380. Слово при отпевании тела действительного тайного советника графа Петра Васильевича Заводовского

Блажен муж, иже в премудрости помышляет правая: и иже в разуме своем поучается святыни. (Сир. XIV. 21).

Если, по слову Премудрого, «светла и неувядаема есть премудрость» (Прем. VI. 12), то почто гроб избранного служителя державной Премудрости толь мрачную простирает окрест себя сень смерти? Пусть родство болезнует от удара, пресекающего узы, связанные природою и укрепленные нежностию; пусть дружба сетует над памятию того, кто забывал себя для нее; пусть признательность приносит священную печаль в последнюю жертву виновнику своих радостей; пусть чувствительность излиется в слезах над сими знамениями заслуг и славы, которые теперь суть вместе и победные знамения смерти, – Ты, бессмертная Премудрость, Ты, светоносная Истина – неужели оставляешь в смерти того, кто жил для распространения и ограждения твоего владычества от коварства и порока? Прииди, предстани: Твой образ осветит сердца, омраченные печалию; глас твоего суда и утешит нас и наставит.

«Блажен муж, иже в премудрости помышляет правая: и иже в разуме своем поучается святыни». Были люди толико изумленные славою и толико плененные красотою мудрости, что быть мудрым и быть блаженным казалось им одною и тою же вещию. В самом деле, что может быть величественнее мудрости, которая изменяет лице земли и прозирает в глубину ее; велит волнам твердеть под стопами своими; раздробляет лучи солнца и мысли человеческие; восходит на небо и указует пути светилам; преходит твари и повергается пред их Зиждителем? Что ее сладостнее, когда она становится соперницею природы в изяществе, или проникает в сердце гласом убеждения? Что ее спасительнее, когда покоряет страсти рассудку и народы закону; когда созидает оплоты для безопасности гражданина и разрушает преграды, удаляющие человека от его назначения? Но как не всякое сокровище делает богатым, а разве употребляемое с благоразумием и умеренностию, так просвещение не всегда обращается в совершенство. Есть высший род премудрости, которая состоит в употреблении премудрости.

Стремление к познанию, которое, преходя от исследования к исследованию, не находит себе пределов, алкание просвещения, которое питается токмо своею ненасытимостию – не есть ли любостяжание в мудрости? И не уподобляются ли некоторые мудрецы оному баснословному корыстолюбцу, который домогался власти все обращать в золото своим прикосновением, не примечая, что чрез сие лишит себя пищи? Все превращается у них в хладное созерцание ума, между тем как сердце их томится гладом. Они столько учатся, что никогда не приходят в разум истины; столько мыслят, что не имеют времени жить. Нет ли напротив и расточителей мудрости, которые ценою истины покупают удовольствие суетности; которые жертвуют приятному полезным и добрым изящному; которые, подобно некоторым древам, истощают всю свою силу в цветы так, что не приносят никаких плодов? Не есть ли уничижение мудрости, если сей священный дар небес не посвящается на благотворение человечеству, но становится игралищем любопытства и тщеславия? И что если свет ума предносим будет сердцу единственно в путях заблуждения? Тогда самая мудрость делается предметом отвращения Божия и жертвою погибели. Тот, Который есть вкупе Премудрость, Правда и Благость, отвращает взоры благости своея от тех, которые гордятся премудростию без правды и благости. «Погублю премудрость премудрых». Даровавый нам разум и волю не приемлет от нас единаго разума. «Разум разумных отвергу» (1Кор. I. 19).

Чем опаснее таким образом и пагубнее злоупотребление мудрости, тем величественнее и славнее участь того, кто, стяжав сие сокровище, умеет и обладать им.

«Блажен муж, иже в премудрости помышляет правая». – Если дух ведения нисходит свыше, то для чего правда Божия разделяет его между людьми не равною мерою? Не для того ли, чтобы сосредоточенная сила его тем беспрепятственнее и обширнее была в своих действиях, и чтобы чрез преимущество некоторых возрастало благо всех и каждого? На сей-то правде Божией истинно мудрый муж утверждает свои правые помышления. Способности и сведения он почитает не собственностию, которую может иждивать в свое удовольствие, но вверенным ему от небесного Домувладыки для употребления богатством, которое чем многочисленнее, тем неусыпнейшей требует бдительности, тем строжайшему подвергает отчету. Посему он не повергнет своего таланта в землю, подобно рабу неключимому; не будет измерять круга знаний любопытством и суетностию; не наречет себя гражданином мира, дабы свергнуть иго священных обязанностей к Отечеству; он столько пожелает знать, сколько его знание может содействовать ко благу ближних, и в сем едином благе полагать будет свое удовольствие, корысть и славу. С сею правотою мудрости, по Божественной правде, возмеривающей человеку в нюже меру он мерит другим, он может соделаться тем благодатным сосудом, который, подобно сосуду очудодействованному Пророком (4Цар. IV. 4), поколику будет изливаться в благотворения, потолику будет наполняем невидимою рукою, если токмо предварительно находится в нем чистый елей помазания, – елей внутренней, сердечной благости.

«Блажен.., иже в разуме своем поучается святыни» (Сир. XIV. 21). – «Разум кичит» (1Кор. VIII. 1): сия укоризна, которою его поражает откровение, оправдывается ежедневным опытом. Ослепясь собственным блеском, он не находит в мире ничего себе равного и думает вознести нас превыше небес, украсив своим именем – разумных существ, как будто сердце, способное любить Бога есть ничто в сравнении с разумом способным познавать Его, между тем как непостижимый для разума Бог хощет обитать токмо в сердце, между тем как наши настоящие познания служат нам только для времени, а сердце для вечности. Истинно мудрый знает, что как «от сердца... исходят помышления злая» (Мат. XV. 19), так в нем же скрываются «исходища живота» (Прит. IV. 23.); что в «злохудожную душу не внидет» чистая, небесная «премудрость» (Прем. I. 4): и потому он взирает на образование ума, несопутствуемое благостию сердца, как на пышные украшения дома, имеющего гнилое основание и готового низринуться. Он не углубляется в исследование природы, не исследовав глубины сердечной; не хощет быть мудрым для света, не сделавшись таковым для себя, и не попускает обретенному им духу ведения быть пророком бесчестным в Отечествии своем. По образу воплощенной премудрости Божией он прежде «творит» и потом «учит» (Деян. I. 1); прежде исполняет закон, а потом повелевает или советует, и не разрушает того примером, что назидает словом или властию.

Где бы Провидение ни поставило человека, руководствуемого сею правою и святою премудростию, везде он является и орудием и предметом его благости. Гражданин ли он? – на него взирают как на образец послушания, миролюбия и жизни благоустроенной. Воин? – Отечество уверено в его мужестве, а неприятель в его великодушии. Страж законов? – ни коварство не обманет его бдительности, ни нерадение не смежит очей его, ни блеск злата не ослепит его. Образователь юношества? – вера и нравы суть первый урок его. Умножаются его дни? – умножаются небесные и земные на него благословения. Умирает? – жалеют, что его не стало, но благодарят Промысл, что его имели.

О, как с приближением сего светлого образа премудрости редеет мрак предстоящего нам гроба! Удалитесь обманчивые призраки смерти, которой нет более: нам должно видеть любителя деятельной и благодетельной премудрости, который из смертного соделался ныне бессмертным.

Почившего в Бозе болярина графа Петра если бы я хотел представить любомудрым для света, – я мог бы сказать, что любомудрие составляло утешение жизни его, и что на последнем даже болезненном одре его собеседником и врачем была книга. Но он жил не свету, а Отечеству, и его истинное любомудрие было не занятие праздного времени, но подвиг и польза.

Первые семена сих здравых правил он получил в некоторых из тех рассадников просвещения, которые, будучи насаждены для Церкви, принесли первые цветы оного и для Отечества. Древнее, но не блистательное благородство, – ибо он не принадлежал знаменитому своему достоинству настоящему прежде, нежели оно могло принадлежать ему, и Промыслу было угодно, чтобы он не столько был обязан своим предкам, сколько ему его потомки, – благородство не препятствовало ему испытать себя и приобучить к деятельности на самых низших степенях должностей общественных. Его способности обратили на него внимание Задунайского героя среди славных его побед, а сие внимание более раскрыло его способности, и, можно сказать, что тогда мечем победителя изострено перо политика. Сие-то счастливое перо привело его потом к подножию престола и толико крат освятилось начертаниями священной державной воли. Чем обширнее становилось поле его деятельности, тем более возрастала его ревность к благу общественному. Екатерина предприемлет озарить Север благотворными лучами просвещения – и обретает в нем надежнейшего споспешника в деле, требующем толикой прозорливости, духа и силы. Александр хощет воссотворить свет наук во всем пространстве своего владычества – и избирает его первым своим светоносцем; и сей свет разливается повсюду, собирается в средоточия, образуется в сферы, созидается, так сказать, новый мир просвещения. Наконец, на трудном поприще законодательства, на котором он поставлен был Екатериною, отличен Павлом, превознесен Александром, полагает он остатки своих сил, не уклоняясь от служения Отечеству и тогда, когда преступил уже обыкновенный предел жизни человеческой, указанный Пророком (Псал. LXXXIX. 10).

Сколько за сими знаменитыми подвигами сына Отечества скрывается скромных добродетелей человека, но которые, будучи ближе к сердцу, ручаются за чистоту деяний блистательных! Кротость и чадолюбие в семействе, твердость в дружбе, снисходительность в домочадстве, умеренность во власти, справедливость без строгости, милость без пристрастия! Может быть, вас не напишут на мраморе, но за то в сердцах вы неизгладимы останетесь!

Да превратятся убо вопли сожаления во гласы благословений, и бесплодныя слезы сетования в утешительные слезы молитвы. Воззовем к Богу щедрот и Отцу утешения, да восходящей от нас к нему душе, во множестве своих обителей, отверзет Он ту, в которой просветители человеков просвещаются Его незаходимым светом и зиждители временного покоя народов во веки в Нем почиют. Аминь.