Новгородские шапки-митры

Митра¹ составляет ныне неотъемлемое головное украшение наших епископов во время богослужений, но, как богослужебная принадлежность высшего в иерархии сана, она явление сравнительно позднего времени. Правда, в археологической науке делаются попытки вынести время появления этой богослужебной при­надлежности в глубокую христианскую древность, и прототип её желают видеть даже в том увясле, которым украшал свою голову первоиерарх Сионской церкви св. апостол Иаков, брат Господень, но митры нашего времени и даже более раннего ничего не имеют родственного с увяслом или тюрбаном св. апостола ни по форме, ни по украшениям. На всем протяжении истории христианской церкви трудно установить даже хотя бы и слабую связь между еврейским увяслом и средневековою короною византийских Императоров, послужившею прототипом епископской митры. Впрочем, относительно происхождения нашей епископской митры в археологической литературе мнения не вполне устойчивы, и основываются они на фактах весьма сомнительной достоверности.

Среди памятников нашей седой старины три митры преданием выносятся в XI-XII века: одна² находится в Новоторжском Борисоглебском тверской епархии монастыре и считается, принадлежащею преподобному Ефрему, архимандриту и основателю сего монастыря (§ 1053), а две другие составляют принадлежность ризницы новгородского Софийского собора (бывшие на выставке Новгородского XV Археологического Съезда см. табл. X, 1 и 3), из коих одна якобы была на святителе новгородском Никите в гробе с 1108–1558 г., а другая считается даже за «велико-княжескую» шапку³. Но все эти фактические данные малоубедительны, и на них строить какие-либо выводы довольно трудно. Во-первых, о митре пр. Ефрема, архимандрита Борисоглебского Новоторжского монастыря, прямо можно утверждать, что она позднейшего происхождения (чему не противоречат и самые общие описания её), потому что архимандриты на православном Востоке доселе не носят митр, а у нас в России некоторых наиболее почитаемых монастырей архимандритов стали награждать митрами лишь с XVI столетия⁴. Во-вторых, митра новгородская, в виде синей гродетуровой шапочки, опушенной горностаевым мехом, ныне совершенно изъеденным молью, с вышитыми золотом по синему полю небольшими крестами и двумя херувимами и серафимами с надписями: «херовим», «серафим», и якобы лежавшая на голове святителя Никиты с 1108 по 1558 г., т.е. до времени открытия его мощей, не может быть относима к XII в. В год открытия мощей святителя Никиты в его гробу найден, между прочим, и находящейся на той же выставке посох из трех жимлостных палочек, с тремя резными яблоками и резными же на моржовой кости, которою украшены его поперечина и верхняя часть, изображения многих святых и в числе их святителя московского Петра, ростовского Леонтия и пр. Сергия Родонежского⁵. Ясно, следовательно, относить эту принадлежность епископского сана, странным образом попавшую в гробницу, ко времени погребения святителя Никиты мы не можем. Правильнее считать этот посох памятником XV-XVI в. и плодом усердия или архиепископа новгородского Евфимия II (1429–1458), или даже apxиепископа (впоследствии митрополита московского) Макария (1526–1540)⁶. К этому приблизительно времени следует относить и занимающую нас митру, чему не противоречат ни форма её в виде шапочки, ни существующая на ней надписи. Что же касается другой шапки, которую считают «шапкою древнею великокняжескою или архиерейскою новгородскою», то она весьма мало имеет общего с указанными выше шапочками-митрами. Эта вторая новгородская шапка – деревянная, круглой формы, обложена алым атласом, с вышитыми на нем золотом и серебром шелками Деисусом, с двумя ангелами и херувимами, опушена горностаевым мехом внизу и венчается деревянным позолоченным крестом в деревянном круге⁷. По всем признакам это памятник XVII столетия и в число митр архиерейских отнесен по недоразумению.

Но, несмотря на отсутствие твердых фактических данных, на крайнюю ненадежность уже обнародованных, в науке, однако, твердо держится мнение о древности происхождения митры, как головного епископского украшения. Составители «Древностей российского Государства», в свое время известные имена в исторической науке и археологии (Солнцев, С. Строганов, М. Загоскин, Ив. Снегирев, А. Вельтман и Оленин), прямо утверждают, что «в числе святительских отличий митра издревле (?) в отечестве нашем служила украшением не только епископов, но даже некоторых архимандритов» (sic!). Основываясь на вышеприведенных сомнительных фактических данных, эти ученые высказывают еще более странное суждение по вопросу о форме епископской митры. «Между тем как на христианском Востоке, под владычеством латинов и магометан, внешние отличия сана иераршеского подверглись изменению, говорят ученые со­ставители «Древностей российского Государства», российская церковь и под ярмом монгольским удержала их ненарушимо, в таком виде, в каком (sic) они приняты были от византийской церкви»⁸. Профессор-академик Е. Е. Голубинский в своих суждениях по данному вопросу не пошел дальше, высказав не лишенную остроумия и доли вероятия мысль о происхождении по форме древне­русской епископской митры. Имея в виду форму нашей древней епископской митры и наименование её шапкою даже в современном архиерейском Чиновнике, он в своей «Истории русской церкви домонгольского периода» о «головном покрове» наших архиереев при богослужении «в древнее и старое время» пишет следующее: «У apxиepeев наших было принято (вошло в обычай) служить не во всякой скуфье, а иметь для сего нарочитые, именно для богослужения назначенные, скуфьи. Так как скуфьи во время богослужения снимались с головы, то, чтобы не класть их плашмя и сплющенно, что весьма не представительно, а ставить, начали делать их (богослужебные скуфьи) на твердой подкладке, так что они получили вид шапочек. Шапочки начали делать из дорогих материй, украшать простыми украшениями и иконами, и таким образом и явились у наших архиереев особые богослужебные шапочки, увеличенные потом до размера шапок, и эти-то сначала шапочки, потом шапки и суть нынешние наши митры. Скуфьи, превращенные посредством подложения твердой подкладки в шапочки, оставались таковыми, т.е. малыми шапками, до конца XVI века (напр. митра патриарха Иова 1595 г. в Московской патриаршей ризнице); после этого они несколько были увеличены в размерах и, сохраняя скуфьеобразную форму, стали шапками, как начали и называться»⁹.

Однако, как ни остроумны приведенные соображения академика Голубинского по вопросу о происхождении епископской митры, мы с этими доводами и соображениями согласиться не можем и стоим на том положении, что митра, как головное богослужебное украшение православных епископов, явление позднейшего времени и древнехристианской практике совершено неизвестное. За это с убедительною несомненностью говорит тот факт, что древнехристианская живопись, сохранившаяся до нашего времени, совершенно не знает изображений святителей в митрах. Исключение в этом отношении представляют лишь патриархи александрийские (Афанасий и Кирилл) и епископ тримифундский Спиридоний, имеющие на своих головах первые два темного цвета головные повязки¹⁰, а второй род невысокой шапочки¹¹ или скуфейки, изборожденной снаружи темными полосами. Даже на наших рельефных сделанных из дерева изображениях святителя Николая Можайского мы редко можем видеть главу его, украшенную митрою, а если иногда и имеется митра на главе его, то она составляет позднейшую не современную происхождению статуи прибавку. Нам неизвестны епископские митры также и на православном Востоке раньше XVI столетия. К этому времени приурочивает митру-венец скевофилакии лавры пр. Афанасия Афонского, связываемую в предании названной обители с именем ктитора обители, византийского Императора Никифора Фоки (963–969), и академик Н. П. Кондаков¹².

Это и вполне естественно.

Все дошедшие до нас древнейшие чины хиротопий в епископа церквей греческой, византийской, южнославянских и нашей древнерусской совершенно умалчивают о возложении митры на голову хиротописуемаго епископа. Не ведут об этом речи и даже современные нам чины хиротопий в епископа греческой и русской церквей, при чем у нас, где возложение митры связывается с чином возведения в сан архимандрита, умолчание считается как бы вполне естественным, а в греческой церкви оно объясняется существующим взглядом, что митра не составляет принадлежности епископского сана и дается лишь для выражения особой чести предстоящему в церковном соборе. На Востоке, при служении патриарха, ношением митры остальные сослужащие ему епископы и митрополиты не пользуются. И митрополит при богослужении отличается от остальных епископов, предстоящих ему, тоже ношением митры-короны. Новохиротописуемый епископ получает митру с головы предстоящего епископа уже в конце литургии, пред пением: «Буди имя Господне», когда он выходит, по принятому обычаю, в трон для раздаяния народу антидора, и когда остальные архиереи с предстоящим во главе извлачаются из священных одеяний. О митрах делают упоминание лишь наши чины хиротопий в епископа, митрополита и патриарха XVI-XVII веков, связанные иногда с именами определенных исторически известных лиц¹³, и сохранившиеся до нас чины южнорусских богослужебных памятников¹⁴.

Великий знаток богослужебных обрядов греческой византийской церкви, писатель XV в., Симеон Солунский дает нам самые ясные указания на то, что даже в его время далеко не все епископы украшали свою голову митрами-коронами. Отвечая на вопрос: «почему, кроме александрийского патриарха, архиереи и священники служат с открытою головою, и что лучше служить с непокрытою головою», он пишет следующее: «с непокровенною главою все восточные иерархи и священники, за исключением александрийского патриарха, совершают священнодействие не по уничижению какому-либо, но по слову возвышеннейшему и особенно священному, которое богоглаголивый Павел предлагает в научение, называя главою нашего Христа, нас же членами Его, и что должно чтущим нашего главу Христа во время молитвы иметь головы открытыми. И не только поэтому, но и потому, что на открытую голову хиротописуемый принимает рукоположение, и должен, таким образом, молиться и священнодействовать, как он был рукоположен. Иерарх же в особенности, так как хиротописуемый имеет на главе богопреданныя словеса, т.е. Святое Евангелие, а другого покрова в ту пору, когда священнодействует божественнейшия (Тайны) не должен иметь на главе. Но, быть может, кто-нибудь скажет: александрийский патриарх, имеющий на главе священное покрывало (ἱερόν ἐπικάλυμμα), и весьма многие другие, по древнему преданию, не поступают ли неблагочестиво? Я этого не говорю, ибо у поступающих таким образом (оправданием служить) древнее предание, но лучше – законнейшее. В самом деле, законный (ветхозаветный) архиерей носил на голове кидар (κίδαριν), который и митрою (μίτραν) называли, как и архиереи, надевающие ее, любят называть (οἱ περιτιθεμένοι ἱεράρχοι τοῦτο φιλοῦοι καλεῖν) (т.е. в настоящее время). Быть может, они имеют ее по подобию тернового венца Владыки или сударя, находившегося на главе Его. Но, однако же, поскольку снимают с себя митру и они в важнейшие времена священнодействия, то этим показывают, что предание блаженного Павла важнее, ибо образ тернового венца изображается пострижением волос на главе посвящаемых, при совершении священной печати... Важнее, конечно, молиться и совершать священнодействие с открытою головою, и не должно этим пренебрегать и в особенности в важнейшия времена»¹⁵. В ответах Гавриилу, епископу пентапольскому, Симеон Солунский еще раз возвращается к объяснению, почему александрийский патриарх и римский папа совершают богослужение в митре, а прочие архиереи с открытою головою, и указывает для первого – основание в подражании одеянию ветхозаветного первосвященника и в разрешении 3-го вселенского собора, дозволившего ему по болезни надевать на голову «златое увясло» или митру, для папы римского – в хрисовуле или дарственной грамоте царя Константина папе Сильвестру, и снова доказывает преимущества и важность обычая совершать архиереям богослужения с открытою главою¹⁶.

Пресловутый Яков Гоар, живший долгое время в XVI-XVII в. на Востоке и всесторонне изучавший практику греческой церкви, прямо говорит, что греческие епископы «митр не носят»¹⁷.

Наш путешественник по Востоку начала второй половины XVII столетия, старец Арсений Суханов, описывая хиротонию митрополита Вифлеемского Нео­фита в Иepyсалиме, свидетельствует: «а сакка и шапки ему патриарх не дал, потому что все митрополиты у себя служат в сакках, а с патриархом в ризах, а шапок и наедине ни у кого нету, и носить не сметь, кроме патриарха» ¹⁸ . «Митрополиты все в сакках были, говорится у Арсения Суханова в описании патриаршего служения в Великую пятницу, а все без шапок, понеже шапок, кроме патриарха, никто нигде не носит, и нет у них и не бывало. А назаретской митрополит бил челом Государю, будто у него была шапка да изветшала, и чтоб Государь пожаловал, велел сделать новую, и ту Госу­дареву шапку назаретской, приехав, дал патриарху, и сакк совсем один. А в Назарете шапки от начала не бывало и ныне не будет же носить. И патриарх, взем ее, сказывали, заложил в заклад. И при нас назаретской служил с патриархом и без патриарха без шапки» ¹⁹ . «А шапки святительские не на многих архиепископах и митрополитах, которым от древних благочестивых царей дано, пишет тот же путешественник в сочинении своем: «О чинех греческих вкратце», а прочие (все митрополиты и епископы), без шапок. Архи­мандрита у них ни одного нет (в шапке)»²⁰.

Епископская митра, как принадлежность богослужебного одеяния высшего в иерархии сана, перешла сюда благоволением и по милости христолюбивых «древних благочестивых царей» византийских. Так представляют дело и отцы нашего русского собора 1674 года, рассматривающие внешние иерархические отличия всех духовных чинов. «Митра, имущая горе креста образ²¹, говорится в актах этого собора относительно патриаршей митры, по подобию, яко имуть святейшие гречестии патриарси в священнодействии, по обычаю святые восточные церкве, яко и великий святый Кирилл александрийский по главе златым увяслом обложися, егда святому и вселенскому 3 собору предстательствоваше; и величашеся, по уставу равноапостольного великого царя Константина бывшему ко святому Сильвестру, и яко Феофилу александрийскому (правильнее иерусалимскому) патриарху царь Василий (976–1025) Богрянородный возложи диадиму, и во церкви украшатися предзакониями повеле»²².

И греческие названия митры – κορωνα и στεφανος, безразлично применяемые и к царской короне и к епископской митре, также говорят нам за то, что епископская митра и царский венец по природе своей однородны. Не удивительно поэтому, что в вопросе о форме епископской греческой митры мы стоим на почве более твердой, и решение его не представляет для нас больших трудностей.

Не останавливаясь на апокрифическом хрисовуле или дарственной грамоте папе Сильвестру Императора Константина Великого относительно права ношения им при богослужениях митры²³, достаточно для нашей цели иметь в виду факт позднейшего времени – пожалование Императором византийским Василием Багрянородным иерусалимскому патриарху Феофилу «во церкви украшаются» диадемою. Факт этот следует рассматривать как исключительное благоволение к чтимому Императором Иерусалимскому патриарху Феофилу, выразившееся в передаче ему отличия своего царского сана наподобие того, как это допуска­лось другими Императорами при пожаловании патриархам с своих царских плеч саккоса, поручей, большого омофора или лора и кундур или башмаков с вышитыми на них золотом византийскими орлами²⁴. Поэтому-то и омофор большой, и саккос, и митра не делаются сразу принадлежностью высшего в ду­ховной иерархии сана, а остаются долгое время отличием некоторых выдающихся своими нравственными и служебными достоинствами духовных сановников-патриархов и митрополитов и притом лишь в особо светлые и великие празд­ники церкви – на Пасху и в Рождество Христово. И только, с течением времени, мало-помалу эти высокие отличия царского сана уже переходят в постоянное богослужебное одеяние патриархов, а от них и к заслуженнейшим митрополитам и в конце концов ко «многим» архиереям, но далеко, однако же, не ко всем. Ношение митры, напр., по словам Симеона Солунского, в его время все же не считалось еще «законнейшим», хотя и признавалось «древним преданием». В XV веке, и именно после падения Константинополя в 1453 году, «корона» или «венец» делается неотъемлемым достоянием вселенского патриарха, как главного и единственного блюстителя интересов православия и самой греческой национальности на всем мусульманском Востоке, и от него уже передается и подчиненным ему митрополитам, архиепископам и епископам.

Епископская митра на Востоке имела форму короны или венца в XVII веке, и сохранила ее до наших дней. «А шапка на нем (т.е. на патриархе иерусалимском Феофане), замечает не без удивления очевидец служения этого патриарха с русскими митрополитами и архиепископами в Москве в 1619 году, была без опушки на черном бархате прибиваны плащи, как коруна, позлащены, да камения сажены, а святых нет, лишь на верху вбит крест, да по странам четыре херувима и серафима»²⁵. Эту форму митры, в виде короны, заказывал для себя на Востоке и любитель греческих обычаев патриарх Никон, митра-корона коего и доселе хранится в Московской Синодальной ризнице²⁶.

Устанавливая генесис митры-короны в греческой церкви и в нашей современной и считаясь в последней с некоторыми отступлениями в духе русской набожности и условий нашего сурового климата, мы, однако, оставляем без ответа вопрос о том, откуда произошла наша древнерусская митра-шапка дониконовскаго типа, памятники которой хранятся в той же Московской Синодальной ризнице²⁷. Оригинальная теория происхождения нашей митры-шапки академика Е.Е. Голубинского, приведенная нами выше, как ни проста и ни естественна на первый взгляд, однако же она не дает ответа на все вопросы. Если скуфьи не имели места в богослужении и «во время богослужения снимались», то спрашивается, какая же настояла необходимость обычной скуфье или шапочке претерпевать все указанные проф. Голубинским метаморфозы, чтобы принять позднейший вид служебной митры-шапки и получить те дорогие священные изображения, осыпанные драгоценными камнями, какие мы на них находим. Теория эта приемлема при одном только предположении, если мы допустим, что шапки-митры употреблялись нашими епископами вне храма, во время крестных ходов и торжественных процессий по городу и за его чертою. При суровых климатических условиях нашей страны, шапки-митры, устроенные из парчи, алтабаса, изорбафа и других дорогих материй, на ватной атласной подкладке, опушенные для теплоты ушам горностаевым мехом, и украшенные дробницами и священными изображениями, могли с громадным удобством заменить клобук или служебную скуфью. Такие шапки-митры из вне богослужебного употребления, благодаря ценности и обилии на них священных украшений, могли свободно сделаться и церковною утварью, перейти легко в богослужебное употребление особенно в наших холодных храмах, при ужасающих северных морозах. Но эта теория все же не объясняет вполне происхождения формы древнерусской шапки-митры. Сходство её с богослужебною скуфьею действительно весьма слабое. Присматриваясь внимательнее к нашей митре-шапке в сохранившихся памятниках, нельзя не заметить её разительного сходства с формою древних великокняжеских шапок, как они нам известны по старинным иконным изображениям святых князей Владимира, Бориса, Глеба и др.²⁸. Этим сходством великокняжеских шапок с шапками-митрами наших епископов и следует объяснять тот факт, что русские археологи одну из шапок Софийской Новгородской ризницы описывают так: «шапка древняя великокняжеская или архиерейская новгородская»²⁹. Отсюда вытекает логическим путем предположение: не произошло ли, и в самом деле, с нашею митрою-шапкою то же, что случилось на Востоке с митрою-короною? Если последняя свою форму целиком позаимствовала из императорской короны позднейшего времени, то не имела ли своим прототипом и наша митра-шапка великокняжескую шапку, или, говоря иначе, не была ли эта великокняжеская шапка великодушным даром с своей головы наших набожных князей достойнейшим из наших архиереев?

Но как бы мы ни объясняли происхождение нашей древнерусской митры-шапки, мы никоим образом не можем согласиться с тем предположением проф. Голубинского, что «греки заимствовали от нас шапки в XVI в, придав им форму венцов или корон своих Императоров, какую имели эти последние в позднейшее время, предшествовавшее взятию Константинополя турками»³⁰. Известное нам свидетельство писателя XV в. Симеона Солунскаго, что в его время не только патриархи, но и «весьма многие другие архиереи (ἄλλοι πλειστοι)"³¹, носили митры; митра, называемая венцом Императора Никифора Фоки ризницы лавры пр. Афанасия на Афоне, и митра на патриархе Феофане в 1619 году, по описанию современника-очевидца, – все это ясно говорит нам за то, что форма митры уже выработалась давно в Византии, и эта форма с нашею шапкою-митрою имела весьма мало сходства.

Мы не отрицаем, что восточные иерархи, приезжавшие к нам на Русь за милостынею в XVI-XVII веках, охотно принимали от наших царей, патриархов и епископов шапки-митры и даже просили о присылке таковых подарков³², но сами они ими не пользовались при богослужении, в виду их неудобств по климатическим и другим причинам, и сбывали их в продажу или в залог жидам, которые выбирали из них ценные украшения и отбрасывали остальное, как хлам³³.