Мусульманский мир. Оммияды и Аббасиды

Мир магометанский, оторвавший Абиссинию от общения с остальными христианскими народами, слабел, по-видимому, со дня на день. Его первое расширение было так быстро, его победы так постоянны, что ему, казалось, предопределено было полное торжество над христианством. Слабость государств, основанных Германцами, и необъятная сила ислама доказаны были падением Готов почти без боя перед ничтожною залётной дружиной Аравитян, удалённых целой шириной африканского материка от своего аравийского центра. Лонгобардская Италия была, очевидно, так же ничтожна, как и готская Испания. Бесспорно, сильнее обеих была держава Франков, несмотря на внутренние раздоры и слабость выродившейся династии Меровингов. Мужество Карла Мартеля и торжество Франков над Аравитянами на полях пуатьерских спасли западную Европу; но самое это торжество, стоившее таких великих усилий и всё-таки не вырвавшее всей южной Франции из рук Мусульман¹⁴⁹, доказывало, как мало был в состоянии вещественный германский мир бороться против духовного могущества ислама. Борьба была возможна только там, где вся сосредоточенная сила германского Запада встречалась с отдельным и сравнительно ничтожным ополчением Аравитян и указывала на бесконечное превосходство Аравии. Очевидно, Европа и её будущее величие были спасены крепким отпором Византии, встретившей всю громаду ислама, весь пламенный натиск его свежих, молодых и восторженных сил. Неспособная уже к завоеваниям, восточная Империя доказала всю несокрушимую крепость эллинского просвещения, сплотившегося в государственных формах, созданных Римом; но заслуга Византии не была никогда признана и до сих пор не признаётся гордым Западом, спасённым Византией и всегда ругавшимся над своей спасительницей. Наступило и для ислама время внутреннего расслабления. Государство в лице Моавии восторжествовало над общиною духовною. Халиф утратил часть своей первоначальной святости, в которой заключалась главная опора его случайной власти; правда, что он приобрёл, может быть, бо́льшую власть государственную и дал державе своей более твёрдую администрацию, но эти чисто вещественные приобретения не заменяли утраты духовного значения. Потомки Алия и его рода, представители первоначальной религиозной мысли, были постоянным упрёком для властолюбивых Оммиядов, иногда предметом жестокого гонения, иногда сочувствия, иногда такого глубокого уважения, что Омар II хотел им отдать престол, который он полагал их законным достоянием.

Едва ли какая-нибудь царская династия может представить лица столь чистые в нравственном отношении, как некоторые из первых халифов. Так, например, этот Омар, владыка бесконечного царства от берегов Инда до Атлантики, довольствовался для своего домашнего расхода суммой, которой пренебрёг бы даже небогатый частный человек. Всё лишнее шло на милостыню. Одна жена была подругой магометанина, которому закон разрешал многожёнство. Рогожа и подушка, набитая шерстью, были единственною роскошью его царской палаты. Отравленный, как кажется, родственниками, он отвечал приближенным, предлагавшим ему врачебную помощь: «К чему мне лечиться? Разве не благ мой Бог, да пойду к Нему?» а тем, которые предлагали ему отыскать отравителей, он отвечал: «Я не хочу их знать, чтобы не быть в необходимости их казнить». Многие другие халифы были подобны этому царственному отшельнику; но самые их добродетели были несовместны с новым государственным значением халифата.