Отдел шестой. Древне-восточные культуры в эпоху эллинизма

Саламин и Платея были пределом персидских завоеваний и доказали, что осуществить идею всемирной монархии персы не в силах. Им пришлось в дальнейшем удовольствоваться фикцией этого дорогого для восточных царей мировладычества, считая себя сюзеренами Карфагена и имея влиятельный голос в делах Эллады. Полного объединения не произошло, и Греция после освободительных войн пошла небывало быстрым путем к культурному величию. Выработанная новая европейская цивилизация, казалось, еще более отдалила Запад от Востока, особенно когда культурный центр последнего – Вавилон пришел и упадок и был отрезан от Средиземного моря. Но политическая жизнь вызвала новые или расширила прежние формы взаимодействий; персидская политика и греческое наемничество перетасовывали нации; Египет и Финикия, не говоря уже о Малой Азии, продолжали еще в большей мере, чем прежде, исполнять роль связующих звеньев между двумя мирами. Мы видели успехи эллинизма в Финикии, присутствовали при появлении у самых берегов ее крупного эллинистического царства Эвагора; с другой стороны, в Малой Азии подобным же эллинистическим государем хотел быть Кир Младший, и кто знает, какой бы характер получила дальнейшая персидская история, если бы ему удалось сесть на престол Ахеменидов? Однако, при всем том, мы видели, что для огромного большинства персов и для персидского правительства величие греческой культуры осталось непонятым; они смотрели на Элладу с точки зрения ее политического ничтожества; равным образом и в Греции оценивали персов, как варваров по преимуществу, как исконных врагов эллинской свободы, и долго не могли понять хороших сторон «сильной центральной власти, освященной религией и историей. Иначе думали лишь немногие, напр., Ксенофонт, выставляющий в Киропедии идеалом государственного устройства монархию Кира Старшего, а в Иероне даже осмеливающийся говорить в пользу тиранний. И это тем более замечательно, что Ксенофонт лучше своих соотечественников знал Восток и мог по опыту убедиться в слабости и расстройстве персидской монархии. Очевидно, даже это расстройство представлялось для него предпочтительнее греческого неустройства, препятствующего эллинам играть политическую роль, соответствующую культурной. События конца V и начала IV в., закончившиеся

Анталкидовым миром, в связи с внутренними неурядицами, имели значение в смысле пропаганды в Греции объединительных и монархических идей. Персидский царь, несмотря на доказанную слабость, распоряжается греческими делами, пользуясь соперничеством греческих городов и опираясь на греческих наемников; афиняне, бывшие освободителями Эллады, – на службе у царя содействуют порабощению своих же братьев; другие греки сражаются в Египте за новое покорение дружественного народа; в результате – новое усиление Персидского царства и подчинение ему части эллинского мира. Сколь различны были бы результаты, если бы все эти силы были объединены и затрачены на пользу и славу Греции! Общенациональная политика начинает рисоваться в воображении некоторых видных представителей греческой мысли, и особенно ярко выразилась она в деятельности Горгия леонтинского, не упускавшего случая для произнесения пламенных речей о необходимости общенациональной борьбы с варварами. Но твердая и последовательная внешняя политика едва ли возможна при крайней и выродившейся демократии: разнородность греческих конституций, борьба партий не могли дать материала для общеэллинской политики. И вот, оратор Исократ, последователь идей Горгия, приходит к убеждению, что объединить греков для борьбы с исконным врагом может только монархия. Потерпев неудачу в надежде на Ясона ферского, Дионисия сиракузского и Архидама спартанского, он обратил взор на Македонию и в обращенном к ее царю Филиппу трактате «Филипп» изложил свою политическую программу: «объединение Греции под гегемонией македонского царя, завоевание Персидского царства, лишенного союзников в Греции, основание в Малой Азии колоний для тех, кто из нужды идет в наемники. Мы знаем, что Филипп успел осуществить первую половину этой программы, и уже начал исполнение второй части, когда насильственная смерть помешала довести ее до конца. Действительно, в то время только македонские цари могли взять на себя эту роль, Донеся до IV в. патриархальное царское достоинство, не только не умалённое республиканскими конституциями, но и усиленное вследствие постоянных войн, представляя, таким образом, сильную власть над большим государством и в ореоле божественного происхождения, они в то же время относились с величайшим почтением к греческой культуре. Притом современные представители македонской династии были незаурядными личностями; призыв патриотов всеэллинства как нельзя более соответствовал их личным склонностям. Нельзя упускать из вида и того обстоятельства, что Македония некогда входила в состав Персидской империи: для македонских почти абсолютных ираклидов был более понятен, а может быть и являлся идеалом образ восточного мировладыки, своего сюзерена. Во всяком случае, едва ли следует монархию Александра выводить из политических идей его учителя Аристотеля, который хотя и считал идеальную монархию наилучшим способом правления, но сам был уверен в ее неосуществимости, и который никак не мог освободиться от презрительного отношения в варварам. Александр перерос своего учителя; возможно, что он вообще не нуждался в его политической указке.

Древне-восточный мир, объединенный в Персидском царстве, пал под ударом объединенной Эллады и ее усовершенствованной военной тактики. Но он сумел победить своего завоевателя другим оружием. Культура тысячелетий с ее политическими и религиозными идеями немедленно стала оказывать могущественное влияние на Александра, склонного к этим воздействиям уже по династическим и личным причинам. Он еще не достиг своей конечной цели, успел пройти лишь часть Персидского царства, как уже в ливийском оазе его объявили сыном Амона, следовательно богом. Государь Египта не мог быть иным, кроме сына Амона, и даже персидские цари считались в Египте богами, как впоследствии Птолемеи и римские императоры, а потому со стороны жрецов Амонова храма это было не лесть, а простое констатирование факта, как они его представляли во все продолжение трехтысячелетней истории, несмотря на смены династий и чужеземные владычества. И рассказы Птолемея и псевдо-Каллисфена у Диодора и Страбона об этом событии своими подробностями переносят нас к столь известным храмовым египетским текстам и изображениям и не оставляют никакого сомнения как в своей подлинности, так и в чисто египетском характере фараоновского божества Александра. Мы не знаем, произошло ли это неожиданно для него, или он был осведомлен о прерогативах, связанных с египетским престолом, во всяком случае, последствия показали, что эти прерогативы соответствовали его целям и оказались весьма полезны для насаждения нового типа монархии. С этой стороны важно, что сыном Амона, т. е. фараоном Александр был объявлен не в заброшенных, далеких и захудалых Фивах, а в святилище того же божества, но близком: к эллинскому и семитическому миру и почитавшемся греками и азиатами; если для египтян сын Амона был лишь синонимом фараона, то для греков и азиатов это было освящением монархического принципа божественною санкцией и вознесением его носителя на высоту, по крайней мере, не меньшую, чем та, на которой стояли владыки Вавилона, Ассирии и Персии, не приписывавшие себе божественного происхождения, а считавшиеся лишь земными подобиями и наместниками божеств. Итак, Египет с первых же шагов Александра присвоил его себе и сообщил свой характер его монархии. Как некогда Камбиза хотели сделать истинно законным фараоном и египтянином, и через него Египет обладателем половины вселенной, так и теперь порабощенный народ постарался утешиться, объявив мирового завоевателя своим. Всем известны псевдо-каллисфеновские росказни об отношениях последнего фараона Нектанеба, известного волхва, принявшего образ Амона, к матери Александра Олимпиаде, а также пророчества Нектанеба относительно явления после него в Египте царя, владыки мира, при котором Египет снова будет «любоначальствовать». Александра, по роману псевдо-Каллисфена, египтяне, будучи побеждены, просят пощадить «свою родину» и восклицают: «снова будет властвовать Египет». Но если египтяне утешились, то и для Александра новая роль была чрезвычайно кстати. Он обращается к своему «отцу» с вопросом, даст ли он ему владычество над вселенной? Оракул дал свой обычный ответ, читаемый нами бесчисленное количество раз на стенах египетских храмов: «я покорю тебе все страны и повергну все иноземные области под ноги твои»... Итак, новая монархия обязана своим возникновением не столько греко-македонскому оружию, сколько божественному велению. Не даром македонские войска впоследствии, в обиде на Александра, предлагали ему распустить их и вести войны вместе со своим «отцом». Таким образом, ливийский храм дал Александру положение, в необходимости которого ему пришлось вскоре убедиться. Он сделал его восточным монархом, законным наследником восточных владык. Преемники его могли только переносить на себя эти прерогативы. Таким образом, первым шагом завоевательного эллинизма было превращение греко-македонской монархии в восточную. Мы знаем, что через 300 лет, опять-таки благодаря Египту, идея эллинистической восточной монархии весьма пригодилась римским императорам, а через них, еще раз на восточной почве – византийским, а затем уже и европейским.

Итак, первая победа Востока над эллинством была одержана в Египте, и победа решительная, положившая грань между Александром и его сподвижниками. Мы знаем, какую роль играло в его отношениях к грекам и македонянам требование апофеоза и поклонения при жизни. В Азии было также достаточно сил для воздействия, на Александра. Подобно всем восточным завоевателям, удостоверяет он свое владычество жертвоприношениями в главных храмах, т. е. вступает в права местных царей, находящихся в непосредственных отношениях к божествам. Покорение Персии немедленно превратило его в персидского царя, в наследника вавилонских царей и Ахеменидов с их притязаниями на универсальное господство. Мы видим его покоряющим. Индию, слышим о посольствах европейских скифов, карфагенян, эфиопов, этрусков и римлян и о приготовлениях Александра к фактическому их подчинению. Наконец, видим его столицей Вавилон, этот униженный культурный центр древнего мира.. Таким образом, новая универсальная монархия избирает себе резиденцией страну, где родилась идея мировладычества и где она была освящена религией и культурой. Александр и здесь немедленно возобновил традиции вавилонских царей и еще до вступления в город приказал возобновить разрушенные Ксерксом знаменитые храмы Эсагилу и Эзиду; возможно, что он имел в виду короноваться вавилонским царем.

Отсюда для нас будет вполне понятно, что на него были перенесены черты Гильгамеша, как на виновника новой эры, и что он, как «двурогий» в легендах и изображениях, получил аттрибуты вавилонских божеств. Многие черты эпоса Гильгамеша легли в основу тех «Александрии», которые составляют непременную принадлежность всех литератур Востока и Запада, начиная с псевдо-Каллисфена и коптского романа об Александре и кончая русскими хронографами и западно-европейскими сказаниями. Если верить Иосифу Флавию, то и с иудеями Александр поладил, и те произвели на него впечатление, результатом которого были разного рода льготы и в Палестине, и в Египте, особенно во вновь основанной Александрии. Теперь, как и во времена Кира, иудейская нация сумела войти в доверие нового владыки Азии.

Дело Александра было грандиозно по задачам и последствиям, и сам он, соединяя в себе редко соединяемые качества великого полководца и гениального политика, вполне соответствовал роли объединителя двух миров. Мероприятия его во время самих походов и после их окончания, несмотря на краткость времени, заполненного походами и лишениями, поражают планомерностью, всесторонностью и широтою, оставившею далеко позади и персидских царей-практиков и греческих мыслителей-утопистов. Египетское божественное царское достоинство дало ему непререкаемую авторитетность для проведения его планов, персидские сокровища – материальные средства, эллинская культура и восточная наука – духовные. Опыт Персидского царства доказал ему необходимость более тесного слияния народностей, что было неизбежно и для целей управления огромным государством, для которого не могло быть достаточно македонян и греческих войск. Александр начинает с попыток сближения македонян с персами в качестве двух господствующих народностей, подобно тому, как некогда произошло слияние мидян и персов. Первым шагом было поощрение взаимных браков, брак самого Александра на Роксане и дочери Дария Сатире – это сделало его Ахеменидом; затем следовало включение персов в македонские полки, даже в агему – наиболее почетную часть конницы, и, что уже не удалось осуществить, – в фалангу. Известно, что эти неслыханные новшества вызвали открытое восстание солдат у Описа, и что Александр вышел победителем, так как дело окончилось празднеством братания между македонянами и персами и примирения царя с войском. Последнее превратилось в слепое орудие царской воли, и Александр мог спокойно проводить свои дальнейшие мероприятия. Не без внешнего давления, или, по крайне мере, страха пред могуществом царя, в той или иной, иногда даже саркастической (Спарта) форме, признавали города Эллады божественность Александра, и тем самым шли в подчинение тому же восточному монархизму, против которого славно или бесславно боролись полтора столетия; теперь, покорив Персидское царство, они сами оказались под властью нового персидского царя, да еще с прибавкой фараоновского апофеоза. Уже это было началом превращения гражданства в подданство. Александр, употребляя все усилия для распространения в своем царстве греческой культуры, в то же время неуклонно шел к стеснению греческой свободы, несовместимой с идеей мировой монархии на восточных началах. Его указы о возвращении изгнанников, стеснения деятельности Коринфского союза, покровительство тираннам и помещение гарнизонов были несомненно предвестниками еще более решительных мер, которые были намечены Александром для проведения единства в ущерб свободе. Исполнение этих мероприятий судьба отсрочила до римского владычества. Неизбежное последствие возвышения государя над подданными – нивеллировка последних, конечно, должно было наиболее невыгодно отразиться на греках. Чтобы достичь этой нивеллировки и теснее сблизить народности, Александр проектировал даже переселения, перетасовки и колонизации в больших размерах (Диод. 13, 44 – переселения из Азии в Европу и обратно); как на начало осуществления этого плана, можно указать на основание во всех странах необъятного царства греческих городов, носивших имя Александрии.

Эти мероприятия имели в виду не только большую сплоченность государства, но и культурные цели. Мировое государство должно быть культурным, и главным элементом этой общей культуры должно быть эллинство. Роль государя указывалась и древне-восточными традициями, и греческими мыслителями. Первые, с царем-богом или подобием – наместником божества, налагали на правителя обязанность быть провидением для подданных (см., напр., политическое исповедание, влагаемое в уста Рамсеса III, изречения Навуходоносора или разностороннюю культурную деятельность лучших персидских царей), последние в киническом философском космополитизме дали идеал этического монархизма, носитель которого уподобляется Ираклу и даже Зевсу в заботах о подданных, в проявлении «человеколюбия» и получает имя «распорядителя и умиротворителя вселенной». И мы действительно видим, что и те и другие идеалы были с поразительной интенсивностью осуществляемы Александром. Он заботится об экономическом благосостоянии государства и, в этих видах, об упорядочении старых и открытии новых путей сообщения. Здесь он примыкал к Ахеменидам, значительно превзойдя их. Завоевания его были в то же время географическими открытиями и вызывали их; интерес, как его лично, так и его современников, в этом направлении был чрезвычайно велик, и он в особенности здесь показал себя учеником Аристотеля. В истории землеведения началась новая эпоха; греки: лично познакомились с областями, о которых до тех пор ходили легенды или случайные сведения, их представления о вселенной радикально изменились и открылись пути для дальнейшего ознакомления. Александр сам плавает по Инду до его впадения в море; по его повелению Неарх исследует берега Индийского океана для изучения морского пути из Индии в Персию, а затем начинается и продолжение этого предприятия – плаванье вокруг берегов Аравийского полуострова; в 323 г. Ираклит посылается в Ирканию для исследования Каспийского моря, для решения вопроса о соединении его с океаном; предприятие это, отложенное за смертью Александра, исполнено только при Селевке. Эти экспедиции, кроме географического и экономического интереса, имели и политический – Александр искал естественных границ; своего царства. Параллельно с этим положено начало статистике в виде официальных: документов относительно расстояний различных местностей, маршрутов и т. п., как; в интересах военных, так и научных и торговых. На места посылались комиссии для, измерений, описаний и т. п.; документы помещались в архиве царской резиденции; поощрялись и занятия чистой наукой, напр., Аристотелю была ассигнована значительная сумма на различные изыскания. Вновь открытые для греков миры давали? в этом отношении неисчерпаемый материал, в связи с накопленными сведениями с глубокой древности на самом Востоке.

Необычайно ранняя смерть Александра при самых неблагоприятных для только что возникшей мировой империи условиях и последовавшие затем смуты были причиной крушения многих его планов и воспрепятствовали развитию и укреплению всемирной монархии. Она распалась, и даже римское владычество не могло вновь собрать ее в полном виде. Но греческий элемент удержался и распространялся на Восток, влияя на туземные культуры и, в свою очередь, подвергаясь их могущественному влиянию. Этот так наз. эллинизм обусловил дальнейшее развитие иудейства, как в Палестине, так и в диаспоре; он был почвой для христианства и создал Византию.

Древний Восток давно привык к смешению рас и к иноземным владычествам. Родина идеи универсальной монархии видела не раз мировых завоевателей, пережила; несколько попыток осуществления этой идеи, и эллинистическое мировое государство было только ее новым проявлением. Идея равенства и братства народов, как бы она ни была противна на первый взгляд восточному миросозерцанию, не была чем-то неслыханным; стоило Египту XVIII дин. выйти из тесных границ, расширить свой географический кругозор, сделаться на короткое время завоевательной державой, а затем подняться до идеи единого бога, отца всех людей, как последние перестали: делиться на враждебные Египту племена, и мы видим даже космополитические увлечения в долине Нила. Правда, саисская эпоха осудила этот универсализм, но она же была свидетельницей небывалого наплыва иностранцев всякого рода и истинной предшественницей эллинизма. Вавилон был местом постоянного смешения языков, пользовавшихся одинаковым юридическим правом с господствующим населением. И еврейство долго не было исключительным; даже после плена и обязательного введения закона, обособить иудеев в замкнутую общину оказалось делом нелегким и потребовало серьезных усилий. Поэтому Восток не мог принципиально отвернуться от нового порядка вещей, тем более, что он был уже к нему достаточно подготовлен в течение предшествующих 200 лет. И действительно, на первый взгляд кажется, что эллинизм принят без протеста и недовольства, равно как и носители его, казалось, скоро вошли в свою роль. Селевкиды усиленно основывают в своем царстве, заключавшем в себе не мало туземных городских общин, греческие города. Греческие царства появляются в Бактрии, у самых границ Индии; филэллинами величают себя парфянские пара и ставят у себя при дворе греческие трагедии, греками стараются быть иудейские первосвященники. Цари далекого Аксума «не чужды греческой образованности», в Армении появляются греческие надписи и находят ценителей греческие трагики. Целый ряд писателей туземцев обогащает греческую литературу интереснейшими» трудами исторического и научного содержания; все народы Востока стали выставлять, деятелей этого рода почти тотчас же за водворением относительного спокойствия после смут переходного времени. Берос и Манефон были первыми плодами этого сближения; за ними последовали авторы Маккавейских книг, также взявшие за исходный пункт завоевания Александра, писатели «Премудростей» и других многочисленных продуктов позднейшей библейской письменности, Филон Иудей, Иосиф Флавий, Филою библский и мн. др. А перевод библии на греческий язык и неподражаемый по простоте и силе греческий язык нового завета! Литературное общение, несомненно, наиболее плодотворно и ведет к великим культурным последствиям. Религия, провозгласившая «несть эллин, ни иудей», пользовавшаяся греческим языком, но вышедшая от иудеев, имела своими предшественниками и те своеобразные и интересные библейские писания, в которых высказываются чисто универсалистические идеи и которые представляются написанными как бы в полемику с исключительностью реформ Ездры и Неемии, – мы имеем в виду такие книги, как Иона и Руфь, происхождение которых с наибольшею вероятностью возводится к началу эллинистического периода и является лучшим доказательством благотворного воздействия новых условий на расширение этического кругозора иудеев. Влияние греческой эмпирической науки, греческой философии и греческого искусства можно проследить до крайних пределов восточного мира и найти его следы там, где можно было менее всего ожидать. их. Везде эллинская культура, стоящая в колее малоазиатской, ионийской традиции, приспособляясь к местным условиям, дает толчок к новому богатому по последствиям, культурному развитию, влияние которого сказывается еще и в наше время.

Но нельзя забывать и обратной стороны – могущественного воздействия Востока на Запад. Восточные политические формы уже с первых шагов, как мы видели, одержали верх над греческими. Дальнейшие завоевания принадлежат восточным религиям. И здесь это было продолжением давно начавшегося процесса, выразившегося в появлении греческих мистерий, почитании греками египетских и малоазийских: божеств и т. п. Теперь египетские и семитические культы, халдейские прорицания, религия Митры распространяются по всему протяжению классического мира, заходя; на Британские острова и на берега Дуная и Черного моря; следом за ними идет иудейство, приготовляя путь христианству, а затем обусловливая появление причудливых форм гностицизма. Но и у себя дома восточные религии нашли в западных пришельцах не менее ревностных почитателей, чем туземцы. Какое огромное влияние должно было это иметь на миросозерцание Запада, понятно само собою и доказано историей последних веков древнего мира. И греческая поздняя философия, особенно неоплатонизм, не осталась без влияния восточных представлений. Влияние Востока сказалось в искусстве и в науке, черпавших из богатого запаса тысячелетних культур. Многое в искусстве поздне-античном и византийском объясняется не одним упадком художественного творчества. «Если мы захотим найти причины выступающих тогда отрицаний природы, победы символа и содержания над формой, духа над телом, рода над личностью, должны будем усмотреть в этом могущественное воздействие более древней культуры Востока и его миросозерцания, вызвавших этот кажущийся упадок искусства на Западе» (Herzfeld).

Таким образом, если говорить об эллинизации Востока, то с таким же правом сложно говорить и об ориентализации Запада. Притом эллинизация могла серьезно коснуться только верхних слоев, для которых был доступен греческий язык и которые были способны сделаться людьми двух культур, на народные массы она могла оказать только временное поверхностное влияние. Кроме того, если уже стихийно Восток воздействовал, то трудно допустить, чтобы тысячелетние культуры некогда могущественных государств не обусловили и сознательной реакции. Эта реакция действительно наступила скоро и имела ближайшим результатом территориальное уменьшение области, открытой и завоеванной Александром. Уже несколько лет спустя после смерти Александра Атропат основал в Мидии царство, названное его именем; ок. 316 г. Чандрагупта (гр. Сандракотт) прогнал из Индии греческие войска, затем не только отвоевал индийскую сатрапию Александра, но и перенес свое оружие в долину Ганга и основал государство, наиболее обширное из существовавших дотоле в Индии. Селевку пришлось заключить с ним мир и союз и согласиться на перенесение границы эллинистического мира к Гиндукушу. Правда, мирные сношения продолжались и выразились, например, в посольстве Мегасфена, составившего описание Индии, а затем Дионисия (Птолемеем II) – для торговых целей, но при втором преемнике Сандракотты – Асоке появляется и культурная реакция. Этот царь был ревностным проповедником буддизма; он распространял его не только в своем царстве, но и посылал миссионеров, если верить его надписям, к Антиоху II и Птолемею II. Один из царей греко-бактрийского царства, завоевания которого распространились и на часть Индии и на весь Пенджаб и Кабул, Менандр (165–130), сам обратился к буддизму, сделался под конец жизни монахом и достиг архота – высшей степени святости. Ему приписывался даже буддийский философский эпилог «Вопрошения Милинды». Его столица Сагала описывается как богатый торговый красивый город. После его смерти большое царство его распалось; греки исчезли с индийской почвы еще до конца I в. до н. э., оставив следы в науке и литературе (особенно астрономии), искусстве.

Уже в 302 г. Митридат, возводивший свой род к одному из семи сподвижников Дария I, основывает в Малой Азии могущественное Понтийское царство, а через год Ариараф – Каппадокийское. Таким образом, государство Селевка было урезано и с севера. Хотя эллинизм в этих местностях был силен, и цари – филэллины, все же нельзя не отметить скорого обнаружения персидской реакции. Впоследствии, как мы знаем, Понтийское царство, в лице Митридата VI Великого, взяло на себя руководство реакцией Востока против римского владычества и временно подчинило своему влиянию Южную Россию. Но еще более важным по последствиям было происшедшее полвека спустя (около 207 г.) возрождение Персидского царства в виде монархии парфянских Арсакидов, могущество которых развивалось прямо пропорционально прогрессу падения и разложения государства Селевкидов, Хотя Арсакиды м называли себя филэллинами и уважали греческие города, даже впоследствии из Гектомпила переехали в соседний с Селевкией Ктесифонт, но все это ограничивалось придворными сферами, и для эллинизма по ту сторону Тигра с их появлением настал конец, особенно после того, как в Элимаиде появились туземные правители, а греко-бактрийское царство было разрушено при сбдействии парфян. Культурный мир снова оказался разделенным на две враждебные части. Восток нашел свое возрождение, и попытки римлян подчинить его не имели успеха: поражение Красса при Каррах (Харране) было отплатой за Саламин и Гавгамеллу, а обширные приготовления Цезаря к завоевательному походу на парфян имели такую же судьбу, как и замыслы Александра о покорении Запада: он умер, и мир остался разделенным навсегда, так как в 226 г. н. э. Парфянское царство заменилось новоперсидским царством Сасанидов, считавшим себя продолжением ахеменидовской монархии и относившимся к Западу еще более отрицательно, чем Арсакиды. Весьма возможно, что и религия Зороастра получила свое развитие и исключительность под влиянием реакции против Запада.

Таким образом, иранский элемент был потерян для царства, которое должно было явиться наследником Александровой монархии. Что касается семитов, то финикияне, уже и раньше вкусившие от греческой культуры, оставались верны ей и своему прошлому. У их соседей-иудеев – быстрые успехи эллинизма остановились, благодаря безумным мероприятиям Антиоха IV, желавшего предотвратить развал царства Селевкидов насильственной эллинизацией, не щадившей даже религиозной стороны. Его гонения вызвали жестокую реакцию, имевшую последствием основание царства Маккавеев, ограничение сферы эллинизма и даже выступление иудеев как самостоятельного элемента не только в Сирии, но и в Египте и Европе. В этом также нельзя не видеть реакции Востока. И семиты Вавилонии дали одно странное политическое образование – небольшое Харакское царство в Южной Сузиане у устья Тигра и Евфрата, вероятно в конце III в. до н. э. Эллинизм, по крайней мере придворный, продолжал здесь существовать, но воскресали и старые традиции до клинообразных надписей и построек дворцов на месте древних центров включительно. Семитические царства появляются и в Месопотамии (Осроэна).

Наконец, оставалась нетронутой еще огромная прародина семитов – Аравия, которая теперь снова высылала свои орды на север. Перейдя в оседлое состояние, они дали несколько царств, в большей (Пальмира) или меньшей (Набатеи) степени эллинизованных. Был момент, когда Пальмира, правда именем Рима, сделалась империей Востока. Но за передовыми дружинами переселения последовали его главные силы, обусловившие новый этнографический и религиозный переворот под знаменем ислама. Эта последняя реакция Востока, вновь окончательно отторгшая Египет и Сирию и объединившая его уничтожением Персидского царства, не довольствовалась возвращением Востока семитизму, но перешла в дальнейшее наступление, имея в виду создать новую универсальную мусульманскую монархию, объединяющую в себе Восток и Запад. И это было близко к осуществлению, но отпор, оказанный. Византией и франками, спас христианскую цивилизацию.

Классической страной эллинизма считают Египет. Действительно, здесь находился его культурный центр – Александрия, с библиотекой, музеем и всякого рода учеными учреждениями, которым так охотно покровительствовала просвещенная династия, с ее литературой и наукой, составляющими эпоху в истории цивилизации. Но Александрия собственно не считалась Египтом, даже в обычном словоупотреблении выделялась из него и противополагалась ему. Этот эллинистический, даже эллинский город по преимуществу не имел греческого самоуправления под царями македонянами, тогда как его старший брат Навкратис пользовался им при фараонах. Если мы обратимся к религии, то будем поражены как необыкновенной устойчивостью древне-египетских форм, так и тем обаянием, какое они оказывали на греков. Греческие переселенцы и колонисты фаюмских военных селений, как доказывают дошедшие от них папирусы, люди литературно образованные, также молятся египетским богам, а их потомки от смешанных браков, хотя и знают греческий язык, уже являются туземными патриотами. Реакция выразилась и в ряде восстаний против иноземного владычества и в попытках восстановить царство фараонов; они потом прекратились, может быть, отчасти потому, что и птолемеевская династия сама все более и более стала походить на фараонов, покровительствовать туземцам и иудеям. До самых последних времен демотический язык употреблялся в официальных сделках между туземцами и демотическая литература процветала еще при н. э. И при римских императорах храмы сохраняли свой египетский облик. Египет сохранил свою самобытность и в христианское время. Еще менее, конечно, поддались греческому влиянию южные страны – Эфиопия, а затем Аксум, хотя и там оно оставило следы; аксумские цари даже ставили греческие надписи, что и понятно при приморском положении их торгового государства; здесь при дворе эллинизм находил радушный прием. Новую силу греческий язык получил в Египте и Эфиопии с принятием христианства; уже самый факт этот указывал на принадлежность этих стран к западному миру, в противоположность персидскому, стоявшему под знаменем; зороастризма.

Кроме Дройзена – Kaerst, Geschichte des Hellenistischen Zeitalters (1901). Maspero, Comment Alexandra devint dieu en Egypte (Annuaire de Ecole prat. d. Haut. Etudes, 1907), WiedemannB заметке, помещенной в III т. Orientalistische Literaturzeitung, указал на то, что Александр принял одно из имен Нектанеба II и тем как бы объявил себя его новым проявлением или законным преемником. Mahaffу, The progresse of Hellenism in Alexanders empire. Chicago, 1905, The silver age of Greek World. Chicago, 1906. М.И.Ростовцев, Эллинивм. Энц. словарь Брокгауза и Эфрона, т. 80. A. Weber, Die Griechen in Indien Sitzungsb. Берлинской академии. Сumоnt, Les religions orientales dans le paganisme Remain. Par., 1909. Kornemann, Aegyptische Einflusse im romischen Kaiserreich. Neue Jahrbucher fur Klass. Altertum., 1899. M. И. Ростовцев, Эллинистическая Азия в эпоху Селевкидов. Научно-исторический журнал, I (1913).

Шесть с лишним веков, отделяющих последнего туземного фараона от христианских мучеников и подвижников Египта, в культурном отношении представляют некоторое единство, несмотря на различие политических судеб и экономических условий Нильской долины на протяжении этого времени. Политическая история Египта со времени Александра не может быть предметом нашего рассмотрения – ее делал не туземный элемент, она является частью общей мировой жизни Средиземноморья, объединенного культурно эллинизмом, а затем и политически Римом. Но туземная великая культура имела за это время свою поучительную историю; ее угасание, обусловленное встречей с эллинством, а также распространением новой религии, представляет глубокий интерес, равно как и последствия ее пребывания в новых условиях, бок-о-бок с эллинизмом, новой мировой культурой. В этом отношении особенной разницы между птолемеевским и римским временем не было: Египет и при римских императорах считался частью греческого мира; греческий язык продолжал в нем считаться официальным; латинский элемент всегда был весьма слаб; о культурном влиянии Рима на Египет едва ли может итти речь.

Огромное количество документов на египетском и греческом языках дает возможность представить картину внутренней политики правительства, экономических условий страны, положения ее населения несравненно более полно, чем для фараоновского Египта. Несомненно, многое может дать нам материал для суждения о последнем, так как едва ли можно сомневаться в том, что новые владыки долины Нила воспользовались формами, существовавшими до них. Но отделить египетское от македонского и греческого мы далеко не всегда в состоянии. Напр., придворные чины птолемеевскго времени, эти συγγενετς, πρωτοι φιλοι и т. п., весьма напоминают древне-египетских «царских знакомых» и «семеров», василикограмматы могут быть сопоставляемы с древними «царскими писцами», но решительно отрицать македонское происхождение всего этого мы также не имеем права. – С большим правом можно говорить о воздействии древнего Египта на государственность и внутреннюю политику. Птолемеи, конечно, как владыки Египта, признавались богами, а следовательно, собственниками египетской земли и ее продуктов. Целый ряд налогов и повинностей, система обработки земли через «царских арендаторов» и т. п. также, вероятно, восходят к глубокой древности, фискальная политика Птолемеев была лишь более последовательна и меньше считалась с храмами и жрецами. Возможно, что и закон о пребывании населения в ιδια – общине в видах исправного отправления повинностей также идет из фараоновского времени. И торговая политика Птолемеев, хотя и достигла, особенно благодаря Александрии, блестящего, может быть, небывалого дотоле развития, но в значительной мере шла по намеченным еще в древности путям, возобновив сношения с Суданом и экспедицией в Пунт. Обладание Киреной делало Египет соседом и соперником торгового Карфагена; отсюда ранние связи с Римом; азиатская политика и войны с Селевкидами также в значительной мере объясняются торговыми интересами, доходившими до Синопа на севере и до Адулиса на юге. Ряд гаваней появился на берегах Чермного моря; канал к нему от Нила соединил при Филадельфе его с Александрией.

Для Александра В., Филиппа Арридея, Александра II и первых Птолемеев египетские жрецы составили тронные имена по образцу бывших в употреблении при Рамсесе II и его преемниках: «Избранник Ра, любимец Амона» (Сотеп-ни-Ра-Миамон), «Радость сердца Ра, избранник Амона», «Могуч дух Ра, Миамон» (Усер-ка-Ра-Миа-мон). Уже от имени Александра производились постройки в Карнаке и Луксоре, о чем оставлены соответствующие надписи и изображения, напр., в восточном помещении у святого святых, выстроенном Тутмосом III; имя Филиппа Арридея читается в Ермополе и Карнаке, в последнем от его имени выстроена между прочим гранитная комната во втором зале летописей Тутмоса III. Она предназначена для хранения священной барки и на стенах ее неоднократно изображен Филипп в виде фараона. По годам Александра II датировали в Египте даже после смерти его, до 305 г. 7-м годом его (310) датирована интересная надпись, увековечивающая деяние Птолемея, еще «сатрапа», в пользу храма в Буто л известная под именем «стелы сатрапа». Мы уже имели случай говорить о ней, теперь приводим ее интересное начало:

«Его величество (Александр II) находился в Азии, как царь Египта и заграницы, когда муж, по имени Птолемей, сделался великим правителем Египта. Это был юноша, могучий руками, разумный советом, полководец, твердый сердцем, не поворачивающий тыла, поражающий врагов в битве... нет подобного ему ни в Египте, ни вне его. Он принес изображения богов, которые нашел в Азии, все принадлежности культа, все священные книги храмов Верхнего и Нижнего Египта, и вернул их на свои места. Резиденцию свою, именуемую «Постройка царя Верхнего и Нижнего Египта Александра», он устроил на берегу Греческого моря – прежнее имя ее «Ракот». Он собрал много греков с их конями и много кораблей с матросами, и пошел с войском в землю сирийцев. Сразились они с ним; он пленил их сразу, увел в Египет князей их, лошадей их, корабли их, драгоценности их. Затем он отправился в область Мермерийцев и пленил их в один час, увел толпы мужчин и женщин, богов их, в возмездие за то, что они сделали для Египта. Когда он достиг Египта, сердце его услаждалось тем, что он совершил»...

Далее следует уже известный нам рассказ о возвращении храму в Буто конфискованного еще Ксерксом участка земли; историческая часть служит только, хвалебным введением, и она действительно не заботится об исторической точности; для египтянина было важно, что Птолемей вернул какие-то изображения и книги, похищенные персами во время погрома при Охе, и тем исполнил отчасти древние пророчества, а также что он наказал Кирену и пленил богов ее. Итак, Птолемей, еще не провозглашенный царем, уже вошел в роль фараона и стал в хорошие отношения к туземному духовенству. Эту политику продолжал и он, и его преемники, изображения которых в виде фараонов встречаются на стенах храмов и на стелах в огромном количестве. От Птолемея II дошло до нас две больших надписи весьма интересного содержания. В тексте, найденном в Пифоме, повествуется, после утверждения о божественном происхождении Филадельфа и длинных славословий в честь его, что в 6-й год своего царствования он отправился в Пифом, где в это время закончился постройкой храм Атума, заботился об его украшении, посетил затем находившийся вблизи другой храм Атума, сделал в него богатые пожертвования. Потом он отправился в «Персию» и возвратил оттуда еще остававшиеся там некогда унесенные изображения богов; они были с торжеством встречены в Пифоме; сюда же собрались жрецы различных храмов и получили их на руки. Через 6 лет царь опять посетил с Арсиноей «Братолюбивой» ироопольский ном, а в 16-м году приказал на восточной границе Египта для его защиты копать канал и строить стену; при этом опять были не забыты боги и храмы Пифома, получившие щедрые дары. Затем он посетил город Птолемаиду на «Кемуэре», т. е. на перешейке, и распорядился, чтобы тамошний храм был освящен ироопольскими жрецами. Потом он выслал флот из 4 кораблей «с людьми в большом количестве и способными, со всякими прекрасными произведениями Египта и других стран, под начальством главного адмирала его величества. Они отчалили из Кемуэра... Достигли Хемтит, достигли гаваней негров... Они привезли все приятное для царя и возлюбленной супруги – сестры его; был основан там город великий царский, по великому имени царя Птолемея (Птолемаида Охот). Он снабдил его солдатами его величества, всякими мастеровыми из Египта и жителями Пунта. Он возделал поля его, вспахал их волами... Ловил он многих слонов для царя там. Они были доставлены на грузовых кораблях по океану»... Затем говорится, что царь поклонился со своей женой трем священным быкам, и приводится длинный список царских пожертвований храмам. Если бы не греческие имена, да не поздняя орфография, мы бы могли принять этот текст за произведение Тутмоса или Рамсеса – опять экспедиции в Пунт и списки пожертвований. Но если Пунт в настоящее время нужен царям, то не для религиозных потребностей: их цель оживить красноморскую торговлю и добывать боевых слонов; в этом отношении политика Евергета шла далеко и оставила следы в далеком Адулисе. Общий план надписи свидетельствует, что Птолемеи понимали важность для народа его религии и содействовали превращению себя в его глазах в настоящих фараонов. Божественное происхождение и достоинство уже было окончательно закреплено за Птолемеями; брак на родной сестре, давший пару «богов Филадельфов», был еще одним звеном, связавшим македонский двор с его древнеегипетскими предшественниками. Древняя культура обнаружила свою силу и живучесть и в том удивительном явлении, что создатели музея и типичные представители греческой образованности преклоняются перед священными быками. Еще рельефнее эта уступка верованьям подданных отмечена на другом эпиграфическом памятнике Филадельфа – мендесской надписи, поставленной жрецами в честь его за то, что он, вскоре по вступлении на престол, посетил мендесский храм, поклонился священному овну, проводил его храмовую барку по священным водам, как это делали «бывшие до него цари, согласно предписаниям; исправил повреждения, нанесенные храму варварами, и вернулся в Александрию, радуясь всему, что он сделал для отцов своих, овнов великих, живущих, владык Мендеса». Когда умерла Арсиноя, бывшая между прочим жрицей овна, в Мендесе «справляли праздник ее, оживляя душу ее рядом с овнами живущими, как это делается для душ всех богов и богинь изначала доныне, ибо Мендес – их город возрождения». С согласия жрецов культ «возлюбленной овном Арсинои Братолюбивой» был введен в мендесском храме, и затем и во всех храмах Египта; ее статую выносили в процессиях вместе с священными овнами. Мендес был по сему случаю освобожден от ввозной и вывозной пошлины в пользу казны, по представлению жрецов, удостоверивших, что мендесский ном не платил его раньше; половина обычных повинностей с этого нома была также отменена, в виду указа, изданного на этот счет некогда богом Тотом. В 21-м году было освящение отстроенного храма овна в присутствии сына царя; празднества продолжались затем при дворе. Когда явился новый мендесский овен, царь велел его освидетельствовать, после чего была торжественная интронизация его. Подобные же надписи о заботах царя о храмовых нуждах дошли из Фил, Саиса и т. п. Признание жрецами этих заслуг выразилось еще более рельефным образом в знаменитой канопской надписи, начертанной иероглифами, демотическим и греческим шрифтом по постановлению жрецов, собравшихся в новый год, совпавший с днем рождения царя Птолемея III в 239 г.:

Внутренний двор и пилоны храма Гора в Эдфу

«Так как царь Птолемей я царица Вереника, его сестра и супруга, боги Евергеты, делают много великого, оказывая благодеяния храмам страны и постоянно усугубляя почести богам, и всячески заботятся об Аписе и Мневисе и других уважаемых священных животных страны, не жалея расходов, и так как царь спас для Египта путем военного похода священные изображения, унесенные персами, и вернул их храмам, из которых они раньше были похищены, даровал стране мир, сражаясь за нее против многих народов и царей, и так как они дали закономерное состояние жителям этой страны и других, подчиненных тому же правлению, и тик как, когда Нил однажды недостаточно поднялся и все жители в страхе ожидали бедствия, случившегося при некоторых прежних царях, они озаботились и пеклись о людях храмов и остальных жителях страны, сбавив немало из податей для спасения людей и выписав за большие деньги в страну хлеб из Сирии, Финикии, Кипра и многих других мест»... В возмездие за эти благодеяния жрецы постановили, что все жрецы на будущие времена должны именоваться, на ряду с другими титулами, также и «жрецами богов-благодетелей»; к существующим четырем чредам (филам) жрецов присоединяется пятая из тех, которые были посвящены в царствование Евергета, с их потомками; этот род должен носить его имя; в видах постоянного совпадения нового года с днем рождения царя закрепить египетский год календарной реформой – введением високоса (это важное постановление, однако, кажется, не имело последствий – год остался блуждающим).

Таковы были взаимные услуги и любезности; казалось, противоестественный союз эллинистических государей с египетскими жрецами был заключен. Первые объявили египетскую религию государственной, наравне с греческой, и согласились кланяться быкам, баранам и кошкам, вторые – служить опорой их трона и признавать их богами, подобно древним фараонам. Высшие жрецы, особенно мемфисские, считались в числе вельмож государства, и сами цари удостоивали своим присутствием их посвящения (напр., Петубаста III). Однако все это не препятствовало проведению со стороны Птолемеев последовательной политики стеснения храмов и духовенства, ослабления этой страшной для нового эллинистического государства туземной силы. Мало того, положение царя, как бога, необычайно облегчило им задачу уничтожения духовного государства в государстве. Прежде всего это дало им возможность, как земным представителям всех богов, объявить храмовую землю, ιερα γη, находящейся в их распоряжении, хотя бы и служащей для поддержания благолепия храмов я культа. Жрецы – лишь служители бога и царя, подчиненные последнему, управляемые назначенным царем настоятелем-чиновником, получающие свои места путем покупки и состоящие на жаловании (συνταξις) у правительства, собирающиеся на периодические съезды едва ли не исключительно для составления льстивых постановлений и, может быть, прошений. Храмы не были изъяты от податей, жрецы были обременены рядом налогов. Храмовая промышленность, столь развитая в древности и дававшая огромный доход, была до крайности стеснена царскими монополиями. Так, оливковое масло храмы могли со времен Филадельфа выделывать только на свою потребу в течение двух месяцев в году, производство тканей было удержано в храмах, но запрещен их сбыт; выгодой пользовалось правительство «богов». На этом же основании Филадельф произвел реформу с απομοιρα -налогом, собиравшимся жрецами в виде 1/6 виноградников и садов. В 264г. он распорядился, чтобы этот налог, исключая земли, принадлежащие храмам, шел на культ его супруги Арсинои, и часть его выдавалась храмам по его усмотрению. Таким путем было достигнуто подчинение религии и духовенства государству. Жречество было превращено юридически в корпорацию мирян, обособленную от храмов, так как храмовые должности, которые к тому же не продавались на аукционе, были сделаны наследственными и превращались в частную собственность, как и прочие владения жрецов, изъятые теперь от храмов и подпавшие под контроль и фискальную политику государства. В древнем Египте существовала тесная связь между этими элементами, можно сказать, полное проникновение и поглощение светского элемента религиозным. И теперь глава государства был и главой религии, как бог, но государство было иным; кроме того фискальная политика Птолемеев не считалась с привилегиями храмов. Если в Птолемеях в отношении их к религии и духовенству хотят видеть предшественников византийских императоров, то упускают из вида фискальную, имущественную сторону дела. Христианская церковь пользовалась большими привилегиями именно в этом отношении.

Эта политика первых Птолемеев, которым пришелся по сердцу совет Аристотеля быть для греков вождями, а для варваров господами, проводилась и в других отношениях. Македоняне и греки были господами, египтяне – подданными. Египтяне – туземцы не имели доступа к высшим должностям и военным степеням. Хотя египетское право и было признано действующим для туземцев, имевших свой суд лаокритов и пользовавшихся египетским (демотическим) языком, но скоро при туземных документах начали требовать при предъявлении в суде греческий перевод. Это повело к тому, что нередко египтяне сразу совершали акты у греческого нотариуса. Однако, туземное право было записано и продолжало признаваться. Официальным языком и в храмах был греческий.

Значительное улучшение в судьбе египтян, оказавшихся на положении метеков в своей стране, замечается с конца III в., когда у египтян стала обнаруживаться национальная реакция. Поливий приписывает пробуждение у них национального чувства тому обстоятельству, что Птолемей IV Филопатор вооружил для войны с Антиохом туземные отряды, которые приписали себе влияние на его победу при Рафии и стали помышлять о собственном царе. Возможно, что начавшийся с этого царя упадок македонской династии и внешние неудачи подействовали ободряющим образом на националистов, кадры которых успели к этому времени пополниться продуктами смешанного населения, все более и более втягивавшегося в местные интересы и туземную культуру. И вот, при Филопаторе вспыхивает восстание, упорное и кровопролитное, описание которого, к сожалению, потеряно у Поливия. Но из документов мы узнаем, что в Фивах на рубеже III и II столетий появляется туземная династия, по годам царей которой Гармахиса и Анмахиса, современников Эпифана (а может быть, частью и конца царствования Филопатора), датировано значительное количество демотических контрактов, происходящих из Фив. Ревилью, которому принадлежит несомненная заслуга открытия этих имен, пытается привести их в связь с патриотическими пророчествами, вычитанными им в так наз. «демотической хронике», которая, повидимому, представляет объяснение оракула времен Александра В. и в которой правоверная партия ждет какого-то Мессию – избавителя из Эфиопии, находившейся под властью туземных фараонов. Может быть, как предполагает Шпигельберг, эти цари были эфиопами, получившими признание в Карнакском храме Амона. Вероятно, и в других областях Египта появились номархи («династы» у Поливия), мечтавшие об изгнании греков. Смуты продолжались до конца царствования Филопатора и остались в наследство его малолетнему сыну Эпифану. О судьбе их повествуют нам сами египетские жрецы, собравшиеся в-9-й год царя (196) в Мемфис на его коронацию (αναχλητερια), справлявшуюся по древнеегипетскому обряду, и составившие здесь в честь его почетный декрет вроде Канопского, декрет также трехязычный (оригинал иероглифический), послуживший, как известно, ключом для разбора египетских письмен. Здесь, между прочим, говорится: «он (т. е. царь) приказал, чтобы все возвратившиеся эмигранты, воины и другие, которые заявили свои вражебные убеждения во время смут, вернувшись пребывали при своих владениях; он позаботился, чтобы войско всадников, пехота и корабли были посланы против тех, которые пошли на Египет морем и сушею; они делали большие издержки серебром и припасами для того, чтобы храмы и жители Египта были в безопасности. Отправился в Ликополь, город в поле Бусиритском, которым они овладели и который укрепили против осады большим количеством оружия, так как там издавна утвердился мятежный дух среди безбожных, которые, собравшись в этом городе, делали много ела храмам и жителям Египта; осадив это место, он окружил его укреплениями, рвами и крепкими стенами... Он взял в короткое время город и уничтожил всех нечестивых, которые там были, как Тот и Гор, сын Исиды ж Осириса, покорили, себе тех, которые раньше в этих местах возмутились; восставших при его отце и беспокоивших страну, не уважая храмов, отправившись в Мемфис для отомщения за своего отца и за свою корону, он наказал по заслугам»... И Поливий упоминает о взятии Ликополя, и вместе с тем прибавляет, что восставшие «династы» сдались на милость Эпифана, который «поступил с ними жестоко и тем навлек на себя большую беду». Эта беда, вероятно, заключалась в новых волнениях, но и со старыми не было кончено: Ликополь бусиритский находился вблизи столицы, в Дельте, между тем весь Египет волновался. На стенах храма в Эдфу Дюмихен прочел строительную надпись, в которой повествуется, что едва храм был закончен к 16-му году Филопатора, как «вспыхнуло восстание; толпы бунтовщиков ворвались внутрь храма... В 19-й год царя Птолемея V, царь был победителем, уничтожил бунт в стране» ... Таким образом, юг еще 10 лет не подчинялся Птолемеям, что подтверждается и документами туземных царей, дошедшими от 18 лет. Концом волнений было подчинение четырех «династов» Афина, Павсира, Хесуфа и Иробаста, отмеченное у Поливия в сохранившемся отрывке из потерянной XXII кн. Эти «единственно уцелевшие из династов» пришли в Саис и сдались на милость Эпифана. Но тот «нарушил слово» и подверг их жестокой казни. Далее говорится, что Эпифану было 25 лет; действительно, это хронологически совпадает с 19-м годом его царствования (184). Предприятие рухнуло едва ли не вследствие поведения жрецов, которые оставались верны династии, отмечали ее победы и составляли в честь царей почетные постановления, приравнивая поборников национальной свободы к врагам божества света. Их ссылка на поругание мятежниками храмов объясняется тем, что участки египетских святилищ с их солидными стенами могли служить хорошими крепостями, и восставшие широко пользовались ими для этих целей, но едва ли это одно заставило духовенство отнестись к ним враждебно – невидимому, они уже достаточно сжились с Птолемеями и признали господство их для себя выгодным. Хотя и население все более привыкало к Птолемеям, однако старые воспоминания, вероятно подогреваемые из Эфиопии и пророческими писаниями, иногда и после выражались в виде взрывов и волнений. Особенно сильно было восстание в Фиваиде в 165 г., заставившее Птолемея VII Филомитора долго осаждать Ахмим в 87–84 гг., и усмирение которого доставило много усилий Птолемею X Лафуру. До нас дошел греческий папирус, содержащий воззвание какого-то генерала к оставшемуся верным городу Пафиру, которому грозили бунтовщики, держаться и ждать приближения царского главнокомандующего Иерона с большими силами. Лишь на третий год восстание было подавлено, Фивы были разрушены и их жителям приказано расселиться по деревням. Храмы, впрочем, сохранились, и место продолжало считаться священным. Древняя столица Египта превратилась в ряд деревень и храмов, уже не имевших прежнего значения. Сюда приезжали главным образом туристы, удивлявшиеся разбросанным на протяжении 80 стадий развалинам и слушавшие загадочные для них звуки «Мемнонова колосса». Еще Страбон (XVII, 46) сообщает здесь об обычаях, напоминающих времена «супруг бога». Имя Фив или Великого Диосполя сохранилось и в римское время.

Хаторические колонны храма Хатор в Дендера

Хотя восстания и не привели к созданию туземной династии, хотя бы в том виде, как это было в персидскую эпоху, но они в значительной степени содействовали подъему туземного элемента. Жрецы сумели воспользоваться затруднениями правительства и извлекли из них для себя не малые льготы. Уже сличение каноп-ского и розеттского постановлений дает знаменательные указания. «Благодеяния» Эпифана храмам и духовенству были сопряжены с значительными убытками для казны и влекли за собой ослабление авторитета правительства, тогда как Евергет ничем не поступился из своих прав. Жрецы были освобождены от ежегодного приезда в Александрию и вероятно получили право собираться где угодно, вне бдительного ока власти. Храмовая земля или освобождалась от налога или последний сокращался; получила льготы храмовая промышленность и т. п. Датировка розеттской надписи в греческой части – перевод египетского введения; уже с Филопатора в трехязычных текстах оригиналом оказывается египетский. Освободившись от правительственного надзора, жрецы ведут последовательно свою политику, встречая сочувствие со стороны Евергета II, опиравшегося на туземный элемент в борьбе с эллинофилом братом Филопатором II. При нем произошла резня греков в Александрии и были изгнаны из нее греческие ученые и художники; в армию он охотно принимал египтян и давал им большие льготы, чем греческим солдатам. При нем, может быть, в 145 г. при его коронации в Мемфисе, жрецы получили в свои руки непосредственное управление храмовым имуществом; храмы начинают теперь сами скупать храмовые должности, освобождая их от опеки государства. Дальнейшей победой жречества был декрет Евергета II и двух Клеопатр, от 118 г. Цари утверждают за храмами владение ιερα γη и получение ими доходов, особенно απομοιρα, на которую, нуждаясь в деньгах, посягали и Эпифан и, может быть, Евергет II, распространяя взимание ее под разными предлогами и на храмовые земли; они гарантируют дальнейшие уплаты из царской казны в пользу храмов, особенно жалования жрецам. Далее, гарантируется на будущее время владение γη ανιερωμενη, представляющей угодья, пожертвованные богам; управление ею передается жрецам; правительство отказывается от взыскания недоимок за последние 50 лет со стороны жрецов различных рангов. Культ священных животных находит себе особое внимание: расходы на погребение Аписа и Мневиса принимаются на казенный счет целиком, участие казны в погребении других животных гарантируется на последующее время. Храмам предоставляется владеть купленными жреческими местами и запрещается переуступать эти должности другим. Этим жрецы из частных собственников должностей снова превращаются в служителей храмов и снова делаются сословием. Наконец, подтверждаются дарованные раньше некоторым храмам права убежищ. Эти права, к ущербу для государства, весьма щедро раздавались последними Птолемеями, и к I в. н. э. его имели даже незначительные деревенские святилища, До нас дошли и самые указы о даровании этого права. Напр., от 18-го года Птолемея XI Александра, трехязычная надпись, касающаяся храма Гора в Атрибе. Это, в связи с последовавшим в начале I в. разрешением жертвовать храмам земли без разрешения правительства, начало покрывать Египет сетью феодальных храмовых владений.

Не мало помогли смуты и подъему светской туземной аристократии. Правда, и раньше приходилось отчасти с ней считаться.

Уже Александр назначил своими наместниками каких-то номархов Петиисиса и Долоасписа, вероятно для двух половин Египта. Птолемеи удержали туземных номархов, но поставили над ними македоно-греческих стратегов и, кроме того, делали номархами и греков. Филадельф по поводу мендесских торжеств формирует себе гвардию из знатных туземных юношей. Мы уже упоминали о правнуке последнего туземного фараона Нектанеба, занимавшем ответственный пост номарха пограничной с Азией крепости Джара и бывшем командиром войск, «генералом генералов» его величества, покорившим для владыки обеих земель иностранные области. Какая-то «дочь» Нектанеба II называет себя «княгиней», владычицей обеих земель, «великой царской супругой»; она оставила свою надпись у Ахмима в посвященном богу Мину гроте, где также изображены картуши Птолемея II. В другом городе бога Мина, Копте жила опальная царица, первая жена Филадельфа, дочь Лисимаха Арсиноя I. Она имела здесь свой двор и штат, во главе которого был поставлен местный номарх Сену-хрот (?), оставивший нам посвященную в храм Мина статую с интересными надписями. Здесь он, в стиле древних текстов, перечисляет свои заслуги и достоинства, называет себя «князем во главе людей, великим в сане своем, высоким в знатности, главой придворных, стоящим по правую руку царя.... главным начальником царского гарема (?), слугой государыни, великой милостью, госпожи обеих земель, приятной сердцем и любовью, принимающей два скипетра, наполняющей дворец своими красотами, великой царской супруги, удовлетворящей сердце царя Птолемея I (!)». Он был и жрецом местных божеств, верно служил богу Мину («я – раб твой», – обращается он к нему, – «и ходил по воле твоей, ты знаешь сердце мое от зачатия моего... не спал я ночью, не ослабевал я днем, помышляя о красотах твоих в сердце моем»), производил работы в его храме, а также соорудил по обычаю того времени наос Гору, сыну Исиды, в Кусе и поставил в храме Исиды в Копте статую Арсинои. Со II в. у нас больше сведений о вельможах из туземцев; они достигают высоких гражданских, придворных и военных степеней. В Берлинском музее находится статуя саисского жреца Харсинебефа, уже в полугреческом стиле. Он называет себя командиром войск Дельты и хвалится, что он мог «возвышать из ничтожества одним словом своим», что он «стоял за своим господином и истреблял врагов его». В том же музее еще со времен Лепсиуса имеется еще более интересный памятник – надгробная плита Хахапи, сына Панеита, жившего при Филадельфе, Евергете и Филопаторе, умершего в 203 г. и погребенного в старом саркофаге V в. в аллее сфинксов мемфисского Серапея. Он называет себя жрецом в храмах Пта, Мут, Хонсу младенца – Хиркапехрота, имел обязанности при 70-дневном оплакивании Аписа и погребении Мневиса. Но вместе с тем он и его отец были «командиры матоев, охраняющие Мемфисскую цитадель, оберегающие живущих в ней, защищающие солдат ее по повелению владыки обеих земель». Таким образом, он был мемфисским комендантом или, может быть, полицмейстером в то самое время, когда его единоплеменники боролись за свободу. Впрочем, он не был чистокровным египтянином – на надписи он изобразил себя с резко выраженными семитическими чертами лица, и даже, несмотря на свое жреческое достоинство – с бородой. И тем не менее, его имя и его отца – египетские, его надпись – йероглифическо-демотическая, религия и представления – совершенно египетские; на стеле изображена, как в древности, Нут, подающая ему из дерева воду и пищу... Все это чрезвычайно характерно для Египта того времени. Наконец упомянем еще об одном вельможе – Петосорапи-Дионисии, игравшем большую роль при дворе Птолемеев VI– VII и пытавшемся поднять восстание (Диод. G. Н. 9 ч. II, IX); Mahaffy приводит в связь с этим восстание в Фиваиде и Панополе 165 г., рассказанное в том же месте у Диодора. Этот кондотьер сначала опирался на солдат, но был разбит, пытался привлечь на свою сторону туземцев. Одно время он был близок к цели. На Родосе найдена часть статуи царя египетской работы, очевидно пожертвованной в местный Серапей; на задней подставке ее оказалась демотическая надпись, содержащая посвящение Осирису-Апису и Исиде со стороны Дионисия, уроженца Ясса. Шпигельберг считает этого Дионисия тожественным с претендентом на престол и изобразившим себя в позе фараонов, в то время как демотическая надпись еще не дает ему ни царского титула, ни картуша. Таким образом и кариец из Ясса перевел свое имя на египетский лад (Дионис-Осирис) и даже вне Египта изобразил себя фараоном с демотической надписью. До нас дошел документ из этого восстания: жалоба египетского жреца храма Сокнофая в Фаюме на своих родных, присвоивших его дом, пользуясь тем, что «восставшие египтяне» заставили сжечь купчую некоего Кондила, у которого она хранилась в городе, когда последний был ими занят. Таким образом, они не пощадили и документа египетского жреца, вероятно, вследствие греческого имени хранителя документа. Восстание, очевидно, захватило и Фаюм. Другой папирус, от времени (130 г.) Птолемея IX (Евергета II), переносит нас в войну этого царя с своей сестрой Клеопатрой II и говорит об отправлении туземца-египтянина Паоя, в качестве главнокомандующего Фиваиды, против Ермонта, бывшего на стороне царицы. Такое отношение к туземному элементу, характерное для этого времени, возымело свое действие, и Ермонт перешел на сторону царя. Однако, через несколько лет (123 г.) у этого города возникла своеобразная «война» с соседним Крокодилополем, причем последний выставил 500 солдат и 20 всадников и были открыты плотины. Ермонтцы были отражены и послали просить мира. Явились 9 юношей и глава из Крокодилополя и пили с ермонтцами питье мира, насыпав между собою соли...

Упомянутый Паой носил титул συγγενης χαι στρατηγος της Θηβαιδος, и он не был единственным из туземцев, достигшим столь высокого положения, в отступление от практики первых Птолемеев. В 130 г. мы слышим о Φομμους'е, имевшем тот же титул при Сотире II. На рубеже птолемеевской и римской эпох жил Птолемей, сын Пана, жрец и казначей храма Хатор в Дендера, носивший еще при Августе полученный им раньше титул συγγενης, стратега, «брата фараона» и т. п. От него остались демотические надписи в Дендера, повествующие о работах при храме, возобновлении храмовым братством Горсамтау и преддверия в храме Гора в Эдфу. Он же упомянут в указе Птолемея XI как исполнитель воли царя о даровании храмам больших благодеяний и некоторым из них права убежища.

Уже на примере Хахапи и Петосарапи-Дионисия мы могли видеть характерную сторону этой эпохи – смешение культур и национальностей. Многочисленные памятники, по мере удаления от фараоновского времени, все более и более обнаруживают двойные имена, а также греков и затем римлян, молящихся египетским богам и исповедующих туземную религию: египетские культы всегда были почтенны в глазах греков и семитов, а потом стали распространяться и за пределы Нильской долины. И египтяне не чуждались греческих богов, они сочувствовали сопоставлению их со своими – даже в официальном розеттском декрете имена богов в греческой версии приводятся то в египетской, то в греческой форме (Гефест вместо Пта, Гермес вместо Тот). Если на это шли жрецы, то народ, уже и раньше склонный к синкретизмам, освоился с этими сопоставлениями, так что для нас весьма трудно при упоминаниях греческих имен божеств решить, какой бог имеется в виду, если, конечно, дело не идет о таких городах, как Александрия и Навкратис. Получилась объединенная греко-египетская религия, для поощрения которой еще при Птолемее I был введен культ Сараписа, первоначально имевший целью дать бога-покровителя новой столице – Александрии и вместе с тем, согласно египетским представлениям, для династии Птолемеев и вообще их государства. Этот интересный факт рассказан различными древними авторами с многочисленными вариантами, главным же образом Плутархом и Тацитом. Введение культа окутано в покров таинственности. Птолемею явился во сне прекрасный юноша огромного роста и повелел доставить себя с Понта. Египетские жрецы не знают ничего об этой стране, и Птолемей забывает свой сон. Вторичное явление заставляет его вопросить дельфийский оракул, и по указаниям он посылает в Синоп, царь которого не отдает идола. Птолемей увеличивает иодарки, различные знамения склоняют синопского царя, но подданные его остаются непреклонны и окружают храм. Тогда колоссальный идол идет сам на корабль и в три дня достигает Александрии (по Плутарху его похищают). В Ракоте, где был храмик Осораписа и Исиды, строят в честь его новый большой храм. Одни считают вновь прибывшего бога Асклепием, другие Осирисом или Зевсом, но Эмволпид, составивший потом «священное сказание», переданное Тацитом и Плутархом, и Тимофей, выписанный из Элевсиса, и историк Манефон Севеннитский объявляют, что это Плутон, и убеждают Птолемея, «что это изображение не иного какого бога, а Сараписа». Сарацис не что иное, как египетское Осирис-Апис (Усар-Хапи), т. е. умерший и сопричисленный Осирису священный бык Апис; в поздние времена египетской культуры его почитание было, как мы знаем, особенно популярным. Почему два наиболее авторитетных представителя двух религий – элевсинец и египетский первосвященник объявили тожественным с ним прибывшее азиатское божество – для нас не совсем ясно; может быть, в качестве синопского Плутона он, как бог смерти, ближе всего подходил к Осирису и притом в форме наиболее хтонической и связанной с загробным миром; обычная форма Осириса в это время уже получила более общее значение и даже приблизилась к солнечным типам. К тому же большая популярность культа Осораписа гарантировала новому божеству хороший прием среди населения. Расчет действительно удался, и Сарапис сделался одним из главнейших божеств Египта, почитавшимся и за его пределами: уже в надписи от 308–6 г. он, в триаде с Исидой и Птолемеем, упоминается в Гали-карнассе. Особенностью его было то, что он имел греческую форму (статуя работы Бриаксиса) при египетском имени; другие божества могли называться как угодно, но облик их оставался египетским; даже впоследствии, когда влияние греческого искусства проникло глубоко, до домашних идольчиков, последние все-таки с первого же взгляда выдают свое происхождение: терракоты Исиды, Осириса, Гарпократа, сработанные в греческом стиле, всегда сохраняют что-нибудь египетское: или позу, или аттрибут, или одеяние и т. п. Культ Сарапиеа имел большое значение: в Египте и за пределами появляются «Сарапеи»; мемфисский Сарапей был храмом и усыпальницей Аписов.

Влияние египетской религии на пришлое население оставило нам множество следов. Не говоря уже о большом количестве надписей в честь туземных богов, оставленных греками и на греческом языке, нельзя не обратить внимания, напр., на такой предмет, как надгробный камень убитой змее богини Хатор с греческой (не совсем грамотной) надписью в стихах: «Путник, остановись на перепутьи у большого камня, покрытого надписью. Громко плачь обо мне, священной долговечной змее, отошедшей в преисподнюю из-за злодейской руки. Что тебе пользы в том, злейший из людей, что ты лишил меня этой жизни? Ведь тебе и твоим детям мой труп будет гибелью; ты убил во мне существо, живущее только на земле. Ибо подобен песку морскому род животных на земле»... Итак, какой-то грек не только счел своею обязанностью похоронить убитую змею, но и соорудил ей стелу с изображением и метрическим надгробием. Так овладел странный египетский культ, развившийся именно в последнее время, не только туземцами, но и пришельцами. Другой греко-египтянин – Мосхион, страдая ногой, обратился за помощью к Осирису и старался умилостивить его следующим оригинальным способом. На каменной плите он поместил длинную молитву на греческом и демотическом языках, распределив буквы ее в 1521 квадратиках и присоединив под нею ключ к чтению этой шифрованной грамоты, в виде 19 ямбических строк на греческом языке с параллельным демотическим переводом. Тут же и объяснение, что заставило его избрать такой необычный путь умилостивления: он не знает иероглифов, и поэтому должен прибегать к другому способу затруднить чтение своей надписи. Это понятно в виду того, что иероглифы в это время сделались действительно ребусами, но характерно то обстоятельство, что для достижения милости божества считалась необходимой таинственность. Эта-то таинственность и привлекала изверившихся в своих богах греков. Чрезвычайно много находится в музеях покойников с греческими именами, погребенных по египетскому обряду. Так, в Берлинском музее есть крышка саркофага некоего Птолемея, сына Птолемея и Дионисии, с демотической надписью заупокойного характера и египетским изображением Осириса, саркофаг и мумии девочек Сен-саи и Ткаути, дочерей Клеопатры и Сотира, погребальные пелены Диона, на которых покойный представлен между египетскими богами, и др. Не мало подобных же погребений в Британском музее; из них особенно следует упомянуть семейство Корнелия Поллиона, «архонта» в Фивах ок. 100 г. н. э. Семья, судя по именам – Клеопатра, Сотир, Корнелий – греко-римская, но погребение совершенно египетское, даже имена написаны иероглифами. Вероятно и здесь пред нами смешанная семья – мать Сотира называлась Пи-Мут – уже египетским именем; как и во многих случаях, национальность и культура обусловливается матерью. На погребальных расписных холстах римского времени, а также на знаменитых поздних портретах римского времени, приделывавшихся к изголовьям покойных вместо прежних позолоченных или выкрашенных масок (в Фаюме), и на гипсовых головах саркофагов с портретными чертами также можно распознать совершенно не египетские типы – новое доказательство силы египетской религии, втягивавшей пришельцев. Но последние все-таки действовали со своей стороны на внешнюю форму: саркофаги принимают иной вид, часто с несомненным греческим влиянием, причем покойники с чисто египетскими именами оказываются погребенными в гробах антропоидной формы, весьма удалившейся от древнеегипетских схем (напр., Тете-хар-си-исе в Берлине). Греческое влияние сказалось также на появляющихся теперь носилках для мумий. Они представляют странное смешение греческого и египетского стиля, но в религиозном отношении всецело египетские; между прочим, в Берлинском музее есть принадлежавшие Аполлонию и Сисою, детям Хоруджа – итак, опять в семье различные имена.

Фасад ипостильного зала храма Хнума в Эсне

Таким образом делает успехи смешение национальных и религиозных элементов с перевесом египетских идей. Конечно, последние безраздельно господствуют, пo крайней мере, с внешней стороны, в храмах этого времени. Великие святилища, создавшиеся при Птолемеях: Филы, Эдфу (строился с237 по 57 г.), Эсне (с 165 до ими. Декия), Дендера (с 117 до 98 н. э.) и даже при римлянах (напр., храм Эль-Кала в Копте при Клавдии), обнаруживают весьма мало греческого влияния, даже знаменитые птолемеевские колонны могут быть объяснены из саисского искусства. Надписи, начертанные на стенах, уверяют, что храмы сооружались по планам, утвержденным еще богами Тотом и Имхотепом, что все храмовые принадлежности и статуи во всех своих подробностях приготовлены по точным предписаниям древних книг, что они помещены в сокровенное место, которого не может найти никто, кроме жрецов. Эти новые храмы, большей частью прекрасно сохранившиеся до нашего времени, сооружались по определенному, не нарушаемому историческими событиями плану; царское усердие не изменяло здесь, как в Карнаке и Луксоре, стройности и целости постройки, поэтому они являются характерным выражением египетского храма. Особенностью их является также известная обособленность от окружающего мира, старание сокрыть таинства от непосвященного взора. Они окружаются часто свободно стоящей (кроме места у пилона) стеной; первый двор, доступный для мирян, отделяется преградой от дальнейших зал. Преграда эта состоит из плит с барельефами, помещенных между колоннами первого ряда ипостиля. Мистерии Осириса справляются на крыше, недоступно для взора; в толще стен проделываются потайные коридоры, большей частью для хранения сокровищ, а также и царских нарядов, теперь сделавшихся ненужными. Изображения нагромождаются в несравненно большем количестве, чем раньше, как бы увеличивая магические средства храма. Даже в тайниках, доступных для немногих, изображения, если они помещались, не уступали по работе находящимся на видных местах. Особенною тщательностью и изящностью отличаются приготовленные из мягкого известняка барельефы храма в Атрибе, начатого при Птолемее Авлете (80–52 до н. э.), украшавшегося при Тиверии и Клавдии и оконченного при Адриане. Среди них особенного внимания заслуживают изображение Авлета, подносящего богине Сохмет деревья страны Пунт, и изображения этих деревьев; если это свидетельствует о продолжавшихся сношениях с южными странами, то колоннада, окружавшая внутри изолирующей стены храм, указывает на греческое влияние и выделяет этот храм из ряда современных. И надписи, в огромном количестве покрывали тесными строчками стены храмов; они дают целую библиотеку: здесь и ритуал празднеств, подробно и мелочно расписанный в календарном порядке, и рецепты благовонных мазей и курений, и каталог храмовой библиотеки, и опись храмовой ризницы, и гимны богам, и мифы, и богословские умозрения. Все это до крайности интересно и неоднократно подвергалось изучению. Например, уже достаточно известен длинный текст в храме Эдфу о Горе, крылатом: солнечном диске, покоряющем Египет и поражающем врагов, или календари храма Эдфу. Трудно сказать, насколько эти тексты древни; едва ли большинство их характерно для данного периода. Вопрос этот особенно затруднителен для текстов богословского содержания; он весьма важен, так как именно здесь приходится говорить о возможности влияния греческой философии. Действительно, даже сквозь искусственно запутанное различными орфографическими фокусами и ребусами энигматическое иероглифическое письмо этого позднего «декадентского периода» можно усмотреть глубокие идеи; из них любят указывать на учение о Логосе, на олицетворение четырех стихий и т. п., как на плоды знакомства с греками. Но нельзя забывать, что и в древнем Египте были известны аналогичные представления, благодаря чему возможно предполагать самостоятельное развитие. Вообще вопрос этот еще не созрел для популяризации – еще предстоит много работы над трудными и плохо читаемыми, и притом весьма многочисленными текстами. После первых опытов Дюмихена и Бругша, теперь эту задачу взял на себя и исполняет ее более тщательно и надежно египтолог Юнкер. Ему уже удалось установить, что не все, помещенное на стенах храмов, всецело принадлежит жрецам данного храма, но что многое является общим, лишь приспособленным к местному божеству, следовательно идущим от древних образцов или заимствованным. По характеру эти тексты не отличаются в литературном и, кажется, богословском отношении от тех, которые известны из классической поры Египта: такое же превознесение местного божества, такие же мифологические намеки на его борьбу с врагами, такие же перечисления его эпитетов и т. п. Вот, например, одно из обращений к Гору эдфусскому: «жив Гор-Pa, озаряющий обе земли, блистающий, светящийся, владыка корон, родивший царей, заселивший обе земли, бог среди богов, Хепру, создатель всего существующего, царь юга и севера, Пта могучий, отец князей, которого имя истинно, Pa-Гор, появляющийся на троне великом, сугубо совершенный в Мемфисе, пославший свою мать и своего отца, чтобы создать людей и образовать богов, чтобы дать бытие всем тварям, по своему желанию, с тех пор, как чашечка лотоса распустилась в цветок на поверхности воды небесного Океана, чтобы поднять все существующее... Он – могучий и юный... в цветке лотоса, Ра в виде юноши, окруженный двумя коронами; его члены идут от Хепру, Пта начертал его создание, разъяснив то, что в нем находилось – инертное существо одним ударом. Он является в виде юноши, освещающего своими лучами все, что находится против него в Яаат-несерсер. Да даст он победу царю Верхнего и Нижнего Египта Птолемею». Здесь божество света в виде крылатого солнечного диска отожествляется не только с аналогичными божествами – Гором, Ра, Хепру, но и с Пта мемфисским, воспоминается известный миф о появлении солнца из первобытных вод и т. д. Следующий текст дошел до нас из Мединет-Абу и обращен к Осирису: «О царь обеих земель, бог Египта, властвующий до области Духов, во имя которого населены номы и изображениями которого полны храмы, члены которого защищает сестра его Исида, а тело охраняет Нефтида, сын которого Гор пребывает на престоле его, как царь богов и людей. О царь Осирис Онуфрий, царь богов, находящийся в доме золота, царь неба, властитель земли, великий обладатель преисподней.. царь нома Крокодилов, владыка Мемфиса, обрати с миром прекрасное лицо твое к царю обеих земель, возлюбленному миром Тиверию!» (Берл. муз.). Многочисленны и не лишены поэтических достоинств тексты в честь богини Хатор в Дендера. Юнкер находит в них не только параллелизм членов, но и размер, не говоря уже о припевах. Напр., следующий гимн, влагаемый в уста семи Хатор, величающих великую Хатор дендераскую:

«Мы бьем в бубны пред твоим Ка, мы пляшем пред твоим величеством, мы возносим тебя до небес, ибо ты владычица музыкальных инструментов и систра, госпожа музыки, пред духом которой подобает играть. Мы величаем твое величество ежедневно, с вечера до тех пор, когда земля снова осветится, мы бьем в тимпан пред лицом твоим, владычица Дендера, мы хвалим тебя величественными песнопениями. Ибо ты – владычица ликования, царица пляски, музыки и игры на арфе, владычица танцев, царица венков, владычица благовоний, царица пляски. Мы величаем твое величество, мы хвалим пред лицом твоим, мы возносим славу твою превыше всех богов и богинь, ибо ты – владычица песен, княгиня библиотеки, великая Сешат во главе палаты писцов. Мы веселим твое величество ежедневно, и сердце твое ликует, когда ты слышишь наши песни. Мы радуемся, когда видим тебя, все дни, все дни и сердца наши веселятся при виде твоего величества. Ибо ты – владычица венков, владычица пляски, владычица бесконечного опьянения. Мы ликуем пред лицом твоим, мы играем твоему духу и твое сердце радуется тому, что мы делаем».

Приведем, наконец, песнь, которая пелась во время торжественных процессий на крышу храма:

«Как прекрасно и благополучно, когда Златая сияет и здравствует! Тебе ликует небо со своими богами, тебя величают солнце и луна, тебе кланяются боги, тебя приветствуют богини. О, как прекрасно и благополучно!.. Тебе ликует земля в своем окружии, пред тобою скачут звери в радости, тебя хвалит Египет и все страны до четырех углов неба»...

Богиня радости, музыки и любви, отожествленная с греческой Афродитой, в это время пользовалась большим почитанием; храм ее в Дендера был как бы соответствием эдфусского храма, где чтился, ее супруг – лучезарный Гор, Из одного храма в другой отправлялись по Нилу торжественные процессии, описания которых даны в длинных ритуальных текстах календарного характера, начертанных на стенах храма в Эдфу. Многочисленные тексты сообщают нам также о мистериях, совершавшихся в храмах. Конечно, большинство их имело содержанием миф Осириса и драматически представляло его жизнь, смерть, оживление. Целые полчища божеств и духов из всех номов Египта окружали его тело, защищая его своими страшными именами, угрожая видом и острыми ножами, от его врагов; плакальщицы пели над его телом жалостные песни, добрые боги доставляли ему питание и одежду. И днем и ночью не переставали эти существа нести свою службу у бога, олицетворявшего живительную силу природы и благое начало в жизни. «Они бодрствуют; их отвращение засыпать; они охраняют тебя, о Осирис, с наступлением ночи; они находятся при тебе ранним утром». Кроме того, для каждого из 24 часов суток существует особое божество, являющееся созерцать и охранять Осириса; в каждый из часов произносятся особые изречения, большей частью заимствованные из текстов пирамид и Книги Мертвых или составленные под их влиянием, поются гимны, совершаются богами и жрецами возлияния, каждения и помазания, возглашаются Исидой, Нефтидой, Нейт и другими богинями жалобные песни. При этом оживляются изображения на стенах храмовых помещений, в которых справляется ритуал: «Осирис является, как дух, чтобы соединиться со своим образом во святилище. Он прилетает с неба, как кобчик, и души богов с ним. Он парит по своему покою, он осматривает свое святилище, несравненное по своей работе. Он отверзает уста и говорит к богам и богиням, находящимся при нем: идите за мной, соединитесь со мной. Они слетаются к нему в своих таинственных образах. И он вступает в свой дом и возлегает на своем мертвенном теле, а все души богов находятся вблизи его. Он видит свое таинственное изображение, написанное на подобающем месте, свой образ, изваянный на стене, он входит в свое таинственное подобие, он вселяется в свое изображение. Души богов занимают места рядом 6 ним и не отлучаются от него во век, охраняя его днем и продолжая свою защиту ночью».

Начиная с 12 числа месяца хойака, при введении юлианского года, совпавшего с декабрём, в 16 священных центрах Египта, между прочим в Дендера, Эдфу, Саисе, справлялись Осирисовы мистерии, подробно описанные в храмовых текстах святилища Осириса, находящегося на крыше храма в Дендера. Конечно, они были чем-то новым: они примыкали к подобным же церемониям, справлявшимся и раньше и засвидетельствованным еще в храмах Нового царства (напр., Мединет-Абу), но от этой эпохи мы впервые имеем их полное описание, и из него мы можем видеть, что характер их был несколько иной, чем, напр., в Абидосе. Из теста, зерен, земли, благовоний, елея, драгоценных камней и т. п. приготовлялись в особых формах фигуры Осириса, которые возились в процессии по воде в барках, богато освещенных и сопровождаемых 34 барками с изображениями в каждой особого божества. 24-го хойака бальзамировали статуи; это был день «радости и веселия богов и людей, земли и неба», ибо «бог почил в прекрасном гробе», чтобы затем «пробудиться от сна и взлететь на небо в виде птицы феникса». 25-го две жрицы пели над телом известную нам призывную песнь. Возвращение Осириса к жизни праздновалось или 26-го, в «святое утро» после «священной ночи», или 30-го, соединяясь, с праздником «пахания земли». Символизировалось оно между прочим фигурой Осириса, сделанной, как было сказано, из земли с зернами хлебных злаков и т. п. и положенной под священную смоковницу. Прорастающий злак был образом оживающего бога растительности. Изображения на стенах иллюстрируют эти обряды и между прочим представляют пробуждение Осириса как следствие магических действий.

В высокой степени были важны мистерии в храмах Фил, которые теперь являются наиболее почитаемыми и, как справедливо заметил Масперо, занимают в эти эпохи такое же центральное место, как в фиванский период Карнак. Это – музей поздних эпох египетской истории. Сами боги освятили это место и составили об этом следующий указ:

«Слава тебе, священная душа Осириса Онуфрия, феникс божественный самосущий, единый, единственный, создавший существующее, превечный из духов преисподней!

Фаюмский портрет

«Священная Душа» – имя твое на святом месте (Αβατον); «божественный феникс» – имя твое на Биггэ; «могучая Душа» – имя твое в храме Сохмет; «Душа участка Образов» – имя твое в Филах; «Душа оплакиваемая» – имя твое в храме Исиды; «Душа живущая» – имя твое в Хепете; ты – душа над всеми душами богов.

Ты шествуешь в мире к этому дому, к твоему священному святилищу, которое украшает тебе Гор; Исида плачет по тебе; враги твои (уничтожены) навеки.

Тебя провожают к дому Осириса; твой образ ликует до неба; ты беседуешь с Ра; Амон прославляет тебя; Тот сообщает тебе благополучие во имя твое. Сияй из океана, сияющий! Освятил Тот место следующим писанием:

«Святое место (αβατον) – область священная, золотая Осириса и его сестры Исиды. Относительно ее определено изначала для Осириса в Фивах:

Да не оскудеет молоко на этом месте, где находится роща Мента и святилище погребения Осириса.

Да будет устроено вокруг этой местности 365 жертвенников; на них должны лежать пальмовые листья. Да не прекратятся на них ежедневные возлияния, да не оскудеет вокруг нее вода.

Да совершаются здесь ежедневно обряды великим жрецом в его месячную чреду. Возлияние Исиде, владычице Фил, да совершается здесь ежедневно.

Да не ударяют здесь в бубны, не играют на арфе и флейте.

Да не вступает сюда никогда никто; да не вступает сюда (ни великий) ни малый.

И да не охотятся здесь на птиц и не ловят рыбы на расстоянии 40 локтей на юг, север, запад и восток.

И да никто из находящихся здесь не говорит громко в святые дни, которые проводит Исида, владычица Фил, здесь на троне, чтобы каждый десятый день совершить возлияния.

Исида, владычица Фил, да переезжает в святое место во дни праздников на священной барке.

Подписал это писание Ра. Подписал это писание Шу, сын Ра. Подписал это писание Геб, сын Шу. Написано оно самим Тотом».

Другая рецензия того же декрета содержит почти те же предписания, но другое вступление:

«Указ о доставлении Души Осириса на Святое Место. Идет Душа Осириса к его телу на Святое Место. Она пребывает на древесах рощи Мента. Исида и Нефтида пред нею. Амон и Тот величают ее.

Тот издал указ ко всем землям, чтобы освятить это место, названное Святым.

Чтобы Исида, владычица Фил, была перевозима на Святое Место всегда в 12-а день третьего летнего месяца, с ее сыном Гором, защитником отца на священной барке... Да приносит она заупокойную жертву своему брату»...

Эти тексты имеют в виду обряды, справлявшиеся в филэйском культе, частью подобно аналогичным обрядам в других храмах и святынях Осириса, частью своеобразно. Плутарх сообщает (гл. 20), что и близ Мемфиса был остров, недоступный ни для людей, ни для птиц и рыб, к которому только в определенное время приставали жрецы для совершения церемоний, и на котором находилась гробница Осириса, осененная деревом μηδις Страбон передает, что и на Святом Месте в Абидосе была запрещена светская музыка, а один папирус говорит о 365 жертвенниках и возлияниях на этом месте, столь известном из текстов под именем У-Пекер. Особенностью филэйского культа Осириса следует считать, что здесь Осирис отожествлялся с Нилом. Остров Биггэ, древн. Сенмут, лежавший к западу от храма, в своей «Высокой таинственной горе» скрывал пещеру, расположенную настолько низко, что вода Нила иногда заливала ее. Здесь покоилась местная реликвия Осириса, его правая нога; изображение указывало, «что из нее вышли два источника Великой Реки». Другое изображение давало Осириса, как молодой Нил, в виде «владыки молчания» – младенца с перстом у рта; внизу, согласно легенде, Гор, в виде крокодила, нес на себе мумию своего отца, собранную им в разных местах Нила. Исида переезжала сюда еженедельно питать возрождающегося и возрастающего младенца молоком, и возлияния молоком являются характерными для культа Фил и для зависящей, от них в религиозном отношении Нубии до далекого Мероэ. «Пока небо покоится непоколебимо на своих столбах и земля на своих основаниях, будет жизнодавица Исида каждые 10 дней неуклонно выезжать из своего дома. Пока Ра будет сиять днем, а луна, светить ночью, будет она совершать возлияние своему брату и жертву его Душе». Найдя священную реликвию, она поспешила в Илиополь возвестить верховному Ра, и тот послал богов совершить торжественное погребение. Она открыла ему свое сердце, и он исполнил все, чего она желала. И он издал указ всем городам и областям юга и севера: «Соберитесь, сотворим, чтобы Осирис был снова жив, чтобы он излил Нил; будем вечно ездить к его Святому Месту». Боги заняли свои корабли, с Амоном во главе, и сам остров Филы превратился в корабль всех богов, чтобы ежегодно доставлять их в Святое Место. Эта торжественная процессия также ежегодно совершалась из Фил на Биггэ. Но кроме нее справлялись еще своеобразные обряды в честь «Души» Осириса. В виде человекоголового сокола сидела Душа на ветвях в священной роще, где было расставлено 365 жертвенников. Пред временем возвращения Осириса к жизни она торжественно переносилась сюда, якобы из Илиополя, где пребывала на небе у Ра. Исида и Нефтида предстояли ей, приносили возлияния и возглашали ритуальный плач, дававший ей живительное дыхание, и она соединялась с телом Осириса, представленного в трех видах, как небесного, земного и бога преисподней. Этот специальный и, вероятно, сравнительно новый культ Фил и Биггэ и был объектом декрета, изданного Ра и опубликованного Тотом. Этот культ имел влияние и на Нубию. В Калабше культ местного бога Мандулия (Меруль) представляет копию и сколок с филэйского, причем ритуал Души также был включен в него. Культ Фил – новый и развился особенно в последние времена египетской культуры, когда он был в Египте пограничным и привлекал многочисленных паломников из Нубии, вербуя их даже среди диких племен. Локализация здесь истоков Нила дала ему и богословское обоснование и наложила на него своеобразную печать, подчеркнув нильский характер бога. Обряды имели целью устроить, чтобы «Осирис оживал каждый год, изливал Нил». Он сокровенен и «никто не может его ни видеть, ни слышать». «Его ноги зеленеют, и он посылает Нил в свой град Фивы».

Один из изданных Гриффисом демотических папирусов (pap. Dodgson) представляет интересную иллюстрацию к этим сведениям. Дело идет о нечестивце, которому выставляется на вид, что он «пил вино в роще, посвященной царю Осирису Онуфрию, делал то, что мерзость для Исиды, пил ночью вино, когда богини облекаются в траур», громко разговаривал со своей женой, восхваляя (в пьяном виде) Тефнут, когда плакальщицы отправляли свои обязанности, заставлял петь певцов и нарушил сон Души бога. Очевидно, нечестивец умышленно оказал непочтение к святому мест у, о котором текст говорит: «эта местность – чертог плача. Здесь Исида и Нефтида плачут... Ненавистна здесь громкая речь»... Он забрел сюда с праздника Тефнут, которая имела храм на этом же острове и в честь которой справлялись оргии, прославлявшие ее прибытие, с музыкой и пьянством. Кощунство совершено к тому же во время самих мистерий, и дни плача и траура, печального обряда 21 хойака, когда слагалась мумия Осириса, были нарушены пьяными криками... Все это является интересной страницей из религиозной жизни этого времени и переносит нас в среду современников заката египетской культуры, столь близких к эпохе христианства. Достойна внимания и хорошая осведомленность классических писателей о филэйском храме и его культе. И Диодор (22, 3), и Страбон, и Сервий, и Сенека сообщают сведения весьма близкие к тому, что мы видим в приведенной надписи. Особенно характерны в этом отношения сообщения у Диодора: у него дается и имя острова ιερον πεδιον, говорится и о гробнице Осириса, и о 360 жертвенниках, и о ежедневном возлиянии молока, и о плачах, и о недоступности острова. Прибавляется, что во всей Фиваиде считается самой священной клятва Осирисом, лежащим в Филах. Эта популярность святилища в поздние времена лучше всего объясняет и осведомленность классических писателей.

Сведения об упомянутом в папирусе Dodgson празднике в честь Тефнут мы также имеем из храмовых текстов, изданных и изученных Юнкером. В Дендера, Эдфу, Эсне, Филах и находившихся под влиянием последних храмах Нубии имеются надписи, повествующие о прибытии Тефнут-Хатор из Пунта в Египет и установлении ей культа. Этот миф, в своей основе восходящий к глубокой древности, теперь получил свою окончательную форму и представляется в следующем виде. Ра еще царствует в Египте. Его дщерь Тефнут обитает в Бугеме, в пустыне к востоку от верхне-нубийского Нила. Это – львица, живущая кровью врагов, сверкающая огненными глазами, дышащая пламенем, пылающая яростью. Верховный Ра затосковал по дочери, которая может быть ему полезна для защиты от врагов, и он поручил Шу и Тоту заманить ее в Египет. Первый – брат дикой богини, давно ушедший от нее в Египет и помогающий Ра в его борьбе с непокорными людьми; второй был необходим, как маг. Боги превратились в павианов. При встрече с Тефнут Тот стал на задние лапы и рассказал ей в «красивых умиротворительных словах» о красоте Египта и Нила и всех чудесах ее отца, где ей выстроят храмы и где ей будут приносить жертвы, благодаря которым ей не будет необходимости жить грабежом и охотой. Музыка, песни и пляска прогонят печаль с ее сердца. Шу говорил в том же духе. Богиня была убеждена, успокоилась, обняла брата и двинулась в путь, сопровождаемая веселым шествием нубийских певцов, Бесов и павианов. Шу берет лютню и пляшет перед сестрой, Тот произносит магические успокоительные слова. У Фил дикая львица делается кроткой газелью и с удивлением созерцает красоты Египта. Быстро распространяется весть о ее прибытии. Стекаются навстречу женщины с систрами и тимпанами, жрецы приветствуют ее с арфами и флейтами; богине подносятся букеты и гирлянды, ее умащают благовониями. Сам Ра встречает и обнимает свою дочь. В Филах на месте встречи воздвигается ей святилище рядом с посвященным ее сестре Исиде, чтобы она охраняла остров и не допускала на него врагов Осириса, мистерии которого здесь справлялись. Затем богиня продолжает путь вверх по Нилу, останавливаясь на девяти местах, где происходят торжественные встречи: в Омбе, где Шу дважды спас Ра от его врагов, ей, по словам Тота, будет хорошо у ее брата Шу. В Эдфу ее приветствует Гор, ее сосед по Пунту, в Эсне городские боги выезжают навстречу и «вся вселенная празднует веселый день». Подобное же произошло и в других местах. Богиня выручила затем своего брата из затруднения: «она сокрыла его от супостатов, повергла его врагов и попалила их пламенем очей своих». Ра постановил на все времена, чтобы день прибытия ее был праздником, почему ежегодно ее шествие представлялось драматически в храмах. В Филах шла процессия навстречу ей к киоску, куда прибывала ее барка; здесь проделывалось все, согласно мифу, и веселая процессия из обезьян, игравших на лютне, Бесов, ударявших в бубны, жрецов с арфами и флейтами. «Ликование во святилище; Филы в радости, Хатор является в свой дом; как сладостно ее приближение!» В Дендера, Эдфу и Эсне эти обряды начинались 19 тиби (январь юлианского года). Филэйские веселые празднества – именно те, о которых говорит папирус Dodgson и участники которых возглашали: «Тефнут несравнима!»

Римский император, приносящий жертвы различным египетским богам. Рельеф из Филэ

В Филах, как доказал также Юнкер, справлялись еще обряды в честь священного сокола, «Души» бога Солнца, доставлявшегося из Нубии и потому именовавшегося «священным соколом, явившимся из Пунта, перелетев в радости небесное пространство. Он – душа священного существа, с прекрасным ликом и головой цвета ляпис-лазури». К нему обращаются другие божества: «приди в твой дворец малахитовидный, твой престол готов принять тебя, твое величество в радости. Эннеада ликует, твой дух могуч в жизни и здравии». Тот подносит ему, как царю, ветвь долголетия, и все обряды имеют характер царской коронации. Страбон видел этого сокола и сообщил нам, что он действительно эфиопской породы. И в данном случае классический писатель оказался хорошо осведомленным об одном, и притом сравнительно мало известном культе Фил, и тем еще раз доказал большую популярность этого святого места.

В народе суеверие продолжало господствовать и прогрессировать. Магические тексты, заговоры против болезней и т. п. пережили язычество и остались в наследство коптскому христианскому Египту; еще в VIII в. н. э. были в ходу тексты, в которых на ряду с именем Иисуса Христа встречаются Исида и Нефтида и языческие мифологические намеки. И гностицизм не малым обязан египетским суевериям. В это время под влиянием греков входит в обычай инкубация и особенно прививается при серапеях, но и в других культах находит себе радушный прием; само собою разумеется, что древнее туземное суеверие – зоолатрия процветает больше прежнего, и мы уже видели на примере погребателя змеи, до каких пределов она дошла. Рассказы классических писателей также сообщают нам поразительные факты из этой области. Интересно привести еще один официальный текст, относящийся сюда и повествующий о смерти священной коровы богини Исиды. «В год 13-й, 27-го паофи при царе Птолемее I, возлюбленном Исиды, священной коровой, божественной звездой Сотиса, царицей планеты. В сей день, когда приближался траур по величеству коровы Исиды, сообщили об этом жрецу «мехи», жрецу «семенхат», жрецам, отцам и часовым служителям. Писец храма озаботился коровой согласно предписаниям книг и сообщил: «в третий час сегодня душа величества Исиды, священной коровы Исиды вошла на небо. Ее душа поднялась на небо и соединилась с Ра...» Тогда жрец стойла вышел так, чтобы никто его не видел, и вошел в зал, чтобы сообщить о несчастии жрецу «мехи» и великим хонтам: «небо сегодня сошло на землю, душа Исиды отлетела в небо». Жрец «ари» и жрец «семенхат» и заведующий тайнами и владыка Афродитополя (тоже жреч. титул), и хонты, божеские отцы, великие уэбы... бальзамировщики, чтецы, писцы священной книги, херихебы и анмутеф поспешили к дому коровы Исиды»...

До нас дошло собрание греческих и демотических черепков из Омба, представляющих документы о погребении священных кобчиков и ибисов, происходившем обыкновенно однажды в год в присутствии властей, но повидимому без участия жрецов. Приводятся цифры в сотни и тысячи погребавшихся священных птиц, очевидно не только кормившихся на храмовых участках, но и случайно находимых.

Погребальные обряды и культ мертвыхпродолжали развиваться, распространяясь и среди пришлого населения. Заупокойные тексты рядом с Книгой Мертвых дают несколько новых типов большей частью фиванского происхождения, характер и содержание которых однако представляет мало нового, вращаясь в кругу прежних представлений и ритуальных предписаний. Таковы многочисленные «Книги Дыхания», начертанные перстами Тота и полагавшиеся под голову покойнику, «Книги Прохождения Вечности», перечислявшие множество местностей загробной топографии, книга «Да процветает имя мое» и т. п. Они писались и иератическим, и демотическим шрифтом, иногда даже странными крупными курсивными иероглифами, и в значительной мере оттесняли на задний план древнюю Книгу Мертвых, которая, получив в саисскую эпоху канонический состав в 165 глав, не для всех стала доступна. Из числа этих новых произведений обратили внимание на два папируса Rhind Британского музея, написанные иератическим и демотическим шрифтом для фиванской жреческой семьи. Начало следующее:

«В год 13-й, в третий месяц первого времени года, 27-й день фараона Птолемея, бога, любящего своего отца, родился прекрасный сын в доме своего отца; он назван именем Хему-Сауф. Отец его – вельможа в своем городе (голова?) Ермонте, жрец Монту-Ра, владыка Ермонта, названный именем Менкара. Он воспитан был в довольстве, при наличности всего, чего хотело его сердце. Велика была похвала его в сердце его братьев; их любовь вошла в их тело; он поступал во благо, согласно тому, что (о нем говорили). У него родились сын и дочь, чтобы пережить его. Он достиг 59 лет и вошел в 60-й семью месяцами и 14 днями. Он жил в обилии, делал добро, обонял мирру Пунта каждый день, не беспокоился из-за дурного в сердце своем; праздник всякого бога был пред ним, как и в первый день жизни, до конца жизни. Начертал ему Тот на кирпиче места его рождения злой день великий его отшествия в Некрополь и преклонения головы, чтобы войти в преисподнюю.

В год 21-й Кесаря, владеющего властью (автопратора), в месяц 3-й лета, в 16-й день первого юбилея, указ, данный Некрополю Игерт, чтобы довести до сведения находящихся в преисподней, со стороны небесного писца, водителя Ра главе эннеады великой, Тота, главы Ермополя: «состоится бальзамирование брата фамилии царя Хему-Сауфи, сына царского чиновника, жреца Монту, Менкара, рожденного от Ташринемонту».

10-го эпифи – великое бальзамирование во всей земле. Взошел его величество к небу (демот.: случилось несчастье шествия его величества к небу); наступил этот час, установленный на родильном кирпиче, чтобы доставить его к бальзамированию, но чтобы он не был лишен погребения, согласно всем предписаниям во время свое.

Чтобы он покоился на подстилке из свежих трав и были проделаны церемонии херихебом некрополя («Места Правды»; демот. живым), который осилил врага священного Ока (т. е. жертвенное животное)...

Глас Анубиса: «ты идешь к нам, как утомленный, к некрополю, сердце которого устало более всего (на свете). Ты шествуешь вместе с народами в Арк-хех. Восходит твоя душа в виде птицы феникса, сердце (?) твое – кобчик и ибис, внутренности твои – ястреб и коршун, Апис и Мневис. О прекрасный, ты преставился во благо, как достигший врат горизонта. Возлагаю я руки мои на тело твое, как сделал я отцу моему Осирису. Я делаю здравыми твои члены, как «находящийся на своей горе», в моем первом, образе, как бальзамирователя. Я устраиваю путь твоим излияниям к морю, чтобы соединить его с божественными излияниями».

Затем описывается процедура бальзамирования, после которой Анубис ведет покойного пред Осириса. Бог обращается к нему с ласковой речью, а свита его оказывает ему почтение. Гор и Тот произносят очистительную формулу.

Далее следует интересное утешительное обращение:

«О ты, опустивший голову на землю, чтобы отправиться в преисподнюю, и получивший на земле в удел долголетие и счастливую жизнь, не дай развиться в твоем сердце печали. Ведь на кладбище уходят малые дети, а ты достиг на земле старости... Ты ел и пил и делал все, что у тебя было на сердце. Все было к твоим услугам и никогда тебе не говорили: «нет»... И священные животные великих богов живут и умирают до века, пока существуют боги. Пусть твое сердце радуется с духами прославленных, с которыми ты соединен, чтобы служить Осирису... Боги, находящиеся в твоем теле (вар.– «твои внутренности»), видели твои хорошие качества. Пристань к свите Осириса и возгласи возможно громче: «Владыка мой, отец мой Осирис, я был изрядным человеком, ходившим по пути правды, не преступившим праведной меры, не сотворившим греха, ненавидимого твоим духом, во всей моей жизни. Правда была в моем сердце, я давал хлеб нищему; многие люди питались у меня. Я стою пред Тотом и падаю ниц пред владыкой весов. Приставленные к весам свидетельствует в мою пользу... Я служу тебе подобно тем достойным, которые пребывают в прекрасной преисподней».

Для магической защиты покойного назначается известная «Книга Дыхания». Затем в его пользу свидетельствуют чада Гора, что он «не сотворил зла в своей жизни» и был щедр на жертвы им. Тогда Осирис «отверзает уста свои, к удовольствию Эннеады, произносит свой приговор: сей человек, сердце которого превосходно, да будет причислен к блаженным; да идет душа его к небу с их душами, а тело остается в преисподней. Пусть ежедневно дают ему хлеб на жертвенник». Текст заканчивается длинным рядом обращений к божествам в пользу покойного и подобных же пожеланий, напр.:

«Да сияет свет солнца над его телом, да взойдет душа его на небо и соединится солнцем, да пристанет он к свите Осириса, причём сын и дочь переживут его, и не будет на земле промежутка до века»... Следуют обращения ко всем богам Эннеады, к звездам, к Ориону, Медведице, Сотису и т. п. с просьбой снабдить его амулетами и содействовать оправданию. Наконец, приводятся приветственные слова богине Нут, находящейся в саркофаге.

Эти папирусы представляют совершенно особую заупокойную композицию, не имеющую ничего общего с Книгой Мертвых, обнаруживающую новые явления. Так, они начинаются панегирической биографией, влагают в уста Тота указ о бальзамировании покойного, который приравнивается к царям и именуется «величеством». Психостасии нет – ее заменяют представление Осирису, рекомендация богов и краткое исповедание покойного, вызывающие оправдательный приговор. Однако, весы упоминаются, и в этом характерные для египетских писаний противоречия, которые сказываются еще и в том, что после оправдательных слов Осириса, вызванных уверенностью в нравственных достоинствах покойного, следует просьба о снабжении его амулетами. Вообще же текст отличается в общем цельностью, возможной для египетского произведения; он уже не представляет бессвязного собрания магических формул, подобно Книге Мертвых, и с этой стороны указывает на некоторый литературный прогресс, произошедший, может быть, и не без некоторого греческого влияния.

Надгробных стел дошло до нас от поздних эпох огромное количество, не только иероглифических, но и демотических. Особенно часты стелы из Ахмима, они отличаются тщательностью исполнения, хорошей сохранностью, большей частью принадлежат греческим фамилиям и содержат длинные тексты. Ряд местных божеств изображен в верхней части; пред ними молящийся покойный, и иногда уже в греческом одеянии. Сами тексты представляют распространенную заупокойную формулу и обращение к проходящим с просьбой помянуть; иногда проскальзывают нравственные нотки (напр., на одной плите московского собрания: «я поместила волю бога в сердце мое; с младенчества до конца жизни была праведна сердцем пред богами и богинями»...), иногда литературные мотивы или заимствования (напр., на одной каирской – из книги Синухета или на московской из Афродитополя – обращения в стиле песни арфиста: «да не скорбит сердце твое о том, что случилось... О живущие. .. отложите печаль, празднуйте с вином и благовониями, проводите время ваше в радости: счастлив устроивший свою жизнь следуя своему сердцу, не забывающий о нем; блажен слушающийся своего сердца во век... не падайте же духом...»); нередки ж здесь фразы из ходячих заупокойных текстов (особенно на демотических стелах). Изредка текст расширяется, принимая характер автобиографии. Так, на одной венской стеле мемфисская жрица Хатхор повествует о своих семейных добродетелях, благотворительности, о благосостоянии семьи, как о награде за благочестие, об уважении всего города и участии всего Мемфиса в ее погребении, обращается к мимоходящим с наставлением чтить Хатхор и т. д. Современник последнего Птолемея и Клеопатры, первый вельможа, верховный жрец мемфисский Пшерниптах между прочим говорит нам: «я родился в 25-й год, 2-го мес., 11-го числа при величестве царя Птолемея Сотира II и провел 13 лет на глазах отца. Повелел царь Птолемей Филопатор-Филадельф юный Осирис передать мне великий сан верховного жреца, когда мне было 14 лет. Я возлагал диадему царя на его главу... Я ходил в столицу царей-греков на берегу моря, которой имя Ракоте... Когда царь... направил свой путь к храму Ириды, принес ей великие жертвы... остановил свою колесницу и увенчал главу мою прекрасным венцом из золота и всякого рода дорогих камней; изображение царя было посередине... Я был князем богатый всем... Не было у меня сына. Величество бога Имхотепа, сына Птаха, обратило ко мне лицо свое, и я был награжден сыном, названным Имхотепом»... Жена этого жреца Тиимхотеп рассказывает подробно о своей молитве о даровании сына, о явлении Имхотепа во сне и т. п., затем говорит о своей кончине и погребении «позади Ракоте», т. е. Александрии. Надпись свою она заканчивает совершенно необычно: «о брат, супруг, друг, не уставай пить и есть, напивайся, наслаждайся любовью, празднуй, следуй желанию сердца день и ночь.

Весь Запад – страна сна, тягостного мрака; это место спящих в своих мумиях, не пробуждающихся, чтобы видеть своих братьев, своих отцов и матерей, забыло сердце и жен и детей. Вода жизни, что на земле для живущих, для меня гниль. Я не знаю, где я, с тех пор, как прибыла в эту юдоль... «Смерть всецелая, иди» имя того, кто всех связывает вместе, и идут к нему, трепеща от страха, – нет никого, на кого бы он не взирал, будь «го бог или человек; он исторгает сына у матери... все боится и молится ему, но он не слушает молитв, не взирает ни на какие дары».

Как объяснить появление таких неправоверных мыслей среди самых высших представителей египетской религии? Была ли это просто литературная форма, в других местах однако незамеченная, или перед нами влияние греческого общества, или прорвавшееся наружу проявление каких-то внутренних процессов в самой египетской мысли, подобных тем, которые привели, например, некогда к папирусу «Беседа разочарованного со своим духом»? Несомненно, мировая эпоха эллинизма с ее широким кругозором, обусловленном обменом между странами и культурами, и в Египте будила мысль и давала новые вдохновения. Греческое влияние на надгробных плитах, кроме платья, можно, пожалуй, видеть в том, что иногда обозначается число лет, прожитых покойным. Попадаются иногда надписи с греческими переводами или с обозначением имени, отчества и возраста по-гречески. Большое количество демотических стел найдено Петри в Дендера, в массовых погребениях, причем одна бывала общей для нескольких покойников. Заменой стел Шпигельберг считает деревянные пластинки – этикетки с именами и адресом покойных на демотическом, греческом, иногда на обоих языках, изредка с изображением богов и портрета покойного. Но это скорее сопроводительные документы, привешивающиеся к телу для направления к месту бальзамирования.

Бальзамировали тела теперь все, и египтяне, и инородцы, и даже впоследствии сначала – христиане.

Не всегда, конечно, и не все прибегали к лучшему способу бальзамирования, отчего сохранность тел нередко плохая. Вошло в обычай (I в. н. э.), между прочим, держать мумии некоторое время дома, для чего употреблялись или деревянные носилки или деревянные саркофаги, поставленные на подножие и имеющие вверху дверцы, чрез которые виден картонаж-маска покойного. В связи с этим замечается стремление придать этой маске портретные черты и одеть мумию в костюм соответственно моде. До нас дошло несколько погребений, но уже в половине I в. входит, особенно в Фаюме, в обычай класть на место головы на тело, обернутое в погребальные пелены, плоский, написанный темперой, или восковыми красками портрет, нередко весьма художественного достоинства. Параллельно с этим хоронят, поместив в изголовье рельефную расписанную гипсовую голову, также передающую портретные черты и несколько приподнятую, как бы пробуждающуюся. Иногда вместо саркофага умерший обертывается в расписные пелены, на которых он представляется с портретным лицом, стоящим на загробной ладье, среди Осириса, в которого он превратился, и Анубиса, который его принимает. Вся пелена, кроме лица, приготовлялась заранее ремесленным способом египетскими рисовальщиками, портрет же писался на холсте греческими художниками и частью вклеивался в пелену, частью пририсовывался к ней.

В Москве имеется три пелены этого рода, лучшие из известных; на них, между прочим, можно проследить постепенный переход нимба от солнечного диска на головах египетских божеств до той формы, какую он имеет в настоящее время, – на одной из пелен покойница имеет вокруг лица нимбы последнего типа. На пеленах, заменявших саркофаги, изображалось in eftigie то, что обыкновенно давалось покойнику in natura – каноны, силуэты слуг (ушебти), амулеты. Здесь же иногда находятся и некоторые сцены из Книги Мертвых, которые обыкновенно занимают много места на подобных пеленах чисто египетского стиля. Судя по портретам, покойники, хоронившиеся с портретами и в расписных пеленах смешанного стиля, принадлежали к смешанной греческой расе или даже были настоящими инородцами, усвоившими египетский ритуал.

Деревянный саркофаг в виде богини Хатор

Любопытным памятником греко-египетского художественного стиля и греко-египетских погребальных обычаев являются александрийские катакомбы с росписями и барельефами, частью довольно близкими к древним образцам, частью представляющими курьезный продукт смешения, в котором не выиграл ни один из сопоставленных стилей. Такова роскошная усыпальница половины I в. н. э. богатой александрийской семьи, называемая теперь Ком-Эш-Шукафа. Здесь и египетские боги, и сцена бальзамирования Анубисом и Тотом, и жрецы, совершающие заупокойную службу, и покойный, облеченный в погребальные пелены и украшенный на голове солнечным диском, как прославленный, здесь и священный бык, которому царь подносит ожерелье. Но саркофаг уже с гирляндами, эллинистического типа, колонны, хотя и с египетскими перехватами вверху и листьями внизу, имеют базы и капители, уже неегипетские. Греческому искусству принадлежат и потолок в виде раковины, и орнаментальные полосы из так наз. яйцевидных фигур и т. п. Анубисы имеют вид или римских воинов, или вместо ног имеют тело змея; жрец птерофор изображен с перьями на голове, сами покойные имеют статуи, идущие по прямой линии от древнего обычая ставить в гробнице портретные изображения, но стиль их уже почти совершенно греческий. Равным образом александрийскому искусству принадлежат и те предметы, которые помещались в гробнице для загробных нужд покойного. Наконец, имеются места для иероглифов, но не было иерограммата, почему они или не заполнены, или заполнены фантастическими знаками. Таким образом, в погребальных сооружениях и обрядах господствуют египетские идеи, но греческие формы.

Многочисленные памятники искусств, дошедшие от греческого и римского времени, свидетельствуют, подобно описанным гробницам, о проникновении греческих художественных форм, а также о стойкости египетских представлений и навыков, техники и мотивов. Одно время казалось, что из соединения двух стилей может выработаться нечто ценное и здоровое. Если не относить сюда знаменитых берлинских и др. зеленых базальтовых голов, то лучшими образцами этого направления могут служить статуи так наз. Александра II (IV), отчасти Харсинебефа, некоторых Птолемеев, барельефы из гробниц, напр., Псаметихноферсашма Джанофера и др., где мы находим возвращение к образцам Древнего царства, но с несомненными признаками греческого влияния, не только в одеяниях и музыкальных инструментах. Хуже известные статуи из Диме и Мемфиса, совершенно уродливы – колоссы, представляющие римских императоров, иногда переделанные из древних статуй, барельефы, подделанные под XVIII или XX дин.; стелы позднего времени, уже частью с греческими надписями и т. п. Скульптура не держалась столь же долго, как архитектура, и попытки комбинации ее с греческой не удались. М. И. Ростовцев указывает на связи африканских мозаик с композициями и мотивами старого египетского искусства и видит в декоративной живописи эпохи римской империи «сознательное подражание старо-египетским принципам декорации плафонов, стен, полов, дворцов и гробниц, которые связаны с именем Аменхотепа IV. Принципом этой декорировки было покрывать большой нейтральный фон в беспорядке разбросанными цветами, ветками, бабочками».

Дошло до нас несколько магических текстов, предназначенных и для живых. Кроме заклинаний, заговоров и т. п., повторяющих с бесчисленными вариациями историю Гора и Сетха и сообщающих все новые и новые формулы, известно несколько отрывков, подобных которым, кажется, не было в древнем Египте и которые явились, может быть, не без влияния халдейской или греческой магии. Например, в Берлинском музее есть составленная для астрологических целей большая планетная таблица в календарном порядке (10 г. н. о.), кроме того кусок астрологического руководства (римск. врем.), где предсказывается судьба по рождению под тем или другим созвездием. Например: «кто родится под Венерой, когда она находится в доме Шаит («дома» – вероятно знаки Зодиака), будет счастлив и владеть многим имуществом. В своем городе он будет пользоваться добрым именем и получит большие отличия». Два гороскопа найдены нарисованными на потолке гробницы богатого египтянина Меригора в Атрибе. По определению М. Вильеви, они относятся к 6 янв. 179 и 1 мая 186 г. до н. э. и представляют, как знаменитый Зодиак в храме в Дендера, соединение вавилоно-греческих созвездий с египетскими фигурами Сотиса и Ориона; последний изображен как бы обителью душ. От римского времени сохранился также отрывок составленного для магических целей списка минералов и растений. Один камень обеспечивает своему владельцу рождение детей, другой хорошее поручение от «фараона», третий – внезапную смерть, эбеновое дерево – богатство и счастье, смоковница – богатство и знание сокровенного, пальма – радость и т. п.

Магического содержания также два крупных литературных произведения этого времени – сказки, в которых действующим лицом является героизированный древний мудрец, сын Рамсеса II Хаэмусет. В одной из них описываются приключения его за поисками в древних гробницах магической книги Тота, которая делает ее обладателя выше богов. Из двух формул ее, первая очаровывает небо, землю, преисподнюю, горы, воды, дает возможность понимать язык птиц и пресмыкающихся, видеть рыб бездны; вторая – находясь под землей, видеть себя на земле, бога солнца при его восходе, его цикл богов, месяц в его лучезарном образе. Другой рассказ, весьма интересный и сложный, заключает в себе кроме того и нравственный элемент. У Сатни-Хаэмусета рождается сын Сеносир, который впоследствии оказывается не кем другим, как возродившимся великим магом древности, явившимся снова в мир, ибо в Египте оскудели мудрецы, и пришло предсказанное время спасать отечество от козней эфиопского мага. Еще в младенчестве он обнаруживает необыкновенную мудрость и чудеса. Отец его однажды видит богатые похороны, а затем убогое погребение нищего; он захотел избавиться от участи последнего. Сын, напротив, пожелал ему этой участи и, для доказательства своих слов, повел его в преисподнюю и показал семь мытарств, в которых мучатся грешники, в числе их погребенный с пышностью богач, тогда как нищий облечен в тонкое полотно и находится вблизи Осириса. Здесь же происходит страшный суд. Затем мальчик спасает Египет от эфиопских козней и исчезает. Этот текст между прочим доказывает, несмотря на анахронизмы, что египтяне в это время интересовались своим фараоновским прошлым, а также, что, несмотря на магию, они не потеряли способности к высоким представлениям. Можно даже усматривать известный прогресс последних в том, что на суде Осириса взвешивается не сердце с магической формулой, обеспечивавшей ему благополучный результат, а добрые дела и преступления; перевес тех и других обусловливает участь, и для магии нет места. Рейценштейн в своей увлекательной книге об эллинистических чудесных рассказах придает большое значение в истории литературы и религиозных представлений подобным египетским рассказам: в увлечении чудесным, охватившем эллинистический мир во второй половине римского времени и отразившемся, между прочим, на христианских апокрифических сказаниях, египетские влияния занимали не последнее место. Интересно для нас отметить любовь египтян к своему прошлому, к своим героям древности, к излюбленным именам. Кроме Сатни-Хаэмусета они чтили, как известно, Имхотепа и Аменофиса, сына Паапия, сделавшихся теперь совершенно богами. Их чтили и египетские греки: первого под именем Асклепия, а второго – под собственным именем (есть у Манефона), даже списывали его гномические изречения (остракон из Дейр-эль-Бахри). Четвертым историческим божеством такого же порядка был фараон Аменемхет III, в честь которого и греки ставили в Фаюме посвящения в чисто египетском стиле, но на греческом языке. Он почитался вместе с местным крокодиловым богом Сухом под именем Прамарра (Перро-Марес – Царь Мар-Нимаатра). Из египетского прошлого берут свое содержание еще два демотических исторических романа, разработанные Краллем: один повествует о войне эпохи «Додекархии», передавая довольно верно историческую ситуацию, другой – о пророчестве агнца при царе Бакхорисе (есть у Манефона). Оба эти романа более древнего происхождения, но они переписывались, ими интересовались в нашу эпоху; рассказ о Бакхорисе относится ко времени Августа и переписан очевидно потому, что в ожидавшейся войне римлян с парфянами думали увидать исполнение пророчества, «агнца» о возвращении из Азии чрез 900 лет после Бакхориса изображений египетских богов. Все это доказывает, что египтяне не только интересовались своим прошлым, но и могли иногда следить за хронологией. До нас дошло еще несколько текстов сказочного или морального содержания, к сожалению, демотических. Шпигельберг недавно издал и перевел несколько демотических текстов, написанных на негодных сосудах. Они оказались новым видом литературных произведений – сборником рассказов в форме писем и, вероятно, представляют упражнения в этом жанре. Так, некто излагает в письме к фараону историю волхва Хигора, посаженного в тюрьму в Элефантине; по совету двух птиц он написал о себе на двух папирусах и переслал через птиц это писание ко двору. Арабский князь пишет фараону басню о птице, выпившей море в возмездие за то, что оно не уберегло порученных его охране во время отсутствия птенцов. Эта басня принадлежит к числу распространенных – подобная ей встречается в Панчатантре, в Агаде палестинских амореев и т. п. Третье письмо черпает свое содержание из истории волхва Сеносира, уже известного нам, четвертое написано от имени сирийца и рассказывает о его приключениях на празднике Исиды и т. п.

В одном из лейденских демотических папирусов приводится спор кошки с шакалом: первая доказывает силу добра, второй – торжество силы и безучастность богов и т. п. Автор как будто на стороне шакала. Во время спора обе стороны приводят басни из животного мира, имеющие ту же форму, что и соответствующие греческие, но выводить отсюда заключение о греческом влиянии нет оснований. Вообще греческое влияние не отразилось особенно осязательно на египетской литературе; заимствованных слов даже в демотических текстах весьма немного. Больше оказывали влияние греки на скульптуру и одежду. На жизнь туземного интеллигента римского времени проливает свет, между прочим, находка 1884 г. Фл. Петри в Танисе, у восточной стороны главного храма жилого квартала, в котором был открыт между прочим дом адвоката Адриана, по имени Бекиеху. К сожалению, квартал сгорел, вероятно, во время восстания Буколов 174 г. и дом со всем имуществом поврежден. Тем не менее, интересные остатки сохранились и дают обильный материал. Под домом находился большой подвал, в котором оказался архив или библиотека с 150 папирусами, иероглифическими, демотическими, иератическими, греческими унциальными и др., большею частью делового характера, согласно профессии владельца. Здесь же оказалась хорошо сохранившаяся каменная статуя хозяина с демотической подписью и с греко-римским влиянием, которое сказалось уже в самой идее приготовить для дома портретную статую живого человека. Но только в этом, да в нескольких греческих папирусах и выразился «эллинизм»; во всем остальном Бекиеху верен своей туземной культуре. Фигурки божеств – египетские, равно как и другие вещи; только барельеф сфинкса обнаруживает азиатское влияние. Бекиеху был и художник – найдены принадлежности для живописи. Вообще он был человек образованный и состоятельный, и с большим вкусом. Интересно познакомиться с этим представителем «либеральной профессии» в римском Египте. Из числа папирусов его библиотеки обращает на себя внимание иероглифический Силлабар и географический словарь – книги справочные, которые теперь входят в моду; ощущается потребность подвести итог и создать пособия. К числу таких относятся различные списки должностей, богов, звезд и т. п., находящиеся в различных музеях.

Римское владычество принесло в Египте некоторые изменения. Царь, как и в персидское время, отсутствовал – он управлял из далекого Рима; поэтому мало-по-малу его стали называть просто «фараон», не интересуясь именем; он должен был иметь своим заместителем префекта Египта, который фактически и был правителем страны и главой религии. Но опыт очень скоро доказал, что в Египте можно легко почувствовать себя при таких условиях фараоном. Уже первый, назначенный Августом, наместник Египта Г. Корнелий Галл, усмирив восстание в Фиваиде и победив эфиопского царя, по свидетельству Диона Кассия, «много совершил незаконных поступков – поставил свои изображения по всему Египту и написал на пирамидах о своих деяниях». Действительно, в 1895 г. на Филах нашли разбитый и употребляемый для постройки большой камень с надписью на трех языках: латинском, греческом и египетском-иероглифическом. Первые два текста тожественны по содержанию:

Фаюмский портрет. Собрание Гос. Музея Изобразит. искусств в Москве

«Г. Корнелий Галл, сын Гнея, римский всадник, первый назначенный Кесарем после победы над царями префект Александрии и всего Египта, победитель восстания в Фиваиде в 15 дней двукратным поражением неприятеля, завоеватель пяти городов: Боресея, Копта, Керамика, великого Диосполя, Офиэя, убивший вождей восстаний в них. Перевел он войско за порог Нила в место, куда раньше не заходили воюя ни римский народ, ни египетские цари, покорив всю Фиваиду, не подчинявшуюся царям, приняв послов эфиопов в Филах и взяв их царя под свойпатронат, поставив в Эфиопии тиранна Триаконтосхенской области, принес это в дар богам отеческим и Нилу-помощнику».

Вверху должны были быть изображены эти боги, но этого не успели сделать и вместо них стоят одни надписи: Осирис, Исида, Гор, Хнум, Сатет, Анукет – боги Фил и Элафантины. Между ними – необычное в египетском официальном искусстве изображение римского всадника, поражающего поверженного врага, и надпись иероглифами: «Князь Тамери (Александр?) и обоих Египтов, (избранник) Кесаря», а затем под изображениями иероглифический текст, являющийся едва ли не самой поздней иероглифической надписью исторического содержания:

«В год 1-й, в 4-й мес. зимы, 20-й день при его величестве, прекрасном юноше... владыке владык... Кесаре, вечно живущем. Был могучий князь, владыка обеих земель, сильный рукою... он благодетельствует Египет, наполняет Александрию своими красотами... Он напал на иноземные области... и разрушил их ужасом... подобно Гору... Он побеждает Пунт, его чествуют негры и Хену (?), его власть доходит до востока солнца и до гор Ману на запад и до народа Машаваша. Он воздвиг храмы, поощрял жертвы, делал угодное для изображений богов, приносил прекрасные дары отверстиям Элефантинским и воздвиг памятник великому духу (Хнуму). Он умиротворил князя Эфиопии, вельмож народа Менту; почтил Исиду ренускую... и чистое место бога сокровенного образа (Осириса)»...

Несмотря на печальное состояние и ужасный поздний язык текста и всего памятника, ясно, что жрецы острова Фил, приготовившие эту надпись, еще жили древнеегипетскими традициями и накануне начала н. э. употребляли дошедшие до них от времен Древнего царства географические термины. Характерно, что они обошли молчанием усмирение туземных мятежей и новый погром Фив. Вероятно, они имели в виду дать нечто вроде «плиты Сатрапа Птолемея», изобразив среди богов Августа в костюме фараона, но Галл потребовал, чтобы было помещено его изображение на коне. Этим он преступил предел дозволенного для простого наместника, навлек на себя подозрение и гибель. Камень его был разбит и употреблен на постройку храма от имени Августа. Последний особенно дорожил Египтом – здесь он был царем, не будучи официально таковым в остальной империи, и он отнесся к выходкам Галла, может быть, с большей подозрительностью, чем они того заслуживали. С этих пор для египетского префекта был закрыт путь для сношений с жрецами и для приобретения чрез них независимого положения; религиозные дела были изъяты из его ведения и учреждена должность «архиерея Александрии и всего Египта». Носителем ее был не жрец, а светский чиновник, функции которого были соединены с функциями идиолога, сановника с финансовым оттенком. Вместе с тем прекращают, кажется, свое существование общие и даже провинциальные съезды жрецов, столь обычные при Птолемеях и неизменно сопровождавшие всякое выдающееся событие в жизни царя или культа (напр., интронизация Аписа).

Вообще, положение египетского жречества и народа стало при римлянах значительно хуже, чем при последних Птолемеях, хотя религия продолжала пользоваться терпимостью и, пожалуй, несмотря на антипатию римлян, покровительством, хотя императоры изображались и на стенах храмов, и на плитах, как фараоны, боги и главы религии (что не мешало некоторым из них в Риме стеснять египетские культы), но храмовая политика их была еще более последовательно направлена к лишению жречества всякого политического и даже экономического значения; оно должно было стать одним из звеньев в цепи фискального высасывания страны. Γη ιερα теперь окончательно слилась с γη βασιλιχη или δημοσια она была конфискована, и лишь часть ее возвращена храмам, частью как замена уничтоженного συνταξις, частью с обязательством платить за нее арендную плату. Απομοιρα была окончательно отнята, права убежищ ограничены, если не совершенно уничтожены, что лишило храмы дешевых рабочих; запрещение обрезания при Адриане рапространилось и на египтян, поэтому со времен Адриана требовался для необходимого при посвящении в жрецы обрезания разрешительный документ от «архиерея Александрии» и утверждение царя. Из числа жрецов лишь определенное количество освобождалось от поголовной подати, а последняя (λαογραφια) делала невозможным получение римского гражданства. Вообще для жителей Египта последнее было затруднено уже тем, что необходимою ступенью к нему было поставлено гражданство александрийское, и вне военного; элемента оно встречается редко до самого 212г., когда Gonstitutio Antoniana сразу создала множество новых Аврелиев. Но и здесь египтяне-туземцы оказались в самом невыгодном положении. Они, за сопротивление, оказанное Октавиану, и за повторные восстания (уже при Галле – восстание в Фиваиде, при Тиверии – см. Эдикт Флакка; в 153 г.; в 172 г. и др.), были приравнены к didificii, на которых не распространялось действие эдикта Каракаллы. Под него подошли граждане Александрии, Навкратиса, Птолемаиды и нового города – Антинополя, затем фамилии, платившие льготную подать в 12 драхм, катэки, сидевшие на жалованной земле (среди них бывали и египтяне-туземцы), наконец жрецы, принадлежавшие к установленному числу освобожденных от поголовной подати. Таким образом высшее египетское туземное сословие, каковым было жречество, все-таки своей значительной частью вошло в состав римского гражданства. Египетское право попрежнему признавалось и демотические документы продолжали составляться; знание иероглифического письма все более и более приходило в упадок. От римской эпохи неизвестно ни одной крупной туземной личности, хотя бы вроде современников последних Птолемеев, но зато известны случаи, когда носившие египетские имена официально просили о замене их греческими...

Было мгновение, когда Египет мог в последний раз помышлять о господстве над вселенной. Антоний был настоящим наследником Птолемеев; он стал владыкой Востока и готовился нанести решительный удар Западу. Но Египту не было суждено покорить Рим; напротив, он подпал под руку римского Кесаря, и эта рука оказалась теперь тем более тяжелой, чем легче было последнее время птолемеевского периода. Но и Кесарь, создавая на Западе новые формы, нашел чему поучиться у страны тысячелетней культуры и государственности. Он был фараоном, правившим римской республикой. Он воспринял фараоновское божественное достоинство; имя Кесаря делается таким же полунарицательным, как имя Птолемея; постепенно республиканские формы заменяются бюрократическими. Самый Рим теряет свой характер и превращается в управляемую бюрократически Александрию на Тибре; даже его должностные лица находят себе соответствие в александрийских. Если у Августа бюрократия покоится еще на военном начале, то при Адриане она делается гражданской, основанной на юридическом специальном образовании. Финансовая система древнего Рима, наиболее слабая сторона римской государственности, даже при Августе упорядочивается по египетскому образцу. Эта провинций, тщательно сокрытая от взоров носителя римских исторических традиций – сената, была все время вдохновительницей кесарей на пути реформ, завершившихся Диоклетианом п Византией. Но не менее глубоко было влияние ее религии. Если при Птолемеях она подчинила себе новых владык и новых обитателей своей страны и даже вышла за пределы, то в римскую эпоху она победоносно шествовала по всему культурному миру, покоряя умы от Сахары до Британии, от Испании до Босфорского царства. Насмешки римлян над культом животных и другими суевериями не мешали таким: благочестивым мыслителям, как Плутарх, посвящать специальные трактаты египетскому богословию: национальная политика первых кесарей не могла надолго закрыть пред египетскими богами ворота Рима. Идеи бессмертия, очищения и загробного бытия, выраженные в египетской религии с такой наглядностью и подробностью, как ни в какой другой, делали ее особенно привлекательной для эпохи исканий и чаяний измученного человечества, ежедневный культ, справлявшийся неукоснительно в Риме, как и в Египте, таинственные мистерии Осириса, убитого и ожившего бога, философские идеи, соединенные теперь с ним и Исидой, превратившейся в пантеистическое божество, – все это наполняло храмы божеств долины Нила, возникавшие повсюду. Уже Домициан воздвигает на Марсовом поле и в Беневенте храмы Исиды и переносит в них из Египта обелиски, сфинксы и т. п. На других обелисках, воздвигнутых вновь, красуются его подписи египетскими иероглифами. О египетском Каноне в вилле Адриана в Тибуре достаточно известно. В настоящее время то и дело в римской почве находят египетские памятники; целая зала в Ватиканском музее наполнена предметами такого происхождения; среди них есть как подлинные египетские памятники, так и подделки под них, сделанные в Риме. Совершенно подобное же явление встречаем мы и на нашем юге, где рядом с подлинными скарабеями и фигурками божеств находят и имитации. Спрос на предметы, связанные с Египтом, был слишком велик и не удовлетворялся вывозом. Египетские культы в Риме справлялись еще в самом конце IV века, когда христианство было уже господствующей религией даже на их родине: чрез три года после разрушения александрийского Серапея (394 г.) еще можно было видеть на улицах Рима процессии в честь Исиды.

Источники. Иероглифические надписи издаются Sethe во II томе редактируемых Штейндорффом Urkunden des Aegyptischen Altertums; находящиеся в Каирском музее изданы в XXI т. Catalogue general музея: Ahmed bey Кamal, Steles ptolemaiques et remains (1904). Демотические тексты: Spiegelberg, Demotische Studien (пока вышло шесть томов из цикла сказаний о Петубасте, отрывки литературного характера и басен, Книга Мертвых изд. Lexа, папирус Rhind изд. Мoller и т. д.). Die demotische Papyrus aus d. Museum zu Berlin, 1903. D. Demot. Papyr. d. Musee Cinqantenaire Bruss., 1909. Demot. Papyr. im Museum zu Kairo (Catalogue general 1908). Hess, Der demotische Roman von Stne, 1888. Griffith, Stories of the High Priests of Memphis. The demotic Tales of Khamuas, 1900. Греческие папирусы важнейшие подобраны по содержанию в прекрасном и весьма удобном издании Mitteis-Wilken, Grundzuge und Chrestomatie der Papyrusforschung в 4 томах (1912). Первые два тома составляют историческую часть, вторые – юридическую; два тома дают выводы и служат пособием для уяснения исторических, религиозных, этнографических и бытовых условий Египта при Птолемеях, римлянах, в византийское и арабское время: два других – хрестоматию из папирусов. Общие труды: Lumbrоsо, L'Egitto al tempo dei Greci e del Romani, 1882 (устарело). Recherches sur Гесопоппе politique sous les Lagides (1870 – тоже). Hоhlwein, d'Egypte Romaine, 1912. Монографии и исследования. По религии: W. Otto, Priester und Tempel im hellenistischen Aegypten. 2 т., 1905 (рецензия М. И. Ростовцева в Getting. Anzeiger, 1909). Junker, Die Stundenwachen in den Osirismysterien. Denkschriften Венской акад., 1910. D. Gotterdecret tiber d. Abaton. Ibid., 1913. Вrugsсh, Drei Festkalender, 1877. Lafауe, Histoire du culte des divinites d'Alexandre hors de PEgypte, 1883. Drexler, Cultus d. Aegypt. Gotheiten i. d. Donnaulandern. Sethe, Sarapis. Getting., 1913. Тураев, Поздние заупокойные папирусы. Барельефы с изображением божества Туту. Надпись римской эпохи, о священном быке. (Памятники Музея изобразит. искусств в Москве). F. Preisigke – W. Spiegelberg, Die Prinz – Jackim – Ostraca griechische und demotische Beisetzungs – Urkunden fur Ibis und Falkenmumien aus Ombos. Schriften d. Wiss. Ges. in Strassburg (1919). По искусству: Dumichen, Baugeschichte d. Denderatempels, 1877. Sieglin–Sсhreiber–Вissing, Die Nekropole v. Kdm-esch-Schukafa, 1908. F L. Petrie, Roman portraits, 1911. (Eg. Research Account XVIII). Portofolio of Hawara Portraits (ibid.). Athribis (ibid., 1908). Б. В. Фармаковский, Портрет из Фаюма. Паи. Музея изобр. искусств. М. И. Ростовцев, Расписная стела из Александрии. Там же. В. Ф. Гринеизен, Погребальные пелены египто-эллинистической композиции. Там же. В. К. Мальмбepг, Женская статуэтка поздней эпохи. Там же. М.И. Ростовцев, Стеклянная расписная ваза поздне-эллинистического времени и история декоративной живописи. Изв. Арх. ком., 1914.

Но праву, торговле и др.: Фрезе, Очерки греко-египетского права. Ярославль, 1912. Хвостов, История восточной торговли греко-римского Египта. Казань, 1907 (рец. М. И. Ростовцева в Журн. мин. нар. проев., 1908). Сингалевич, О составе населения Оксиринха 30 до н. э.– 284 н. э. В. В. Струве, К истории απομοιρα. Журн. мин. нар. проcв. Право владения землями пахотной и виноградной в птолемеевском Египте. Там же, 1915. Развитие храмового иммунитета в птолемеевском Египте. Там же, 1917.

История Эфиопского царства в позднее персидское и раннее птолемеевское время для нас неясна. Диодор говорит о царе Ергамене (III, 6, 3), что этот современник Филадельфа, получивший греческое образование, положил конец преобладанию жречества над царями, явившись с войском в Золотой Карнак и перебив жрецов. Таким образом и здесь влияние эллинизма сказалось прежде всего в усилении царской власти. Затем он территориально расширил пределы своего владычества; имя его (Ирк-Амон) встречается в храмах от Фил до Дакке; вероятно, впрочем, здесь он считался с суверенитетом Филопатора, при котором он еще жил, так как в этом самом храме строили и Филопатор, и Фискон, затем Август. Римское влияние оставило Следы до Макарраки п Ибрима. Столкновения с эфиопами отмечены на надписи Галла. В 24 г. до н. э. был, как известно, поход Петрония против «Кандаки» и разгром Напаты; чрез 80 лет, при Нероне, по словам Плиния, Кандака царствовала только над областью Мероэ, и рядом с ней правило 45 других царьков. Страна находилась в полном упадке.

Если мы обратимся к многочисленным памятникам в Мероэ и его области, мы, напротив, увидим подъем политический и культурный, который переживала страна I в. до н. э. – III в. н. э. Большое количество развалин храмов и гробницы-пирамиды указывают на богатство, мощь, интенсивное строительство; целый ряд царских имён, начертанных египетскими и туземными иероглифами, и изображений победоносных царей помещен на стенах этих сооружений.

В Бен-Нагаа стояло до 16 храмов, из которых в настоящее время возможно распознать планы всего шести. В двух из них, самых интересных, строили царь Нетекамон и царица Аменарит. Первый принял тронное имя Хеперкара, которое носили Нектанеб II и Сенусерт I, отодвинувший, как известно, египетскую границу до Вэди-Хальфа и начавший формальное включение Нубии в пределы Египта. Вместе с тем, в Нагаа, в главном храме, посвященном Амону, имя царя сопровождается эпитетом «бог благодетель», заимствованном у (поздних?) Птоламеев; на титул жены его, повидимому, повлияла титулатура Клеопатры. На пилоне малого храма в Нагаа царь и царица изобразили себя поражающими коленопреклоненную толпу врагов, которых они держат за волосы. Это изображение обычно на египетских памятниках «еще чуть ли не с первого дня существования египетского царства, но подробности его изменились, и данное непосредственно примыкает к помещенному на пилоне храма в Филах в самом конце птолемеевской эпохи. Но есть здесь интересное добавление – дев, изрыгающий пламя и терзающий врага, на одной стороне, лев, бросающийся на врагов – на другой. Не имел ли пред глазами художник аналогичного изображения, дошедшего от Рамсеса II в Дерре, следовательно тоже в Нубии? – там также изображен лев весьма художественно. Может быть, впрочем, этот лев – бог Апеджмак, имевший особый храм в Мероэ и вытеснивший йотом Осириса. Другие мероитские боги – Маш, соответствующий Амону, и Акезис – Тоту. Внизу помещено в ряд по семи представителей покоренных народов разных типов; традиционные в египетском искусстве зубчатые овалы здесь заменены какими-то щитами или сосудами. На стенах храма весьма странные изображения Царя, царицы и каких-то двух царей пред богами необычного вида, в необычных нарядах и со странными скипетрами. Чрезвычайно обилие и разнообразие украшений и драгоценностей – ожерелий, колец, запястий, нарукавников, головных уборов, кистей (между прочим, у одного царя вся одежда усеяна крестами, вышедшими из египетских иероглифов жизни, а у фигуры, стоящей против – полумесяцами!). Один из богов изображен с тремя (может быть, четырьмя) львиными головами и четырьмя руками (М. Мюллер видит индийское влияние!), с какими-то букетами (?) в руках, другой – сидя еn face, с лицом, испускающим свет, и рукой, как бы благословляющей, третий – в виде длинной змеи с головой льва и хвостом, выходящим из пальметки греческого стиля; наконец, еще один, в виде льва, увенчивает царское знамя, пронзающее поверженного врага. Все эти изображения выдают руку художника, который много видел и многому научился. Большой храм в Нагаа напоминает по плану Дендера и Эдфу и, подобно им, имел колоннаду с капителями в виде голов Беса а Хатор. Здесь имена тех же царей, а также какого-то Арк-тетнена с тронным именем Каах-Ра. Есть в Нагаа еще один храм с именем царя Шанказахта (?), а также интересный и изящный храмик в египто-римском стиле, довольно хорошо сохранившийся и указывающий на то, что и в поздние времена, может быть, в III в. н. э., это место было предметом внимания туземных царей, имевших вкус и возможность сооружать монументальные здания. Следы царя Нетекамона в последнее время обнаружены ливерпульской экспедицией и в Мероэ, где он строил и возобновлял храмы, разрушенные при каких-то неизвестных условиях в предшествующий период. Надпись его найдена в храме Амона и в храме Солнца, где еще некогда строил Аспарут. Здесь сохранились его картуши и изображения; может быть, к нему восходят списки покоренных племен и изображения шествия пленных. Обилие памятников царской четы Нетекамона и Аменарит, доходящих до Напаты включительно, указывает на могущество; близкими к ним по времени можно считать в Мероэ царей северных пирамид 5 и 16 (по Беджу), может быть, 17–19. Один из них, Иркнехеру называет себя вторым жрецом Осириса, владыки юга, и помещает на стенах своей; гробницы тщательные изображения из Книги Мертвых; другой изображает побиение пленных в обычном стиле, но в необычном наряде; царь Амен-Шахита также побивает пленных; один царь принял тронное имя Аменхотепа III – Неб-маат-Ра, чем доказал популярность в Нубии этого имени царя-строителя, и т. п. Целый: ряд пирамид других царей относится уже к более позднему времени; они также пытаются давать изображения в египетском стиле, или заимствуя их из Книги Мертвых, или представляя погребальные и заупокойные церемонии, но уже с значительными уклонениями от египетских образцов, а главное, без иероглифических, надписей. Возможно, что они относятся ко времени, когда уже в Египте знание древней грамоты приходило в забвение и трудно было найти иерограммата. Сначала имена царей пишутся туземными иероглифами, иногда с параллельными картушами, начертанными по-египетски. Имена цариц также заключаются в овалы, иногда и для: них присоединяется египетский картуш. В надписях Нетекамона и Аменарит обыкновенно приводится три картуша; третий, кажется, принадлежит наследнику. Царицы обыкновенно изображаются необычайно толстыми, с массой украшений, соответственно африканскому вкусу. Потом царские овалы и места у изображений остаются незаполненными (как нередко и в Египте) и только курсивные мероитские надписи указывают, что в стране еще существовала письменность. Такова большая часть пирамид у Баркала: найденный на глубине 60 ф. черепок с надписью οινος Ροδιος дает право датировать их II в. н. э. Сношения с Римом засвидетельствованы встречающимся в надписях титулом «главный посол в Риме».

Лишены надписи интересные развалины в Муссавварате (Вади-Ассуфра), представляющие остатки дворца, самого красивого и оригинального сооружения на этом крайнем юге культурного мира. Они дают возможность восстановить план сложного комплекса неправильно расположенных построек, среди которых заключалось несколько небольших храмов с интересными колоннами; остатки их сохранились до сих пор и поражают своими скульптурами. Форма колонн подражает египетским образцам. Над орнаментом, там, где в Египте помещались расписные изображения, здесь находятся горельефы, представляющие богов, воинов, а также фантастических животных, попирающих врагов, слона, везущего бога в двойной египетской короне, Беса, играющего на струнном инструменте, и т. п. Позы, движение и т. п. указывают на хорошего художника-египтянина, знакомого с греко-римским искусством. За греко-римское влияние говорят и некоторые изображения в Нагаа, напр., бог, напоминающий Сараписа, фигуры Нила и т. п. Вообще, рассмотрение памятников мероитской архитектуры и скульптуры приводит к выводам, благоприятным для художников, находившихся на службе у туземных царей, будь они египтяне, или нубийцы. Вместе с тем мы видим, что в далекую Нубию влияние греко-римского искусства проникало в большей степени, чем в Египет, и создавало здесь, в сочетании с египетским, удивительные формы. Кроме упомянутых нами произведений, нельзя не сказать о прекрасных тонкой работы барельефах, найденных в храме Льва в Мероэ и изображающих царя и бога-Льва, а также о недурной царской статуэтке из базальта, найденной ливерпульской экспедицией в том же храме. Весьма характерны произведения мероитской керамики с орнаментом из гирлянд, с изображениями животных, с египетскими мотивами, но с несомненным александрийским влиянием. Найдена также бронзовая чаша туземной работы, но эллинистического стиля; на ней изображена туземная тучная царица, занятая счетом своих стад. Равным образом производят весьма выгодное впечатление золотые и ювелирные вещи эфиопской царицы, находящиеся в Берлине и Мюнхене, найденные Ферлини в 1834 г. в одной из мероитских пирамид. Это – браслеты, кольца, ожерелья, сосуды и т. п. тонкой резной работы египто-эллинистического стиля. Если они туземного производства, то искусство в царстве Мероэ придется признать стоявшим высоко. Бедж во время своих экспедиций также пытался найти содержимое мероитских и напатских пирамид, и для этой цели производил раскопки под ними и проникал внутрь их. Но удалось найти весьма мало. Прежде всего оказалось, что тела погребались не внутри пирамид, а под ними, иногда на значительной глубине. Так, Бедж в Баркале на глубине 60 футов нашел только заупокойное помещение, а до самой гробницы не мог добраться, так как, прокопав еще на 40 ф. вниз, он попал в область инфильтрации нильской воды. Тела не бальзамировались, и иногда даже сожигались; никаких украшений при них не найдено, только остатки погребального жертвоприношения – бронзовые и глиняные сосуды, кости животных и т. п. составляют инвентарь гробниц. Вероятно, недостаток искусных писцов заставил перенести Книгу Мертвых с папируса, полагаемого в гроб, на стены заупокойного храмика; кроме сцены страшного суда встречаются здесь главы 1, 43, 45, 47, 57, 107, представленные почти исключительно своими виньетками. На стенах изображаются также погребальные процессии, заупокойные церемонии, причем представляются вереницы родных, воинов, жрецов, ведущих жертвенных животных, несущих пальмовые ветви. Последние играли важную роль в эфиопском культе – без них редко обходится религиозное изображение: они находятся и в руках жрецов, и у покойника, и у царя, стоящих перед божествами.

Кроме упомянутых нами странных фигур в Нага а и Эс-суфре, заслуживают внимания найденные недавно в Шаблулском и др. некрополях характерные статуи покойников и каменные фигуры их душ («ба») – существ с головой и ногами человека и крыльями птицы. Последние – специальная особенность эфиопских гробниц и совершенно оригинальные продукты туземного искусства.

Мероитское царство, этот выродившийся наследник фараоновского Египта, засвидетельствовано еще в III в. до н. э. демотическими надписями из Фил, куда ежегодно являлись его послы приносить жертву Исиде. От времени императора Вибия Требониана Галла (251–254) дошла длинная надпись, оставленная посольством Трремена, царя Эфиопии, отправившего Исиде богатые дары. Есть еще надписи от 453 г. н. э.

В конце III в. в Нубии, повидимому, произошел переворот, обусловленный, с одной стороны, развитием Аксумского царства, с другой – появлением дикого народа влеммиев, кочевавших между Нилом и морем, делавших набеги не только на Мероэ, но и на Египет. В половине IV века Мероэ было покорено и город разрушен аксумским царем Эзаной, греческая надпись которого найдена в 1909 г. ливерпульской экспедицией. Теперь мы слышим о нобадах, влеммиях и аксумитах. Еще в 452 г., по миру, заключенному полководцем императора Маркиана Максимином с влеммиями, последним было дозволено, по примеру прежних лет, ходить на богомолье в Филы и брать на время к себе идол Исиды. Таким образом, христианский император идет на эту уступку, а нубийские племена оказываются последними почитателями египетской богини. Почти для них одних существует ее культ в Египте, уже сделавшемся христианским. Наконец, 100 лет спустя, около 563 г., Юстиниан приказал Нарсесу Персармену уничтожить культ Исиды. Храм был закрыт, жрецы посажены в тюрьмы, идолы отосланы в Константинополь. Так был положен официальный конец египетскому язычеству, которого держались в это время одни влеммии: не только египтяне, но и бывшие мероиты сделались теперь ревностными христианами. Мероитское царство в это время заменяется Нобадским; христианство сблизило его с Византией и сообщило ему греческий язык и культуру, что в меньшей степени применимо даже к влеммиям. Цари его официально считали себя вассалами византийского императора и скромно титуловали себя василисками, царьками. От одного из них, Силко, дошла до нас интересная греческая надпись, повествующая о войнах с влеммиями; он называет себя «василиском Нубадов и всех Эфиоплян». Надпись помещена еще в языческом египетском храме, в Тальмисе, хотя царь и говорит, что в победах помог ему бог, а враги присягали на верность миру «пред своими идолами». Но уже преемник его, Ирпаном, был ревностный христианин, обративший в церкви вековые египетские храмы в Тафе, Калабше, Даккэ, Амаде и Абу-симбеле, равно как и в знаменитом храме в Филах, под руководством епископа Феодора, была выстроена церковь в честь св. первомученика Стефана. Стены были заштукатурены, чтобы закрыть изображения египетских богов (557). К концу VI в. христианство безраздельно господствовало от Александрии до Аксума. Донгола, столица Нубийского царства, была одним из центров христианства и оплотом его против надвигавшегося ислама до XIV века. В настоящее время начинают находить письменные памятники христианского времени на нубийском языке: в Берлинский и Британский музеи попали отрывки из св. писания, апокрифов, агиологических и др. текстов, написанные шрифтом, заимствованным с греческого, на языке, близком к современному нубийскому. Таким образом, увеличивается материал для знакомства с нубийским языком; число мероитских надписей также значительно увеличилось, благодаря ряду экспедиций. В последнее время-Griffith и Sayce близко подошли к чтению их, исходя от небольшой двухязычной египетско-эфиопской надписи на мероитском жертвеннике в Берлинском музее. Им удалось установить мероитский алфавит в 23 курсивных знака, подыскать соответствующие им иероглифические, как мероитские, так и египетские. Но вопрос об языке еще не решен; Griffith высказывается за то, что он не был нубийским.

Царские пирамиды в Мероэ

Издания памятников и экспедиций: Lepsius, Denkmaler aus Aegypten und Aethiopien. Abt. V и VI. Hoskins, Travels in Ethiopia. Lond., 1835. Cailliaud, Voyage a Meroe, P., 1896. Breasted, Second report of the Egyptian Expedition. Amer. Journal of Semitic languages XXV. В 1907 г. Пенсильванский университет снарядил на средства Сохе на пять лет экспедицию в Нубию; богатые результаты ее уже частью опубликованы Mac-Iver и Wооlеу в трудах: Areina, 1909 (здесь же статья Griffitho разборе мероитских надписей), Karanog, 1910. Зимой 1909–10 г. работала экспедиция археологического института при Ливерпульском университете при участии Sayce, Garstang, Griffith. Вышло два тома трудов экспедиции – Meroe. Qxf., 1911–12. Это Corpus мероитских. надписей, в который вошли и находящиеся в Москве. Наконец, сам Griffith стал во главе рассчитанных на много лет Oxford Excavations in Nubia, и в сезоне 1910–12 гг. раскопал у Фараса около 2 000 гробниц, а 1912–13 – напатский некрополь. Работы будут продолжаться из года в год, и к участию в субсидировании предприятия, на условиях приобретения его находок, были приглашены все музеи. Общие обзоры: Budge, The Egyptian Sudan. L., 1907. Max Muller, Aethiopien (Der Alte Orient. VI. 2). A. Reinасh, La Civilisation meroJtique. L'Anthropologie. XXIV. 1913. Розов, Христианская Нубия. Киев, 4890. Рукописи: Кrаll, Beitr. Z. Gesch. d. Blemmier und Nubier. Wien, 1898. Griffith, The Nubian Texts of the Christian period. Abhandl. K. Preuss. Akad., 1913. Полное издание всех известных пока литературных и эпиграфических текстов с переводом, словарем, обзором грамматики и обширным комментарием.

Уже в незапамятные времена Саргона, Нарамсина, Гудеи, Аравия вошла в сферу передне-азиатской культуры. Экспедиции фараонов в Пунт также не могли пройти бесследно для ее южной оконечности, равно как сношения египтян с Синаем – для северной. Огромное количество найденных и находимых надписей на своеобразном шрифте свидетельствует, что здесь во II тысячелетии до н. э. развилась культура и существовали могущественные политические образования, обусловленные выгодным торговым положением на пути индо-средиземноморской торговли. Сокровища Южной Аравии вошли в пословицу: они воспеты в псалмах и у пророков, о них повествуют древние классики. Вероятно, около XIV в. образовалось большое Минейское царство (Майн, в библии Маон). Надписи, находимые у Джофа, дают имена до 25 царей, укладывающихся почти сполна в династическую генеалогию. Колонии этого царства находились в Сев. Аравии в Эль-Эла; торговля его шла на Газу и захватывала Египет. Библейские мадианитяне входили в состав этого царства, и через них арабская культура оказала влияние на евреев. Указывают на ряд богослужебных терминов, общих библии и надписям, находимым в Эль-Эле и Джофе, на существование у минеев левитов и левиток. Сакральное право существовало здесь уже в детально разработанном виде, и среди надписей, как минейских, так и вообще южноарабских, попадается много таких, в которых содержатся отрывки кодифицированного права о наказаниях за преступления религиозного характера. Если правильно толкуют эти трудные тексты Гримм и Глазер, южно-арабские законы гораздо ближе подходят к моисеевым, чем к Хаммурапи: и в них проведен принцип преимущества духовного уголовного закона над гражданским, совпадают и частности. Все это указывает на древнее развитие аравийских культур, более раннее, чем позволяют заключить сохранившиеся надписи. Религия имела сходство с вавилонской, но отличалась большей простотой. Главным божеством был бог Луны, носивший разные названия у различных племен: вавилонское «Син» у Хадрамотитов, Амм («дядя») – у Катабанцев, «Вадд» («друг») – у Минеев, Хаубас – у Савеев; кроме того почитался бог Солнца (Шамс) и бог утренней звезды – Атар, соответствующий вавилонской богине Истар и ханаанской Астарте. Преобладание лунного божества указывает на первоначальный кочевой характер народа, занимавшегося скотоводством.

Около VII в. Минейское царство мало-по-малу уступило свое место южному соседу – Савейскому, усвоившему его культуру. Последний удар нанес ему савейский «макарриб» Карибаиль-Ватар, преемники которого присоединили южные области и, приняв царский титул (ок. 550 г.), перенесли столицу из Сирва в Мариб. От этого времени также дошло много надписей с именами 17 царей, с упоминанием об их войнах в Хадрамауте и Катабане, а также о культурных деяниях, устройстве искусственного орошения, покровительстве земледелию, постройке огромных плотин (особ, около Мариба) и т. п.

К концу II в. в Савейском царстве обостряются отношения царя к феодалам; ок. 115 г. оно превращается в Савейско-Химьярское со столицей в Зафаре; цари приняли титул «царей Савы и Райдана». Власть их продолжалась до 300 г. н. э. Государство продолжало сохранять феодальный характер, и развалины замков до сих пор обращают внимание исследователей. По времени оно, как отчасти и предшествовавшее ему Савейское, соответствует эпохе эллинизма, но походы Александра и его преемников не коснулись этих царств и лишь в малой степени затронули северных арабов (Набатеи). Не имела удачи и попытка римлян подчинить себе Южную Аравию с ее богатствами (поход Элия Галла, 26 г. до н. э.). Тем не менее, соседство царства Птолемеев, с его далеко заходящими торговыми планами и широкой политикой, не могло не оказать влияния на Савеев и Химьяритов, и без того издавна занимавшихся торговлей и мореплаванием. Цари Савы и Райдана участвуют в торговых предприятиях, устраивают монополии; оживление торговли на Чермном море и сношения с Индией делали из них участников этих широких международных сношений. Древние Офир и Пунт продолжали оставаться обетованными землями богатств и товаров; греческие географы сообщают о деятельном обмене в этих водах. Индия была приближена к Средиземному морю. Парфяне также интересовались Аравией и в средине I в. н. э. даже утвердились на ее юго-восточной стороне.

Южная Аравия, сделавшаяся давно областью культуры и государственности, не могла вместить многочисленного населения. Мы знаем, что Аравийский полуостров вообще был исходным местом Семитических расселений. Большая часть их шла на север, но были и выселения на запад и юг. Мы знаем, что в незапамятные времена Аравия путем инфильтрации дала Египту историческое население. Вероятно за 1 000 лет до н. э. началось проникновение южно-арабских элементов на противоположный берег Африки. На пути от Адулиса до Аксума на абиссинском побережьи находят надписи, начертанные южно-арабским алфавитом насавейском языке, находят остатки сооружений в виде дворцов и зал с колоннами, напоминающих персидские ападаны, в виде посвященных богам тронов, высоких стел надгробного характера и различного устройства, представляющих своеобразную форму общесемитических «непешей», убежищ духа. Эти стелы иногда достигают огромной вышины до 33 м и превосходят самые высокие египетские обелиски, являясь самыми колоссальными монолитами в мире. Их отделка в виде многоэтажного здания с окнами и дверями является характерной для аксумского искусства; в верхней закругленной и орнаментированной части имеются круги, в которых вероятно были бронзовые диски с изображениями. Все это указывает на довольно развитую культуру и на богатство и могущество местной знати и правителей. Такие сооружения могли быть воздвигнуты только властителями крупного царства Существование последнего засвидетельствовано в I в. н. э. Анонимный автор замечательного памятника «Перипл Эритрейского моря», весь погруженный в коммерческие интересы и с любовью описывающий бойкую торговлю в южной части Чермного моря, говорит, что в прибрежной области от Суакина до Баб-эль-Мандеба властвует царь 3оскал, «хотя и расчетливый но честный и не чуждый греческой образованности». Это – первое упоминание об Абиссинии. На самом деле царство существовало здесь раньше; южно-арабские тексты дают возможность проследить его по крайней мере до II в. до н э. Что его культурный семитический элемент вышел из Южной Аравии, за это говорит кроме археологических данных и географическая номенклатура, особенно Хабашат, как южно-арабское племя, Авасины греческих писателей. Но над созданием будущей Абиссинии поработала не только семитическая культура. Эллинизм проник сюда очень рано и с гораздо большей силой, чем во внутреннюю область -Мероэ. Приморское положение и торговые выгоды давно привлекали в Адулис греков; еще Птолемей III оставил здесь свою греческую надпись. Он нашел себе подражателя в лице какого-то неизвестного нам туземного завоевателя, увеличившего свое царство внутрь, насчет Мероэ, а также заморскими походами. Составленная им на хорошем греческом языке надпись сохранена для нас Космой Индоплавателем; она была начертана на троне, посвященном «Арею», с упоминанием кроме него еще «Зевса и Посидона»:

«Я покорил народы Ραυσων, варваров, живущих далеко от берега, на обширных безводных равнинах и торгующих ладаном, подчинил народ Σωλατε и повелел им охранять морской пролив. Победив в битвах сам лично и подчинив все эти народы, защищенные крепкими горами, я даровал им все их земли за подать. Но большинство народов добровольно подчинилось мне и принесло дань. Послав военный флот, я покорил царей, живущих по ту сторону Чермного моря, Аррабитов и Кинедоколпитов, повелел им платить дань за их землю и мирно путешествовать по суше и морю; я воевал от Левки-коми до земли Савеев. Все эти народы я покорил, как первый и: единственный царь из бывших до меня, по милости ко мне величайшего моего бога Арея, который и родил меня, чрез которого я подчинил себе все соседние народы or востока до земли ладана и от запада до земли эфиопов и Σασου. Из них одних я победил сам лично, других – послав (войско). Водворив в подчиненном мне мире мир, я спустился в Адулис принести жертву Дню, Арею и Посидону за плавающих. Собрав войско и соединив его, воздвиг на этом месте этот трон и посвятил его Арею на 27-м году моего царствования.

... Повелев ближайшим к моему царству народам быть в мире, я храбро повел войну и покорил в битвах нижеперечисленные племена. Я завоевал народ Γαζη, затем «Α,αμη и Σιγυην, и »Αγγαβε, и Τιαμα, и «Αδαγαους, и Κολαα, и Σεμηνη, народ по ту сторону Нила живущий в недоступных снежных горах, где постоянно туман, мороз и снега, так что люди проваливаются до колен; их покорил я, перейдя реку; затем – Δασινε и Ζαα и Γαβαλα, живущих в горах, обильных и окруженных горячими источниками, затем »Αταλμω и Βεγα и все племена, которые с ними. Покорив из Тангаитов тех, которые живут до границ Египта, я повелел устроить дорогу от местностей моего царства до Египта. Затем (покорил я) Αννινε и Μετινε, живущих на крутых горах, завоевал народ Σεσεα они взошли на весьма высокую и неприступную гору; я окружил их, свел и выбрал для себя из них юношей, женщин, мальчиков, девиц и (взял) все их достояние».

К сожалению, имени царя не сохранилось и мы лишены возможности судить о его национальности. Имена царей, дошедшие до нас на монетах, надписях и в сфабрикованных впоследствии списках, по большей части не семитические и, может быть, имеют связь с языком мероитского царства, если вообще об этом позволительно говорить при современном состоянии наших сведений. Во всяком случае, облик их так называемый кушитский и они принадлежат приобщившимся семитической и эллинистической культуре туземцам Африки. Автор адульской надписи покорил все племена вокруг Аксума и прежде всего народ Гази, несомненно семитическое племя Геез, впоследствии достигшее господства и сделавшее свой язык официальным и литературным. Он довел свои завоевания до границ Египта и до Сомалийского берега, затем распространил свои владения по ту сторону моря, желая, вероятно, обезопасить свою морскую торговлю. Получилась огромная держава, третья в тогдашнем мире, на ряду с римской и парфянской (или персидской). Вероятно, и царства Мероэ уже ей подчинилось, во всяком случае сюда проникли цари Аксума еще в языческий период; на найденном Сэйсом в Мероэ обломке греческой надписи неизвестный: нам царь Аксумитов и Омиритов говорит о своих завоеваниях и, повидимому, о посвящении, в благодарность за победу, медной статуи своему династическому богу Арею-Махрему. Указывают на связь Аксумского царства с Мероитским, выразившуюся между прочим в форме царской повязки и т. п.

Адулис в языческую эпоху был блестящим богатым портом, средоточием красно-морской, индийской и парфянской торговли; здесь шведская и итальянская экспедиции обнаружили остатки больших сооружений. Письменные памятники аксумской истории дошли до нас главным образом уже от царя Эзаны, повидимому, современника Константина В. Это был один из самых крупных африканских государей. От него мы имеем семь надписей: одну греческую, две савейских, остальные уже на древне-абиссинском языке, даже частью с вокализацией, введенной, равно как и направление шрифта слева, не без греческого влияния. Таким образом, царствование Эзаны было эпохой в истории туземной культуры – она делается национальной; оно, вероятно, как увидим, соответствовало поворотному моменту и в религиозном отношении. Надписи повествуют о многочисленных победоносных войнах. Приводим греческую:

«Эзана, царь Аксума и Химьяра, и Райдана, и Эфиопии, и Савы, и Сальхена, и Циамо, и Бега, и Касу, царь царей, сын непобедимого бога Арея (= Махрема).

Когда возмутился народ Бега, послали мы нашего брата Саиазану и Хадефаху воевать с ними. Начав бой, они покорили их нашему господству и привели их к нам вместе с их имуществом – 3 112 быков, 6 224 овец и вьючного скота, давая им есть быков и зерно и пить пиво; вино и ключевую воду в достаточном количестве, сообразно их числу – 6 царьков с их подданными в количестве 4 400. Они получали ежедневно 22 000 хлебов из пшеницы и вино в течение 4 месяцев, пока они не привели их к нам.

Снабдив этих людей всякими съестными припасами и одев, мы позволили им выселиться и поселили их на месте нашей страны, называемой Матлия. И мы снова распорядились выдать им припасы, отправив шести царям 25 140 быков.

Ради милости моего родителя, непобедимого Арея ( = Махрема), воздвиг я ему золотую статую, серебряную и три медных».

Другие надписи сообщают о покорении восставшего племени Геез на востоке царства, о карательной экспедиции на племена Царане и Афан, ограбившие торговые караваны. В благодарность за победу, окончившуюся пленением царька с сыновьями, Эзана воздвиг у Аксума трон Астару, Бахру и Медру; Махрему принесено в жертву 100 быков и 50 пленников.

Следующая надпись повествует о большой войне с Ноба и Касу, т. е. с нубийцами, жившими за Таккацой, и Кушем Мероэ. Нубийцы жили в городах из кирпича и соломы, т. е. у них существовала некоторая культура; это не номады-скотоводы, – подобно Бега и др. Нубийцы, надеясь на безнаказанность, напали на соседние племена, состоявшие под покровительством Эзаны. Когда угрозы не подействовали, он двинулся сам и разбил их на берегу Таккацы и преследовал на 23 дня пути до их государства на Ниле. Здесь были разрушены их селения, потоплены суда, два вождя пленены, пять вождей и один жрец убиты. Затем Эзана пошел на Касу, которых разбил у соединения Нила с Атбарой, и послал войска вверх и вниз по Нилу. Были разрушены Алоа, Даро (у Мероэ) и др. У соединения Нила с Атбарой и у Аксума были воздвигнуты троны.

Троны эти были посвящены уже не Арею и не космической триаде, а «Владыке небес». Надпись свою Эзана начинает: «силою господа небес, победоносного на небесах и на земле»... и заканчивает: «Господь небес да укрепит мое царство. Как он ныне поборол для меня врагов моих, так да благословит он меня на всех путях моих (и я буду править) право и справедливо, не делая народам неправды»... Итак, царь в более ранних своих надписях является поклонником языческих богов: космической триады неба (Астар, южно-арабский Аттар), земли (Медр, слово зн. «земля») и моря (Бахр – «море») и бога войны Махрема (может быть, из персидского Веретрагны); в последней он уже забыл о них и молится «господу небес». В этом видят доказательство его обращения в христианство. В связи с этим приводят адресованное к нему и его брату Сазане письмо императора Констанция с предупреждением против Афанасия В. и поставленного им в Аксум епископом св. Фрументия, известного, как просветителя Эфиопии, и грекам и абиссинскому преданию. Констанций называет абиссинских царей «братьями почтеннейшими» и переписывается с ними по церковным делам. Все это довольно убедительно, но все-таки нам представляется странным, что Эзана не призвал имени св. троицы, а удовольствовался менее определенным призыванием «господа небес», которому нашел приличным посвящать трон. Во всяком случае тон надписи в связи с призыванием указывает на перелом в религиозном миросозерцании ее автора.

Следует иметь в виду, что проповедь христианства в Абиссинии шла одновременно с иудейской пропагандой из Южной Аравии, где иудействующие были весьма многочисленны и впоследствии образовали особое царство. В Абиссинии до сих пор иудейства держатся целые племена в Самиене и др., так называемые фаланги, вероятно хамитского происхождения. Все государство не могло сделаться иудейским – оно было слишком связано с эллинистическим миром и Римской империей, где как раз в это время восторжествовало христианство. Дальнейшая его история, изложение которой уже не входит в нашу задачу, определилась его религией – оно принадлежало к римскому миру, вопреки иудействующей или языческой Аравии, вошедшей в ктесифонтскую сферу. Но аксумский «царь царей» – все-таки могущественный владыка великой державы, равноправный римскому императору и персидскому царю; он сносится с ними на равных правах, он чеканит монету, хотя и римского образца, но золотую и с двумя собственными изображениями, причем одно из них – в короне, указывает на владычество над многими землями.

Своды сведений но истории Аравии: Otto Weber, Arabien vor dem Islam, 1901. (Der alte Orient, III). Hоmrael, Arabien vor dem Islam, 1910.

A. E. Крымский, Старинная история Южной Аравии от древне-вавилонских времен до подчинения Мохаммеду. Древности восточные, IV (1913). Минейское сакральное право. Grimme, Sudarabische Tempelstrafgesetze. Orient. Literaturzeit. IX. Glaser, Altiemenische Nachrichten. Munch., 1906.

История Аксума впервые научно разработала Dillmann'ом: Ueber die Anfange des Axumitischen Reiches. Berl., 1879. (Abh. Беря, акад., 1878). Zur Geschichte des Axumitischen Reiches. Berl., 1880. (Abh, Берл. акад., 1878). В недавнее время экспедиции предпринимались итальянцами и немцами; результаты изложены в трудах: Conti Rossini, Ricerche e studi sull» Etiopia. R., 1900. Documenti per l'archeologia Eritrea. R., 1903. (R. Accad. Lincei). Paribeni, Ricerche nel luogo dell'antica Adulis. R., 1908. Deutsche Aksum-Expedition. 5 томов, изданных берлинскими музеями под ред. Lillmann'a, Krencker'a, Ltipke и обнимающих архитектурный, апиграфический, нумизматический материалы, а также топографию и историю Аксума.

Персидское владычество после Дария и Ксеркса было для Вавилона временем постепенного упадка и разрушения. Для Вавилонии это время было порой наводнения иностранцами. Большое количество документов, найденных в Ниппуре, начиная от царствования Артаксеркса I, обнаруживает, насколько позволяют судить имена, самый пестрый состав населения. Персидские и арамейские имена чередуются с еврейскими, указывая на огромную примесь иранского и западно-семитического элементов. Персидские слова, особенно термины, попадаются в вавилонских текстах; в одной и той же семье нередки самые разнородные имена: у родителей – иранцев и арамеев дети носят вавилонские имена и наоборот. Однако, древней славы и величия хватало еще настолько, что персидские цари, начиная с Артаксеркса I, после пожара дворца в Сузах, имели здесь весьма часто резиденцию; у дворца Навуходоносора обнаружены остатки ападаны Артаксеркса П. И Александр решил сделать древний мировой город столицей новой мировой империи. С этой целью он предпринял ряд работ пo приведению в порядок храмов и устройству в городе военной и торговой пристани. Смерть положила предел этим начинаниям, и вся дальнейшая история Вавилона была его продолжительной агонией. Здесь мы видим совершенно иные условия, чем в Египте. Там сначала Птолемеи, потом Кесари, безраздельно господствуя над страной, почти не подвергшейся внешним нашествиям и защищенной извне, предоставили туземную культуру ее естественной судьбе и даже оказывали религии и древней образованности известное почтение и покровительство; здесь, на перекрестном пути, продолжается смешение языков и идут беспрерывные войны, сначала Диадохов, потом парфян, римлян, Сасанидов, возникают новые политические образования, гибнут или преобразуются древние центры. Влияние эллинизма здесь было сильнее. Под холмом Хомера у внутренней стены обнаружены остатки греческого театра и палестры; в почве Вавилона найдено много греческих и греко-парфянских терракот, фигурок из алебастра и т. п. Но если греки, а затем отчасти Арсакиды относились терпимо, а то и с уважением к Вавилону, то Сасаниды были более исключительны, и вообще иранские и эллинистические элементы все более и более растворяли древнюю культуру.

В 321 г., по второму разделу, Вавилон достался Селевку, который приобрел здесь популярность, но в 318 г. был выгнан Антигоном. Через 6 лет ему удалось опять взять город штурмом, и это событие (312 г.) было началом «эры Селевкидов». Во время этих войн, а также кратковременного (311 г.) занятия Димитрием Полиоркетом, город и страна чрезвычайно пострадали, солдатам были отданы для квартир дворцы, а город – на разграбление. Еще более подорвало Вавилон основание Селевкии на Тигре, в которую даже была переселена часть его жителей и которая вместо него должна была сделаться резиденцией. Однако, Антиох I продолжал считать себя царем вавилойским и снова взялся за реставрацию древних святилищ и увековечение себя клинообразными надписями. Владели Вавилоном и его преемники, но скоро их соперниками явились и собственные вассалы (Молон, Тимарх – 160), провозглашавшие себя царями, и туземные князьки, и парфяне. Уже Арсак VI (Митридат I) покорил было Вавилон (ок. 140 г.); в 130 г. Антиох VI Сидет вернул его, чтобы снова и навсегда потерять. В 129 г. сатрап Мезены Испаосин, сын Сагонадака (может быть, Ададнадинаха, основавшего свой дворец на месте древнейшего царства в Телло; кирпичи этого дворца носят отпечаток имени его по-гречески и арамейски), отложился, овладев всей Харакеной и Месеном (Майсан), и основал новое царство со столицей в Антиохии, которую перестроил под именем Спасину-Харак. Его преемники владели здесь приблизительно до 225 г. н. э. и были последними представителями вавилонской культуры. Испаосина признавали вавилонские жрецы; от него дошла клинообразная надпись. Среди его одиннадцати преемников многие носили, как и он, вавилонские имена (Аттамвилы, Авинергл, Аддинергл – от бога Нергала; может быть, Аподак), другие – парфянские (?) и греческие. Последняя туземная династия, продолжавшая традиции вавилонской культуры, была причастна эллинистическому миру, но не осталась в стороне и от парфянского влияния.

Парфяне не выпустили города из рук. В 126 г. назначенный сюда ими сатрапом Имер жестоко расправился с городом за эллинистические симпатии: большая часть города погибла в пламени. Таким образом, Вавилон снова вернулся в Персидское царство, и иногда служил резиденцией парфянским царевичам, сохраняя характер эллинистического, хотя и подвергшегося сильному парфянскому влиянию города. Только во время победоносных походов Траяна (115 г.) и Александра Севера (199 г.) Вавилон короткое время входил в состав римской империи, но он почти стал пустыней, и в литературе того времени является синонимом былого величия. Траяну могли показать только развалины, равно как и Александру Северу. Помнили места, где умер Александр Великий, где стоял дворец Навуходоносора; долго существовал мост чрез Евфрат; поселившиеся в городе иудеи и христиане могли указать и ров львиный, и пещь халдейскую, и башню смешения языков, пока наконец основание в XI в. арабского города Хилла не указало на то, что древняя столица окончательно погребена под песком холмов, из которых один до сих пор сохраняет ее имя. Область древней Ассирии также ушла из империи; дворцы парфянских царей были воздвигнуты в древнем Ассуре и вблизи его – в нынешней Хатре; развалины их до сих пор производят впечатление монументальностью и обнаруживают влияние греческого искусства.

Итак, хотя и в полном упадке, Вавилон существовал и был известен еще в позднее римское время и дожил до Сасанидов. Соседство Селевкии и Ктесифона придало ему сильную эллинистическую и иранскую окраску, но древняя культура долго не только не была уничтожена, но и продолжала оказывать влияние на соседнее население. Ближайшим образом ее существование доказывается литературой. Еще до открытия чтения клинописи, такое явление, как Берос, свидетельствовало, что в половине III в. до н. э. находились вавилоняне, пользовавшиеся туземной литературой, причастные греческой образованности, и в то же время не чуждые умеренного рационализма. Так, рассказав миф о Мардуке и Тиамат, хронограф прибавляет: «он (Берос) объясняет это аллегорически. Когда вселенная была влажной, и животные в ней родились, Бел, которого (греки) переводят Зевсом, рассеявши пополам мрак, отделил небо от земли и привел в порядок мир». В настоящее время сравнение сохранившихся фрагментов Бероса с данными клинописи доказывает его полную осведомленность в последней и полное господство в его время древних традиций. И он делил вавилонскую историю на грани: потоп, Набунасар, Кир, Александр; и он сообщал в связи с историей мифы и астрономически-астрологические сведения, подтверждаемые клинописью. Труд свой он посвятил Антиоху I Сотиру (281–262 гг.), тому самому, который в последний раз вспомнил о традициях вавилонских царей и от которого до нас дошла следующая надпись на бочковидном цилиндре, положенном в основание реставрированных им вековых храмов: «Я – Антиукус, великий царь, могучий царь, царь мира, царь Вавилона, царь стран, управитель Эсагилы и Ээиды, первородный сын Силукку (Селевка), царя макадунян, царя Вавилона. Когда сердце мое побудило меня к строительству Эсагилы и Эзиды, я приготовил много кирпичей в земле Хатти моими чистыми руками с кедровым (?) маслом и доставил для закладки Эсагилы и Эзиды. 20 числа месяца адара, в 43-й год (селевкид. эры – 28 марта 268 г.) заложил я основание Эзиды, вечного дома, храма богу Набу в Борсиппе. О Набу, возвышенный сын, премудрейший из богов, могучий, преславный, первородный сын Мардука, отрасль богини Аруа, царицы, создавшей рождение, воззри на меня милостиво, и твоим неотменимым повелением сокруши землю врагов моих. Победа над моими супостатами, непоколебимость в силе, годы в правосудии в царствовании, сильная династия, веселие сердца, полнота силы да будут дарами царства Антиукуса и Силукку, царя, его сына, во веки! О властный сын, бог Набу, сын храма Эсагилы, первороднейший Мардука, отрасль Аруа царицы! Когда ты войдешь в храм Эзиды, вечное жилище, дом божества твоего, место веселия сердца твоего, в радости и ликовании, да будут по твоему неотменимому повелению продолжены дни мои, приложены мне лета, укреплен престол мой, мой царский род сделан давним. Твоим возвышенным жезлом, устанавливающим пределы неба и земли, да будет в твоих устах милость ко мне, мои руки да покорят земли от востока солнца до запада, да соберу я с них дань и да принесу ее на обновление Эсагилы и Эзиды. О Набу, сын первородный, при твоем входе в храм Эзиды, вечный дом, да будет на устах твоих благоволение к Антиукусу, царю Стран, к Силукку, царю, его сыну, и к Астартанике, его супруге, царице»!

Эта, пока последняя известная официальная царская вавилонская надпись, своею фразеологией, терминологией и стилем переносит нас всецело в эпоху Навуходоносора и Кира, и только греческие имена указывают на эллинистическое время. Возможно, что автором ее был тот же Берос, и что она прошла чрез его руки. Обращает на себя внимание имя царицы Стратоники, приведенное в связь автором надписи с богиней Астартой. Возможно, как склонен полагать Винклер, что это сопоставление обязано не одним созвучием, а и ее ролью при реставрации храма Астарты в Иераполе.

Интересными памятниками клинописных штудий эллинистической эпохи и греко-вавилонских культурных отношений являются куски глиняных плиток Берлинского и Британского музеев с клинописными силлабарами, сопровождаемыми греческой транскрипцией, или с греческими письменами, передающими клинописные сумерийские и семитические, вавилонские слова. По палеографическим особенностям они могут быть отнесены к II в. до н. э., подтверждают правильность нашего чтения клинописи, и вместе с тем примыкают к Беросу в его способе греческих транскрипций вавилонских слов. Очевидно, была потребность не только в переводах, но и в транскрипциях, и древний язык едва ли был мертвым, но происхождение и назначение этих неполных продуктов для нас неясно – учился ли грек священному языку, или вавилонские жрецы делали попытки перейти к греческому алфавиту? Последнее менее вероятно – к их услугам давно мог быть арамейский алфавитный шрифт, приспособленный к семитическому языку и в конце концов вытеснивший клинопись. Что потребность в подобного рода пособиях могла ощущаться среди населения, на это указывают, между прочим, документы этого времени. В них не раз встречаются контрагенты с греческими именами, напр.: Ан-ти-п-а-тру-су, отец Ану-ахе-иддина (в Эрехе), Дукулу (Диокл), сын Ану-убаллит-су; следовательно, в одной и той же семье и вавилонские, и греческие имена – совершенно то же явление, что и в птолемеевском Египте. Среди лиц, которые, следуя моде этого времени, носят два имени, встречаются принявшие вторым именем греческое, напр., «Нанаиддин, другое имя которого Димитрий» (в Эрехе). В развалинах Южной Вавилонии найдено не мало терракот и алебастровых фигурок греческой работы или сработанных местными мастерами под греческим влиянием, напр., находящиеся в Берлинском музее фигуры лежащих женщин, лежащей богини, нагой богини, коленопреклоненного мужчины с длинными локонами и т. п.

Документы частного права на клинописных табличках, контрактах и т. п. идут во все время персидского, селевкидского и отчасти даже арсакидского господства, сохраняя древние формы, свидетельствуя о живучести древнего языка. Они датируются по селевкидовской, а потом по селевкидовской и арсакидской эрам, наконец и по одной арсакидской аре (248 г.). Последний известный нам клинописный документ датирован пятым годом «Пиха-ри-шу, царя Персии», как думают, Пакора, царя парфян, следовательно, относится к 81 году н. э. Среди этих документов обращают на себя внимание два, выделяющиеся своими контрагентами и датами. Леман сообщил перевод одного из них, находящегося в Нью-Иорке, в частной коллекции:

«8 адара 75 г. (237 до н. э.) при царе Силуксу (Селевке III). Нергал... шатам (эконом) Эсагилы, сын Бельбани вавилонянина... сказал: «царь Антиох издал милостивый указ. Все, что... его отец Антиох и Селевк, его дед, поля его собственного дворца... и все, что драгоценно, отдал он Лаодике, своей супруге, и Селевку и Антиоху, своим сыновьям. Лаодика, его супруга, и Селевк и Антиох, его сыновья, отдали и отказали это вавилонянам, борсиппянам и кутеям».

Итак, новое доказательство благоволения царей к туземцам; явление это аналогично замечаемому в Египте во вторую половину птолемеевского господства. Второй документ еще интереснее. Он заключает в себе почетное постановление «совета храма Эсагилы» в пользу своего заслуженного сочлена, халдея Итти-Мардук-балату, занимавшего какой-то выгодный пост на службе у царя Аспасина. Текст датирован этим царем и 185-м годом селевкид. эры, т. е. 127 г. до н. э., что дает право отожествить этого царя с. основателем Харака Испаосином и заключить о временном господстве его в Вавилоне.

Итак, вавилонское право продолжало существовать при греках и парфянах; документы, хотя и не в таком количестве, как демотические папирусы, не оставляют в этом сомнения. Конечно, в это же время вавилонская письменность не покидала области религии и науки. До нас дошли между прочим комментарии к древним текстам, гимны и ритуалы (между прочим Таммуза), датированные по арсакидской эре. В Берлинском музее с 1886 г. имеется большое собрание клинописных плиток с гимнами в честь Бела-Мардука, Белит-Истар-Зарпанит. Они датированы по царям – Селевкидам и Арсакидам 187–89 гг. до н. э. и переписаны вавилонскими писцами, большею частью происходящими из одной фамилии, в пяти поколениях. Не являясь продуктом эпохи по составлению и будучи копиями древних оригиналов, они, тем не менее, своим существованием указывают на непрекращавшуюся потребность в религиозных текстах, написанных на сумерийском языке и снабженных подстрочным: семитическим переводом, на культивирование при храмах клинописи, на существование целых династий хранителей литературы. И они переписывали и хранили гимны, певшиеся еще в древнем Вавилоне и в Ассирии и дошедшие до нас, между прочим, в библиотеке Ассурбанипала. Конечно, при таких условиях, они характерны для данного времени, как любимые песнопения, напоминавшие классическое прошлое и вдохновлявшие к сохранению его традиций. Вот, напр., один из этих гимнов:

«Ты – свет небесный, сияющий над землей, о богиня, когда ты ступаешь по земле. Ты прекрасна, подобно земле. Правильный путь да приносит тебе хвалу. Ты – шакал, выходящий на добычу, ты – лев, ходящий у порога. Грозная дева, дева Истар, облеченная блеском драгоценных камней, сестра Шамаша, красота небес. – Я иду давать предзнаменования, я выступаю с моим отцом Сином, чтобы давать обильные предсказания, я выступаю с моим братом Шамашем. Меня поставил Син; на сияющем небе выступаю я, чтобы давать обильные знамения, я выступаю, я выступаю» в совершенстве. При ликовании в моей славе, при ликовании иду я, богиня... Я – Истар, богиня вечера, я – Истар, богиня утра, я – Истар, отверзающая засов сияющего неба в моем великолепии. Небеса сокрушаю я, землю поражаю, горы низвергаю; я великая мать гор, их предел. – Сердце твое да утешится, гнев да успокоится, великий владыка Ану да успокоит твое сердце. Великий владыка Бел да утишит твой гнев. Владычица, царица небес, да успокоится твое сердце; царица Эреха, Харсакаламы, Этуркаламы, Вавилона, да утишится твое сердце; царица храма, царица богов, да успокоится твой гнев».

Это – гимн, воспевающий Истар, как богиню утренней и вечерней звезды и как грозную царицу воинств небесных. Интересна его литературная и ритуальная сторона: он состоит из частей, в которых то говорит сама богиня, то молящийся. Возможно, что эти части произносились различными жрецами, или жрецом и хором и т. п. Как и в других гимнах, стихи сопровождались припевами. Вероятно, конец гимна, призывающий богиню к милости, указывает на общественный характер этой молитвы и свидетельствует о существовании в эллинистическую эпоху таких общественных молений против бедствий. Райзнер указал, что все гимны берлинской коллекции обращены к Белу и Истар, и что все остальные боги представляются как будто только «могучими именами» этих божеств, объединивших в себе пантеон.

Вавилонская наука продолжала развиваться. Страбон и Плиний говорят, что в их время существовали астрономы – жрецы, разделявшиеся на школы (aipeoeic, doctrinae). Страбон говорит об орхеях, борсиппянах и др. халдейских астрономах. Плиний – о хиппаренах (Сивпар), орхеях и вавилонянах. До нас дошло большое количество астрономических выкладок – результатов наблюдений, совершенных при персах и Селевкидах; этот огромный доброкачественный материал дал возможность Штрассмэйеру, Эппингу и Куглеру написать несколько исследований по вавилонской астрономии и, вместе с тем, внести поправки в принятую хронологию Селевкидог. Куглер и Бецольд доказывают, что только теперь вавилонские звездо-блюстители перешли от наблюдений к вычислениям, от служившей астрологическим целям лженауки перешли к настоящей астрономии. Сравнение дошедших до нас выкладок от 523 до 8 г. до н. э. с сохранившимися в библиотеке Ассурбанипала, не говоря уже о более ранних, доказывает необычайно большой прогресс вавилонской науки, происшедший вероятно не без греческого влияния, именно в эту позднюю эпоху. До нас дошли и имена некоторых астрономов этого времени, напр., Белабусур и Кидинну. Последний известен Страбону, Плинию и Веттию Валенту под именем Киденас, Кидинас и т. п. Греческие астрономы строили дальше на этом фундаменте, как с несомненностью доказал Бецольд, сопоставив клинописные выкладки с текстами греческих – нигде нет противоречии, а нередки буквальные совпадения. И в Египте только теперь появляются демотические тексты астрологического содержания. Выкладки жрецов-астрономов идут за пределы наблюдения светил; в них отмечаются и метеорологические явления, и уровень воды, и цены на съестные припасы, и политические события.

Таким образом, звездные эфемериды иногда обращаются в летописи. Напр., в конце одной из них, датированной 37 г. селевкидовской эры, стоит следующее:

«В этом году царь со своими телохранителями, супругой и чиновниками пошел в Сапарду. Вечером оставил он стражу и перешел чрез Евфрат к египетским гарнизонам в Перее. Египетский гарнизон выступил против него. 24 адара наместник Аккада внес деньги вместо материй и рабынь, как дань Вавилона и царствующего града Селевкии; 20 слонов, посланных наместником Бактрии царю, были отправлены к нему по ту сторону Евфрата. В адаре покинул царь военачальников, бывших в Аккаде, В нисане двинулся он на тот берег Евфрата. В этом году тариф в Вавилоне и городах установлен по греческой валюте. В этом году свирепствовала в стране тяжелая болезнь. В 37-м году Антиоха и Селевка в мес. адаре, 9-го числа, прибыл наместник Аккада иг адмирал (?) царя, уходивший в 36-м году в Сапарду к царю, назад в Селевкию, царский город, расположенный на Тигре. Мирно настроенные явились они туда к вавилонянам; 22-го числа явились вавилоняне в Селевкию. В этом же месяце наместник Аккада выдан с 32-го года хлеб для продовольствия жителей Вавилона, Борсиппы и Куты, быков, овец и все необходимое для жилища царя под наблюдением дворцовых чиновников. В этом году были приготовлены кирпичи и асфальт для реставрации храма Эсагила, выше и ниже Вавилона. В этом году был голод в земле Аккада, люди продавали своих детей на золото. В этом году свирепствовала жестокая болезнь в стране».

Итак, пред нами интересная хроника, в стиле древних вавилонских, важная как дополнение и освещение сообщений греческих историков. Существование птолемеевского царского канона, также восходящего к астрономическим источникам и доведенного от Набунасара до Александра В., оказалось возможным только благодаря этим наблюдениям и эфемеридам.

Поздний клинописный текст, написанный не раньше персидского времени и представляющий песни об освобождении от Элама в эпоху Хаммурапи, дает, кажется, те же имена, что и 14 гл. книги Бытия, и указывает на интерес к отдаленному прошлому. Еще в VI в. н. э. «последний язычник», философ Дамаский, принужденный удалиться с афинской кафедры в Персию, мог по каким-то источникам сообщить удивительно верные и восходящие к правильному пониманию клинописных данных сведения о вавилонской космогонии. Но в это время халдейская премудрость уже угасла, по крайней мере в своем классическом виде. Все изложенное нами выше имеет в виду Вавилон и его ближайшие священные пригороды, отчасти Сиппар. Многие другие священные города уже в раннюю эллинистическую эпоху потеряли свое значение. Так, раскопки американцев в Ниппуре обнаружили, что знаменитый древнейший храм Энлиля уже в начале II в. перестал быть святилищем и хранилищем древней культуры; его место наполнено греческими изделиями, не имеющими никакого религиозного значения. В арсакидское время на месте храма были устроены крепость и дворцы, один, вероятно, восходящий к селевкидскому времени, кругом раскинулось кладбище парфян с их своеобразными глиняными эмалированными саркофагами-башмаками и глиняными фигурками лошадей и всадников. Эта же судьба выпала на долю, вероятно, и других храмов. Только Харран уцелел со своим культом Сина до XIII века, приспособив старую религию к новым потребностям и открыв дверь внешним – эллинским и персидским влияниям. На юге аналогичное явление представляет своеобразная религия Мандеев, подобно харранцам известных под именем сабиев и с этим именем упоминаемых в коране в числе одной из трех, сравнительно терпимых и имеющих священное писание религий (иудейство, христианство, сабизм). Мандейство, теперь имеющее характер монотеистической религии и насчитывающее в Хузистане около 4000 последователей, как показывает самое имя («Мандей» этимологически – «гностики») – гносис, сделавшийся народной религией и составившийся из элементов главным образом древне-вавилонских, подвергшихся влиянию парсизма, иудейства и христианства. Вавилонская космогония и теогония все еще в нем заметна под прикрытием. библейских имен, несмотря на то, что многие древние вавилонские боги (Син, Истар, Дильбат, Нергал,Набу, Бел) помещены в ад, как темные силы. Мандеи имеют священное писание – книгу «Гинза» и обширную богословскую и магическую литературу. «Царь света», с описания величия которого начинается Гинза, – древний Ану. Христос мандеев – Хибиль Зива, спаситель и возвышенный, напоминает Мардука; он – возлюбленный сын, пастырь, слово жизни, творец мира, сходивший в ад. Мифы, рассказываемые о нем, напоминают эпос о Тиамат и о Гильгамеше. Он тожественен и с Иоанном Крестителем, единым истинным пророком мандеев, почитание которого является одним из плодов влияния христианства и представление о котором отвечало древней вере вавилонян в очистительную силу воды. Крещение – главное таинство мандеев, но оно имеет в виду не веру и покаяние, а представляет теургико-магическое действие с целью проникновения в тайны царства света посредством воды, элементу царя света. Последний опять-таки не кто иной, как древний Эа, бог глубины, воды и премудрости... 7 планет у мандеев существуют со своими вавилонскими именами и 7 отделений ада («Матарта» – «Тюрьмы») также соответствуют семи вратам его у вавилонян. Прохождение по ним необходимо для души, страждущей под господством «семи» и жаждущей взойти к «первой Жизни». Причащение у мандеев – также древне-вавилонского происхождения, стоящее вероятно в связи с богом Эа и учением о его «хлебе жизни». Вавилон и Мардук вообще играли видную роль в гностицизме. Манихейство, обошедшее весь свет, и в виде богомольства зашедшее в славянские земли, коренится не только в парсизме, но и в халдействе. Еврейская каббала также едва ли идет не отсюда, во всяком случае в талмуде и мидраше постоянно находят все новые и новые доказательства вавилонского влияния. И суеверия, воплотившиеся в находимых на вавилонской почве чашах с магическими еврейскими и арамейско-мандейскими надписями, выдают влияние халдейской демонологии.

Guswоrd, Ueber d. warscheinlichen Lebensdauer d. Assyr-Babyl. Sprache. Zeitschrift f. Assyriologie VI. Epping-Strassmaier, Babylonische Mondbeobachtungen, там же, VII и VIII. Virolleaud, L'astrologie Chaldeenne. Par., 1903–10. C. Bezel d, Astronomie, Him-melsschau und Astrallehre bei den Babyloniern. Heidelb., 1911. Вezоld und F. Воll, Reflexeas-trologischer Keilinschriften bei griechischen Schriftstellern. Heidelb., 1911. Тhureau-Dangin, Distances entre etoiles fixes. Revue d'Assyriologie, X, 1913 – табличка из Эреха упохи Селевкидов, дающая расстояние между звездами, проходящими у центра Вавилона. Lehmann, Kassu. Там же, VII, 328. Pinches и Lacouperier, A babyl. tablet of Aspasine-Hispasines, Kharacenian Babylonian Record. IV. Pinches, Greek transcriptions of Babylonian tablets. Sаусe, Greek in Babylonia. Proceed. Soc. Bibl. Arch. XXIV. Reisner, Sumerich-Babyl. Hymnen grlech. Zeit. Mitteil. a. d. orient. Sammlungen. X. Banks, Sumer. Bab. Hymnen. Lpz., 1897. А. Сlay, Baby» Ionian Records in the library of J. Pierpont Morgan, N. Y., 1913. Документы из эрехского храмового архива, касающиеся имущественных отношений храма, датированные по эре Селевкидов и снабженные многочисленными печатями. В собрании Н. П. Лихачева имеются докзтяенты с печатями, изображающими царей из династии Селевкидов (?). О Мандеях: Вishоff, Im Reiche der Gnosis. Lpz., 1906. Anz, Zur Frage u. d. Gnostizmus. Lpz., 1897. Кessler, Mandaische Probleme nach. ihrer religionsgeschichtlichen Bedeutung. Verhandl. d. II internal. Kongresses f; Allgem. Religionsgeschichte. Basel, 1905. Mandaer. Real-Enzyklop. Hauch. XII. Гинза издана Petermann'ом, Berl., 18S7. Brandt, Mandaische Schriften. Gdttingen, 1894. Заклинания: Pоgnоn, Inscriptions mandaites des coupes de Khouabir. Par., 1898–9. Lidzbarski, Mandaische Zaubertexte. Ephemeris fiir semit. Epigraphik, I, 1900.

На ряду с Малой Азией, Сирия, особенно береговая, уже давно находилась под сильным влиянием эллинства и была эллинистической еще до Александра. Хеттский элемент уже растворился под напором эллинства, иранства и арамейского семитства, но хеттские культы не только были восприняты и продолжали в Каппадокии и в Северной Сирии (Иераполь) привлекать поклонников, но и вышли за пределы своих областей – уже в 225 г. Великая Мать спасла Рим от Аннибала, а со времени Клавдия «фригийские» культы получили широкое распространение на западе, пользуясь покровительством государства и привлекая своим оргиастическим характером в Риме, в Галлии, Африке и т. п. Мистерии Аттиса были распространены по всему миру, конечно, в форме уже отошедшей от хеттской основы и прошедшей чрез семитические и персидские влияния. Даже имя народа, создавшего эти культы, было забыто: вместо хеттов, говоря о древнем населении Малой Азии, называли то скифов, то амазонок.

Семитическое население Сирии состояло из хананеев, арамеев и арабов. Кроме Финикии культурное главенство, поскольку оно не принадлежало грекам, было на стороне арамейского элемента: на арамейском языке говорили и писали и в Иудее, и в арабских царствах. Финикийские города и их колонии держались своего языка, памятники которого дошли до нас от этой эпохи в виде надписей, находимых по всем берегам Средиземного моря. Другим важным нашим источником являются теперь монеты. Это были не только орудия обмена, но и памятные медали, служившие для увековечивания событий и носившие на себе изображения дорогих для города и государства памятников и святынь. Мы находим на них и «Амросиевы» скалы в Тире, и храм с конусообразным фетишем в Библе, и подобный же храм в Пафе, и сидонский круглый камень-фетиш, везомый на колеснице; изображения богов (напр., шестикрталого Эла в Библе) Также встречаются на монетах, которые теперь впервые дают нам такие ценные сведения о культе и религиозной архитектуре финикийских городов. Они жке свидетельствуют нам и о силе греческого влияния, так как, на ряду с указанными изображениями, дают и совершенно греческие, напр., Иракла-Мель-карта в Тире, морских божеств, иппокамов, храмов греческого стиля и т. п. Современным этим монетам памятником письменности следует считать творение Фил она библского, выданное автором за произведение древнего мудреца Санхуниафона. Писатель-эллинист II в. н. э. задумал написать на греческом языке, которым он владел мастерски, историю Финикии с точки зрения уроженца Библа и с евгемеристической тенденцией. До нас дошла, благодаря Евсевию, часть, повествующая о космогонии и теогонии и происхождении культуры. Несмотря на философскую и национальную тенденциозность, делающую Финикию родиной религии и цивилизации, памятник этот свидетельствует и о силе древней культуры, еще в это позднее время снабдившей автора сведениями, подтверждаемыми археологическими данными; многие известия. Филона могут быть с успехом иллюстрированы монетами. В то же время нельзя не заметить на его труде сильного влияния не только греческой философии, но и библейских повествований. Финикийские мифы, правда, сильно эллинизованные, сообщает еще и Нонн, и даже Дамаский, а Менандр и Дий находят возможным делиться важными историческими сведениями, почерпнутыми из тирских городских летописей, которые они перевели на греческий язык так же, как некий Лэт перевел древнего финикийского философа-атомиста – Моха. Таким образом, взаимный интерес друг к другу финикиян и греков и, пожалуй, взаимные симпатии продолжались. Одним из доказательств этого может служить следующая надпись, найденная в Афинах:

«4-го числа месяца мерзеха, в 15-й год народа сидонян состоялось постановление сидонян об увенчании в собрании Шама-Ваала, сына Магона, которого народ поставил над храмом и постройкой притвора, золотым венком, весом в 20 дариков, за то, что он обстроил храмовой притвор и исполнил все, что ему следовало по службе. Это постановление должны начертать люди, поставленные над храмом, на высеченной плите и выставить ее в ипостиле храма пред глазами людей, чтобы народ был свидетелем. Для этого они должны выдать из казны бога Ваала Сидонского 20 драхм полновесных, чтобы знали сидоняне, как умеет народ награждать людей, оказавших ему услуги».

Этот текст – один из самых поздних памятников финикийской письменности. Он составлен сидонской колонией в Афинах в честь своего члена – старосты храма, которым обладала колония. Надпись датирована по сидонекой городской эре 111 г. до н. э. – год освобождения от владычества Селевкидов; таким образом, 15-й год «народа сидонян» соответствует 96 г. до н. э.

Городские эры в Финикии обязаны происхождением смутам при последних Селевкидах. Во время этих междоусобиц города, успевшие к тому времени вполне уподобиться греческим политиям и большей частью уже не имевшие царей, выходят из повиновения. Арад принял автономную эру еще в 259 г.; монеты его и его берегового пригорода Марафа дополнили сведения классиков о продолжительных войнах этих двух городов, начавшихся с этого года и окончившихся только к римскому времени разрушением Марафа. Арад держался Селевкидов, Мараф – Птолемеев, и это отразилось между прочим на типе монет. Автономные монеты Берита начинаются с Антиоха Эпифана и идут до 140 г., когда город был разрушен Трифоном. Эра Тира – 126 г.; эра Сидона и Триполя – 126. Городские автономии признали и римляне, истребившие на Ливане разбойников и уничтожившие появившихся в городах (Библе, Триполе) «тираннов». Антоний даже не согласился отдать Клеопатре Тир и Сидон, за что эти города были ему преданы в его борьбе с Августом и наказаны последним (временным?) лишением автономии. Города при римлянах сохранили юрисдикцию и управление финансами: они были организованы на аристократических началах ценза; налоги взимались по римским провинциальным установлениям. Стоянки легионов и колонии ветеранов еще более содействовали смешению культуры. При Адриане появляется какой-то религиозный глава «Финикарх», религиозной метрополией делается Тир, который и в эпоху Селевкидов, едва оправившись от погрома при Александре, величал себя «матерью Сидонян», в то время как Сидон именовал себя «матерью Каккабы (Карфагена), Иппона, Кития и Тира», а вновь основанная Лаодикея Ливанская – «метрополией Ханаана».

Хотя ханаанский язык не уступал долго арамейскому и даже греческому, и следы его употребления в Финикии имеются еще от III в. н. э., но знакомство с греческим языком и литературой было весьма распространено, и скоро Финикия стала выставлять и деятелей на этом поприще из числа эллинизированных туземцев. Неоплатоник Порфирий был тирянин Малх, географ Марин Тирский, вероятно, тоже был туземец, Страбон и Свида называют нам целый ряд философов и историков, происходивших из финикийских городов, но национальность их нам неизвестна. Влияние греческого искусства особенно заметно на интересных найденных в Умм-эль-Авамиде близ Тира и хранящихся в Лувре и Копенгагенской глиптотеке надгробных памятниках «рабов», вероятно, членов тирского совета. Они относятся ко II в. до н. э. и дают портретные, во весь рост, изображения вельмож в молитвенной позе, исполненные художественно. Египетский крылатый диск вверху и некоторые другие египетские мотивы указывают на жизненность старых традиций. В этом отношении интересны также финикийские антропоидные саркофаги, найденные и в собственной Финикии, особенно около Си-дона (экспедиция Ренана, затем Хамди-бея 1887 г.), и по берегам Средиземного моря, до Кадикса включительно. Привыкши обращаться к египетской религии, особенно в вопросах, касающихся загробного бытия, финикияне и в эпоху эллинизма продолжали хорониться в саркофагах египетского образца, частью приготовляя их дома, частью заказывая греческим мастерам, причем египетские формы мало-по-малу забывались, и вместо шаблонного типа каменного антропоида поздних времен, появляется саркофаг с портретным изголовьем греческой работы. Вкус к греческому искусству проявился и в том, что в Финикии были перехвачены замечательные саркофаги греческих мастеров, украшающие ныне Константинопольский музей; один из них изображает подвиги Александра и был назначен для одного из его сподвижников, но послужил для погребения сидонского вельможи.

Конец последнего тысячелетия перед н. э. был временем сильного движения в Сирию арабов, передовых дружин последнего крупного семитического переселения, окончившегося превращением Ближнего Востока в мусульманский. Повторяется картина, знакомая нам из Телль-Амарны. Кочевые племена при Помпее – итуреи напирают на оседлое население и богатые города (напр., Библ и Берит), затем сами приобщаются к арамейской, а потом и к греческой культуре. Появляются арабско-арамейские эллинистические царства. Уже около 132 г. до н. э. образовалось Осроэнское царство Авгарей в Эдессе (сущ. до 244 г. н. э.); около того же времени на месте древнего Эдома Набатеи сорганизовались в сильное царство, владения которого в 85 г. до н. э. при Арефе III включали Дамаск. Их положение у Аравийского залива делало их хозяевами гаваней и караванных стоянок, а их столицу Петру – важным складочным пунктом для торговли южно-арабскими благовониями; здесь скрещивались пути в Египет, Сирию, Южную Аравию, Вавилон и к Персидскому заливу. Грандиозные развалины Петры до сих пор дают археологу и исследователю семитических религий обильный материал. Большое количество набатейских надписей и в Петре, и на Синайских утесах, и в Хиджре и т. п. начертаны курсивным шрифтом, прототипом куфического, на арамейском языке, но с большим количеством арабизмов. При Траяне Набатейское царство, дотоле вассальное, прекращает свое существование; вместо него появляется provincia Arabia, но это не отразилось на богатстве и благосостоянии Петры.

Поздно, уже в эпоху Сасанидов, появляются новые царства арабско-набатейского происхождения (так наз. Сафаитов), оставившие надписи и памятники архитектуры. Упомянем Лахмидов в Хире у Евфрата, Гассанидов, их соперников, в Сирии. Близ Эн-Намара в Сирии найдена гробница и надпись Имрулкаиса, царя Хиры, который именует себя царем всех арабов, распространившим свою власть до Наджрана в Южной Аравии и возложившим на себя «тадж» – диадему персидского образца, может быть, не без утверждения царя Сасанида. Надпись относится к 328 г. н. э. От этой же эпохи дошли сооружения, выдающие персидское влияние на сирийскую технику, напр., в Наср-эль-Абде, или дворец в Мшатте, теперь перенесенный в Берлинский музей и относимый некоторыми археологами к IV–V в. Некоторые художественные элементы уже предсказывают будущее мусульманское искусство.

Но наиболее крупную и культурную, и политическую роль из арабских царств в Сирии сыграла Пальмира. Возвышение этого города, происхождение которого для нас неясно и, вероятно, восходит к вавилонским временам, относится уже всецело к римской эпохе, когда он сделался важным пунктом торговли. Находясь на узле путей, соединявших Месопотамию и Персидский залив с берегом Средиземного моря, и на границе Римской империи и пустыни, он монополизировал снаряжение караванов и был складочным пунктом персидских и индийских товаров для запада и западных – финикийских, греческих и римских – для востока. Это положение обеспечило Пальмире не только благосостояние и богатство, но и внимание римских императоров, которые, начиная с Адриана, лично посетившего город, с этих пор получивший наименование "Αοριανα Παλμυρα, оказывали ей внимание и предоставили и административную, и военную самостоятельность.

После эдикта Каракаллы, Пальмира получила право juris italici и имела совершенно греческое устройство, хотя официальным языком продолжал быть, на ряду с греческим, и арамейский. Благоволение Рима и, в то же время, враждебность к Персии были причиной того, что Пальмира всегда была на стороне первого, особенно в несчастное для него время императора Валериана и его войны с Сапором I. Вассальный правитель Пальмиры Оденат II был верным союзником Галлиена и разгромил парфян, дойдя в 265 г. до самого Ктесифонта. Всем известны последствия этого – Оденат, его преемник и сын Вахбаллат и правительница, вдова Зиновия (арабск. Зайнаб, арам. Бат Заббай) не только правили Пальмирой, но и властвовали именем Рима над всем Востоком. Зиновия, эллинистически образованная, энергичная царица, была одной из крупных личностей в истории. Она покорила Египет и владела Малой Азией до Геллеспонта. Это было первым проявлением реакции Востока и первым распадением империи на западную и восточную. Однако, время для него еще не наступило – «Restjtutor imperil» Аврелиан вернул империи единство, и доблестная благородная царица в 273 г. должна была следовать за его триумфальной колесницей. С Пальмирой было покончено – восстание города, не хотевшего забыть своего кратковременного величия, было причиной его разрушения, а перемена направления торгового пути (через Алеппо на Евфрат) сделала невозможным его возрождение. Но величественные памятники культуры до сих пор привлекают археологов и туристов. Свидетельствуя о величии и богатстве города, они являются ценным показателем силы эллинизма и характера той смешанной культуры, которая возникла в различных пунктах бывшей монархии Селевкидов. По всем музеям рассеяны многочисленные пальмирские надгробные камни с художественно исполненным и портретными бюстами богатых пальмирцев, с арамейскими надписями, начертанными шрифтом, близким к еврейскому квадратному, иногда отчасти переходящим в будущий сирийский estrangelo. Греческое искусство здесь также господствует, как и в пальмирской архитектуре, и в пальмирской живописи. Образцы последней, исследованные экспедицией Русского археологического института в Константинополе в 1900 г. и изученные проф. Б. В. Фармаковским, представляют фрески фамильной погребальной пещеры Мегарет-Абу-Схейль. Росписи этой катакомбы, кроме орнаментальных, дают изображения крылатых Ник, держащих портреты покойников, семитические черты которых переданы весьма реалистично, но искусство здесь общегреческое, давшее помпеянские росписи в Италии, керченские на юге России, фаюмские портреты в Египте. С последними пальмирские портреты имеют несомненную близость и, вместе с ними, дают важный материал для исследователей происхождения и развития христианской иконографии.

Влияние греческой культуры можно видеть и в том явлении, которое замечается и в других странах, особенно в Египте, – сопоставлении туземных божеств с греко-римскими. Богиня Аллат (развалины храма ее в Ледже) сопоставлена с Афиной (отсюда Вахбаллат называл себя Афинодором), Азиз и другие небесные божества – с Зевсом и Юпитером и т. п. Но дома у себя, да отчасти и в общественной жизни, пальмирцы всегда пользовались арамейским языком – среди надписей погребальной пещеры Мегарет-Абу-Схейль нет ни одной ни греческой, ни двуязычной. И самый крупный эпиграфический памятник не только Пальмиры, но и всего семитического алфавитного письма – пальмирский тариф, редактированный на двух языках, имеет впереди арамейский оригинал. Этот огромный камень, открытый в 1882 г. кн. Абамелек-Лазаревым и помещенный, благодаря стараниям акад. П. К: Коковцова, в Эрмитаж, представляет датированное 18апр. 137 г. н. э. постановление пальмирского Βουλη и народа (в арамейской версии «булэ» и «демос» и прочие термины просто транскрибированы семитическими буквами!), имеющее целью регулировать весь финансовый строй Пальмиры и согласовать финансовый закон νομος τελωνιχος с обычаем. Всякий ввоз и вывоз были обложены постоянной пошлиной в два динария с верблюжьего груза и в один динарий с ослиного. Кроме того, и при ввозе и при вывозе товары оплачивались по стоимости, и специальными пошлинами; платили отдельно и за верблюда, платили особые пошлины коммерческие ассоциации за контракты и акции. Все пререкания и злоупотребления, связанные с применением тарифа, были подсудны особой юрисдикции. В числе товаров заграничной торговли упоминаются: рыба из Малой Азии и Египта, шерсть, окрашенная в пурпур, и оливковое масло из Финикии, кожа и сало из пустыни, орехи, пряности и благовония из Аравии, бронзовые статут – из Греции и Кипра.

Сирии, вместе с Египтом и Персией, сыграла в римское время видную роль в религиозном миросозерцании общества. Сирийские рабы, сирийские купцы, особенно же набираемые среди воинственных сирийских народов солдаты, распространяли свои культы по империи. В Риме оплакивали Адониса, плясали в честь Балмаркоды, в Остии справляли морской маюмский праздник Марны; Адад из Баальбека-Илиополя чтился под именем Juppiter Heliopolitanus, Малахбель пальмирский встречается и в Риме, и в Нумидии, и в Дакии. Распространению содействовали и характер семитических религий, с одной стороны, выработавших теперь высшие представления эсхатологического и этического порядка, с другой стороны, имевших известный уклон к солнечному или небесному монотеизму. Ваал небесный, бог высочайший, бог вечный – эпитеты, чередующиеся для верховного семитического божества с такими, как «всемогущий», владыка вселенной, непобедимый и т. п. Отсюда вышел культ Soils invicti, который пытались сначала насадить в Риме императоры сирийского происхождения. При Элагабале сирийский культ короткое время был официальным и господствующим в империи, едва ли случайно. При Аврелиане повторилась попытка религиозной реформы, испробованная в Египте более полутора тысяч лет пред тем культ Солнца был объявлен общеимперским после того, как опыт Пальмиры доказал необходимость мер для сплочения шатающейся империи. Этот культ также, хотя и не столь определенно, стоял на сирийской основе. Но универсальная религия, вышедшая из другой области Сирии, уже была накануне своего торжества.

Финикия: Е. Ваbеlon, Catalogue des Monnaies Greques de la Bibl. Nationale. Les Perses Achemenides. Par., 1893. HamdyBey – Th. Reinach, Une Necropole royale a Sidon. Par., 1892. Гр. П. С. Уварова, Саркофаги Оттоманского музея. Древности. XXI (1907). Тураев, Отрывки финикийской космогонии. Сообщения прав. Палест. общества, 1902. Предметы финикийского происхождения коллекции В. С. Голенищева. Памятники Музея изящных искусств в Москве, 1913. Набатеи и пр. R. Dussаud, Les Arabes en Syrie avant l'Islam. P., 1907. Quаtrеmerе, Memoire sur les Nabateens. P., 1835. Xвостов, История восточной торговли. Каз., 1907. Sсhurеr, Geschichte d. Judischen Volkes. I (полная библиография). Пр. Порфирий, Письмена Кенея Манафы. Спб., 1857. Еuting, Sinaitische Inschriften, 1890. Nabataische Inschriften, 1845. Lillmann, Semitic Inscriptions (изд. Америк, экспедиции в Сирию 1889 г.) N. Y., 1905. Прозоровский, Набатеи и их монеты. A. v. Gutsсhmid, Untersuchungen u. d. Geschichte des Konigreichs Osroene. S. Petersburg, 1887 (Мем. Акад. наук, т. 2п).

Пальмира: Кн. Абамелек-Лазарев, Пальмира (со статьей м. де Вогюэ о тарифе). Спб., 1884. Б. В. Фармаковский, Живопись в Пальмире. Изд. Р. арх. инст. в Константинополе, VIII (1903). П. К. Коковцов, К пальмирской археологии и эпиграфике. Там же, XIII (1908). Новые надписи из Пальмиры. Там же. К. Dussaud, Notes de Mythologie syrienne. Par., 1903–5. В ряде выпусков помещены исследования в области пальмирской, финикийской и др. семитических религий, особенно эпохи эллинизма. Отметим особенно заметку о пальмирских солнечных божествах Малакбеле и Аглиболе, на основании изображений на алтаре из Пальмиры в капитолийском музее в Риме и пальмирских тессер, которые автор считает имеющими отношение к погребальному культу; они раздавались или в память покойных, или давали право на участие в заупокойной трапезе. Статья о Juppiter Heliopolitanus разбирает изображение этого божества, имевшего египтизированный облик и символы божеств на своем одеянии, а также посвящаемые ему бронзовые благословляющие руки. Впервые идол этого божества найден в Нихе Н. К. Кондаковым, Археологическое путешествие по Сирии, 1904. О пальмирских тессерах см. еще М. deVogueB Comtes rendus Acad. Inscr., 1903. Ad. Beinach нашел в Египте, в Копте, в 1910–11 гг. стелы египто-пальмирского стиля, может быть, происходящие из пальмирской колонии. См. Catalogue d. antiquites egyptiennes recueillies dans les fouilles de Koptos, 1903. Богатое Копенгагенское пальмирское собрание издано D. Simonsen, Sculptures et Inscriptions de Palmyre. Copenhague, 1889

Северо-западный выступ Африканского материка от Сиртов до океана, иначе называемый «Малой Африкой», составляющий одно географическое целое с противоположным берегом Европы и островами, был областью, в которой достиг большого политического развития и мирового значения перекинувшийся сюда с востока семитический финикийский элемент, у себя на родине игравший лишь второстепенную роль, по сравнению с великими державами и культурами. Ни время, ни условия насаждения на Дальнем Западе колоний семитического востока нам неизвестны. Когда и кем основаны Утика (Аттика – «Старая»?), Гады (Гадир – «Крепость»), великий африканский «Новгород» (Карт-хадашт) – Карфаген и другие города «Ливиофиникиян», об этом существуют переданные древними авторами легенды, сомнительные синхронизмы и недоступные проверке комбинации. Теории, высказываемые новыми учеными, также не для всех убедительны, а данные археологии и недостаточны и относятся ко времени, уже далеко отстоящему от первобытных времен.

Возможно, что развитие финикийских выселений в западную часть Средиземного моря относится к большой древности. Если мы верно, вместе с Гутшмидом, толкуем Менандра и Дня, то Утика упоминается уже в X в., а город Авза основан Итобаалом тирским. Ассирийские походы могли содействовать дальнейшим массовым переселениям в Африку. Греки в VIII в. нашли уже здесь места занятыми. Соперничество двух колониальных наций обусловило появление сведений о западных финикиянах в греческой литературе; они делаются доступными истории с конца VII в. Греческому посредству обязан и латинский язык общим наименованием западных семитов Poeni и Puni; для восточных финикиян появляется впоследствии Phoenices.

Греческая опасность сплотила западных финикиян вокруг Карфагена и привлекла к союзу с ними этрусков. Сицилийские финикияне, близкие к вытеснению, удержавшиеся лишь в Панорме, Мотии и Солунте, воспрянули и перешли в наступление; Сардиния вошла в карфагенскую сферу: битва при Алалии в 540 г. отдала Корсику карфагено-этрурскому союзу. Образовалось огромное финикийское морское государство семитического племени, объединившее «Малую Африку», южный берег Испании и значительную часть островов. По договору с римлянами 509 (?) г. была «признана карфагенская монополия по ту сторону «Прекрасного Мыса» и неприкосновенность римского владычества в Лации. Урегулированы были отношения с Киреной: границей были признаны «Филеновы жертвенники».

VI и V века были временем большого развития карфагенского богатства и могущества. Во главе государства стояли выдающиеся деятели, отличавшиеся большими государственными дарованиями и энергией, каковы Малх, завоеватель Сардинии, и фамилия Магонидов, сознававшая необходимость великодержавной политики и для этой цели преобразовавшая войско из гражданского в наемническое, что было неизбежно при незначительности финикийского гражданского элемента. Магониды более полутора веков стояли во главе государства и имена их связаны со всеми выдающимися событиями его истории. При внуке Магона, Амилькаре I, Карфаген вел мировую политику и выступил энергично против греков с запада, в то время как персы пытались покорить их с востока, но на этот раз потерпел неудачу при Имере, одновременно (480) с Ксерксом, разбитым при Саламине. Тем не менее широкие предприятия Магонидов продолжаются, хотя и получают иное направление. Сын павшего при Имере Амилькара, Аннон I «превращает карфагенян в ливийцев», т. е. покоряет туземные племена внутренней части страны, образует африканскую провинцию, защищенную от набегов кочевников рядами укреплений, и отдает ее пунической знати, которая, сев на землю, обрабатывает свои латифундии при помощи рабов. Таким образом, на ряду с торговым классом и с ремесленниками, появляются в государстве крупные собственники-плантаторы, привязанные к земле и к благам мира. Этим Карфаген существенно отличается от Финикии, где владения прибрежных городов не могли распространяться вглубь страны. Благосостояние и богатство поместий картинно представлено у Диодора (XX, 8). Так как одновременно с этим политическим и экономическим переворотом замечается и другой – переход к крупной фабричной промышленности, то во избежание нежелательных для государства последствий появления обездоленных пролетариев, Аннон и Имилькон привели в исполнение мероприятие, грандиозное по замыслу и результатам – экспедицию на берега Атлантического океана для основания новых колоний, в которых могли бы найти себе приют обездоленные элементы гражданского населения. Аннон направился к югу, вдоль африканского берега и, доехав, кажется, до мыса Пальма в Гвинее или даже до Камеруна и экватора, основал шесть факторий. Имилькон прошел вдоль европейского берега до Эстримния, т. е. до Оловянных островов Scylly.

Конец V в. и весь IV в. были полны почти непрерывными войнами Карфагена с греками. Магониды стремились обратить Сицилию в провинцию, подобную Ливии, и натолкнулись на сопротивление Сиракуз. Война шла с переменным счастьем и, в конце концов, привела к расширению финикийской сферы. Однако, покорение востока Александром скоро отразилось и на западе. Агафокла и Пирра нельзя не признать типичными продуктами бурной героической эпохи Диадохов и Эпигонов, мечтавших о продолжении александрова дела в западной части культурного мира. Известно, что, несмотря на неоднократные поражения, Карфаген, одно время близкий к гибели, вышел из этой борьбы победителем – он не вошел политически в состав эллинистического мира и несколько лет был владыкой запада. Но это не могло продолжаться долго – борьба с прежним союзником Римом была лишь вопросом времени, и действительно началась всего через восемь лет после удаления Пирра.

В борьбу с Римом Карфаген вступил в расцвете своего могущества, как первая великая держава древности. Но это могущество было уже только кажущимся – время финикийской расы уже прошло, ее творческие силы иссякли, внутренние условия огромной республики были не таковы, чтобы побороть молодую энергичную и таящую в себе неистощимый запас свежих сил нацию. Первая Пуническая война, несмотря на неоднократные поражения римлян, окончилась для Карфагена потерей Сицилии, затем Сардинии и уничтожением флота. Карфаген перестал быть морской державой, и это еще более связало его с Ливией, и голоса аристократов-аграриев, стоявших за мир во что бы то ни стало и за отказ от мировой политики, стали раздаваться все громче, в то время как городское население, особенно ремесленники и купцы, лишившись рынков, находились в оппозиции. Гениальные Баркиды, ставшие во главе государства, могли опереться на эту часть граждан, и им удалось убедить народ в необходимости, отказавшись от создавания флота, создать большую державу на суше и возместить потерю островов присоединением новых областей в Ливии, а затем Испании, которая явилась бы и рынком для сбыта, и источником доходов (серебряные рудники). Предприятие Баркидов увенчалось успехом, но возбудило беспокойство римлян и повело к новой войне, в которой семитический мир выдвинул одного из гениальнейших людей – Аннибала, полководца и политику едва ли не более великого, чем Александр. Его планы были необычайно широки и поэтому не могли быть оценены современниками. Он один мог понять, что для победы над Римом необходим союз всех угрожаемых им народов, что настало время оказать всеобщую реакцию против всепоглощающего города, что разгромить его можно только в Италии, а не в Испании или Сицилии. Аннибала сокрушили и непонимание соотечественников, и энергия Рима, и усовершенствованная военная техника Сципиона. Карфаген сошел на степень обессиленного вассального города, унизившегося до изгнания великого Баркида и до содействия исконному врагу в разгроме естественного союзника – Антиоха.

Между тем назрели крупные события. Хотя карфагеняне, как и прочие финикияне, выжимая соки из туземного населения, не думали о распространении среди них своей культуры, но последняя сама проникала к ливийским племенам, сначала затрагивая, конечно, правящие сферы. Разрозненные племена соединяются под начальством предприимчивых вождей, вкусивших пунической культуры, ослабление верховного приморского города повлияло на образование более крупных царств внутри страны. Появляется в Сиге царство Сифака, для которого обаяние Карфагена было еще настолько велико, что он перешел на сторону этой республики, получив в жены дочь карфагенского вельможи (еще в 204 г.). Но его царство было недолговечным; более успешным конкурентом на объединение Нумидии оказался знаменитый Масинисса, приучивший, по Страбону, ливийцев к гражданскому общежитию и к войне, вместо разбоя. Опираясь на римлян, он мечтал создать в Малой Африке крупное государство типа эллинистических монархий, но основанное на пунической культуре, в его планы входили даже включение Карфагена и замена семитической республики ливийской семитизованной монархией. Многие карфагеняне, отчаявшись в возможности вернуть былое могущество, сочувствовали ему и предпочитали владычество единокультурного царя, получившего воспитание в их городе, подчинению ненавистному коварному Риму. Но последний не мог этого допустить – он спокойно смотрел, как Масинисса отбирал у Карфагена одну область за другою, но когда оставалось сделать последний шаг, час великого города пробил и страшное дело 146г. совершилось.

Масинисса не пережил крушения своих планов, но предвидел его, и под разными предлогами оттягивал появление своих войск в лагере Сципиона. В 148 г. его не стало; его царство было поделено между его сыновьями. Оно перестало быть опасным для римлян, но продолжало быть хранителем пунической культуры. Под римским владычеством и в покоренной провинции последняя не только не угасала, но получала новую жизнь и распространение. Утика была сделана главным городом; остальные пунические города сохранили в эпоху империи самоуправление с суффетами, частью финикийскими, частью уже латинскими монетами и т. п. Нумидийские цари получили от римлян уцелевшие от погрома пунические книги, которые способствовали большому проникновению в их среду семитической культуры и появлению литературных интересов (Гиемпсал); они принимают пунические имена, пользуются охотно пуническим языком для надписей (особенно много у их столицы Цирты; между прочим, в честь Микипсы), призывают семитических мастеров.

Внук Масиниссы и племянник Микипсы Югурта решился даже на отчаянную, последнюю попытку оказать реакцию Риму и образовать великую северо-африканскую державу пунической культуры. Неудачное, вмешательство Юбы I в войну помпеянцев с Цезарем имело последствием обращение Нумидии в провинцию, но, с другой стороны, постоянные сношения с Римом содействовали проникновению эллинистическо-римской культуры. Карфаген принципиально относился к эллинизму отрицательно, в этом отношении он не шел по стопам своей метрополии; его постоянные политические и торговые столкновения с греками, вызвавшие и самое образование западно-финикийского государства, не могли благоприятствовать развитию симпатий к греческой культуре. Правительство даже принимало меры для парализования ее соблазнов, в виде, напр., запрещения заниматься греческим языком. Нам известно, напр., что великий Аннибал, живший уже в то время, когда греческая опасность миновала и даже была необходима дружба с греками для отпора Риму, научился греческому языку в зрелом возрасте, да и то плохо владел им. Известный философ Асдрубал, ученик Карнеада, переживший падение Карфагена и написавший из Афин утешительное послание своим плененным согражданам, повидимому был греком, а не пунийцем. Конечно, без произведений греческой промышленности и искусства Карфаген обойтись не мог уже потому, что торговал ими в своей колониальной сфере; не обладая сам художественными произведениями, он получал их главным образом из Сицилии, и римляне нашли в 146 г. много награбленных с этого острова произведений греческого искусства. Точно также и в пунических гробницах всех эпох находят не мало греческих изделий; греческая марка была рекомендацией. Но переходили ли вместе с вещами идеи, для нас весьма сомнительно. Можно указать, пожалуй, на два явления, которые позволительно приписать влиянию греческого мира, – обычай сожигать трупы (с IV в.) на ряду с обще-семитическим погребением, и даже взамен его, и прекращение (с III в.) массовых, а может быть и вообще всяких человеческих жертвоприношений; влияние греческого искусства замечается и на туземных произведениях, особенно на монетах, тип которых заимствован из Сицилии и самая потребность в которых родилась благодарявнешним сношениям. Сношения с Сицилией имели последствием, между прочим, введение в Карфагене культа Димитры и Коры. По Диодору (XIV, 63) оно было обязано желанию умилостивить богинь, храм которых был разграблен в предместье Сиракуз во время несчастной войны с Дионисием I. Но культ этот был поручен грекам и оставался чисто греческим, не влияя на туземную религию; в этом отношении он не может итти в сравнение с ролью египетских культов в финикийской религии. Несмотря на непосредственное соседство с греками и на многолюдную греческую колонию и многочисленные памятники греческого искусства в своих стенах, Карфаген оставался восточным городом, и по облику, и по нравам своих обитателей.

И по падении Карфагена пуническая культура не без успеха конкурировала с греческой, хотя нумидийские цари относились к последней иначе, чем карфагенское правительство. Надписи их составлены не на греческом языке, а на пуническом и ливийском; цари носят также ливийские и пунические (Адгербал, Мастанабал и др.) имена, и между ними нет ни одного греческого. Пунические имена носят и те мелкие «цари» ливийских племен, надписи которых в честь финикийских богов найдены близ Цирты и, вероятно, один из потомков которых погребен в мавзолее в Тугге, еще относящемся к области туземного зодчества. Но замечаются уже признаки новых веяний. Масинисса поручает воспитание своих детей грекам, вступает в сношения с Родосом и Делосом; за его пожертвования в храм Аполлона на Делосе ему ставят статую; Тугга, правда, на ливийском и пуническом языках, ставит ему посвящение, как «богу» – совершенно подобно эллинистическим общинам монархии Селевкидов. Еще более ревностными покровителями эллинизма были Юба I и, особенно, знаменитый Юба II (25 г. до н. э. и 23 г. н. э.), воспитанный в Риме и женатый на дочери Антония и Клеопатры – Селене. Вместо обращенной в провинцию Нумидии он получил престол Мавритании, где также при прежних царях успешно привилась пуническая культура. И сам Юба был проникнут первоначально этой культурой, но двор у него был греческий; его столица Иол, переименованная в Кесарию, сделалась центром северо-африканского эллинизма с египетской окраской. Последняя представительница Лагидов, Клеопатра Селена унаследовала от своей матери и предков уважение к египетской религии и культуре; благодаря ей на монетах появляются Апис, систр и эмблема Исиды, воздвигается в Кесарии Исей, представлявший не только храм, но и богатое собрание памятников египетского искусства, часть которых в настоящее время хранится в музее г. Шершеля на месте древней Кесарии. Между прочим здесь найдена статуя последнего верховного жреца Мемфиса, юного Петубаста IV, умершего, вероятно насильственно, 1 августа 30 г. в день вступления Октавиана в Александрию. Возможно, что юной царице дорога была память последнего потомка вековой фамилии первосвященников, тесно связанных с эллинистической династией и одновременно с ней угасшей. Эта трогательная подробность привносит еще одну черту в картину этой интересной эпохи и этой великой культуры, принявшей в противоположном углу Африки такие сложные формы. Пунизм, эллинизм, египетские воспоминания, царство милостью Рима и служение верой и правдой Кесарю – все это слилось при дворе африканской Кесарии и сделало из Юбы II одно из наиболее интересных явлений истории. Это был едва ли не единственный представитель ливийской расы, оставивший по себе почетное имя в литературе и науке. Прекрасно научно образованный, имея возможность черпать и из греко-римских и из пунических источников, он проявил необычайно разностороннюю и широкую литературно-научную деятельность, главным образом в области истории, географии, естествознания, притом в совершенно александрийском духе. Казалось, что в Кесарии сочетался пунический Карфаген с эллинистической столицей Лагидов и Музеем. По латыни он писал в области естествознания и об арабском походе младшего Гая Цезаря, по-гречески – ассирийскую, ливийскую и римскую истории, труды по истории греческой живописи и театра, философские трактаты и эпиграммы. За его заслуги по изучению греческого искусства и аттических трагиков афиняне поставили ему статую. Плиний передает о его заслугах по исследованию области Атласа и островов, вероятно, Мадейры и Порто-Санто, и изучению их естественных произведений, причем были открыты новые виды растений и указаны новые пути и средства торговли. Несмотря на его иноземное происхождение из враждебного рода, мавританцы уживались с ним, а в Гадах и в Новом Карфагене выбрали его дуумвиром и патроном. Рим почтил его Sella curulis, венцом и скипетром. Сын и преемник его носил славное имя Птолемея и был последним отпрыском Лагидов и последним царем пунического мира. В союзе с римлянами он одолел новую ливийскую национальную реакцию в лице Такфарины, но и это не спасло его от корыстолюбия и самодурства Калигулы. С его смертью (40) или изгнанием прекратило свое существование последнее царство пунической культуры. Эллинизм, а за ним и романизм продолжают делать успехи; к III в. латинский язык берет верх, но и пунический, хотя и лишенный официальных прав еще в половине I в., не сразу сдается. Бл. Августин засвидетельствовал существование пунического языка для V в., т. е. он держался здесь гораздо дольше, чем в метрополии. В течение всего первого столетия, а местами до эпохи Антонинов, существовало в городах финикийское городское устройство, да и сам Карфаген был восстановлен Цезарем, кажется, как финикийский город, имевший значительный процент туземного населения и управлявшийся первоначально суффетами.

Переходя теперь к рассмотрению пунического государственного устройства, заметим, что единодушный голос древности оставил нам более или менее одобрительные свидетельства о карфагенской конституции. Поливий сравнивает ее с лакедемонской и римской и говорит, что первоначально она была превосходна и лишь ко времени II Пунической войны обнаружился упадок, объясняемый естественным ходом жизни государственного организма. Неудача карфагенян обусловлена тем, что их государство отцветало, в то время как Рим переживал лучшую пору своей жизни; в последнем высшим авторитетом пользовался сенат, в Карфагене – уже чернь. Эратосфен выделяет карфагенян и римлян в особую группу, как варваров, имеющих достойные удивления государственные формы. Аристотель, помещая обозрение карфагенского строя в свою Политику, как бы не различает его от греческих политий. Его изложение – наш главный источник, к сожалению, слишком недостаточный, так как он дает лишь самые общие сведения, в весьма незначительной степени восполняемые литературными и археологическими данными.

Аристотель помещает карфагенский строй в одну рубрику с лакедемонским и критским, указывая на устойчивость его, на отсутствие крупных междоусобий, на невозможность появления тираннов. Эфорату он уподобляет коллегию 104, которые, однако, выбираются из лиц благородного происхождения, царям и герусии – карфагенских «царей» и «геронтов», причем первые принадлежат не к определенному, а к выдающемуся роду. Цари и геронты, в случае разногласия, выносят дело на решение народа, который может обсуждать его по существу, и слово предоставляется каждому. Важная коллегия из пяти – «пентархия» – избирает совет 104. Магистраты не получают жалования, избираются не по жребию, не только по происхождению, но и по имущественному цензу (особенно цари и полководцы), причем имеют место и покупка, и взятка. Наконец, дозволяется совместительство. Итак, Карфагенское государство представляется аристократической республикой с олигархическим и плутократическим оттенком. Возможность народных волнений предотвращается тем, что народу дают возможность разбогатеть, высылая периодически известную часть его в подвластные города.

Таким образом, карфагенская конституция привлекается Аристотелем на ряду с другими для сравнительного обозрения; изложение имеет в виду читателя, знакомого с ней более близко, может быть, по другому труду автора, специально ей посвященному, до нас не дошедшему. Кроме того, греческий философ говорит о современном ему Карфагене IV века; несомненно, что устройство этого государства имело свою историю, и мы из неоднократных упоминаний у авторов действительно знаем о переменах в его строе. Поэтому вопрос о карфагенской конституции принадлежит к темным, и до сих пор еще нельзя считать вполне выясненными даже основные его пункты. Напр., вопрос о царской власти. Некоторые ученые (напр., Белох) настаивают, что до конца IV в. в Карфагене цари были пожизненны; они даже реконструируют две династии их – Магона I и Аннона Великого, а начало избрания двух годичных царей-суффетов ставят в связь с попыткой (в 308 г.) Бомилькара произвести государственный переворот и ввести тираннию. Другие, особенно Винклер, отрицают, на основании обще-семитических представлений, самую возможность существования когда-либо царской власти у карфагенян, которые не нашли в Африке богов и не могли получить от них царя, почему все время считали себя зависимыми от богов азиатской Финикии. Это остроумнее объяснение нам представляется искусственным: ведь надо доказать, что тиряне и сидоняне нашли готовые культы, а не пришли к ним путем развития древне-семитической религии. Конечно, нас умиляет трогательная pietas Карфагена к Тиру. Великая держава как будто во все время своего существования признает сыновнюю связь и зависимость от города, который сам, хотя и доблестно, но не всегда счастливо отстаивал свою собственную самостоятельность. Карфаген не находил, невидимому, неосновательными притязания владык Тира, будь они персы или Александр, на верховенство и в пуническом мире, поскольку, конечно, эти притязания были теоретическими. Но едва ли все это влияло на государственный строй Карфагена; дело шло, вероятно, не дальше заимствования из Тира терминов: шофет – судья в широком смысле (и в Тире одно время правили «судьи», как и в Израиле), раб – сб. «вельможа», «геронт» – для членов сената и т. п. Во всяком случае, для римлян III в. карфагенские «цари» или suffetes являются аналогичными консулам или преторам (Liv. 30, 7, 5, Just. 31, 2, 6, Fest., s. v. и др.). Возможно, что греки и отчасти римляне называли их царями по аналогии с финикийскими, а также потому, что в Карфагене широко практиковалось переизбрание, благодаря чему нередко годичность была фиктивной, а монополии славных фамилий (напр., Магонидов для V в., Баркидов для III в.) сообщали даже некоторую видимость наследственности.

Как и в городах азиатской Финикии, в Карфагене высшим правительственным учреждением был совет старейшин (рабов), который греки называют герусией, синклитом, βουλη, синедрием, а римляне – сенатом. Возможно, что первоначально он состоял из 100 пожизненных членов, а затем (в IV–III в.) – из 300, среди которых сначала 10, а потом 30, вероятно, выбиравшихся ежегодно, ближайшим образом заправляли делами. Вероятно, эта коллегия имеется в виду в Марсельской и др. надписях, в которых после имен и генеалогий двух суффетов сказано: «и их товарищей». В некрополе «у св. Моники» Деляттр нашел кладбище рабов с надгробными надписями и оссуариями; на одном оссуарии изображен «раб» Баалсиллек, лежащим на подушках под головами. Другая сенатская коллегия – ста четырех, ordo iudicum римских писателей, сравнивается Аристотелем с эфоратом, а новыми учеными с советом десяти в Венеции. Подобно эфорату, эта коллегия возникла уже путем развития конституции, в половине V в., в противовес всесильной магоновой «familia imperatorum», сделавшейся gravis liberae civitati (Just. XIX, 2). Как контролирующий орган, она, подобно эфорату, получала все большее и большее значение, и уже ко времени Аристотеля дошла до положения μεγιστη αρχη в государстве. К концу III в., по Ливию (со слов Поливия), члены этой коллегии были уже несменяемы; «в их руках находились имущество, честь, жизнь всех граждан». Едва ли кто превзошел этих судей в жестокости по отношению к суффетам, и особенно полководцам. Выборы их были совершенно изъяты из компетенции народа и переданы особым «пентархиям». Чем объясняется многочисленность и число 104 – сказать трудно; первая, может быть, являлась гарантией неподкупности и безопасности от влияний отдельных лиц и родов, а также обусловливала равновесие партий и открывала простор избирательной борьбе. Конец полновластию коллегии этих «эфоров» положил, как известно, великий Аннибал, подобно своему старшему современнику Клеомену III. Путем обращения к народу, охотно оказывавшему ему поддержку для сокрушения оплота олигархии, он в свое суффетство (195) провел закон, «чтобы судьи избирались на один год и никто не был судьей два года под ряд». Среди многочисленных пунических посвятительных надписей более тридцати дошло до нас от имени различных «суффетов», вероятно не «царей», а членов коллегии 104 «судей». Обращают на себя внимание генеалогии посвятителей – иногда пред нами до 4 поколений лиц, носивших титул «шофет» – должность была близка к тому, чтобы сделаться наследственной. – Об упоминаемых у Аристотеля пентархиях, как важных коллегиях с правом кооптации, бывших носителями олигархических начал, мы ничего не знаем. Предположение, высказанное еще Геереном, что это были комиссии герусии для специальных поручений, род приказов или министерств, не может быть ни доказано, ни опровергнуто. – О роли народа (δημος, plebs, «народ Карфагена» в пунических надписях) мы также осведомлены недостаточно. Повидимому, первоначально она была довольно умеренной. В законодательстве она была обязательна только в случае несогласия обоих суффетов с большинством сената; судебных функций народ не имел совсем, что касается внешней политики, то известны случаи, когда решение исходило от народа, и случаи, когда дело ограничивалось одним сенатом. В выборах магистратов, назначении полководцев народ имел участие, но в какой форме, неизвестно. Во всяком случае, усиление влияния народа и даже черни, усиление системы подкупов и другие явления вырождения государства особенно стали заметны после первой Пунической, войны. Это объясняется и борьбой партий, опиравшихся на чернь, и гибелью в войне с Римом многих представителей знати. Кроме граждан, в Карфагене всегда было достаточное количество пришельцев из собственной Финикии (напр., найдены гробы жителей Акки, Арада), с островов, греков, особенно сицилийских, для многих из которых Карфаген был тем же, чем Сузы для их восточных единоплеменников. Число жителей в Карфагене древние определяли в 700 тыс. даже пред последней его войной, в настоящее время Карштедт, на основании измерения площади города, полагает, что оно не могло превышать 130 тыс. и все население республики принимает в 4 133 000, в числе которых могло быть только 365 тыс. пунийцев.

Финикийские города запада и собственные карфагенские колонии были на положении союзников, имели с Карфагеном connubium и commercium, пользовались самоуправлением, были большею частью укреплены. Привилегированное положение занимала древняя Утика, сохранившая его даже несмотря на отпадение во время наемнической войны, как это видно из договора Аннибала с Филиппом, где перечисляются «владычествующие Карфагеняне» и подвластные им, пользующиеся общими с ними законами, жители Утики, все города и племена, подвластные карфагенянам, и союзники.

Повинности городов заключались в ежегодной высокой дани и поставлении сухопутных войск. Флот им держать было запрещено, равно как и вести с кем-либо торговлю, кроме Карфагена. Вообще, характер пунической симмахии определяется мрачными красками, как гнет, но в этом отношении он разделяет участь и афинского, и спартанского союзов. Диодор говорит, что за союзниками следовали в порядке подчинения древнейшие обитатели Африки, ливийцы, ненавидевшие карфагенян за тяжесть управления. Первоначально финикийские города даже платили им нечто вроде арендной платы за землю, пока Магон великий не покорил их и не обратил в крепостное состояние, а Ливию – в первую пуническую провинцию. За Ливией вскоре последовала Сардиния, а затем Сицилия, составившая особую η των Καρχηδονιων επιχρατεια. Испанская провинция организована была только Амилькаром Баркой. Везде карфагеняне ревниво оберегали свою торговую монополию, отовсюду требовали войск, везде заботились исключительно об обогащении и выгоде, а не о благосостоянии населения. Их военный губернатор Сицилии у греков назывался παραλος, ливийский – βοηταρχης. Внутри государство было мало сплочено – разбойничьи племена могли делать набеги и хозяйничать вблизи столицы.

Несмотря на то, что подавляющее большинство археологических находок на почве Карфагена так или иначе связано с культом богов или мертвых, наши сведения о пунической религии все еще недостаточны. Договор Аннибала с Филиппом приводит в свидетели «божество Карфагенян (δαιμων Καρχηδονιων), Иракла и Иолая; затем Арея, Тритона и Посидона, богов соратствующих, богов солнца, луны, земли, рек, вод, всех богов, властвующих в Карфагене». «Божество Карфагенян», по единогласному признанию всех ученых – богиня Танит (вокализация условная), посвятительные надписи в честь которой на каменных стелах дошли до нас и доходят в тысячах. Ее эпитеты: раббат «великая», «Лик Ваала». Она соответствовала девственной, строгой форме Астарты, была сопоставлена с греческой Артемидой (имя Аб-Танит переведено «Артемидор»), в римское время названа Juno Caelestis, чему соответствует более редкий ее эпитет «Великая Мать». Она имела лунный характер; символом ее был полумесяц, аттрибутом – голубь, фетишем (?) – египетский иероглиф жизни, слегка антропоморфизированный. Храм ее находился между Бирсой и восточной гаванью на месте первого поселения. Когда, под влиянием египтян и греков, карфагеняне начали изображать своих богов в человеческом образе, Танит представлялась в виде крылатой женской фигуры с полумесяцем в руках, скрещенных на груди. Возможно, что ее имеют в виду терракотовые женские фигурки с покрывалом вокруг головы и ожерельями на груди, напоминающие малоазийскую Великую Мать. «Иракл» договора, конечно, тирский Мелькарт, Иолай – Эшмун, названный здесь именем аналогичного ливийского бога, обыкновенно у греков именуемый Асклепием и имевший храм в Бирсе. Арей – может быть, Решен; Тритон и Посидон – какие-либо пунические морские божества; известно, что Аннон во время своего путешествия воздвиг на мысе Солоенте жертвенник божеству, которое греческий переводчик назвал Посидоном. Вотивные надписи рядом с Танит постоянно упоминают еще «Владыку Ваал-Хамона». Это имя или толкуют как «Ваал местности Хаммон», сближая с Ваал-Хаммоном тирских надписей, или объясняют богословски из этимологии слова Хамон, как божество палящего солнца. Греки сопоставили его с Кроном; сами карфагеняне, благодаря созвучию, сопоставили его (вероятно, через культ Ливийского оаза) с египетским Амоном и стали изображать не только в виде фетишей – столбов «хамманим», а и в образе сидящего старца с рогами овна, что, в свою очередь, в римское время, превратило его в Saturnus Balcarnensis. Упоминается, еще бог Пигмалион. Какому божеству соответствуют находимые часто фигурки бородатого мужчины в конической тиаре, с топором египетского образца в руке, неизвестно, равно как и трудно дать объяснение сидящим женским фигуркам, иногда в высоких цилиндрических головных уборах, и стоящим женским фигурам с распростертыми руками. Последние, может быть, изображают ритуальных танцовщиц, (?). Как и в других финикийских городах, божества, с одной стороны, соединялись в системы (триады), с другой – распадались сами, соответственно местам культа, функциям и т. п. Так, Танит различалась от Астарты (в римское время Virgo Caelestis) и в свою очередь выделила особую форму Танит Ливанской, по имени горы вблизи Карфагена; кроме Ваал-Хамона чтился еще Ваал небесный, Ваал Цафон и т. п. Сам Ваал-Хамон, вероятно, мыслился как единое с Танит, составляя с нею вместе δαιμων Карфагена, почему и не упомянут в договоре.

От храмов не осталось ничего, и мы не имеем возможности судить, походили ли они на дворы Финикии и Кипра, или на художественные сооружения греков. Вероятно греческое влияние и здесь сказалось. Известно, что храмы служили в то же время хранилищами народной славы. Отчет о путешествии Ганнона был начертан в храме «Крона»; шкуры убитых горилл помещены в храме «Юноны» (по Плинию), где оставались до падения города; Аннибал в храме Юноны лакинской начертал надпись о своих подвигах, и т. п. В лагере во время похода, по Диодору, был жертвенник и близ него «священная скиния». Храмовой культ был конечно такой же, как в Финикии; об его ужасах достаточно сообщают классические писатели. Фетиши и здесь играли большую роль; кроме упомянутых, на стелах изображаются часто жезлы-кадуцеи, может быть, эмблемы Мелькарта или Эшмуна, который имел символом змея на шесте, и т. п. До нас дошло четыре надписи, представляющие части храмовых тарифов (одна попала в Марсель), узаконивающих плазы за требы, а также часть надписи – списка приношений на каждый день пятидневного праздника, затем посвятительная надпись, повествующая о построении храма Танит Ливанской, и уже новопунические надписи в Мактаре, представляющие документы о постройке храма общиной, имена членов которой (в том числе латинские) приводятся. Некрополь у св. Моники обнаружил саркофаги жрецов и жриц IV – III в. На крышках изображены в рельефе и во весь рост погребенные в облачении в ритуальной позе. Среди них есть верховные жрецы и верховные жрицы. И в этот мир проникло влияние греческого искусства; изображение жрицы (с сохранившейся раскраской) обнаруживает и египетские влияния, особенно в облачении в виде крыльев Исиды. – Народное благочестие выражалось, между прочим, в посвящении богам стел с надписями и изображениями. Последние, кроме символов или фигур божеств, давали воздетые кверху руки, а также инструменты и орудия специальности посвящающего, рисунки кораблей и т. п., как бы символически приносимых в дар божеству. Иногда (напр., в Хадрумете) стелы не имеют надписей, а только изображения символов божеств (три столба-фетиша – символ триады, наос египетского стиля с двумя финикийскими колонками, верхние части которых изображают Танит в стиле египетской Хатор, и т. п.). И в римское время пуническим божествам ставили стелы с изображениями; эмблема Танит все более и более антропоморфизуется.

Культ усопших нам стал известен благодаря неутомимым раскопкам французских археологов в опоясывавших город некрополях. Самый древний из них возле Бирсы – Duimes восходит к VII – VI в., далее следует Dermech, далее Bordj Djedid и у «св. Моники», бывшие в употреблении от IV в. до пунических войн; наконец к III и II векам относятся могилы на холме театра и Одеона. Первоначально хоронили в гробах из кедрового дерева или в соединенных больших глиняных сосудах; иногда просто обкладывали тело черепками сосудов; с V в. начали хоронить в гробах из туфа; с IV в. входит в широкое употребление обычай сожигать тела, а также хоронить в дорогих саркофагах из известняка и мрамора с портретными рельефными изображениями погребенных, стоящими в связи с египетскими и финикийскими антропоидными саркофагами, но выдающими влияние греческого искусства, может быть, даже и руку Греческих мастеров. Вообще, содержимое гробниц дает возможность проследить внешние влияния на пуническую религию и искусство и составить некоторое представление о туземном мастерстве. Как и в Египте, могилы нам дают главный археологический, довольно богатый и разнообразный материал. До IV века безраздельно господствует Египет, заупокойный культ которого и здесь нашел подражание. Покойный окружен амулетами египетского происхождения или имитациями египетских предметов. Скарабеи в огромном количестве, подлинные египетские, навкратийские, местные подражания им, фигурки Беса, Птаха-Эмбриона, Исиды, Нофертума, амулеты в виде глаз, в виде статуэток, напоминающих египетские ушебти или канопы, встречаются вместе с туземный инвентарем, также обнаруживающим египетское влияние. Сюда относятся напр., маски, как бы заменяющие египетские портретные статуи; некоторые из них изготовлены в египетском стиле; особенно распространены и даже являются характерными для Карфагена бронзовые бритвы с ручками в виде лебединых голов и с вырезанными изображениями в египетском стиле; находимая в древних некрополях игрушечная мебель также указывает на египетское идейное и ремесленное влияние. Нередки тонкие свернутые и заключенные в футляры пластинки из золота, серебра или (позднее) свинца с огромным (иногда до 250) количеством изображений божеств и духов египетского стиля, напоминающих изображения на поздних магических египетоских памятниках. Эти чудовищные фигуры магически охраняли погребенного, сообразно чему иногда сопровождаются пуническими надписями, например: «защити и охрани имя-рек». В Duimes найден терракотовый семисвечник с египтизированной женской головкой посредине. Греческий импорт сначала проявляется в вазах; произведения киренской керамики встречаются уже в могилах некрополя Duimes; сицилийские терракоты и коринфские вазы – в Дермеше: с IV века начинается борьба греческого элемента с египетским, пока последний не оттесняется в область религии в тесном смысле. Египетские изображения на бритвах постепенно заменяются греческими, давая курьезные смешанные формы, светильники греческой работы заменяют примитивные туземные, сосуды греческой марки делаются даже туземными мастерами. Влияние греческого искусства заметно на туземных, вообще довольно грубых терракотах и курильницах, украшенных женскими головками, и на стелах, где появляются не только акротерии и пальметки, но и рельефные стоящие фигуры. Карштедт из рассмотрения результатов, полученных при раскопках некрополей, извлек данные, весьма ценные для историка. Он указывает, что некрополь Дермеш, особенно его более новая половина, дал особенно много вещей из благородных металлов; украшения из массивного золота здесь нередки и дают представление о богатстве современников этого некрополя, между тем как могилы у св. Моники, где была погребена знать, бедны золотом и серебром, а еще более новые кладбища, относящиеся к последнему веку республики, совершенно скудны. Это, в связи с общим характером предметов, возвращенных нам пунической почвой, дает повод для объяснения судьбы Карфагена и исхода его героической борьбы с Римом. Финикийский характер и перекрестные влияния были причиной отсутствия оригинальности; пунийцы отучились самостоятельно мыслить и развиваться; они цеплялись за старое и не могли обойтись без иностранцев и инородцев; даже в своей области – торговле они пользовались, как это позволяют заключить найденные весовые гири, такими неточными весами, которые едва ли были возможны в бойкий эллинистический период. И в военном и морском деле они не шли вперед и остались на ступени, высокой для V в., но далеко превзойденной в эпоху эллинизма. Археологические находки вызывают вопрос: чем торговал этот торговый город? Его произведения не могли конкурировать с более изящными и дешевыми греческими изделиями Сицилии и Массилии, и он мог только играть роль посредника, сбывая в менее культурные страны свои и греческие товары, монополизируя торговые пути и назначая произвольные цены. Вот почему главная энергия государства была направлена на преграждение доступа непосредственной иностранной торговле в сферу его влияния и на борьбу с опасными конкурентами, каковым, напр., была Массилия для Испании. Поэтому и потеря Сардинии, затем Испании и Нумидии с Мавританией, когда в них образовались крупные царства, были для Карфагена роковыми.

Остается сказать еще несколько слов о пунической письменности. Язык был финикийский, лишь в самой незначительной степени подвергшийся местным влияниям, как это видно из монолога и нескольких фраз в Poenulus Плавта, дающих нам образцы разговорной речи в латинской транскрипции. Конечно, он имел свою историю, и после падения Карфагена особенно быстро пошел по пути порчи, благодаря особенно выступлению провинции и пунизированных царств. Надписи, дошедшие от этого времени, называются ново-пуническими; они уже по внешнему виду выдают свое происхождение, и для понимания, в виду грамматических неправильностей и словарных особенностей, крайне затруднительны. Естественный ход развития, как ив других семитических, отчасти египетском, языках, привел к обозначению гласных близкими по природе слабыми согласными. На пуническом языке существовала, несомненно, значительная литература; римляне отдали уцелевшие пунические книги своим нумидийским союзникам, и еще Саллюстий ссылается на пунические книги Гиемпсала, говоря об истории и падении Африки. Несомненно, как в Тире и других городах, в Карфагене были городские летописи. До нас дошел в греческом переводе только отчет о путешествии Ганнона, я в заимствовании из третьих рук у Феста Авиена – кое-что в латинском пересказе из отчета Имилькона. Римляне распорядились перевести для себя трактат Магона о земледелии, до нас не дошедший, но частью известный по цитатам у римских агрономов, из которых Колумелла упоминает также пунийца Асдрубала. Переведенный до четырех раз, труд Магона несомненно оказал влияние на италийское сельское хозяйство. Дошедшие до нас в подлинном виде памятники пунической письменности относятся к области эпиграфики и крайне незначительны по объему и содержанию. Кроме бесчисленных и однообразных посвятительных или надгробных надписей, до нас дошло несколько более крупных и интересных текстов. Сюда относятся те выражения из сакральных кодексов, которые найдены в Марселе и Карфагене, а также связанные с культом мертвых заклинания, написанные на свинцовых свитках. Появление этих tabellae devotionum, которыми враг написавшего их отдается во власть богам ада и которые через особое отверстие, предназначенное для возлияния, направляются в могилы, также обязано греческому влиянию. До нас дошло только два таких текста на пуническом языке довольно позднего времени, и довольно много на греческом и латинском. Возможно также, что имя Пигмалиона, найденное в надписи-амулете на золотом медальоне («Астарте и Пигмалиону... Спасен тот, кого спас Пигмалион»), переписано с греческой транскрипции, хотя предмет найден в древнем некрополе Duimes. В эпоху после падения Карфагена появляются двуязычные и даже трехязычные ново-пуническо-греко-латинские надписи, подобно тому, как в более раннее время встречались пунико-ливийские надписи, напр., найденная еще в XVII в. на знаменитом мавзолее в Тугге, она дает имена соорудителей и указывает на влияние пунической культуры на туземное население. Высокий мавзолей (21 м вые.) выстроен не пунийцами, а туземцами, повидимому в III или даже в IV в. Он представляет стройное сооружение в три этажа, увенчанное пирамидой, и соединяет в себе греческие формы с восточными мотивами, давая редкий образец тех изменений, какие получило греческое искусство на западно-африканской почве. Найдены и другие произведения туземного ливийского мастерства – камни с грубыми изображениями вооруженных всадников и краткими надписями; при всей своей грубости, эти памятники свидетельствуют, что местные племена, под влиянием пунической культуры, вышли из первобытного состояния и даже выработали свое письмо.

Пунические надписи изданы в Corpus Inscriptionum Semiticarum I. См. еще Lidzbarski, Ephemeris и Altsemitische Texte (Giess., 1907). I. Landau, Beitrage zur Altertumskunde des Orients II– III. Результаты раскопок сообщаются в Comptes rendus de l'Academie jies Inscriptions et Belles -Lettres, а также в журнале Cosmos с многочисленными иллюстрациями. Издаются с описаниями в серии: Musees et collections archeologiques de l'Algerie et de la Tunisie (c 1890 г.); пунический материал особенно обилен в томах, посвященных Musee Lavigerie de Carthage (1900–1914), Musee d'Alaoui, Musee de Cherchel и т. п. Мавзолей в Тугге и другие ливийские памятники: Роinssоt, La restauration du Mausolee de Dougga. Basset, Sur les steles libyques. Comptes rendus Ac. Inscr., 1910. Общие труды: Mellzer, Geschichte der Karthager. I т., 1879; II, 1896; III, написанный U. Kahrstedt'oм, 1913. Gsell, Histoire ancienne de l'Afrique du Nord; дается перевод его и указывается вся литература. Русский перевод пунических памятников см. в моей ст.: Что уцелело от литературы финикиян? Вестник самообразования, 1902. Религия: Р. Вerger, заметки в Gazette ArcheOlogique 1897–80–84.-(Между прочим издание и объяснение головной серебряной повязки жреца с изображениями божеств и символов. Temple de Maktar, Memoires Acad. Inscr., 1899. Les ex-voto de Tanit, 1877. Les pierres sacres. Journ. As., 1877. Tanit. Репе-Baal. Ibid. Baudissin, Adonis und Esmun, 1911.

Эллинизм и римское время: Моммсен, Римская история, V. Тhieling, Der Hellenismusin Kleinafrica, 1911. Audollent, Carthage Remain, 1904. Тоutain, De Saturni Dei in Africa Romana cultu, 1894. Les Cites romaines de la Tunisie, 1896. В.И.Модестов, Африканские надписи и культ Сатурна. Журн. мин. нар. проев., 1893.

В интересующую нас эпоху Иудейство выполнило свою мировую миссию: «из Сиона вышел закон» для всего человечества.

История Палестины в последние века перед и в начале н. э. имеет всемирно-историческое значение и достаточно известна. С 198 г., перейдя в руки Селевкидов, иудеи стали лицом к лицу с вопросом о национальной и религиозной самобытности. Если и раньше принадлежность к державе Птолемеев, промежуточное положение и развитие диаспоры обусловливали обильное проникновение греческих влияний, то последние шли стихийным, естественным путем, и поэтому не вызывали отпора. Теперь эллинизация вводится насильственно. Антиох IV Эпифан, видя прогрессирующий и неминуемый развал своего государства, решается прибегнуть к крайним мерам для сплочения его разнородных частей. Мы знаем, как были встречены его мероприятия в Иудее и какие они имели последствия. Сравнительно спокойное состояние и естественное проникновение иноземной культуры в III в. ослабило исключительность иудеев; мы меньше слышим о мессианских чаяниях и находим в Иерусалиме целую партию, готовую итти навстречу эллинизации. Даже высшее духовенство оказывается в этом отношении податливым. Достойный первосвященник Ония III был свергнут своим братом Иисусом, принявшим имя Ясона (174) и вступившим с Эпифаном в сделку. Чрез три года царю предложил лучшие условия Менелай, который умертвил Онию и явился самым деятельным проводником эллинизации и паганизации. Когда Ясон выгнал его из Иерусалима, Антиох явился и жестоко наказал город; стены были разрушены, поставлен сирийский гарнизон, отправление религии запрещено, суббота и обрезание отменены под угрозой казни, в храме поставлен жертвенник Зевсу олимпийскому.

Этого было достаточно для пробуждения. Выдвигаются Маккавеи, к ним пристает законническая партия хасидеев, т. е. праведных, и мы знаем, что благодаря их стараниям удается отстоять национальную религию и самобытность. Затем создается известное политическое могущество. В Симоне (142–135) иудеи получили наследственного первосвященника и этнарха из нового асменейского рода и признание со стороны римлян, а при его сыне Иоанне Гиркане (135–104) покорили старых врагов – самарян и идумеев, заставив последних принять обрезание. Аристовул I принимает царский титул и воюет успешно в Галилее; брат Аристовула, Александр Яннай покоряет и юдаизирует Итурею; он разрушил ряд греческих городов в Галааде, подчинил моавитян, и на западе почти весь берег к югу от Птолемаиды. Таким образом было восстановлено Иудейское царство в пределах, оставивших позади себя давидовы. С этих нор сплошное иудейское население из ничтожного пространства у окрестностей Иерусалима распространяется до моря, озера Мерома и по ту сторону Иордана.

Образуются три иудейские провинции: Иудея, Галилея, Перея. Истребляются языческие культы и вводится насильственно иудейство. Казалось, наступили меесианские времена. Но хасидеи ждали иного порядка вещей, да и обстоятельства были гораздо более сложны. Представители после-пленного законничества стояли на стороне Маккавеев только до тех пор, пока те боролись за веру и закон; они не могли сочувствовать возрождению царской власти, да еще усиленной узурпированным у законного рода Садокидов первосвященством и идущей не из дома Давидова. К тому же династия скоро стала преследовать мирские цели, а это было несовместимо с мелочностью и точностью в исполнении закона. Хасидеи разорвали с правителями; их обособленность стяжала им кличку «нерушим» («сепаратисты»), греч. фарисеи, которую они приняли и под которой известны в истории. Народ пошел за ними, и победоносный во внешних войнах Александр Яннай едва мог с ними справиться у себя дома, а умирая завещал, как говорят, своей жене и преемнице – Александре (76–67) примириться с ними. При ней фарисеи снова получили преимущественное влияние, а царица имела только призрачную власть.

Противниками фарисеев были представители высшего духовенства и аристократии, называвшиеся по оттесненному первосвященническому роду Садокидами или саддукеями и имевшие около себя свою партию приверженцев. Если фарисеи были носителями идеи Израиля, как богоправимой религиозной общины, основанной на неуклонном исполнении всех мелочных предписаний закона и отчужденности от остального мира, то саддукеи, стоявшие долго во главе этой общины, поняли неосуществимость этих утопий и невозможность соединения политики с законничеством. Высокое положение иерархическо-политическое (первосвященники были и этнархами, а, потом царями), в связи с материальным и социальным благосостоянием, делали их наиболее доступными культурным влияниям, и соблазн эллинизации рано покорил их. Вместе с тем политические интересы заслонили религиозные, и они не уследили за движением богословской мысли среди руководителей народа – книжников и фарисеев. Они отстали от них и остались на почве писанного закона, игнорируя накопившиеся толкования и развития, так наз. фарисейское предание старцев. Равным образом они стояли на почве более древнего миросозерцания, еще не говорившего определенно о воскресении мертвых и о воздаянии за гробом, не имевшего развитой ангелологии и демонологии. Земные интересы и политика не могли способствовать в них развитию интереса к эсхатологии, кроме того, своего рода эллинистическое «просвещение» заставляло их относиться отрицательно к развитию законнической тяготы и мессианско-политических фантасмагорий. Этот же дух обусловил их взгляд на свободу человеческой воли – они предоставляли человека самому себе, отстраняя фарисейское учение о вмешательстве промысла и ессейский фатализм. Само собою разумеется, что такая партия не могла быть многочисленной в век напряженных чаяний; она не имела корней в народе, и даже стоя во главе, саддукеи должны были из чувства самосохранения считаться с фарисейским миросозерцанием: «если они у власти, то неохотно и по необходимости следуют мнениям фарисеев, пак как в противном случае их бы не вынес народ» (Иос. Фл. XVIII, 1, 4).

Но фарисеи с их упорством не могли надолго удержать господствующее положение. Утопичность законнического государства сказалась немедленно после смерти Александры-Соломии. За девять лет господства фарисеи доказали полную неспособность и даже оттолкнули от себя народ, который стал переходить на сторону сына Александры, энергичного, склонного к саддукейству Аристовула II, устраненного в пользу своего брата Гиркана II, который в виду слабоумия более подходил к идеалу теократического государства фарисеев. Опять начались смуты. Аристовулу были нетрудно овладеть Иерусалимом, но на этот раз политические комбинации были более сложны. На Иудею оказались другие, более сильные претенденты: Антипатр, по происхождению идумей, назначенный Яннаем наместником Идумеи, а за ним римляне. Мы знаем, как вмешательство римлян и Помпея повело сначала к отмене Иудейского царства, к отторжению от него завоеванных областей и к восстановлению эллинистических городов, а затем к восстановлению его под властью идумейской династии Иродов. Фарисеи и законники сначала были довольны, предпочитая отсутствие государства существованию саддукейского государства на общих светских политических началах, но они скоро убедились, что проиграли, получив новое издание Иудейского царства, на этот раз уже не туземное и не суверенное. Ироды опирались на Рим и сочувствовали эллинизму, а поэтому, хотя и старались угождать фарисеям, не заслужили их симпатий. Династия их не удержалась по интригам самих же законников: по просьбе самих иудеев, как палестинских, так и римских, Август упразднил царскую власть. Иудеи добивались автономной Палестины с римским наместником, но их желания шли слишком далеко, и, конечно, их не могла удовлетворить никакая уважающая себя империя. На первых порах они как будто были довольны. Иерусалимский синедрион (так наз. герусия), о котором впервые упоминается еще при Антиохе III, первоначально саддукейский, но при Александре и Ироде, казнившем прежний состав, значительно разбавленный фарисейскими элементами и, во всяком случае, ходивший по фарисейской указке, получил теперь большее значение, чем при царях. За ним была признана юрисдикция и гражданская, и уголовная по иудейскому праву, он ведал местную полицию; в одном случае даже римский гражданин мог быть приговорен им к смерти – если переступал за храмовую ограду во внутреннее преддверие святилища, о чем предупреждали поставленные там надписи на греческом и латинском языках. Однако, до полной автономии и теократии было далеко. Прокуратор мог во всякое время принять на себя инициативу и подчинить дело своей собственной юрисдикции; без согласия и в отсутствии прокуратора первосвященник не мог созывать герусии для верховного суда; кроме того, не только прокуратор, но даже трибун иерусалимского гарнизона мог по своему усмотрению созывать синедрион и предлагать ему высказываться по известным вопросам. Таким образом, «автономия» существовала лишь при деликатности властей и до тех пор, пока они не выступали с собственной программой. Кроме того и необходимость платить дань считалась позором для народа, считавшего себя призванным к господству над народами и царями. Поэтому уже перепись 6–7 г. н. э. вызвала бунт Иуды Галилеянина, и то обстоятельство, что синедрион и фарисеи в массе не примкнули к нему, вызвало появление новой партии отколовшихся от фарисеев зилотов, решившихся отстаивать свободу и теократию, не гнушаясь разбоем. Влияние их было значительно; благодаря им все более и более входило в жизнь убеждение, что иудеи по закону, с которым обязаны считаться все, не могут нести никаких повинностей, а должны пользоваться всеми выгодами нахождения в сильной культурной империи, иметь везде синагоги, но не допускать в Иерусалиме языческих храмов, статуй и орлов, вести всюду пропаганду и в то же время яростно преследовать христианство не только у себя дома, но путем связей и интриг – во всей империи. Все это было причиной нерасположения к иудеям со стороны правительства и населения, отсюда и литературный антисемитизм «(напр., Манефон, Апион), и дикие сцены вроде разразившихся в Александрии в 38 г. н. э. Иудеи, конечно, не остались в долгу, несмотря на римское верховенство, ибо зилоты всегда находили поддержку в народе, фанатизируемом лжепророками и легко поддающемся призыву не платить податей. Римская же власть парализовалась иудейскими интригами, сеть которых была раскинута по всей империи и захватывала императорский дворец; власть была и слишком добросовестна, чтобы сразу принимать крутые меры там, где встречала непонятные и необычные условия; здесь она впервые встала лицом к лицу с острой формой вопроса об отношении церкви к государству. Римляне испробовали различные средства, отстаивая идею государства, то учреждая царство, то вводя прокуратуру (Клавдий пошел даже на назначение прокуратором туземца, но тем только дискредитировал его пред его же земляками), но зилоты были причиной того, что настало время действовать решительно. Храм и город были сознательно разрушены, как центр противогосударственного союза. Уничтожив государство в государстве, римская власть не имела уже основания беспокоиться, и иудеи, попрежнему, не были стеснены в религиозном отношении; они были освобождены и от воинской повинности, и от должностей, несовместимых с их верой. Даже синедрион возродился в Ямнии в виде судебного учреждения, которое, опираясь на влияние среди многочисленного иудейского населения империи, успело приобрести себе некоторые права. С III в. встречаются этнархи или патриархи Палестины. Но в это время мировая роль иудейства уже кончилась – она перешла к христианству, которое давало миру все блага иудейства, заключающиеся в монотеизме, чистом культе и высокой морали, не принуждая к его узконациональным чертам, законной тяготе и исключительности. Конечно, проповедь апостолов имела быстрый успех в империи, в значительной мере благодаря тому, что почва была подготовлена эллинистическим иудейством, его богатой литературой, особенно знаменитым переводом XX и прозелитизмом. Литературные произведения, написанные иудеями на греческом языке, от Фокилида, Сивилл и Аристовула до Филона, несомненно оказали влияние на греко-римский мир, но и само иудейство не было лишь дающим в эту эпоху оживленного культурного и идейного взаимодействия.

Итак законничество было причиной гибели иудеев как политической единицы, но оно в то же время обусловило сохранение иудейства, спасло его от поглощения язычеством и сделало его невосприимчивым к христианству. Мы уже говорили о его зарождении и развитии, мы знаем его в современной форме. Евангельские времена стоят посредине этих двух крайних пунктов, но в них уже господствует тот дух, который впоследствии создал писанный талмуд. И евангелия, и послания ап. Павла, и Иосиф Флавий достаточно рисуют нам образ мелочности и казуистики. Все старания семьи, школы и синагоги были направлены к тому, чтобы весь народ сделать носителем и исполнителем закона, и это вполне удалось. Закон дан от бога, который, требуя его исполнения, в то же время чисто юридически награждает его исполнителя, как лично, здесь на земле и в мире грядущем, так и весь народ – посланием Мессии, не говоря уже о других благах; наоборот, небрежение к закону неминуемо влечет несчастия и общественные бедствия. Отсюда понятен энтузиазм к закону, но вместе с тем вполне объясняется и чрезмерное преобладание внешности в области права и юриспруденции в религиозной и нравственной жизни, причем внимание обращается не столько на внутреннее настроение, сколько на внешнюю корректность; формально-юридическая точка зрения нередко приводит к тому, что стремятся удовлетворить букве закона, даже обходя его прямой смысл. Апостол Павел наилучшим образом говорит об этом законничестве: «ревность божию имуть, но не по разуму» (Рим.10 г.); евангелие говорит о бременах тяжких и неудобоносимых. Действительно, для свободной личности не было места, все было отдано под иго буквы. С другой стороны, достигший в знании и применении закона мастерства впадал в гордыню и самомнение, смотрел с презрением на «малых сих», кичился своими «добродетелями» и говорил о своих простецах-единоплеменниках: «народ сей, иже не весть закона, прокляти суть». Освобождение от тяготы закона преисполнило радости ап. Павла и заставило его преклониться перед тем, кто из хаоса противоречий и разнородных элементов извлек вечное содержание, религиозные и нравственные идеи, легшие в основания новой религии, обнимающей все человечество и претворившей в себе все великое и прекрасное из того, чем оно дотоле жило.

Эта религия не могла быть принята иудеями, так как она была универсальна, и так как ее основатель не соответствовал тому образу Мессии, который был к этому времени почти догматизирован руководящими кругами иудейства. Миросозерцанию язычников оказалось доступнее идея страждущего божества и религия богочеловечества. В позднейших, уже после-канонических книгах, мессианское царство представляется материально, и хотя называется «величайшим царством царя бессмертного», но помещается в Палестине, владеет всем миром, язычники покоряются, всюду господствует радость и мир, храмовой культ и законная тягота не прекращаются, умершие иудеи воскресают и также участвуют в царствии, и т. п. Эти мессианские чаяния были особенно сильны во время гонения Антиоха Эпифана, а затем пробудились с новой силой под влиянием зверств Ирода и римского владычества; мы знаем также, до какой болезненной интенсивности они доходили в 44–66 гг.

Представления о Мессии и его царстве, излагавшиеся некогда пророками в форме поэтических речей, теперь делаются предметом нового рода литературы, еще намеченного Иезекиилем и Захарией. Пророческое служение при законничестве не могло иметь места. Выступали или анонимно, или псевдонимно, влагая свои слова в уста прославленных имен древности: Эноха, Моисея, Авраама, Ездры, Варуха. Писания составлялись таким образом: от времени того или другого патриарха или пророка древности излагалась в пророческой форме история Израиля; пророчество прерывалось на времени действительного составителя; далее следовал или суд, или начало спасения; исполнение пророчества гарантировало и осуществление эсхатологических чаяний. Эта литературная форма и есть так наз. апокалиптика, сообщавшая пророчества не в ясной форме, а в таинственных образах и в притчах, черпаемых большею частью из традиционных представлений, а также из древнего запаса народных сказаний. Эти писания являлись особенно в минуты бед, в пору противоречий идеалов с действительностью, обетовании божьих с порабощением язычникам, назначения избранного народа с его действительным положением. Автор не мирился с печальной действительностью и был уверен, что новый напор бедствий только знаменует скорое исполнение древних обетовании. Он хочет и в других пробудить ту же уверенность, утешить их и избавить от отчаяния, а вместе с тем понудить грешников, в виду близкого наступления дня господня и суда, обратиться, чтобы принять участие в царстве Мессиии не оттягивать своими грехами его появления. Эти произведения религиозного и национального энтузиазма, менее проникнутые мертвящей буквой, были особенно любимы и имели огромное влияние. Время их процветания начинается с 167–5 г., когда под впечатлением неслыханных гонений Антиоха Эпифана и восстания Маккавеев получила свой окончательный вид книга пр. Даниила. Последние апокалипсисы относятся уже ко времени после разрушения Иерусалима Титом – это так наз. III книга Ездры и откровение Варуха. Апокалиптика укрепила в религиозном миросозерцании идею воскресения мертвых, страшного суда, ада и рая (сначала земного, потом небесного на третьем нёбе), развила идею антихриста (а вместе с тем усилила дуалистическое течение), особенно же идею сына человеческого, предсуществующего Мессии, небесного судии живых и мертвых. Религиозная мысль этого времени охотно останавливалась на посредствующих существах – ангелах, а также на полуабстрактных ипостасях божественных свойств. Здесь первое место занимает ипостасированная премудрость божия. Она – помощница творения, водительница и наставница человечества, она существует изначала: «Господь создал меня, как начало путей своих, от века, изначала, с основания земли я существую. Я родилась, когда еще не было потоков, когда не было источников водных, когда еще горы не были поставлены и не существовало холмов... Когда он простирал небо, я присутствовала, когда утверждал небесный свод над океаном... когда полагал морю предел его, чтобы воды не преступали его повеления, когда он устанавливал основания земли, я присутствовал а, как художница, рядом с ним, веселясь ежедневно, ликуя пред ним непрестанно» (Притч.8:22–31).

Историческая литература в эту эпоху оскудела. Единственный достойный внимания дошедший до нас памятник – Первая Маккавейская книга, первоначально написанная на еврейском (или арамейском) языке, но сохранившаяся в греческой библии, представляет замечательное явление и принадлежит к источникам первостепенной важности. Несомненно влияние подъема духа при Маккавеях, а может быть и греческой историографии. Автор начинает весьма разумно с Александра В., как с виновника проникновения в Иудею эллинизма, и доводит свое повествование до 135 г. Интересно миросозерцание автора: он, конечно, верующий иудей, но далек от религиозного прагматизма прежних историков; он объясняет события земными причинами; при этом является поборником маккавейской династии. И к закону он относится без фанатизма и энтузиазма, что, на ряду с человеческой точкой зрения, заставляет видеть в нем умеренного саддукея. Совершенно другой характер носит так наз. 2-я Маккавейская книга с ее увесистым стилем, реторикой, склонности к чудесному. Это скорее церковная и храмовая история, которая так относится к первой книге, как Паралипоменон к Царствам. Здесь и фарисейское законничество, и религиозный прагматизм. Книга написана на греческом языке и выдается за извлечение из Ясона. Киренского. Так наз. 3-я Маккавейская книга – тенденциозное писание, составленное мстительным египетским иудеем, вероятно, по поводу еврейского погрома при Калигуле (38 г.) в Александрии. В этом же роде, хотя и выше и по тону и по содержанию, книга Иудифь, в которой за историческими странностями, вероятно, скрывается все то же гонение Антиоха.

В совершенно другую, мирную и уютную сферу переносит нас прекрасная книга Товита. Это – повесть, в которой дела милосердия, брак и семейные добродетели возводятся на должную высоту, причем указывается на необходимость чистоты крови. Это заставляет нас видеть в книге руку иудея, жившего среди иноверцев и написавшего ее в поучение своим единоверцам, подвергавшимся опасности смешения с окрестным населением.

Книга Товита примыкает к так наз. учительной литературе, которая у семитов была всегда в почете и от которой в библии мы имеем несколько чрезвычайно интересных образцов. Мы не будем говорить о всемирном произведении неизвестного гениального поэта – книге Иова – рассмотрение ее не может ограничиться несколькими словами, – а укажем на другое замечательное явление библейской литературы – Екклезиаст, книгу позднего происхождения, вероятно III в. до н. э. Ее безысходный пессимизм отражает время, когда многие стали разочаровываться в необычайных ожиданиях и обетованиях, когда противоположность ожидавшегося величия и действительного унижения становилась нестерпимой, и единственным утешением, кроме обычных утех жизни (3, 22, 5, 17, 8, 15, 9, 7, 9, 11, 9 ел.), оставалось полагать, что жалкое состояние своего народа – удел всего человечества. Совершенно другого типа возникшая в начале II в. книга Иисуса, с. Сирахова. По характеру она примыкает к тому более

древнему собранию изречений, которое составлено из самых разнообразных частей и помещено в библии под именем Притчей. По содержанию она соответствует своему девизу – «начало премудрости – страх божий». Для автора страх божий и исполнение закона – понятия тожественные; они обнимают все стороны жизни. Поэтому он неистощим в житейских правилах и советах, и с этой стороны является важным источником для знакомства с культурным состоянием его времени. Советы его исходят из его житейского опыта и большею частью покоятся на серьезной нравственной основе, лишь изредка сбиваясь на внешнюю житейскую мудрость. Он преисполнен великого благоговения к прошлому своего народа (гл, 44–50, так наз. гимн предкам), но мало говорит о будущем; это – трезвая натура, несклонная к апокалиптике. Книга первоначально написана на еврейском языке, в Египте переведена внуком автора еще в 130 г. на греческий. Несколько моложе и выше по изложению книга Премудрости, влагаемая в уста Соломону и представляющая не собрание изречений, а связный, написанный прекрасным греческим языком и не чуждый греческих влияний трактат против безбожия и идолопоклонства. Тема книги: истинная премудрость (сильно ипостасируется в книге) – истинная религия, т. е. религия Израиля. Отсюда идет полемика против единоплеменников, увлекающихся материалистическим эпикуреизмом. При этом автор посвящает экскурс обличению идолопоклонства – можно назвать это место первой попыткой философского объяснения его происхождения и последствий.

К этому же времени относится и окончательная редакция сборника еврейской лирики – Псалтири, так как целый ряд псалмов (44, 74, 79, 83, 109, 118 и мн. др.) несомненно маккавейского происхождения, и самая книга вероятно заключена после Симона. Значительная часть псалмов обнаруживает несомненные признаки (по богословскому миросозерцанию, историческим намекам и т. п.) происхождения во время второго храма, и книга может быть названа молитвословом общины верующих времени этого храма. Поэты говорят большею частью от лица общины, но личность их не заслоняется; мы слышим и скорбь грешника, и вопль обездоленного бедняка, оскорбляемого гордыми, и восторженный гимн закону (118), и радостную победную песнь патриота. Вошли сюда и богослужебные песнопения и, до известной степени, народные – целое собрание (119–133) песен, певшихся богомольцами на пути в Иерусалим. Редко человечество производило что-либо более совершенное, и редкая книга имела в его истории больше значения и большее распространение. Сотни поколений всех времен и народов до сих пор видят в ней неисчерпаемый источник наслаждения, умиления, утешения, поучения. Ни одна религия древности не поднялась так высоко в своем богопонимании, и отчасти и этике, как большинство псалмопевцев, стоящих главным образом не на законнической и ритуалистической, а на древней пророческой духовной почве. Это миросозерцание они пронесли через века фарисейства и составили звено, связующее Исаию и Иеремию с евангелием.

Общие труды: Sсhurеr, Geschichte d. Judischen Volkes im Zeitalter Jesu Christi. 3 т. З изд. 1898–1902. Holtzmann, Neutestamentliche Zeitgeschichte, 1906. Его же, Падение Иудейского государства. М., 1899 (перевод). Stаеrk, Neutestamentliche Zeitgeschichte. 2 ч. 1907 (Sammlung Goschen). Монографии: Вusset, Die Religion des Judentums in neutesta-mentlichen Zeitalter, 1906. 3енгер, Еврейский вопрос в древнем Риме. Варшава, 1889. Родников, Первая книга Маккавеев. Киев, 1907. Sеllin, Die Spuren griechischer Philosophic in Alten Testament, 1905. Многочисленные труды по ветхозаветной литературе, исагогике, богословию.

Фирдауси в своем эпосе делает из Александра национального персидского героя – он сын Дария, победителя Филиппа, завоевавший по праву принадлежавшее ему царство у присвоившего его себе брата, тоже Дария. Он и покровитель туземной религии, и образец мудрости. Справедливо указывается на эллинистическое происхождение этой иранской «Александрии», тем более, что национальная традиция персов, передаваемая в устных преданиях до сих пор, и засвидетельствованная в туземных литературных памятниках, восходящих к эпохе Сасанидов, видит в Александре одно из самых ненавистных порождений Аримана, явившегося по его повелению из Египта, неся в Иран войну, насилие и убийство; оно превратило столицу царства в пустыню, перебило князей, ученых, жрецов, сожгло священные книги, написанные на пергаменте золотом, за что оно мучится в аду, как злодей и, впоследствии прибавили – гебр – Мухаммед, виновник второго разгрома Персии: прервавший течение государственной жизни Персии, погубивший в пламени памятники Персеполя и открывший туземную культуру и религию могущественному влиянию эллинизма, конечно, не мог у ярких и сознательных носителей этой культуры заслужить иного отношения к своей памяти, и эта благородная тоска по родном величии объясняет нам и быстрое возрождение Персидского царства сначала под властью парфянских Арсакидов, а затем, особенно, успех первого Сасанида Ардашира, который выступает как настоящий восстановитель царства Кира и Дария.

Сасанидский скальный рельеф в Так-и-Бустан

Вековая борьба с греками, а потом с римлянами возвела Парфянское царство, несмотря на то, что успех не всегда был на его стороне., на степень великой державы, единственно равноправной Риму даже в сознании граждан и подданных последнего, что, напр., можно видеть при грандиозной картине в Апокалипсисе. И было время (63–107), когда обе империи мирно делили между собою владычество над культурным миром, пока новая вековая война при Траяне, окончившаяся после многих унижений торжеством Ирана, не обеспечила, вследствие ослабления царства Парфянского, внутреннего кризиса, начавшего новый период строго национального исторического бытия. Но это направление было давно уже подготовлено. Борьба с западом и не могла не содействовать развитию национального духа, которое должно было захватить и филэллинскую династию. Мы теперь впервые встречаем (у Эратосфена в III в. до н. э.) общее имя Ирана (в форме Ариана) для обозначения страны, находившейся под властью Арсакидов. Со времени Артабана III (10 – 40), ясно обнаружившего стремление к восстановлению наследства Кира в полном объеме, замечается реакция против эллинизма и пр. в том, что надписи на монетах делаются на туземном языке, хотя еще греческими буквами. При Вологасе I (51–78) последние заменяются парфянскими, по позднему произношению пахльвийскими или пехлевийскими – название ото пережило Парфянское царство и даже сасанидское. Вологас озаботился тем, чтобы были разысканы и добраны уцелевшие отрывки и передаваемые устно части Авесты и составлен ее свод. Он же, основав на правой стороне Евфрата город Волагасокер (Беляшкярд), стремился сделать его столицей вместо слишком эллинизированного Ктесифонта. Брат его, армянский царь Тиридат, прославился как особенно правоверный зороастриец, если даже не маг; Маркварт полагает, что эти два брата дали черты для эпического Гистаспа, поборника веры, и его сына Исфендиара.

Сасанидский царь на охоте. Серебрянное блюдо из собрания Гос. Эрмитажа

Замена Арсакидов Сасанидами напоминает события VI в. до н. э. И тогда и теперь династия, происходящая из Персиды, свергает западно-иранскую, ослабевшую от войн с западом. Но здесь было выдвинуто и религиозное знамя – зороастризм был впервые объявлен государственной религией, «престол – опора алтаря и алтарь – опора престола», и это дало повод впоследствии считать Ардешира первым из царей, принявших эту веру, и рассматривать весь парфянский период как неправоверный, несмотря на то, что новая династия продолжала его дело и даже главной святыней оставался храм, находившийся в индийском городе Ганзаке к востоку от озера Урмии. Правда, характер религиозной политики был теперь иной. Духовенство стало пользоваться огромным влиянием и проявляло нетерпимость по отношению к сектантам и иноверцам. При Шапуре II (310 – 379) Авеста получила каноническую редакцию, при Хосрове I, около 560 г., она была переведена на пехлевийский язык и снабжена комментариями. И внешняя политика, будучи продолжением отношений Арсакидов и римлян, нередко была обусловлена религиозными мотивами. Попрежнему войны с западом велись с переменным успехом и большей частью за те же Армению и Месопотамию. Когда в римской империи христианство восторжествовало, в Персии началась эпоха гонений на христианство, пока оно не сорганизовалось (410 г.) в несторианскую церковь, имевшую в истории всей Азии до Китая и Индии включительно исключительное значение. Памятниками несторианской культуры полна Средняя Азия; христианская литература на сирийском языке процветала во всех пределах царства Сасанидов, ее наследием является между прочим монгольский алфавит, происходящий из арамейского. Религиозные причины теперь нередко вызывали те или инке явления внутри и влияли на внешнюю политику. Так, между прочим, за добрые отношения к христианам пострадали и Иездегерд I (399–420) и Хормузд IV (579–590); вмешательство в дела Южной Аравии при Коваде и даже мудром Хосрове I (531–589) вызвано соперничеством с Византией и Аксумским царством на религиозной почве. Конечным результатом этого вмешательства было признание верховенства Персии в Иемене. Достаточно известно, насколько приняла религиозный характер война Хосрова II с Византией, война, на несколько лет восстановившая царство Ахеменидов почти в полном объеме, но окончившаяся плачевно и подготовившая арабское завоевание. И в этом случае повторились события эпохи конца первой персидской монархии, когда за несколько лет до александрова погрома Артаксеркс III вновь собрал царство в его полном объеме.

Сасанидское серебрянное блюдо из собрания Гос. Эрмитажа

Религиозное начало занимало в империи Сасанидов господствующее положение и религиозная жизнь была в ней весьма интенсивной. Цари постоянно изображали себя получающими наставление от Аурамазды и Анахиты, помещая эти барельефы большей частью на освященных ахеменидовской древностью скалах Накши-Рустама. Здесь царь и бог изображались ими на конях в геральдических группах, или пешком; бог вручал царю перстень и корону; некоторое влияние эллинистического возведения царей в равное достоинство с богами можно усмотреть в том, что на этих изображениях и бог и царь представлены одинаково, тогда как на последующем здесь же барельефе Дария божество парит над всей сценой. Иран дважды оказал могущественное религиозное воздействие на весь запад. Культ древнего иранского бога света – Митры, хотя и подвергшийся влиянию вавилонского богословия и малоазийских представлений, победоносно шествовал на запад еще с эпохи усиленного синкретизма в начале эллинистической поры, особенно в римское время, начиная с Каппадокии и Понта, распространяясь сначала среди военной аристократии персидского происхождения, потом особенно среди солдат во всей западной половине римской империи, привлекая к себе сердца тем характером деятельности благочестия и энергичного служения правде, верности и культуре, которые были обусловлены иранским дуализмом. В лице Митры Иран был близок к духовному господству над человечеством: Коммод велел посвятить себя в мистерии этого бога, а в 307 г. Диоклегиан, Галерий и Лициний провозгласили в Корнунте Митру покровителем империи. Но это было всего за шесть лет до Миланского эдикта... Однако побежденный парсизм нашел себе новый путь на запад – в манихействе, этой сложной религии, продукте религиозного месопотамского искательства Щ в., где иранский дуализм, но уже непреоборимый и безысходный, сочетался с вавилонскими и иными элементами. Распространяясь и во времени и в пространстве в своих многочисленных формах, в течение многих веков манихейство находило себе последователей, искавших в нем ответа на жгучий, особенно с III в., вопрос о происхождении зла. В конце V в. Иран пережил еще одно движение, может быть, стоящее в связи и с манихейством, и с буддизмом, но имевшее религиозно-политический характер – учение Маздака. Сектантам удалось даже временно склонить на свою сторону царя Ковада (489–531), желавшего, опираясь на них, освободиться от опеки знати и духовенства.

На ряду с созданием государственной религии Сасаниды проводили, хотя не столь последовательно, централизацию государства и ограничение феодального строя вассальных владений. Последние были большей частью обращены в провинции и удержались только на окраинах (Армения, арабское Хирское царство в Средней Азии). Государство делилось на 18 сатрапий, объединенных в четыре наместничества. Феодальная аристократия продолжала быть силой, с которой приходилось считаться царю, но которая теперь должна была делить свое влияние с духовенством. Государственная организация отличалась стройностью и прочностью; администрация и финансовая система были Образцовы и впоследствии вошли в пословицу у арабов; мусульманские правители Персии пытались подражать тому, что, начиная с Ардашира I, особенно же при мудром Хосрове I Ануширване, дало Ирану благоустройство, но им никогда не удавалось довести порядок и доходность провинций до такой высокой степени, как при Сасанидах. И для падающей римской империи соседнее царство представлялось образцом благоустройства; многие придворные обычаи давно уже были заимствованы из него Кесарями (напр., преднесение им священного огня), двор Диоклетиана, по признанию современников – сколок с сасанидского, а Галерий открыто говорит, что персидский абсолютизм должен заменить в его империи древний принципат. Если Иран оказал такое воздействие на Рим, то можно себе представить, насколько сильна была зависимость от него восточных царств, часто принадлежавших к тому же племени. «Скифские царства... стремились организоваться на тех же устоях и на той же религиозной базе, на которой выросли и царства Каппадокийское, Коммагенское, Армянское, Иберийское, Албанское и наконец Парфянское. Эта база была завещана старой Персией: ее традиция была настолько сильна и живуча, что победить ее не могли ни эллинистическая монархия, ни впоследствии римская республика и империя» (М. П. Ростовцев). И мы действительно находим в этих царствах большую зависимость от Ирана и в области религии, и в области быта и материальной культуры. На серебряном ритоне из кургана Карагодеушах на Кубани М. И. Ростовцев определил изображения стоящих друг против друга всадников с поверженными под их конями врагами, как имеющие то же значение, что и упоминавшиеся нами сасанидские барельефы, представляющие наставление царя богом. Скифское изображение на пять веков старше древнейшего сасанидского, и это указывает на глубокую древность иранской идеи, воплотившейся в данную форму, очевидно, уже в начале парфянского периода. На другом памятнике из того же кургана – треугольной пластинке – изображен царь или маг, приобщенный богиней нитью бессмертия; богиня эта ирано-семитическая Ана-хита-Астарта. Подобного рода изображения встречаются неоднократно в курганных находках на протяжении веков, равно как и памятники, связанные с культом Митры.

И в области искусства царство Сасанидов дало достойное изучения и художественного интереса. Если немногочисленные памятники парфян обнаруживают римское влияние, сасанидские рельефы с самых первых шагов свидетельствуют о сознательном возвращении к древне-восточной основе и, несмотря на быстрое художественное развитие, никогда не могли отрешиться от особенностей и недостатков своего древне-восточного наследства. Мало того, сасанидское искусство иногда облегчает понимание поздне-иранского и византийского, современных ориентализации Запада. «При взгляде, напр., на изображения сасанидских великих царей, ее дающие впечатления личности, но воплощающие только идею величия, мы можем понять в их настоящем значении головы поздне-римских и византийских императоров и распознать там и здесь только отвлеченный символ царского достоинства» (Герцфельд). Памятники сасанидской скульптуры помещены в древней Персиде, в окрестностях Персеполя (Истахра), частью вблизи Бехистуна. Уже в этом видят стремление связать себя с Ахеменидами. Но если на памятниках последних скульптуры были иллюстрациями и надписями или украшениями Гробниц, то теперь они имеют самостоятельное значение и должны увековечивать получение царем власти от бога, большие победы, напр., скульптуры Шапура I, изображающие пленение императора Валериана, или победы Варахрана II над бедуинами, или победа Хосрова II. Потом вошло в обычай изображать и царские охоты, бывшие по словам Аммиана Марцеллина, вместе е батальными сценами, предметами изображения на стенах царских дворцов. Охота и вообще сцены со зверями были излюбленными на знаменитых серебряных сасанидских блюдах, расходившихся далеко по торговым путям и нередко находимых у нас в [бывших] Пермской и Вятской губерниях. Особенно удачны были, как вообще на Востоке, изображения животных и детали, но и человеческие фигуры и общие композиции с течением времени обнаруживают несомненный прогресс. Полагают, что многие из барельефов являются копиями с произведений живописи, которая была, вероятно, также распространена и преследовала такие же политические пели, как и в римской империи. Указывают на значение живописи в буддийских монастырях Средней Азии, находящейся под несомненным сасанидским влиянием, на роль искусства Гайдары, как на художественный узел между Западом и Дальним Востоком.

И в области архитектуры эпоха Сасанидов была возвращением к Древнему Востоку. Арсакидское зодчество, насколько оно нам известно по дворцу в Хатре, по постройкам на месте древнего Ассура, остаткам дворцов в Теллуке, Ниппуре и храма в Варке, носит эллинистический характер, причем бросающееся в глаза возрождение всех форм объясняется работой туземных мастеров, для которых дух греческих форм был чуждым. Сасаниды, как Арсакиды, по большей части строили из кирпичей, весьма редко употребляли плиты, заменяя их плохим битым камнем и конгломератами. Удивительно, что Восток забыл грандиозные технические достижения своей древности и не воспринял при этом солидной техники Запада. Однако Персида, родина сасанидской культуры, развиваясь в стороне от остальной части царства, сохранила многое из древнего наследства и влила в Иран и далее в Месопотамию новый поток древне-восточных элементов. «Поэтому сасанидсксе искусство, и особенно архитектура, которая нам достаточно известна по многочисленным дворцам, замкам, укреплениям, стенам, городским воротам, плотинам, мостам, водопроводам, имеет существенно отличный характер от арсакидского» (Герцфельд). На ряду с употреблением упадочных эллинистических форм, встречаются и в сасанидскую эпоху оригинальные остатки украшений из орнаментального мира Востока, а в Персиде, Сузиане и Месопотамии постройки, обнаруживающие аналогии с ахеменидовскими развалинами в Фирузабаде. Исламское завоевание не было заметной гранью в архитектурных традициях Ирана, а в отдаленных областях, напр., в Луристане, сасанидская манера держалась до позднего средневековья.

Сасанидское серебрянное блюдо из собрания Гос. Эрмитажа

Необходимо упомянуть о высоком совершенстве внешней культуры в сасанидском царстве, о богатом развитии художественной промышленности, напр., резных камнях, печатях, коврах, узорчатых тканях, достойных соперниках египетских, наконец об иллюстрациях в рукописях. Еще в X веке в одном из замков древней Персиды хранились рукописи, содержащие рассказы из персидской истории и иллюстрированные в стиле сасанидских барельефов на скалах Шапура. Вероятно, особые персидские краски, неизвестные уже по словам Масуди в его время, с золотым, серебряным и медным порошком, употреблялись также манихеями, каллиграфией которых восхищались мусульманские писатели. Может быть, из сасанидской древности идет обычай писать на цветных пергаменте или бумаге.

Сасанидские воины. Серебрянное блюдо из собрания Гос. Эрмитажа

Письменность сасанидской Персии была богата, несмотря на крайне неудобное арамейское пехлевийское письмо, приспособленное весьма неудачно к персидскому языку. За несколько лет владычества Хосрова II в Египте сохранилось столько пехлевийских деловых документов на папирусе (пока еще почти не поддающихся чтению), что мы можем составить себе представление, какое огромное количество памятников письменности должно было остаться от обширной монархии Сасанидов, если бы климат, материал и исторические условия были для этого благоприятны. Но мы имеем возможность получить некоторые сведения о литературе эпохи Сасанидов благодаря тому, что персидское литературное предание пережило арабское завоевание, найдя себе убежище у парсийского духовенства. Еще в X веке в Фарсе, древней Персиде, не было деревни или села, где бы не имелось храма огня; здесь же находились укрепленные замки туземной аристократии, хранительницы сасанидских преданий. Арабские писатели говорят, что в замке Доилес имеются свитки, излагающие деяния царей, вельмож и мудрецов. Не дошла до нас в пехлевийском оригинале составленная по поручению Хосрова I Ануширвана и впоследствии продолженная «Книга Владык», «Худай-намэ», содержавшая предания о древних царях и историю царей сасанидских, но мы знаем «Худай-намэ» и в ново-персидской стихотворной обработке Фирдауси «Шах-намэ», и в арабских изложениях Ибн-Кутейбы и Табари, восходящих к переводу ее на арабский язык, «деланному обращенным в ислам персом Ибн-аль-Му-каффа, известным проводником персидской исторической традиции в арабскую литературу. Он перевел еще «Аин-намэ» – официальную «Книгу об установлениях», весьма важную для внутренней истории царства, также книгу «Тадж», содержавшую, кажется, предвещания персидских царей. Существовали и отдельные книги эпического и исторического содержания. «Существует предположение, что официальная хроника сасанидского времени оказала влияние на развитие мусульманской историографии; с другой стороны, эпос перерождается в героические романы и сказки. В связи с историческим преданием и эпосом стоит романтическая поэзия, которая восходит в мусульманских литературах в значительной степени к иранской традиции... К этому же роду литературных памятников примыкает обширная область сказочной литературы. Хотя значительная часть ее входит в состав странствующих сюжетов и Персии принадлежит часто лишь роль передаточная, тем не менее составление подобного рода сказочных сборников бесспорно имело место в сасанидскую эпоху, и зависимость основного содержания «Тысячи и одной ночи» от персидского сказочного сборника Хезар-Эфсан несомненна. ...В связи с персидской литературой сасанидского времени стоит также и ряд повестей сказочно-эпического характера, восходящих к древнему историческому периоду западных пределов Персии и образующих своеобразный цикл сказаний о Вавилонском царстве... Наконец, персидская традиция переживает в мусульманскую эпоху и в литературе этико-дидактической. Известно значение пехлевийского перевода «Калилы и Димны» для перехода этого сборника на запад»... (К. А. Иностранцев). В Фихрист-он-Надим, где перечисляются главнейшие персидские, греческие, индийские и арабские книги этико-дидактического характера, упомянуто до 14 названий, восходящих непосредственно к персидским источникам. Это различные наставления отца сыну (напр., некоего Заданфарруха или царя Хосрова I, названная «Книгой Завета», как и подобная же книга, приписанная Ардаширу I), сборники изречений, наставлений, вопросов, писем, между прочим, переписки Ануширвана с «царем Рума» и т. п. В аббасидскую эпоху упоминаются, как произведения персидского происхождения, сочинения специального характера о военном деле, о гаданиях, лечении животных, об охотничьих птицах. Частью это восходит к той же упомянутой нами «Книге установлений» – «Аин-намэ», о которой Масуди говорит, что в ней значатся «чины персидского государства в числе шестисот», и что сама книга «в несколько тысяч листов и полный экземпляр ее (еще в X в.!) можно найти лишь у мобедов и других пользующихся властью лиц». Ибн-Кутейба приводит цитаты из этой книги, напр., изречения царя и правила судебных постановлений; отрывок теории военного дела, стрельба из лука и игры в мяч, поверья и приметы и т. п. Военное дело обнаруживает много аналогий с византийским. «Сасанидское войско выступает в поход, руководствуясь правилами, типичными для эллинистического периода. Преимущественно конное, хорошо снабженное наступательным и оборонительным оружием, знакомое с полиоркетикой и имеющее для нее необходимые средства, оно начинает бой, о котором поет воинственный гимн Авесты: «Да помогут нам великие боги Митра и Ахура, когда громко поднимает свой голос канонал, когда дрожат лошадиные ноздри... когда тетивы луков свистят и пускают острые стрелы» (К. А. Иностранцев). Сохранившийся из «Аин-намэ» в арабском переводе сборник примет и поверий весьма сложного содержания и состава. Здесь и календарные приметы, восходящие к церемониальному придворному сасанидскому календарю, и приметы по животным, ветру, огню. Один из арабских писателей IX в., сообщивший также восходящие к «Аин-намэ» персидские поверья, Джахиз, говорит, что персы позаимствовали их, как и многое другое, из Индии так же, как византийцы все время от греков. «Персы все время от индийцев. У них физиономика, политика, поверия, предчувствия, знания бурных признаков, домыслы, мнения, суждения, соображения, аргументы воспитания духа, исправление всего худого, рытье колодцев, каналов, водопроводов... разного рода вещи, полезные для царей и государственных людей, и тому подобное. Индийцы доставили им разного рода вещи. Хосров, Аубад, Шапур, Хосров, Ануширван, Бахрам, Джур, Шаханашах, царь царей... добыли из Индии разного рода предметы, роздали обширные средства и оказали обильные милости индийским ученым и мудрецам. И приходило ежегодно, по очереди, большое количество разного рода мудрецов, ученых, математиков, астрологов, заговаривателей, заклинателей, переводчиков, дающих решения, познающих будущее, физиономистов. Они предсказывали им и сообщали о том, что случится в этом году и что постигнет их»... Так вся сасанидская культура Джахизом ориентируется на Восток. Из того, что мы рассмотрели, можно убедиться, сколько в этом утверждении преувеличения, доходящего до полного непризнания и того влияния, какое оказывал на Персию Запад, и той роли, какую она играла в передаче этого влияния на Восток. Персия была посредствующим звеном между эллинистическим миром, Дальним Востоком и Индией, сама будучи открыта в обе стороны, и лишь впоследствии, когда условия существования парсийских общин под мусульманским игом значительно ухудшились, произошло выселение оставшихся верными древней религии в Индию. Это случилось, в связи с эсхатологическими гонениями и политическими событиями, сто лет спустя после смерти Иездегерда III, т. е. в 751 г.; окончательное поселение их на Гуджератском полуострове произошло в 785 г.; До этого времени в Мазандаране местные правители «испехбеды» продолжали держаться веры 3ороастра; в половине VIII в., в связи с пророчеством о прекращении власти ислама, возникают движения в сторону зороастризма, ожидалось даже появление самого Зороастра, а в Хорасане Сумбад поднимает восстание и объявляет себя «испехбедом Фирузом» по имени сына Иездегерда. Но все эти попытки, хотя и свидетельствовали о живучести древней традиции, успеха не имели, и в 766 г. войска халифа Мансура положили конец и царству испехбедов. Однако «Иранскому элементу принадлежит очень крупная роль как во внешней, так и во внутренней истории ислама. Его влияние сказывается на протяжении всей многовековой истории мусульманских народов... Сасанидская традиция переживает династию и как при изучении торговли и промышленности, так и искусства мусульманской эпохи, необходимо обращаться к предшествующему времени персидской истории» (К. А. Иностранцев).

Парфянская серебрянная чаша из собрания Гос. Эрмитажа

Darmstetter, La legende d'Alexandre chez les Persss. Essais orientaux, 1887. Christensen, L'empire des Sassanides, le peuple, l'etat, la cour. Gopenhague, 1907. К. А. Иностранцев, Сасанидские этюды. Спб., 1909. Noldecke, Aufsatze zur Persischen Geschichte, 1887. Justi, Geschichte des Alten Persiens. (Сборник Онкена, 1879); Herrsehaft der Sasaniden (Grundriss d. iranischen Philologie II, 1896). Ed. Browne, A Htterary history of Persia. Z., 1902. Крымски и, История Сасанидоп... с приложением отдела о Парфянском царстве. М., 1905, (Труды по востоковедению, изд. Лазар. инст. XXI). К. Иностранцев, Материалы из арабских источников для культурной истории Сасанидской Персии. Зап. Вост. отд. Арх. общ. XVIII. Переселение Парсов в Индию. Там же, XXIII. В. В. Бартольд, К истории персидского эпоса. Там же, XXII. М. И. Ростовцер, Эллинство и Иранство на юге России. П., 1915. (Изд. «Огни»). Представления о монархической власти в Скифии и на Боспоре. Изв. Арх. ком. 49. Sаrrе und Herzfeld, Iranische Felsenreliefs. В., 1910. Я. И. Смирнов, Восточное серебро. Спб., 1909. О сасанидских блюдах. Казань, 1904. (Изв. Общ. арх., ист., этногр., XII).

Борис Александрович Тураев (1868–1920)

Борис Александрович Тураев был ученым с мировым именем в области изучения Древнего Востока, прежде всего Древнего Египта. Многие называли его «отцом египтологии в России». И, действительно, Б. А. Тураев был не только специалистом высочайшего класса, но и создателем русской школы египтологии.

Образование получил в виленской первой гимназии и на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета, где начал свои занятия египтологией у О. Э. Лемма; по окончании, в 1891 г., курса командирован за границу, где слушал лекции профессора Эрмана и Масперо (по египтологии), Шрадера (по ассириологии и эфиопскому языку), Лемана и др. Много и плодотворно работал он в то время в музеях Германии, Англии, Франции, Италии, собрав богатейший материал для магистерской диссертации.

С 1896 г. читает в Санкт-Петербургском университете лекции, в качестве приват-доцента, по истории древнего Востока и египтологии. В 1898 г. за диссертацию: "Бог Тот. Опыт исследования в области истории древнеегипетской культуры» получил степень магистра всеобщей истории. В 1918 году был избран академиком.