Значение соборов

Соборы отстояли для человечества великое учение, которого благотворные плоды питают его доныне в продолжение многих веков, облагораживая и возвышая его помыслы и направляя его к бесконечно высокой цели. Объявлено было внутреннее тождество духа, Бога и человека, в проявлении Мессии. Догмат был утверждён, и церковь могла успокоиться; но новая страшная буря должна была её потрясти и с нею вместе потрясти надолго и, может быть, ослабить навсегда византийскую империю. Первые века церкви были скудны обрядами и почти чужды всякой внешней формы поклонения. Государственное торжество христианства при Константине дало свободу внешней жизни: явились обряды, свободно созданные для выражения жизни внутренней и внутреннего единства; дух искусства создал новые молитвенные песни, новое христианское зодчество, новую живопись, скудную в отношении к красоте пластической, богатую в смысле духовного выражения, и это опять было делом византийского мира. Икона сделалась предметом любви, уважения и почтительного поклонения; в тёмном народе она сделалась предметом идолопоклонства. Против этого уклонения от христианства восстали мужи сильные ревностью и духом, императоры прославленные победными подвигами против иноземцев; но вместо убеждения и учения они в деле исправления духовного вооружились властью. Сопротивление возбудило гордость; оскорблённая гордость выразилась жестокими гонениями. Духовенство восстало против незаконного употребления светской власти (к которой оно само часто беззаконно прибегало). Оно чувствовало себя униженным и угнетённым и вступилось столько же за свои житейские выгоды, как и за свои церковные права. Страсти разгорелись; внутренний раздор погубил силы государства; истина затемнилась в неизбежном ожесточении междоусобицы. Войско, вещественные силы и едва ли не чистота намерений шла на стороне гонителей-иконоборцев. Но народное убеждение, право и истина была на стороне гонимых защитников икон.

Над этим вековым спором гордо смеялась новая наука. Смысл его для неё так же тёмен, как и для невежества прежних церковных историков. И тем и другим недоставало беспристрастного просвещения. Истинное значение иконоборческих споров весьма важно и достойно величия человеческой истории, – более достойно, чем мелкие войны и мелкие победы дикарей над дикарями, которыми гордятся западная Европа и её кровавые летописи. Иконоборец восставал против злоупотребления, унижающего христианство до идолопоклонства; не он вмешивал власть и принуждение в дело высшей человеческой свободы; но его торжество было бы приговором не над одними иконами, а над всяким обрядом. Защитники икон защищали в них право человеческой свободы, а ещё более право каждого человека и каждой общины в её живом единстве выражать свою мысль и своё чувство словом, звуком и образом. Они победили, и их победа спасла неприкосновенность Церкви и её веру в самую себя и в живую мысль, которая должна устранить идолопоклонство без всякого внешнего принуждения, и поэтическую свободу обряда, и будущее художество. Таково было дело второго собора никейского, последнего из великих соборов.

Этим собором кончила Византия свой духовный подвиг, утвердив навсегда догмат, наукообразное выражение мысли, отстояв обряд, поэтическое выражение жизни. Этот подвиг останется незабвенным и будет оценён вполне, когда западная Европа освободится сколько-нибудь от своей гордой неприязни к Востоку, а наука от своей тупой односторонности.