Русским ли правительством узаконено иноземное идолопоклонническое ламство в православной России

Исследование Постоянного действительного члена Всероссийского Православного Миссионерского Общества Евстафия Воронца

«Не только русское общество, но и коренные сибиряки о Сибири знают не много, и в этом немногом очень мало «верного».¹

«Да убедятся власти, от подножия Всемилостивейших Помазанников России посылаемые, что Сибирь не пустыня безгласная, что есть в ней утесы, пустынными лесами оттененные, от которых откликаются слова и дела, есть скромные летописи о правдах и неправдах. Нет мнения общественного, но растет история!»².

«Из живой преданности пользам и славе настоящего должны мы говорить с полною откровенностью».³

Вопрос: Русским ли правительством первоначально узаконено иноземное идолопоклонническое ламство в православной России? – составляет краеугольный, основной вопрос в рассматриваемом вот уже третий год высшими правительственными учреждениями, важном церковно-государственном вопросе об инородческих ламах в Сибири. А между тем предложенный здесь вопрос до сих пор вовсе оставлен был без должного внимания и рассмотрения даже в литературе. И в прежних, и в современных исследованиях ламского вопроса в России, и в проектах его разрешения, означенный выше, существенно основной вопрос даже не возбуждался. Лица, занимавшиеся отношениями государства русского к инородческим чиновными⁴ ламам Сибири, говоря о государственном признании этих инородческих лам, как представителей буддоламского суеверия, все определяют год этого признания, но не обращают никакого внимания на то, что этот год 1741, был годом особенным, годом управления Россиею и антирусскими пришлыми узурпаторами, клятвопреступниками немцами, и потом правительством православно-русским…

Так в бывшем единственном до наших дней, специальном ученом исследовании Сибирского буддоламаизма, приснопамятный Преосвященный Иркутский Нил⁵ (Исакович, впоследствии Архиепископ Ярославский) говорит об этом весьма общо, неопределенно и даже не совсем точно. – «Из многих Бурятских и Тунгусских родов в забайкальском крае, – пишет Архиепископ Нил, – первою жертвою обаяния был род Цонгольский и среди его свито первое гнездо Ламизма. Событие это относится (?) к 1741 году, когда Пунцук добился старейшинства над ламами с званием Ширета. Правительство (какое именно?) из собранных в то время сведений, с изумлением увидело, что за Байкалом, как из бездны, возникли 11 капищ со 150 ламами. И потому воспрещено было (когда именно и кем?) всякое дальнейшее размножение ламизма»⁶...

Более определенно о первоначальном узаконении идолопоклоннического ламства в России пишет барон Ф. А. Бюлер, высокочтимый директор Главного Государственного Московского Архива Министерства Иностранных Дел⁷. Барон Бюлер в патриотичной, ученоосновательной своей статье: «Ламаизм и Шаманство» – говорит: «В 1741 году Иркутским начальством для управления ламами, большею частью вышедшими в прежнее время из Тибета, установлен главный лама в Селенинском Цонгольском роде бурят, состоявшем из коренных монголов; все ламы приведены к присяге, и взято с них обязательство, под смертною казнью, не только не переходить за границу, но даже ни явно ни тайно, ни под какими предлогами, пересылок и сношений с заграничными людьми не иметь. За всем тем, до 1748 года забайкальские ламы были посвящаемы в сие звание в Тибете»⁸.

Подобно же, но полнее и точнее описывает это событие г-н В. В. Вашкевич в своем прекрасном труде: «Ламаиты в Восточной Сибири», – труде обладающем многосторонними высокими достоинствами и неоспоримым авторитетом особенно по полной достоверности и компетентности документов, источников, на основании коих он обстоятельно, учено и талантливо написан. Г-н Вашкевич говорит: «По собранным в 1741 году сведениям, в Забайкалье оказалось 11 ламайских капищ и 150 лам, и как при этом дознано было, что в числе их находятся новые перебежчики из Тибета, продолжающие сношения с заграницею, то вице-губернатором Иркутской провинции Лангом, предписано 5-го марта 1741 года Селенгинской воеводской канцелярии всех наличных лам привести к присяге на верноподданство России и взять с них обязательство, под угрозою смертной казни, не только не переходить за границу, но даже ни явно, ни тайно, ни под какими предлогами сношений с заграничными людьми не иметь. Вместе с тем Иркутское управление, признав означенное выше число лам достаточным для местных ламаитов, утвердило его (150 лам) комплектным и во главе ламайского духовенства поставило с званием Шпретуя главного ламу (Цунцука) из монгольского рода, для которого тогда же, с разрешения Коллегии Иностранных Дел, заведена была первая главная за Байкалом кумирня Кильгонтуйская или Цонгольская. Сверх того известно, что одновременно с указанными мерами ламы получили от местного начальствадозволение проповедовать между кочующими племенами веру ламайскую (идолопоклонническую) и освобождены от ясака и других повинностей... Таким образом ламаизм, утвердившийся первоначально в одном коренном монгольском роде, с разрешения местных властей, получил право гражданства в Забайкалье и средства к дальнейшему здесь распространению этой веры. Не мало этому способствовало также и то обстоятельство, что Забайкальские ламы, по прежнему, посвящаемы были в Монголии и продолжали состоять в зависимости от верховного жреца тамошних ламаитов Хутукту, имеющего пребывание в городе Урге⁹.

Представив таким образом более всех полные и точно определенные сведения о первоначальном узаконении ламства именно 5 марта 1741 года и именно местным Иркутским вице-губернатором с Иркутским управлением, г-н Вашкевич, вероятно по специальным задачам своего труда, не дает никакой характеристики тех властей, с разрешения коих ламаизм получил впервые право гражданства в Забайкалье и средства к дальнейшему распространению своих идолопоклоннических заблуждений среди подданных государства православнорусского.

Самые по-видимому, но только по-видимому, точные и верные сведения о правительстве первоначально узаконившем и признавшем от государства русского инородческое иноземное, языческое ламство будто нашел и представляет нам профессор Восточного факультета С-Петербургского Университета, г-н Цозднеев. В ученых записках Восточного Отделения Императорского Русского Археологического Общества, в статье своей: «К истории развития буддизма в Забайкальском крае» – профессор Позднеев пишет¹⁰: «Намереваясь обнародовать нечаянную находку, – небольшую связку бумаг, писанных бурятским текстом, разного рода письма, записки, расписки и тому подобные бумажки, – я считаю необходимым предпослать изложению ее краткий общий очерк развития буддизма у бурят... Когда появился Буддизм в Забайкалье, сказать очень трудно... Сами Буряты в своих летописях (?) говорят, что они переселились в Забайкалье, исповедуя шаманизм; но вместе в тем утверждают и то, что некоторые из них уже и тогда признавали ламство и что вместе с простолюдинами из Монголии перекочевали в настоящую Читинскую область и ламы. Очевидно, что в первое время, по переходе бурят в наши забайкальские степи, буддизм если и был известен Бурятам, то имел у них очень небольшое значение и число ламских поклонников в их среде было весьма не велико. Собственно усиленное развитие буддизма по преданиям же Бурят, началось со времени прихода в Бурятские кочевья 150 лам из Тибета. Событие это относят к 1712 году. Новоприбывшие ламы поселились между селенгинскими и хоринскими родами, и вскоре своею проповедью, а еще больше медицинскою деятельностью приобрели себе полное расположение Бурят. Бурятские старшины расписали этих иноземцев по отдельным родам своей общины и, желая закрепить их за собою, подали Прошение на Высочайшее Имя, в котором ходатайствовали о предоставлении помянутым ламам прав и преимуществ, присвоенных духовенству. Трудно сказать имело ли бы это единичное ходатайство Бурят значение у русского правительства, но успешному окончанию этого дела много способствовал граф Савва Владиславич Рагузинский, ознакомившийся с буддизмом в период своего пребывания на востоке для установления государственной границы между Россиею и Китаем. Рагузинский первый захотел поставить у нас ламаизм на легальную почву и бурятские летописи всецело приписывают ему инициативу учреждения в бурятских степях ламской иерархии. Из числа лам тибетцев он наметил в главные ламы для селенгинских родов – Наван-Пунцука, а для хоринских –дархан, нансу Лубсан-шараба. Все это дело окончилось уже в 1741 году, когда высочайшим указом императрицы Елизаветы Петровны у Бурят было учреждено 150, так называемых, комплектных лам,¹¹ причем они были освобождены от податей, телесного наказания и вообще получили права, присвояемые духовенству в России. Одновременно с сим, по мысли Рагузинского и даже без просьбы Бурят, были утверждены и помянутые главные ламы с званием ширетуев. Духовная власть сосредоточилась таким образом в одних руках, а это, как известно, имеет громадное влияние на всех и у всех инородцев. Русское правительство определило деятельность и значение ширетуев, придало им такую силу, какой они никогда не знали даже в Монголии и Тибете. Бурятам – простолюдинам оставалось только повиноваться поставленным над ними властям, ибо в противном случае им предстояла опасность попасть под кару новосоставленного закона. Став под защиту русского закона, буддизм естественно начал расти с удвоенной силой. Как видимое доказательство справедливости этих слов мы можем представить то, что по официальным сведениям правительства в 1756 г, в бурятских степях было уже не 150, а 324 ламы.¹²

Так – то бы оно все было так, да только профессор Позднеев, в приведенном описании, позволит себе с виду маленькое, очень маленькое упущение. Он не указал непосредственно, ни в тексте, ни подстрочно, где он нашел, где читал, описанного им содержания, указ императрицы Елизаветы Петровны, из какого компетентного издания, или неизданного компетентно-достоверного источника, заимствовал профессор, им одним предъявляемый, такой указ императрицы Елизаветы Петровны... Но об этом речь еще впереди...

При многократном и разновременном составлении правительственных проектов разрешения ламского вопроса как С.-Петербургскими Министерствами, Сибирским комитетом и чиновниками, например, бароном Шплингом, фон Конштадт и графом Левашовым, так и местными Сибирскими деятелями, как например Лавинским, Успенским, Гауптом, а также и Главным Управлением Восточной Сибири¹³, не видно, чтобы обращено было должное внимание на то, русским – ли правительством первоначально узаконено в Сибири идолопоклонническое иноземное ламство.

И так, из приведенных выше и всех имеющихся до ныне¹⁴ свидетельств об этом предмете достоверных и компетентных правительственных и известных ученых исследователей¹⁵ истории развития буддоламаизма в Забайкалье, оказывается:

1)      Год государственного признания и узаконения иноземного, идолопоклоннического ламства в православной России всеми единогласно признается общо один и тот же, именно 1741 год.

2)      Барон Бюлер и г. Вашкевич компетентно утверждают, что иноземные идолопоклоннические монахи ламы впервые признаны были от государства православно-русского и узаконены, как представители буддоламского суеверия, именно местным Иркутским начальством, иркутскими властями. При этом г. Вашкевич обстоятельно приводит несколько буквальных слов из документа, коим эти ламы первоначально узаконены в Сибири в марте 1741 г., значит во время антирусского управления Россиею не царицею, а лишь иноземною, иноверною принцессою Люнебургскою с клятвоприступною ватагою Бироно – Остермановских иноземных немцев.

3)      Вопреки этому один только профессор Позднеев общо, но позже г.г. Бюлера и Вашкевича, объявил, что впервые «150 комплектных лам у Бурят учреждено в 1741 году высочайшим указом Императрицы Елизаветы Петровны».

Таким образом, между представленными свидетельствами, барона Бюлера с г. Вашкевичем с одной стороны и профессором Позднеевым с другой, оказывалось большое и существенное противоречие. Г. Вашкевич приводит буквально слова документа по коему были узаконены и, приведены к присяге в Забайкалье 150 лам, комплектных, именно в марте 1741 года, а профессор Позднеев общо приписывает это указу Императрицы Елизаветы Петровны, которая только 24 ноября того же 1741 года вступила на престол и, значит, от ее имени и правительства не мог исходить акт в марте 1741 года, то есть ранее ее вступления на царство.

За разъяснением такого существенно-важного противоречия всекомпетентных свидетелей, я сначала обратился к Полному Собранию Законов Российской Империи. Когда же там не оказалось указа Императрицы Елизаветы Петровны с приписываемым профессором Позднеевым содержанием, я отнесся в Редакцию Записок Восточного Отделения Императорского Русского Археологического Общества, прося почтенного редактора, а также и профессора Позднеева, прислать мне между прочим буквальный список с упоминаемого и нигде не находимого мною указа Елизаветы Петровны, если профессор Позднеев имел в руках его, или достоверное о тексте его сведение. Если же он этого не имел, то я просил прислать мне буквальный список с узаконения, коим в начале 1741 года признаны были у Бурят Иркутско-Забайкальского края 150 лам комплектными. Долго ждал я и не получал ответа; но, благодаря просвещенному содействию графа И. И. Толстого и барона В. Р. Розена, наконец 25 марта 1888 года я получил от профессора Позднеева нижеизлагаемое, весьма характеристичное и знаменательное разъяснение, рассматриваемого здесь, важного обстоятельства.

Профессор Позднеев, с которым я лично не знаком и до описываемого случая никаких отношений не имел, – ответ свой разделяет на две части; на частную, относящуюся к упомянутому якобы указу императрицы Елизаветы Петровны, и на общую, выражающую взгляд профессора Позднеева «на современные задачи работ наших ориенталистов..». По общей части своего ответа профессор Позднеев пишет так:

«По моему убеждению, при полной не разработанности у нас восточных историков, современные ориенталисты должны именно на основании исследуемых ими восточных памятников доставлять новые сведения и возникающие из них новые запросы в истории востока, передавать своим читателям факты, заключающиеся в недоступных для них восточных текстах; – вот задача вполне достойная ориенталиста и на это должен он отдавать все свое время, если посвящает свое общественное служение такой малораспространенной специальности как восточные языки; разбирать фактические данные восточных историков, сличать их со сведениями, добываемыми из русских архивов, оценивать по достоинству то или другое восточное известие, компилировать все это во единое целое, – это уже такое дело, над которым может работать всякий, лишь бы взялся он за него с любовью и с должным вниманием начал изучать имеющиеся в руках его материалы. Таковы мои убеждения, повторяю, уже публично засвидетельствованные в печати и, верный им, я всегда и во всех своих работах представляю данные, заимствованные из текстов восточных».

«Настоящие заметки «к истории развития буддизма в забайкальском крае» не представляют собою исключения из этого моего общего правила и составлены целиком на основании бурятских летописей. На 9-й строке собственно исторических заметок моей статьи (т. I, вып. III, стр. 170) Вы найдете выражение: «сами Буряты в своих летописях говорят»; – и с этой строки каждое мое слово основывается на сказаниях различных летописей Бурят Хоринских и Селенгинских родов. Вам понятно теперь, что передавая то, что «сами Буряты в своих летописях говорят», я должен был иметь перед собою один документ – летописи и воспроизводить этот документ с должною правильностью. Это я и делал: говорят летописи условно о значении ходатайства Бурят без деятельности Рагузинского, я передаю это условно; заявляют категорически, что 150 лам утверждены комплектными указом Елизаветы, Петровны, я точно воспроизвожу текст их утверждения. Душевно радуюсь, что моя статья в Вашем лице подвигнула хоть одного человека на разбор этих событий. Вы говорите, что нигде не находите сведений об упоминаемых исторических документах. Да в этом то и суть моего дела; что на русском языке нет нигде сведений об этих документах, о них забыто, существование их никто в настоящее время не мог и подозревать, а тем больше стало быть искать их; в Бурятских же летописях сохранилось точное сведение об этих документах и следовательно теперь есть основание доискиваться их. Если бы я имел в своих руках самые указы императриц по всем интересующим Вас вопросам, я написал бы просто исторический очерк развития Буддизма у Бурят, теперь я написал статью «к истории развития буддизма»... Уже по смыслу своего заглавия она должна заключать в себе новые исторические данные, новые запросы и т. д.; это материалы, которые последующему историку надлежит обработать... Я очень сожалею, что до сего времени не мог познакомиться с Вашими литературными трудами, ибо для меня несомненны Ваши обширные познания в деле развития буддизма среди наших инородцев. Эти познания проглядывают в той постановке вопросов, которые – Вы сделали в Вашем письме. Самые эти вопросы действительно в высшей степени важны и ими следует заняться, хотя я и не считаю этого своею обязанностью».

Так рассуждает профессор Поздеев в части своего письма, относящейся собственно к вышеупомянутому мнимому указу Императрицы Елизаветы Петровны.

Прежде чем перейти к рассмотрению приведенного здесь ответа профессора Позднеева, я полагаю обязательным объяснить: почему я считаю долгом остановиться на этом ответе господина профессора. – Если бы то был ответ какого-нибудь обыкновенного, частного человека, оно может быть не стоило бы обращать на него общественного внимания. «У всякого барона может быть своя фантазия» и что за дело обществу до всякой фантазии каждого барона. Но совсем иное ответ профессора Позднеева и сама его почитаемая личность. Господин А. М. Позднеев занимает одну из высших государственно-общественных должностей: он профессор единственного на всю Россию Восточного факультета Императорского С.-Петербургского Университета. Мало того. Профессор Позднеев не только обыкновенный профессор для студентов столичного Университета, но он почитается авторитетом, как между профессорами его специальности, так и между высшими представителями государственной православно-русской власти, от которых очень много зависит судьба тех «миллионов», как пишет профессор Позднеев¹⁶, ламаитов, которые составляют подданных государства православно-русского... Профессору Позднееву, как компетентному авторитетному специалисту, несколько министерств доверяют расследование и устройство разных инородческих государственных дел, как например в лето текущего 1888 года по преобразованию калмыцких школ в европейской России. И сам профессор Позднеев пишет даже целые сочинения «для удовлетворения нужд практических деятелей, поставленных в близкие отношения к буддизму», сочинения, которые по его же словам, «в свое время встретили себе самое лестное внимание со стороны наших администратор Восточно-Сибирского края, как духовного, так и гражданского ведомств, которые в частных беседах выяснили (профессору Позднееву) и те нужды, которым собственно должен был бы удовлетворять его труд»¹⁷...

Принимает профессор Позднеев сложные командировки, не входящие в круг его Университетских, профессорских обязанностей, – значит и сам он не отклоняет от себя того особенного значения и той высокой авторитетности, которые ему присваивают господа профессора и доверчивые высшие органы православнорусской власти. А такое исключительное и важное положение профессора Позднеева, предъявляя к нему соответствующие и требования, естественно вызывает особенное внимание к основным его убеждениям и действиям относительно специальности, ради которой он пользуется особым авторитетным значением даже в государственных вопросах и делах. Необходимо заметить при этом, что по его собственным словам, профессор Позднеев будто не скрывает эти свои убеждения. Убеждения эти «уже публично засвидетельствованы в печати» и профессор Позднеев верен им всегда и во всех своих работах, как он это настойчиво повторяет мне, – только жаль, что без указания издания, времени и места, где все это ранее им напечатано. Тем не менее, если убеждения эти профессора Позднеева и были им уже напечатаны и, значит, публично им самим обнаружены, должно быть на них слишком мало обращено было внимания и теперь особенно правительственным доверчивым почитателям ученого авторитета профессора Позднеева следует вспомнить: каковы эти его убеждения?

Профессор Позднеев пишет: «По моему убеждению современные ориенталисты должны именно на основании восточных памятников доставлять новые сведения, передавать своим читателям факты, заключающиеся в недоступных для них восточных текстах, – вот задача вполне достойная ориенталиста и на это должен он отдавать все свое время, если посвятил свое общественное служение такой мало распространенной специальности как восточные языки...» – Иными, более краткими, словами сказать, задачею ученого-ориенталиста профессор Позднеев считает только перевод и лишь только перевод с восточного языка на европейский восточных памятников, а точнее всяких восточных летописей и рукописей. «Разбирать же фактические данные восточных историков, – продолжает профессор Позднеев, – сличать их со сведениями добываемыми из русских архивов, оценивать по достоинству то или другое восточное известие, компилировать все это во единое целое – все это», всю эту самую научную, самую трудную, самую важную работу, требующую для каждого отдельного случая и обстоятельства особого труда и знания, великодушный профессор Позднеев предоставляет на долю всякого, кому то любо. « Все это уже такое дело, – с некоторым пренебрежением замечает профессор Поздиеев, – над которым может работать всякий, лишь бы взялся он за него с любовью и с должным вниманием начал изучать имеющиеся в руках его материалы...» – Замечательно здесь у профессора Позднеева это маленькое условие: «лишь бы с любовью, да с должным вниманием, да еще о сведениями, дающими возможность и средства изучать, взялся этот всякий за изучение противоречивых, отрывочных, под час весьма циничных, часто лживых материалов, вырываемых магами-ориенталистами из Индийских, Китайских и Арабских сказок, недоступных для всяких неориенталистов, и с кафедральных высот общего высшего святилища науки – университета, –передаваемых профессором на европейском языке этим «всяким» любителям для внимательного всестороннего изучения! Но ведь это выходит, что на долю университетских профессорских кафедр ориенталистов профессор Позднеев отводит единственный труд простого, почти механического перевода восточных памятников и рукописей без всякого научного анализа и оценки их по достоинству, без их изучения с должным научным вниманием и любовью... А ведь этакие Позднеевские убеждения сводят все дело, всю задачу профессора ориенталиста на самое не сложное дело простого лектора и переводчика всяких иностранных вестей, рассказов, писем, записок, расписок и тому подобных бумажек, писанных бурятским и иным восточным текстом и громко именуемых «восточными памятниками и летописями». Но для такого несложного и всегда однообразного труда вовсе не требуется быть профессором университета, а очевидно достаточно знать или даже только отчетливо понимать несколько языков, из которых один был бы европейский, а другой восточный. Таких ориенталистов найдется весьма много в Северном Бурге в каждом заведении, где служат разные восточники; а какое множество подобных ориенталистов – переводчиков найдется в каждой пограничной восточной местности, не малое число из коих могло бы выполнить те слишком несложные задачи, которые профессор Позднеев предоставляет «ученым ориенталистам...»

Пройдя курс двух высших правительственных учебных заведений в С.-Петербурге и Москве, имея затем еще много знакомых профессоров и в прочих Русских университетах и Академиях, я привык высоко почитать звание профессора и был очень неприятно удивлен и глубоко возмущен высказанными и настойчиво поддерживаемыми профессором Позднеевым общеосновными убеждениями о задачах ориенталистов – профессоров. Если по Позднеевским убеждениям от задачи профессорства отнять научный разбор фактических данных, оценку по достоинству того или другого известия и обработку, объединение в целое новых голых и отрывочных фактов, – чем же будет тогда выситься почтенная профессура над всякою простою болтовнею всяких переводчиков, всяких иностранных рассказов и рукописей!... Для того ли возможно лучше везде обставляется высокое звание профессора, чтобы получить только простых переводчиков чужих всяких материалов, а изучение их и научную разработку истины предоставлять «всяким» добровольцам, любителям изучения иностранных материалов?... И весьма любопытно было бы узнать: когда именно и где в печати публично засвидетельствованы профессором Позднеевым вышеприведенные его убеждения, которым «всегда во всех своих работах он верен?».. Поучительно должно быть также узнать: как отнеслись к публичному печатному засвидетельствованию таких Позднеевских убеждений на задачи профессора ориенталиста вообще прочие почтенные русские ученые ориенталисты и те высокопоставленные правительственные лица, которые доверчиво принимают мнение профессора Позднеева, как ученого авторитета для решения важных и сложных задач государства православнорусского на восток?!...

Обращаясь теперь к рассмотрению пояснения, данного профессором Позднеевым относительно того частного обстоятельства, на каком основании один он приписывает первоначальное признание и учреждение в Забайкалье 150 лам комплектными указу Императрицы Елизаветы Петровны, – встречаю в нем мнения и уверения еще более и полнее, чем в убеждениях профессора Позднеева о задаче ориенталиста, обнаруживающие научную несостоятельность его сведений и сообщений о развитии ламаизма в Забайкалье. Так из (приведенных здесь несколько страниц выше) строк пояснительного письма профессора Позднеева по этому предмету оказывается, что он слишком скоро забыл и не хотел прочитать, напечатанного им об этом на странице 169, тома I, вып. III, Записок Восточного Отд. Императорского Русского Археологического Общества, или; же располагал, что забыл то и не прочитаю я. Именно: профессор Позднеев в пояснительном письме пишет: «Если бы я имел в своих руках самые указы императриц я, написал бы просто исторический очерк развития буддизма у бурят, теперь я написал статью «К истории развития буддизма»…      Уже по смыслу своего заглавия она должна заключать в себе новые исторические данные, новые запросы и т. д.; это материалы, которые последующему историку надлежит обработать... – Но на упомянутой выше странице 169 записок тот же профессор Позднеев пишет; «Намереваясь теперь обнародовать нечаянную находку бумаг, писанных бурятским текстом, я считаю необходимым предпослать изложению ее краткий общий очерк развития буддизма у Бурят». – Затем с новой строки профессор Позднеев и предпосылает обнародованию бумаг бурятского текста «краткий общий очерк развития буддизма у Бурят» и в этом то именно общем очерке, на следующей же странице 170, напечатана столь важная для предмета настоящего моего исследования фраза: «Все это дело (то есть ходатайство бурят о государственном признании и привилегировании их лам) окончилось уже в 1741 году, когда высочайшим указом Императрицы Елизаветы Петровны у Бурят было учреждено 150, так называемых комплектных лам». – Фраза эта находится вовсе не в том отделе статьи профессора Позднеева «К истории развития буддизма», где помещены новые исторические данные, новые запросы и т. д. из разного рода писем, записок, расписок и тому» подобных бумажек, писанных бурятским текстом; тот ориентальный отдел начинается только чрез три страницы далее, именно с 174-й, выпуска III, тома I, Записок 1886 года. По всему этому, на основании приведенных слов из объяснительного письма профессора Позднеева равно и со страницы 169 «Записок», следовало бы считать, что приписание профессором Позднеевым первоначального учреждения лам в Забайкалье указу именно Императрицы Елизаветы Петровны сделано по самому тексту указа, коего, оказывается, профессор Позднеев не имел в руках, или же по крайней мере на основании какого-либо достаточно компетентного для этого обстоятельства источника. Но по проверке и этого не оказалось.

На странице 2-й объяснительного своего письма профессор Позднеев пишет: «На 9-й (девятой) строке собственно исторических заметок моей статьи (т. I, вып. III, стр. 170), вы найдете выражение»: «сами Буряты в своих летописях говорят»..., – и с этой строки каждое мое слово основывается на сказаниях различных летописей Бурят хоринских и селенгинских родов. Вам понятно теперь, что передавая то, что «сами Буряты в своих летописях говорят», я должен иметь перед собою один документ – летописи и воспроизводить этот документ с должною правильностью. Это я и делал: говорят летописи условно – я передаю условно; заявляют они категорически, что 150 лам утверждены комплектными указом Елизаветы Петровны, я точно воспроизвожу текст их утверждения»...

Но первое, что в приведенной здесь тираде профессора Позднеева не верно, это указанный им даже счет строк. Выражение его: «Сами Буряты в своих летописях говорят», – находится не на 9-й (девятой), как он ошибочно пишет, а на 3-й (третьей) строке 170 страницы «Записок». Затем не верно и то уверение профессора Позднеева, что «с этой строки каждое его слово основывается на сказаниях различных летописей Бурят. Я для того и выписал несколько выше целиком всю эту 170 страницу статьи профессора Позднеева, чтобы каждый мог убедиться, что по тексту и мыслям речи профессора Позднеева на этой странице некоторые фразы бесспорно основываются отнюдь не на Бурятских летописях. Так например фразы: «Трудно сказать, имело ли бы единичное ходатайство Бурят значение у русского правительства» Рагузинский первый захотел поставить у нас (то есть у русских) ламаизм, на легальную почву»... Русское правительство придало ширетуям такую силу, какой они никогда не знали даже в Монголии и Тибете»... И еще в начале страницы 171 слова: «по официальным сведениям правительства в 1756 году в бурятских степенях было уже не 150, а 324 ламы»... – Очевидно и неоспоримо, что официальные сведения Правительства Русского совсем не то, что сказания каких – то Бурятских всяких летописей. Равным образом и важные слова страницы 170-й: «Все это дело окончилось уже в 1741 году, когда высочайшим указом Императрицы Елизаветы Петровны у Бурят было учреждено 150, так называемых, комплектных лам“... – могли и должны были быть основаны не на сказаниях всяких Бурятских летописей, а на тексте указа, или же во всяком случае на документе всесторонне достоверном, на источнике компетентном для указа и ближе относящемся к акту правительственному, к высочайшему указу Русской Императрицы... Но этого не оказалось.

Профессор Позднеев пишет: «заявляют летописи Бурят категорически, что 150 лам утверждены комплектными указом Елизаветы Петровны, я точно воспроизвожу текст их утверждения. Душевно радуюсь, что моя статья в вашем лице подвигнула хоть одного человека на разбор этих событий. Вы говорите, что нигде не находите сведений об упоминаемых исторических документах. Да в этом то и суть моего дела, что на русском языке нет нигде сведений об этих документах, о них забыто, существование их никто в настоящее время не мог и подозревать, а тем больше стало быть искать их; в бурятских же летописях сохранилось точное сведение об этих документах... Самые вопросы, которые Вы сделали в Вашем письме, действительно в высшей степени важны и ими следует заняться, хотя я и не считаю этого своего обязанностью»..., – пишет профессор Позднеев.

На эти откровенные пояснения профессора Позднеева следует заметить прежде всего, что если он знал, что на русском языке нет нигде не только документа такого, коим текстуально свидетельствовалось бы, что первоначальное государственное учреждение в Сибири ламства, в виде 150 комплектных лам, произошло по указу императрицы Елизаветы Петровны, а даже нет и сведений о таком указе Императрицы, то господину авторитетному профессору следовало об этом так прямо и напечатать в «общем очерке развития буддизма у Бурят следовало также, при самом упоминании о таком указе, отметить, означить непосредственно, на основании какого источника указ такого содержания, кем и где приписывается именно императрице Елизавете Петровне. Указ императрицы Русской, как высокий государственный акт и документ, особенно по такому важному и новому обстоятельству, как первоначальное государственное признание иноземного идолопоклонического ламства в православной России, стоит того, чтобы, при изложении его выдающегося содержания, непосредственно было указано откуда оно взято. При современной неразработанности истории развития буддоламаизма в Забайкалье, о таком существенно важном факте писать столь категорично и глухо, без указания тут же непосредственно источника, отнюдь не следовало господину профессору университета, хотя бы он был и авторитетным ориенталистом!... К тому же, бывший с научными целями в главных Забайкальских ламских дацанах, как в центрах исторических и правящих в России ламством, профессор Позднеев знает, какие ХVIII века указы Русского правительства «до ныне хранятся в архиве Хамбо ламы в Гусиноозерском дацане», и однако он не нашел и там указа императрицы Елизаветы Петровны. А если бы таковой существовал когда либо, то, по особой важности своей для ламаизма в России, был бы тщательно сохранен ламами, сумевшими сохранить у себя в архиве Гусиноозерского дацана указы тех времен, например 1755 года, за № 1780 и 1761 года за № 22, и проч., о коих упоминает мне по другим обстоятельствам профессор Позднеев. Наконец ведь сам профессор Позднеев свидетельствует даже в упомянутой статье его «к истории развития буддизма в Забайкальском крае», – что Буряты в своих письменных памятниках, вопреки, действительности, например, «печалуются на свою жалкую судьбу, ради красы составляют разного рода небылицы»¹⁸... о заведующих государственными делами русских сановниках и даже о распоряжениях русского правительства относительно ламаизма¹⁹... При знании всего этого профессором Позднеевым, ему следовало отнестись с большим сомнением к сведению Бурятских всяких летописей, приписывающему первоначальное учреждение в Забайкалье 150 лам комплектными указу императрицы Елизаветы Петровны, а не вносить его без соответствующей оговорки, глухо и категорично в «общий очерк развития буддизма у Бурят».

Затем слишком уж неверно, самонадеянно и горделиво пишет профессор Позднеев будто существование правительственных документов о первоначальном признании 150 комплектных лам в России «никто в настоящее время не мог и подозревать, а тем более искать их». Это его уверение вполне не верно, не справедливо и очевидно опровергается прекрасным трудом господина Б. В. Вашкевича «Ламаиты в Восточной Сибири». Там за целый год ранее, возвещенных профессором Позднеевым по сведениям каких-то Бурятских летописей, неверных сказаний об этих правительственных документах, – господин Вашкевич не только не забыл о существовании таких документов, но и нашел один из них и часть его даже обстоятельно приводит на странице 37-й своего труда, как то и мною здесь выше указано. Конечно, по разобранным здесь же общеосновным убеждениям профессора Позднеева такой труд, как означенный прекрасный очерк господина Вашкевича, не достоин особого внимания ориенталиста профессора, как такое дело, над которым может работать будто «всякий» по уверению профессора Позднеева. Но для истины, как для действительности, так и для науки, труд господина Вашкевича, исполненный многосторонних высоких достоинств и строго основанный на достоверных и неопровержимых документах, писанных хотя и русским текстом, – гораздо важнее и неизмеримо ценнее нововозвешенных профессором Позднеевым всяких небылиц из каких-то сказок и летописей, написанных Бурятским текстом. А что профессор Позднеев, представляя содержание правительственных актов, вместо извлечения точного их содержания из действительных и компетентных правительственных документов, приводит всякие выдумки Бурят глухо и категорично, без непосредственного указания, что они ничем неподтвержденные, неосновательные бурятские лишь только сказки, – так это только затемнило на время дело и потребовало, например, от меня многих сложных хлопот и разысканий.

Долго не получая из С.-Петербурга спрошенных объяснений относительно оснований, по которым один только профессор Позднеев, первоначальное признание и учреждение 150 комплектных лам в Восточной Сибири, приписывает указу Императрицы Елизаветы Петровны, – я обратился в Иркутск к высопреосвященнейшему Вениамину уже более 25 лет деятельно святительствующему в Восточной Сибири, прося его принять хлопоты по отысканию в иркутских архивах и снятию точных копий с указов, в силу коих произошло в 1741 году государственное признание и учреждение 150 лам. В тот же день я получил в ответ обещание ревностного святителя поискать просимые мною указы. А чрез некоторое время высокопреосвященнейший Вениамин телеграммою известил меня и потом письмом об отсутствии искомых указов в Иркутске, этом местном правительственном центре Восточной Сибири, чрез который велись изначала все дела бурятских лам... «В Сибири, – поясняет это обстоятельство новейший почтенный историограф Сибири г. В. К. Андриевич, – почти не имеется материалов для составления

истории страны²⁰. – В 1879 году горел Иркутск и в 1881 году выгорел Красноярск. Все эти пожары естественно сгубили массу материалов, полезных для изучения прошлого. В архиве главного управления Восточной Сибири сохранились только дела с 1841 года и секретные с 1822 года, все же остальное сгорело... И вполне достоверных сведений о прошлом Забайкалья, обстоятельно характеризующих жизнь той области, в Иркутске теперь добыть нельзя. – Нельзя добыть этих сведений и в Забайкалье, так как селенгинский и кяхтинский архивы пересланы в Москву, а нерчинский – исчез, вследствие отсутствия заботы о нем. Архив областного штаба содержит дела сравнительно недавнего времени и архив войскового хозяйственного правления, тоже недавно учредившейся, далеко не полон... Очевидно, что история Сибири может быть написана только в столицах, но отнюдь не в Сибири²¹.

Справлялся я еще и в С. – Петербургском архиве департамента духовных дел иностранных исповеданий об означенных выше указах, или учредительных о ламах узаконениях 1741 года, но и оттуда господин директор департамента, князь Кантакузен, в Марте 1888 года, за № 1580, отвечал мне, что «актов прошлого столетия по делам ламаитов нет, потому что архиве департамента истреблен пожаром в 1862 году».

Затем я обращался еще с вышеуказанною просьбою и в московский главный архив министерства иностранных дел, но также и оттуда, в мае 1888 года, за № 237, получил подробный ответ, что «вышеозначенных документов, не смотря на самые тщательные розыски ее делах оного архива, не оказалось». Должно быть при передаче ведения дел о сибирских ламаитах в 1841 году министерству внутренних дел, передан был и архив тех дел, а в министерстве внутренних дел он был истреблен пожаром в 1862 году.

Такие формальные справки счел я долгом сделать в тех имеющих отношение к рассматриваемому вопросу государственных архивах, на дела коих не сделано ссылок в упомянутом труде о ламаитах господина Вашкевича, без объяснения причин отсутствия таких ссылок. Теперь ответами из этих архивов выяснены эти причины и – исследование вопроса можно признать, по возможности, достаточно исчерпанным.

И так, из всего рассмотренного в настоящей статье, обнаруживается, что проявленное в русской печати противоречие между свидетельствами известного, признаваемого авторитетным, специалиста профессора Позднеева и не менее компетентных исследований господина В. В. Вашкевича с бароном Бюлером, по вопросу о первоначальном государственном признании и учреждении в Восточной Сибири 150 комплектных, чиновных лам, – в действительности теперь уже более не существует. Профессор Позднеев письменно отказался поддерживать, отстаивать, напечатанное им в 1886 году, в Записках Восточного Отделения Императорского Русского Археологического Общества, сведение об этом предмете, противоречащее свидетельству г.г. Бюлера и Вашкевича. Напечатав, что высочайшим указом, императрицы Елизаветы Петровны у Бурят было учреждено 150 комплектных лам, не я, – поясняет профессор Позднеев, – не я приписываю первоначальное учреждение 150 лам в Сибири указу императрицы Елизаветы Петровны; а говорят, сказуют так, в своих летописях, писанных бурятским текстом, лишь буряты. Разбирайте, сличайте их восточные сказания со сведениями, добываемыми из русских архивов, оценивайте по достоинству сказки бурят и лукавых их лам; а я, профессор Позднеев душевно радуюсь, что статья моя поднигнула хоть одного человека на разбор этих событий, этих вопросов, действительно в высшей степени важных, коими следует заняться, хотя я и не считаю этого своею обязанностью... – Ну вот с компетентным содействием трудов барона Бюлера и господина Вашкевича, мы и разобрали сказания лукавых бурятских лам летописцев о мнимом указе императрицы Елизаветы Петровны, сличили их со сведениями, имеющимися в русских архивах (с предписанием вице-губернатора Ланга от 5-го марта 1741 года), оценили их сказку по достоинству и оказалась она небылицею ни с духом царствования императрицы Елизаветы Петровны,²² ни с действительными, сохранившимися по делу, документами не сообразно. И слава Богу! Рушилось, значит, важное противоречие, проявленное в ученых памятниках, печатанных русским текстом, установилось одно согласное и документально верное свидетельство, что первоначальное формальное признание и узаконение 150 комплектных иноземных идолопоклонничеких лам в Восточной Сибири сделано было отнюдь не русским правительством, а именно антирусскими, иноземными выходцами, разрушительно распоряжавшимися государством Русским в то время, когда правительства русского православного царского в России не было,²³ именно в начале 1741 года.

Почему же, могут спросить, вышеозначенное анти – русское узаконение 150 лам буряты приписали в своих летописях именно императрице Елизавете Петровне? – Попытаюсь дать, хотя и не бесспорное, тем не менее очень правдоподобное объяснение этой бурятской сказке-небылице.

И профессор Позднеев возвещает в «общем очерке развития буддизма у Бурят, и Буряты с лукавыми их ламами утверждают единогласно в своих летописях, что пришлые из Тибета идолопоклонники ламы, разными ухищрениями утвердившись между простодушными Забайкальскими Бурятами, стали домогаться себе государственного признания и привилегированного положения еще с 1712 года. Но, не смотря на то, что осуществлению этого ходатайства старался содействовать влиятельный русский посланник по восточным делам Иллирийский граф Савва Лукич Владиславич-Рагузинский все-таки ни одно национально-русское правительство ни Петра Великого, ни Екатерины I, ни Петра II, ни правительство даже онемеченной и преданной немцам Анны Иоанновны, не решилось исполнить этого домогательства иноземных языческих лам, прикрытых бурятскими прошениями. Удалось означенным Тибетским и Монгольским выходцам ламам достигнуть упомянутых своих стремлений и официального государственного признания их только в начале 1741 года, в самый разгар страшной смуты вверху Русского Царского трона, в разгар безобразных ссор и частых, внезапных узурпаторских смен правителей и временщиков, разнуздавших свои страсти при колыбели, немецкого младенца, принца Брауншвейг-Люнебургского, выписанного Бироном пред кончиною Анны Иоанновны из заграницы для большего наругательства пришлой немецкой ватаги над измученным и терроризованным русским народом... Но то был конец многострадальному долготерпению русского народа, – и вот вскоре же до иноземных лам, восторжествовавших тогда при пособничестве немцев в Забайкалье над русскими интересами, дошла поразительная для них весть; немцы в С.-Петербурге низвергнуты, правительственные деяния их признаны предательскими и клятвопреступными и сами они осуждены на смертную казнь, а Верховная власть возвращена в руки православной дочери Петра I-го, Елизаветы, именно как представительницы всего антинемецкого       Что же было делать Тибетским ламам в Забайкалье?... – Они сознавали и чувствовали, что добились себе государственного признания и утверждения в самое беззаконное в России время узурпаторского и антирусского господства иноземных немцев; они видели всю неосновательность и шаткость такого их признания... Но в тот раз гроза их миновала. Уврачевание множества более ощутительных, глубоких, разрушительных внутренних язв, произведенных России повсеместно во времена того тяжкого немецкого ига, сразу не дало возможности искренно православному русскому правительству благочестивейшей Императрицы Елизаветы Петровны разобрать целесообразность всех предшествовавших мер в столь отдаленной окраине обширной России, как Забайкалье. Ближайший властный ламский споспешник Иркутский вице-губернатор, западный выходец Лоренц Ланг, инженер и казнокрад²⁴ по профессии, как ловкий плут и как нужный по сношениям с Китаем опытный чиновник, удержался в Иркутске. И вот, оправившись от первой тревоги, лукавые ламы вносят, вписывают в бурятские летописи красную сказку о первоначальном государственном признании и учреждении 150 лам указом самой императрицы Елизаветы Петровны. Не тревожимым местным начальством, им столь естественно и выгодно было попытаться, хотя чрез свои летописи, единственно доступные для чтения бурят, попробовать приписать узаконение их не действию осужденных всенародно клятвопреступников и предателей немцев, а указу, столь любимой во всей России, императрицы Елизаветы Петровны, воцарение которой произошло именно в том же 1741 году, когда ламы эти официально признаны распоряжениями ненавистных народу русскому узурпаторов немцев... И потому то в архивах ламских дацанов, за не существованием вовсе баснословного указа о их учреждении императрицею Елизаветою Петровною, не сохранены и те действительные документы, кои свидетельствовали, что 150 комплектных чиновных лам первоначально признаны, учреждены и приведены к присяге именно в начале 1741 года, еще до вступления на престол императрицы Елизаветы Петровны и именно клятвопреступною партиею Бироно-Остермановских немцев предателей...

Таким образом поставленный задачею настоящего исследования вопрос; Русским ли правительством первоначально узаконено иноземное идолопоклонническое ламство в православной России? – на основании всех сохранившихся достоверных документов и данных исторических, должен быть решен отрицательно. Иноземное идолопоклонническое ламство первоначально официально признано и утверждено в православной России не русским правительством, а именно, насилием и террором властвовавшими тогда над Россиею, иноземцами, иноплеменниками, иноверцами, очень враждебными православнорусским интересам. Эти ненавидевшие все православнорусское иноземные узурпаторы русской власти, воспользовавшись фактическим отсутствием в то время Царя и Правительства православнорусского в России, официально признали и учредили 150 – комплектных чиновных лам в Забайкалье, с одной стороны вследствие подкупа теми иноземными ламами, а с другой потому, что эти злодеи немцы довольны были, чтобы; в отдаленной восточной окраине Русской Сибири образовалась и прочно установилась значительная иноземная религиозно-гражданская община, на подобие онемеченных автономных провинций на Северо-Западной границе европейской России. – Выяснение такого государственного основания и начала ламства на Руси должно дать совершенно новое положение ламскому вопросу в России и должно установить совсем иное, чем существующее, отношение к ламству настоящего православно русского Правительства.

Устанавливали различные учреждения в разных местах России всякие самозванцы – правители и всякие узурпаторы, как доморощенные Гришки и Емельки, так и иноземные Эрнсты, Генрихи, Ульрихи, Лоренцы. И хотя такие похитители правительственной русской власти, как Эрнст Бирон, Остерман, Люнебурги, Мекленбурги, коим соревновали в узурпаторстве власти прочие все иноземцы их клевреты и временщики, – всенародно издавали именем бессловесного, неосмысленного младенца, лежащего в пеленках. Царские указы и манифесты, в коих писали: «Мы»... «Мы... народу Нашему»... «Нашим верноподданным»... «по Нашим щедротам»... «Мы, имея всегда о Своих подданных неусыпное попечение»... – и на докладах русских государственных учреждений святотатственно ставили «Высочайше» резолюции; «Быть по сему»²⁵. Но разве этих похитителей власти и злейших врагов и предателей России, с разними их высшими и низшими креатурами и клевретами, – можно признавать «Правительством Русским?!»…

Очевидно нет! Это даже прямо запрещено законною Высочайшею Русскою Властью. Но докладу Правительствующего сената 3-го декабря 1741 г., императрица Елизавета Петровна Высочайше повелела, во всяких письменных делах, где потребно будет упоминать указы и резолюции, состоявшиеся во время правления бывшего регента и принцессы брауншв.-люнебургской, – именовать; эпоху правления с 17 октября 1740 года (со дня смерти императрицы Анны Иоанновны) по 9 ноября 1740 года – правлением бывшего герцога курляндского; а с 9 го ноября 1840 года по 25 ноября 1741 года – правлением принцессы Анны брауншвейг-люнебургской.²⁶ И в самом деле ведь узурпаторская террористическая власть иноземных немцев была не только неудачною, как например неудачны были правительства царей русских, Бориса Годунова и Василия Шуйского, но именно по основам своим, по существу та власть иноземных пришельцев немцев была нисколько не русскою, а лишь насильственною иностранною, совсем чуждою России, хотя злодеи эти немцы и играли препагло в «империализм» Русский. Были ли они, эти пришлые всякие Бироны, Остерманы, Мекленбурги, Брауншвейги, Люнебурги, Левенвольды, Менгдены, – царями, государями русскими, или хотя бы народными вождями в России?! Разумеется нет, никогда!.. Силился заставить признавать этих «государственных злодеев» якобы правительственною русскою властью клятвопреступник Остерман, но во всенародном высочайшем Манифесте Верховной Русской Власти такое Остермановское признание названо «безбожным толкованием»²⁷ и прямо запрещено вышеупомянутым Высочайшим повелением одной из великих представительниц Русского Правительства, благочестивейшей Государыни Императрицы Елизаветы Петровны... И, значит, как никогда ничего не может быть общего между такими государственными злодеями, узурпаторами власти со всеми их клевретами, и истинным, законным правительством Русским Православным, – так нет и не должно делать ничего общего, никакой солидарности между антирусскими актами и антиправославными учреждениями иноземной немецкой ватаги, узурпаторски самодержавствовавшей в России до 25-го ноября 1741 года, ни между узаконениями, которые изданы будут в наши дни, с Божьею помощью, по Высочайшему указу и за подписью, чудесно хранимого истинным Богом, Православно-русского Царя, Помазанника Божия!... Это, помимо всяких изменчивых политических временных соображений, должны твердо помнить все те лица, коим Священною Верховною Русскою Властью доверено ныне подготовление разрешения и установления отношений, долженствующих существовать между инородческими идолопоклонническими ламами в Сибири и государством православнорусским!..

Постоянный действительный член Всероссийского Православного Миссионерского Общества Евстафий Воронец.