Оптинский старец Леонид
I. Молодость и монашество
Отец Леонид, в миру Лев Данилович Наголкин, родился 1768 года в г. Карачеве, Орловской губ., от простых граждан; в молодости, по должности приказчика, объездил почти всю Россию, приобретя тем большое знание людей и житейскую опытность. 29 лет от роду он поступил в Оптину пустынь, чрез два года перешел в Белые Берега (Орл. губ.), где и пострижен в иночество настоятелем, старцем строгой жизни, бывшем на Афоне, Василием Кишкиным; вскоре за пострижением рукоположен в иеромонахи. В монастыре о. Леонид обращал на себя внимание ревностью и постоянными трудами. Однажды клиросные, недовольные настоятелем, пригрозили ему, что не будут петь всенощную. Настоятель велел петь о. Леониду, с другим монахом. О. Леонид только что вернулся с лугов, где возил сено — и, пыльный, усталый, собирался ужинать; по слову настоятеля, он все бросил, и, как был, пошел исполнять его волю.
Удалившись на время в Чолнский монастырь, о. Леонид вошел в близкое духовное общение со схимонахом Феодором, учеником старца Паисия Величковского, архимандрита Молдо-Влахийских монастырей, восстановителя старческого руководства иноков.
В 1804 г. о. Леонид был определен настоятелем Бело-Бережской пустыни. Когда братия избрала его, он на квасоварне, в фартуке, был занят изготовлением для братии кваса, и прямо оттуда повезли его к архиерею.
В 1805 г. о. Феодор переселился в Белые Берега, и под его руководством много преуспел о. Леонид. В это же время был о. Леонид в общении с инспектором Орловской духовной семинарии, игуменом Филаретом (впоследствии митрополит Киевский).
В 1808 г. о. Леонид сложил с себя звание настоятеля — и чрез три года, ища уединения и безмолвия, последовал за о. Феодором в скит Валаамского монастыря.
Около шести лет прожили здесь подвижники, и своею мудростью и смирением привлекли к себе многих братий, которые стали обращаться к ним за духовным руководством. Один из валаамских подвижников, недоумевая, как, среди постоянных бесед, старцы сохраняют несмущенность и сосредоточенность, спросил их о том. — Экий ты, братец, чудак, — отвечал старец, — да я из любви к ближнему два дня пробеседую с ним на пользу душевную, и пребуду несмущенным.
За иноками стали искать советов старцы и миряне.
Настоятель Валаамский, видя себя как бы оставленным своими учениками и умаленным в своей чести, пожаловался митрополиту Петербургскому на пришельцев, возмутивших мир обители и введших новшества. Но произведенное следствие и заступничество архимандритов Филарета (впоследствии митрополит Московский) и Иннокентия (еп. Пензенского) показали истинную суть дела. Тем не менее, в 1817 г., о. Леонид и о. Феодор решили покинуть Валаам и водворились в Александро-Свирском монастыре. Здесь в 1822 г. последовала блаженная кончина о. Феодора. После кончины наставника своего, о. Леонид задумал искать уединенного места, чтобы поселиться там со своими учениками. Когда это стало известно, ему было сделано несколько предложений, и он остановился на новоустроенном о. Моисеем ските при Оптиной пустыне, в которой положил начало монашеству. «Того желала, — как говорил старец, — монахолюбивая душа нашего прежнего любителя и благодетеля преосв. Филарета» (Калужского, впоследствии Киевского).
В продолжение пяти лет Свирская обитель не отпускала о. Леонида, и, наконец, получив увольнение из нее и проведя полгода в Площанской пустыни, в единении с о. Макарием (Ивановым), которому было суждено разделить труды о. Леонида по насаждению старчества, о. Леонид в апреле 1829 г. прибыл с 6 учениками в Оптину. На пасеке близ скита ему отвели келлию, и разместили его учеников. С прибытием о. Леонида возникло в Оптиной старчество.
Скрытно от людей осталось духовное воспитание о. Леонида. О его внутренней жизни мало сохранилось известий. Можно сказать только, что высочайшая ревность никогда не покидала его, снедая его душу, и что он прошел полный путь послушания своему старцу. В последний год жизни о. Феодора, о. Леонид преуспел более, чем во все предшествовавшее время, и из Свирского монастыря вышел во всеоружии духовной силы.
Можно предположить также, что о. Леонид был делателем умной молитвы[8]. Одному ученику он сказал так: «Кого посетит Бог тяжким испытанием, скорбью, лишением возлюбленного из ближних, тот и невольно помолится всем сердцем и всем помышлением своим, всем умом своим. Следственно, источник молитвы у всякого есть; но отверзается он или постоянным углублением в себя, по учении отцов, или мгновенно Божиим сверлом».
2. Оптина и старчество
В чем состоит старчество и значение его?
Дело спасения души есть многотрудное дело. Непрестанная борьба с собою, т. е. борьба духа с зараженною первородным грехом природою, и постоянное самонаблюдение, необходимое для успешности этой борьбы, еще недостаточны. Нужно еще многое знание — знание человеческой природы и ее отношения ко внешнему миру, и той доли духовной пользы и вреда, какую можно извлечь из соприкосновения с этим миром, знание путей, которыми снискивается благодатная помощь. Нужно непрестанное руководительство, для поддержания души в ее деле, для соблюдения, так сказать, равновесия ее, чтобы работа совершенствования шла, не останавливаясь и последовательно, а не обращалась в духовные прыжки в перемежку с привычными падениями, как то часто бывает с людьми, не имеющими руководителя. Нужно лицо, узнавшее данную душу, ее расположения, способности и грехи, — лицо, которое, умудренное духовною опытностью и разумением, вело бы эту душу, ободряя ее в дни лености и уныния, обуздывая в дни неумеренных восторгов, смиряя в гордости, предусматривая опасности, врачуя покаянием во грехе.
Спокоен и верен путь человека, подчинившего себя такому руководству, потому что тем исполняет он две великие добродетели — послушания и смирения. То откровение помыслов, которое является непременным условием отношения к старцу, есть могущественное орудие совершенствования, страшное для врагов нашего спасения. Помысл не открытый тревожит и смущает душу; исповеданный — отпадает и не вредит ей.
Вот как говорит о таком руководстве преп. Иоанн Лествичник: «Якоже корабль, имеющий искусного кормчего, благополучно, Божиим содействием, входит в пристанище; тако и душа, имущая доброго пастыря, удобно на небо восходит, хотя бы прежде и много зла соделала. Как идущий по неизвестному пути без путеводителя удобно на оном заблуждает хотя бы был и весьма разумен, так и путь монашества самовластно проходящий, удобно погибает, хотя бы и всю мира сего премудрость знал».
«Молитвами и слезами, говорит один учитель благочестия, умоли Бога показать тебе человека, который бы мог хорошо упасти тебя».
«Невозможно впасть в бесовскую прелесть тому, кто живет не по своему хотению и разумению, а по наставлению старцев. Не может лукавый враг посмеяться над неопытностью того, кто не привык, по причине ложного стыда, скрывать все возникающие в сердце его помышления».
Таково значение старца, великое для мирян, еще более обширное в жизни иноков. Значение это духовное; внешней власти управления старец не имеет, хотя ничего не должно делаться в монастыре важного без его благословения. Об этом высоком положении старца, как общего наставника и вдохновителя монастырской жизни, сохранились следующие слова в предсмертном завещании великого учителя иноков, преп. Феодора Студийского:
«Во-первых, оставляю вам наставником господина и отца моего и отца вашего, преподобнейшего затворника, и отца, и светило, и учителя. Ибо он о Господе выше и меня и вас, и он наша глава, хотя и подчинил себя, живя безмолвно в христоподражательном смирении; его наставлениями и молитвами, верою, спасетесь, если только окажете ему должную благопокорливость и послушание». — Далее преп. Феодор Студит говорит о выборе настоятеля.
Вот этот дух старчества и принес в Оптину о. Леонид, и крепко его в ней утвердил.
Это было вновь обретенное и внесенное в Россию сокровище, так как, известное встарь в Египетских и Палестинских киновиях, на Афоне и в России, в последние века старчество было вовсе забыто, но открыто в аскетических творениях старцем Паиаем Величковским, который, переведя на славянский язык учение об отношении к старцам, ввел его в молдавских монастырях, откуда принесено оно учеником о. Паисия, Феодором, в Россию и передано о. Леониду.
Со времени водворения о. Леонида в Оптиной, изменился в ней строй иноческой жизни. Вся братия стекалась в келлию старца с душевными откровениями своими, и чудную картину представлял старец, в белой одежде, в короткой мантии, окруженный стоявшими на коленях учениками. Особое воодушевление стало видно в иноках, и, замечая благотворное влияние на них старца, миряне вслед за ними пошли к о. Леониду, с недоумениями и скорбями своими. Расти стала слава обители, и подвижники благочестия стали посылать в Оптину людей, искавших надежного пути спасения.
В 1834 году прибыл в Оптину иеромонах Макарий Иванов, и, пребывая послушным о. Леониду, стал в то же время сотрудником его. Делили они труды свои, покорствовали и смирялись друг пред другом, вместе подписывались на письмах, а в последние пять лет жизни о. Леонида были как бы один дух в двух телах, передавая друг другу обстоятельства духовных чад своих и вместе иногда выслушивая откровения их. Так что, когда не стало о. Леонида, осталась живою другая половина его — о. Макарий.
Влияние старчества, через Оптину, распространилось еще на две обители Калужской епархии и на несколько женских монастырей.
Как труженику на такой святой ниве, тяжкое гонение пришлось претерпеть о. Леониду за старчество. Некоторые непонятливые монахи смущались невиданным новшеством, считали его за ересь, смешивали откровение помыслов с таинством исповеди. На о. Леонида был послан к архиерею донос. Опасаясь неприятностей, архиерей приказал перевести о. Леонида с пасеки скитской в монастырь, и воспретить к нему вход мирян. Смиренно подчинился старец этому распоряжению — и, как он делал и после, в неоднократных принудительных перемещениях, взял на руки келейную свою икону Богоматери, Владимирскую, запел «Достойно есть яко воистину», — и пошел в новую келлию, и, пока ученики переносили келейные вещи, он уже сидел на новом месте, спокойно занимаясь рукоделием своим — плетением поясков.
Между тем, настоятель о. Моисей был поставлен в очень трудное положение между повелением начальства и сочувствием тем многим скорбящим, которые были лишены духовного утешения. Некоторые столь настоятельно просили свидания со старцем, что отказать им не было возможности; но, раз приняв одного, — случалось, с разрешения самого архиерея, — о. Леонид считал себя не в праве отказывать другим.
Но доносы не прекращались. Вместе с подтверждением запрещения принимать посетителей, о. Леониду велено было архиереем снять схиму, так как он был пострижен в нее келейно, без консисторского указа.
Однажды о. Моисей, идя по монастырю, увидал огромную толпу народа пред келлиею старца и заметил ему о запрещении архиерея. Вместо ответа о. Леонид приказал келейникам принести недвижимого калеку, лежавшего у его дверей. «Посмотрите на него — он живой в аду, — сказал старец, — но ему можно помочь. Господь привел его ко мне для искреннего раскаяния, чтоб я его обличил и наставил. — Что вы скажете? Могу я его не принять?»
Игумен содрогнулся, смотря на несчастного, но молвил: «Преосвященный грозил послать вас под начал».
— Ну так что ж? Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь поставьте — я буду все тот же Леонид. Я к себе никого не зову, а кто приходит ко мне, тех гнать от себя не могу. Особенно в простонародии многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие душевные нужды?
Гонение на о. Леонида улеглось, когда Оптину, в 1837 г., проездом в Киев, в сопровождении Калужского архиерея, посетил Филарет, митр. Киевский, давно знавший о. Леонида. Между прочим, архипастырь сказал ему при архиерее: «Почему ж ты не в схиме?» Старец молчал. — «Ты схимник, и должен носить схиму».
С этого дня, до кончины, старец начал снова носить схимнический великий параман.
Много душевной тяготы принял за время гонения о. Леонид, но остался тверд.
Проживавший в Оптиной помещик Желябужский, при переводе старца в монастырь, выстроил для него келлию. Но и это жилище изгнанника не было последним. В 1839 г. было воздвигнуто гонение на Белевских (женского монастыря) учениц о. Леонида, отразившееся и на нем. Старца велено было перевести в другую келлию, подальше от ворот, и запрещен прием посетителей; дан ему приказ, не взирая на болезнь ежедневно ходить в церковь. Народ ждал этих выходов, падал на землю, целовал края одежды его, выражал жалость к нему.
Малое расстояние до храма о. Леонид, обуреваемый народом, шел не менее получаса. В церкви, близ старца, собиралась толпа.
Разнеслись слухи, что о. Леонида сошлют в Соловки или в больницу Боровского монастыря, под надзор. Ученики, в ужасе разлуки со старцем своим, решили написать Сергиевскому настоятелю о. Игнатию Брянчанинову, чтоб он сыскал старцу защиту у членов Синода. Долго отказывался старец, но, наконец, по неотступным просьбам, подписался, не читая, под письмом, составленным о. Макарием. Митрополит Филарет московский, бывший в то время в Петербурге, по просьбе о. Игнатия написал калужскому архиерею, и слухи о заточении замолкли. Письмами же обоих Филаретов к тульскому преосвященному были оправданы и вновь приняты изгнанные Белевские ученицы старца. Впоследствии эти изгнанницы были игуменьями.
Так перенес старец гонения, не прерывая сношений с народом и монашествующими, по близости с Оптинским скитом.
В монастыре о. Леонид, как и в скиту, никому не отказывал; особенно же прилежал простому народу, как имеющему особую нужду в помощи. Некоторые, придя к нему, только стонами могли выразить свою скорбь, а он так понимал свою обязанность.
— Это бы ваше дело, — отвечал старец одному священнику, попрекнувшему его в том, что застал его толкующим с бабами, — а скажите, как вы их исповедуете? Два, три слова спросите — вот и вся исповедь. Но вы бы вошли в их положение, разобрали бы, что у них на душе, подали бы им полезный совет, утешили бы их в горе. Делаете ли вы это? Конечно, вам некогда долго с ними заниматься. Ну, а если мы не будем их принимать, куда ж они, бедные, пойдут со своим горем?
Потому и говорил о нем народ: «Он для нас бедных, неразумных пуще отца родного. Мы без него, почитай, сироты круглые».
3. Келейная жизнь. Кончина
Советы о. Леонида имели огромный вес потому, что он соблюл сам в своей жизни то, чему учил других. Все же, что говорил, говорил не от себя, а подкреплял изречениями св. Писания или св. отцов.
Больше всего заботился о. Леонид о том, чтоб приходящие к нему сознали грехи свои и страсти и положили исправиться. Уча соблюдению церковных постов, старец не одобрял чрезмерных самочинных телесных подвигов, и со многих снимал вериги. Чтоб врачевать других, о. Леонид прежде всего должен был уврачевать себя, и в годы старчества он действительно являл в себе великую мирность духа — никто не видал его нетерпеливым, ропщущим, раздраженным, унылым. Что и как говорить посетителям, о. Леонид о том не заботился и действовал по внушению Божию.
Чтоб не смущать духовною высотою своею приходящих к нему, о. Леонид прикрывался шутливым обращением. Самая его речь, состоя из слов Писания и выразительного меткого народного наречия, была особенная. Старец был неизменно и безусловно прямодушен, представляя полную противоположность тем, о ком сказано: «Умякнуша словеса их паче елея, и та суть стрелы».
«Свой своего всегда найдет», — говорил он, — т. е. всякий поймет нужное ему наставление, как бы оно ни было выражено. Не любил старец «ученого штиля политику и душевного[9] человечества художественное соображение». «Ребята, за что купил, за то и продавай!» — наставлял он учеников.
Простота о. Леонида доходила иногда до полуюродства, и некоторые не могли понять таких действий старцева смирения, и осуждали его, как осуждали за тучность, происходившую от болезни. Но прозорливый старец исправлял таких людей, открывая им их помыслы и напоминая им грехи, которые должны бы больше их касаться, чем тучность о. Леонида.
Внешних изъявлений привязанности о. Леонид не любил, называя их «химерою». «Я был при о. Феодоре без фанатизма, — говорил он, — мысленно же готов был кланяться ему в ноги».
Внутренний мир, успокоение сердечное и радость ощущались в присутствии старца; помыслы исчезали, горе утихало при виде его.
Жизнь о. Леонида была правильная. Спал он не более трех часов в сутки, если братия не отнимала у него и ночных часов. В два часа ночи начиналось утреннее правило. Время положенных молитв было единственным свободным временем старца. После вечерней трапезы ученики его собирались послушать у старца вечерних молитв, — две главы Апостола и одну Евангелия. Пришедшие с летних работ садились на полу.
Приобщался старец через две недели в скитской церкви; пищу принимал дважды в сутки; за трапезой вел оживленную беседу. Рукоделия старец не покидал никогда. Принимая посетителей, плел пояски, которые и раздавал им на память, а в скиту рубил после обеда дрова. Одевался старец крайне просто. Заботясь об учениках своих, живших в Тихоновой пустыни (верст 50 от Оптиной), старец ездил иногда туда недель на шесть.
Болея о ближних, старец не отказывался от помощи им и в телесных болезнях. Много раздавал он «горькой воды» (особый состав), которая по кончине его не имела уже той целебной силы; помазывал елеем от неугасимой лампады, теплившейся перед келейной его иконою Владимирской Божией Матери, посылая часто к святителю Митрофану, и иногда больные возвращались к старцу, получив исцеление на пути.
Наружность о. Леонида была весьма замечательная. Прямой, как юноша, с мерной, легкой и мужественной, несмотря на болезненную полноту его, походкой, хорошего роста, он был чрезвычайно силен и поднимал до 12 пудов. Его небольшие сероватые глаза пронизывали человека. Лицо осенялось густыми волосами, которые под старость стали как бы гривою, волнистою, желто-седою. Вообще он имел поразительное сходство со львом. Сохранившиеся изображения старца не достаточно точно передают то спокойствие и неустрашимость, которые сияли на лице о. Леонида.
Все человеческие беды, которых зрителем был о. Леонид, извлекали у него глубокие вздохи, слезы и потрясали всю внутренность его. Тогда за облегчением обращал он взор на лик Владычицы. Оставаясь же один, до того углублялся в молитву, что не слышал ничего, происходившего вокруг.
В 1841 году старец ясно стал говорить о конце своем. В начале сентября он сильно занемог, но 7-го и 13-го, поддерживаемый под руки, еще пел величание. 15-го он был особорован и прощался с братиею, давая кому книгу, кому образ.
С 28-го он никакой пищи, кроме малых частей воды, не принимал и почти ежедневно приобщался.
С 6 октября страдания усилились, и старец взывал: «О Вседержителю, о Искупителю, о Премилосердный Господи! Ты видишь мою болезнь; уже не могу более терпеть; приими дух мой в мире». Взывал и к Пречистой Деве, а приходящим говорил: «Помолитесь, чтоб Господь сократил мои страдания!»
В 10 час. утра субботы, 11-го октября, о. Леонид начал креститься, говоря: «Слава Богу!», потом сказал: «Ныне со мною будет милость Божия!» Тогда, несмотря на тяжкие телесные страдания, он исполнился великой радости, и лицо его становилось все светлее. Заблаговестили к вечерне и старец благословил читать ее, но не дослушал.
— Батюшка, — сказал ему один послушник, — прочее вы, верно, будете править там, в Соборе св. отец?
Наступало празднование памяти св. Отцов седьмого вселенского собора, и накануне этого дня отходил старец, как бы в обличение тех, кто упрекал его в еретичестве.
В 7 ч. 30 м., в последний раз взглянув на икону Пресвятой Владычицы, о. Леонид закрыл глаза и тихо испустил дух. Ему было 72 года.
Тело его в гробу не издавало никакого запаха, и согрело одежду и нижнюю доску гроба. Руки были как у живого, и особенной белизны. В болезни же руки и ноги были холодные. Многим говорил старец: «Если получу милость Божию, тело мое согреется и будет теплое».
Старец Леонид (в схиме Лев) покоится у восточной стены соборного Оптинского храма. Близ него погребены преемники его, старцы Макарий и Амвросий.
[8] Умная молитва есть великий плод постоянного упражнения в делании Иисусовой молитвы. От напряженного, неотступного упражнения в этой молитве, при держании сердца вдали всякого рассеяния, она вселяется в сердце и течет в нем сама, хотя и не творимая устами, при бодрственном и сонном состоянии человека, и даже во время внешних дел его. Так исполняется слово Евангелия "Непрестанно молитеся". Одного подвижника (о. Илиодора Глинского) незадолго до смерти спросили, действует ли в нем молитва. — "Течет непрестанно", — отвечал он, проводя рукою от головы к сердцу.
[9] Выражение "душевный" противоположно выражению "духовный".
Комментировать