«Ужасно, ужасно!...»

Если из-за колючей проволоки, при почти полном отсутствии информации из внешнего мира начавшееся воссоздание церковной жизни радовало и вселяло надежду, то теперь, оказавшись на свободе, епископ Афанасии с ужасом смотрел на разгромленную русскую церковь. «Я был в Сергиевой .Лавре, – писал он священнику Иосифу Патапову. – В Троицком соборе нет ежедневного богослужения. Гробницам преподобных Никона, Дионися и <...> Серапиона нельзя поклониться... Около Академии было академическое кладбище. Его нет уже гам. II покойники не оставлены в покое... Часть здания Академии отдана Академии... Но академический храм отдан светской школе, и в бывшем алтаре, может быть, пляшут девицы. Ужасно, ужасно. В Коврове скончался о. Евгений Лавров. Архиереем¹⁰⁴ дано указание, чтобы со стороны духовенства по отношению к похоронной процессии торжественных акций не проявлял» и в облачении на улицу не показываться... <...> Хочется плакать... и нередко плачу < > Сердце кровию обливается, слезы невольно навертываются на глаза при всяком празднике, особенно празднике русских святых... Я радуюсь, что хоть немногие мои книжицы сохранились. Но сколько и горя приносят мне мои книги, сколько тяжелых дум тайных слез и воздыханий. Когда не было у меня книг, я многое если не забыл, то не так сильно вспоминал. А теперь все живее и ярче встает... Заглянешь в Минеи, посмотришь в месяцеслов, раскроешь Булгакова на разделе о монастырях¹⁰⁵, начнешь ли читать сочинения по агиологии, по русской истории, по истории богослужения... и сердце сжимается, глаза затуманиваются... Правоверные евреи едут в Палестину и там в пятницу вечера у развалин храма Иерусалимского плачут о былой славе Израиля. И зовутся у них эти развалины «Стена плача»... У православного русского народа теперь на каждом шагу и каждый день стена плача!... Ужасно... Ужасно... Ужасно»»¹⁰⁶.

Вспоминая Поместный Собор 1917–1918 годов и читая об его торжественном открытии, когда на Красную площадь вышли крестные ходы из 255 московских церквей, епископ Афанасий с горечью думал о том, что лишь немногие из этих храмов сохранились неразоренными. Действительно, если в 1913 году в Москве было 1532 храма, то в 1957 году – всего 213 (И это после того, как в послевоенные годы в ряде церквей было возобновлено богослужение!)¹⁰⁷.

На грустные размышления наводили и события церковной жизни. Так, прочитав восторженную статью о воссоединении с Православной Церковью западно-украинских униатов, епископ Афанасий не мог не вспомнить рассказы униатских священников, с которыми он встречался в лагерях. Само собой разумеется, владыка считал добровольное присоединение униатов безусловным благом, однако категорически не принимал насильственных методов, когда государство вынудило униатское духовенство объявить о самоликвидации своей церкви и присоединении к Московской патриархии. Епископ Афанасий не мог спокойно читать в Журнале Московской патриархии о том, что старые раны раскола удалось уврачевать любовью. «На днях Егор Егорович привез мне от епископа Исаии второй номер журнала¹⁰⁸ за текущий год. Там на 17-й странице – о воссоединении западно-украинских униатов. Весть об этом событии до меня дошла летом 46 года и весьма обрадовала меня. Но в августе того же года в Мариинской пересыльной тюрьме я встретился с униатским митрополитом Львовским и епископом Станиславским. Где третий епископ, взятый вместе <с ними>, они не знали, а четвертый умер в Киевской тюрьме, – на Украине всего и было четыре епископа. И моя радость рассеялась... Православной Церкви не нужны насильно присоединенные. Позднее я встретился с рядом украинских священников, некоторые, мне казалось, были близки к воссоединению, если бы не такою «любовию» воссоединяли. На «собор» во Львове 8–9 марта 46 года священники были привезены, причем их семьи не знали, куда их повезли. Только во Львове им самим объявили: будет собор. Или присоединяйтесь, или... И не стыдятся теперь ставить это «воссоединение» в заслугу и писать: «отторгнутое насилием воссоединено любовию». Ужасно. Ужасно. И многое другое в том же №. Чтение журнала произвело на меня такое впечатление, что на другой день пришлось пригласить врача, и меня теперь пичкают порошками и горькой микстурой»¹⁰⁹.

Однако епископ Афанасий никогда не смешивал ложь идеологии с внутренним содержанием происходящего. Так, например, из Тутаева он рассылает своим знакомым молитву «О мире всего мира». Эту молитву он составил еще в начале 50-х годов по просьбе заключенных священнослужителей. Прочитав о состоявшемся съезде в защиту мира¹¹⁰, они решили, что прежде всего необходимо молиться о мире. Составленную епископом Афанасием молитву его соузники решили включить в свое ежедневное молитвенное правило. В Тутаеве епископ Афанасий размножает эту молитву и рассылает ее своим корреспондентам, поскольку «молитва православных о мире полезнее и действеннее всех других начинаний в этом направлении»¹¹¹. А несколько позже, в 1956 году, уже находясь на свободе, он составил и отправил в Патриархию доклад о том, что теперь следовало бы установить во всех храмах моление о мире. Эта ситуация очень показательна. В те годы борьба за мир входила в число государственных обязанностей Русской Церкви. Осуществляемая по указке государства миротворческая деятельность смущала совесть многих верующих. Между тем обладающий даром отделять внешнее от сущностного, епископ Афанасий не сомневался в том, что каждый христианин может и должен молиться о мире всего мира.