Глава двадцать вторая. Выбор сюжетов
1844–1846

Ныне гробница митрополита Филарета находится в Москве. Восточным фасадом она выходит на Пречистенскую набережную, западным – на Волхонку, северным – на Всехсвятский переулок, а южным – на Соймоновский проезд. У Московского Златоуста – самая большая усыпальница в Первопрестольном граде. Ею является главный собор Русской православной церкви – храм Христа Спасителя. Тот, кто здесь покоится, немало и сам потрудился для создания этого величественного памятника архитектуры. Редчайшего во всем мировом зодчестве.

По замыслу Константина Андреевича Тона все фасады над вратами и окнами, так чтобы можно было легко рассмотреть снизу, предполагалось украсить не только рельефами, но и совершенно необычными для русского храмового искусства горельефами, являющими собой поучительные сцены из библейской и отечественной истории. Выбор сюжетов был предоставлен митрополиту Филарету Московскому. В 1844 году владыка исполнил заказ и сделал все назначения – дал полную роспись, где и какие горельефы должны быть размещены.

Западный фасад с главным входом в здание он предложил украсить следующим образом. Наверху, на высоте тринадцати сажен (около 28 метров), в медальонах изображения Христа Спасителя, благословляющего входящих в храм, а также Александра Невского и Николая Чудотворца как небесных покровителей императоров Александра I и Николая I, блаженного Николая и праведной Елизаветы. Над центральными вратами на высоте четырех с половиной сажень (около 10 метров) ангелы с распростертыми крыльями держат хартию с надписью: «Господь Сил с нами». Над арками боковых порталов: справа -ангелы с хоругвями московского ополчения, слева – ангелы со знаменами 1812 года. По сторонам оконных арок портала – архангелы Иегудиил с венцом в руке, Варахия с цветком, Гавриил с лилией и Уриил с пламенем. Справа от портала на западном фасаде Филарет предложил изобразить ветхозаветного царя Давида, передающего чертежи Иерусалимского храма своему наследнику Соломону. Слева – помазание Соломона на царство. Тем самым подчеркивалась преемственность царя Николая его старшему брату Александру, при котором родилась мысль создать храм Христа Спасителя, а Николай эту мысль воплощает.

Переходим к южной стороне. Наверху в медальонах – Богоматерь Смоленская, чудотворный образ которой находился в войсках в 1812 году. Накануне Бородинской битвы Кутузов приказал обнести этой иконой все полки. По сторонам от Смоленской – святые, в дни памяти которых происходили важнейшие битвы 1812 года: Роман Рязанский – сражение при Клястицах 19 июля, апостол Фома – сражение под Полоцком и Тарутином 6 октября, Иоанн Креститель – сражение при Малоярославце 12 октября, Иона Новгородский – сражение при Красном 5 ноября. Внизу по сторонам арок трех крылец южного фасада – горельефы, изображающие события Ветхого Завета: явление архангела Михаила Иисусу Навину перед тем, как тот победил в битве с врагом, значительно его превосходящим, Моисей, освободивший свой народ от плена египетского, сестра его Мариам, с тимпаном в руках воспевающая: «Пойте Господу, ибо высоко превознесся Он, коня и всадника его ввергнул в море!», пророчица Девора и Варак, которому она предсказала победу над войсками язычников. Все они, по замыслу Филарета, являли собой истину, что истинно верующий не погибнет, ибо спасен будет Богом. В память о сражениях 1812 года на южном фасаде: Варлаам Хутынский – второй день сражения при Красном, 6 ноября, благоверный князь Гавриил Псковский – защита Пскова и святые Антоний и Феодосий Печерские – защита Киева. Здесь же, на южном фасаде Филарет очертил две ветхозаветные горельефные картины, посвященные триумфальному возвращению императора Александра из Заграничного похода: Давид, несущий своему народу голову поверженного Голиафа, и Авраам, встречаемый первосвященником Мельхиседеком после победы над языческими вождями.

Идем далее, на восточную сторону. Она располагается за алтарем. В центре наверху в медальоне – Владимирская Божья Матерь. Праздник этой иконы – 26 августа, день Бородинского сражения. В других медальонах – царица Александра, Мария Магдалина, Анна Пророчица и великомученица Екатерина. Внизу по назначениям, расписанным Филаретом, горельефы, изображающие первых московских митрополитов – Петра и Алексея. Петр держит хартию с изображением Успенского собора, Алексей благословляет церковь Архистратига Михаила в Чудовом монастыре. По сторонам от них – святитель Стефан Пермский с хартией изобретенного им письма зырянского языка, преподобный Сергий Радонежский, московские митрополиты Иона и Филипп, преподобные Никон Радонежский и Иосиф Волоцкий, черниговские святые – благоверный князь Михаил и боярин Феодор.

На северном фасаде Филарет предложил в верхних медальонах положить изображения Иверской Богоматери, а также святых, в дни памяти которых происходили важнейшие события Заграничного похода: мученик Лавр – сражение при Кульме 18 августа 1813 года, мученик Сергий – Лейпцигская битва 7 октября 1813 года, Григорий Двоеслов – битва за Париж 12 марта и мученик Хрисанф – взятие Парижа 19 марта 1814 года. В нижнем горельефном ряду по росписи Филарета полагалось поместить изображения царицы Елены и ее сына – византийского императора Константина, княгини Ольги и ее внука – великого князя Владимира Красное Солнышко. Константин и Елена сделали Византию христианской страной, а Владимир и Ольга крестили Русь. Около оконных арок северного фасада – апостол Андрей, из уст которого впервые прозвучала на Русской земле христианская проповедь, Георгий Победоносец, изображенный на гербе Москвы, Даниил Московский – сын Александра Невского, при котором стала расти Москва, и Савва Сторожевский – основатель знаменитого монастыря в Подмосковье, под Звенигородом. На глухих боковых частях северного фасада Филарет предложил два важнейших сюжета русской истории, связанных с решающими сражениями нашего народа: Сергий Радонежский благословляет Дмитрия Донского на Куликовскую битву и архимандрит Троице-Сергиевой лавры Дионисий благословляет Минина и Пожарского на освобождение Москвы от поляков.

Всего по вдохновенному замыслу Филарета предполагалось выполнить восемь многофигурных горельефных композиций, сорок фигур, двенадцать икон в закомарах и в верхней части фасадов. Предписание московского митрополита в последующие годы было выполнено великолепными русскими скульпторами Александром Васильевичем Логановским, Николаем Александровичем Рамазановым и Петром Карловичем Клодтом. Логановский создал все многофигурные композиции и большинство фигур, Рамазанов выполнил медальоны, а знаменитый автор коней на Аничковом мосту Санкт-Петербурга исполнил статуи русских святых восточного фасада.

Выбор сюжетов для скульптурных изображений храма Христа Спасителя стал для Филарета торжеством православной справедливости после того, как, не спросив его совета, в Москве поставили Триумфальные врата, увенчанные языческой богиней и посему оставленные без владычного благословения. Храм Христа Спасителя призван был стать подлинно русским храмом. Филарет убрал отовсюду изображения треугольника «Всевидящее Око», мелькавшие на предыдущих проектах – и у Витберга, да и у Тона. Собственно, ничего предосудительного в треугольнике, олицетворяющем Троицу, нет, и его можно видеть на множестве православных храмов, особенно тех, что построены в XVIII и XIX столетиях. Но ту же символику всегда охотно использовали и используют масоны, и святитель Филарет рассудил: можно обойтись и без этого.

Беседуя со многими людьми о построении храма, святитель немало думал о необходимости постоянного напоминания им, что не одной внешней церковностью живет христианство. Делание соборное, общее, соблюдение устава церковной жизни должно сочетаться с деланием духовным, душа должна быть исполнена высшей истины, а соблюдение правил – являться выражением этой исполненное™.

В 1844 году он провел важную беседу с прихожанами «О новом рождении свыше». Рождение человека, «за которым следует убегающая жизнь и неизбежная смерть», Филарет рассматривал как первый шаг к истинному рождению, которое, следуя за евангельским текстом, и называл «рождением свыше».

Термином «возрождение» мы приучены называть явление отхода от христианских догматов и возврат к идеалам языческой Греции, происходившее в Италии в XIII-XV веках и ставшее началом общеевропейского кризиса христианства. Филарет вкладывал в слово «возрождение» совершенно иной смысл. Как следом за появлением на свет идет крещение, так следом за телесным появлением на свет должно произойти духовное второе рождение – возрождение человека.

«Что такое возрождение? Что за мысль – человека в течение его бытия, производить вновь, тогда как он, без сомнения, должен оставаться одним и тем же лицем? К чему сие изысканное мудрствование, сия непонятная таинственность? Не довольно ли быть просто добрыми христианами? Такие слова против глубокого христианского учения не вырываются ли у некоторых, как камни, бросаемые наудачу, без сознания, что ими поразить желают? 3найте же, что дело идет не о произвольно возносящемся мудрствовании, поскольку с апостолом, и я желаю всякому сущему в вас не мудрствовати паче, еже подобает мудрствовати (Рим.12:3); не о пристрастии к темной таинственности, которую, впрочем, не знаю, кто захотел бы предпочесть ясности возможной: не об уклонении от простоты, о которой со апостолом, и я забочусь, да не како истлеют разумы ваша от простоты, яже о Христе (2Кор.11:3): но дело идет о том, чтоб или приобресть, или утратить царствие Божие. Воз рождение требуется не для того, чтобы сделаться мудрецом или таинственником, но для того, чтобы приобресть царствие Божие. Если ты удаляешь от себя мысль о возрождении: то удаляешь от себя возможность видеть царствие Божие. Аще кто не родится свыше, не может видети царствия Божия, глаголет Господь. Итак повторяю: блажен, кто может праздновать свое рождение свыше».

Говоря о крещении, и тут Филарет отделил внешний обряд от внутренней истины. Да, таинство крещения священно: «Если бы оно было только крещение водою, то почти не разнилось бы от простых очистительных омовений, употреблявшихся во времена Ветхого Завета; оно было бы обряд и не заслуживало бы наименования таинства, которое отличительно дает оному Церковь; владычественное имя Отца и Сына и Святаго Духа представлялось бы в крещении странно бездейственным; утверждать, что мы крестились во имя Святаго Духа, но не крестились духом, было бы непримиримое само в себе противоречие». Но и крещение есть только шаг к будущему духовному возрождению, и само собою оно не произойдет, если не идти по жизни, усовершенствуясь духовно! «Иные думают: можно ли определить все шаги к царствию небесному? Может быть, спасемся как-нибудь и мы. – Это походит на то, как если бы кто, приметив трудность и неизвестную надежду земледелия, сказал: может быть, родится хлеб и без возделывания и без посева». «Иной, напротив, скажет: хорошо же; я непременно буду сеять в дух и сделаюсь возрожденным. – Нет, возлюбленный! И это не есть надежный путь. Ни беспечное: может быть, ни самонадеянное: непременно, не годятся в делах духа. Кто как будто на заказ думает сделаться возрожденным: тот всего скорее сделается мечтателем. Не может младенец родиться, когда и как захочет: родить его должна мать, по порядку природы. Равным образом не может человек возродиться, когда и как захочет: возродить его должен Дух Божий, по порядку благодати. Между крайностями беспечной недеятельности и самонадеянной предприимчивости лежит скромный, но деятельный путь духа, который указует Апостол следующими словами: со страхом и трепетом свое спасение содевайте (Флп.2:12). Содевайте спасение, а не думайте, что оно соделается само собою, но содевайте со страхом и трепетом, не полагаясь на то, что делаете сами, и остерегаясь непрестанно, чтобы не противиться действованию в вас Божию»

Тему духовного созидания Московский Златоуст продолжил в беседе «О молитве с должным приготовлением». Он начал ее с поэтического сравнения: «Как приятен вид нивы, покрытой колосьями, которые зыблет тихий ветер, и полнота плода клонит долу: так приятен вид Церкви, наполненной молящимися...» Но далее он заговорил о том, что далеко не все молящиеся имеют в душе своей духовное наполнение. Большинство прихожан находятся в духовном младенчестве, а вспоминая предыдущую беседу, можно сказать, что они еще не достигли возрождения. Большинство не догадывается, что к молитве надо готовиться. «Если хочешь победоносно сражаться, приготовься приличным вооружением себя и обучением искусно владеть оружием. Если хочешь переплыть реку, приготовься снятием с себя одежды, которая связала бы тебя, отягчила и погрузила в глубину. Подобно сему, если хочешь молиться с пользою и успехом, прежде даже не помолишися, уготови себе». Приготовлением к молитве Филарет называл осмысление Бога, как творца вселенной и постоянного пастыря нашего, осмысление ничтожества человека в сравнении с величием Бога, мысленное предстояние свое перед Богом, прощение врагов своих и примирение с ближними, желание избавиться от всех грехов. «Кто, не уготовав себя предварительно таковыми расположениями, приступает к молитве, кто просит от Бога милостей и благодеяний, не подумав о том, как бы завтра не оскорблять Его грехами, в которых виновен пред Ним сего дня: тот поистине, как изъяснялся премудрый, есть яко человек, искушаяй Господа». Молитву без предварительного приготовления Филарет сравнил с возжиганием светильника, в который предварительно забыли налить масло. «Наполни елеем светильник, чтобы он горел ясно и долго. Наполни миром сердце, чтобы молитва твоя была светла и постоянна».

Третья важнейшая беседа 1844 года – «О страхе Божием». В ней Филарет торжественно утвердил человека в его жизни как бесстрашного пред чем бы то ни было в мире, в том случае, если человек боится одного Бога. Нет счастливее на земле тех людей, кто познал эту великую истину. Бояться Бога означает отвращаться от греха, от всего безобразного и постыдного, и это означает, что иметь страх Божий не безобразно и не постыдно. «Остановиться на степени страха одних наказаний, без сомнения, было бы низко для христианина: он должен подвизаться, чтобы очищать свой страх, и от рабского восходить к сыновнему». Здесь дано весьма важное указание на то, что такое жизнь человеческая, если она положена во служение Богу: она есть стремление к тому, чтобы из состояния раба Божия войти в состояние сына Божия. «Кто принес на землю и даровал человекам сыноположение Божественное? Не единородный ли Сын Божий, Который для сего и воплотился, и кровию Своею написал нам отпущение из рабства греха, отягченного страхом смерти, в свободу чад Божиих?» Три беседы, произнесенные Московским Златоустом в 1844 году, стали для православных кратким и четким, ярким и образным путеводителем по жизни.

В том же году святитель Филарет перевез из Коломны свою престарелую матушку. Для нее он купил небольшой домик рядом с Троицким подворьем, поселил в нем, приставил надежных людей. Евдокия Никитична постоянно болела, иной раз бывала при смерти, и нередко можно было видеть взволнованного митрополита, спешащего из своей кельи в домик матушки.

В 1844 году исполнилось пятьдесят лет Чаадаеву. Восемь лет назад разразился скандал с печатанием его первого философического письма. С той поры многое изменилось. Петр Яковлевич, уже не тот кудрявый приятель кудрявого Пушкина, а изрядно облысевший, жил в своем доме на Басманной улице в Москве под надзором – время от времени к нему для освидетельствования являлись полицейский чиновник и врач-психиатр. Но с годами появился у него и более благоприятный надзор – со стороны святителя Филарета. Чаадаев не мог не знать о том, что Филарет отвечал ему после выхода первого философического письма, и не мог не заинтересоваться личностью своего оппонента. Он читал его проповеди, сначала выходившие разрозненно и в списках, затем – собранные в издании, финансированном Лобковым. Он стал наведываться на Троицкое подворье, познакомился и подружился с его главным обитателем, стал находить огромное удовольствие в беседах с митрополитом. И в Чаадаеве стали происходить очевидные духовные изменения. Если в нем и было доселе сумасшествие, то никак не такое, которое лечат психиатры. Человек верующий, Чаадаев в тридцатилетнем возрасте был ослеплен европейской «прогрессивной» мыслью о том, что путь ко Христу должен проходить мимо храма. Теперь он все больше и больше исцелялся от этой слепоты. Теперь из-под его пера выбегали строки, в которых он иначе рассматривал православную церковь: «Ее роль состояла в том, чтобы явить мощь христианства, предоставленного единственно своим силам; она в совершенстве выполняла это высокое призвание. Родившись под дыханием пустыни, перенесенная затем в другую пустыню, где, живя в уединении, созданном для нее окружавшим ее варварством, она, естественно, стала аскетической и созерцательной. Самое происхождение отрезало ей путь к какому бы то ни было честолюбию. И она, надо сознаться, довела покорность до крайности; она всячески стремилась себя уничижать: преклонять колена перед всеми государями, каковы бы они ни были, верные или неверные, право славные или схизматики, монголы или сельджуки; когда гнет становился невыносимым или когда на нее обрывалось иноземное иго, редко умела она прибегнуть к иному средству, кроме как заливать слезами церковную паперть, или же, повергнувшись в прах, призывать помощь небесную в тихой молитве. Все это совершенно верно, но верно и то, что ничего иного она делать и не могла, что она изменила бы своему призванию, если бы попыталась облечься в иную одежду. Разве только в славные дни русского патриаршества она дерзнула быть честолюбивой, и мы знаем, какова была расплата за эту попытку противоестественной гордыни. Как бы то ни было этой Церкви, столь смиренной, столь покорной, столь безропотной, наша страна обязана не только самыми прекрасными страницами своей истории, но и своим сохранением. Вот урок, который она была призвана явить миру: великий народ образовавшийся всецело под влиянием религии Христа, – поучительное зрелище, которое мы предъявляем на размышление серьезных умов». Это уже не то мировоззрение, с которым Филарету следовало вступать в бой.

Социалистические идеи Чаадаев отныне увязывал только с Церковью: «Еще мгновение, и человек выйдет навсегда из сферы отвлеченности, став подлинно социальным существом; отдельные общества отрешатся от своего одиночества и добровольно присоединятся к великой семье народов; естественный строй, в котором народы еще живут противопоставленными друг другу, уступит место строю всеобщему; наконец, человечество, сама идея которого ранее была едва постижима, себя сотворит живым, конкретным, действительным и станет человечеством совершенным, истинным именем которого будет Церковь Господня. Таким же образом мировой разум, осуществляя себя в Красоте, в Истине, в Благе, утвердит себя как органическое целое и установится в Совершенстве».

Однажды в Английском клубе Чаадаев обронил фразу: «Есть только один способ быть христианином, это – быть им вполне». Такой христианский максимализм был близок и Филарету, не устававшему повторять, что невозможно одновременно служить и Богу, и мамоне. Но этот же максимализм мог отпугивать людей от христианства: если я не могу полностью отречься от мира, стало быть, должен отречься от Христа. Отрекаться от мира могут лишь единицы праведников, святые люди. Как же тогда быть остальным? Великолепное высказывание Петра Яковлевича нуждалось в пояснении: если ты хочешь стать вполне христианином, надо сперва стать хотя бы не вполне, но постепенно улучшая себя, стремиться к желаемой полноте христианства в себе. Совершенно иначе Петр Яковлевич стал взирать и на русскую историю, в которой он по молодости лет усматривал лишь некий зловещий урок всем остальным народам. Теперь, под влиянием общения с Филаретом, он писал: «С одной стороны – беспорядочное движение европейского общества к своей неведомой судьбе, на Западе колебание почвы, готовой провалиться под стопами новаторского гения; с другой – величавая неподвижность нашей родины и совершеннейшее спокойствие ее народов, ясным и спокойным взором наблюдающих страшную бурю, бушующую у нашего порога; таково величественное зрелище, представляемое в наши дни двумя половинами человеческого общества, – зрелище поучительное и которым не налюбуешься...»

В 1844 году Чаадаев перевел на французский язык проповедь Филарета, произнесенную при освящении церкви в московской пересыльной тюрьме, и отправил во Францию. Там отрывки из этой проповеди напечатал журнал «Le Semeur». Поскольку автором перевода был Чаадаев, французы присовокупили к публикации лестные высказывания в адрес Филарета, а проповедь назвали реформаторской. На это Петр Яковлевич ответил в письме графу Сиркуру: «Только что получил тот номер «Semeur», где напечатан отрывок из проповеди нашего митрополита... Было бы лучше, если бы проповедь была напечатана целиком и без странного комментария редакции. К счастью, владыка не обратил на него большого внимания... А насчет того, чтобы видеть в нашем святом владыке реформатора, то от этого нельзя не расхохотаться. Он сам от всего сердца смеется над этим...»

Дружба Чаадаева с Филаретом каждый год становилась все крепче и полезнее для Петра Яковлевича. 15 февраля 1845 года в письме Александру Ивановичу Тургеневу Чаадаев написал: «Митрополит тебе кланяется. Он так же мил, свят и интересен, как и прежде». Тургенев был на два года моложе Филарета. Знакомство их давнее – еще со времен Библейского общества. Когда в 1817 году было образовано Министерство духовных дел и народного просвещения, Тургенев возглавил один из двух его департаментов – Департамент духовных дел. С середины 1820-х годов Александр Иванович много жил за границей, где собирал сведения подревней и новейшей истории России. В 1841– 1842 годах собранные им материалы были изданы под заглавием «Historiae Russiae Monumenta ex antiquis exterarum gentium archivis et bibliothecis deprompta ab A. I. Turgenevio.

Совсем иное отношение у святителя Филарета было к Алексею Степановичу Хомякову, поэту, историку, богослову, одному из основателей славянофильского направления русской философии. С середины 1830-х годов Алексей Степанович становится постоянным гостем Троицкого подворья. Беседы с Филаретом наталкивают его на мысль о создании емкого, но лаконичного сочинения о необходимости всякого верующего быть прихожанином Церкви. Нередко можно было тогда на Руси видеть печальную картину полупустых, а то и вовсе пустых храмов, особенно в Петербурге. Притекающие с запада идеи о том, что Бог внутри нас и Церковь вовсе не обязательна, тешили многих, нестойких в вере. Особенное распространение получили мысли немецкого либерального богослова Фридриха Шлейермахера, в основном высказанные в его книге «Христианская вера». Главным в его теориях было утверждение индивидуализма – человек способен познать Бога только в собственном религиозном опыте, в сокровенном чувствовании, а церковная жизнь уводит его от такого познания, превращаясь в часть общественного бытия. Христос, в понимании Шлейермахера, не является искупителем грехов человечества, а только непревзойденным учителем нравственности. Это вполне укладывалось в протестантские рамки, облегчающие христианство, отсекающие от него и жертвенность, и мысль о воскресении, и страх перед вторым пришествием, а стало быть, и существование утверждаемой в Символе веры жизни будущего века. Под влиянием таких идей молодой Михаил Александрович Бакунин в 1836 году писал: «Цель жизни – Бог, но не тот Бог, Которому молятся в церквах, но тот, который живет в человечестве, который возвышается с возвышением человека».

Филарет в это время стал верховным церковным охранителем, выступая в защиту Церкви в своих великолепных проповедях. Под влиянием их и бесед со святителем в конце 1830-х годов Хомяков, приступая к написанию своего главного произведения «Записки о всемирной истории», написал статью «Церковь одна». Вот некоторые важнейшие извлечения из этой работы:

«Церковь видимая и земная живет в совершенном общении и единстве со всем телом церковным, глава которого есть Христос». «Все признаки Церкви как внутренние, так и внешние познаются только ею самою и теми, которых благодать призывает быть ее членами. Для чуждых же и непризванных они непонятны, ибо внешнее изменение обряда представляется непризванному изменением самого Духа, прославляющегося в обряде». «Не знает Церкви и чужд ей тот, кто бы сказал, что могло в ней быть такое оскудение духа Христова». «Частное же восстание против ложного учения, с сохранением или принятием других ложных учений, не есть и не могло быть делом Церкви: ибо в ней, по ее сущности, должны были быть всегда проповедники, и учители, и мученики, исповедующие не частную истину с примесью лжи, но полную и беспримесную истину». «В Церкви, то есть в ее членах, зарождаются ложные учения, но тогда зараженные члены отпадают, составляя ересь или раскол и не оскверняя уже собой святости церковной». «Впрочем, всякая христианская община, не присваивая себе права догматического толкования или учения, имеет вполне право изменять свои обряды, вводить новые, не вводя в соблазн другие общины; напротив, отступая от своего мнения и покоряясь их мнению, чтобы то, что в одном невинно и даже похвально, не показалось виновным другому и чтобы брат не ввел брата в грех сомнения и раздора». «Единством обрядов церковных должен дорожить всякий христианин, ибо в нем видимо проявляется, даже для непосвященного, единство духа и учения; для просвещенного же находится источник радости живой и христианской». «Любовь есть венец и слава Церкви. Всякий, ищущий доказательств церковной истины, тем самым или показывает свое сомнение и исключает себя из Церкви, или дает себе вид сомневающегося, и в то же время сохраняет надежду доказать истину и дойти до нее собственной силой разума; но силы разума не доходят до истины Божией, и человеческое бессилие делается явным в бессилии доказательств». «Не спрашивайте Церковь: какое Писание истинно, или какое Предание истинно, какой собор истинен, какое дело угодно Богу, ибо Господь Иисус Христос знает Свое достояние, и Церковь, в которой живет Он, знает внутренним знанием и не может не знать своих проявлений. Святая Церковь исповедует веру свою всей своей жизнью: учением, которое внушается Духом Святым, таинствами, в которых действует Дух Святой, и обрядами, которыми Он же управляет». «По преимуществу же исповеданием веры называется Символ Никео-Константинопольский (или просто Символ веры)». «Исповедуя свою веру в Триипостасного Бога, Церковь исповедует свою веру в саму себя, потому что она себя признает орудием и сосудом божественной благодати, и дела свои признает за дела Божие, а не за дела лиц, по-видимому, ее составляющих». «Веруя в обетование слова Божьего, называвшего всех последователей Христова учения друзьями Христа и братьями Его и в Нем усыновленными Богу, святая Церковь исповедует пути, которыми угодно было Богу приводить падшее и мертвое человечество к воссоединению в духе благодати и жизни». «О таинстве Евхаристии учит святая Церковь, что в нем совершается воистину преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христову. Не отвергает она и слова «пресуществление», но не приписывает ему того вещественного смысла, который приписав ему учителями отпадших церквей». «Преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христову совершается в Церкви и для Церкви». «...Церковь называется Православной, или Восточной, или Греко-Российской. Но все эти названия – временны. Не должно обвинять Церковь в гордости, когда она именует себя Православной, ибо она же именует себя и Святою. Когда исчезнут ложные учения, излишним станет и имя православия, ибо ложного христианства не будет».

Филарет приветствовал движение лиц, не принадлежащих к духовному званию, к осмыслению христианской религии, и вместе с тем опасался, что в их рассуждениях немало обнаружится заблуждений. Внимательно следил за тем, что они писали, не советовал торопиться с публикациями.

Конец 1844 года ознаменовался кончиной Александра Николаевича Голицына, немало значившего для Филарета в первой половине его жизни. Много было от него худого, но много и хорошего. С ним связывались рухнувшие надежды на издание полного перевода Библии. Он был некогда человеком страстей, либералом; другие обер-прокуроры отличались строгостью, но нередко и самодурством. Но с Голицыным можно было как-то ладить, а с Мещерским и Нечаевым и в особенности с Протасовым у Филарета ничего не получалось. И дело перевода Священного Писания вот уже двадцать лет стояло на месте без движения.

В 1845 году родился будущий великий император Александр III. Его правление станет единственным в истории, когда Россия ни с кем не будет воевать, за что сей государь получит прозвище Миротворец. И год его рождения выдался в отечестве нашем каким-то на редкость мирным, спокойным. Даже на кавказском театре военных действий, потерпев неудачу в Даргинской экспедиции, главнокомандующий Михаил Семенович Воронцов перешел к строительству оборонительных рубежей, казачьих станиц, дорог, к развитию торговли.

Митрополит Филарет продолжал печатать свои проповеди и опекать благоустройство Гефсиманского скита; он прочитал сильные проповеди о молитве Господа Иисуса Христа в Гефсиманском саду, о чуде на горе Фавор, о словах, обращенных Иисусом к Богородице с креста на Голгофе; он обосновал необходимость использования масоретского текст при переводе Библии на русский язык и составил слово «О догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого LXX толковников и славянского переводов Священного Писания».

Губернатором Москвы по-прежнему оставался Дмитрий Владимирович Голицын, человек, сделавший для Первопрестольной чрезвычайно много. Как настоящий христианин он не переставал заботиться о неимущих людях. При нем для них появилась глазная больница, находящаяся на попечении московского правительства. Она располагалась на углу Тверской улицы и Мамоновского переулка. Директором и главным врачом являлся видный офтальмолог Петр Федорович Броссе, немало продвинувший вперед глазную отрасль медицины. В 1845 году митрополит Филарет освятил при этой больнице церковь Христа Спасителя, отверзающего очи слепому, и прочитал проповедь, которую стоит процитировать постольку, поскольку многие из нас при виде нищих думают о том, надо ли подавать им, стоит ли оказывать помощь, ибо много среди них и жуликов. Вероятно, так же думали люди и тогда, в XIX веке. Филарет на примере евангельского события объяснял, что Господь разберется, а подаяние, совершаемое нами, в любом случае делает нас лучше.

– Не видно, чтобы слепой призывал Его или просил о исцелении. Не было, по-видимому, причины останавливаться; не было нужды действовать. Но Господь Иисус останавливается и говорит: Мне подобает делати. Почему так? Потому что благость побуждает; потому что человеколюбие требует; потому что есть случай сделать доброе дело; потому что доброго дела, которое можно сделать в нынешний день и в теперешний час, не должно отлагать до другого; потому что случай к добру может пройти, и с утраченным случаем утратилось бы добро, которому он благоприятствовал. Надобно ли напоминать вам, христиане, чтобы, по образу Христову, вы не проходили мимо нищего, или иным образом несчастного, не оказав ему помощи, если можете, и чтобы не дожидались вопля и слез, когда самый вид несчастия без слов напоминает о помощи? Или и без меня, при случае, напомнит вам о сем ваше сердце?.. При виде слепорожденного ученики вопросили Господа: сей согреши или родители его, да слеп родися!.. Но Господь немногими словами отверг догадки человеческие: ни сей согреши, ни родители его; и еще с более усиленною краткостью указал путь Божий: да явятся дела Божия на нем... Иногда, при виде нищего, испытующий помысел говорит нам: не сей ли согреши? Не от своего ли греха он нищ? Не от праздности ли? Не от невоздержания ли? Не притворно ли является нищим? Кто легко предается таким помыслам, тот подвергает себя опасности осуждать невинных, и притом несчастных, пропускать случаи к благотворению и наконец потерять расположение к благотворению. Как же охранить себя от сей опасности? – Должно помнить, что в отношении к бедствующим долг и польза не в том состоит, чтоб испытывать и судить, а в том, чтоб благотворить: подобает делати. Лучше добродушное дело, нежели тонкое испытание. Лучше слепая лепта нищему от сердца, нежели проницательная холодность сердца.

Как и подобает христианскому пастырю, Филарет не уставал повторять главную христианско-социалистическую заповедь о том, что богатство дается богатым для того, чтобы помнить о бедных.

– Богатый да не превозносится над бедными, – взывал он в другой своей речи того года, – но да нисходит подкреплять своею помощью сии смиренные подпоры его собственного благополучия. Есть время, когда признательность бедных лучше для богатого, нежели богатство. Наследственно или условно владеющий трудом или произведением труда подвластных, да не будет невнимателен к сим смиренным земли. Человек не вещь, которую можно употреблять, и не быть ей ничем обязану. И государственный, и нравственный, и особенно христианский закон с правом власти соединяет обязанность к подвластным. Если они отдают вам половину своего работного времени: отдайте им часть вашего свободного времени. Если они доставляют вам избыток; вы доставляйте им необходимое: безбедную жизнь, защиту, средства потребного для них образования, руководство и охранение нравов и веры. Умейте приобретать от них не одну выгоду, но и благодарность, и любовь.

Еще одна зима радовала святителя тем, что не надобно было ехать в Петербург, и когда не болел, Филарет охотно ездил по Москве и Подмосковью. Освящая в Бронницах храм Иерусалимской иконы Божьей Матери, он говорил о том, что молиться можно и должно и в храме, и в уединении.

– Держитесь апостольского учения: молитесь на всяком месте. Особенно когда утром пробуждаешься от сна: помысли, что Бог дает тебе день, которого ты сам себе не мог бы дать, и отдели первый час, или хотя первую четверть часа даруемого тебе дня, и принеси ее в жертву Богу, в благодарной и в благопросительной молитве. Чем усерднее ты сие сделаешь, тем более освятишь свой день, тем крепче оградишь себя от искушений, каждый день встречающиеся. Подобно сему, когда отходишь ко сну: помысли, что Бог дает тебе покой от трудов, и отыми начаток от времени твоего покоя, и посвяти его Богу, чистою и смиренною молитвою. Ея благоухание приближит к тебе Ангела, для охранения твоего покоя... Кроме молитвы домашней и уединенной, непреложное слово Божие и самое наше спасение тоеоуют от нас еще молитвы церковной, во храме по богопреданному чину освященном тайнодействуемой...

В той же проповеди он не преминул сказать несколько слов о старообрядцах. Тема эта продолжала волновать Церковь, поскольку очень много оставалось раскольников.

– Удаляющиеся от святыни Церкви говорят, что сие делают они по старой вере. Удивительно, как люди могут извращать истину, если того пристрастно захотят. Где нашли они старую веру без священноначалия и без освященных храмов? Эта вера очень новая; двухсот лет не прошло еще, как она возникла. Истинно старая вера от начала христианства имела и имеет непрерывное священноначалие и освященные храмы... Словеса говорят, по-видимому, благие: но в самом деле прельщают и отводят от истины... Держитесь древних, или, лучше сказать, вечных православных догматов веры, которые и в старых, и в новых книгах равно проповедуются: и с тем вместе держитесь установленного Богом священноначалия и освященного Богом храма.

Московский Златоуст снова имел возможность много творить проповеди, заниматься собственным богословием, волновать сердца слушателей прекрасным словом истины.

А в это же время рождалась и поднимала голову новая революционная мысль, пронизанная материализмом и отвергающая все, на чем стоял мир христианского понимания жизни. Тридцатилетние Белинский, Станкевич, Бакунин, Герцен, Огарев устремились верхом на этой мысли к полному отрицанию сперва православной церкви, затем – христианства, далее – бессмертия души, а в конечном итоге – и самого Бога. Их революционные атеистические взгляды оказались, безусловно, куда более «прогрессивными», нежели взгляды декабристов. Казавшееся еще пятнадцать лет назад ужасающим, теперь, по сравнению с этими новшествами, выглядело почти невинным. Все началось в конце 1830-х годов в кружке Станкевича и Белинского. Станкевич скончался в 1840 году, его дело уже более решительно продолжил Белинский. В 1845 году в «Отечественных записках» стали публиковаться «Письма об изучении природы» Герцена, смело писавшего под псевдонимом «Искандер» о примате человека надо всем, включая и природу, и историю: «Ни природа, ни история никуда не ведут и потому готовы идти всюду, куда им укажут, если это возможно». Насколько же это противоречило мировоззрению Филарета, основанному на понимании Промысла Божьего в развитии и природы, и истории, и человека! Одновременно с печатанием крамольных статей Герцена продолжали выходить собрания проповедей Московского Златоуста, о которых князь М. А. Оболенский писал В. А. Поленову: «Вот приятная новость к празднику для всех москвичей: это новое издание назидательных слов и речей нашего архипастыря, преосвященнейшего митрополита Филарета, разбросанных по разным изданиям и большею частью выходивших отдельными книжками. Кто из нас не слыхал его проповеди и кто не увлекался его назидательными беседами! Нет сомнения, что и самая словесность сделала в них значительное приобретение».

Русское общество раскалывалось на два лагеря. Европа готовилась к новой большой войне с Россией, которая разразится в 1850-е годы, и если лагерь, возглавляемый такими, как Филарет, укреплял Россию в ее нравственной и духовной готовности к грядущим новым тяжелым испытаниям, то лагерь, возглавляемый такими, как Герцен, неизбежно становился помощником Европы в ее безнравственной и бездуховной готовности к битве с русским самодержавием и русским христианством. Впервые этот второй лагерь пособников Европы стал обосновывать и само свое существование в Европе. Бакунин переселился на Запад уже в 1840 году. В 1847 году туда же последовал и Искандер со своим сердечным другом Огаревым. Формировалась заграничная ложа русских революционеров. Европа вновь олицетворяла антихристианскую революцию. Пройдет немного времени, и там разразятся раскаты новых потрясений, сопровождаемые выходом в свет «Манифеста коммунистической партии» Маркса и Энгельса, а старший цензор при особой канцелярии Министерства иностранных дел России поэт и дипломат Федор Иванович Тютчев категорически запретил печатание этой бомбы в нашем Отечестве. Он же в ответ на европейскую революцию конца 1840-х годов напишет свою великую работу «Россия и революция», которую напечатает в Париже на французском языке весной 1849 года. Из нее читатели узнают, что «для уяснения сущности огромного потрясения, охватившего ныне Европу, вот что следовало бы себе сказать. Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества».