Филарет, митрополит Московский, как проповедник
Так многостороння, так изумительно обширна и плодотворна была деятельность Филарета, митрополита московского, что под живым впечатлением кончины приснопамятного святителя почитатели его не находили слов, чтобы изобразить неизмеримую великость утраты, понесенной в лице почившего церковью московской, церковью всероссийской, церковью православной восточной. «Нет ума столь глубокого, говорили тогда, чтобы исчерпать шестидесятилетнюю, изумительно благотворную и разнообразную деятельность преставившегося святителя. Нет знания столь обширного, которое могло бы обнять все содержание этой деятельности, большей частью сокровенной и только в необходимых случаях являвшейся миру. И как бы кто ни усиливался изобразить свойства и деяния преставившегося святителя, – никакое изображение не будет вполне достойно его великой памяти: все будет бледно, скудно, убого. Удобнее – молчание, благоговейно, молящееся»1
Чрез пятнадцать лет со времени кончины митр. Филарета, 26 декабря 1882 г., исполнилось столетие со дня рождения великого святителя. С подобающеq торжественностью был отпразднован этот юбилей, особенно в Москве и Петербурге2. Не мало статей, проповеднических слов, речей и чтений, посвященных его памяти, вызвано было этим случаем, но и тогда замечалось, что «умственный и нравственный облик покойного святителя, во всей его духовной широте, целости и правде, во всех разнообразных жизненных проявлениях его существа, не скоро еще сделается доступным исторически-правдивому и полному воспроизведению, потому что не пришло еще время, когда можно было бы знать все об нем и вполне беспристрастно судить о его деятельности, отчетливо представляя условия, в каких он жил и служил церкви Христовой. И время это едва ли скоро наступит... Пока возможно лишь представить отдельные, отрывочные и неполные страницы из книги его жизни».3
Этим соображением отчасти объясняется и то, что первая попытка обстоятельной, научно-составленной биографии митр. Филарета появилась сравнительно поздно, именно только в 1893 г., когда прот. А. Смирновым издана была книжка: «Детство, отрочество, юность, годы ученья и учительства в Троицкой лаврской семинарии митр. Филарета» (1782–1808 г.)».
На ряду с изданием многочисленных и разнообразных литературных трудов самого митр. Филарета, на что было обращено особенное внимание просвещенных почитателей памяти почившего святителя, за истекшее тридцатилетие составилась, можно сказать, целая литература «о Филарете» и «по Филарету». Отдельно и в повременных изданиях появлялись и продолжают появляться извлечения из его сочинений, но тем или другим вопросам церковно-общественной жизни, воспоминания о нем, характеристики деятельности его в известной области и т. под. Так как самое видное место в его литературной деятельности должно быть отведено церковному проповедничеству, то, конечно, и оно не осталось без исследований.4
Краткая характеристика проповедничества Филарета, митр. московского, в память исполнившегося ныне тридцатилетия со дня кончины нашего знаменитого церковного витии, составляет предмет и настоящего очерка, который, само собой понятно, не может претендовать на полноту, подобающую ученым исследованиям. Для большей же цельности очерка мы считаем не лишним предварительно отметить и некоторые сведения из биографии святителя, особенно имеющие отношение к его проповедничеству.
***
Филарет, в мире Василий, родился в гор. Коломне 26 декабря 1782 г. Он был сын соборного диакона, впоследствии протоиерея, Михаила Федоровича Дроздова. Не смотря на свое сравнительно невысокое положение в церковной иерархии, этот соборный диакон отличался высокой образованностью, так как состоял учителем местной семинарии. Он знал не только латинский язык, но и французский, любил читать и приобретать в собственность книги почему-либо интересные для него, так что и при скудости материальных средств, какими располагал, он мог составить довольно изрядную домашнюю библиотеку.5 Естественно думать, что эта любовь отца к занятиям книжным была унаследована и сыном. Мать его была простая, но добрая, благочестивая и одаренная светлым умом женщина. Как в некоторых примерах древних великих пастырей церкви: св. Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого и бл. Августина, – и здесь сказалось благотворное влияние матери на первоначальное развитие духовных сил юного сына. Прекрасный залог будущей светлой деятельности вынес он из домашнего воспитания: это – чистое, проникнутое духом искреннего благочестия сердце. Не напрасно же доброе семейство благочестивого служителя алтаря Господня всегда почитал он самой лучшей, незаменимой приготовительной школой для посвящающих себя духовному званию.6
Впрочем, первые годы детства мальчик В. Дроздов провел большей частью в доме своих дедушки и бабушки (по матери). Дедушка его был священником Богоявленской церкви в Коломне же. Восприимчивый внук постоянно ходил с благочестивой бабушкой к церковным службам и живо подмечал все подробности богослужения, которое производило на него сильное впечатление. «Имея всегда пред глазами пожилых дедушку и бабушку, наблюдая их степенный вид и скромный образ жизни, мальчик сам легко поддавался подражанию им, незаметно отливался в ту же форму, усваивая печать не детской солидности, медлительности в движениях, серьезности и рассудительности».7
Девятилетний Василий Дроздов был определен в коломенскую семинарию, где отмечался как ученик «дарований, прилежания, успехов похвальных». За упразднением же коломенской семинарии, будучи 17-ти лет, поступил по экзамену в философский класс Троицкой лаврской семинарии. В первое время своего воспитания здесь не мало неудобств и лишений разного рода пришлось вынести юноше. Впоследствии, в одной из проповедей он так характеризовал школьный быт своего времени: «из неблагоустроенных жилищ нередко целыми поприщами измеряли мы неблагоустроенный путь до дома учения; и случалось, что только в поучении нашем разгорался огнь (Пс.38:4), когда в согревающем или освещающем огне нуждалась учебная храмина».8 Не смотря, однако на эти внешние, неблагоприятные для учебных занятий, условия, он, по свидетельству префекта, – своего ближайшего начальника, – оказал в философском классе лаврской семинарии «похвальнейшие успехи».
В течение следующего двухгодичного богословского курса Дроздов слушал уроки богословия, истории, греческого и еврейского языков и медицины. По богословию он аттестован был: «отлично остр, прилежен и успешен», по греческому языку: «препохвально, прекрасно»; по еврейскому – поставлен выше всех товарищей. Особенная любовь Василия Михайловича к проповедническим занятиям сказалась уже в то время, когда он был еще на школьной скамье. При крайней скудости материальных средств, при крайней бережливости в расходах, заставлявшей терпеть лишения в самом необходимом, напр. в принадлежностях костюма, в одном письме своем к отцу (№ 30) он выражает свое, как видно, давнее намерение и просит позволения купить «Анастасиевы слова» и одобренное владыкой сочинение о трех темпераментах, способное, по его мнению и выражению, дать хорошую нравственность. С блестящим успехом окончил курс учения Василий Михайлович Дроздов в 1803-м году. О нем и еще о другом товарище его сделан был ректором такой отзыв: «и по прилежанию, и по остроте ума, как в других науках, так и преимущественно в поэзии, они, без сомнения, лучше всех. Отличаются особенной скромностью». В том же году знаменитым тогдашним владыкой московским Платоном студент богословия Василий Дроздов был назначен учителем греческого и еврейского языков в воспитавшей его школе. В послужном списке молодого учителя за этот год отмечено: «По-гречески переводить, писать и говорить может совершенно». Затем здесь же в 1806-м году он определен был учителем поэзии и высшего красноречия. Таким образом первые учебные должности, какие возложены были на него начальством, способствовали приготовлению в нем богомудрого богослова и церковного витии. Преподавание двух священных языков Библии познакомило его с коренными источниками христианского вероучения и с писаниями богомудрых отцов греческих. Творения св. Григория Богослова своим глубокомыслием особенно были сродни его духу и с такою любовью были им изучаемы, что некоторые стихотворения Григория, на греческом языке, сохранились у него в свежей памяти до поздних лет жизни.9
В 1808-м году учитель риторики В.М. Дроздов «по довольном размышлении», как сам он выражался в одном письме к своему родителю, окончательно решился осуществить свое давнее намерение и сделать крупный шаг к перемене своего «состояния». «Обучаясь и потом обучая под архипастырским вашего высокопреосвященства покровительством, – пишет он митрополиту, – я научился, по крайней мере, находить в учении удовольствие и пользу в уединении. Сие расположило меня ко званию монашескому.
Я тщательно испытывал себя в сем расположении в течении почти пяти лет, проведенных мной в должности учительской. И ныне, ваше высокопреосвященство, милостивейшего архипастыря и отца, всепокорнейше прошу вашим архипастырским благословением совершит мое желание, удостоив меня монашеского звания». И это желание его было исполнено: в самую кипучую пору жизни (26 лет) он облечен был в монашескую рясу. Так из учителя Василия Дроздова сделался инок Филарет, вскоре рукоположенный в иеродиакона. Но недолго после того Промысл Божий судил о. Филарету послужить на месте своего воспитания. Из среды иноков вызывают его на среду высшего служения в северную столицу. Здесь открывается ему более широкое и более видное поприще для деятельности, требующее, конечно, и новых усилий. Но быстро растут его успехи, и он восходит от славы в славу. Ему поручается прежде всего не легкая и беспокойная, по его собственным словам, должность инспектора С-Петербургской семинарии, с занятием кафедры философских наук, затем он рукополагается в иеромонаха, назначается преемственно ректором Александро-невского училища, бакалавром богословских наук в духовной академии, возводится в сан архимандрита, назначается ректором и профессором академии, настоятелем новгородского Юрьева и потом московского Новоспасского монастыря, получает степень доктора православного богословия, участвует в качестве члена в разных обществах и учреждениях,10 ревизует разные духовно-учебные заведения и, наконец, в 1817-м году возводится в высокий сан епископа. Менее двух лет состоял он викарием С-Петербургской митрополии в звании епископа Ревельского. Недолго затем управляет Филарет в сане архиепископа и со званием члена Св. Синода епархиями сначала тверской, а потом ярославской: в 1821-м году он вступает на первосвятительскую кафедру первопрестольной Москвы, а через 5 лет возводится в сан митрополита московского. На этой, так сказать, сугубой высоте священноначалия еще яснее раскрылись духовные доблести знаменитого иерарха11.
При чрезвычайной сложности и многосторонности своих трудов архипастырь не переставал с усиленной ревностью служить делу распространения и утверждения здравого учения веры Христовой и путем административным, и литературным, и обширной частной перепиской и устными беседами с теми, кто только желал получить от него наставление, но особенно и предпочтительно путем церковной проповеди.
В 1867-м году, августа 5-го, исполнилось пятидесятилетие служения его в епископском сане. В Высочайшем рескрипте по этому случаю указана и оценена эта многосторонняя деятельность маститого святителя. Именно, – за непрерывные заботы о духовном преуспеянии паств, о развитии и приумножении благотворительных и воспитательных учреждений, о насаждении и утверждении единоверия, о благоустройстве духовно-учебных заведений епархии, за щедрую поддержку оных, многочисленные пастырские писания, глубокую опытность в делах высшего церковного управления, пастырскую попечительность о высших интересах православия и живое внимание к судьбам православного мира, простирающееся далеко за пределы отечества, – предоставлено ему право, по киевскому обычаю, предношение креста в священнослужении, ношения креста на митре и двух панагий на персях. При этом была Всемилостивейше пожалована и одна из панагий, особо для него изготовленная и украшенная драгоценными камнями на бриллиантовой цепочке. Сверх того, ему пожалованы были портреты трех Венценосцев, в царствование которых проходил он свое достославное служение церкви и отечеству12.
Пятидесятилетний юбилей московского святителя был едва ли не самою лучшею и высшею наградою, какую только мир мог принести знаменитому юбиляру, ознаменовавшему служение свое церкви и государству неисчислимыми заслугами. В этот день он имел утешение видеть и слышать выражение приветствий от Венценосца русского и особ царствующего дома, от Святейшего собора русской церкви, от восточных святейших патриархов и от православных церквей востока, от сонма русских святителей и пастырей, паствы московской, разных обществ, учреждений, ведомств и лиц, даже от инославных.13
К общему прискорбию, не долго суждено было маститому юбиляру пережить день свой. Чрез три с половиною месяца после юбилея, 19-го ноября 1867-го года, по совершении божественной службы, он скончался на 85-м году своей жизни. 12-ть ударов в большой московский колокол оповестили Москву о постигшем ее и всю Русь православную несчастье.14 Быстро разнеслась эта тяжелая весть всюду. И вот какие мысли и чувства выразило общество при этой вести: «Митрополита Филарета не стало!.. Упразднилась сила великая, нравственная, общественная сила, в которой весь русский мир слышал и ощущал свою собственную силу, – сила, созданная не извне, порожденная мощью личного духа, возросшая на церковной народной почве... Угас светильник, полстолетия светивший на всю Россию, не оскудевая, не померкая... Прервалось полу столетнее назидание всем русским людям в дивном примере неустанно бодрствовавшего до конца духа. Смолкло художественно-важное слово, полвека и более полувека раздававшееся в России, то глубоко проникавшее в тайны Богопознания, то строгой и мощной красотой одевавшее разум божественных истин.15
Сошел в могилу этот доблестный служитель вечного Слова, но оставил он нам свое мощное слово в своих творениях. Как писатель он стоял и будет стоять на недосягаемой высоте. «Всюду единственный, везде неподражаемый, в Бозе почивший святитель создал своими писаниями особый мир, неудободосягаемый для обыкновенного ума. Это идеал, и мерой приближения к сему идеалу долго будет измеряться достоинство церковного писателя. Удел его литературных трудов – бессмертие на ряду со всеми гениальными произведениями. Его творения блещут мыслями, как алмазами. Его слово – как будто скованно из стали и золота. Всесторонность его литературного гения ясна из того, что во всех почти родах словесных произведений он оставил памятники, созданные рукой гения... Он великий проповедник и оратор, поэт, философ, историк, догматик, апологет, канонист».16
Но самую видную страницу в биографии почившего святителя представляет, как мы сказали, его проповедническое служение. «Слова и речи» Филарета – труд из всех его литературных трудов самый обширный, труд всей его жизни. Гениальность митр. Филарета нигде не проявлялась с такой полнотой, силой и яркостью, как именно в его проповедях, стяжавших ему славу великого учителя даже и среди инославного мира. По своему высокому достоинству они «навсегда останутся недосягаемым идеалом церковной проповеди глубокой, блещущей обилием, силой и высотой мысли, – идеалом, к которому должен стремиться всякий проповедник православной церкви. По ним воспитались многие поколения проповедников и всегда будут изучать их, как образец истинно-христианского витийства в православной России»17. В бессмертных проповеднических трудах Филарета заключается обильный источник назидания и для всех ищущих религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви, а для тех, кто призывается к такому или иному участию в деле распространения этого просвещения, они должны иметь руководственное значение. Великий иерарх прилагал особенное тщание к выполнению проповеднического долга, потому что понимал все высокое достоинство церковного слова. Поэтому же он был строгим судьей других и требовательным критиком тех многочисленных проповеднических произведений, которые поступали к нему на рассмотрение. Не смотря на свои гениальные способности, не смотря на свое обширное и глубокое знание слова Божия и человеческой природы со всеми ее изгибами, с ее слабостями, не смотря на свой крепкий логический ум, на свой необыкновенный дар слова, Филарет заботливо обрабатывал свои проповеди и говорил их обыкновенно по тетради18.
Мало того, он нисколько не стеснялся даже поручать иногда свои проповеди пересмотру других лиц, своих учеников, и смиренно подчинялся их указаниям, признавая, что «во мнозе совете премудрость». Так высоко ценил он церковно-публичное слово. Зато и «слава его проповеднического дара была постоянным спутником его служения», как прекрасно, между прочим, сказано в приветственном адресе от С-Петербургской духовной академии московскому владыке в день его пятидесятилетнего юбилея. И эта слава его, как проповедника, прибавим мы, предваряла славу его служения на всех других поприщах. Честь открытия и признания в нем великого проповеднического дара принадлежит известному московскому митрополиту Платону, – знаменитому проповеднику времени Екатерины 2-ой. Назначив в 1806-м году Дроздова учителем поэзии, архипастырь вместе с тем той же резолюцией определил: «ему, для особенного дара, быть проповедником при Троицкой лавре, и говорить проповеди чрез неделю, и, когда случится, в праздники, и те проповеди нам представлять». Назначение мирянина, – светского человека, при том еще очень молодого, хотя и богослова, официальным церковным проповедником, да еще в Троицкой лавре, этом рассаднике богословской науки – на ряду с наместником лавры – Симеоном (Крыловым), впоследствии архиепископом ярославским19, – явление, можно сказать, исключительное, необычное. Видна тут и прозорливость архипастыря, умевшего выбирать дарования, и выдающийся талант назначаемого, обративший на себя внимание. И действительно, В.М. Дроздов вполне оправдал ожидания своего архипастыря, и старец-вития, Платон, сумел достойно оценить и поощрить юного витию. Когда он прочитал «слово на день торжества освобождения обители преподобного Сергия от нашествия врагов, говоренное в 1806-м году января 12-го дня, греческого и еврейского языков учителем Василием Дроздовым,» – то так доволен был этой проповедью, что велел ее напечатать, не раз сам читал ее другим и писал викарию своему преосвященному Августину: «а у меня проявился отличный проповедник, учитель Дроздов. Я сообщу вам его проповедь, и удивитесь». Это было первое печатное слово В.М. Дроздова. Точно также было удостоена архипастырского одобрения и другая проповедь Василия Михайловича, говоренная им по особому назначению владыки в великий пяток. Проповедник получил тогда от владыки в подарок два гранатовых яблока (Пис. № 78). Подарив молодому учителю экземпляр своей «Краткой церковной истории», Платон сделал на книге такую надпись: «господину Дроздову, отличному проповеднику». Вообще митрополит Платон так любил и ценил проповеди Дроздова, что иногда сравнивал его с Афанасием Александрийским, на одной проповеди его сделал надпись: «tu es princeps praeconum», – (ты – глава проповедников, князь среди проповедников), и говаривал, сравнивая себя с ним: «я пишу по-человечески, а он по-ангельски». Так отзывался о нем Платон, наш знаменитый проповедник, который и сам, еще на 20-м году от рождения, с такой славой витийствовал на церковной кафедре, что многие из его слушателей добивались знакомства с ним и называли его не иначе, как вторым Златоустом или московским апостолом20. Так на смену заходящего светила на церковном горизонте поднималась новая необыкновенная по величине и сиянию звезда. «Я берегу его на свое место», говорил о Дроздове прозорливый архипастырь.
В Петербурге Филарет, как проповедник, получает общую известность. Могучее слово его раздается в самых важных, в самых торжественных случаях. Его приглашают проповедовать слушателям высшего аристократического общества; он проповедует даже при дворе. И нужно сказать, что проповедническая деятельность архипастыря была признана и оценена по достоинству. Замечательно, что первая Всемилостивейшая награда, полученная им в 1811-м году – наперсный крест с драгоценными камнями – пожалована была именно за отличие в проповедовании слова Божия. Затем он сопричисляется к ордену св. Равноапостольного князя Владимира 2-ой степени, к ордену св. Александра Невского, награждается алмазными знаками ордена св. Андрея Первозванного, между прочим, за назидательные и красноречивые труды в проповедовании слова Божия. И со стороны духовных критиков, и со стороны светских слушателей и читателей – со стороны всего общества, даже со стороны иностранцев раздавались самые лестные отзывы о проповедях Филарета. Так С-Петербургский митрополит Серафим, прочитав в рукописи проповедь Филарета на день Благовещения, писал проповеднику: «проповедь вашу на Благовещение я читал: она, по моему мнению, есть самая лучшая из всех ваших проповедей». Другой рецензент, присутствующий член Святейшего Синода, Мефодий тверский, называет «достойной сановитого наставника» проповедь Филарета на день Пятидесятницы. Тогдашний обер-прокурор Святейшего Синода, князь А.Н. Голицын называл Филарета «известным нашим проповедником» и говорил по поводу слова при гробе князя Кутузова-Смоленского что, «публика приняла его с особой похвалой»21, не раз просил митрополита Амвросия поручить Филарету говорить проповеди в лавре каждый праздник и постоянно посещал по праздникам лавру вместе с другими высокопоставленными лицами. О том, как общество увлекалось проповедями Филарета, весьма ясно свидетельствует уже и самый выбор дней, назначаемых для его проповедования и то, что оратора наперерыв приглашают вельможи столицы в свои домовые церкви для служения и проповедования22, и то, наконец, что его проповеди быстро расходились между слушателями и читателями. На просьбу своего отца прислать ему экземпляр одной проповеди Филарет пишет: «экземпляров и у меня осталось мало. Доселе находятся такие, которые просят. Один светский человек, имев и читав, приезжал сюда несколько раз, чтоб найти меня: со своею любовью к христианству убедил меня сделаться ему знакомым23. Один из греческих митрополитов, посетивший в пятидесятых годах Россию, когда описывал на нашем малодоступном ему языке, дополняя речь свою жестами, впечатления, какие на него произвели некоторые из наших святителей, выразился так о Филарете: «О, счастлива Москва! Счастлива Россия! О, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст! видел, видел...» Т.е. в нем, – московском митрополите – он видел этих трех проповедников и учителей24. Нет нужды еще приводить отзывы о проповеднической деятельности Филарета из приветствий, какие со всех концов России были адресованы ему в день пятидесятилетнего юбилея архипастыря. Достаточно указать на то, что самые единоверцы выразили ему в этот день свою признательность за проповеди. «Вашими неусыпными трудами и проповедованием слова Божия, приветствовали они юбиляра, свет христианского истинного учения проник даже и в места, в которых заготовлялся и хранился запас раздоров, распрей и тьмы суеверия на ратоборство со святой церковью»25. Так была велика и так широко гремела слава Филарета проповедника!
И не удивительно. Целых шестьдесят лет, почти без перерывов, раздавалось его вдохновенное слово, хотя в последние пять лет в этом отношении сказалось заметное влияние наступившей старости проповедника. С 1862 года до самой кончины святителя уже не проповеди в собственном смысле произносятся им, а лишь речи по каким ни будь особенным случаям, напр. речи приветственные.
Естественно ожидать, что при всеобщем внимании к проповедям Филарета, они не могли оставаться долго не напечатанными и, действительно, появлялись в свет то в периодических изданиях, иногда отдельными брошюрами, то целыми собраниями по выбору самого проповедника. Всех таких собраний при жизни его издано было 6. Но не смотря на то, что в отношении проповедей деятельность Филарета была почти совсем закончена вместе с последним собранием, тогда еще трудно было составить о них определенное, совершенно полное и отчетливое суждение библиографическое. Время произнесения некоторых слов в этих собраниях не было обозначено26, в некоторых словах при позднейших изданиях переменены названия и вообще сделано много исправлений, а главное, – далеко не все проповеди, говоренные владыкой, были избраны им для напечатания. Известно также, что некоторые проповеди сам проповедник отдавал с собственноручной отметкой тем из своих знакомых, которые его просили о том. В 1885 году вышло в свет новое полное издание слов и речей Филарета, которых в пяти объемистых томах этого издания помещено свыше 500. Для удобства же при пользовании этим ценным достоянием нашей богословской литературы в 1886 г. вышла в свет отдельным изданием книжка С.К.Б.: «Указатели к словам и речам высокопресв. Филарета, митр. московского». В книжке три указателя: 1) предметов, содержащихся в проповедях; 2) текстов, надписанных над проповедями и 3) всех мест свящ. Писания, приводимых в проповедях. Заметим кстати, что были опыты переводов проповедей Филарета и на иностранные языки. Так было сделано два перевода на французский язык: в-первый раз 26 слов, во- второй целого собрания в трех томах. Но нужно ли прибавлять, что творения Филарета по возвышенности мыслей и своеобразности языка представляют непобедимые трудности для переводчика. Даже в самом удачном переводе не могут быть сохранены особенности строя, все краски и характерные оттенки Филаретовой речи.
Не по количеству только, но и по несравненному достоинству своему проповеди Филарета составляют бессмертное достояние нашей богословской литературы. В них современный богослов-проповедник может найти достойные подражания образцы для всех родов церковного красноречия. Есть между ними много образцов, показывающих, как может быть в проповедях предлагаемо назидательное объяснение какого либо места из священного Писания: есть образцовые проповеди, излагающие православное учение о догматических истинах – предметах веры (напр. о нетлении св. мощей, о бессмертии души); есть проповеди, посвящённые развитию какого либо предмета из области нравоучения христианского, – как нужно жить христианину (напр. о преданности Богу, о честолюбии, против роскоши и убранства в одежде и др.); есть проповеди с историческим содержанием (напр. на дни св. Сергия, надгробные); в некоторых проповедях объясняется дух и значение богослужебных форм и обрядов церковных (в день Пасхи 1845 года и о крестном ходе); в иных – проповедник возводит слушателей к высшему ведению при помощи объяснения явлений, наблюдаемых естественными чувствами (напр. о гласе вопиющего в пустыне). Не будем уже останавливаться на том, что в проповедях Филарета можно найти руководственное указание, – какие именно истины предпочтительно должны составлять содержание поучений на те или другие дни, на те или другие случаи, требующие поучения.
Не возможно, да мы и не пытаемся в беглом обозрении передать все многообъемлющее и разнообразное содержание проповеди Филарета. «Нет, думаю, – говорит автор Записок о жизни и времени его, – богословского вопроса, нет предания от древних времен, нет истины евангельской, которых бы не коснулся он с применением к жизни христианина. Нет урока в деяниях и посланиях апостольских, в писаниях св. отцов, в житиях угодников Божиих и чудотворцев, которого бы не развивал он для мало читающих подобным книги и притом очень мало подготовленных к их пониманию самым воспитанием и нехристианской жизнью. И действительно, его проповеди и беседы восполняют духовный пробел в воспитании русского народа и особенно так называемой образованной и просвещенной его части. Даже прикровенные сказания Апокалипсиса, когда он приводит их, так изложены, применены, объяснены, что и мало изучавшие Откровение Иоанна Богослова отчасти проникают в тайный смысл таинственных видений. А сколько вопросов неверие и невежество предлагали его вере и ведению! Вопросы о мощах и образах, вопросы о чудесах, вопросы о посте и т.д. и на все найдутся у него ответы неопровержимые»27. О неистощимости его проповеднического гения с достаточною ясностью свидетельствуют его речи. Сколько напр. речей говорил он новопосвященным архиереям или речей приветственных, и в последующих никогда не повторял сказанного в предыдущих: в каждой новая глубокая мысль, своеобразное выражение. Если некоторые проповеди были произнесены и не один раз, то каждый раз с новыми прибавлениями и значительными переменами. Словом, достаточно сказать, что проповеди Филарета в своей совокупности представляют богатый материал для обширной, полной и законченной системы христианского вероучения и нравоучения28.
Чтобы судить о тех качествах, которые характеризуют проповеди московского первосвятителя и делают их образцами церковного красноречия, позволим себе сделать не большое отступление.
Проповедник, являясь на церковной кафедре, представляет собою посредника между двумя сторонами. За ним святилище, куда должно быть устремлено все существо слушателей; пред ним слушатели, которых нужно привлечь в это святилище. Задача посредника-проповедника состоит в том, чтобы верно передать учение, исходящее из этого святилища, изложить пред слушателями все то, что требуется для достижения цели их стремлений и указать верные и надёжные средства к тому. Отсюда – два главных условия действенной проповеди. Проповедь отвечает своей задаче, если во 1-х, она вполне согласна с словом Божиим и учением православной церкви и, во 2-х, если она удовлетворяет потребностям слушателей, т.е. если она современна. И то и другое качество мы видим в проповеди Филарета.
«Каждая его проповедь, говорит один компетентный его ценитель, есть строго экзегетическое развитие библейского текста; поэтому истины, высказываемые в ней, не только непреложно верны и, следовательно, убедительны для каждого верующего, но и служат точным руководством при изъяснении Священного Писания, как истины самой божественной истины. – Пройдут века, настанут новые поколения, – многие красноречивые проповеди утратят свой блеск, но проповеди Филарета никогда не потеряют своей цены, как проповеди св. отцов древней вселенской церкви»29. Места Священного Писания у него не только служат поводом к размышлению об известном предмете, но и основанием, которого он строго держится, на котором строит всю проповедь, главным доказательством для подтверждения своих мыслей и средством для их пояснения. Такова напр., его проповедь на текст: «не прикасайтеся помазанным Моим» (Пс.54:15), представляющая столько частей, сколько понятий в тексте. Установив понятие о неприкосновенности, проповедник указывает в тексте и «изъяснение сего требования и убеждение к послушанию. Неприкасайтеся властям предержащим, глаголет Вседержитель, ибо они суть Мои; не прикасайтеся, ибо они суть помазанные от Меня».30 В текстах, по-видимому, простых он находит такие стороны, которых не мог бы усмотреть другой; при объяснении же текстов трудных для понимания он обнаруживает такую тонкость, такую глубину и полноту богословствующей мысли, какие далеко не многим под силу. Такова, напр. проповедь на Благовещение, объясняющая текст: Твердое бо убо основание Божие стоит, имущее печать сию: позна Господь сущия Своя, и да отступит от неправды всяк именуяй имя Господне (2Тим.2:19), или беседа о молитве духом и умом на слова св. апостола Павла: помолюся духом, помолюся же и умом: воспою духом, воспою же и умом (1Кор.14:15). Он был убежден, что «В каждой черте слова Божия скрывается свет, в каждом звуке премудрость».31 И никто, кроме его, не в состоянии с такой полнотой, с такой подробностью выразуметь и выяснить заключающийся в письменах священных книг «свет» и «премудрость». Для этого он обращает строгое внимание на отношение изъясняемого текста к другим, с которыми он стоит в связи, на повод, на лица, на обстоятельства, на время, на оттенки выражения, на обороты речи и т.д. С удивительной, с неподражаемой легкостью он делает сближения и сопоставления из разных книг Священного Писания как нового, так и ветхого завета. Видно, что книги Священного Писания известны были ему во всей их полноте и широте. Так, доказывая ту мысль, что и в ветхозаветном законе действовал дух любви, проповедник говорит: «Свидетельствуюсь в сем самыми заповедями закона Моисеева. Возлюбити, Господа Бога твоею, пишет он. Дивлюсь особенно сей заповеди, когда сравниваю ее с заповедью о родителях: чти отца твоею и матерь твою. Как? Отца почитать, а Бога любить? Мы обыкновенно любим то, что к нам ближе и нам подобнее; а что выше нас, то почитаем. Почему, кажется, свойственнее было бы требовать любви к отцу, и почтения к Богу. Нет, говорит божественный закон: чти отца; возлюби Бога. Как бы так сказано: отца любить тебе свойственно и без заповеди, также и чтить великого Бога; заповедь учит тебя тому, что трудно было бы тебе уразуметь без нее; итак, отца не только люби по естеству, но и чти по воле Отца небесного; Бога не только чти по внушению естества и совести; но дерзай приступить к Нему ближе, чего не дерзнул бы ты сделать без благодатной заповеди; возлюби Бога, яко отца; нареки Его твоим Богом, Богом сердца твоего и частью твоей во век (Пс.72:26). О, возлюбленная заповедь любви! Как достойно сожаления, что так долго не разумели силы твоей, сокрушали зубы о жесткую кору письмени, и не умели вкусить сладкого зерна, в ней заключённого».32 Когда вдохновенный проповедник, так неподражаемо искусно проникая под «жесткую кору письмени», извлекает сладкие зерна, в ней заключённые, представляется даже, как будто, и он сам был участником в труде боговдохновенного писателя той или другой священной книги. Поэтому то его замечания: «я говорю с апостолом» ..., «я желаю с апостолом» ..., «я забочусь с апостолом» ... и т. п. – получают особенную силу и авторитет в его устах.
Верный слову Божию, проповедник твердо держится и того, что предано св. отцами и что хранит св. православная церковь. Об этом свидетельствует и выбор самых предметов для проповеди, таких предметов, которые составляют отличительное учение нашей православной церкви от других исповеданий христианских, напр. о важности священно-таинственных учреждений, о предании, о нетлении мощей, о поминовении усопших. Об этом свидетельствует и самый способ развития мыслей в некоторых проповедях, напр. одна проповедь в день св. Пасхи посвящена назидательному объяснению утреннего богослужения в этот день, одна проповедь в день Успения Пресвятой Богородицы в основании своем имеет разъяснение изображения воспоминаемого события на св. иконах и т.п. Правда, и личность великого Филарета не свободна была от упреков в этом отношении. Был напр. случай, что один светский человек, который «по своему произволу произвел себя не только в богослова, но и в судию веры и церкви», заподозрил проповедника в не православии за то только, что в одной из прекрасных его проповедей на день Благовещения приписывалось Иосифу, до явления ангела, неведение о тайне Богоневесты. Но этот случай дал повод проповеднику только с большей очевидностью обнаружить свое твердое и глубокое знание православного учения. Оправдывая себя, он писал, между прочим, митрополиту Серафиму: «если меня осудить должно за то, что я не от себя, но по изъяснению слов евангельских, приписываю Иосифу неведение в сем случае, то гораздо более должно осудить св. Златоуста, который в сем же случае, в приведенных мной словах его, приписывает Иосифу не только неведение, но и зазрение. Гораздо также более, нежели мою проповедь, осудить должно Богородичный акафист, в котором приписывается Иосифу не только неведение, которое при том выражено резкими чертами; «Бурю внутрь имея помышлений сумнительных, целомудренный Иосиф смятеся, к тебе зря небрачней, и бракоокрадованную помышляя, непорочная»... Если св. Златоуст прав, если акафист священ, то и согласная с ними проповедь, вашим высокопреосвященством одобренная, одобрена в совершенную сообразность с учением православной церкви».33
Что же касается современности проповедей Филарета, то некоторые почти отказываются признать в них это свойство – на том будто бы основании, что они по содержанию своему представляют, за немногими исключениями, трактаты о предметах, не имеющих практического применения, об общих истинах христианской догматики, что нравоучение их состоит большей частью в приглашении к пассивным добродетелям молчания, смирения, терпения и преданности воле Божией,34 что они отрешены от действительной жизни, не указывают на обыденные частные случаи, не обличают частных уклонений от христианского идеала, что они изложены отвлеченно, в тоне каких то возвышенных созерцаний, недоступно для понимания слушателей.
На первый взгляд такое суждение о проповедях митрополита Филарета может показаться действительно справедливым. Нельзя отрицать, конечно, того, что личные особенности проповедника, глубоко понимавшего доступные разуму и вере тайны богословия, любившего погружаться в эти тайны, выработавшего и возвышенно-отвлеченный способ изложения, отражаются и в его творениях. Но трудно согласиться, чтобы такой великий проповедник, каким был Филарет, который неоднократно сам порицал проповеди других пастырей, не приноровленные к жизни слушателей, который называет такие проповеди «суетным трудом», который во избежание таких проповедей предлагает пастырю «употреблять все возможные усилия, чтобы знать своих овец и внутреннее их состояние»,35 трудно, говорим, согласиться, чтобы сам он не имел в виду и не применял в собственной своей деятельности того, что настоятельно рекомендовал другим.
И действительно, если мы внимательно отнесемся к ним, то можем усмотреть черты современности как в выборе предметов для проповедей, так и в характере последних, – но черты тонкие и потому ускользающие от поверхностного наблюдателя.36 Насколько теперь можно судить об этом, общество того времени, к которому главным образом относится лучшая пора проповеднической деятельности Филарета, отличалось крайним неведением в деле религии. Время простой веры миновало. Стали к ней относиться критически, даже с осуждением. Выше всего ставили деятельность разума. Открывалось широкое поле для разных вообще антирелигиозных и антиправославных идей. Одни держались прямо воззрений материалистических, отрицая воскресение мертвых, загробную жизнь, нетление мощей, – другие индифферентно относились ко всякому вероучению, или вдавались в религиозную экзальтацию, что видим в масонстве, иные отдавали предпочтение римско-католическому вероучению, под влиянием иезуитов и т.д.
Этими то обстоятельствами и обусловливались как содержание, так и характер проповеди Филарета. «Можно ли говорит он, равнодушно видеть многих из чад веры, живущих в таком неведении о том, во что они веруют, что им точно можно сказать сказанное самарянам: вы кланяетеся Его же не весте (Ин.4:22).37 «В наше время, говорит он в другом месте,38 когда люди более прежнего взыскаша помыслов многих (Еккл.7:30), когда с ранних лет жизни стараются возбуждать и усиливать мысленную деятельность, когда в разнообразии помыслов многих ищут мнимого образования, изящества, удовольствия, корысти, славы, когда посему души их так легко засеваются мыслями плевельными, – особенно нужно взывать людей к размышлению основательному, чистому, возвышенному, благочестивому». Отвечая на современные запросы преимущественно пред образованным, умственно развитым классом общества, и стараясь заключить в проповеди возможно большую полноту христианского ведения, проповедник естественно должен был рассуждать преимущественно об истинах веры и в тоне философски-догматическом. Так, показывая недостаточность одного естественного разума для познания высших религиозных истин, проповедник говорит: «поистине довольно печальных опытов для удостоверения, что само спасение человечества естественными средствами и усилиями разума, есть не более как мечтание и болезненный бред духовно-недугующего человечества. Лучший и действительно спасительный подвиг разума человеческого к совершенству и блаженству человечества может состоять только в том, чтобы беспристрастно изведать и измерить свои силы, средства, недостатки для сей великой цели; понять возможность, признать потребность откровения свыше». В другой проповеди он показывает бессилие одного так называемого светского образования доставить человеку помощь и утешение в трудных обстоятельствах жизни. «Утверждаю, что как в болезнях, так вообще в несчастьях никакие средства и пособия недостаточны без религии. Одна религия, и при том откровенная, примиряет ум с зрелищем бедствий, которое возмущает его. Когда беда и зло у вас пред глазами, хотя и не на нас нападают, один сей вид поражает чувство и сердце. Если трудно быть зрителем бедствий, то, конечно, еще труднее испытывать оные на самом себе. Но как иногда нельзя миновать их, то надобно же как-нибудь уметь обходиться с ними... Изыщите же средства утешения. Здесь то желал бы я испытать сию гордую философию, которая думает не иным чем, как только мудрствованием собственным сделать человека благополучным, независимым от внешних приключений. Послал бы ее напр. в больницу испытать силу ее мудрования. Что скажет она страждущему? «Будь великодушен; ты страждешь по действию причин естественных, по законам природы, от которых не можешь освободиться, будучи звеном в цепи существ и перемен» ... Будет ли от того больному легче или приятнее, когда он узнает, что страждет по причинам и законам? Не почувствует ли он, напротив, себя более прежнего отягченным узами причин и законов? Что еще может сказать страждущему философия? «Терпи, если не врачевание, то смерть прекратит твои страдания». Но если на сем она остановится, – а она принуждена остановиться на сем, потому что не видит далее: то скорее призовет отчаяние, нежели отраду. Отстраним суетную мудрость человеческую, которая много обещает, но мало может. Приди, мудрость Божия, помоги, божественная религия».39 Не мало и других слов проповедник посвящает уяснению той мысли, что без благочестия, без религиозного воспитания одно обогащение ума мирскими учениями не дает прочных и благонравных деятелей на пользу частную и общественную... «Наш ум требует познания истины … Что же, удовлетворяет ли природа требованиям нашей разумной природы? Спросим основательных искателей знания, спросим любомудрствующих. Один из достойнейших доверия между ними признался, что усилением любомудрствования он достиг только одного познания, – что «ничего не знает». Если же так, то благоразумие требует, чтобы мы, как можно деятельнее, как можно вернее последовали воззванию Христову: аще кто жаждет, да приидет ко Мне и пиет. Итак, души жаждущие, придите ко Христу. Он один может утолить вашу жажду истины, ибо «Сам есть истина».40
Для предохранения же двоих слушателей от неправых мнений о предметах веры, он раскрывает истинное учение, подрывающее эти мнения. Так, в виду распространения римско-католических влияний проповедник опровергает западный догмат о видимом главенстве в церкви, обличает заблуждение латинян и относительно причащения мирян, в частности – младенцев. Он говорит: «Господь не сказал о таинственном хлебе: ядите вси, ибо некоторые не могут есть, напр. младенцы, но о таинственной чаше сказал: пийти от нея вси… Примечайте же, как отступают от точности заповеди Господней те, которые не допускают до свят. Таин младенцев и малолетних до известного возраста».41
Много можно было бы привести и других примеров в подтверждение той мысли, что догматическое содержание проповедей Филарета, как нельзя более соответствовало требованиям тогдашнего времени. Тоже нужно сказать и о проповедях по преимуществу нравоучительного характера. Любимыми предметами проповедника служат мысли о справедливости, о милосердии, о человеколюбии, особенно о любви к бедным, больным, обиженным. Предметы эти также вызывались неправильными отношениями между различными классами тогдашнего общества. Если проповедник не вдается в частности при развитии этих мыслей, а раскрывает только общие основания известных добродетелей, – это можно объяснить тем, что он прежде всего старается укоренить в своих слушателях истинное понятие о духе христианской нравственности в том справедливом предположении, что частные явления жизни тогда определятся уже сами собой, без его руководства. Впрочем, нельзя сказать, чтоб преосвященный Филарет не касался и частных случаев в жизни поучаемых, и проповеди его как с одной стороны свидетельствуют о наблюдательности самого проповедника, так с другой – знакомят с разными сторонами жизни его современников, с их обычаями, требованиями, словом – не только, как он выражается, с их, «нездравыми понятиями», но «и неправыми правилами». Так он говорит проповедь против невоздержания на сырной седмице, против роскоши и убранства в одежде, указывает, что многие неблаговременно являются к богослужению потому только, что отнятое у богослужения время «посвящали телу, из которого в это время творили кумир», что для многих храм не место молитвы, а место «свиданий, разговоров, даже распрей», так что «греховный шум празднословия нередко сражается с церковными звуками церковного чтения и пения»; вооружается против обычая устроят около церквей во дни храмовых праздников балаганы, – «оные недобрые скинии, приготовляемые для служения лакомству или пьянству, для суетных зрелищ, для игр, свойственных детям, но которые не дети учреждают и которыми не дети занимаются. Если в день праздничный церковь полна, дома пусты, улица и торжище безмолвствуют: вот прекрасный вид христианского града». Он доказывает святость и необходимость посещения храмов, неуместность мирских занятий во дни, посвященные исключительно на служение Богу; обличает заботы мужей, которые большую часть времени проводят в том, чтобы приобрести себе тем или другим путем тысячи, и заботы жен, которые тратят большие деньги на приобретение нужных украшений к вечеру; указывает на то, что многие посвящают время «мирским зрелищам, где игрушка – вещь или игрушка – человек играют вниманием их ума и движениями сердца, где разновидно олицетворенные страсти и пороки оспаривают у них похвалы, берут у них деньги, – может быть – те деньги, в которых отказано бедному»42 и мн. др. Проповедник указывает даже, что «рассудительные из них, т.е. людей, предающихся такому времяпрепровождению, – внутренно то признают суетность сих занятий и потому только и раболепствуют суете и убивают ею время и деньги, что, отказавшись, имеют причину опасаться, что покажутся странным, отсталыми, и – боятся быть отлученными от общества, в котором суета сделалась законом».43 Или напр. по поводу толков о том, почему остановлено было печатание Катихизиса, составленного владыкой, в день святителя Алексия сказано было им в Чудовом монастыре слово на текст: Не мнози учители бывайте, много бо согрешаем вси». (1824 г.).44
Если же проповедник избегает грозных укоров и резких обличений, то делает это не без расчета, а выходя из того справедливого положения, что путем мягкого положительного разъяснения истины скорее можно привлечь к ней слушателей, чем обилием укоризн и обличений.
Не только в содержании, но и в самом способе развития мыслей нельзя не видеть желания проповедника приспособиться к современным требованиям. Время особенного развития умственной деятельности, когда перестали следовать авторитетам, когда предметы веры подвергались критике, ставились вопросы: почему так, для чего, верно ли это и пр., такое время и от глашатая божественных истин с высоты святительской кафедры требовало «рассуждений, исследований, размышлений», как называет Филарет свои проповеди. Отсюда рассудочность – их отличительная черта. Проповедник приглашает своих слушателей «вникнуть» в его слова, «последовать за ним оком ума». Этим же требованиям отвечает полнота и необыкновенная сила доказательств в пользу той истины, которую раскрывает проповедник. Не согласиться с правильностью его выводов – значит обнаружить самое грубое, невежественное упорство. Он предупреждает всякие возражения со стороны слушателя и ставит его в положительную невозможность что-нибудь еще возразить, или чем-нибудь оправдать уклонение от проповеднических наставлений.45
Желая преподать основательное знание об известном предмете, проповедник прежде всего старается установить точное понятие о нем и затем разлагает его на составные части. Таково напр. у него превосходное определение понятия одежда и мн. др. Иногда с этой целою в своих определениях он обращается даже к словопроизводству. Напр. он говорит: «Послушание, по имени своему, есть последование тому, что слышим, как наставление, или как повеление». Или в другом месте: «Благословение, по своему имени, происходит от благого слова» и т.д.
Впрочем, такой рассудочный, так сказать, научный, отвлеченный характер проповедей Филарета не исключает сердечности, души, теплоты чувства, которыми они всюду проникнуты и согреты. Правду говорят, что иногда философия граничит с поэзией. К проповедям Филарета в этом отношении вполне применимо то, что он высказывает в одной из них, именно, что «убеждение ума само собой перерождается в нем в живое чувство сердца, и по той мере, как свет от солнца правды умножается в уме, согревается и воспламеняется сердце». Для примера, как живо говорит в проповеднике благочестивое чувство, приведем одно место из слова на Благовещение. «Дивны твои тайны, Богородице! восклицает проповедник. Кто слышит твой тихий глагол в твоей затворенной молитвенной храмине? Кто провидит, какие огромные дела ведет за собой твое малое слово? Мир ощущает ли сию минуту, в которую делается перелом всецелой судьбы его, в которую изменяются отношения между небом и землей? Знает ли мечтающий о всемирном владычестве Рим, что в одной из дальних областей его, некая Дщерь царей, называющая себя рабою Господнею, изрекла приговор, который готовит миру нового, лучшего, высочайшего Владыку, а Риму разрушение гордого и своенравного владычества? Гадают ли славные прорицалища языческих народов, что из уст безвестной Девы излетело прорицание, которое заставит их умолкнуть, низринет кумиры и кумирницы, прекратит кровавые жертвы, уничтожит кровожадных жрецов? Домышляются ли мудрецы мира, что на глас евреянки сходит с неба неведомая до тех пор Премудрость, Которая обуит премудрость премудрых и разум разумных отвергнет (1Кор.1:19), но младенцам откроет тайны, для мудрецов непостижимые (Mф.11:25)? Что я говорю? Иерусалим и колена Израилевы, которые от дальних предков знают и хранят обетование Божие о великом Избавителе и Умиротворителе, и беспрестанно день и нощь служаще надеются доити (Деян.26:7) до исполнения, – дослужились ли они до познания, что, пройдя обширную область обетования, в сей день, или в сию нощь, внезапно приблизились они к пределу исполнения, и что предел сей поставлен в Назарете? Книжники, которые столько раз читали в книге Исаии (Ис.7:11): се дева во чреве зачнет, и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил, и едва ли не столько же раз недоумевали о сем, думают ли они, что провиденная пророком Дева, и уже уразумела сие пророчество и готовится исполнить оное? Знает ли хотя праведный Иосиф, уже не совсем чуждый тайнам Приснодевы, как обручивший Ее себе с тем, чтобы Ей пребыть девой, – знает ли, что в след за сим, Она обручается Духу Святому, чтобы сделаться Матерью Господа? В целом мире никому, кроме единой, неведомо благовещение Архангела, когда оно совершается: а оно долженствует огласить весь мир, когда совершится. И услышав рано простые, по-видимому, слова благовещения Мариина: се раба Господня, буди, мне по глаголу твоему – кто исчерпал бы весь их разум, ощутил бы всю их силу? А их разум сливается с бездной разума Божия и объемлет время и вечность, их сила сопрягается с силой Вышнего, и преобразит землю, и наполнит небо» ... (Т.1, стр.154).
По своей внешней форме проповеди Филарета походят большей частью на ученые рассуждения, отличаются особенной раздельностью частей, строгой логической последовательностью в развитии мыслей и замечательной стройностью. Речь его дышит какой-то величавостью, важностью, сановитостью и звучит необыкновенно сильно. По поводу книжки Шишкова «О старом и новом слоге» знаменитый граф Сперанский говаривал, «а я не знаю ни того, ни другого: я знаю только слог Карамзина и Филарета».46 Сколько бы в продолжении времени русский язык не изменялся (к развитию своему, или искажению), язык Филарета отвердел в своих гранитных очертаниях и останется навсегда языком православной церкви, понятным русскому люду и всей славянской братии в целом мире.47 Проповедник с такой точностью выражает возвышенные мысли и едва уловимые оттенки их, что бывает вынужден иногда употреблять даже такие слова родного языка, которые мало употребляются, или совсем не употребляются в обыкновенных разговорах,48 но слов иностранных он тщательно избегает. Богатство славянского языка представляет для него обильную сокровищницу, из которой проповедник с неподражаемой легкостью и свободой извлекает перлы для своей речи, всюду проникнутой духом библейским. Он дорожит словом проповедническим, старается сказать, как можно больше в малом объеме, выразить много мыслей в немногих словах. Поэтому сжатость слога проповедей Филарета служит выдающейся особенностью их. Если бы мы стали своими словами излагать содержание какой-либо из его проповедей, стараясь сохранить всю полноту мыслей, в ней заключающихся, мы непременно употребили бы на это больше слов и времени, чем проповедник. Проповеди Филарета, как алмазами, блещут обилием художественных фигуральных оборотов, разных диалектических сближений49 и множеством таких метких и многознаменательных изречений, которые сами могут быть предметом изъяснения и наставления, как пословицы, напр. «смиренная молитва и молящееся смирение составляют нищету духа», «можно и жить в мире, но не быть от мира» и т.п. Нередко проповедник прибегает и к сравнениям для пояснения излагаемой мысли, и сравнения его всегда чрезвычайно удачны. – «Любовь к Богу, говорит он, все обращает в средство к нашему спасению и блаженству; без нее все средства не достигают сей цели. Не будет светить светильник без елея, и молитва не озарит духа без любви. Не взыдет без огня курение кадила: и молитва без любви не взыдет к Богу».50
Благодаря всем своим высоким достоинствам, проповеди Филарета производили и производят сильное впечатление на образованных слушателей и. особенно читателей. «Святитель московский неусыпно поучает паству свою, а чрез нее и всю святую Русь, – говорит один из усердных его слушателей.51 Словам его с жадностью внимают и пастыри и пасомые, дивясь обилию, разнообразию, зрелости, полноте и силе поучений его». Проповедника называли «Златоустом московским» и так увлекались его проповедями, что некоторые постоянно прочитывали по одной или по две проповеди в день. Знаменитый наш вития Иннокентий, архиепископ херсонский, во время предсмертной болезни своей почерпал мужество духу своему преимущественно в чтении проповедей московского святителя52. Сравнение Филарета со Златоустым выражает только мысль о необыкновенной сладости слов московского святителя, о его необыкновенном красноречии вообще, но в действительности – по складу своего ума и направления, по возвышенным предметам и по возвышенному изложению их он имеет больше сходства с другим витиею золотого христианского века – Григорием Богословом. Вследствие такого своеобразного характера проповедей митрополита Филарета, – слишком осторожного и, так сказать, прикровенного изображения обличаемых явлений современной жизни, они не могут быть названы популярными, общедоступными. Стремление к популярности, как в выборе «мелочных» тем, так и в способе выражения, а равно и светскость архипастырь считал несоответствующими высоте и достоинству церковного слова. «Многие находили, пишет автор некоторых воспоминаний о митр. Филарете, М. Евреинов, что проповеди нашего владыки темны и не довольно понятны. Это дошло и до его слуха, и потому однажды он сказал мне: «говорят, будто я пишу так темно, что меня не понимают, а мне кажется, что я очень просто пишу; что вы скажете о сем»? – Я отвечал ему, что в его проповедях кроме света ничего не вижу и что я всегда с особенным удовольствием его слушаю»53. По-нашему же мнению, такой ответ отзывается субъективностью и может быть принят лишь с некоторым ограничением. В проповеди Филарета нужно вчитываться и вчитываться внимательно, сосредоточенно, нужно изучать их; – только при этом условии могут быть поняты и оценены их достоинства. «Не скоро, говорит профессор Шевырев, можно проникнуть в глубину их содержания... Но назидательно и приятно погружать мысль свою, отвлекаемую разными предметами, в мысль человека, которая вся живет в чистой сфере духовной, вся сосредоточивается в исследовании глубоких тайн ее ... Не все способны к этому: для этого нужно внутреннее предрасположение и нужна решимость... Надобно решиться на то, чтобы вверить себя крыльям орла, и летать с ним по небу, или колоколу водолаза, – и спускаться с ним в глубины моря. После таких мыслительных странствований, око ума усиливается оком духа, и самые земные предметы, скидая оболочку свою, являются нам яснее и прозрачнее. Много высоких впечатлений испытала душа, когда, вверившись добровольно водительству жителя областей духовных, странствовала она с ним вместе по заповедным их глубинам. Много сокровищ мысли, чувства и слова вынесла она из этого странствования. Знаем, – сомневается, кто не испытал того, но невозможно вложить в его разумное сознание то, что не прошло чрез его сознание жизненное»54.
Сущность впечатления, производимого могучим словом Филарета, прекрасно охарактеризована в прекрасных стихах нашего бессмертного Пушкина. Великий поэт говорит о нем:
В часы забав иль праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.
Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.
Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.
И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты,
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.
Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует, –
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт55
Здесь мы прежде всего не должны упускать из виду, что это говорит человек, который и по своему воспитанию, и по своему духовному складу, и по своему гениальному дарованию, и по своим житейским отношениям, занятиям и призванию шел с блестящей славой по другой совершенно дороге, вращался обыкновенно в такой сфере, куда труднее всего мог проникать голос церковного витии, – словом, – человек, который, по-видимому, менее всего был способен так смиренно преклоняться пред какими-нибудь влияниями. Между тем мы видим, что величавый голос проповедника не раз и не при одинаковых обстоятельствах поражает этого человека. И каждый раз речи проповедника производят на поэта чрезвычайно сильное, неотразимое впечатление. Он прерывает свои поэтические излияния, которые кажутся для него теперь пустыми «звуками безумства, лени и страстей», он неожиданно для себя самого разражается неудержимыми рыданиями, находит единственную отраду лишь в благоуханных речах проповедника, видит в них целительный бальзам для своей наболевшей совести, для него дорого, что не упрек, не грозное слово обличения, которое может повергнуть в отчаяние, а сила кроткая и любовная сходит к нему на помощь с высоты духовной и смиряет буйные мечты, его душа горит небесным огнем, все земное представляется ему мрачным и суетным, он все такое отвергает, от всего отрешается, чтобы всецело отдаться звукам серафимской арфы проповедника; весь обращается в слух и в немом, священном ужасе, не обессиливающем, но окрыляющем дух, внимает этим, действительно, неземным звукам.
Так благотворно размягчаются восприимчивые натуры под действием могучего, неподражаемого слова великого проповедника. «Подобное чтение, говорит один почитатель его, служит как бы предохранительным врачевством на весь день от дурных привычек и наклонностей, пособием к борьбе насущной с пороком и страстью; западает иногда благая мысль в сердце – и желается чистоты, кротости, незлобия; послышится любовный призыв к покаянию – и заговорит совесть в смирении, и блеснет пред очами духа свет истины, и исполнится душа рвения к молитве, ... и часто вспоминается, что человек есть храм Божий – и проникнешься трепетом, как бы не осквернить в себе храма Божия. Таким образом привыкнешь мало по малу к осторожности и самонаблюдению, и удается порой иному воздержаться от неразумного или обидного слова, от нечестивого взгляда, удается иному порой обуздать движение досады, подавить недоброе чувство, отогнать нехороший помысл».56
Что же касается проповедей, так называемого, публицистического характера, – проповедей, обращенных к гражданскому смыслу, то они «в наши дни не только не утратили своего значения, но приобрели большее чем имели в те отдалённые времена, -когда сам владыка произносил их с церковного амвона. Теперь станут они понятны не умозрительно только, но и опытно; теперь могут они стать действенною в нашей жизни силой. Многое в этих поучениях покажется нам сказанным по возбуждению текущих событий и вопросов. Владыка говорил, как бы в предвидении этих вопросов, которые нас волнуют; он говорил, как бы в поучение именно нашему времени. Читая его, мы как бы внимаем его голосу, как будто он сам восходит снова на свою святительскую кафедру для вразумления мятущихся, для укрепления колеблющихся57.
Я. Зарницкий
* * *
Примечания
«Душеп. Чт.» 1868 г. Январь, стр.27. Слова проф. Моск. духовн. акад. А.Ф. Лаврова-Платонова, впоследствии Алексия, архиеп. литовского.
В Москве Обществом любителей духовного просвещения в 1883 г. был издан «Сборник по случаю празднования столетнего юбилея со дня рождения (1782–1882) Филарета, митр. московского», в 2-х обширных томах. Во втором из них (стр. 1–825) напечатано описание юбилейного торжества и оригинальные статьи, вызванные этим случаем. В Петербурге от Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе прав. церкви предложено было в зале городской Думы 17 декабря 1882 г. чтение о митр. Филарете свящ. А.А. Дерновым, а в самый день юбилея, 26 декабря, и в следующее воскресенье, 9 января 1883 г., там же два чтения Я.И. Зарницким по программе настоящей статьи. 9-го же января в Исаакиевском кафедр. соборе в присутствии Св. Синода за литургией бывший председатель Общества, прот. Н.И. Рязанов, сказал слово о заслугах для русской церкви приснопамятного святителя.
«Странник». 1882 г. Декабрь, стр. 652.
В этом отношении должны быть отмечены следующие специальные труды: 1) Книжка Ф.С. Левашова под заглавием: «Направление и характер проповеди Филарета, митрополита московского». Спб. 1876 г. (Из журнала «Странник» за 1875 г.) 2) Статьи, помещенные в журнале «Руководство для сельских пастырей» за 1877 г., под заглавием: «Насколько в проповедях преосв. Филарета московского выразилось отношение проповедника к современности». 3) Брошюра М.А. Ченика: «Митр. Московский Филарет, как гомилет». Тверь. 1892 г. (Изд. «Тверск. Епарх. Вед»). 4) Проф. московской духовной академии И.Н. Корсунский, кроме разных статей о Филарете, напечатал в журнале «Вера и Разум» (1884–1893 г.) целый ряд статей, обозревающих проповедническую деятельность Филарета за разные ее периоды. Из этих статей вышел в 1894 г. отдельным изданием обширный том (1053 стр.) под заглавием: «Святитель Филарет, митр. московский. Его жизнь и деятельность на московской кафедре по его проповедям, в связи с событиями и обстоятельствами того времени (1821–1867 гг.)». Это, без сомнения, самый капитальный и выдающийся специальный труд по исследованию проповеднической деятельности такого великого проповедника, каким был Филарет, митр. московский.
Об этом можно судить по некоторым чертам в письмах к нему сына. См. «Письма» №№ 127, 85. 200 и 202.
Прот. А.В. Горского из слова при отпевании.
Прот. А. Смирнова. «Детство, отрочество»... стр. 24.
Из слова по освящ. храма моск. дух. семинарии.
Надгробное слово прот. А.В. Горского.
Как-то: в комиссии духовных училищ, в комитете о решении того, каким образом должны производиться в финляндских судебных местах дела о людях духовного звании греко-российского исповедания, в совете Императорского человеколюбивого общества, в строительном комитете при С-Петербургской духовной академии и в главном правлении училищ.
Мы позволим себе привести лишь несколько кратких выдержек из обширного послужного списка его, куда, как известно, заносятся более крупные служебные труды и где нельзя искать указаний на частную деятельность, выходящую из круга прямых служебных обязанностей. Эти отметки, по крайней мере, могут свидетельствовать о разнообразии трудов первосвятителя московского. Здесь мы читаем:
«1823 г. июня 2, Высочайшим рескриптом, за деятельное служение церкви и духовному просвещению, как в прохождении пастырского поприща в разных епархиях, так равно по званию члена Св. Синода и Комиссии духовных училищ, за назидательные труды в поучение пастве и начертание по духу православной восточной церкви и в разуме евангельской истины Катехизиса, одобренного Св. Синодом, сопричисленъ к ордену св. Александра Невского.
1828 г. января 7, по напечатании в Синодальной типографии, по Высочайшему соизволению, составленных им «Краткой священной истории», также «Краткого и пространного Катехизисов», с прибавлением наставлений для воинов, и поднесенных Его Величеству, объявлена Высочайшая благодарность.
1854 г. ноября 6, за труды, понесенные в деле обращения рогожских раскольников ко св. Церкви и истинно пастырскую распорядительность в этом деле, объявлена признательность и благодарность Святейшего Синода.
1857 г. мая 31, за особенное постоянное попечение о благоустройстве моск. дух. академии объявлена признательность Св. Синода.
1860 г. декабря 30, Высочайшим рескриптом, за труды в деле сбора в пользу сельских церквей могилевской епархии священной утвари и риз, объявлена ему Высочайшая признательность.
1861 г. мая 21, Всемилостивейше пожалована ему золотая медаль, установленная за труды по крестьянскому делу.
1864 г. апреля 23, объявлена признательность Святейшего Синода за труды по изменению изображений и надписи на священных антиминсах.
Октября 23, объявлена признательность Святейшаго Синода за заботливость и старание к увеличению свечного дохода.
«Душеп. Чт.» 1867 г. т.2, стр.303–304.
Письма к нему по случаю юбилея от примаса епископальной церкви в Шотландии Роберта, епископа муррейского, и оксфордского епископа Самуила помещены в «Душеп. Чт.» 1868 г. май. Стр. 23–24.
«Душеп. Чт.» 1867 г. т.3, стр.197.
Слова Аксакова. См. Записки И.В. Сушкова, стр. 152.
«Душеп. Чт.» 1868 года, январь, стр. 41–42.
«Душеп. Чт.» 1868 г., январь, стр.42.
Передают, что Иннокентий, архиепископ херсонский, дивился, почему московский митрополит Филарет, столь великий проповедник, говорит по тетрадке, это удивление, как бы от себя, выразил пред владыкой архимандрит Антоний, лаврский наместник. Отчего, спрашивал он, не беседуете вы с народом в храме без приготовления, как делал это часто митрополит Платон? И в обыкновенном вашем разговоре каждое ваше слово хоть в книгу пиши... «Смелости недостает, – отвечал владыка. Были, впрочем, случаи, когда я отваживался говорить без тетрадки и почти не готовясь. Так, при рукоположении Агапита во епископа томского в Успенском соборе, надумался говорить к нему уже во время чтения апостола. И что сказал тогда, забыл по окончании речи. Дня три уже спустя, когда ехал я куда-то, вспомнил, что говорил, и дорогой в карете записал. (Эта речь сказана 12 августа 1834 года). В другой раз, при торжественной закладке храма во имя Спасителя в Москве 10 сентября 1839 года. На этот случай вовсе не думал говорить, из предосторожности, чтоб не задержать Царя, да и надобно ли говорить, – не успел спросить министра двора, кн. Волконского Уже на пути к месту закладки пришло на мысль, что не хорошо оставить, пробел; подумал немножко и напал на мысли; говорил и разговорился так, что готов бы был и по окончании речи говорить час или более». – Рассказ Ф.А. Голубинского. Записки Сушкова: прилож. – стр.48.
Записки И.В. Сушкова, стр.70.
Минуты паст, досуга – еп. Гермогена. Т.2, стр.157.
Минуты паст, досуга – еп. Гермогена. Т.2, стр.169.
Благодаря своим проповедям Филарет дружески сблизился и с князем А.Н. Голицыным, тогдашним министром духовных дел и любимцем Государя. 10 окт. 1813 г. Филарет, между прочим, говорил проповедь при освящении домовой церкви у князя Голицына в присутствии Св. Синода и блистательного собрания дворянства. Эта проповедь имела такой успех, что проповедника просили повторить ее. Но он «не мог себя принудить к тому, говорил вместо того беседу. Она счастлива тем, пишет он, что в 30 день прошедшего месяца я заставлен был служить в том же храме и повторить ее пред таким лицом, которого никогда не мог представлять моим слушателем. Накануне сего дня не поверил бы я никакому предсказанию о том, что случилось со мною в сей день. Я слышал такие слова кротости, которые меня растопляли как воск; такие слова благочестия, которые воспламеняли меня». Хотя имя слушателя, о котором здесь упоминается, и не сказано, однако можно догадываться, что это был император Александр 1. «Чтения в общ. люб. дух. просв.» 1883 г. Январь. Библиография, стр.40.
Письмо № 126. «Чт. в общ. люб. дух. просв.» 1883 года. Январь. стр. 40.
Записки И.В. Сушкова, стр.98.
Минуты паст, досуга – еп. Гермогена. Т.2, стр.207.
Передают, что когда митрополит приготовлял к изданию в трех книгах свои «Слова и речи» (1845 г.), некто просил его означить время произнесения каждого из его поучений для того, чтобы можно было судить о постепенном развитии его проповеднического дара. «Меня судит Бог», сказал святитель (Душеп. Чт.» 1869 года апрель, стр.116).
Записки И.В. Сушкова, стр.98.
Сколько нам известно, первый опыт такой систематизации печатался в «Курских Епарх. Ведомостях» за 1880 г. под заглавием: «Систематическое изложение догматического учения, содержащегося в проповедях блаженной памяти митрополита Филарета». В казанской дух. академии Высокопреосвященнейшим Палладием, в бытность Владыки архиепископом казанским, была назначена премия в 300 р. за кандидатское или магистерское сочинение на тему: «Догматическое богословие по сочинениям Филарета, митр, московскаго» (Прав. Собес. 1883 г. Янв., стр. 92). И под таким заглавием вышла там книга г. А. Городкова в 1887 г. А в журнале «Странник» свящ. Г. Вышеславцевым печаталось «Нравственное богословие по сочинениям Филарета, митр, московскаго».
Толмачев – «Дух христиан.» 1861–62 года, стр.495
Слова и речи 1848 г. Ч.2, стр.134.
Сл. и р. Ч.2, стр.49.
Сл. и р. Ч.1, стр.88.
Журн. Минист. Народ. Просвещ. 1868 г. январь. См. Из бумаг митроп. Филарета, стр.27.
Ф. Терновский «Новое время» 19898 г. 9 янв. № 2466.
Сл. и р. Ч.1, стр.218. См. также Собр. мн. и отз. м. Фил. Т.2, стр. 22–24.
Исследование проф. И.Н. Корсунского, рассматривавшего проповедническую деятельность митр. Филарета в связи с событиями и обстоятельствами его времени, представляет множество доказательств того, как проповедник старался отвечать на запросы современного ему общества, и что общество это не остается без характеристики в его проповедях.
Сл. и р. Ч.2, стр. 242.
По изд. 1885 г. Т.5, стр.152.
Сл. и р. Ч.2, стр.28.
Слово по освящ. храма Пр. Богородицы.
Сл. и р. Ч.2, стр.40.
Сл. и р. Ч.1, стр.47–48.
Направление и хар. проп. Фил. м. моск. Ф. Левашева, стр. 52.
«Душен. Чт.» 1870 г. Май, стр. 18.
Какое значение придавал митрополит Филарет логической аргументации, можно видеть напр. из следующего. Переписка с графиней Растопчиной, перешедшей в римскую церковь и возражавшей владыке, была им прекращена, потому что графиня, которой писали аббаты, не имея возможности доказать неосновательности суждений своего противника, уклонялась от защищаемого мнения и завязывала новые споры. В последнем ответе графине он писал:
«Логика учит, или если угодно иначе, рассудок сказывает, что когда доказательство справедливо и заключение из доказательства выведено верно, то нельзя спорить против заключения; ибо что выводится из истины и выводится верно: то по необходимости есть истина, а не ложь. – Мне предложили предмет и назначили род доказательства. Употребив данный род доказательства, я вывел заключение. Не говорят, что доказательство ложно: не говорят, что заключение выведено неверно: следовательно, и заключение не оспоримо.
Но, минуя доказательство, вновь начинают спор против заключения: сим образом, кому есть досуг, продолжать можно всякий спор без конца, приискивая разные призраки противоположных доказательств.
Между прочим, требуют многочисленных доказательств. Доказательства не деньги, которых чем больше у кого есть, тем более тот может купить. Если есть одно твердое доказательство: то истина стоит безопасно, хотя бы тучи стрел, т.е. возражений, в нее пустили. Господу надлежало доказать против саддукеев важную истину – воскресение мертвых. Он употребил одно доказательство: О воскресении же мертвых несте ли чли реченного вам Богом, глаголющим: Аз есмь Бог Авраамов, и Бог Исааков, и Бог Иаковль? Несть Бог Бог мертвых, но Бог живых (Мф.22:31, 32). Неужели сказать, что доказательство сие не годится, потому что одно, а надобны многочисленные? И враги Господа не сказали сего; но слышавше народ дивляхуся (33), и самые фарисеи признавались, яко посрами саддукеи (34). Итак, требование многих доказательств не ослабляет одного данного; хотя, впрочем, и многим представлять полезно, когда того требуют обстоятельства» «Душеп. Чт.» 1870 г. Май, стр.19–20.
Жизнь графа Сперанского, соч. бар. М.А. Корфа, т.2, стр. 77–78, примеч.
Записки Сушкова, – стр.99.
Вот некоторые примеры такого словоупотребления: «человек остановил в себе присноживотное обращение славы Божией, ... нет избыточнейшего состояния, как нищета Иисуса, ... тайной рукой новонаписуемый образ века грядущего, ... осуществует возлюбляемое, ... истрыется под нами, ... дать жизненность жизни, ... не именовательно к слышанию и познанию, но существенно к бытию и благобытию, ... деятельность тела воснящается сном, ... посредством дальнозрительных стекол» (вм. телескопов) и мн. др.
Образцы фигур: обращения – в слове при гробе императора Александра 1, вопрошения – в том же слове и в речи на коронование императора Николая 1, олицетворения – в слове на освящ. храма в Троицкой лавре, и др., диалектических оборотов: «Чего теперь ожидаете вы, слушатели, от служителей слова? Нет более слова. Слово, собезначальное Отцу и Духу, ... умолкло» и т.д. «О сей-то любви, христиане, да будет позволено мало нечто немотствовать пред вами»...
Записки Сушкова 32.
Алекс. Стурдза.
Воспоминание о преосв. Иннокентие. Свящ. И. Флоринского «Душеп. Чт.» 1872. Июль. стр.205.
«Душеп. Чт.» 1870 г. Июль, стр.77.
Москвитянин. 1846 г. № 1, стр.181.
Собр. мн. п отз. Фил. мит. моск. Т.2. стр.254.
Записки Сушкова, стр. 99.
«Русск. Вести.» 1882. Декабрь стр. 1001.