«Антиманипуляция. Огласительные беседы постсоветского пространства» — современное и актуальное введение в церковную жизнь. В своей книге протоиерей Дмитрий Климов не только ярко рассказывает о вещах, которые необходимо осознавать каждому христианину, но и разрушает общественные, религиозные и исторические мифы, которые отдаляют человека от главного в православной вере. Это издание будет интересно всем, кто делает первые шаги в храме, и тем людям, кто желает переосмыслить многие острые вопросы современной действительности.
Предисловие
Современный священник находится в сфере нескончаемых вопрошаний: он должен все знать и иметь четко сформулированную позицию — таков сегодня запрос общества по отношению к Церкви и священству. Очень часто этот запрос оказывается неудовлетворенным, слишком многого общество ждет от Церкви и человек — от батюшки. Священнику, со всех сторон окруженному вопросами о церковной жизни, о политике, о нравственности, приходится искать ответы, а у отца Дмитрия Климова, без всякого сомнения, есть к этому талант, в том числе талант историка — точно сформулировать, найти правильные слова.
Я помню его выступление на казачьем круге, всколыхнувшее интернет: он обратился к людям, которые носят оружие и исторически чувствуют себя военными, с настоящей не просто пацифистской, а христианской, евангельской речью о преодолении злобы, агрессии, о прощении и покаянии. Многих тогда удивило, что голос священника из небольшого провинциального города, оказывается, может услышать вся страна, и в том числе люди, которые далеки от Церкви, но хотят услышать ее голос.
В этой книге отец Дмитрий выступает не только как священник, но и как профессиональный историк. Прежде всего как историк он говорит о том, как складываются исторические мифы и что за ними стоит. Но ведь мифы складываются и в религиозной жизни, мифотворчество относится к области религиозного сознания, и часто вместо настоящей, истинной веры человек живет мифом: религиозно-политическим, православно-патриотическим, этническим, магическим, каким угодно. Периферийное вдруг оказывается в центре, а главное — Христос, Его евангельское слово — становится менее значимым, менее ценным. Такими мифами и сегодня полна наша церковная жизнь. Отец Дмитрий в своей книге развенчивает мифы и говорит о главном: о человеке и о Боге, о Христе и Его Церкви, о поисках веры и поисках правды. Он дает ответы на самые болевые вопросы, которыми не может не задаться тот, кто ступил на путь веры.
В последнее время издается все меньше книг с объяснениями, как ставить свечки, писать записки о здравии и упокоении и т. д. Еще недавно казалось, что новопришедшего в храм надо снабдить комплексом знаний о правильном поведении на службе и о подготовке к Причастию. Но выяснилось, что эти брошюры — ни о чем и не нужны, потому что не разъясняют главных вопросов: зачем мне Церковь, каковы мои отношения с Богом, чего я ищу в жизни?
Случись с человеком беда — что он сделает: пойдет заказывать молебен определенному святому, чтобы получить желаемый результат, или начнет говорить с Богом, попытается понять себя и по-настоящему добраться до Бога, поверить Ему, поступить по-евангельски, идти дальше, не терять веры, надежды, упования? Ухватится за соломинку иллюзорных опор или пойдет, как апостол Петр, по воде ко Христу?.. Книга отца Дмитрия об этом. Она написана очень просто и обращена к человеку, который пока еще мало что знает о Церкви, но хочет узнать о ней главное.
Протоиерей Алексей Уминский
Человек и история
Зачем надо знать историю?
Почему-то у нас принято считать, что история — не столько наука, сколько разновидность идеологии. Причем в угоду конъюнктуре зачастую имеют место не только выпячивание или замалчивание каких-то исторических фактов, но и откровенные фальсификации. Но факты — вещь упрямая. Как бы ни пытались обелить Грозного или Сталина их апологеты, исторические источники говорят о том, что, например, во время резни в Новгороде погибла половина его населения или что в 1937–1938 годах было расстреляно около 700 тысяч человек. Это доказано документально.
Нам отвечают: «Ну и что? Зато один централизованное государство укрепил, другой индустриализацию провел». Здесь можно провести такую аналогию: человек совершил преступление, убийство, а нам говорят, что его портрет висел на доске почета и он был героем труда. Но как одним оправдать другое? Тяжкое преступление перечеркнуло заслуги убийцы — как для суда, так и для окружающих. То же в равной мере касается исторических личностей, в том числе правителей, никакой особой шкалы оценки для них нет.
Чтобы судить о современном состоянии общества и о политике, необходимо знать историю. Если посмотреть на политику Сталина в исторической перспективе, станет ясно, что она не была целесообразной: страна оказалась в глубоком кризисе — и экономическом, и политическом, и нравственном. Некоторые думают, что причина нынешнего кризиса — в 90-х годах, а на самом деле исторические законы действуют на более протяженных отрезках времени.
Люди, не знающие, что было с чеченским народом в 1944 году, когда его депортировали, удивляются, почему в 90-х годах они так относились к русским, откуда взялась ненависть, ведь при советской власти все было спокойно. Полвека обида за жестокость депортации дремала в недрах народа и, как только централизованная власть ослабла, вырвалась наружу.
Другой пример: на Западной Украине униаты отбирают храмы у православных. Но ведь в 1946 году был так называемый Львовский собор, на котором их насильно присоединили. Хрущев, по приказанию Сталина, расправился с униатами: кого сослали, кого расстреляли, кого присоединили, и все храмы отобрали. Прошло 50 лет, а ненависть никуда не делась, она через поколение бьет по людям, которые уже забыли, что там происходило.
Излюбленный аргумент сталинистов: Сталин выиграл войну… Не Сталин, а народ. Сталин был по-настоящему гениальным лишь в том, что касалось сохранения его личной власти. А войну выиграл народ, во многом не благодаря, а вопреки его руководству. Жертвы, понесенные в Великой Отечественной, были огромны, а что самое печальное, часто неоправданны. Я считаю, что войну выиграли благодаря духовным резервам народа, накопленным еще до революции. Сейчас, несмотря на заявления о солидарности с нашими дедами, мы бы уже не смогли справиться с подобной бедой, как справились они.
Почему верующие поддерживают сталинизм: многое зависит от необразованности, от того, что люди мало знают о репрессиях и их последствиях. Но не только. В 90-х годах была такая гуманистическая иллюзия, что, если все прочитают «Архипелаг ГУЛАГ», тут же будут расставлены точки над i и никаких вопросов больше не возникнет. Но одни, прочитав книгу, сказали: «Это клевета», а другие: «Ну и что? А все равно — победа, космос, ядерная бомба, индустриализация и так далее». Дело не в неосведомленности, тут удивительное отношение к ценности человеческой жизни. Вопрос «о счастье, добытом слезой ребенка» не только не обсуждается, но даже не ставится.
Когда я был на экскурсии в музее Волго-Донского канала, который строили в основном заключенные, экскурсовод заявила: «Ну а что, здесь погибло всего лишь две тысячи человек». Мол, ради таких свершений это еще ничего…
Недавно ко мне подошел один дедушка и спрашивает: «Вы, батюшка, как считаете: было лучше при социализме или капитализме?» Я говорю: «У вас сидел кто-нибудь?» — «Сидел». — «За что?» — «Советскую власть ругал, правильно, что посадили». То есть родственник сидел за дело… И такого дедушку уже не переубедишь. Многие сидели во время сталинских репрессий, у многих были расстреляны близкие, казалось бы, человек, у которого в семье было такое, должен однозначно относиться к трагедии того времени. Однако нет, не всегда так. Мой прадедушка после того, как прошел всю войну (был ранен, награжден), в 1946-м по доносу сел в тюрьму. До самого 1953 года просидел. Он в частном разговоре где-то сказал, что у немцев вот так живут, а у нас вот этак и что наши глупые офицерские жены немецкие трофейные ночнушки надевают как вечерние платья и в них щеголяют. Пошутил — и сел на семь лет, за неосторожное слово. При этом он остался сталинистом до самого конца, считал, что во всем виноват Берия, а не Сталин.
Одна женщина пересказала мне историю, услышанную от бабушки, о коллективизации, раскулачивании и расказачивании. Эта бабушка говорила, что многое могла бы простить Сталину, но как выселенные люди шли в Сибирь, на пустые места, как у них на руках замерзали младенцы и они даже не могли их похоронить, потому что конвой подталкивал, торопил, и они клали младенцев на обочину и шли дальше — этого простить она не могла…
Наше заблуждение в том, что мы говорим только о Сталине. Но не все зависело от него одного. Как сказал Довлатов: «Четыре миллиона доносов кто-то ведь написал». Многое зависело от самого общества: как тогда многие соглашались с тем, что происходило, так и сейчас — мы говорим, что власть несправедлива, в политике все плохо, но соглашаемся с этим всей своей жизнью.
Мой друг, работающий в вузе, проводил опрос среди студентов. Первый вопрос: «Какая профессия самая непопулярная, кого больше всего не любят в народе?» Большинство ответило: «Чиновники». Второй вопрос: «Кем бы вы хотели стать?» — «Чиновником». Люди видят зло, соглашаются с ним и готовы участвовать в этом зле. Всеми методами, которыми пользуются чиновники для личного обогащения, многие так же готовы воспользоваться. Дело не в Сталине, дело в нас.
Как-то лет пятнадцать назад мы обедали в трапезной храма. Была у нас бабушка-сторож лет семидесяти с лишним. Разговор зашел о том, как раньше добротно строили храмы (тот волгоградский храм — конца XVIII века), как замешивали в раствор яйца, потому такое все было крепкое: большевики, когда взрывали храмы, не могли их с первого взрыва уничтожить. А эта бабушка хлебает супчик и тоже вспоминает: «Да, когда мы у себя в селе храм разбирали в 40-х годах, чтобы из этих кирпичей свинарник строить, тоже было трудно — ломами кирпичи из кладки долго выбивать приходилось…» Все так и замерли, есть перестали. Немая сцена. А бабуля и не сразу поняла, что сказала что-то не то и не там.
Многие боятся революций — их действительно надо бояться, потому что, если власть сверху поменяется, а снизу останется все тот же не поменявшийся народ, будет только хуже, будет бунт, бессмысленный и беспощадный. Надо сначала научиться управлять своей личной свободой, а потом требовать ее во всех сферах жизни.
Об исторических мифах
Наше отношение к истории двояко. Есть история как наука, когда ученые исследуют факты, спорят: когда именно взяли Китай-город, когда преодолели Смуту… А есть история как некий миф. Хорошо ли это, плохо ли, но так было всегда — события мифологизировались. Отшелушивалось ненужное, приукрашивалось важное для народного самосознания. Так и с тем событием, годовщину которого мы празднуем в День народного единства. Множество факторов повлияло на возникновение Смутного времени в России, не менее повлияло и на преодоление Смуты, нельзя сказать, что было что-то одно, например, только Минин с Пожарским и ополчение. Как поляки оказались в Москве? На протяжении истории России многие оказывались там, где не должны были бы: и варяги в Киеве, и татары во Владимире. Было много иноземного влияния; некоторые историки вообще говорят, что после татаро-монгольского ига наша страна утратила свою идентичность и позже можно говорить о продолжении истории Орды, а не России; может, это слишком, но такое мнение есть.
Нам, верующим, хочется думать, что единство было в православии, в вере, что инородный элемент внедрился в русскую культуру в виде польского католицизма, а наши люди его не приняли, захотели отстоять православную веру, свои традиции. Да, был какой-то пасхальный момент в то время. Упадок, почти смерть, расщепление государства и — момент соединения, когда «всем миром, всем народом», соборно избрали нового царя. Молодого, неяркого, неавторитетного, компромиссную фигуру, которая устраивала всех. Но было важно сойтись в этой сердцевине, и все сошлось на Михаиле Романове.
Нет ничего ужасного, что какие-то события, которые праздновались раньше и празднуются сейчас, являются мифами, на которых народ нужно чему-то учить, показывать хорошие примеры. Подобное было не только в нашей истории. Еще Платон уделял внимание «правильным» мифам: когда речь шла о героях, о богах, он понимал, что это мифы, но тем не менее подчеркивал их значимость для воспитания народа.
Если сказать человеку, что миф — это миф, то он и относиться к нему серьезно не будет. Мне кажется, не стоит сокрушать такие мифы, как, например, о панфиловцах. Один атеист как-то пытался переубедить христианина, сказав, что вообще не было никакого апостола Павла и все его послания написал другой человек. На что христианин ответил: «Так вот этот другой и был апостолом Павлом». Не было панфиловцев, были совсем другие люди в другом месте и при других обстоятельствах — так вот они и были этими самыми «панфиловцами».
Так что миф мифу рознь. Одно дело, когда речь идет о героизме, о великих проявлениях народного духа, народной стойкости — тут приукрашивай, сколько хочешь, ничем себя не ограничивая: это великие свершения, великие победы. Но когда речь идет о жестокости, людоедстве — в частности, о сталинских репрессиях, — миф надо разоблачать всеми силами, потому что некоторые пытаются эту эпоху идеализировать, говоря, что все было не в таком масштабе и не так ужасно…
Нет, все было ужасно. Здесь историки должны впрягаться полностью и представлять те факты, которые им известны. Какими мы обладаем инструментами воздействия на общественное мнение? Мы можем только говорить, публиковать, проповедовать, просвещать, убеждать.
Если бы еще в нашем обществе была культура полемики… Но у нас ее нет — культура полемики рождается из общей культуры. У нас не умеют спорить о тезисах, приводить аргументы — обязательно скатываются на личности, начинают оскорблять, поддевать. Поэтому начать надо с того, чтобы научиться цивилизованно спорить. Телевидение могло бы поучаствовать в воспитании культуры спора — но оно подает пример от обратного: какой канал ни включишь — всюду крик. Кто громче орет, тот и прав… А человек, которому действительно есть что сказать, стоит и молчит, потому что перекрикивать ему воспитание не позволяет, и создается впечатление, что ему нечего сказать, он проиграл. Пока у нас будет такой образ спора, ничего не сдвинется с места: мы так и не узнаем о фактах, благодаря которым можно было бы что-то изменить в обществе и поменяться самим.
Почему у нас такое отношение к памяти жертв политических репрессий? Потому что тут две стороны: народ и власть, которая этот народ уничтожала. И хоть власть сейчас другая, но, с ее точки зрения, тема все равно сомнительна: мы ведь должны усваивать мысль, что все, что сверху, — все от Бога, мы должны думать, что власть — это отцы родные, которые о нас все время думают, хотят нам только пользы. Но власть имеет свои выгоды, и эти выгоды, эти интересы не всегда совпадают с интересами так называемого гражданского общества, которое, хочется верить, у нас есть, хоть и в зачаточном состоянии.
Поэтому глупо верить, что власть будет сама себя посыпать пеплом и одеваться во вретище, и глупо ждать, что как царь Алексей Михайлович каялся за Ивана Грозного в смерти митрополита Филиппа, так же будет и здесь. Конечно, этого не будет, поэтому именно общество должно выступать с инициативой, чтобы память о тех событиях сохранилась.
Иван Грозный и русский менталитет
Иван Грозный — пример того, как человек, оказавшись у власти, сначала искренне пытался сделать что-то хорошее, о чем говорит первый период его царствования, ознаменованный позитивными политическими реформами и благими начинаниями. Но потом в его личности и характере явно произошел какой-то слом, в результате которого он стал нездоров психически: налицо признаки деградации личности, паранойи, мании преследования… И уже под воздействием этих негативных факторов Иван Грозный сделал все то, чем он особенно запомнился и за что получил свое прозвище.
Таким образом, несмотря на все хорошее, что он сделал до того, в истории он остался как кровавый самодур. И надо знать, что чудовищные ошибки, просчеты и просто глупости, стоившие России огромных издержек и жертв (как, например, проигранная Ливонская война), были совершены людьми с таким же искаженным восприятием реальности, из которых царь создал опричнину. Они считали, что если научились бороться со своим народом, казнить бояр и душить митрополитов, то они сильны. Но, как выяснилось, очень ошибались.
Источники свидетельствуют, что после проявлений необузданной жестокости царь каялся, понимая, что делает что-то не так, но потом опять возвращался к тому же. В нем была какая-то раздвоенность, расщепление сознания. И вряд ли на психически больного человека, который не может контролировать свои поступки, можно возлагать за них полную ответственность.
Но как бы то ни было, история — наука в каком-то смысле педагогическая, она, на мой взгляд, должна запечатлевать примеры благочестия и нравственной красоты, а примеры нравственного уродства — наоборот, покрывать забвением, точнее, забвением славы таких правителей. Как, например, на знаменитом памятнике тысячелетию России в Новгороде: там изображены все российские правители, начиная от Рюрика, но Ивану Грозному места не нашлось. Сейчас, к сожалению, наблюдается другая тенденция: нравственное уродство и деспотизм, наоборот, выходят на первый план и начинают считаться нормой отношений между властью и народом.
Христианство учит нас, что человеческая жизнь — наибольшая ценность в этом мире. Какой выкуп даст человек за душу свою? — спрашивает нас Евангелие (Мф.16:26). Все сокровища мира и даже весь мир не стоят души человеческой. А русский менталитет исторически сформировался так, что ценность государства у нас выше, чем жизнь человека. Но выше, чем личность и жизнь человека, может быть только Бог. И между Ним и человеком больше ничего нет. Все остальное — ниже и не может быть ценнее.
Если мы не понимаем этой ценности человеческой жизни, если для нас сотни, тысячи, миллионы людских жизней — лишь цифры в статистике потерь, если мы не скорбим о том, что происходило в нашей истории, то неудивительно, что потери будут повторяться и самовоспроизводиться.
А если человек в масштабах истории — всего лишь пылинка, которую можно смести, не заметив, что же остается? Лишь государство, империя. Государство — это в первую очередь власть. И понятно, что людям, которые находятся у власти, выгодно, чтобы государство всегда стояло выше свободы и личности человека. И чтобы все остальные без вопросов могли принести в жертву свою свободу и жизнь ради государства.
И тысячи лет назад, и сейчас государственные идеологии работают на то, чтобы воспитать подданных и граждан в таком ключе, чтобы те забывали про свои потребности, нужды, даже про саму жизнь во имя блага государства. Когда стране и народу угрожает реальная опасность, эта идеология правильна и оправданна. Но чаще всего о ней вспоминают, когда угроза исходит не извне, а изнутри, от самого государства, когда люди массово погибают не от внешней агрессии, а от того, что в родной стране к власти пришли нелюди.
Когда в России было единство?
Мы хотим вписать историю ХХ века в контекст всеобщей истории, найти в ней смысл, но это очень сложно. То, что случилось с Россией в ХХ веке, похоже на беду, на болезнь, которой переболела страна, а выздоровеет она или нет — покажет время. Пока такое ощущение, что выздоровления нет…
На протяжении двухтысячелетней истории сосуществования Церкви и различных государств их отношения строились очень по-разному. Но не бывало такого, чтобы государство открывало для Церкви все сферы своей жизни. Так или иначе, любая власть хочет использовать некоторые аспекты церковной жизни, но не хочет, чтобы Церковь влияла на нее. Утопическая идея сращивания государственной и церковной власти владеет сейчас умами многих христиан. Неужели не понятно, что, если бы такая модель была возможна, Христос родился бы не нищим и бездомным проповедником, а царем?
Если рассматривать отношения Церкви и государства в категориях исторических, мы увидим, что всегда, когда Церковь сращивалась с государством, поддерживала и оправдывала все государственные дела, она сама от этого страдала.
Возьмем новейшую историю, конец XIX века: полнейшее, стопроцентное сращивание, Церковь воспринимается как некое духовное министерство и одобряет все распоряжения власти. Мало кто из церковных людей выступал против вопиющих несправедливостей, например, крепостного права. Хотя такие люди находились: святитель Филарет, митрополит Московский, вместе с Александром II Освободителем готовил манифест. Но все-таки если бы Церковь свой протест заявляла громче, возможно, проблема была бы решена раньше.
Можно привести еще много примеров. В правление императора Николая II духовенство молча смирялось с беспределом Распутина. А потом, когда власть рухнула и большевики начали наводить свои порядки, они подвергли Церковь репрессиям. Кровь наших новомучеников, пролитую во время Гражданской войны, сталинских репрессий, нельзя предать, нельзя забыть.
Из истории видно: то, что еще вчера казалось таким единым и сильным, сегодня оказывается трухлявым и падает. Мы прошли несколько этапов, когда вроде бы казалось, что мы едины, а потом выяснялось, что вовсе и нет. Такое единство ощущалось, когда в 1914 году началась Первая мировая война. Патриотические чувства охватили весь народ, и он на коленях пел «Боже, царя храни» так, как не пел никогда, и рейтинг, если выражаться теперешними терминами, у императора в эти летние дни 1914 года вырос невероятно — царя поддерживали даже те, кто раньше критиковал.
Но вот прошло три года — и оказалось, что единства нет. Нашлась партия, которая отстаивала интересы только одного и довольно небольшого класса — пролетариата. Выяснилось, что эта группировка имеет такую железную дисциплину и волю, что может, вцепившись когтями и зубами в захваченную путем переворота власть, не выпускать ее 70 лет.
Нам за эти 70 лет показалось, что мы стали едины. А единство было достигнуто путем селекции: просто вырезали чуть ли не половину страны, а остальных заставили молчать. И вот вроде бы все были едины, все были атеистами, у всех были одни цели. Однако же как быстро все меняется. Начинается афганская война, сильнейший экономический кризис — и страна разваливается буквально на кусочки. Советское единомыслие — это иллюзия, а когда иллюзии рушатся, то остается много мусора, пыли, попадающей в глаза и мешающей смотреть.
Если бы все развивалось органично, без революционных перемен ХХ века (хотя понятно, что сослагательное наклонение в истории неуместно), то и единства на 70 лет не было бы. Апостол Иоанн Богослов говорил: Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами (1Ин.2:19). Так и здесь: если бы единство было настоящим, оно сохранилось бы подольше. А бывшая уравниловка — это совсем не единство.
Война — это грех?
Православная аскетика учит нас тому, что всякий грех возникает не на пустом месте и не вдруг, а тогда, когда человек согласился и соединился умом с греховным помыслом, когда перестал бороться с ним на уровне осмысления и исторгать его из разума. Это касается не только личности, но и народа.
Никто не будет отрицать, что война — это грех и что этот грех приносит человечеству столько горя, сколько не приносят все остальные беды, вместе взятые. Хорошо, когда у народа есть внутренняя табуированная защита от культивирования ненависти и агрессии. Такой защитой, своеобразным иммунитетом, являются ветераны, прошедшие войну и помнящие ее ужасы. После Великой Отечественной войны в нашей стране было огромное количество людей, прошедших через ужас, страдания и смерть. Они сформировали народную память, табуирующую войну.
Ветераны помнили войну не по рассказам и фильмам, а по ее леденящему взгляду в их собственные глаза. Запах крови, смрад разлагающихся трупов, нутряная дрожь, хруст костей — все это не передаст экран телевизора, и все это было их личной памятью о войне. Даже тот, кто не участвовал в боях, принес войне свои жертвы. Никто не был готов с легкостью пройти через это снова. В организме народа были антитела, обеспечивающие иммунитет к развязыванию новой войны. Несколько раз за послевоенное время мир стоял на грани, но иммунитет спасал.
За 70 лет большинство ветеранов умерло. Образ войны у современных поколений сформировался по фильмам, где смерть всегда красна и героична, а победа неизбежна. Мало кто понимает, что такое война, хотя был Афган, была Чечня. Образ войны как ужаса, смерти и страданий стирается и настойчиво рисуется другой — героический, победный, фанфарный. Есть опасность мифологизации этих героических военных событий. Войну надо чаще показывать в настоящем виде — в неприглядном, ужасном, кровавом, вонючем, чтобы люди понимали, что не все так просто, не все так легко.
Главное ведь, для войны всегда есть повод. Всегда! Поводом могут быть территориальные претензии, идеологические и религиозные разногласия, экономические интересы. Без этих поводов, вне этих разногласий не живет ни одна страна в мире.
Но мудрость народа проявляется в умении решать проблемы дипломатическим путем. Исторических примеров, когда война начинается в головах, потом в клозетах, а затем в действительности, множество. Вспомним тот же необычайный патриотический подъем в России летом 1914 года, когда весь народ пел на коленях «Боже, царя храни» и просил государя защитить братьев-сербов. Государь защитил, но через три года был свергнут.
Вторая мировая война началась не тогда, когда германский народ почувствовал себя обиженным после Версальского мирного договора, а тогда, когда Гитлер подготовил идеологическую базу расовой исключительности арийцев и на ее основе промыл мозги большинству населения.
Могла ли начаться война в Афганистане, если бы советский народ не поддерживал экспансионистской политики своего правительства? И если бы мы с детства не жили в постоянном ощущении угрозы от других стран и в недоумении, «чё ж они на нас рыпаются, капиталисты проклятые», как говорила героиня фильма «Любовь и голуби»…
Очевидно, что война оправданна, когда она освободительная, когда народ вынужден защищаться от нападения внешнего врага. Поэтому главным средством милитаризации народного сознания всегда было формирование образа собственной незащищенности и хищнических амбиций опасного, готового в любой момент напасть врага. Большинство войн начиналось под видом превентивного удара.
Надо ли каяться за прошлое?
Нынешний русский народ отличается от того, что был до революции и даже во время Великой Отечественной войны. Этот народ изменился в результате естественного (и неестественного) отбора, он был столько раз просеян сквозь сита разного калибра, что, возможно, остались в основном те, кто это и делал: писал доносы, приводил в исполнение приговоры, — по крайней мере, этих людей осталось очень много, а теперь живут их дети и внуки. Так что понятно, откуда гвоздички у могилы Сталина. Такое чувство, что некоторые верят в особый рай для политиков, которых будут там судить по другим законам.
А кто возвысит голос за раскулаченных, расказаченных, всех сосланных и расстрелянных — целыми сословиями, кто выступит их адвокатом? Почему мы их не спрашиваем, как они отнеслись бы к подобному оправданию Сталина? Они имеют право поставить свою резолюцию с того света.
Лет 10–15 назад много говорили о всенародном покаянии. Но тут возникает проблема самоидентификации — с кем, с каким народом, с какой страной человек себя отождествляет. И кто должен каяться — те, кто совершали преступления? Они уже не в этом мире. Их потомки? Они могли не знать о злодеяниях предков. Но коллективное покаяние — это коллективное осознание вины. Вины народа перед самим собой и перед Богом, осознание тех исторических ошибок, которые мы совершили в ХХ веке.
Вот пример: довольно стандартное дело о расстреле калачевского священника Феодора Карелина. Последний документ в материалах дела — справка о реабилитации от 20 июня 1989 года. Она гласит: «Карелин Федор Григорьевич подпадает под действие статьи 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года „О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30–40-х и начала 50-х годов“». Государство не сумело выдавить из себя не то что какого-то покаяния, об этом и речи не шло, а хотя бы просто признания, что человека осудили и убили несправедливо и он в конечном итоге оправдан. Нет, он просто «подпал под статью» и все. Расстреляли — «подпал под статью». Реабилитировали — тоже «подпал». Ни государство, ни народ, ни тем более наследники и преемники НКВД в лице современных соответствующих органов так и не попросили прощения у миллионов людей, замученных и убитых, и у их потомков.
Мы сами себя не можем простить, потому что не можем попросить прощения. Мы считаем себя причастными к победе дедов над фашизмом: «Я помню, я горжусь». И эта причастность к великой победе сплачивает народ. Мы считаем, что несем частичку славы наших предков, так почему же не написать на стекле своей машины: «Я помню, я скорблю»? Если хотим быть причастными к победам, то должны осознавать причастность и к бедам. Она сплачивает народ не меньше.
Осознание ошибок приносит перемену в менталитете народа. У нас сейчас, по статистике, на 100 браков — 100 разводов, самая настоящая эпидемия, институт семьи почти упразднен. Почему? Потому что не умеем прощать и просить прощения, не умеем начинать с чистого листа. А христиане ли те, кто не умеет просить прощения? Декларативные — может быть, но еще не настоящие.
Все перемены должны начинаться снизу. Если не научимся просить прощения и прощать самых близких, членов своей семьи, то, конечно, мало кто готов будет одобрить призывы сверху покаяться перед депортированными народами, перед Чехословакией за 1968 год, перед Польшей за подавление восстаний и за разделы.
Некоторые историки говорят, что, пока мы включаем большевиков в правовое поле, цепь настоящей исторической преемственности не восстановится. Но и выбросить эти 70 лет было бы неправильно. Может, сработает диалектика: раз были тезис и антитезис, то будет и синтез, и мы научимся нормально относиться к своей истории, с уважением, где надо, а где надо, с покаянием?
Человек и государство
Что такое настоящий патриотизм?
К несчастью, современный патриотизм культивируется не на любви к своей культуре, не на знании своей истории, не на желании принести пользу Родине честным и квалифицированным трудом, а на ксенофобии и неприязни к другим странам и народам. Это патриотизм гнилой и трухлявый.
Настоящий патриотизм русского человека мог бы проявляться в стремлении сохранить один из главных культурообразующих компонентов — язык. Народ, давший миру Пушкина, Блока, Цветаеву, Пастернака, Бродского, как миазмами, пропитывает всю страну матом! Где русский патриотизм, если никто не говорит на русском языке?
Настоящий патриотизм мог бы проявляться в том, чтобы знать свою историю по-настоящему. Это значит — не только в фанфарном мажоре побед и достижений, но и в миноре ошибок и поражений. Именно это главная цель истории — показать ошибки и тем самым предостеречь от них в будущем. Вместо этого вырабатывается целый ряд исторических мифологем, мешающих тем, кто их усваивает, делать объективные выводы в соответствии с историческими законами и анализировать современные политические процессы, которые очень скоро тоже станут историей. Поэтому каждое поколение живет как с чистого листа, без учета прошлого.
Настоящий патриотизм мог бы проявляться в том, чтобы сохранять от разводов семьи и наполнять их тем количеством детей, которое предусмотрел Бог, а не врач-гинеколог. Я, честно говоря, устал приводить эту убийственную статистику, но так проще и короче. На 100 родов 100 абортов! На 100 браков 100 разводов! Где патриотизм? Где забота о будущем страны?..
Настоящий патриотизм в том, чтобы сохранять генофонд нации. Сколько можно пить?! Посмотрите, как много лиц с явными признаками алкогольного вырождения. Какое потомство принесут эти люди? Все можно восстановить: можно заново отстроить разрушенные храмы, можно вычистить русла погибающих рек, можно восстановить озоновый слой, но разрушенный геном человека не восстановишь! Россия — четвертая страна в мире по потреблению алкоголя после Молдовы, Чехии и Венгрии. И учитывая, что и как пьют в этих странах, можно только удивляться — насколько же крепкое здоровье изначально дано нашему народу, если мы еще живы. Надо каждую выпитую бутылку водки воспринимать как ракету, которая прилетела в нашу сторону и взорвалась в нашей стране. Каждый аборт, который мы допускаем в своих семьях, — это геноцид. Никто к нам с геноцидом не пришел. Мы сами вырезаем собственных детей.
Каждый развод — это развал страны, это сепаратизм. Измена жене — это измена Родине. Потому что сложно представить такого человека, который в одном чем-то верен до последней капли крови, а жене своей верность сохранить не может.
Конец ознакомительного отрывка.
Комментировать