Глава VIII. Первые взгляды на Ута
Настоящая „американская пустыня“ – Не миф. – Биттер Крик. – Гран Ривер. – Дон Рок. – Равнины Бриджера. – Возвышенность дрожащей осины. – Бир Ривер. – Автобиография мормона „Дергание волос“. – „Аристократия“ равнин. – Mule skinners и Bullwhackers. – Кеш Кэв. – Ущелье Эха. – Мормонские „укрепления“ Браггадосио. – Буря в ущелье Ткачей. – Вверх на Веберу. Парк Парлея. – Апостол, ворующий женщин. – Вниз по ущельям. – Величественная сцена. – Первые взгляды на долину. – „Город святых“.
Утром 28 августа 1868 года я в первый раз увидел Ута с высот на востоке от Грин-Ривера, тогдашней восточной границы территории. Я достиг этой местности и оставил ее впоследствии не без сокрушения. В сопровождении мормонского «конвоя», состоявшего из шестнадцати человек, с десятью телегами и шестьюдесятью мулами, я совершил утомительное путешествие от Северной Низменности, проходя сотни миль по Американской пустыне в самое сухое время года. Место отъезда нашего от железной дороги было слишком далеко на юге, и там неудобно было достичь Свитуатерской дороги; поэтому, оставив проход Бриджер, мы прямо направились к вершине Биттер-Крика и три дня совершали путешествие вниз; дни эти неизгладимы из памяти, но не сделались дорогим воспоминанием.
Мы вступили в область песка и щелочной соли, в которой белая пыль лежит по дороге на шесть дюймов в земле, а вся поверхность долины имеет вид смешения сушеного мыла и соды; так что эта часть Американской Пустыни не есть простой миф. 26 августа, близ Point оf Rocks мы свернули к северу от этой реки и направились к верхнему Грин-Риверу. Если бы мы продолжали свой прежний путь еще тридцать миль, то достигли бы слияния Биттер Крика и Грин-Ривера, но по первой реке путешествие далее сделалось невозможным. Вода этой реки похожа на мыльную воду и имеет на нервную систему действие легкого настоя алоэ. Дорога, обыкновенно, дурная в это время года, затруднялась еще бродягами, всюду находившимися, и занятыми постройкой линий железной дороги.
Особенного внимания заслуживает «пустыня в двадцать миль», где мы с трудом пробивались в продолжение десяти часов по песку и соде, покрытые со всех сторон густым белым облаком, так что погонщик с трудом мог видеть шедших перед ним мулов, и кроме хлопания кнута, криков и проклятий возчиков, и скрипа колес по соде, ничего кругом не было слышно.
Во время этого утомительного путешествия мы часто жадно обращали взоры на ряд гор, так привлекательно лежавших перед нами. Но положение наше изменилось, когда мы достигли новой дорогой той высокой полосы.
Утром 27 и 28, вода в наших ведрах была покрыта льдом в четверть дюйма толщины, а ветер был до того холоден и проницателен, что теплые платья и два шерстяных пледа не были в состоянии защитить против резкого холода. Путь наш образовал неправильный полукруг, к северу, северо-западу и западу; пройдя Лон Рок, в центре высокой, гладкой равнины, мы увидали громадную глыбу белого и желтого камня, будто отброшенного на две мили с плоской вершины каким-нибудь необыкновенным явлением природы. Когда мы приблизились к долине от востока на расстоянии нескольких миль, она имела вид громадного парохода, идущего на всех парах; сбоку она похожа на готический кафедральный собор, со шпицами на четырех углах и бесчисленным множеством башен, дверей и окон; при виде этого, воображение рисует себе внутренность, с громадными залами и длинными коридорами. С трудом сойдя в долину, мы перешли Грин-Ривер, ясную, чистую реку, имеющую в этом месте пятьдесят ярдов ширины и три фута глубины. Вода ее холодна как лед, и течение быстро к югу до соединения с Грин-Ривером, где обе реки образуют Большой Колорадо.
От Грин-Ривера мы целый день почти все взбирались в гору, пока не достигли, наконец, другой холодной возвышенности, где опять замерзла вода. Следующий день был воскресенье, но на равнинах не было праздников, исключая только, если умирал человек, заболевал мул или необыкновенно хорошая трава и вода манила к отдыху, поэтому воскресенье могло выпасть на любой день недели. Мы разогрели воду, напились горячего кофе, поели свинины и отправились в дальнейшей путь, миновав в этот же день Росс-Форк.
Казалось, в воздухе на этих равнинах было что-то особенное, что предохраняло против простуды и всякой опасности. Я часто проходил вброд довольно глубокие заливцы или путешествовал в сырые холодные утра и никогда не чувствовал вредных последствий. Чистый воздух местности совершенно охранял против болезней и недугов. От Росс-Форка мы отправились к равнинам Бриджера, находящегося 7000 футов над поверхностью моря. Местность эта гладкая, холодная и бесплодная. Тут зимовала армия Джонсона в продолжение 1857 – 1858 года, после того, как она лишилась лошадей и запасов в Ущелье Эха и тут полковник Кэн, посол мормонов, нашел «главу трех округов», губернатора Кемминга, полковника Джонсона и судью Эклесса, в то время, как отыскивал армию для сообщения ей миссии мира. В продолжении трехдневного путешествия мы постоянно видели перед собой цепь Уинта; далеко от нас на юге сверкали ее снежные вершины в утреннем солнце, между тем, внизу под горами виднелся густой зеленый лес, таким образом, в наших глазах в продолжение дня это представляло вечно изменявшуюся панораму света и тени, являясь издали туманной картиной из волшебной страны.
Последнюю холодную ночь мы провели 31 августа на вершине Дрожащей Осины, где Борей встретил нас сильным ветром, вероятно, желая этим наказать нас за вторжение в его высокие владения. Улегшись в телегах и плотно закрывшись шерстяными покрывалами, мы крепко заснули, и в то время, как ветер свирепо ревел над моей головой, я видел во сне озаренные солнцем долины Огайо, где рожь зреет в теплые ночи августа, между тем, как пожелтевшие травинки грустно покачивают головой, как бы тоскуя о проходящем лете.
С этой вершины мы путешествовали целый день, спускаясь по узкой тропинке, между возвышенностями, окруженными осинами, или проходили по узким ущельям, в которых выдающиеся утесы скрывали солнечный свет, пока, наконец, мы не вошли в прекрасную долину с благоприятным климатом и роскошной растительностью.
На следующий день мы перешли Бир-Ривер, и достигли богатой долины с несколькими превосходными мызами. Вся эта долина кажется очень удобной для обработки, между тем, как холмы и склоны представляют роскошное пастбище, и область эта очевидно способна продовольствовать порядочное население. От Бир-Ривера мы отправились к Иелло-Крику, где провели одну ночь; на следующий день достигли Кеч-Кэв, у начала ущелья Эха, где мы отдыхали в полдень около четырех часов. Кеч-Кэв ни что иное, как пещера в скале, имеющая пятьдесят футов вышины по склону холма и сорок футов глубины; на внутренних стенах вырезаны различные имена и заметны очертания каких-то рисунков. Тут мы нашли траву и хорошую воду, но нельзя было найти дров; таким образом, мы должны были отправиться на равнины и набрать там дров, известных тамошним жителям под названием «bull chips», что при большом количестве материала давало жаркий огонь и потому мы были в состоянии приготовить себе хороший обед.
Так как я описываю род путешествия, ныне неупотребительного более по случаю проведенных всюду линий железных дорог, и образ жизни, который не встретит более ни один путешественник новейшего времени, то читателю небезынтересно будет узнать некоторые подробности о ежедневной пище людей, принужденных путешествовать таким затруднительным образом. Через несколько лет наши коммерческие предприятия и распространяющаяся цивилизация выведут из употребления способ перевозки людей и товара в наши обширные территории посредством навьюченных мулов и быков, которым приходится с трудом пробираться по тяжелым дорогам. Тогда облегчится значительно способ торговли. С настоящим преобразованием почти совсем исчезнут целые классы людей, которые прежде встречались всюду в территориях. Их занятиям будет положен конец и не будет школ для обучения других. Сильное, отважное и грубое сословие их было необходимо в свое время, пионеры лучших дней уступили место свое новым путям торговли мира, телеги их исчезли перед железными дорогами. Некоторое время я был в обществе представителей этих людей. Таким образом, мы долго терпели недостаток, употребляя в пищу только ветчину, хлеб, кофе без молока или сахара и такую патоку, которая употребляется в штатах как средство против укусов мошек. На востоке от Грин-Ривера мы вступили в области, где в громадном количестве водились тушканчики и дикие куры, которыми наши пассажиры запаслись. Судя по наружности, я воображал, что дикие куры не едомы, но нашел их мясо очень вкусным, похожим на мясо наших домашних кур, только с сильным запахом шалфея. Тушканчики почти в четыре раза более обыкновенных кроликов и двух из них было достаточно, чтобы накормить досыта шестнадцать человек. Сухари употребляются на равнинах, обыкновенно, из муки; но наши повара не были истинными любителями своего дела и почти во все пребывание наше мы имели «миссурийский хлеб», т. е. загорелый снизу и сверху, и сырой в середине.
Запас воды был так неправилен, что большую часть путешествия мы оставались без обеда. Положение наше отягощалось еще тем, что часто не доставало съестных припасов для завтрака, так что мы только и ждали ужина. Ночью все отдыхали; мулы были накормлены, отпрягались и сдавались под надзор ночных пастухов; мальчики собирались вокруг огня, между тем, как повара, избрав удобное время, пекли четверик, или более, сухарей, и мы ели сколько нам было угодно. Но утром все торопилось; мулы накармливались еще раньше, чем вставали люди; багажный ходящий торопил поваров, так что они не успевали приготовлять достаточное количество; при слове пища «grubpile» все бросались за своей долей, и тому, кто ел скорее, доставалась большая часть.
Встретив на дороге повозки из Солт-Лэйка с сушеными свежими персиками, мы бросились их покупать, и наши повара напекли нам значительное количество тортов из персиков. Материалы были: мука, ветчинный жир, персики и вышеупомянутая патока; торты пеклись на тонком листе. Полдюжина из них могла бы послужить редким экземпляром для медицинского музея. Наш любимый обед, если мы могли добыть мяса, состоял из жаренного окорока и «sinkers». Вот рецепт: муки, ad libitum, воды достаточное количество, ложку соды, если же ее не имеется, то щепотку золы. Из всего этого делают маленькие пирожки и быстро жарят их в горячем жире на сковородах. «Death balls» и «Stone-blinders» приготовляются тем же способом, молоко с примесью к первым патоки, ко вторым – очищенного поташа.
Читательницы, вероятно, примут во внимание вышеупомянутый рецепт, которого, я думаю, не найдут, в «Leslie». Мои пассажиры заслуживают некоторого внимания. Сначала я намеревался отправиться из Штатов по железной дороге прямо в Солт-Лэйк-Сити, но впоследствии я должен был найти более дешевый способ провоза. Багаж накоплялся и требовались возчики. Поэтому я отправился к равнинам с поездом Нэзбита и Гиндлея, мормонскими купцами из Солт-Лэйк Сити, сел на свою «коренную лошадь» и управлял длинным кнутом тремя парами лошаков, из которых первую пару звали «Брайам» и «Салли», вторую «Понс» и Джюль» и третью «Кит» и «Мехико». Я не могу сказать, имели ли названия моих «вожатых» некоторое отношение к бесчисленным женам самого Брайама; но подобная система наименования навряд ли может служить доказательством уважения к пророку, в отношении этих молодых «святых». В нашем небольшом обществе, состоявшем из шестнадцати человек, только двое погонщиков, ночной пастух и трое пассажиров были язычники; все остальные были мормоны, или, по крайней мере, сыновья мормонских родителей; большая часть из них была парни лет восемнадцати, или двадцати, высокого роста, крепкого сложения, но худощавые и неуклюжие.
Ночью мы спали по двое под телегами, на мягких и удобных коврах. Мой товарищ был высокий, худощавый мормон, уроженец Миссисипи, который после двухдневного путешествия со мной доверился мне вполне и рассказал всю свою жизнь. Он присоединился к союзной армии при первом призыве, сражался до тех пор, пока не утомился, и сдался в плен при отступлении Гуда из Нашвилля, принял присягу в амнистии, за что «девушка его, в Масасипе, не будет в состоянии более ничего сказать ему», затем отрекся от Штатов и присоединился к мормонам в 1865 году. Он имел дом, полосу земли и двух красивых жен в Двадцатой части, где считался поселенцем. Как постороннее лицо, я избегал разговоров о многоженстве; но как-то вечером, при чтении известия из Чикаго о социальном развращении, молодой мормон заметил: «Вот в том и состоит выгода многоженства, они не имеют ничего подобного». «Многоженство было бы очень хорошо, Билль», заметил другой, если бы ее только не дергали за волосы. Но женщины будут делать это везде, где вы не укажете». Судя по этому свидетельству, насчет этого частного учреждения, и в Ута оно едва ли могло быть признано благоприятным. В нашем обществе было двое внуков Габера С. Кимбалля, который, как известно, оставил пятьдесят детей для поддержания своего имени. Я, обыкновенно, находил все молодое поколение мормонов безверным и думаю, что так и должно быть со всеми приверженцами новой религии, в основании которой лежит так мало элемента духовности, разумеется, я говорю о более рассудительных из них. Из такой грубой, чувственной религии рассудительный человек весьма естественно переходит в холодный, мрачный скептицизм.
Общество наше, числом шестнадцать, состояло из семи «безверных», происходящих большею частью от мормонских родителей, пяти истых мормонов, двух лютеран, одного католика и одного методиста. На равнинах почти все одинаково религиозны, но и тут существует особого рода «аристократия» и ревность между классами и кастами.
Mule skinners считают bull-whackers гораздо ниже себя и отказываются иметь равные с ними права, тогда как последние считают первых «выскочками и гордыми». Bull-whackers работали слишком долго и потому не казались такими оживленными и общительными, как погонщики мулов. Окончив работу свою до сумерек, мы вечером собирались вокруг огня и проводили время в пении и веселье, причем некоторые из нас запевали «красную куртку». Эта песня признана на равнинах возбуждающей, целительной, успокаивающей и предупредительной; на диких горах или в глубоких долинах как-то таинственно раздавалось далеко за полночь дружное пение наше.
В два дня мы прошли тридцать миль вниз по ущелью Эха, так как встретили препятствие на пути, на нем занимались работники постройкой линий железных дорог. Сотни англичан, валлийцев, шведов и датчан работали на подряде Брайама Юнга, простиравшемся на тридцать миль вдоль ущелий Эха и Ткачей. Между ними были многие, только что переселившиеся сюда, люди, зарабатывавшие те деньги, которые были им выданы на дорогу из постоянного фонда эмигрантов. В самой дикой части ущелья мы в прекрасный осенний день остановились на четыре часа, и каждая минута доставляла нам незабвенное наслаждение, мы постоянно видели кругом себя то утес, то гордо поднимающуюся скалу, то глубокие ущелья и пещеры, и все это вместе, с высокого пункта наших стоянок, казалось нам такой величественной картиной, что мы озирались кругом с умилением и замиравшим от восторга сердцем.
Дорога пролегала тут под перпендикулярным утесом, поднимавшимся на тысячу футов, между тем, как большие выступавшие скалы висели над головой, некоторые из них, сорвавшиеся с высоты и скатившиеся в равнины, образовали среди ровной поверхности равнин громадные глыбы. С своего места я мог обозреть южную покатость холмов на протяжении двадцати миль, а над ними белые вершины цепи Уинты, окутанные белыми, сверкающими облаками, сквозь которые величественно прорывались золотистые лучи солнца.
Легкий ветер вдруг пронесся по ущелью, а печальный шепот раздался из скалистых боковых расщелин. Это-то, вероятно, считалось индейцами за голос духов отцов их, взывавших к ним из другого мира. Греческий поэт счел бы этот заунывный шепот за стенание пленных душ, просящих освобождения из своих скалистых темниц; но христианину эта сцена напоминает то время, когда «Он измерял землю, и непоколебаемые горы рассеивались, и холмы изглаживались».
Далее мы миновали остатки укреплений или, скорее, груды камня, воздвигнутые мормонами в 1857 году для воспрепятствования проходу армии Джонстона, немного подальше, внизу, молодые мормоны указали нам скалу, поднимавшуюся очевидно на семь или восемьсот футов выше дороги, на вершине которой, по их словам, был застрелен мормонский мальчик своим товарищем, желавшим убедиться, достанет ли его ружье такой высоты. Это был единственный человек, которого лишились мормоны в продолжение «войны». При виде этих останков, могущих способствовать к задержке хорошо веденной силы, между нами возник диспут. «Ужасная неловкость федеральной кавалерии была противопоставлена весьма неблагоприятно с «пылкой храбростью» мормонской молодежи, которая, отдавая лассо ружье, быстро спускалась вниз на такую точку, куда бы не отважился сойти какой-либо другой человек, захватывала в плен человека, пила с ним вместе и отпускала его, и т. д.». «Если бы армия состояла из волонтеров, было обычным изъяснением, она была бы истреблена, но мы чувствовали сострадание к голландцам и ирландцам, высланным сдерживать движение армии». По предубеждению можно бы было не поверить чему-либо из этого, но по другим, не менее важным свидетельствам, я должен заключить, что армия Ута должна была быть «бедна оружием», если только, что весьма вероятно, тут не существовало тайного плана, по которому она не должна была в первом году отправляться в долину. Величайшим злом, которым так опечалило нас «искусное бездействие» правления Буханана, была утаская экспедиция 1857 года, и этот результат, вероятно, не последний. Еще сегодня три четверти мормонов твердо убеждены в том, что армия Джонстона была принуждена отступить по приказанию предводителя мормонов, Лота Смита, и что ей позволено было вступать в долину после того, как с Брайамом был заключен договор. Если спросить: почему народ разрушил свои дома и отправился на юг, когда армия вступила в следующем году, и она могла бы одержать победу? – всегда получаешь затверженный ответ: «Это была воля Всевышнего». Это слова, которыми объясняется всякое затруднение в Ута, и нужно заметить, что это самое разумное объяснение.
5 сентября мы отправились из ущелья Эхо в ущелье Ткачей, где мы нашли превосходное маленькое поселение, с живописным местоположением, и расположились тут для отдыха. Не успели мы расположиться и распрячь наших мулов, как на восточном горизонте нас поразила необыкновенная перемена: заходящее солнце помрачилось непроницаемой тьмой, вершины Уазач вдруг скрылись за внезапно накопившимися густыми тучами, и через несколько минут промчавшийся вихрь скрыл от наших глаз всю окружавшую нас картину. В продолжение нескольких минут, в воздухе царствовала мертвенная тишина, затем сильный порыв ветра промчался вдоль зеленой долины Ткачей, сильная молния озарила вершины гор и, казалось, перелетала с неимоверной быстротой с утеса на утес, причем не умолкавший гром глухо раздавался в горах, и мы едва успели укрыться в наших телегах, когда буря во всей силе разразилась над нами. Густые облака пыли, поднятые сильным порывом ветра, смешались в одну минуту с сильнейшим ливнем, и вслед за тем пронесся такой сильный ураган, который угрожал сбросить нас и наши повозки вниз, в ущелье Ткачей. Я, к удивлению, узнал, что этот, обыкновенно сухой, умеренный климат, в продолжение лета и осени, часто подвергается таким внезапным порывам ветра и ужасным грозам. Ливень продолжался с час, причем потоки с неимоверною быстротой стекали с крутых склонов гор и падали в, обыкновенно, тихие воды Эхо-Крика, которые с шумом и яростью запенились; затем это явление природы прекратились так же внезапно, как и началось; с нашего скрытого положения мы наблюдали, как темные, густые тучи быстро потянулись к юго-востоку и скрылись за цепью Уинты, и через час солнце сверкало во всей красе. К вечеру дороги просохли и за послеобеденной бурей последовало величественное захождение солнца и необыкновенно чудная ночь.
Мы направили наш путь к югу, следуя по ущелью Ткачей или, скорее, долине, так как эта часть его протяжения находится на слишком далеком расстоянии, чтобы носить то же название. Путь «железной дороги и мирного единения», пролегавший постоянно параллельно с старой почтовой дорогой, начиная с Биттер-Крика и на протяжении двадцати миль по ущелью Эхо-Каньону, близ середины Эхо сворачивает по направлению к западу, северо-западу по ущелью Ткачей, и таким путем достигает долины Соленого Озера, на расстоянии сорока трех миль на север от города. Почтовая дорога сворачивает от Эхо к югу, следует по ущелью Ткачей к Спринг Крику; затем к Парку Парлея; по направлению к западу, юго-западу, через парк спускается в ущелье Парлея и по направлению запада-северо-запада достигает города.
В долине Ткачей на первый раз на протяжении нескольких сот миль, мы очутились в обработанной и населенной стране; глаз, столько времени утомленный однообразным видом пустынь и гор, отдыхал на обширном зеленом пространстве. На следующий день, в воскресенье, 6 сентября, мы прибыли в Кальвиль, пункт, снабжающий город Соленого Озера каменным углем; высокая горная цепь окаймляет его; городок этот снаружи весьма чист и опрятен; некоторые дома красиво построены из прекрасного белого камня, крыты гонтом или шифером, но большая часть жилищ построена из бревен, крыты же, поверх шестов, землей, а часто на них растут цветы и трава. В долине этой живут только мормоны, и я вскоре узнал, что немногие дома, постройкой которых я любовался, служили местом жительства епископов и старшин. Поселения распространяются вдоль небольшой долины, имеющей в ширину не более двух или трех миль, с пастбищами, расположенными выше обработанной земли и удалявшимися назад в горы. Растительность была, очевидно, довольно плохая в это позднее время года; долина эта одна из высочайших в Ута. Овес с полей близ дороги был только что убран, а сенокос был еще в полном разгаре.
Затем мы миновали Уаншип, принадлежащий к графству Семмит, и вскоре оставили долину, свернули вправо и отправились по ущелью Спринг Крика к вершине. Почти весь день мы взбирались на возвышенности, достигли к вечеру какой-то вершины и спустились по покатости в Парк Парлея, долину, простирающуюся на несколько тысяч акров, возвышающуюся на 7000 футов выше поверхности моря и окруженную со всех сторон суровыми и дикими горами, с несколькими узкими проходами к северу и западу. Эта полоса земли производит роскошную траву для паствы и сена, но не хлеб. Она сначала принадлежала Геберу С. Кимбаллю, который засевал ее семь лет сряду пшеницей. Она росла сначала довольно хорошо, но сильно портилась вследствие ранних морозов в сентябре, после чего Кимбалл объявил, что, вероятно, Господу Богу неугодно, чтобы хлеб рос на этом месте, и потому прекратил этот опыт. Парк получил название свое в честь Парлея П. Прэтта, сделавшегося известным между прежними апостолами мормонизма, брата Орсон Прэтта, ученого историка, астронома, «Османа» новой веры. Парлей, казалось, был коренной верователь в многоженство, что доказал и на практике, имея шесть жен. Но он все-таки не был удовлетворен ими и обратил некую миссис Элеонору Мак-Леан, жену Гектора Мак-Леана, из Арканзаса, привез ее в город Соленого Озера, и женился на ней.
Взбешенный супруг подстерег Прэтта, когда он в 1856 году приехал миссионером в Канзас, и острым ножом, в виде кинжала, буквально разрезал его в куски. В мормонизме, так же, как и в исламе, жены иноверцев считаются законной добычей каждого верователя, которому удается приобрести их; между тем, считалось смертельным грехом по их уставу обольстить кого-нибудь из своих женщин, это признавалось непростительным преступлением, за что угрожали немедленною смертью. Обращение жены язычника в мормонизм считалось величайшим подвигом, противное же наказывалось смертью. Прэтт был причтен к лику святых, заслужил название «славного мученика» веры святых последних дней, и убийство его стало на видном месте в длинном перечне «гонений» от язычников.
На южной стороне Парка помещалось маленькое мормонское поселение, близ которого находилось старое укрепление, но вся центральная часть считалась имуществом мистера Ум. Кимбалля, старшего сына Гебера, прежде ревностного мормона, но ныне ослабевшего в вере, и, по уверению друзей, уповавшего на вдохновение в более пылком духе. Однако он «соблюдал веру» только тем, что имел трех жен; младшая и красивейшая из них живет вместе с ним в большом каменном доме в центре парка, близ почтовой дороги; вторая жена живет в низком деревянном доме на расстоянии около двухсот ярдов от его дома, а законная жена его живет в городе и, как говорят, занимается пряжей и тканьем, и тем поддерживает свое существование. В нашем конвое находились сыновья первой и второй жены его, Бертон и Уилли Кимбалл, славные, умные молодые люди: благодаря которым мы расположились близ «ранчо» их отца и были снабжены громадным запасом молока, масла и яиц. Впоследствии я нашел очень разумным со стороны содержателей гостиниц на различных дорогах иметь двух или трех жен; одна могла быть экономкой, другая смотреть за садами, и, если была и третья, то могла бы прясть и ткать для всего семейства.
Таким образом, все требования первоклассного заведения были бы исполнены и могли бы обходиться без прислуги, «женский вопрос», равенство слуг «и разделение труда» – получили бы разом искусное разрешение; и многоженство было бы в этом случае гораздо выгоднее многоженства пророков.
Из парка мы отправились вдоль почтовой дороги к началу ущелья Парлея, но не будучи в состоянии пробираться далее, мы были принуждены расположиться на ночь в самой дикой части этой местности и поместили, поэтому, повозки между дорогой и руслом реки.
Вид с нашей стоянки был необыкновенно хорош. Со всех сторон ущелье было покрыто темной зеленью и густые кусты росли чуть ли не до самой вершины, между тем, внизу бурлили чистые воды бухты. С нашего места серый гребень вершины казался на расстоянии ружейного выстрела, и я к удивлению своему узнал, что он находится от нас на расстоянии, по меньшей мере, одной мили по прямой линии и что те, по-видимому, ужасные крутизны близ вершины в действительности только склоны, покрытые травой и кустами. Массы кустов, покрывавшие чуть ли не всю нижнюю часть ущелья, направлялись вверх по склонам холмов в быстро умалявшихся линиях, пускали небольшие отрасли в сторону и кончались на вершине как бы рассадником кустов. Стволы этих, по-видимому, небольших кустов были все-таки от одного до двух футов в толщину. Человеку, проведшему всю жизнь в этой возвышенной местности, горы эти представляют постоянно изменяющийся источник наслаждения, и он удивляется, как может человек, родившийся в горах, когда-либо оставить эту дорогую местность. Но, впрочем, редко кто и переселяется оттуда. В дикой свободе высот и мнимых равнин есть какая-то особенная прелесть, которую испытывает всякий, даже только временно побывавший там, поэтому горный житель или житель равнин, хотя и переселяются к восточным друзьям и в цивилизованные края, часто чувствуют непреодолимое желание возвратиться назад, в царство необузданной дикой природы.
С этого места мы спускались весь день по холмам, вдоль быстро стремящейся реки, над бесчисленным множеством нависших скал, которые, казалось, угрожали смертью всем отважившимся ступать под ними; затем по опасной дороге поднялись на холм и оттуда спустились опять вглубь, так что стена из возвышенностей почти совсем закрывала свет солнца.
Вскоре после обеда мы прошли последнюю почтовую станцию, находившуюся в какой-то открытой долине, где ущелье в стороне соединяет ущелья Эмиграции и Парлея, но после нескольких поворотов мы вошли в более глубокий проход, в котором природа явилась в еще большей красоте. Наконец, мы достигли ворот ущелья, это был узкий проход, в котором едва можно было свободно пройти, с перпендикулярными стенами в несколько сот футов вышины; оттуда мы вышли в пространство, окруженное отлогими покатостями, где уже горизонт был обширнее. Я вскоре увидал сначала открытую долину и далеко за ней синеющие холмы, но мы продолжали лавировать по опасным дорогам и, наконец, вышли на открытую «скамью» (террасу), откуда я мог видеть отдаленное сверкание «Иордана», болота и горы на западе от Соленого Озера, казавшиеся мне бледной голубой, туманной полосой, тянувшейся при серебристом свете заходящего солнца, в необозримую даль.
Медленно сойдя со «скамьи» в долину, я увидал холм на севере от города и ущелье, откуда тянется Сити Крик, затем далеко направо, на расстоянии трех миль на востоке от города, взорам моим представился лагерь Дуглас; вскоре уже я мог видеть арсенал, скинию, дом Брайама и театр, пока, наконец, ясно мог обозреть весь город, тянувшийся на несколько миль по покатости и в отдалении и вечернем тумане казавшийся разбросанными селами с рощами и плодовыми садами. Ночь застигла нас на расстоянии четырех миль от города, так что мы были принуждены провести под открытым небом, и на другое утро, 10 сентября, мы вступили в город.