, а немощные чада последней ускорят своё отпадение и пойдут искать «новых путей»!…

II

В наше время вопросами миссии стала усиленно интересоваться светская пресса. Факт сам по себе очень отрадный. Но наивно было бы искать на страницах светской прессы беспристрастного и правильного решения этих вопросов, так как все свои суждения она окрашивает цветом той или иной излюбленной ею тенденции, а вопросы миссии (простонародной) для неё, большею частью, еще и terra incognita. Вот почему направлять деятельность православных миссионеров по рецепту светских органов прессы было бы крайне непростительно. Если что и можно рекомендовать миссионерам, так это знакомиться с подобными рецептами для более правильного диагноза религиозных недугов современного светского общества. Между тем им предлагают «принять к сведению» и руководству один из таких рецептов. Мы разумеем статью свящ. М. Лисицына. «О сердечности в миссионерской полемике» (новогодние pia desideria «не-миссионера»),²³⁸ как резюме впечатлений, вынесенных г. Луговым от собеседования миссионера с сектантами («Нов. Bp.» за 1902 г.).

Не в обиду будь сказано, – ни «не-миссионер» свящ. Лисицын, ни тем более г. Луговой дела простонародной миссии, как говорится, и не нюхали. Последний лишь побывал на публичной беседке миссионера с сектантским вожаком, увидел бесконечные прения «по букве Писания» и сразу заключил, что обращения сектанта не последовало, потому что на беседе шло одно препирательство в словах, а сердца-де сектанта речь миссионера не затрагивала… Отсюда и вывод готов, что публичные беседы миссионеров – одно словопрение, для целей миссии они бесплодны и могут быть выброшены из арсенала миссионерских средств… Всё это и принял к сведению «не-миссионер» свящ. Лисицын и предложил гг. миссионерам «сердечность» в их полемике с сектантами… Кажется, чего проще… А как посмотришь на дело со всех сторон, то и выходит – не так…

Миссионеры, по словам свящ. Лисицына, в своих публичных собеседованиях с сектантами пользуются чисто-рационалистическими приемами, отводя сердечным доказательствам второстепенное место, поэтому сектант и остается в своих прежних верованиях. Выходит, миссионерам необходимо совсем бросить публичные прения, тем более, что они дали небольшой процент обращений и большую пищу для праздных пересудов, и «от стремления сделать массовые обращения путем публичных прений и собеседований перейти на интимные собеседования с отдельными, особенно передовыми лицами, завладеть их симпатиями и приобрести в них затем союзников себе и помощников в миссионерском деле…».

Мы уверены, что в редком миссионере-практике эти предложения о. Лисицына не вызовут улыбки. Не будем говорить о физической невозможности для специальных миссионеров, при ничтожном количестве их в епархиях, воспользоваться в должной мере пожеланием о. Лисицына, – об этом прекрасно сказано в статье г. Н. Гринякина: «Принять к сведению», – а лучше рассмотрим пожелания о. Лисицына по самому существу их.

Современный миссионер, по мнению о. Лисицына, должен отказаться от ведения публичных собеседований с сектантами по следующим причинам: а) публичные собеседования ведутся им чисто-рационалистическим путем, без доказательств ad hominem; между тем последнего рода доказательства имеют главное значение в деле вразумления заблудших, так что необходимо вместо публичных прений войти с заблудшими в интимные беседы, с каждым отдельно и особенно с представителями сектантских общин и б) публичные беседы дали небольшой % обращений и большую пищу для праздных пересудов и т. обр. не достигли своей цели: массовых обращений сектантов или раскольников в лоно Церкви.

Казалось-бы, что если публичные беседы не достигают своей цели только потому, что ведутся миссионерами неправильным путем, то следовало направить их на надлежащий путь, а отнюдь не уничтожать самые беседы, потому что и каждым средством воздействия на заблудших можно пользоваться ошибочно… Да и помимо этого, вопрос еще в том, действительно-ли неправилен тот путь, по которому ныне ведутся миссионерами публичные беседы? Что такое «чисто-рационалистические приемы», о которых говорит о. Лисицын и в которых он видит главный недостаток публичных бесед? Как видно из его статьи, это есть стремление миссионеров убедить своего совопросника в истине православного учения путем ссылок на св. Писание. Правилен-ли этот путь? Думаем, что каждый миссионер-практик ответит; не только правилен, но и единственно возможный на публичных беседах и это вот почему: публичная беседа не есть проповедь, предлагаемая слушателям с целью побудить их на известного рода нравственный поступок, как напр.: любить ближнего и даже врага, не пьянствовать и пр…, а – полемика по вопросам веры и притом, по характеру и содержанию своему, зависящая от болезни и требований собеседника. Чего-же требует от миссионера и чем болеет сектант или раскольник? «Докажите нам истину вашего вероучения и ложь нашего упования, говорит немощной брат миссионеру, и докажите не от своего разума, а от строки Писания, или старопечатных книг…». И на первую попытку миссионера повлиять на «сердца» слушателей («глаголом жечь сердца людей»), собеседник-сектант тотчас с улыбочкой заметит: «эх, г. миссионер, не о том мы вас спрашиваем; вы нам туману поменьше разводите, всё то мы знаем, что вы человек ученый и красно говорить можете; хотите поучать, так поучайте своих, а с нами давайте побеседуем о предметах нашего упования; а по части жизни в миру нам и без вас заповеди ведомы, не язычники мы: и ближнего любим и водки поменьше православных пьем… Уж лучше вы нам растолкуйте, в чём у нас с вами разладица… Вот Писание говорит: не делай изображений, а вы понаделали… Может мы и «немудрые», так уж Бог нам судил, а что-то не находим в Писании повеления «нарисовать Спасителя, аль Божию Матерь, аль Николая Угодника» и тут-же товарищ его ехидно перебьет вопросом: «нешто учение Николаитов Господь уважает?» (Апок.2:15). За этим пойдут другие вопросы и все такого-же рода: где в Писании сказано тремя перстами молиться, длинные волосы пастырям носить, аль в храме сидеть и притом всё это пересыпается обычным сектантским сарказмом, что-де и антихрист в храме сядет и пр… С трудом миссионер удержит своих собеседников на одном предмете беседы и приступит к подробному выяснению его «от Писания». Кто скажет, что миссионеру необходимо уклониться от решения этих вопросов и притом «по букве Писания» или старопечатных книг, тот не знает ни сектанта, ни раскольника. Вопросы «видимого упования» или вопросы обрядовые и догматические с внешними их проявлениями для того и другого – вопросы жизни, над их решением он просиживает не один день и своими выводами волнует целое село, так как каждый сектант – «миссионер…». В интимной-ли беседе с сектантом, или на публичной вы столкнетесь всё с одними и теми-же вопросами, всё с одной и той-же постановкой их и всё с тем-же требованием «показать от Писания…». Если-же действительность такова, то виноват-ли миссионер, употребляя в своих беседах с сектантами «приемы чисто-рационалистические», т. е. решая запросы своей больной паствы применительно к её действительному духовному гладу – «от строки Писания?!…».

Я знаю, мне возразят, что миссионеру нужно не спускаться до уровня совершенства сектанта, а возводить последнего до своего уровня; но полагаю, что такое средство возможно прописать лишь на бумаге, а провести его в жизнь ex abrupto невозможно. Необходимо прежде спуститься до уровня совершенства больного пациента, если это, конечно, не соблазняет других, поговорить с ним на его языке, а затем уже незаметно для него самого возводить его от степени в степень, иначе вы для него будете чужестранец (1Кор.9:19–22).

Таким образом, если миссионер в своей борьбе с заблудшими, путем публичных или же частных бесед с ними, бросит те приемы, которые свящ. Лисицын называет «чисто-рационалистическими», то с уверенностью можно сказать, что он погубит дело миссии, так-как и среди сектантов и среди православных поселит убеждение, что православное учение опирается не на «букве или строке Писания», а на «философии и пустом обольщении, по преданию человеческому!…».

Что-же касается «сердечности», то полагаем, что она необходима не только «в полемике», но и во всех отраслях миссионерской деятельности и состоит в том, что каждое своё слово миссионер растворяет чувством любви и сострадания к заблудшим, что своё дело он ведет не как машина, а как преданный миссионерской идее душою и телом!… Такая «сердечность» не измеряется набором «помазанных» слов, а так сказать исходит от всего миссионера. Слово такого миссионера действенно и когда он «светит миру» и когда с кем-либо, как с евнухом, говорит наедине. Но, при оценке деятельности миссионера, необходимо помнить, что его слово, более чем кого-либо другого, падает на тернистую почву и что даже Христос не убедил всех Своих слушателей, хотя Своё слово подкреплял еще и чудесами!

Публичные беседы, говорит свящ. Лисицын, нужно бросить еще и потому, что они дают большую пищу для праздных пересудов и небольшой процент обращений и, так. образ., не достигают своей цели: массовых обращений сектантов или раскольников в лоно Церкви…

Но кому из миссионеров неизвестно, что интимные беседы их с сектантами, и особенно с сектантскими представителями, дают еще большую пищу для пересудов? Приведу один из многих примеров: как-то в с. Рассказово, после публичной беседы с сектантами, ко мне подошла группа православных, среди которых были и очень почтенные лица, и убедительно просила меня не ходить в дома сектантских заправил для частных беседок с ними «один на один», потому что, по отъезде миссионера, эти лица распространяют про такие беседки очень обидные для православных небылицы. И я не раз имел возможность убедиться, что доверять честности сектантских заправил можно только тогда, когда поставишь себе за правило: жить абстракциями, а не действительностью!… Но что-же? Неужели миссионеру бросить частные беседы с сектантами из боязни кривотолков?! Не лучше-ли поискать средств к устранению пересудов, чем сокращать самое дело миссии?…

Нас всегда неприятно волнует, когда лица, не знающие миссионерского дела, не изучившие на практике условий миссионерской службы, произносят свой суд по вопросам миссии и безапелляционно подводят итоги миссионерской деятельности!… Публичные беседы, говорят они, излишни, потому что дают небольшой процент обращений и не достигают своей цели: массовых обращений заблудших в православие…

Не будем говорить о том, что, за весьма редкими исключениями, сектант на публичной беседе никогда не сознается во лжи своего «упования», так как свой переход в православие он всегда совершает втихомолку, боясь мести своих «собратий» и вообще их «ежовых рукавиц»… Но на публичной беседе он имеет полную возможность убедиться во лжи своих «пресвитеров» и вот, когда он приходит к батюшке с тайной просьбой «присоединить» его, или едет за этим на сторону, что бывает очень часто, потрудитесь-ка определить: под влиянием публичной или частной беседы с ним миссионера созрела в его душе решимость присоединиться к православию?… Нередко сам сектант отказывается дать на этот вопрос определенный ответ и понятно почему: наблюдать за жизнью души несравненно труднее, чем за течением самой быстрой реки, а разобраться в этой жизни и тем более!… Но всё же, насколько можно судить об этом со слов бывших сектантов, публичные беседы миссионеров всегда врезывались в их душу и служили одним из самых сильных побуждений к обращению их в лоно православной Церкви.

С уверенностью можем сказать, что прежде чем миссионер публично не подорвет авторитета сектантских заправил доводами «от Писания», до тех пор он не откроет себе сердца искренно заблудшего рядового сектанта. А этого и можно достигнуть только при помощи публичных бесед, так как не будет же миссионер ходить с сектантским начетчиком по избам и пред каждым заблудшим в отдельности устраивать беседу с его наставником. Если-же миссионер сам придет к рядовому сектанту, то последний тотчас скажет ему: я не грамотный, малосведущий, и вы лучше поговорите с нашим братом N. – он у нас за «старшего»; мы-же послушаем вас и тогда увидим, кто из нас идет по Писанию – и все попытки миссионера завязать разговор останутся тщетными, если он не пойдет и не проведет прежде ряд публичных бесед со «старшим» у сектантов. Такова внутренняя связь между сектантским «пресвитером» и его паствою и миссионеру необходимо прежде всего порвать именно эту связь и притом путем гласным, публичным, чтобы внушить к себе доверие не только со стороны рядовых сектантов, но и местной православной паствы. Лишенный на селе доверия сектантский «пресвитер» или смиряется духом, или еще более ожесточается, чувствуя, что с потерею первенства он лишается и многих земных благ… Если-же миссионер начнет свою деятельность с того, чтобы заручиться симпатиями сектантских «пресвитеров» путем интимных беседок с ними, то он: во 1-х, тотчас возбудит и среди рядовых сектантов, и среди православных крестьян недоверие к своей деятельности и этим обесценит особенно в глазах сектантов факт присоединения их «пресвитера» к православию, тем более что среди них нет недостатка в желающих быть «пресвитерами», каковыми могут быть и лица совершенно безграмотные; во 2-х, что очень важно, он вскоре убедится, что среди «передовых» сектантов также много искренно верующих в истину своего «упования» и ищущих спасения «по Писанию», как среди содомлян и гоморрян праведников… Одно, к чему он, несомненно, придет, – это необходимость как можно скорее снять с темных крестьян умственно-религиозный гнет сектантских «передовиков»!…

Мы не можем согласиться с тем, чтобы публичные беседы оценивались количеством происшедших на них обращений заблудших в лоно Церкви и чтобы в «массовых обращениях» видеть единственную, или хотя-бы главную цель публичных бесед. Что таковые обращения на публичной беседе, в огромном большинстве случаев, и не могут быть, об этом мы уже сказали; но к сказанному считаем не лишним добавить несколько слов в разъяснение истинного значения публичных бесед.

Прежде всего спросим, кто навязывает публичным беседам вышеупомянутую цель – «массовое обращение заблудших». Миссионеры? нет!… А кто-же? Это: а) или враги миссии, стремящиеся возложить на выю миссионеров «иго неудобоносимое», чтобы затем проливать «крокодиловы слезы» о не достижении миссией намеченной ей цели и, как-бы нехотя, ставить на очередь вопрос об уничтожении миссионерского института, так сильно мешающего им сеять на народной ниве всевозможные плевелы… б) или искренно желающие чем-либо помочь миссии, но по неопытности дающие миссионерам неудобоисполнимые советы…

К последнего рода лицам мы и обращаем своё слово. Необходимо принять во внимание, что публичная беседа ведется с представителями сектантских общин, которые связаны со своими последователями главным образом узами не Св. Писания… Насколько дорога «передовым» сектантам истина, можно отчасти судить потому, как легко они меняют секты при условии всегда стоять во главе… Сверх того, они находятся в большой зависимости, особенно материальной, со стороны и эта зависимость несравненно тяжелее местной… Вот почему миссионер, хотя имеет дело на публичной беседе с сектантским «пресвитером», но преимущественной целью своей поставляет воздействовать чрез обличение и увещание «пресвитера» на массу рядовых сектантов и православных, живущих в общении с сектантами. Более подробно цель публичных бесед можно формулировать так: а) подорвать в глазах крестьян дутый авторитет сектантских начетчиков и тем снять умственно-религиозный гнет последних как с рядовых сектантов, так и православных, б) снять с православия нарекание, что оно «лишь шепчет в кулак» я показать ложь сектантского «упования», в) поднять в массе крестьян угасающий дух православия и побудить их не только к хранению православной веры, но и к защите её и этим путем расположить крестьян к деятелям миссии и дать последним возможность глубже проникнуть в тайники религиозной жизни народа и подготовить в его сердцах незыблемую почву для восприятия всех остальных мероприятий Церкви к религиозно-нравственному просвещению своих пасомых.

Почти пятилетней миссионерский опыт убедил нас в том, что после успешной публичной защиты православия в душе ищущих истины, но заблудших зарождается склонность к православию, просыпается пытливость и возникает целый ряд вопросов, которые нередко также разнообразны, как разнообразна религиозная психика крестьян. И вот тогда уже необходимо прийти на помощь к каждому больному отдельно и в частной беседке с ним удовлетворить его религиозным запросам. От таких беседок ни один миссионер не откажется и поведет их по мере физической возможности, призывая потрудиться на этой-же ниве главным образом местного приходского пастыря. Не раз нам приходилось наблюдать, что чем успешнее проходила наша публичная беседа, тем больше являлось к нам охотников побеседовать в тесном кругу, тем откровеннее шли эти беседы и тем лучше и доверчивее воспринималось наше слово.

Успех публичных бесед сильно отражался даже на том внимании, с каким слушала наши проповеди в храме православная паства, увлекая своим воодушевлением и наиболее искренних сектантов.

Такое значение публичных бесед прекрасно сознается как православными крестьянами, так и сектантами, особенно начетчиками последних. В то время, как православные с нетерпением ждут приезда миссионера и, за редкими исключениями, собираются на беседы в весьма большом количестве, о сектантах этого нельзя сказать. Сектантские начетчики, дабы не уронить своего авторитета в глазах крестьян, под разными предлогами уклоняются от публичных бесед с миссионером и всячески стараются удержать от посещения этих бесед своих слепых последователей. Если-же кто из последних, сверх ожидания, вступит в беседу с миссионером, то, как роняющий авторитет своей общины и своего «упования», подвергается строгому выговору со стороны своего «пресвитера» и «братий»…

Вследствие такой важности для дела миссии публичных бесед, миссионер обычно и кладет их фундаментом воздвигаемого им здания. Мы глубоко убеждены, что этот фундамент не только прочный, но и единственно возможный в наше время и притом в той среде и при тех условиях, в какой и при которых миссионеру приходится действовать.

И. Айвазов

1901 гола Ноября 6 дня, во время Божественной литургии, епархиальный миссионер, иерей о. Симеон Никольский, в горячем слове, призывал присутствовавшее в храме стадо Христово²³⁹ к покаянию, исправлению жизни, умоляя о прекращении разделений, происшедших вследствие уклонения некоторых, по внешности ревнителей благочестивой жизни, от Церкви на путь опасный, на путь тайных собраний, – и наконец, предложил сектантам, если они, как утверждают, не уклонились от веры во Христа, от единения со св. Церковью, – показать своё собрание и свои религиозные упражнения. Сектанты приняли предложение и пригласили миссионера на своё собрание.

По окончании литургии, в 12-м часу дня, в дом П.И. Парафийника прибыл епархиальный миссионер, свящ. о. Симеон Никольский, в сопровождении окружного миссионера и двух священников. Дом П. Парафийника был переполнен гостями, преимущественно сектантами.²⁴⁰

Откроем наше собрание молитвою Духу Святому, предложил епарх. миссионер. Послышалось стройное пение, какого мы не встречали на собраниях в ст. Новоленнской и Новодеревянковской. Но каково было наше удивление (только епархиальный о. миссионер, слышавший пение сектантов во всевозможных кораблях, не удивлялся), когда, по предложению о. миссионера, запели, «Благослови, душе моя, Господа»! Мы услышали согласное, одушевленное, как бы одними устами и одним сердцем произносимое пение! Вот в чём заключается одна из причин распространения сектантства. В то время, как настоятели церквей медлят привести в исполнение «благословение Св. Синода» относительно общего пения в церквах и пробавляются или бездушным пением наемных хоров или, еще хуже, пением двух трех безголосых чтецов-певцов, – пением, ничего не говорящим ни уму, ни сердцу, – в это самое время единодушное согласное пение сектантов легко может привлекать к себе православных… Но вернемся к предмету нашей речи. После пения «Благослови, душе моя, Господа» о. миссионер предложит исполняющему обязанности чтеца в собраниях сектантов читать что-нибудь из слова Божия. Младший брат П. Парафийника, Трофим И-чь раскрыл Нов. Завет и, по-видимому, без всякого умысла открыл 5-ю главу Деяний Апостольских. Чтец читает хорошо и с воодушевлением. После прочтения всей главы, о. Симеон предложил чтецу истолковать прочитанное, как он обыкновенно истолковывает в своих собраниях. Но, несмотря на усердные просьбы, Т. Парафийник уклонился от объяснения прочитанного, стоя, по-видимому, в смущении. Тогда о. Симеон, прочитавши сам слова 3-го стиха: для чего ты допустил сатане вложить в сердце твоё мысль, солгать Духу Святому и утаить из цены земли? – спросил: понятно это? Тр. Парафийник ответил: понятно! Далее: «Ты солгал не человекам, а Богу» – из сих слов свящ. Писания, сказал о. миссионер, явствует, что Дух Святой есть одно из лиц Пресвятой Троицы, и хотя Дух св. через пророков и апостолов действовал, открывая тайны, как напр. апостолу Петру открыл о сокрытии Ананией денег, – но человекам Он отнюдь не равный, а превосходит всякого человека, как Творец творение, т. е. бесконечно.

– Ты, Трофим Иванович, продолжал о. миссионер, прочитал ответ апостолов первосвященникам еврейским, что «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян.5:29). Объясни, как ты это понимаешь? Т. Парафийник молчит. – Да вот, напр., (объяснял о. Симеон) твой сын захотел бы идти в церковь, к божественной литургии, – а ты бы в это время посылал его в собрание, хотя бы, напр., подобное вашему, где бы читалось священное Писание. Должен ли сын твой повиноваться тебе, человеку, и не пойти к божественной службе? – Нет, ответили все. – Разумеется, сказал о. Симеон, должно прежде всего повиноваться Богу, а не человекам, хотя бы и отцу; но хорошо и свято поступает тот отец, который от сына не потребует ничего, противного воле Божией. Еще вы прочитали, что уважаемый евреями учитель Гамалиил, когда вывели апостолов, сказал, обратившись к собранию: «Что вам делать с этими людьми? незадолго перед этим явился Февда, выдавая себя за кого-то великого, и к нему пристало около 400 чел., – но он был убит и все, которые его слушались, рассеялись. После него явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народу, но он погиб, – и все которые его слушались, рассыпались; и теперь, говорю вам, – оставьте этих людей, ибо если это предприятие от Бога, то вы не можете его разрушить: берегитесь, чтобы вам не оказаться богопротивниками!» (Деян.5:34, 39). О каком это предприятии говорится, что если оно от Бога, то не разрушится? – Я думаю, что об апостолах, ответил Т. Парафийник.

Епарх. мисс. Да, друг! и вот видишь, слова Гамалиила исполнились: христиан преследовали, гнали, мучили евреи, римляне и другие языческие народы, – но Церковь Христова растет и растет и св. Евангелие проповедуется по всему миру. Сколько ересей, расколов появлялось в течение 19-векового существования св. Церкви, – но все они пошумят, пошумят лет 50–100 и исчезают бесследно! А Церковь Божия, как основана на недвижимом камени – Христе Господе, так и остается непобедимою. Да, друг, это ты верно сказал, что об апостолах и их св. деле сказано, что оно не разрушится! Но мне часто приходилось встречать различных сектантов, ничего общего не имеющих с делом апостолов, – но и они прилагали эти слова в оправдание своих религиозных упований, часто совершенно враждебных св. Церкви.

Ну, детки, сказал о. миссионер, спойте: «Боже, зри мое смиренье»! После пения названного канта, по предложению о. миссионера, Троф. Парафийник из имеющегося у сектантов томика сочинений св. Иоанна Златоустого прочитал поучение о том, что всякому христианину во всякое время необходимо «воспевать во псалмех и пениях духовных», так, чтобы душа его уподобилась псалтири или согласно поющему тимпану». Читал Парафийник с чувством, – внятно, видно, что от такого чтеца собрание может назидаться! После этого собрание запело – «Глас Господень на водах», но запели так, что пишущий сии строки, слышавший в своё время знаменитых певцов в итальянской опере и известные хоры, – прямо пришел к тому заключению, что, во 1-х, народ наш удивительно способен к музыке, а во 2-х, что предстоятели церквей весьма будут повинны, если не воспользуются этим музыкально-вокальным богатством русского человека для достойного прославления Всемогущего Творца в храмах и для оживления религиозного чувства молящихся – чрез введение при богослужениях общего пения.

По окончании пения, епарх. о. миссионер обратился к певцам, между которыми были старики, старухи, взрослые обоих полов и юные девицы и сказал: «Что же, братия, пение у вас отличное, читаете вы слово Божие, поете священные песни и различные канты, но зачем же из хороших вещей делать тайну? – Из среды собрания послышались голоса, что они потому таились, что народ их преследовал, разбивал им окна и т. п. – Но, братия, сказал о. миссионер, виноваты вы тем, что на открытие ваших собраний не взяли благословения и дозволения ваших пастырей! Вот эта то скрытность и таинственность ваших собраний и поселила в народе уверенность, что дело ваше нечисто, – да и вообще не скрою, что путь ваших собраний может быть опасным и гибельным! Ведь руководитель ваш, как не имеющий особой благодати, получаемой пастырями Церкви чрез священное рукоположение, истолковывая священное Писание, легко может впасть в заблуждение, в ересь и ввести в оную всё собрание, – а поэтому я предлагаю вам перенести эти собрания в Церковь, в школу, – где и будут совершаться чтение и пение при руководительстве священников: они ваши пастыри и должны отдать отчет пред Богом за каждую погибшую духовную овцу. – В подтверждение той мысли, что самовольные собрания опасны, а тем более самовольное, без пастырей Церкви, толкование священного Писания и размышление об истинах св. веры, – окружной миссионер, свящ. H.М. представил такой пример. В основе всех неизменных и непреложных истин, которыми обладает св. Церковь Христова, как величайшим сокровищем, лежит догмат о троичности лиц в Боге. Каким образом Отец, Сын и Св. Дух – есть единый истинный Бог, – это тайна, недоступная не только человеческому, но и ангельскому уму. А поэтому человек, рассуждающий об этом догмате без руководительства св. Церкви, легко может заблудиться. История это и показывает.

Некто священник Арий, живший в IV веке по рожд. X., начал размышлять о тайне св. Троицы, – и, исходя из понятий отец и сын в приложении их к тварям, вывел мысленное заключение, что Господь И. Христос, хотя выше всех тварей и ангелов, – но ниже Бога Отца – и есть творение Его; эту мысль Арий проповедовал всенародно. Между тем, от апостольских времен Церковью сохранялось одно истинное учение, что Бог Отец и Бог Сын – едины; а теперь послышалось новое странное учение, что Сын Божий не равен Богу Отцу, ниже Бога Отца. Начались в Церкви волнения и споры: спорили отец с сыном, мать с дочерью, спорили на рынках, на площадях, в церквах. Для прекращения этих волнений, по воле императора Константина Великого, собрался собор святителей, епископов со всей вселенной. На этом соборе, между прочим, находились св. Николай Чудотворец, св. Александр, св. Спиридон, св. Афанасий Великий и много др. отцов Церкви. После долгих рассуждений и совещаний, учение безумного еретика Ария, дерзнувшего своим умом разрешать тайну св. Троицы, было отвергнуто, как нечестивое, а утверждено единосущие Отца и Сына. Из этого примера познайте, други, как опасно самим истолковывать истины непостижимые – гораздо благонадежнее для спасения души следовать учению, сохраняемому в Св. Церкви. И сколько гордых еретиков поскользнулось на этом пути, – рассуждая, напр., о лице Господа И. Христа! Еще Симеон Богоприимец, подавая 40-дневного Богомладенца Божией Матери, сказал: «се лежит Сей на падение и на восстание многих во Израили» (Лк.2:34), предсказывая, таким образом, что Богомладенец будет во спасение только для тех, которые уверуют в Его Божество, а для неверующих будет в погибель. И доныне это пророчество св. Симеона Богоприимца исполняется: одни веруют в Божество Господа И. Христа – и спасаются; а другие веруют в лжехристов, и, разумеется, погибнут. Веруете ли вы, что Господь И. Христос, родившийся плотию от Пресвятой Девы Марии, – есть единородный и единосущный Сын Бога Отца? – На вопрос этот долго не было ответа, – но наконец один старик (кажется, по фамилии Нарыжняк) сказал: «а как же Бог обещал Симеону: если ты встретишь человека лет 20–30, на которого сойдет Дух Святой, – тот и есть Христос»?

Епарх. миссионер. А где это сказано? – найди в священном Писании! Не из своего-ли ума ты вымыслил это?

Стар. Н. Я не могу найти, а помню только, что читал в проповедях протоиер. Банданова!

Епарх. Мисс. Ошибаешься, друг! Проповеди Банданова я знаю. Слова, приведенные тобою, сказаны были (в несколько измененном виде) Иоанну Крестителю. Действительно, когда И. Христос крестился в Иордане, то Дух Св. сошел на Него в виде голубя, – а Бог Отец свидетельствовал о Нём: Сей есть Сын мой возлюбленный.

Стар. Н. А как же в Писании написано: от плоти плоть, а от духа – дух?

Епарх. мисс. – А где это написано? Покажи!

Стар. Н. – Что написано – это верно, – а найти, где написано, я не могу.

Епарх. мисс. – Ну вот я тебе сейчас прочту это место, слушай: «Между фарисеями был некто именем Никодим. Он пришел к Иисусу ночью и сказал: Равви, мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога, ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если с ним не будет Бог. Иисус сказал ему в ответ: «истинно, истинно, говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия». Скажи, же, друг, что значит «родиться свыше»?

Стар. Н. – «Родиться свыше» значить исправить свою жизнь, перестать пьянствовать и ругаться скверными словами.

Епарх. мисс. – Жестоко заблуждаешься, друг! – более, нежели Никодим, который спрашивал: разве можно снова войти в утробу матери и родиться? «Исправить жизнь», «перестать пьянствовать» – всё это каждый человек может сделать, даже и язычники; но тогда и спасение зависало бы только от самого человека: захотел – и спасен! Нет, друг мой! кроме нашего желания, для нашего спасения еще нужна спасительная благодать Божия, подаваемая в таинствах св. Церкви. Об одном из этих благодатных и спасительных для человека таинств и открывает здесь Спаситель Никодиму: «истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, тот не войдет в царствие небесное, – ибо рожденное от плоти – плоть, от Духа – дух». Здесь говорится, друг, о возрождении человеческой души благодатными водами св. крещения. И это рождение от воды и Духа так важно, что без него никто не войдет, по слову Господа, в царствие небесное.

Стар. Н. – А как же в Писании написано: обрезание и не обрезание – ничтоже?

Епарх. мисс. – Так ты, друг, думаешь, что крещение то же, что и обрезание? Так?

Старик Н. упорно молчал. Тогда епарх. миссионер обратился ко всему собранию и спросил: слышали вопрос начетника? По ходу речи его можно судить, что он крещение и обрезание считает одинаковыми и однозначащими действиями, т. е. за ничто. Так?

Все в ответ: – да, так!

Епарх. мисс. – Ну, друг, ошибаешься, считая крещение за одно с обрезанием. В ветхом завете было установлено для евреев обрезание, – для христиан, вступавших в Церковь Христову из язычников, оно было отменено собором св. апостолов (Деян.15:24). В новом же завете, вместо обрезания, совершается св. крещение. Оно установлено по повелению Самого Господа: шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и св. Духа (Мат.28:19). Насколько важно крещение, видно уже из того, что и Сам Господь И. Христос, не нуждавшийся в крещения, как единый безгрешный, принял оное от Иоанна Крестителя; – крестились и все св. апостолы. Где же, друг, написано или сказано в св. Писании, что крещение отменено? – Когда ответа на данный вопрос не последовало, еп. мисс. продолжал: Итак, друзья мои крещение не одно и то же, что обрезание! Обрезание и всё прочее, совершаемое в ветхом завете – только образ и тень; а крещение и все прочие таинства и священнодействия нового завета – это сама действительность, истина. Так, в ветхом завете скиния; в новом храмы христианские; в ветхом з. приносилась для очищения от грехов кровь тельцов и овнов; в новом принесена бесценная жертва Самим Господом на Голгофе за грехи всего мира – и им же, Господом установлено таинство Тела и Крови Христовой на все времена; в ветхом – скрижали, в новом – св. Евангелие; в ветхом – прозябший жезл Аарона; в новом – животворящий крест Господень. И насколько живое лицо превосходит свой портрет, вещь свой образ, свою тень, – на столько же крещение превосходит обрезание. И если необрезанный человек, по закону, истреблялся от народа, то некрещенной душе вход в царствие небесное прямо-таки не возможен: кто не родится от воды и Духа – не внидет в царствие небесное. А вы, Нарыжняк, говорите, что родиться свыше значит – не пьянствовать, не делать дурных дел! В доказательство ошибочности вашего мнения приведу еще пример из священного Писания. Слушайте! В 10-й главе кн. Деяний Апост. говорится: в Кесарии жил некто Корнилий, сотник; он хотя и язычник был, – но человек благочестивый и боящийся Бога, творивший много милостыни и всегда молившийся Богу. Если рассуждать по вашему, что крещение – есть добрая, благочестивая жизнь, то значит Корнелию язычнику не зачем было принимать водное крещение! Однако случилось вот что. Милостыни Корнилия взошли на небо, пред лицо Бога, – и Господь чрез ангела повелел ему послать за апостолом Петром. И вот, когда св. апостол Петр наставлял Корнилия в истинах св. веры, проповедовал ему Христа Господа, распятого и воскресшего, то Дух Св. сошел на Корнилия и на всех его домочадцев. Казалось бы, по нашему человеческому рассуждению, что для Корнилия теперь не было нужды в крещении, но апостол Петр, несравненно лучше всех человеков знавший тайны св. веры, нашел необходимым еще крестить Корнилия и его домочадцев водным крещением. Из этого примера познай, друг, и научись, что крещение необходимо для спасения и что жизнь благочестивая не может заменить крещения! Точно также необходимы для спасения и другие таинства нового завета; напр., величайшее таинство Тела и Крови Христовой, – об установлении которого в св. Евангелии говорится так: И. Христос взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите сие есть Тело Мое; и взяв чашу, сказал: пейте из нея все, ибо сия есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая, во оставление грехов; дал при этом Спаситель и такое повеление: «сие творите в Мое воспоминание» (Мф.26:26; Лк.22:19). Апостол Павел свидетельствует, что таинство Тела и Крови Хр. будет совершаться до тех пор, пока придет Господь И. Христос, т. е. до второго Его пришествия (1Кор.11:26). Из сказанного, братие, явствует, что новый завет дан на вечные времена; в ветхом завете закон дан чрез Моисея, а в новом благодать принесена Самим Г. И. Христом и преподается Им человечеству чрез таинства, совершаемые в Церкви епископами и священниками, преемниками св. апостолов. Вот от участия в этих-то спасительных таинствах и умоляю вас, братия, не уклоняться, ибо путь уклонений – путь душегубительный! Не разрывайте же мира церковного, любви Христовой, не уклоняйтесь на путь тайных собраний, соединитесь воедино!… – Со стороны сектантов послышались голоса, что они не уклоняются от Церкви, – но что сами священники вынуждают их к этому, не допуская их до причастия.

Епарх. мисс. – Друзья мои, ну разве есть какая-либо выгода священнику-пастырю разгонять своё словесное стадо? подумайте! Вы же вынудили священников к таким крайним мерам, как недопущение вас к св. Тайнам, своим непослушанием, тайными самочинными собраниями… Ну пропойте нам еще какие-либо стихи – вы хорошо поете!

– Мы споем: «Иисусе мое радосте», но только напевом песенным! Запели. Послышалось пение на манер: «гоп мои гречаники».

Присутствовавшие православные запротестовали. О. епарх. миссионер дал знак остановить это пение и сказал: да, напев неприличный для этого канта, где воспевается сладчайший Иисус, Сын Божий!

Федот Казаченко. – А что за дело? – хоть бы я по коровьи заревел, лишь бы сердце моё было направлено к Богу! Бог примет.

Епарх. мисс. – Бог наш есть ревнитель и огнь поядаяй: служить Ему нужно со страхом и трепетом, – жертву нужно приносить Ему чистую и благоговейную и, след., если воспевать Его напевом уличных дрянных песен, – то это значит приносить Ему жертву нечистую; а нечистая жертва есть мерзость пред Господом! Да и св. апостол Павел наставляет Христиан: «вся вам благообразна и по чину да бывают». В заключение еще и еще прошу и умоляю вас оставить все разделения и соединиться воедино.

Нарыжняк. – Если бы те, которые зовут себя православными, а нас преследуют, – поменьше пьянствовали!…

Епарх. мисс. Да, без сомнения, они грешники! но Христос пришел «грешные спасти».

Окруж. мисс. обращаясь к старику Нар. сказал:

– Один у нас Судия и Законоположник, могущий спасти и погубить, – а ты кто, что судишь ближних?

Епарх. мисс. Итак, братие, мир, любовь, единение. Желаете-ли оставить ваши тайные собрания и перенести их в училищное здание, под руководительством священников?

Все. – Желаем.

Федот Казаченко. – А я не желаю, – потому что лучше Бога слушаться, нежели человеков!

Епарх. мисс. – Я это знал и говорил тебе раньше, что с зде живущими ты не в мире, не в единении! А вам всем, братие, мир и благодать Господня.

Собрание продолжалось с 12 до 3 ч., при страшной духоте, жаре; пот ручьем лился у всех присутствующих; но лица миссионеров дышали духовною радостью, что проповедь их не была тщетна, и сектанты сделали шаг к единению с православными, давши обещание устроять свои собрания в общественных зданиях, где чтение, пение и толкование слова Божия будет совершаться под руководством местных священников. И за сей малый успех хвала Бог.

С. Н. М.

За последнее время в вашей духовной литературе появилось значительное количество произведений, обсуждающих и разъясняющих разные «недоуменные» случаи в деятельности священника, напр., при ведении метрических записей, брачных обысков, при разного рода затруднениях и «совпадениях» в богослужебной области (совпадение праздника Благовещения с днями страстной седмицы и т. п.). С другой стороны, встречаются произведения противоположного характера, произведения, трактующие об идеях или принципах пастырского делания, о «возгревании» в своём духе пастырской любви, о «проникновении» апостольскою ревностью и т. п. Произведения этих двух типов, хотя и могут быть признаны необходимыми для пастыря, тем не менее у них есть и свои недочеты.

В самом деле, пастырство отнюдь не исчерпывается ведением метрик и составлением брачных обысков; священник, далее, не есть простой требоисправитель, но пастырь своих прихожан.

Равным образом, не очень много пользы получается пастырем и при чтении сочинений, трактующих одну лишь идейную сторону пастырства, изображающих идеал пастырского служения без обстоятельного выяснения путей к выполнению оного.

Дело в том, что с идеалами пастырства лучше всего знакомиться по первоисточникам, библии и святоотеческим творениям и лишь для уяснения дела можно не упускать из виду научных трактатов об «идеалах» пастырства. Между тем, часто в пастырской практике бывает как раз наоборот. Пастырь-священник читает сочинение, полное возвышенных мыслей о пастырском служении, но почти не касающееся практической разработки и отображения в жизни пастырского идеала… От книжного идеала он обращается к прозе жизни и… подобно человеку, отошедшему от зеркала, забывает, каковым он должен быть (Иак.1:23, 24). Идеалы так возвышенны и светлы, а жизнь полна таких роковых противоречий… Невольно зарождается ошибочная мысль о невозможности осуществить пастырский идеал в жизни, а вследствие этого может ослабеть и ревность «доброго пастыря».

К сожалению, в нашей пастырской литературе мало таких сочинений, где бы говорилось не про идеал лишь пастыря, но указывались и средства к его осуществлению, так чтобы читатель-пастырь, уразумев возможность осуществления пастырского идеала в жизни, тем с большею ревностью выполнял своё великое служение. Отсюда особенного внимания пастырей заслуживают сочинения этого типа.

Рекомендуемый в настоящих строках труд почтенного иерея о. Серапиона Брояковского «Спутник пастыря» принадлежит именно к этой категории, и вполне достоин того, чтобы ознакомиться с ним поближе. В книге о. Брояковского нет скучно-утомительных изысканий из области разных метрически-канцелярских и т. п. казусов пастырской практики. Почтенный автор рассматривает священника как пастыря, как духовного руководителя своих прихожан, в то же время отнюдь не впадая в пустое риторство и пышные фразы. Напоминая читателю о том или ином требовании пастырского идеала, почтенный иерей здесь же показывает и доказывает его практическую удобоосуществимость. Уже при беглом чтении книги быстро возникает впечатление, что с вами говорит о пастырском деле человек не мало потрудившийся в этом деле, что его пером движет долголетний жизненный опыт, а не кабинетные, априорные теории.

Всякому православному христианину понятна необходимость благоговейного чествования праздничных дней, необходимость прекращения житейских работ, торговли, пьянства и разгула в праздничные дни. Наши воскресные и праздничные дни, это не простые лишь антракты среди будничных трудовых дней, это торжественное исповедание божественной силы православия, это отблеск пренебесной славы воскресшего искупителя, это земное предвкушение будущего блаженства на небе, когда Бог будет «всё во всём»… когда смертное облечется в бессмертие и смерть будет поглощена победой… На практике же мы видим торговлю, пьянство и разгул (в простом народе) в праздничные дни. Пастырю Церкви должно энергично бороться с этим злом. Вот тут-то о. Брояковский и дает много ценных, жизненно практических указаний. Предостерегать прихожан от пьянства в праздники должно заблаговременно, до праздников (29 стр.). Здесь особую услугу может оказать разъяснение вреда пьянства не только с нравственной христианской, но и с медицинской точки зрения; разъяснения медицинского характера удобнее всего делать во внебогослужебном собеседовании. Тут может быть прочитана и какая-либо популярная статья из области гигиены и физиологии о гибельном влиянии спиртных напитков на организм человека (стр. 30).

Предупредительные меры против пьянства должны быть начинаемы еще со школы. И здесь о. Брояковский дает не мало ценных указаний, как надо воздействовать в этом направлений на питомцев сельской школы. В пример приводится общество трезвости, устроенное С.А. Рачинским среди юных учеников его знаменитой Татевской школы (31 и след. стр.).

Прекрасно уяснена почтенным автором и возможность устройства в приходе народной читальни. Скажут, что на это нужны деньги и помещение. По почтенный о. иерей убедительными примерами показывает, что можно на первых порах обойтись и десятью рублями (41 стр.). Помещение на первых порах можно устроить в церк.-приходск. школе, когда она свободна от занятий; чрез это бывшие питомцы школы не будут порывать связи со своей alma mater, продолжая своё самообразование под наблюдением духовного отца, как заведующего школой (41 стр.). За основание при устройстве приходской библиотеки может быть принята библиотека школьная; здесь вполне будут целесообразны издания училищного совета при Св. Синоде (42 стр.). Заведование школой, библиотекой и читальней, учреждение вечерних классов для взрослых (44 стр.), всё это много будет способствовать прочной связи и близости взаимоотношений священника с прихожанами. (43 стр.).

Польза публичных народных чтений с волшебным фонарем в настоящее время служит азбучной истиной для пастыря, но от теории до практики – целая бездна. Чтобы не потратить понапрасну денег, надо знать адрес склада, где продаются подходящие волшебные фонари, их размер, форму и т. п.

И здесь на помощь приходит книга о. Брояковского, где автор из богатой сокровищницы своего пастырского опыта извлекает много практических указаний по данному вопросу. Тут найдем мы адреса фирм, цены и №№ подходящих для сельского прихода волшебных фонарей и так далее.

Между прочим, на основании жизненного опыта, о. Брояковский выражает и такое мнение, с которым, может быть, не все его сослужители будут согласны. Именно, о. Брояковский высказывается против строго систематичных чтений, – чтения по одному и тому же отделу могут и наскучить постоянным посетителям (по мнению о. Брояк.), кроме того состав слушателей на чтениях не всегда одинаков, так что о систематическом ведении чтений собственно не может быть и речи. Лучше всего наблюдать, чтобы чтение не было слишком продолжительно, состояло из двух, трех отделов, в промежутках которых пелись бы какие-либо церковные песнопения (45, 46 стр.).

Прекрасно разъяснена польза общих пастырских собраний или совместных иерейских бесед (38, 39 стр.).

Обстоятельно о. Брояковский говорит о том, как научить прихожан правильно и толково молиться Богу (V гл.), о мерах к распространению среди прихожан правильного письма икон и картин, указывает практическое средство приобрести деньги на случай нужды церковной, говорит о сельском пастыре в роли мирского судьи, об отношениях семьи сельского священника к прихожанам, обстоятельно изъясняет осмотрительность в деле присоединения к православию иноверцев, – рассуждает о том, как улучшить церковное чтение и пение и составить любительский хор, указывает средства к улучшению материального быта духовенства, меры к упорядочению внутренних взаимоотношений членов клира и т. д.

Тут же мы читаем превосходные «отрывки из дневника сельского священника» (132–149).

В особую заслугу о. Брояковскому надобно поставить его спокойный и в то же время основательный критический разбор разных нареканий на духовенство со стороны пристрастной газетной прессы (3–11 и 142–144 стр.).

Из сказанного легко видеть, как много дельного и полезного вмещает в себе предлагаемая вниманию читателей книга почтенного автора.

Такие произведения особенно нужны современным пастырям, часто имеющим дело с сектантством. На обложке книги написано: «Выпуск 1-й». От души желаем почтенному и умудренному опытом о. иерею приумножения дальнейших выпусков для блага его собратий. Цена книги 80 коп., с перес. 1 р. Адрес: Ст. Попельня, Киевской губ. Свящ. С. Брояковскому.

А. Григорьев

В истекшем году миссионерская литература обогатилась обстоятельной книгой известного в миссионерствующей братии о. Димитрия Александрова. Клятвы соборов 1656, 1666–1667 гг. – это камень соблазна и претыкания для всего раскола и даже некоторых православных (известная полемика по вопросу «о нуждах единоверия» между покойными – проф. И.Ф. Нильским и Т.И. Филипповым). С другой стороны, эти клятвы своего рода «быть или не быть» православного старообрядчества – единоверия. Словом, вопрос о них – вопрос капитальный в нашей противораскольничьей миссии. Раскольники всяких упований и всякой степени приближения к православной Церкви, о чём бы ни беседовали с миссионером, редко не коснутся этого вопроса. Известно, что даже автор «Окружного послания» (изд. 1862 г.), И.Е. Кабанов (Ксенос), самым миротворным образом настроенный по отношению к св. Церкви, и тот не удержался, чтобы не указать на соборные клятвы 1666–1667 гг. как на «важную и благословную вину непоследования пастырем господствующей Церкви». Соборы 1656, 1666–1667 гг., утверждают раскольники, прокляли древне-церковные обряды: двуперстие, сугубое аллилуия и др., и тем опорочили «благочестие» содержавших эти обряды св. отец и безусловно положили анафему на всех, кто бы ни стал держаться старообрядчества; под анафемой, стало быть, по толкованию раскольников, и – единоверцы. Разъяснить подлинный смысл соборных клятв, показать, что клятвы эти положены не на самый обряд (безусловно), а на те злые, неправославные мудрования первых расколоучителей, на ту вражду, непокорение и похуления последних по отношению к Церкви, которые с этим обрядом соединялись и под его знаменем пропагандировались и производили смуту в православной Церкви, – значит лишить всякой силы указанное утверждение раскольников о порицании благочестия св. отец и о подклятвенном состоянии единоверцев.

И о. Александров обстоятельно выполнил эту задачу в вышеназванной книге. На основании соборных актов, самых обстоятельств появления раскола, церковно-исторических и канонических справок из древнейшей эпохи церковной жизни, примеров из русской церковной истории, до п. Никона и разных распоряжений и разъяснений русской церковной власти после п. Никона, автор ясно показал, что клятвы противораскольничьих соборов были и неизбежными и правыми и что православная Церковь, положив их на церковных раздорников и хулителей, благочестия не лишилась. Более того, автором показано, что, если бы эти клятвы были положены и несправедливо (чего на самом деле не было) и тогда Церковь истинной веры не утратила бы. Слова автора, что им «при свете слова Божия, писания отцов и учителей Церкви, правил св. соборов показано, что собор 1667 г. во всех своих действиях поступил совершенно правильно и с учением Евангельским, апостольским, отеческим и соборным согласно» (стр. 102), таким образом, по праву занимают место в книге. Разобраны автором и соблазняющие раскольников резкие отзывы и порицания касательно «старых обрядов», имеющиеся в полемических против раскола сочинениях прежнего времени; разоблачена неправота раскольничьих взглядов на эти отзывы и порицания. Единоверие обосновано миссионерскими доводами незыблемо. Словом, полнота обследования предмета – надлежащая. Мы только пожалели, что автор не коснулся распоряжений патриарших и разных епархиальных владык (вскоре же после соб. 1667 г.) касательно тех прихожан, кои продолжали держаться «старого» обряда, при повиновении Церкви во всём остальном, кои за сие предавались своим пастырям только на «увещание», а не отлучались от Церкви, как анафематствованные.

Пожалели равным образом и о том, что автор не упомянул о пресловутом «деянии на еретика Мартына», о коем раскольничьи начетчики любят так много говорить, раз заходит речь о «поречениях» на «старые» обряды. Хорошо также сделал бы автор, если бы указал литературу своего предмета.

Изложение у автора последовательное и связанное. Язык обработанный и легкий. Прекрасно сделал автор, что напечатал свой труд славянским шрифтом: старообрядческий люд, среди которого книга, надеемся, будет иметь большую распространенность, с большим уважением относится к шрифту славянскому. Издана книга хорошо: бумага отличная, печать четкая.

Принимая во внимание и важность в миссионерском деле разобранного автором вопроса и обстоятельность его работы, от души желаем книге о. Александрова наибольшего успеха среди интересующихся делом противораскольничьей миссии православной Церкви.

Н. Гринякин

Вопрос о предстоящей реформе средней школы принадлежит к числу тех вопросов, которые не переставали и не перестают волновать наше общество, печать и правительственные сферы. И православная Церковь не может быть равнодушной при разрешении этого первостепенной важности общегосударственного вопроса, так как она заинтересована, чтобы её чада воспитывались в духе православной веры и благочестия. Пастырям Церкви, пекущихся и ревнующим о благе своих пасомых, далеко не безразлично, в каком духе и направлении будет разрешен вопрос о реформе средней школы: для пастырей – прямой долг стоять на страже духовных интересов своих чад, откликнуться на это великое и святое дело и высказать свой компетентный, умудренный житейской практикой взгляд и свои пожелания, как наилучше осуществить столь давно ожидаемую реформу средней школы. Мы с особым удовольствием должны отметить на страницах нашего журнала появление в свет «Заветных дум» прот. И.И. Соловьева, которые являются живейшим откликом наболевшего сердца по вопросу о предстоящей реформе средней школы. Взгляды, высказываемые в рассматриваемом нами труде почтеннейшего о. протоиерея, имеют общепринципиальное значение. Это обстоятельство дает нам право серьезно рассмотреть вышеназванную брошюру и с содержанием её познакомить наших читателей более подробно и обстоятельно.

Автор с особым удовольствием отмечает тот факт, что вопрос о реформе средней школы получил надлежащее и единственно верное направление указаниями с высоты Престола. Когда в 1901 году комиссией по вопросу о преобразовании средне-учебных заведений были представлены на благоусмотрение Государя Императора выработанные ею планы преобразования, Его Величеству благоугодно было начертать: Надеюсь, что на религиозно-нравственное воспитание обращено будет особенное внимание. А чрез год после этой резолюции, в своем рескрипте вновь назначенному г. министру народного просвещения Государь снова повторил то же слово о нравственно-воспитательном значении образования в средней и высшей школе. В Высочайшем рескрипте прямо сказано – «чтобы в школе с образованием юношества соединялось и воспитание в духе веры и преданности престолу и отечеству и уважения к семье, а также забота о том, чтобы с умственным и физическим развитием молодежи приучать её с ранних лет к порядку и дисциплине». – По смыслу Высочайшего рескрипта образование должно состоять не в обучении только, а прежде всего в воспитании в духе веры Христовой, исповедуемой православною Церковью, и в согласовании с ним самого обучения (10 стр.). – Под таким именно углом зрения и рассматривает наш автор вопрос о предстоящей реформе средней школы и высказывает свои заветные думы.

Высказывая свои pia desideria в вопросе о новой постановке преподавания предметов в реформируемой средней школе, автор отводит особенное внимание Закону Божию. Он предлагает почти коренную реформу в преподавании этого предмета. Оставляя для I и II классов Свящ. Историю В. и Н. Завета, для III класса он проектирует ввести упрощенный курс церковной истории, – учение же о Богослужении – отодвинуть в IV класс; V и VI классы посвятить на систематическое изучение Библии по самому библейскому тексту, с предпосланием кратких исагогических сведений; VII класс уделить на изучение патристики, а VIII – заключительный класс – на систематическое повторение всех пройденных отделов в форме катехизиса или богословия. Попутно автор касается того неправильного взгляда на преподавание Закона Божия, по которому этот предмет должен быть выделен из ряда других предметов, и законоучитель не должен требовать от учеников заучивания уроков; при чем рекомендуется – обходиться даже без учебников; знание или незнание не должно быть оцениваемо баллами и экзамены должны быть изгнаны совершенно (20–21 стр.). Автор показывает всю нелепость этого взгляда. Красною нитью чрез все рассуждения нашего почтеннейшего автора проходит та основная мысль, что преподавание не только Закона Божия, но и всех остальных предметов школьного курса должно быть по преимуществу воспитательным. Реальные науки, словесность, гражданская история представляют обильный материал для такой постановки преподавания. И в самом деле, почему на уроках словесности не прочитать наставнику образцы тех или иных видов литературных произведений, как из самой Библии, так и из духовных писателей. Чтение произведений таких светил, как св. Иоанн Златоуст, Филарет, митрополит Московский, Иннокентий, архиепископ Херсонский, – оставивших нам перлы духовного красноречия, не служит-ли неоспоримым доказательством проводимой автором мысли? А гражданская история, эта учительница народов, уроками которой, к сожалению, мы все плохо пользуемся, сколько может принести добра юношеству в воспитательном отношении, если преподаватель будет держаться точки зрения провиденцианизма в судьбах мира!… (15, 17 стр.).

Ревнуя о спасении «малых сих», юных питомцев нашей средней школы, автор настаивает, чтобы воспитание в школе находилось в теснейшем единении с церковью, чтобы «весь учебно-воспитательный строй её жизни был согласован с учением православной Церкви и был поставлен под покров и руководство св. Церкви» (36 стр.); чтобы «дети воспитывались не вне Церкви, и не рядом с нею, а в самой Церкви и вместе с нею». Автор эту мысль еще рельефнее выражает, призывая нас в школьно-воспитательном деле возвратиться на истиннорусский путь, восстановить те православно-русские устои, которыми создалось всё величие нашей родины (56 стр.).

Труд, принадлежащий перу о. Соловьева, как видит читатель из представленного нами в кратких словах содержания, по своей серьезности и объективности, по глубине философских – без преувеличения сказать – мыслей и по научной постановке разрешаемого вопроса, – должен быть отнесен к выдающимся и серьезным публицистическим произведениям. Приветствуя появление в свет этой интереснейшей брошюры, мы с настойчивостью рекомендуем всем, кто интересуется злободневным вопросом о предстоящей реформе средней школы, – приобрести самую брошюру (тем более, что она не дорога – всего стоит 30 к.) и обстоятельно познакомиться с её содержанием.

П. Козицкий

Данная книга представляет из себя ученую монографию, состоящую из биографии преп. Иоанна и 4-х глав, в которых раскрываются взгляды преп. Иоанна на подвижничество, его основы, задачи и цели, общее христианское миросозерцание преподобного, его мысли об осуществлении подвижничества как со стороны внешнего, так и со стороны внутреннего человека. Для русского образованного читателя интересен тот, отмеченный автором книги факт, что сочинения преп. Иоанна оказали большое влияние на нашего русского подвижника, преп. Нила Сорского, следов., на школу, связанную с именем этого русского деятеля и на целую, следовательно, половину христианского направления жизни и мысли в русском обществе. Преп. Иоанн Кассиан, как известно, является одним из замечательнейших истолкователей вопроса о свободе воли и благодати Божией, т. е. того самого вопроса, с которым часто приходится иметь дело миссионеру. Понятно, что настоящая книга представляет для миссионера живейший интерес. К тому же взгляды преп. Кассиана приводятся автором большею частью дословно и тщательно цитируются. Издана книга довольно хорошо и опечаток сравнительно немного.

Свящ. М. Лисицын

Борьба со штундой в Киевской губ. Содействие миссии со стороны Киевского Братства и Религиозно-просветительного Общества. – Новые руководственные правила миссии для приходских пастырей, благочинных и окружных миссионеров. Из залы засед. донского епарх. съезда. Как привлекать на беседы отпадших. – К вопросу о причащении заподозренных в хлыстовстве

Всех отпадших от православной веры числится в Киевской губ. около 8,500 душ, в том числе раскольников около 4,000 и сектантов около 4,500. В виду того, что раскол, так сказать, не имеет местного характера, так как раскольники в большинстве случаев народ не здешний, а пришлый, кроме того, так как пропаганда раскола и совращения в него почти не имеют места в Киевской губ, то всё внимание епархиальной миссии обращено на борьбу со штундой разного типа и наименования.

Борьба эта была сосредоточена в истекшем году главным образом в Св. Владимирском Братстве, Религиозно-просветительном Обществе и в местной миссии, состоявшей из двух миссионеров и двух сотрудников их, помимо окружных миссионеров в каждом благочинии.

Св. Владимирское братство, по примеру прежних лет, уделяет и теперь ежегодно часть своих средств на покупку и рассылку в сектантские приходы книг и брошюр. Братство на свои же средства содержит двух книгонош, которые и распространяют необходимые брошюры в сектантских приходах. Кроме того, с успехом распространяются книжки, листки и брошюры в народе посредством продажи их в особом киоске, вблизи кафедрального Софийского собора.²⁴¹

Немалую пользу миссионерскому делу оказало и оказывает Киевское Религиозно-просветительное Общество. В 1897–1899 гг. оно вело строго организованные противосектантские собеседования, а в настоящее время почтенная деятельность названного общества выражается: 1) в богословских чтениях для образованного общества, имеющих своею прямою целью подорвать лживость толстовских доктрин; 2) в религиозно-нравственных собеседованиях и чтениях для простого народа и 3) в издании листков и брошюр. Богословские чтения ведутся по преимуществу профессорами местной академии, а религиозно-нравственные чтения и собеседования для простого народа ведутся членами названного общества, по преимуществу городским духовенством. В 1902 году в 34 пунктах г. Киева членами-деятелями, несущими труд просвещения народа в духе православной Церкви, было предложено около 1,400 собеседований. В настоящее время общество озабочено организацией чтений и собеседований в более населенных пунктах епархии. Помимо этого общество занималось и издательской деятельностью.

Что касается деятельности епархиальных миссионеров, то она выражалась в периодических объездах своих участков, увещаниях и беседах с заблудшими. Один из сотрудников епархиальных миссионеров исполняет обязанности приходского священника на случай свободных вакансий в зараженных сектантством приходах епархии.

Благодаря столь энергичной и дружной деятельности и учреждений, и отдельных лиц, массовых отпадений не замечается в Киевской епархии. Но в то же время борьба с упорствующими и заблуждающимися идет довольно туго. Поэтому для оживления и успеха миссионерской деятельности, епархиальным начальством совместно с епархиальными миссионерами и их сотрудниками, в конце прошлого года выработаны особые «Правила для устройства противосектантской и раскольнической миссии в Киевской епархии».

Полагая, что ознакомление с этими правилами может быть полезно и в других местах, где ведется борьба с сектантством, делаем выдержки из «правил», касающихся приходских священников, благочинных и окружных миссионеров.

Прежде всего, каждый приходский священник есть первый миссионер в своём приходе. Поэтому он должен смотреть на сектантов не как на чужих, а как на собственных заблудившихся овец, которых он должен стараться привлечь «во двор Отчий». Самая деятельность приходского священника в деле выполнения своей миссии должна касаться всех прихожан: и православных и сектантов. Первых он должен утверждать в истинной вере, а отторгнувшихся от Церкви вразумлять и воссоединять с православною Церковью. Для успешного выполнения миссии по отношению к православным рекомендуются следующие меры: 1) истинное и благоговейное, согласное с уставом православной Церкви, совершение церковного богослужения и исполнение всех приходских треб; 2) обучение прихожан истинам православной веры посредством церковной проповеди и внебогослужебных собеседований, а также посредством слов назидания при всяком удобном случае; 3) ограждение православных от заражения лжеучениями сектантов, для чего необходимо хорошо знать всех своих прихожан и зорко следить за всеми движениями в жизни сектантов, не допуская распространения их молитвенных сборников и рукописных тетрадей среди православных. В особенности нужно иметь неослабное наблюдение за книгоношами, которые нередко распространяют сектантские брошюры и листки. В противовес сектантским сочинениям, распространять в народе книги, брошюры и листки с кратким, но основательным раскрытием заблуждений сектантов, с ясным и вразумительным изложением учения православной Церкви о предметах разномыслия сектантов с учением Церкви. 4) Но, предупреждая православных и разъясняя им заблуждения сектантов, священник должен поступать и выражаться спокойно, обличать сектантское лжеучение тоном, достойным служителя алтаря Господня, без всякого раздражения, насмешки и язвительности, но с христианскою любовью и всякою осмотрительностью.

По отношению к сектантам, священник должен относиться с сожалением и заботами об обращении их на путь истины и действовать на них благожеланием, убеждением и страхом праведного суда Божия по смерти. К беседам с сектантами священник должен искать всякий удобный случай, приглашая себе на помощь здравомыслящих и благонамеренных из прихожан. Из последних можно составлять приходский миссионерский совет, в задачу деятельности которого должно входить собирание и доставление священнику самых точных сведений о сектантах и тех движениях, которые происходят в их среде. И в случаях проявления резкого фанатизма со стороны отступников от веры православной священник, по возможности, должен избегать «полицейских мер», как не согласных с духом Церкви, а должен лишь доносить о случившемся епархиальной власти. Присоединять сектантов к православной Церкви следует с большою осмотрительностью и по тщательном испытании в добрых намерениях, о чём следует каждый раз уведомлять епархиальное начальство. В видах более успешной деятельности и влияния на сектантов рекомендуется соседним приходам с однородными сектантами составлять миссионерские пастырские союзы. Цель этих союзов та, чтобы чрез братское влияние членов их друг на друга поднять в самом духовенстве сознание важности миссионерского служения, деятельного в нём участия и достодолжного его прохождения, а трудящимся уже на миссионерском поприще дать возможность найти в нём для своего дела нравственную поддержку, помощь и руководство. Не маловажная цель пастырских союзов должна еще закончиться в составлении соборных служений, по поводу выдающихся приходских событий. Служения эти имеют большое влияние на народ, а в том числе и на отступников от православной веры.

Помимо приходских священников, выработана также инструкция благочинным и окружным миссионерам, сущность которой заключается в следующем.

Благочинным принадлежит власть и обязанность зорко следить за состоянием сектантства в своём округе, т. е. они должны знать о количестве сектантов в каждом приходе, о каждом случае совращения в сектантство и обращения в лоно православной Церкви, каковые сведения они обязаны своевременно сообщить местному окружному или епархиальному миссионеру. Благочинные также должны наблюдать, чтобы все мероприятия миссии, направленные к охранению православных от заражения сектантством и к возвращению заблудших, приводились приходскими священниками в исполнение своевременно и сообразно с обстоятельствами. Они следят за всеми учреждениями миссии в их округе, за кружками приходских ревнителей православия, за внебогослужебными чтениями; им принадлежит также общий надзор.

Но особой полнотой, практичностью и разнообразием отличаются правила для окружных миссионеров. Последние должны функционировать в округе, в особенности зараженном сектантством, при чем миссионерские округа составляются без различия благочиния и уезда. Окружные миссионеры, назначаемые в должность митрополитом киевским, являются помощниками приходских священников в устройстве приходских миссий и ведут частные и публичные беседы с сектантами.

При ведении публичных бесед миссионер должен руководствоваться следующими методическими правилами: а) важнейшие предметы нужно разъяснять с особенным старанием и вообще не спешить с окончанием беседы, а добиваться того, чтобы все поняли; б) на каждую публичную беседу нужно являться после тщательной подготовки и с хорошо обдуманным планом собеседования, потому что в противном случае беседа может принести более вреда, чем пользы; в) во время беседы миссионер должен соблюдать по отношению к сектантам полное спокойствие, самообладание и беспристрастие, потому что раздражительность не прилична пастырю и вредит делу. Во время беседы нужно обращать особое внимание на грамотных и на более желающих познать истину и после беседы стараться стать с таковыми в более близкое и живое общение.

К настоятелю прихода миссионер должен относиться с полным братским уважением. И во время собеседований приходскому священнику должно быть предоставлено право открытия их совершением молитвы, или же произнесением краткой речи, в которой должна быть выяснена цель прибытия миссионера с приглашением сектантов внимательно выслушать его, руководствуясь желанием познать истину. Затем ведение бесед вполне предоставляется миссионеру, при чем приходский священник принимает в них участие лишь в том случае, если первый признает нужным обратиться к нему за содействием.

Таковы в общих чертах правила, которыми должны руководствоваться все соприкосновенные к сектантам лица. Мы не касались здесь всех деталей инструкции, но полагаем, что из сказанного в достаточной степени видно общее желание представителей дорогого нам православия обратить заблудших на путь истинный, а также преградить путь к новым совращениям. Насколько это будет достигнуто, покажет время; а пока от всей души пожелаем труженикам на ниве Христовой собрать плод сторицею «во время своё».

Из залы заседаний Донского епархиального миссионерского съезда

На страницах «Мис. Обозр.» в своё время сообщалась внешняя история и программа деятельности Донского епархиального миссионерского съезда. В настоящее время, как сообщает наш корреспондент, протоколы съезда утверждены епархиальною властью, а потому мы считаем полезным познакомить наших читателей с теми из суждений и постановлений съезда, которые имеют общий интерес. В настоящий раз остановим внимание читателя на суждениях и постановлениях съезда по некоторым недоуменным вопросам, относящимся к миссионерской практике. Так, одним из членов съезда возбужден был вопрос о том, какими мерами следует привлекать на беседы сектантов, особенно тайных?

Миссионер Д.И. Грацианский сообщил, что он заранее просит приходского священника собрать народ в храм с тем, чтобы там же были и лица, подозреваемые в принадлежности к сектантству. На беседе миссионер говорит о том, что наряду с истинным учением существует душепагубное еретическое заблуждение, потому христианину, чтобы обойти яму, нужно знать, где она. После этого он излагает сектантское лжеучение и опровергает его учением слова Божия. При такой тактике, по отзыву докладчика, сектанты редко выдерживают обычное своё самообладание и лукавство и невольно вступают в прения, и таким образом начинается оживленная беседа. Высказаны были и другие мнения по сему вопросу, но съезд, предоставляя избрание того или другого способа усмотрению миссионерствующих лиц, а также требованию местных условий и обстоятельств, постановил: рекомендовать духовенству для привлечения сектантов на беседы не употреблять лишь каких-либо насильственных мер.

Живой обмен мнений вызвал вопрос о том, следует ли удостаивать причащения Св. Таин Тела и Крови Христовой заподозренных в принадлежности к скопческой или хлыстовской ереси.

Мис. Д.И. Грац. Я со своей стороны просил священников допускать к тайнам таких сектантов только после отречения от ересей.

Прот. Кутепов: у нас по епархии есть распоряжение, напечатанное в епархиальных ведомостях в № 17 за 1901 г. такое: лицам, заподозренным в хлыстовстве, предлагать вопросы, на которые они должны публично отвечать, в присутствии своих собратий и православных, отречением от хлыстовства; отрекшихся удостаивать св. причащения.

Свящ. С. Никольский: (ставроп. епарх. мис.) вопрос о причащении или не причащении тайных хлыстов и духовных скопцов – дело совести духовника; если хлыст кается на исповеди в своём сектантстве, ясно, что уже не за что его лишать приобщения Св. Таин, и, если не кается, почему я могу лишить его приобщения? Безусловно нельзя рисковать духовному отцу оставить без напутствия заподозренного в хлыстовстве, в случае тяжкой болезни и возможной смерти.

Народная молва не может иметь значения в этих случаях.

В.М. Скворцов: я присоединяюсь к мнению о. Симеона, ибо едина душа стоит целого мира; в смертном случае священнику лучше стать на точку зрения христианской любви, так как тайного хлыста распознать весьма трудно. Другое дело, если хлысты являются к таинствам исповеди и св. причащения в посту, – тогда уместно публичное отречение для охраны православных от соблазна и для церковной дисциплины. Формальное отлучение сектантов от Св. Причастия может быть только с разрешения епархиального архиерея; поэтому необходимо иметь надлежаще и тщательно установленные чрез миссионерское обследование списки «опознанных» сектантов и таковых уже подвергнуть, по распоряжению архипастыря, отлучению от Св. Причащения. Но никак нельзя не допускать к Св. Причастию и истязать совесть кающегося через требование публичного отречения от ереси, по догадкам и заключению одного местного пастыря: тут возможны ошибки и увлечения, от которых спаси Бог в таком святом и страшном деле.

Преосвящ. Викарий Иоанн: но если сектант в списке будет состоять, а на исповеди отречется от ереси, то, по моему мнению, такого сектанта следует удостоить Св. Причащения.

В.М. Скворцов: в отношении скопцов священникам нужно наблюдать особую осторожность, так как многие из них искренно оплакивают своё несчастье. Духовные скопцы в данном вопросе могут быть приравнены к хлыстам.

Свящ. С. Никольский: публичные вопросы о принадлежности к хлыстовству устрашают и закрывают сердца так, что покаяние при таких условиях едва-ли может быть искренним. Хлыст лицемерен; если он лицемерно приобщается Св. Таин, то ему ничего не стоит лицемерно отречься от хлыстовства. Я приобщаю его и предаю его суду Божию; если он недостойно причащается, то он «суд себе яст и пиет».

Съезд постановил: явных сектантов удостаивать Св. Таин после публичного отречения от ересей по формуле (напечатанной в Донских Епарх. Вед.), исключая смертные случаи. Совесть же тайных хлыстов и духовных скопцов предоставляется суду духовника, который пред причастием должен предупреждать, что приступающий к чаше Господней недостойно, «суд себе яст и пиет».

По вопросу о том, как и чем можно удостоверяться в принадлежности известного лица к хлыстовству и духовному скопчеству, высказано было:

Что, тайные сектанты, несмотря на всю свою приверженность к храму, ко всем обычаям православной церкви, могут быть распознаны но следующим признакам, каковы: народная молва, обособленность, неядение мяса, (не всегда и не везде), особые, у хлыстов только наблюдаемые, облик и манеры, а также костюм, самый же разительный признак это ненормальность супружеских отношений и свободное отношение полов к так называемой «духовной любви»: нередки случаи формального обмена женами на известное время, при чем в своё оправдание сектанты ссылаются на примеры патриархов: Авраама, Иакова и пророка Давида. Ночные радения и пение кантов и псалмов с мотивами плясового характера. Духовные скопцы, будучи во всём внешнем укладе своей жизни подобны хлыстам, но не допускают хлыстовского гнусного разврата, а наоборот весьма строго блюдут целомудрие.

Существенных и несомненных признаков, удостоверяющих хлыстовство и духовное скопчество должно искать в ознакомлении с основаниями их лжеучения и в их понятиях и взглядах на те или другие места свящ. Писания.

Съезд рекомендовал духовенству руководиться в распознавании духовных скопцов и хлыстов указанными в миссионерской литературе признаками, внешними и внутренними: обращать внимание на книги духовно-нравственного содержания, употребляемые сектантами, и внимательно исследовать, нет ли каких-либо условных знаков в этих книгах, которые (знаки) могут служить ключом к раскрытию их лжеучения.

При обсуждении вопроса о мерах и способах к ограждению православия в приходах от раскольнической и еретической пропаганды, обращено было внимание на обширность территории Донской епархии и разбросанность в ней населенных пунктов, из которых многие удалены от приходских церквей на значительное расстояние, в виду чего и признано полезным учреждать походные церкви, по своей дешевизне доступные даже для беднейших жителей. В тех же соображениях желательно, чтобы окружным миссионерам священникам были выданы Св. Антиминсы для совершения богослужения во время миссионерских поездок по округу. Эта мера даст возможность назидаться благолепным церковным богослужением населению самых глухих уголков Донской епархии, жители которых, особенно дети и лица преклонных лет, лишаются этого христианского утешения по несколько лет.

На съезде было установлено, что казаки раскольники, состоя на службе, присоединяются иногда к св. Церкви не по искреннему убеждению в правоте её, а по корыстным целям, большею частью для получения звания урядника. Такие лица, по возвращении со службы, часто снова уклоняются в раскол. Выражено было желание, чтобы военное духовенство о случаях присоединения таких лиц сообщало сведения приходским священникам для своевременного принятия ими пастырских мер к ограждению от уклонения в раскол.

В виду изложенного съезд постановил: просить епархиальное начальство ходатайствовать пред г. обер-прокурором Св. Синода – 1) о вменении в обязанность военному духовенству давать сведения в духовную консисторию о присоединениях казаков-раскольников к православию; и 2) о том, чтобы военное духовенство усилило пастырские меры к привлечению казаков-раскольников в лоно св. Церкви, так как казаки-раскольники во время пребывания на военной службе представляют из себя благодарную почву для миссионерского возделывания, вследствие прекращения вредного влияния на них со стороны вожаков раскола.

Противосектантский миссионер Д.И. Грацианский поставил на обсуждение вопрос: что делать приходским священникам, если сектанты устроят публично молитвенные собрания?

В.М. Скворцов: закон 4 июля 1894 г. воспрещает штундистам церковные богослужения, но для установления факта нарушения этого закона предъявляется так много формальных требований, что исполнить их почти невозможно, вследствие чего большинство дел, возбужденных по этому поводу, судом были оставлены без последствий, а это сектантам доставляет торжество.

А.И. Орлов: утверждают, что судебная репрессия лучшая мера для обуздания сектантов, но факты говорят противное, – почему лучше избегать возбуждения судебного преследования против сектантов.

Свящ. Е. Овсянников: при экспертизе, между прочим, имеет громадное значение смешанность понятий о вероучении сектантов, так напр. часто смешиваются определения штунды и баптизма, тогда как штунда признается законом сектой весьма вредной в церковно-государственной жизни.

Съезд рекомендовал духовенству действовать преимущественно пастырскими мерами на вразумление сектантов.

Одним из пастырей возбужден был вопрос, как поступать в тех случаях, когда сектанты приносят к священнику крестить младенцев – своих детей.

В.М. Скворцов сообщил, что, сколько ему известно, в этих случаях Св. Синод разрешал крестить детей сектантов, согласно желанию родителей и во исполнение слов Господа Нашего Иисуса Христа: «Грядущего ко Мне не изжену вон»; но следует требовать от родителей подписку в том, что они будут своих детей воспитывать в вере православной и чтобы восприемниками были люди в религиозном отношении благонадежные.

М.

Новые затеи австрийских раскольников. (О канонизации М. Амвросия и открытии раск. академии)

Осенью прошлого года совершали довольно продолжительную поездку за границу, целым обществом, известнейшие теперь деятели австрийского раскола, с особенным усердием и нескрываемой смелостью стремящиеся упрочить и расширить его дальнейшее существование и процветание. Во главе этого общества находился давно заявивший себя горячим и деятельным участием в церковно-иерархических делах австрийского раскола Богородский фабрикант Арсений Морозов; затем, в состав его вошли, разумеется, неизбежные в подобных случаях Ф. Мельников, ныне петербургский житель и М. Брилиантов, прочно сидящий в Москве; к ним присоединились еще нижегородский гражданин Сироткин, известный по участию в подаче прошения на Высочайшее имя, и егорьевский житель Зенин. Сей г. Зенин был принят в состав экспедиции потому главным образом, что, умея объясниться по-немецки, мог служить для спутников переводчиком или посредником при неизбежных за границей сношениях с иностранцами, а также и потому, что он по профессии фотограф и мог сделать, где понадобится, фотографические снимки.

С большою вероятностью можно полагать, что целью поездки было возобновление прежнего замысла об испрошении у австрийского правительства дозволения – перевезти тело, или, как выражаются ревнители австрийского раскола, «мощи» их митрополита Амвросия из Триеста, где он похоронен, в Белую Криницу, для вящего упрочения за митрополией её значения в австрийском расколе и для вящего упрочения самого этого раскола. Особенную же вероятность получает предположение о такой цели экспедиции, в виду предстоящего великого торжества в православной Церкви – открытия мощей дивного её подвижника, отца Серафима Саровского. Известно, как встревожен был раскол, и особенно австрийский раскол, открытием мощей святителя Феодосия Черниговского, какие возмутительные и кощунственные сочинения были написаны тогда Швецовым и Мельниковым, с каким усердием эти сочинения распространялись ими, какие вообще принимали они меры, чтобы ослабить значение этого православного торжества в глазах раскольников; тогда с этою целью предприняты были, даже официальным порядком были начаты и хлопоты пред австрийским правительством о дозволении перевезти в Белую Криницу прах Амвросия. И тогда были в этом предприятии три главные деятеля – Морозов, Мельников и Брилиантов. Дело кончилось тогда неуспехом, – разрешения не последовало. Но вот в православной российской Церкви готовится новое торжество, еще один из позднейших её подвижников причисляется к лику святых, ожидается скорое открытие святых мощей его. При первых слухах об этом ревнители австрийского раскола приходят в движение, снова является опасение, как это событие подействует на старообрядцев, и заранее изыскиваются меры к ослаблению его неизбежно благотворного впечатления, приходит опять на мысль неудавшаяся попытка противопоставить торжеству православной Церкви торжество раскола, – попытка, которая, быть может, и удастся теперь. И те же Морозов, Мельников, Брилиантов едут в Вену, в Белую Криницу, в Цилли и Триест навести справки, нельзя ли снова начать дело у австрийского правительства о перенесении Амвросиева праха в Белую Криницу, и есть ли надежда на успех такого предприятия в настоящее время. Должно быть, оказалось, что надежды нельзя иметь и теперь, ибо раскольники хранят об этом строгое молчание, тогда как при малейшей надежде на успех не преминули бы похвалиться своей затеей. А что затея была и составляла едва-ли не главную цель экспедиции, это вполне вероятно.

Приведем одну подробность из пребывания раскольнической экспедиции в Триесте. Здесь члены экспедиции тщательно осмотрели могилу Амвросия и нашли, по их рассказам, что Амвросий будто бы похоронен внутри греческой церкви и только могильный памятник поставлен у наружной церковной стены. С памятника сопровождавший экспедицию фотограф сделал, разумеется, снимок. Этот осмотр Амвросиевой могилы не мог, однако, доставить утешение раскольнической экспедиции. Если Амвросий похоронен не только на греческом кладбище, но даже и внутри греческой церкви, то значит, его погребение совершено было по православному обряду и значит он, избавившись от пребывания в Белой Кринице, оставил раскол, возвратился в греческую Церковь, как и было на самом деле. (Остается только неизвестным, как приняли триестские греки в общение своего, уклонившегося в раскол и проклявшего греческую Церковь, митрополита). О том же Амвросиевом отречении от раскола свидетельствует и могильный памятник, ибо на нём подписано, что «Амвросий Попович был митрополитом Босно-сараевским», а о том, что был митрополитом Белокриницким, у раскольников, совсем не упомянуто. Если эта подпись значится и на фотографическом снимке памятника, то снимок этот служит не на пользу раскольникам австрийского согласия, поэтому-то, должно быть, его и не показывают.

Другая цель заграничной поездки раскольнической экспедиции почти уже не скрываемая, о которой говорят довольно откровенно – ходатайство пред австрийским правительством о дозволении открыть в Белой Кринице, т. е. в митрополии, липованскую, или старообрядческую богословскую школу, в роде семинарии, или даже академии.

Раскольнические миссионеры настоящего времени почерпают уже доказательства на то, что говорят, не из древлепечатных книг, не из творений святых отцов, не из церковных канонов и святоподобий, как делали прежние защитники раскола, ибо не находят уже это удобным, а большею частью из новейших богословских, исторических и всяких иных сочинений, нередко даже иностранных (конечно, в переводе), даже из светских журналов и газет антицерковного направления, – вообще из таких источников, к коим обращаться предки их считали за великий грех, – и в этой литературе они приобрели замечательную начитанность, так что ссылками на неё легко могут привести в затруднение миссионера не из достаточно опытных. Ко всему этому считается необходимым употреблять наглость и дерзость в словах и действиях при обращении с православными миссионерами, – чем больше наглости и дерзости, тем лучше, тем больше, но их мнению, надежды на успех. Но таких миссионеров, кроме – Швецова, Мельниковых, Усова, – почти некого и назвать (Механиков, не менее их начитанный, но более их серьезный и добросовестный, в расчет не может идти и у них самих не в почете; а Перетрухин, миссионер старой школы, считается уже отсталым и не удобным). Озабоченные этой своей малочисленностью, руководители австрийщины и помышляют теперь о приготовлении и воспитании в своём собственном духе, по своему образу и подобию, достаточного количества раскольнических миссионеров для противодействия миссионерам православным, другими словами – об открытии особой школы, где могли бы получить нужное образование эти их будущие миссионеры. И вот теперь, в виду усилившейся деятельности православных миссионеров, угрожающей опасностью расколу, они и задумали открыть правильно организованную школу для образования раскольнических миссионеров, – открыть легальным порядком, с разрешения австрийского правительства, в самой митрополии Белокриницкой.

(Ц. Вед.)

Дивный во святых Своих Господь Бог прославляет Церковь Свою мощами святых. Мощи святые, источник чудодейственной силы, исцеляющей всякий недуг душевный и телесный, – это явный знак пребывания благодати Божией в православной Церкви. И православная российская Церковь сподобляется такого прославления от Господа и в наше время. Нетлением и чудотворением в ней прославлены останки преподобных Феодосия Черниговского и Серафима Саровского. Мощи этих угодников Божиих, спасшихся и прославленных во св. православной Церкви, уже после отделения от неё раскольников, похуливших и похуляющих её еретической и безблагодатной, это мертвые и в то же время живые, безмолвные и в то же время громовые обличители раскольничьего заблуждения.

Раскол это чувствует и сознает, хотя и боится признаться в этом «на срам себе», и всяческими способами старается обесславить святое. В более деятельной своей части – в австрийщине – раскол предпринимает теперь затею противопоставить подлинному явлению славы Божией кощунственное произведение в «мощи» праха несчастного беглого митрополита Амвросия. Окажутся-ли «мощи» Амвросия доброкачественнее известных в истории раскола «мощей св. Телентия», лучше-ли они будут встречены в расколе, чем много нашумевшие трупы неизвестных черкесов, выданные за «мощи Дады, Гаведдая и Коздои» и сколько морозовских «сребренников» потребуется на то, чтобы австрийские католики пропустили останки «босно-сараевского митрополита, погребенного на греческом православном кладбище», в «мощи» раскольничьего белокриницкого митрополита, – об этом скажет будущее. Будем ждать от австрийских писак новых книг и брошюр – с повествованием уже о чудесах от «мощей» уловленного в русский раскол злополучного грека. Помощью иноверцев, путем всяческих обманов и ценою сребра появилась амвросиевская иерархия; тем же, думается, порядком австрийские раскольники будут усердствовать произвести и прах родоначальника своей иерархии во «св. мощи»…

Интересуемся очень и вопросом об открытии раскольничьей семинарии или даже академии. Если в проектируемом раскольниками заведении хоть немного будет научности, хотя бы по части церковно-исторической, то едва-ли благоразумные питомцы будут служить пропаганде раскола. Вероятнее всего это заведение будет главным образом механической мастерской, для задалбливанья во всех подробностях швецовских, мельниковских, усовских и т. п. апологий… Да и возможно-ли сколько-нибудь направление в школе, имеющей оправдывать отделение от Церкви только из перстов, аллилуия и т. п. обрядовых мелочей. Более совестливые питомцы швецовской даже школы, при благоразумном отношении к её основаниям и полемико-апологетическим приемам, покидают раскол. На днях мы получили письмо из Орского у. Оренб. губ., от нашего бывшего сотрудника по противораскольничьей миссии, единов. свящ. о П. С-ина; между прочим, он нам пишет:

«Спешу известить вас. Конечно, вы еще не забыли нашу местность и помните, наверно, хутор Канчировский и начетчика австрийского согласья И. М. Маж-на, который с вами беседовал, и другого T. А. К-ва. Оба они присоединены мною ко св. Христовой Церкви. Родители их изгнали их из дому и они живут у меня. А Швецов крайне злится на меня, что я его любимого ученика перевел в православие»…

Если бы то у раскольников хватило мужества и беспристрастия научно обследовать основы своего религиозного упования! Какую бы помощь тогда оказали они православным миссионерам!…

Н. Гринякин

Из Владимирской губернии. (От нашего корреспондента). Памяти скромного труженика миссионера

На днях скончался добрым подвигом подвизавшиеся во Владимирской епархии противораскольнический миссионер Тимофей Алексеевич Николаев, печатавший свои труды на стран. «Мис. Обозр.». Это был до самоотвержения ревностный труженик на миссионерской ниве Христовой. В это скромное дело, которое отвела ему жизнь, он вложил всю свою душу. Здесь было затрачено им столько труда и энергии, что вся деятельность его представляется теперь одним великим апостольским подвигом. Но особенно личность почившего вырастает пред нами, прямо-таки поражая своей цельностью и нравственным величием, если мы возьмем её во всей совокупности тех тяжелых условий, среди которых миссионеру пришлось расти, жить и работать. Происхождения Тимофей Алексеевич самого простого: он из крестьян села Чаадаева, Муромского у. и был, таким образом, в собственном смысле «сыном народа». Родина его – село Чаадаево лет 15–20 тому назад пользовалось в окрестности громкой, хотя и печальной, славой. Это село было главным гнездом местного раскола. Здесь жили столпы старообрядчества, раскольнические начетчики и вожди. Чаадаево служило для окрестных старообрядцев своего рода митрополией. Сюда обращались они со своими вопросами и сомнениями; отсюда давался тон и движение расколу; здесь же сосредоточивался главный старообрядческий совет. К числу самых закоренелых старообрядцев принадлежала и довольно зажиточная семья Николаевых. Она, можно сказать, составляла душу местного раскольнического кружка. Грамотный, с живым, сметливым и восприимчивым умом, обладавший даром речи искренней и горячей, способной зажигать сердца других, – Тимофей Алексеевич представлял собою крупную силу в кругу чаадаевских старообрядцев. Но вот военная служба на время оторвала его от родной семьи и от той раскольнической атмосферы, которая, казалось, была насквозь пропитана ладаном, да злобными спорами об истовом перстосложении… В Нижнем Новгороде, где Тим. Ал. отбывал военную службу, ему пришлось стать совершенно в другие условия жизни. Здесь для любознательного, молодого раскольника открылся вдруг свободный доступ к самому разнообразному чтению. Не устоял старообрядец. Со всей силой сказалась в нём жажда живой, увлекательной книги… И всё, что ни попадалось под руку, он поглощал жадно, с каким-то упоением… Но главное внимание сосредоточено было все-таки у него на чтении богословских и церковно-исторических произведений… Мысль, доселе направленная узко и односторонне, вскоре приняла другое, более широкое течение. В душу начали закрадываться сомнения в истинности старообрядчества. Талантливые беседы известного профессора Ивановского, которые во время ярмарки в Нижнем усердно посещал призадумавшийся раскольник, усилили его сомнения.

Кончилась служба. Николаев опять на родине. Но он теперь не узнавал родного села. Многое в нём изменилось. Местный священник, известный своей миссионерской деятельностью, о. Алексей М-в не громко, без крику, но твердо и решительно поднял борьбу с расколом. Борьба велась настойчиво и успешно. Простые, задушевные беседы ревностного пастыря, которые почти каждодневно в длинные, зимние вечера велись по дымным крестьянским избушкам, действовали на многих неотразимо. Рост раскола сразу же приостановился. Начались массовые обращения раскольников в православие. И для колеблющегося Николаева искреннее, горячее слово чаадаевского батюшки было последним, решающим словом. Истина в его душе восторжествовала окончательно. Но тут-то во всей своей остроте и выступили на сцену препятствия чисто практического, житейского характера.

Родители Т.А. Николаева, – эти темные, невежественные старики, до того закоренели в своих заблуждениях, что представляли из себя совершенно косную, непроницаемую силу. Никакие речи не могли сдвинуть их с места. Это были фанатики, дышавшие страшной злобой ко всем православным. Неудивительно, что намерение сына оставить раскол вызвало с их стороны сильное противодействие. Начались семейные неурядицы и раздоры… Тяжело отзывались они на молодой, восприимчивой душе. Но честного, убежденного Тимофея Алексеевича ничто не останавливало. Он истину поставил выше всего и присоединился к православной Церкви. С этого-то момента и началась его бодрая живая работа на пользу православия. Местный священник приобрел в нём себе деятельного сотрудника. Дело крепло, росло, – и вскоре раскол в Чаадаеве рухнул. Мало того, самое село, бывшее раньше гнездом раскола, сделалось теперь рассадником православных миссионеров.

Дело в том, что благодаря содействию покойного владыки Феогноста, движение против раскола вскоре охватило здесь всю Владимирскую епархию. Явилась нужда в миссионерах. Знакомый с бытом и настроением местного раскола Тим. Алек. представлялся, конечно, самым желанным сюда кандидатом. И вскоре действительно он получает официальное назначение быть миссионером. Рамки деятельности теперь для него значительно расширились. Заботы о пропитании семьи уже не отрывают более его от горячо любимого дела. И бывший старообрядец, не жалея своих сил, с самоотвержением, весь отдается тяжелому подвигу. Своей лихорадочной деятельностью он спешит как-бы загладить свою вину перед Церковью.

Много заблудших было обращено им на путь православия. Человек широко начитанный, особенно в святоотеческой литературе, со способностью живого, увлекательного слова, скрашенного самобытной красотой народных образов и оборотов, тихий, вежливый, старавшийся не раздражать, а будить мысль в раскольнике, действовать на его сердце, – Тимофей Алексеевич пользовался в своей деятельности необыкновенным успехом. Не десятками, а сотнями надо считать лиц, обращенных им к православию. И в этих случаях, когда дело касалось спасения человеческой души, покойный себя не жалел. В душной закоптелой крестьянской избе, всегда набитой до тесноты народом, в атмосфере, пропитанной смешанным запахом полушубков, прокислой капусты и тут же лежащих на полу телят, – ему проходилось часто говорить без перерыва по 10–12 часов в сутки…

По своей наружности, Тимофей Алексеевич был представительный, видный красавец. Казалось износу не будет его сильному и молодому организму. Но такого чрезмерного напряжения не выдержал и он… Раз, во время беседы, у него из горла показалась кровь… Тим. Алек. сначала этому не придал значения. Но то было для него роковым предзнаменованием… Начался тяжелый процесс горловой чахотки. Точно свеча таяла, догорала его жизнь. Но своих рабочих рук Тимофей Алек. не сложил до самой почти смерти. И пал наконец на своей трудовой борозде утомленный работник, до конца своих дней остававшийся верным завету Апостола: «дондеже время имамы, да делаем благое ко всем»?

Епархиальное начальство всегда отличало особенным вниманием успешную деятельность Тим. Алексеевича, выдвигая его из ряда других миссионеров на первый план. Как наиболее сведущего и ознакомленного с положением раскола в епархии, оно командировало его м. пр. и на всероссийский казанский миссионерский съезд. Среди своих тяжелых трудов Тим. Алек. находил все-таки время для серьезного, образовательного чтения, которым старался пополнить недостаток своих познаний, – и всегда очень горевал при этом, что ему не удалось получить законченного, систематического образования… Уделял время он в для своих литературных опытов, из которых один недавно напечатан был на страницах нашего органа. Скончался он еще в цветущей поре: ему не было и 40 лет. После него остались жена и сироты.

Да упокоит почившего Христос «в стране живущих и врата райская да отверзет ти, и царствия покажет жителя, и оставление тебе даст, о них же согрешил еси в житии, христолюбче».

П. А. Ч.

Из г. Измаила, Бессараб. губ. (От нашего корреспондента). «Роскошь» раскольничьего епископа Анастасия

Измаильский старообрядческий лжеепископ Анастасий Лебедев до последнего времени играл видную роль среди старообрядцев, как один из истинных ревнителей Окружного послания, и оказывал на измаильских раскольников весьма могучее влияние. Измаильская старообрядческая кафедра до последнего времени была средоточным пунктом и центром жизни измаильского раскола: здесь, под председательством «святого владыки», решались все недоуменные вопросы и все дела, здесь жизнь раскола была живым ключом, здесь погребалась всякая тайна, хранение коей необходимо было в интересах раскола и во вред святой Церкви. В последнее время авторитет Анастасия и влияние его на раскол, вследствие занятий его коммерцией, значительно ослабели. Он купил на публичных торгах при Кишинёвском окружном суде паровую-вальцевую мельницу, находящуюся на главной улице в городе Измаиле, и в ней устроил для себя даже отдельную келью, в которой проводит большую часть времени и следит зорко за работою. Анастасий, для лучшего сбыта муки из своей мельницы, открыл мучные склады: в городе Измаиле на новом базаре, в доме Тихона Афанасьевича Кобзаренко, рядом с его трактиром, под управлением специалиста мучного дела еврея Г. Фельдмана, в городе Килии, в посаде Вилкове и в некоторых других местах. На каждом мешке с мукою красуется штемпельная печать, гласящая: «мука из мельницы и склада Епископа Анастасия Лебедева». Не довольствуясь такою рекламою, Анастасий, из коммерческих расчетов, напечатал недавно, с разрешения господина полицмейстера города Измаила, и распространил разными способами объявление следующего содержания: «Роскошь города Измаила! Роскошь! Для праздников святой пасхи роскошь! Новость! Сим довожу до сведения почтеннейшей публики города Измаила, что в моём мучном складе, находящемся на новом базаре в доме Тихона Афанасьевича Кобзаренко, рядом с его трактиром, производится торговля наилучших и наивысших сортов муки: 0000, 000, 00 и 0 1-го и 2-го сорта из собственной паровой вальцевой мельницы господина А. (Анастасия) Л. (Лебедева) под названием «Роскошь». Эти сорта муки специально готовятся к празднику Святой Пасхи, из дорогих сортов пшеницы, качеством и добротой не уступят высшим сортам муки одесских фирм, а также цены на все сорта муки обозначены самые умеренные. Льщу себя надеждою, что почтеннейшая публика не оставит моего объявления без внимания и, раз побывав в складе, убедится о вышеизложенном. Складом заведует специалист мучного дела Г. Фельдман (еврей). С почтением за А. (Анастасия) Л. (Лебедева) г. Шестов», товарищ его, старообрядец села Муравлевки, измаильского уезда.

Из сего объявления видно, что Анастасий а) страстно привязался к занятию коммерцией и б) распространению «Роскоши». Посмотрим, согласуется ли подобное занятие Анастасия с духом канонических правил и с прямыми обязанностями епископа. Епископ, по суду канонических правил, должен быть а) при делах церковных (81 пр. св. ап.), б) должен удерживать священноначальственное попечение с духовною крепостью (Посл. трет. всел. Собора), в) должен управлять своею епархией с приличествующею осмотрительностью и разбирать все дела с рассуждением (Ант. 9 прав. и Карф. 6 прав.), г) должен возвращать овцу заблудшую и уязвленную змием уврачевать (6 всел. собор. 102 прав.), д) должен всем внушать постановления Соборов (Карфаг. 25-ое прав.), е) должен во все дни, особенно же в дни воскресные, учить клир и народ благочестию (св. ап. 55 прав.), ж) должен вразумлять неблагонравного наставлениями и увещаниями, иногда же и церковными епитимьями, а не устремляться на него с бичами и ударами (Двукрат. соб., 9 прав. и 27-ое прав. св. апост.), з) должен получать сведения о служителях церковных и иметь о них список с означением, кем и кто определен и как живет (Васил. вел., 89 прав.), и) не должен простирать власть на иную епархию (трет. всел. собор., прав. 8., Ант. 9 и друг.), к) не должен самовольно переходить из своей епархии в другую и там самовольно священнодействовать (14 прав. св. ап.), л) не должен упражняться более надлежащего в собственных делах и оставлять попечение о своём престоле (Карфаг., 82 прав.), м) не должен удаляться в свои владения от своей епархии больше трех недель, и то в каждое воскресение должен быть в ближайшей церкви и служить (Сардик. собора 12-ое прав.) и, вообще, ничего не должен делать вопреки правилам святых отец. Таковы обязанности епископа. Есть ли между ними занятие коммерцией и распространение «Роскоши»? Нет. Сии занятия противны духу канонических правил и несовместны с обязанностями и званием епископа. 6-ое правило святых апостолов гласит: «Мирския попечения приемляй на ся святитель, не священ». Толкование. «Епископу, или пресвитеру, или диакону несть прощено, да возьмут на себе мирских вещей попечения, злого ради приобретения своего… Аще же и иные мирския вещи имать т возбранен быв отступити от них, и не покорится, но пребывает во управлении их, да извержен будет от сана своего». Анастасий, злого ради приобретения своего, купил мельницу, открыл мучные склады, вошел в компанию с евреем, пустился на рекламы и пишет объявление, а потому он, если не отступит от указанных мирских попечений, но будет пребывать «во управлении их», то подлежит, по сему правилу и по толкованию его, извержению из своего епископского сана.

Братие старообрядцы! Покупая ко дню праздников Святой Пасхи «Роскошь», распространяемую вашим епископом Анастасием, пишу эти строки в подарок вам ко дню Святой Пасхи, дабы вы узнали из них, что мирское занятие вашего епископа противно духу и требованию канонических правил, что оно делает его повинным извержению из епископского сана и что оно, посему, Богу неугодно, для Анастасия не спасительно и для людей весьма соблазнительно.

Кишиневский епарх. противораск. миссионер,

священник Феодосий Воловей

Письмо Толстого

В одном из последних № газеты L’Européen напечатано неизданное письмо Толстого, написанное одному из друзей незадолго до последней болезни.

«Я получил ваше письмо и очень рад, что могу ответить на ваш вопрос. Я пришел к убеждению – не путем размышлений, а опытом долгой жизни – что человеческая жизнь духовна. Человек есть дух, частица Божества, заключенная в известных границах, которые мы познаем, как мать; но жизнь духа не подлежит никакому искажению – еще меньше страданию. Она растет всегда равномерно, расширяя границы, в которых заключена. Однако людям свойственно впадать в заблуждение и думать, что сущность жизни лежит именно в пределах, ограничивающих её, т. е. в материи. Под влиянием этого заблуждения, мы смотрим на материальные страдания и в особенности на болезни и смерть, как на несчастье, тогда как страдания (всегда неизбежные, как сама смерть) только разрушают границы, стесняющие наш дух и возвращают нас – уничтожая обольщение материальности – к свойственному человеку пониманию своей жизни, как существа духовного, а не материального. Чем сильнее материальное страдание, чем ближе страдание, кажущееся нам величайшим – смерть, тем легче, тем неизбежнее освобождается человек от обольщения материальной жизни и тем вернее познает он себя в духе. Правда, познавая себя в духе, человек не получает тех острых наслаждений, которые дает животная, материальная жизнь, но зато он ощущает полную свободу, неуязвимость, неразрушаемость, он чувствует своё единение с Богом – основанием и сущностью всего. Тогда смерть уже не существует или представляется освобождением и возрождением; испытавший такое состояние не променяет его ни на какое материальное наслаждение. Я говорю так потому, что сам испытал это с необычайной силой во время моей болезни.

Выздоравливая, я испытывал два противоположные чувства: одно – радость животного, возвращающегося к жизни, другое – сожаление духовного существа и потерю ясности духовного сознания, присущего мне во время болезни. Но, несмотря на все искушения временной жизни, пробудившиеся с новой силой при выздоровлении, я верю, знаю, что болезнь была для меня высшим благом. Она дала мне то, чего не могли дать мне ни мои размышления, ни размышления других людей и того, что она мне дала, я уж никогда не утрачу, я возьму это с собой. Но и помимо болезни, вспоминая мою жизнь, я вижу ясно, что многое причинявшее мучение, было для меня истинным благом потому, что удаляло меня от погони за материальным благом и направляло меня к приобретению истинного блага – духовного. Не даром народная мудрость говорит по поводу болезней, пожаров и всего, что не зависит от человеческой воли: «Господь посетил».

Ничего нет хуже, в смысле приобретения истинного блага, как то, что люди желают себе и другим, а именно: здоровья, богатства, славы.

Дай Бог, чтобы вы почувствовали всю благодетельность страданий и приближения неизбежной материальной смерти Правда, что для этого необходимо верить в свою духовную сущность – в частицу Бога, которая не подлежит ни изменению, ни умалению, еще меньше страданиям или уничтожению. Но судя по вашему письму, я имею основание думать, что вы в это верите, а если еще не верите, то всё же придете к этому.

Да поможет вам Господь, и прежде всего Тот, Который в вас самих.

Лев Толстой

В настоящий раз мы дадим нашим читателям отчет о седьмом заседании «религиозно-философских собраний», которое было посвящено боевому и модному вопросу – «о свободе совести и веротерпимости». Заседание это было в сущности столичным отголоском известного доклада г. Стаховича на орловском миссионерском съезде. Приподнял этот вопрос в столице кн. С.М. Волконский, своим докладом под заглавием: «К характеристике общественных мнений по вопросу о свободе совести».

Доклад этот кн. Волконский сначала преподнес великосветской публике, в качестве лекции в одном из салонов, а затем внес его чрез редактора «С.-Петербур. Вед.» кн. 9. Э. Ухтомского на обсуждение «религиозно-философского собрания». К сожалению, сам автор не явился на защиту своих тезисов и доклад его был как бы «брошенною костью», которою с усердием занялись поклонники свободы совести из членов и участников собрания. Заседание привлекло огромную аудиторию, – здесь были все известные в литературе печальники сектантства, начиная с г. Пругавина и кончая г-жею Ясевич-Бородаевской.

Прения велись страстно, в приподнятом тоне и вращались главным образом около побочных вопросов о правовом положении сектантов и об отношении к ним закона и администрации.

Доклад кн. Волконского в сущности не дает собой ни глубокого исследования, ни верной характеристики церковно-общественных течений по вопросу о свободе совести. Это какие-то наброски и мазки той хаотической мозаики, которую представляют собой, возбужденные с легкой руки Стаховича, прения и суждения по данному вопросу. Доклад безусловно тенденциозен и способен вызывать только шумиху, а не углубление мысли.

Остановим внимание на более характерных подробностях доклада.

В начале своего доклада автор-князь говорит, что «в сентябре 1901 г., пред собранием пастырей, учителей и ревнителей Христовой Церкви и Христова учения один человек произнес слово», в котором высказал следующее:

«Что несправедливо преследовать человека за то, что он верит так, как ему верится, а не так, как другим (?) хочется, чтобы он верил; что жестоко наказывать человека за его религиозные убеждения в надежде, что наказание может просветить заблуждающегося; что позорно насильственными мерами пополнять стадо Христово; что для самих представителей Церкви тяжело – должно бы быть тяжело, – сознание такого положения вещей, при котором паства их, рядом с людьми искренне верующими, переполняется людьми, причисляющими себя к известному исповеданию ради тех привилегий, коими оно обставлено; что не может пастырь радоваться многочисленности своей паствы, верить в искренность её, когда принадлежность (?) к этой пастве обставлена житейскими обеспечениями и приманками; что, наконец, для пасомых, для мирян, не может не быть тягостно такое положение, при котором может быть подвергнута сомнению искренность каждого (?) православного, ибо каждый православный, в ответ на своё исповедание веры, рискует услышать насмешливое восклицание: «Да, как бы не так… Так мы и поверим, что вы по убеждению православный. Докажите, что вы по убеждению сердца, свободному выбору сердца исповедуете православие, а не ради благ земных. Вот такой-то, напр., – верю, что он по убеждению: он страдает в своей карьере, он страдает в своих гражданских правах потому, что он католик, – но он не хочет быть иным; верю в искренность его убеждения. Вот этот человек страдает в правах гражданина, семьянина; он влачит свои дни в изгнании, оторванный от детей, потому что он сектант; но он предпочитает всё сносить, чем умереть в иной вере. Верю в искренность его убеждения; а вы, под прикрытием закона, под охраною власти, тоже уверяете, что вы по убеждению? Извините; вот, когда вас начнут преследовать, как других, или когда другие сравняются с вами, ну, тогда мы поговорим об убеждении, а до тех пор не поверю: вы православный страха ради иудейского».

«Под таким странным нареканием, будто бы, поставлен, собственно, каждый (!) православный в России. Только человек, вполне равнодушный к вопросам духовной жизни, может не страдать от подобного положения вещей и не чувствовать оскорбительность его».

Содействовать разъяснению этих вопросов в духе учения Христова – обязанность каждого их нас, – тем более, пастырей и миссионеров Церкви. Первый и существеннейший к тому шаг – есть ходатайство об отмене уголовной кары за отпадение о господствующего исповедания.

Всё вышесказанное кн. Волконским, ясно, относится к докладу г. Стаховича на орловском миссионерском съезде, хотя сущность доклада передана в вольном и, пожалуй, более остром изложении.

Предвидя, что «орловский инцидент подаст повод к проявлению многого такого, что дремлет в вашей общественной совести; что он вызовет к сознанию многое, что лишь смутно ощущается; что, наконец, зашевелится тот ужасный хаос, который царит в умах относительно важнейших вопросов жизни человека, вопросов духовных; предвидя, что мы вступаем в интереснейший момент для характеристики общественных мнений», – докладчик, по его словам, начал со дня появления первой газетной заметки отмечать всё (?), что ему попадалось по этому поводу в газетах и теперь князь захотел поделиться «кое-чем из накопившегося материала».

И вот автор, представив вниманию собрания такие события как обнаружение собрания в Варшаве 25 сектантов для чтения слова Божия и протокол полиции по сему случаю, восклицает: имена их переписаны, и виновные будут привлечены к ответственности. – «Стало быть, теперь (?) это даже не скрывается. Об этом печатается среди краж со взломом и мошенничеств».

А когда же, спросим мы почтенного князя, скрывалось об этих происшествиях? Всегда печаталось. Можно думать, что князь никогда ранее этими происшествиями не интересовался, а теперь доклад г. Стаховича пробудил охоту у князя следить за «этими» происшествиями.

Затем князь В-ий года два тому назад где-то видел «целую кипу прошений от разных лиц, тем или иным путем пострадавших за веру». Запомнились ему два. Одно от бывшего фельдфебеля-сектанта; просит вернуть ему двух отобранных у него дочерей, сданных на воспитание чужим людям в православную семью, в соседнем селе.

Другое прошение 70-летнего старика сектанта, два года, как высланного из Курской губернии на Кавказ; просит позволения вернуться, чтобы умереть на родине. Но особенно трогают сердце князя Волконского утеснения, чинимые действующим законом католикам и штундистам:

«Один вновь назначенный генерал обходит свою часть; около обоза стоит бравый, с седыми усами фельдшер. «Сколько лет на службе»? – Сорок, Ваше Пр-ство. – «Отчего же это до сих пор при обозе»? – Виноват, В. Пр-ство, к сожалению, я католик».

Вот что произошло в одной из западных губерний летом 1902 г. Об этом говорилось в местной газете и перепечатано в одной из столичных. Двадцать человек крестьян «обнаруженных» были привлечены к ответственности. У мирового судьи они назвали себя баптистами. Но судья усомнился: а может быть штундисты? Это далеко не то же самое «по последствиям». Как разобраться? На суд, в качестве эксперта, приглашается священник. Экспертиза признала обвиняемых баптистами; баптисты официально разрешены, – и потому они от «ответственности» избавлены. Однако, «дело» тем не кончилось. Хорошо не помню, каким образом, и в силу чего, но вопрос пошел на рассмотрение высшего начальства. И вот следует разъяснение. «Баптисты действительно разрешены, но баптисты, немецкая секта, разрешается немцам, русских же баптистов с точки зрения закона не может быть: такие-то подсудимые не баптисты, а выдают себя за таковых, будучи на самом деле штундистами, а потому ответственности должны подлежать. И они были оштрафованы по 18 руб. каждый».

Сообщение это ничего нового не дает: дел таких теперь сотни, но весьма поучительны соображения князя по этому поводу. Доселе служило чуть ли не аксиомой для истинно русских людей, что религия кладет неизгладимую печать на национальный и бытовой облик человека и государства, что православие – основа России, что штундизм стирает в последователях коренные черты русского облика и многие, став штундистами, переставали быть русскими, русские, перешедшие в жидовство, делаются истыми жидами. Князь с негодованием набрасывается на эту истину и на действующее у нас законодательство и прерогативы о господствующей Церкви.

«Здесь, еще более, чем самый факт оштрафования, ужасна аргументация: русских баптистов «не может быть». Да я завтра сделаюсь баптистом, разве я перестану быть русским? Я понимаю, если бы баптисты были какой-нибудь политической партией, на пангерманской подкладке, тогда бы, конечно, русский, сделавшись баптистом, тем самым переставал бы быть русским. Но религиозные верования разве снимают (?) национальность, и как же запретить человеку причислять себя к тому или другому верованию? И кто же, наконец, здесь, судья? Для диагноза болезни нужен посторонний эксперт, но о своей вере свидетельствует человек сам. Один член суда, служащий в Западном крае, рассказывает случай из своей судебной практики. «Представьте, является свидетель. Ну, имя, фамилия, и т. д. Какой, спрашиваю, религии? «Католик». И врет, он в списках значится православным. По моему, значит, путает список». Если бы человек, будучи католиком, ради благ земных назвался православным, – вот тогда он заслужил бы упрек; но тогда его не стали-бы упрекать, а поспешили бы исправить список. О своей вере человеку не дозволяется иметь своё суждение. Русский не может быть баптистом. Не может. Это выражение имеет здесь совсем особенное значение – другое, чем в иных подобных случаях. Напр.. русский не может быть католиком, – это значит, ему этого не разрешается, и если он переменит религию, то рискует потерпеть наказание по закону. Так, когда при Николае Павловиче князь Гагарин перешел в католичество, один его родственник подал прошение, чтобы, согласно закону, имение отступника перешло к нему. Государь положил резолюцию: «Проситель подлец, но поступить по закону». Это во всяком случае понятно; русский по закону не должен быть католиком, и в этом смысле можно сказать: «не может быть». Но вышеприведенным разъяснением выражение «не может» употреблено не в смысле запрещения, оно констатирует невозможность по существу: ни за какие наказания, ни ценою каких угодно штрафов не может быть, «с точки зрения закона, не может быть русских баптистов», как с точки зрения науки не может быть треугольника о четырех сторонах. Это «не может быть», конечно, одно из самых странных слов, когда-либо произнесенных. В нём есть своего рода вдохновение: что хочу, то и положил; положил, что не может быть, значит не может быть; а объявлю, что может, – и будет, и треугольник объявлю о четырех сторонах.

Приведенный случай относится к категории фактов, являющихся результатом укоренившегося у нас пагубного смешения терминов – «русский» и «православный». Это могло бы составить предмет интереснейшего исследования: сколько у нас, благодаря смешению этих терминов, проникло в жизнь логически абсурдного и нравственно жестокого. Здесь я ограничусь лишь несколькими примерами.

В столице Японии есть великолепный православный собор, выстроенный стараниями знаменитого епископа Николая; в этом соборе православное богослужение совершается на японском языке. Секретарь нашего посольства, с которым я был у всенощной, никак не мог разобраться в своих впечатлениях: «Странно, не правда ли? совсем даже не по-русски».

– Ну, да, конечно, не по-русски, коли по-японски. Но смешение терминов, если так можно выразиться – синонимизация терминов «православный» и «русский», так глубоко укоренилась, что нашему секретарю всё казалось, что тут «что-то неладно». Есть люди, для которых это представляется прямо чем-то в роде метания бисера. Одна дама высоких качеств ума и сердца, но типичная представительница национальной религии, когда услышала про православный собор в Японии, воскликнула: «Ну, уж все эти миссионерства и обращения других! Совсем это не нужно. Для чего это?» – «Однако, позвольте, ведь если бы не было проповедников, то и мы бы не были христиане». – «Да зачем заниматься японцами, – и своих довольно». – «Потому что Христос сказал апостолам: шедше, научите вся языки, а не сказал: шедше научите русский народ».

На каждом шагу можно встретить в газетных некрологах выражения в роде следующих: «Покойный был и по крови, и по вере совершенно русский». Все это читают, сами повторяют, и никто не видит всю несообразность подобного сочетания слов, как «русский по вере». Во-первых, если уже признавать, что верою определяется национальная принадлежность человека, то в силу той же самой веры покойный с таким же успехом мог бы быть по вере совершенный грек. Но как же не понять, что это прямо бессмысленное (?) сочетание слов: по вере, по религии, и потом название национальности; ведь это из двух различных областей, ведь это всё равно, что взять существительное из ботаники, а прилагательное из зоологии. «По религии совершенно русский», «по религии испанец», «по религии бельгиец», – это то же самое, что «весом совершенно зеленый», «цветом совершенно квадратный». К сожалению, такое искажение мышления воспитывается в нашем обществе систематически и поддерживается неустанно и печатью в особенности так называемою «охранительною», и духовной литературой, и администрацией.

Одно высокопоставленное лицо, объезжая прибалтийский округ, в речи, обращенной к местному епископу, выражало надежду, что православное духовенство будет проводником русского языка. Оно не знало, значит, что если священник хочет исполнять предписания своей церкви, то он учение её должен переводить на все языки земного шара; оно забыло, что апостолам было сказано: «шедше научите вся языки», что Церковь, к которой он обращается, даже в учебниках именуется вселенской. Высокопоставленное лицо не знало, очевидно, и того, что у этого самого архиерея есть подведомственные ему священники из чухонцев и латышей, говорящие проповеди по-чухонски и по-латышски, чтобы по-чухонски и по-латышски распространять православную веру, а не русскую грамоту. Или всё это не важно, а истинное дело епископов вселенской Церкви и подчиненных им иереев – русификация прибалтийского края?

Кн. Волконский считает «абсурдом», «логическим уродством» патриотическую проповедь пастырей Церкви и школы о православном русском народе, как избранном, он не верит, «что русский человек по природе склонен к принятию духа христианской любви: будь он язычник, по природе он всегда христианин, что русский народ есть народ святой, хранитель истины, что только православный – истинно русский; неправославный – уже не настоящий патриот». Докладчику не нравится логика господина из поляков, доказывавшего свою принадлежность к русской народности тем, что его дед уже был похоронен в выстроенной им православной Церкви, князь не признает логики установившихся у нас понятий: «мой дед православный, ergo – я русский» или, что переходящий из православия в другую веру не только отступник от своей Церкви, но отступник от родины… Один инспектор гимназии, с немецкой фамилией, лютеранин, с иронией рассказывает автор, был представлен в директора; долго длились обсуждения, можно или нельзя. Назначили; встречает его один чиновник министерства, поздравляет, пожимает руку: «ну, вас, конечно, теперь уже нельзя причислить к иноверцам» и затем рассуждает так: иноверчество – клеймо неблагонадежности; раз начальство благоволит – очевидно благонадежен; раз благонадежен – уже не иноверец, во всяком случае причислить к иноверцам уже нельзя.

«Такими примерами логического уродства мы, собственно, окружены в обыденной жизни», восклицает докладчик и считает это неизбежным результатом того более глубокого уродства, которое лежит в основе нашей жизни – смешения понятий народности и религии. Конечно, здесь кн. Волконский закрывает глаза на кричащие факты сплотненности иноверцев, везде угнетающей православную среду, как только оказывается власть в руках «благочестивого» иноверца, который, с точки зрения русского государственного дела, тогда делается действительно неблагонадежен.

Восстает докладчик и против того порядка, в силу коего католический священник, совершивший требу над упорствующим униатом, подвергается ответственности, как за совершение требы над православным и рисует такую достойную жалости картину:

Целые поселения в западном крае лишены церковной помощи, говорит докладчик. В одной губернии было еще два года тому назад (не знаю, как сейчас) одиннадцать католических приходов без священника. Люди рождались и умирали, как скоты. К довершению всего возникает целая масса гражданских процессов. Отец умирает, дети рождены вне брака, племянники предъявляют права на наследство. Суды завалены процессами такого рода. Всё это положение вещей вырастает якобы на почве смешения религии и национальности: в основание всех мероприятий кладется тот принцип, что поляки могут быть католиками, а русские должны быть православными.

«Думаю, что достаточно фактов, восклицает князь, думаю также, что не найдется человека, будь он русский или не русский, той или иной веры, верующий или неверующий, – который бы не смутился этими фактами. Но кольми паче должно быть тяжело, так по крайней мере всегда думалось мне, представителям и в особенности служителям той Церкви, ради торжества которой такие насилия творятся. Покровительство господствующей Церкви со стороны государства кн. Волконский считает ложным, развращающим делом.

«Обыкновенно говорят, что насилие над совестью, – хотя и не отрицается его прискорбность, – необходимо для благополучия большинства. Пусть меньшинство страдает – этим оберегается благо большинства, православных, нас всех, коренных, истинно русских. Официально это называется покровительством господствующей Церкви. Насилие над другими имеет развращающее влияние на совесть того самого большинства, ради которого творится. Яд, направленный против других, имеет возвратное действие. Когда мачеха преследует падчерицу, то это не способствует развитию высоких стремлений в душе родной дочери. Но более растлевающим образом, чем насилие над другими, действует тот характер обязательности, которым обставлена наша принадлежность к православному исповеданию, – насилие над нами самими. Что же касается Церкви, то это не только не поддержка, а прямо обратное: это должно вести к её полному ослаблению. Нельзя же, в самом деле, признавать внутренней органической силой ту насилием обеспеченную безопасность, в которую Церковь поставлена мерами гражданской власти».

Такова первая т. сказ. положительная часть доклада, вторая – критическая посвящена разбору литературы полемики, вызванной докладом г. Стаховича.

Переходя к полемике, вызванной орловским инцидентом, князь по поводу постановления Орлов. мис. съезда, отвергшего предложение Стаховича, вдается в такие рассуждения:

Статьей преосвященного Никанора в «Моск. Вед.», где доказывалось, что совесть – судья, судья ограничен законом, след. «сказать: свобода совести – значит сказать абсурд».

Пастыри отвергли предложение ходатайствовать об отмене уголовных наказаний по преступлениям против веры не только «по несоответствию его с задачами съезда, но по существу». Церковь в лице своих представителей, таким образом, сперва как бы уклоняется отвечать, а затем устами епископа (Никанора) прямо отвечает отрицательно: она не только осуждает стремление к свободе совести, она её самой не признает. Среди всего этого, психология нашего духовенства мне представляется в некотором роде трагической. Ему во всеуслышание, всенародно, предъявляются факты насилия, совершаемые во имя той веры, коей оно есть провозвестник, – факты, не только с его ведома совершаемые, но согласно закону, по его инициативе возбуждаемые, и оно, духовенство, не может осудить тот принцип, в силу которого насилия творятся, не может – вследствие своей зависимости от светской власти. В душе, может быть, многие, может быть и каждый возмущается и сожалеет, что ему приходится быть пособником, – но нельзя: начальство приказало так поступать, а раз мы так поступаем, то надо же и обставить свои поступки, – начальство требует: говорите, пишите, доказывайте, что поступки ваши правильны. И вот создается литература, отчасти заготовленная на все случаи вперед самим начальством, – «понеже, – как говорил Петр Великий епископам Синода, – не всяк епископ слово чисто сложить может»; отчасти составленное из Писаний по каждому данному случаю, – либо по приказанию, либо от себя усердствующим автором. Два типа писаний наблюдается в этой литературе, два приема. Или фактическая сторона уменьшается до минимума, сводится до размеров «прискорбного случая», в котором почти сходит на нет или вопрос переводится на отвлеченную почву, где для отвода глаз пускается в ход такой аппарат философских терминов вперемежку с елейно-умиленными, что в этой смеси все пути мышления как бы стираются и – что называется – все концы в воду.

Всё, что пишется и печатается в этом духе, не может быть выражением взглядов всего духовенства: это видно из разговоров и из того немногого, что иногда проникает в печать. И вот где трагизм целой корпорации, поставленной между требованиями начальства и побуждениями своей совести. Смотрит ли священник на своё служение с точки зрения «жены и малолетних детей» или служит по убеждению, – ему одинаково должно быть стыдно и невыносимо от той роли, которую его заставляют играть, и положение его трагическое, но орловским инцидентом трагизм обострен до последней степени Все ждут, смотрят, вопрошают… Что отвечать священнику?…

Князь Волконский подсказывает этот ответ в такой, сочиненной им, карикатуре на сельское духовенство.

Отсюда вижу батюшку где-нибудь в уездном городе, в доме предводителя дворянства, например. Молебен только что отошел: с завернутым в епитрахиль евангелием псаломщик ушел, батюшку просят позавтракать. В ожидании завтрака батюшку в гостиной «занимают». Уж чья это вина, не знаю: самого батюшки или его начальства, или всего общества, каждого из нас – только замечательно, что батюшку у нас всегда «занимают». Ни мы с ним не умеем, ни он с нами не умеет просто разговаривать: он такой, как бы сказать, «неучастник» нашей общей жизни, что для него нужны специальные темы, особенный разговор; в присутствии батюшки как бы останавливается наша жизнь, и только по уходе его мы со вздохом облегчения к ней возвращаемся. Кто виноват, не знаю, свидетельствую лишь о грустном факте. После нескольких вопросов о здоровье матушки, о том, где псаломщик так хорошо научился петь, о том, как освящаются просфоры, о том, где лучше поставить новую икону, привезенную с Афона по подписке купечества, хозяин вдруг спрашивает: «Ну, а что вы, батюшка, скажете о речи Орловского предводителя к миссионерам!» А что ему сказать? – мнется батюшка. «Резко, как будто». Или: «Ведь это скорее всего вопрос полицейский». Или – «Что же нам сказать, – это вопрос высокий, можно сказать, философский». Или просто вздохнет батюшка, и покачав головой, скажет: «Да, что – прискорбно, прискорбно». А что прискорбно: то ли, что такие дела делаются, или что такие речи говорятся? – это остается неизвестным. Среди неловкого ожидания более пространного пастырского ответа раздается голос хозяйки: «Батюшка, закусить пожалуйте». Об инциденте больше ни слова. Только по уходе батюшки земский врач вдруг говорит хозяину: «Однако, коварный вы батюшке вопрос задали».

Похвалив свящ. Черкасского и У-ского, что они думают не по образцу, утвержденному «охранительною печатью» и «Миссионерским Обозрением», автор сожалеет, что в печати эти два голоса остались единственными из духовенства. Всё остальное по мнению В-го было в совсем ином и, дня него, безотрадном духе: скорбит докладчик, – безотрадно не только направление, а самые способы мышления, приемы полемики; прямо руки опускаются перед этой путаницей понятий, туманностью рассуждений, неточностью и произвольностью терминологии.

Всё, что появлялось на страницах «Московских Ведомостей» за подписями Рождественских, Знаменских, Симанских и др., ряд возражений, опубликованных в «Орловском Вестнике» и перепечатанных в других газетах, всё это канцелярское богословие – какая-то логическая немощь, облекающаяся в елейно-благолепную церковность на подкладке политической благонадежности. Эта последняя нота так сильна, что она пробивается сквозь всякую другую аргументацию, лезет вперед, и теперь уже не только всякий церковный, не только всякий богословский вопрос на богословской почве, но всякий философский вопрос на богословской почве превращается в вопрос полицейско-политический; это какой-то заколдованный круг, из которого никто не может выйти и в который непременно всякого хотят втащить. Вселенская Церковь Христова больше не упоминается, христианство упоминается не в смысле доктрины: «вы мыслите, чувствуете по-христиански, или не по-христиански», – но в смысле организации, в смысле корпорации; в смысле тела Христова – нам говорят только об одном: русская православная Церковь – и всякий вопрос, возникший на почве религиозности, переводится на почву «русскости». Всё пускается в ход, чтобы это смешение понятий не только укрепить. но как бы освятить свыше. Уже апостолы, видите ли, знали, намекали, предвидели, предсказывали; Ап. Павел говорит, что антихрист придет, когда будет взять из мира «удерживающий» – оказывается под «удерживающим» почему-то надо разуметь русское самодержавие. В Апокалипсисе говорится о Деве с Младенцем во чреве. Оказывается, что эта Дева – православие, а Младенец во чреве – Россия. Что удивительного, что с одной стороны простой народ говорить. «известное дело, все святые говорили по-русски», а с другой стороны г. Скворцов в январском № «Мисс. Обозр.» называет требование свободы и не принуждения в вере подкопом под русскую государственность. Можно спорить против мнения, но нельзя спорить против смешения понятий.

В заключении князь скорбит и негодует по поводу известного нашим читателям отзыва о Стаховиче о. Иоанна и статей, помещенных в ответ на доклад Стаховича в ноябр. кн. «Миссионерского Обозрения» 1901 г. Особенно много желчи изливает князь на известную нашим читателям отповедь Стаховичу Киев. миссионера о. Потехина.

В заключение докладчик приводит слова Петра Великого: «совесть человеческая единому Богу токмо подлежит, и никакому государю не позволено оную силою в другую веру принуживать» и выражает такие свои и своей К° упования:

Мы (?) твердо уповаем, что наступит день, когда эти слова Петра Великого будут выражать собою не теоретическое пожелание, а подтверждение практического порядка вещей в нашем отечестве. Всякая попытка оправдать противное идет в разрез с духом христианства и ведет к искажению понятия православной Церкви. Если сами представители священства принимаются за такого рода задачу, то это только доказывает внутреннюю слабость Церкви, вынужденной цепляться за постороннюю помощь и прибегать к чужим мерам, чтобы заменить бессилие своего меркнущего авторитета. Вернет же себе Церковь свой авторитет только тогда, когда будет признана ненормальность её канонического положения в России. Пока – ненормальность больного организма объявляется нормальною, и ложными теориями силятся эту ненормальность оправдать. Это может усыпить умы, но не может вылечить больного организма. А мы – больны. Россия больна, и что хуже всего, – больна духом. Для оздоровления её только одно средство – освобождение духа в делах веры от вмешательства недуховной власти и возвращение Церкви утраченного авторитета. Считаю это главной, существеннейшей, и более того – единственною реформой. Не хочу сказать, что когда это будет – настанет золотой век, но пока этого не будет, все другие реформы – напрасная трата сил.

Тезисы вышеизложенного доклад и были редактированы так:

«Русский» и «православный» – не синонимы. Можно быть православным, не будучи русским, и можно быть русским патриотом, не будучи православным.

Смешение понятий народности или государственности с понятием Церкви противоречит духу христианства. Понятие церкви более широкое, чем понятие народности: в одной церкви могут сойтись многие народности, а при осуществлении Вселенской Церкви – все народности (не теряя при том своей этнографической и государственной обособленности). Понятие народности более узкое, чем понятие Церкви; вводя в Церковь начало государственности, мы тем самым ослабляем её соединяющую силу и из начала, сближающего разные народы, превращаем её в орудие разъединения даже в границах одного государства.

Введение начала государственности в Церковь противно смыслу Церкви. Принцип государства – обособление, принцип Церкви – объединение. Введением идеи государственности в число зиждительных начал Церкви, мы обусловливаем существование божественного здания началом земным, преходящим, человеческим.

Насилие и принуждение в делах веры противны духу христианства.

Церковь, в лоно которой можно войти, но выйти из состава которой воспрещается, атрофирует свою внутреннюю органическую силу.

Обязательность исповедания господствующей религии влияет расслабляющим и развращающим образом на общественную совесть. Заботой человека становится вместо осуществления внутреннего качества внешнее соблюдение видимости. Запрещением отпадения поощряется лицемерие. Освобождение совести в делах веры от принуждения со стороны гражданской власти нужно, следовательно, не для отпадающих, не для тех, кого преследуют, – оно нужно для всех; свобода совести нужна для оздоровления совести на всех общественных ступенях.

Требование свободы и не принуждения в делах веры вовсе не равносильно требованию безнаказанности за бесчинства и изуверство; последние подлежат ведению уголовных законов независимо от того, кто их совершает – магометанин, православный или сектант.

Значительность вмешательства гражданской власти в дела веры свидетельствует о внутренней слабости Церкви и её авторитета.

Слабостью этой выдвигается на первую очередь вопрос о каноническом положении Церкви в России; с ним связан, конечно, вопрос и о других восточных Церквах, об их взаимном отношении, о том, есть ли между ними единство? о том, где голос Церкви? как вещает Вселенская Церковь, когда ей надо вещать?

Прения доклада по своему содержанию резко распались на две половины. Одни ораторы касались существа вопроса самой свободы совести и отнеслись с философским спокойствием к делу, как и подобало такому почтенному учреждению, как религиозно-философское собрание.

Но таких ораторов оказалось только двое – о. архим. Антонин и г. Мережковский.

Прочие ораторы занялись словесною тяжбою о положении наших сектантов пред законом и властью. На этих последних прениях, как имеющих ближайшее отношение к «Мис. Обозр.» мы и остановим внимание читателей.

В.М. Скворцов. Мне приходится говорить при особых обстоятельствах. Как вы изволили слышать, докладчик часто упоминает «Миссионерское Обозрение» и на нём основывает многие существенные положения. Поэтому я являюсь, так сказать, ответчиком по данному делу. При других обстоятельствах я бы был, может быть, более объективен. Во всяком случае постараюсь отнестись к этому докладу, как серьезному. Обращаюсь к заглавию: «К характеристике общественных мнений по вопросу о свободе совести». Заглавие доклада гораздо шире, чем его содержание. Автор, останавливаясь на тех или других мнениях, высказанных в том или другом органе печати, упустил из виду весьма существенные мнения, выраженные в нескольких почтенных органах, более, быть может, авторитетных, чем «Миссионерское Обозрение», в смысле популярности и общественного внимания; так, например, я не вижу мнения, высказанного по данному вопросу в разгар полемики, продолжавшейся 2 месяца, профессора Красножена в «Нов. Времени». Если автору было угодно уделить столько внимания «Миссионерскому Обозрению», то я сожалею, что он остановился лишь на ноябрьской книжке и упустил из виду декабрьский номер, где помещена статья Айвазова. Если бы автор обратился к ней, то нашел бы гораздо большее освещение и более серьезную постановку. Айвазов разбирает доклад Стаховича пунктуально, по источникам, и указывает, что Стахович брал мнения Аксакова и Гизо лишь в передержке. Совершенно не упомянуто мнение Шарапова. Всё это люди не из того лагеря, к которому принадлежит «Миссионерское Обозрение».

Перехожу к поправкам, которые мне кажутся существенными, которые наш спор наклоняют или в ту, или в другую сторону. Например, тезисы Стаховича проведены здесь в вольном изложении. У него прямо сказано, что такое, по его понятию, свобода совести; Стахович определяет её как право взрослого исповедовать религию, которую он находит лучшей, и совращать в неё взрослых. «Жестоко наказывать человека за его религиозные убеждения» и т. д., говорится в начале доклада. На второй странице говорится: «Первый и существенный к тому шаг – есть ходатайство об отмене уголовной кары за отпадение от господствующего вероисповедания».

В главных тезисах доклада глубокая неправда как фактическая, так и юридическая. Во-первых, кому же неизвестны основные наши законы, которые разрешают всем – даже евреям и язычникам – свободно исповедовать религию своих предков?

Д.С. Мережковский. Это равносильно тому, как если бы вы доказывали существование свободы совести в России, ссылаясь на терпимость наших законов к католичеству в самом Риме.

В.М. Скворцов. Прошу не перебивать. Из истории распространения русского раскола и сект мы знаем, что тысячи и тысячи выходили из православной Церкви.

Где же та обязательная принадлежность, о которой нам говорят, где тут принудительность служения православной Церкви? Коренной закон кажется, 45 ст. ясно говорит: «свобода веры предоставлена всем». Я знаю на практике, что никаких последствий в смысле уголовной кары не бывает за отпадения единиц и даже целых сотен людей той или другой деревни; отпадшие не несут никаких наказаний за свои убеждения, следовательно, не может быть и речи о ходатайстве об отмене уголовной кары за отпадение от господствующего вероисповедания. Такой статьи нет и в законе. Если же и есть что на этот предмет, то одна только статья, где говорится, что отпавшие отсылаются к духовному начальству для увещания. Есть и примечание, где говорится, как и когда делать эти увещания, так, чтобы последние не отрывали увещаемых от работы.

H.М. Минский. А статья 203 Уложения?

В.М. Скворцов. Статья 203 известна. Вот её содержание: «Те из раскольников, хотя и не изобличенные в совращении православных, которые принадлежат к ересям, соединенным со свирепым изуверством и фанатическим посягательством на жизнь свою или других, или же с противонравственными, гнусными действиями, по совершенном их в том изобличении, подвергаются – наказанию в ст. 197 определенному». Таким образом статья эта заключает в себе не насилие над верою, а наказание за гнусные деяния, например, в хлыстовстве.

H.М. Минский. И в штундизме? В ваших словах фактическая неточность. Закон 4-го июля 1894 г., по объяснению циркуляра министра внутренних дел губернаторам от 3 сентября 1894 г., преследует за принадлежность к штундизму. Какие же у них гнусные деяния?

Голос. Кроме того есть еще и 204 ст. Вот что в ней сказано: «Если последователь ереси или раскола, обратившийся в православную веру и, вследствие того, возвращенный из места ссылки, снова совратится в ересь или раскол, то он подвергается лишению всех прав состояния и ссылке на поселение безвозвратно на Кавказ или в отдаленнейшие места Сибири». Наконец, все же знают об административных воздействиях против сектантов.

В.М. Скворцов. Я думаю, что эта статья к моему тезису совершенно не относится, она, по-видимому, касается рецидивистов, которые притворно возвращаются в лоно Церкви, дабы вернуть себе права и свободу, которых они лишены по суду, за преступления против Церкви. Я настаиваю на том положении, что в уголовном законе нет ни одной статьи, которая бы карала за отпадение в раскол и секты, или за те и другие убеждения совести, так же как нет статьи, которая бы карала за одну лишь принадлежность к штунде.

Указывают на статью 203. Но она карает за принадлежность к секте, которая проповедует гнусные деяния, статья 181¹ за скопчество. Это единственная секта, за принадлежность к которой карается. Отпадение в хлыстовство карается только тогда, когда в нём установлен факт гнусных деяний, например, свального греха, вытравления плода, детоубийства и т. п. Говорят о штунде. Но за принадлежность к ней и отпадение в неё никаких кар уголовных не было, нет и не будет. Есть циркуляр комитета министров, но это не основной закон. Возбуждение этого вопроса о вредности штунды шло от светской власти. Секта штунды признана вредной по мотивам государственным, цирк. 1894 г. сделано ограничение её только относительно молитвенных собраний. Но в этом распоряжении высшей власти нет кары за отпадение в эту секту. Все процессы, о которых упоминали, были возбуждены на почве пресечения открытых молитвенных собраний, которые служат главным средством пропаганды лжеучения секты среды православного населения и вносят смуту в массу, нередко оканчивающуюся разгромами домов сектантов и насилием. Тут начинаются исследования судебно-юридические, которые приводят в судах к большим спорам, в конце концов все процессы восходят в Сенат, который почти всегда разрешает споры в пользу сектантов. Говорят, что в России нет свободы совести. Я должен отметить, что этого нельзя сказать относительно высших слоев общества. Повторяю, что в Сенате обыкновенно из 10 дел едва ли не 9 кассируются. Итак, распоряжение 1894 г. не карает, а ограничивает. Что касается собственно взгляда правящей церковной власти на вредность сект, то он выражен ясно в определении Св. Синода от 11 марта 1900 г., где сказано: «Св. Синод признает необходимым на будущее время принять в руководство к признанию особой вредности сект, следующие основания: а) допущение сектантами по религиозным побуждениям посягательства на жизнь собственную или своих, б) существование в секте гнусных и безнравственных действий, как, напр., свального греха в хлыстовстве и т. п., в) проявление сектантами стремлений, направленных против существующего государственного и общественного строя и имеющих целью поколебать основы семьи, общества и государства»

Далее здесь говорили относительно отобрания молоканских детей. Этот факт, к сожалению, действительно был. Он вызван распоряжением Самарского губернатора в силу исключительного положения.

Н.М. Минский. Значит родители-сектанты караются?

В.М. Скворцов В данном случае – да, но, повторяю, этот факт исключительный.

Д.С. Мережковский. Вы все говорите о законах. Дело не в законах, а в том, что в России отсутствует закон, охраняющий свободу совести, и вследствие этого всё отношение государства к сектантам проникнуто административным усмотрением, которое часто граничит с произволом.

В.М. Скворцов. Мы не можем не говорить о законе, раз он существует, и докладчик наверно его комментирует. Я не ответчик за подобные явления, как насилие совести и убеждений или административные репрессии, или произвол в борьбе с сектами. Я даю только фактические объяснения, как обстоит дело, а о том, как я ко всему этому отношусь, в данном случае говорить не буду.

Голос. Жаль!…

В.М. Скворцов. На эти объяснения понадобилось бы слишком много времени, так как слишком много около моей деятельности накопилось в известных кружках общества недоразумений. Могу только сказать, что вы не встретите ни во мне, ни в моём органе защитника репрессий, хотя недавно на страницах одной газеты и говорилось, что среди строк «Миссионерского Обозрения» чудится автору не бородатое лицо русского человека, а бритое лицо иезуита.

В.С. Миролюбов. Вы сейчас сказали относительно «Миссионерского Обозрения». Я сошлюсь на последний номер журнала, в котором вы своё собственное сердце отдали в такое негодное употребление, какое из него сделал Гусев. В конце вашего журнала пишутся статьи «на скрижалях сердца».

До сих пор на своём собственном сердце писали вы сами. В последнем номере на этом сердце было написано рукой другого человека, проф. А. Гусева: «Виновен ли гр. Толстой в Павловском погроме». В статье этой доказывается, – да еще со ссылками «на здравый смысл и совесть», – что Льва Толстого необходимо привлечь к юридической ответственности, по крайней мере, за павловское ужасное дело. По моему убеждению грешно карать только исполнителей, а вдохновителя оставлять в покое. После всего вышеприведенного я не понимаю, как вы говорите, что ни вы, ни «Миссионерское Обозрение» не призывают ни к каким карам?

В.М. Скворцов. Прошу прочитать мое предисловие к статье проф. Гусева. Вот оно:

«Давая место нижеследующему мнению известного профессора А.Ф. Гусева, мы ясно сознаем, как жестоко его твердое слово для людей нашего духовно-истеричного времени, а также живо представляем тот вопль негодования, который способно вызвать заявление маститого профессора-апологета среди людей, на словах ратующих «за свободу слова, за свободу мнений и сомнений», а на деле деспотически нетерпимых к мнениям и убеждениям людей иного образа мыслей и настроения. Повторяем, что для нас принцип audiatur et altera pars – не есть пустой звук или фиговый лист для прикрытия душевной ногаты, – а потому смело помещаем письмо проф. Гусева».

Е.А. Егоров. Не забывайтесь, господа, что мы здесь заняты исследованием отвлеченного вопроса, а не судом над человеком.

В.М. Скворцов. Я стараюсь относиться к делу по-христиански – беспристрастно, будет ли оно либеральным, или консервативным.

Голос. Едва-ли!…

В.М. Скворцов. Я указываю на номер «Миссионерского Обозрения», в котором говорится: «Конечно, мы не можем согласиться с мнением профессора Гусева». Отчего же, позвольте спросить, не дать ему высказаться? разве это приведет Л. Толстого на скамью подсудимых? Это просто мнение одной партии. Там была напечатана рядом статья против духовенства, которую, может быть, не поместил бы светский журнал.

Повторю мои возражения. Автор доклада останавливается на вопросе о баптистах и штундистах. «Баптизм действительно разрешен, но баптисты – немецкая секта, принадлежность к ней разрешается немцам, русских же баптистов с точки зрения закона не может быть»… Докладчик говорит: «Да я завтра сделаюсь баптистом, разве я перестану быть русским»?… Здесь опять неверность, неточность. Закон так не говорит. Откуда автор это так цитирует, я не знаю. Закон о баптистах мне достаточно знаком. Вопрос этот имеет целую литературу. Русские, называя себя штундистами, не могул пользоваться правами, дарованными немецким баптистам законом 1879 г., баптисты уравнены в правах с иностранными исповеданиями. Баптисты по этому закону имеют право строить кирки, избирать пресвитера и т. д. И наши сектанты, не будучи по существу учения тождественны с баптистами, хотят получить права немцев-баптистов: строить церкви, избирать пресвитера и т. п. Неужели вы допускаете возможность дарования таких же прав и нашей штунде? Мы не будем входить в рассуждения по существу, содержит-ли штундизм баптизм.

H.М. Минский. Это не есть что-нибудь побочное. Это как раз то, о чём говорится в докладе. Практически вопрос о сектантстве свелся к вопросу о штунде и баптизме. Этот вопрос нельзя упускать из виду и откладывать на будущее время.

В.М. Скворцов, Свою характеристику докладчик делает на основании 2, 3 фактов которые не дают картины правового положения сектантов в России. Я не вижу убедительности в этих фактах. Может быть, это и остроумно: «иде же двое или трое во имя Моё – там и городовой», но совсем не серьезно. Я не буду останавливаться на словах «и православному священнику приличественно заботиться о русском языке»… Это вопрос большой, но тут нет ничего для упрека именно духовенству. Кн. Волконский говорит: «два голоса были единственными из духовенства». Это замечательно, что только два голоса! Следовательно, этот вопрос для Церкви слишком определен и ясен, слишком глубоко внедрен, чтобы с ним считаться так, как это делает докладчик. Я должен теперь ответить на обвинение докладчиком отца Потехина.

А.Е. Егоров. Нельзя ли перейти к принципам. Пусть отец Потехин сам себя защищает.

В.М. Скворцов, прочитав из речи о. Потехина, помещенной в ноябр. кн. «Мис. Обозр.» 1900 г., сказал: Я не буду ни комментировать, ни защищать о. Потехина, а только хотел обратить внимание ваше на непонимание докладчиков современного положения народа и Церкви. Князь Волконский хотел, по-видимому, не отстать от моды и договорил то, чего не договорил Стахович. Гораздо было бы мужественнее для князя высказаться откровенно, возможно-ли такое положение без потрясения основ, чтобы епископы Церкви поставлялись у вас не иначе, как с утверждения светской власти, а в то же время эта власть должна быть равнодушна к явлениям, которые наносят нравственный подрыв Церкви. Полное невмешательство правительственной власти в дела ограждения авторитета господствующей Церкви при установившихся исторических и существующих отношениях Церкви и государства, – это разве нормально? Кто знает логику народа (я жил среди народа 12 лет) тот согласится, что у него то, что не запрещается, считается позволительным. Спаянность государственная и церковная слишком велика в православно-самодержавной России, чтобы отвергать одно, не трогать другого. Это вопрос огромной важности. Шарапов справедливо говорит в «Новом Времени», по поводу доклада Стаховича: «что же будет, когда отворят эти двери? войдут иезуиты». Даже сама Франция и та ограничивает иезуитов законом. В Германии есть тоже закон, ограждающий протестантскую церковь от явлений, которые могут нанести ей ущерб. Раскольники, которые создают свою церковь, в своих чаяниях уйдут гораздо дальше нас. Штунда, опираясь на миссионерские силы германских протестантов и в лице баптистов, введет своё учение всюду. Кто был в Сумах, тот слышал, как Теодосиенко в течение 8–10 дней, в 2 посещения успел совратить массу в 300 душ, совратить на дело, повлекшее за собой такие ужасы и кары. Разве можно равнодушно смотреть, например, на арестованную женщину с малюткой, не умеющим отличить правой руки от левой, на руках у которой еще 8 детей, и их не на кого оставить? Представляя весь трагизм семейного разгрома, зная, как совершается отпадение, мы не можем равнодушно отнестись к проповеди «этой необузданной свободы», основанной на незнании народа. Из толпы павловцев в 600 душ, слушавших проповедь Т-ко, никто не пошел разгромлять церковь, увлеклись только те, которые отпали от родного православия. Князь не сказал ничего о том, что же секта дает народу взамен православия? Православная история Церкви не знает такого явления, как Павловское страшное дело. Мы знаем, что дают секты взамен того, что они отнимают. Зная последствия, которые могут быть, мы не можем сказать: отворяйте двери. Нужно лет 25, 50 широкого просвещения, тогда можно говорить об отмене закона, сдерживающего порывы совратителей. Что касается, ссылки нашего почтенного автора, о. Потехина, «на всё удерживающего», я в данном случае не буду на этом останавливаться. Он следовал толкованиям Иоанна Златоуста об отношениях государственной власти к Церкви – вопросу Вселенской Церкви.

В заключение моих замечаний прошу позволения прочесть вам 104 правило Карфагенского собора. «Поскольку епископский и мирный образ действования на еретиков (донатистов) употреблен, и они, не могши отвещати против истины, обратились к нелепым насильственным поступкам, так что многих епископов и многих причетников (да умолчим о мирянах) стеснили наветами и в некоторые церкви вторгнулися, а в другие такожде вторгнутися покушались; то царскому человеколюбию предлежит попещися, чтобы кафолическая Церковь, благочестною утробою Христу их родившая и крепостью веры воспитавшая, была ограждена их промышлением; дабы в благочестивые их времена дерзновенные человеки не возгосподствовали над бессильным народом, посредством некоего страха, когда не могут совратити оный посредством убеждения. Посему, против неистовства оных отщепенцев просим дати нам божественную помощь не необычайную и нечуждую снятым писаниям. Ибо и апостол Павел, как показано в Деяниях апостольских, соумышленное людей бесчинных препобедил воинскою силою. Так и мы просим о том, да неукоснительно подается охранение кафолическим чинам Церквей в каждом граде и разных местах, прилежащих к каждому владению. Подобает вкупе просити благочестивейших самодержцев, да соблюдаются законы, изданные прежними императорами против отщепенцев» и т. д. Вот справка об отношениях к этому вопросу Церкви таких времен, как Карфагенский собор. Комментарии излишни. В заключение два слова о картине кн. Волконского, представляющей священника в доме барина. Она сочинена, нужно думать, на основании воспоминаний старого крепостного времени; неужели князь, представляя сюда доклад, не предусмотрел, что картина эта должна производить тяжелое впечатление на присутствующее здесь духовенство? Я окончил.

Е.А. Егоров. Существуют ли в законе ограничения относительно имущественных прав лиц, отпавших от православия?

В.М. Скворцов. В законе есть 187 ст., где говорится, что отпавшие посылаются к духовному начальству для увещания. Дети и имения отдаются под опеку родственников на это время.

H.М. Минский. Мне хотелось сказать несколько слов для выяснения этого обстоятельства. Существует ли в настоящее время преследование за одну принадлежность к секте, за отпадение от православия? Вы говорите, что его не существует. Позвольте привести вам цитату из недавно вышедшей книги товар. обер прокурора Сената А. М. Бобрищева-Пушкина «Суд и раскольники-сектанты». Через его руки прошли сотни процессов, а не 2, 3. Он говорит: «Есть процессы, имя им легион, в которых, за полной невозможностью добраться до сути религиозных взглядов захваченных сектантов, а чаще толпы их, – приговор по печальной необходимости выносится как будто на основании одной переклички, делаемой при открытии заседаний. Можно было бы предположить с некоторым правом, по данным полицейских и судебных протоколов, такой диалог: Судья говорит: «введите штундистов». Рассыльный отвечает: «Вот штундисты». – Судья спрашивает: «вы штундисты»? Следует ответ: «мы штундисты». – Судья записывает: «подсудимые сознались и виновны».

И вот еще место из той же книги:

«Что касается доказательств, то в редких случаях, – когда захвачены вещественные доказательства по отношению, напр., к сектантам (не-старообрядцам), то это почти всегда не что иное, как св. Евангелие, которое более чем странно видеть в судебной зале на столе вещественных доказательств».

Я хотел показать, что преследуют за одну принадлежность, за одно наименование себя штундистом.

В.М. Скворцов. Эти выдержки касаются собраний, устанавливают виновность собраний, факт собраний. За то, о чём вы говорите, с них берется копеечный, а иногда и рублевый штраф. Я думаю, это не уголовная кара. Повторяю, что не за убеждения штундистов наказывают, а за собрания, которые запрещены, или иначе, за неисполнение требований закона.

Ю.Н. Милютин. Значит, вы не признаете существования уголовной кары?

В.М. Скворцов. Докажите наличность её хоть одним процессом. Мы говорим об уголовных карах за принадлежность к расколу и сектам, за это уголовной кары, кроме как за скопчество, не полагается.

Ю.Н. Милютин. Есть статья, которою постановляется, что лицам, рожденным в православии, запрещается отпадать от православной Церкви. В уголовном уложении есть статья…

В.М. Скворцов. Я в улож. о наказ. такой статьи не знаю, кроме той, о которой уже не раз повторял здесь.

Ю.Н. Милютин. Там говорится, что они отправляются к церковному начальству для увещания. Если у них есть дети малолетние, то от администрации зависит принять меры относительно их. Если есть имения, то они отбираются в опеку. Виновные не имеют права жить в этих имениях. Увещания бессрочны, срок не положен: предполагается, что – до тех пор, пока отпавшие не возвратятся к православию, т. е. открывается бесконечный путь для административных и других взысканий. Эта кара очень серьезная.

В.М. Скворцов. Это опять выходит «налей тех же щей»… Фактически неверно вы освещаете существующую практику.

Е.А. Егоров. Но ведь, кажется, вы сами привели закон – 187 ст. Уложения?

В.М. Скворцов. Вы мне ни одного факта не приведете, когда это увещание было бы бессрочным. Увещания должны быть троекратны, порядок и время ведения увещаний регламентировано в распоряжениях духовной власти. Вы этого не знаете, а потому Бог знает, в чём обвиняете.

Т. Милютин. Допустим, что я стал католик?

В.М. Скворцов. Вы благополучно и останетесь католиком. Никаких последствий от этого не будет.

Т. Милютин. Значит я официально буду считаться католиком?

В.М. Скворцов. Сколько угодно, только спроситесь у начальства

Н.М. Минский. Доклад вызывает главный вопрос о преследовании сектантов. Если докладчиком не подчеркнуто преследование баптистов или штундистов, то этот вопрос сам собой вытекает из доклада. Вы говорите, что секты преследуются за антигосударственные тенденции. Но это отрицает тов. обер-прокурора Сената, на которого я уже ссылался. По его словам, обыкновенно на суде эксперт заканчивает шаблонной фразой, что «социально-коммунистические тенденции несомненно скрыты в глубине духа секты», – никаких других доказательств мнимой антигосударственности сект не приводится. И это говорит представитель суда, лицо официальное. Вопрос о штундистах и баптистах очень важный. Нельзя игнорировать действительность, которая заключается в том, что вместе со штундистами преследуются и баптисты, именуемые штундо-баптистами.

Г-жа Ясевич (обращаясь к г. Скворцову), Я хотела бы обратиться к вам за разъяснениями. Вы бросили упрек Сенату, что он оправдывает сектантов. На каком основании? Сенат оправдывает на основании закона 1883 г. За что привлекают сектантов к ответственности? За молитвенные собрания. Мы знаем, что по закону все секты имеют право собираться, за исключением штундистов, как не почитающих властей. На самом деле большинство процессов начинаются с того, что сектантов обвиняют за молитвенные собрания. Мне интересно бы выяснить вопрос, на каком основании? Все процессы, на которых вы участвовали, в Киевской губернии, начинаются с того, что сектантов обвиняют в штундизме. Судебные власти являются бессильными пред утверждением «экспертов», что это штундисты, хотя факты говорят, что это баптисты. Насколько мне приходилось видеть в Киевской губернии, большинство баптистов почитают власти, имеют обряды и проч. Но их привлекают к ответственности как штундистов. И на всех судах вы всегда, как «эксперт» объявляете, что это штундо-баптисты. Мне хотелось выяснить, на каком основании вы считаете их штундо-баптистами, когда они с ними не имеют ничего общего?

В.М. Скворцов. Вы целый ряд сложных вопросов смешали в одно, и я очень затрудняюсь сейчас подробно отвечать и опровергать всю несостоятельность ваших соображений и наблюдений; скажу коротко, что наши штундисты как по историческому происхождению, так и по верованиями не содержат во всей полноте тех верований, которые признают у баптистов, а во 2-х наш закон не знает русских баптистов, потому и эксперты называют сектантов, у которых имеются заимствования у немецких баптистов в культе, – штундо-баптистами, в отличие от тех штундистов, которые совершенно самобытны в своём культе и верованиях (духовная штунда).

(«Новый Путь» март. кн.)

1) Письмо об исповеди. – 2) Беседа с патр. Иоакимом об австрийской иерархии

I

В статье «о таинстве покаяния», мы посильно выяснили возрождающее значение покаяния.

Здесь несколько дополнительных слов по адресу русского священника… Не мало душ проснулось в минуты исповеди. Но, конечно, гораздо больше – неизмеримо более ушло бы спасаемыми от аналоя, если бы те, которым вверяют они свои совести, больше отдали внимания, души и сердца этому святому таинству. Для священника таинство исповеди очень часто единственный момент, когда он может говорить с человеческою душою. Есть люди, которые вне таинства исповеди никогда и не приходят к священнику, не переступают и порога церкви. Сюда, к исповедальному аналою, они приходят по необходимости, потому что этого у нас требует «гражданский закон» (учащиеся, состоящие на государственной службе). По отношению к ним только здесь, за исповедью священник и может что-нибудь сделать, для того чтоб вернуть их к церкви – заставить их по крайней мере заглянуть за её порог, как пишет Гоголь.

Вот приходит к священнику на исповедь молодая девушка, почти ребенок, под различными влияниями потерявшая уже веру, уверенная в своём неверии, приходит по принуждению школьной власти. Честная и прямая, она приходит к священнику, стыдясь за то, что вступает в компромисс со своею совестью, идет сюда лгать. Священник всматривается в это больное убитое лицо, кладет ей на голову руку и задает только один вопрос: «вы больны»? Она, путаясь в словах, рассказывает, что пришла против воли, что не желает исповеди, что ей стыдно лгать. И что же? Достаточно было одного ласкового глубоко сострадающего взгляда и нескольких добрых слов, чтобы все сомнения, всё отчаяние веры вылились в горячих слезах обновленного сердца. Она уходит из-за ширмы, отделявшей аналой, и счастливая, и верующая, и надеющаяся. А ведь если бы она не вернулась к Богу в эти минуты, если бы священник не сумел пробудить спавшую в ней детскую веру в этот раз, то, конечно, она уже не пришла бы в другой раз, потому что вступила бы в самостоятельную жизнь, одним из преимуществ которой она считала право «не исповедоваться», не ходить в церковь, когда не хочется ходить

Да не говоря о таких случаях, и люди, которых часто видит священник в церкви, нуждаются в том, чтобы хоть раз, раз или два в год для них влиянием священника на исповеди раскрылось небо, стали ближе сферы Христовой жизни.

Средство возрождения исповедь, но исповедь, произведенная так, чтобы она была действительным средством возрождения. А в действительности как производится теперешняя исповедь? Может ли она действительно возрождать? Может быть, немало священников, которые сознают серьезность этих минут и отдают им всех себя. Но чаще, кажется, бывает не так. Тот Димитрий из романа Боборыкина, который приходит к аналою с благоговением, со страхом, несмотря на то, что растерял будто все остатки веры, уходит совсем не возрожденным. «Голос усталого священника говорит что-то однообразное, заученное, переходя от вопроса к вопросу и отвечая на свои вопросы своим же поучением. И всё это кончилось так быстро, что даже волнение Димитрия не улеглось еще совсем, когда его голову покрыла епитрахиль и он услышал разрешительные слова молитвы»… Здесь мы видим все недостатки в совершении великого таинства. Человек ждет чего-то таинственного, испытывает страх, которого не в силах побороть, он ждет, явно ждет нравственного подлинного перерождения, стоит у дверей рая, и вот только нужно отворить ему эти двери, указать новый путь, и из этого волнения не выходит ничего. Почему? Усталый священник говорит заученное, ненужное, сам задает вопросы, сам на них отвечает. Мудрено ли, что, отходя от аналоя, Димитрий менее верует и менее чист, чем тогда, когда он шел к аналою. (Могил. Епар. Вед., статья Ливанова).

А вот не интеллигент, а крестьянин – жалуется на то, что исповедь не сняла с него греха: «на духу каялся, сказать то сказал, но не полегчало; ничего он мне не ответил, да где ему: много – триста человек – пришло, и без того смаялся». Если крестьянин менее благодушен, то от него можно услышать нередко почти кощунственные слова об исповеди. «Был на духу. Но что толку? Чего бы ни сказал, он только заминает да накрывает голову, чтобы скорее отчитать разрешение». Никто не скажет, что такие случаи редки. Все привыкли к такому явлению и даже не замечают его. Такая исповедь стала обычною, другой почти и нет.

И в конце концов соблазняются эти малые и погибающий ребенок (вроде гимназистки в «Исповеди») отходит от аналоя не верующей и окончательно погибает. И мужик уходит, пожалуй и в штунду, а горе тому, кто соблазнит одного из сих малых. Священник, как говорит мужик, действительно, не виноват, не виноват в том отношении, что при теперешнем ходе дела он, правда, не имеет физических сил отнестись так, как должно, к совершению таинства. Что же следует из этого?

Следует только то, что должен быть изменен порядок его совершения. Если совершать исповедь накануне причастия, то по необходимости исповедь обращается в какую-то формальную церемонию без возрождающего значения, похожую почти на кощунство над таинством. Единственное средство – это ввести обычай исповедоваться и причащаться одинаково во все посты без различия, обычай причащаться на преждеосвященной литургии так же, как на литургии субботней. В сущности, порядок, при котором причащаются только раз в год – в великом посте, исповедуются раз в год накануне причастия, странный порядок. «Выносится каждый день святая чаша, каждый день призывают приступить к великому таинству – и никто не приступает». Разве не жалко это? Не больно? Зачем же эта чаша? И покаяние, понятно, нужно не только раз в год. Бывает, что человек ясно чувствует потребность сейчас, тотчас же прийти к священнику, принести раскаяние в своём грехе, потому что совесть мучит, совесть требует исхода, изгнания греха, если не пред всем народом, то по крайней мере пред священником. Конечно, в эти-то минуты исповедь и могла бы подействовать особенно возрождающим образом. Но сейчас нельзя! не исповедуются – не пост. И время идет. Голос совести слабнет. Желание покаяться потухает. Потом, чрез несколько месяцев, в великом посте человек, может быть, не захочет идти к священнику, а если и пойдет, то уже исправляет формальный долг, потому что чувство раскаяния потеряло в нём свою прежнюю силу, не жжет его своим огнем. Он говорит о своём грехе, священник ему отпускает грех, и никакого «возрождения» не выходит, между тем в то время, когда исповедь была особенно нужна, она могла вызвать целый жизненный переворот, изменение во всём понимании жизни.

В первенствующей Церкви покаяние совершалось всегда, всегда совершалось и причащение, и поэтому покаяние было величайшим средством общественного воспитания, было обновлением духа, действительным таинством, изменявшим жизнь.

Не пора ли вернуться к этому средству воспитания душ человеческих? Тогда может быть поднялось бы и дело народной нравственности. Человек тогда привык бы во всякую минуту душевной тяготы идти к священнику и открывать ему сердце, а священник в эти минуты мог бы ввести его своей пастырской любовью в глубины евангельского раскаяния и, пользуясь его благодатною настроенностью, повесть его «аможе хощет» т. е. по пути Христову.

Но у нас нелегко ввести такое покаяние во все дни, мы так привыкли каяться только во время поста! Что же тогда сделать? Но крайней мере ввести обычай исповедоваться и причащаться одинаково во все посты. Если священнику удастся даже только приучить к причащению за преждеосвященной литургией по средам и пятницам, то и тогда у священника будет вдвое, втрое больше времени, чем теперь. И тогда он может прослушать кающуюся душу и хотя десять минут уделить беседе с этою душою, и слова литургии: «со страхом Божиим и верою приступите» не будут тогда простою формальностью, потому что чаще будут приступать действительно подготовленные, кающиеся, желающие исцеления души.

II

B «Миссионерском Обозрении» печатался ряд статей о поездке старообрядцев в Константинополь по делу о признании законности иерархии так называемой австрийской и для справок о том, был ли запрещен канонически их первый митрополит Амвросий. Эти статьи напомнили мне о беседе моей с теперешним патриархом Иоакимом III по этому вопросу, которую будет не лишним привести на страницах «Миссионерского Обозрения». Патриарх Иоаким тогда был изгнанником и жил на Афонской горе. В Константинополе при Константине V заседала комиссия, обсуждавшая вопрос о митрополите Амвросии. Слышно было, будто эта комиссия склонна в угоду старообрядцам подтвердить им тот, кажется, действительно установленный факт, что Амвросий не был под запрещением. Раскольники распускали слухи, которые говорили гораздо больше, будто Константинопольский патриарх склонен признать законной австрийскую иерархию. Это, как я узнал, была неправда даже при Константине V. Но тогда я не имел точных сведений по этому вопросу и сообщил патриарху Иоакиму о слухах, которые ходили.

Патриарх, не обсуждая вопроса по существу, высказал несколько pia desideria относительно улучшения сношений между Церковью Русской и Константинопольскою. Ему казалось очень прискорбным, что между епископами греческой и русской Церквей нет живых сношений, не официальных, а братских отношений. Греческая и русская Церковь, конечно, в братском общении, но епископы той и другой Церкви не имеют никаких сношений, кроме официальных грамот от имени Синода Константинопольского к русскому и наоборот. По этой причине, говорил он – мы очень мало знаем о русских делах. О раскольниках, напр., мы не знаем почти ничего, потому что по этому вопросу существует у нас одна устаревшая книга, а сведения, какие распространяют греческие газеты, идут заведомо из раскольничьего лагеря и передают истину в извращенном виде. Хотелось бы, чтобы установилась постоянная связь между епископами двух Церквей, как отдельными частными лицами, чтобы они переписывались по вопросам не официальным только, а обо всём, о чём хочется говорить брату с братом. Тогда не было бы, может быть, и таких недоразумений, как по настоящему раскольничьему вопросу.

В данном случае – продолжал патриарх – я думаю, что никогда Константинопольская Церковь не может предпринять по собственной инициативе никакой положительной и решительной меры. Если бы она нашла что-нибудь справедливое в требованиях раскольников, то и тогда – не имея возможности ручаться, что её не обманывают, а главное вполне доверяя своей сестре – Церкви русской, она не постановила бы своего приговора; об их просьбе она бы только сообщила русской Церкви, и от последней зависело бы дать тот или другой приговор. В частности, всякое прошение раскольников о каком-то пересмотре их дела не может быть принято Константинопольскою Церковью, в силу факта признания автокефальности Русской Церкви.

Если у Константинопольского Синода просят справки исторической об Амвросии, он может дать эту справку, но дальше не только никакого решения, но и никакого обсуждения по вопросу о каноничности или неканоничности австрийской иерархии не может быть.

Я напомнил этот разговор русским старообрядцам, потому что, кажется, до сих пор, несмотря на то, что Константин V сменился Иоакимом III, они не оставляют своих попыток чего-нибудь добиться в Константинополе. Эти надежды совершенно не имеют никаких оснований при теперешнем умном и сильном патриархе.

Иером. Михаил