XIV. Голод

Гибель знатных бояр, очевидно невинных, усилила раздражение умов против Бориса. Но общее спокойствие государства ещё оставалось ненарушимым под твёрдым управлением Годунова, и это обстоятельство, казалось, упрочивало державу в сильной руке его. Но час суда Божия уже наступал!.. Вся государственная мудрость Годунова должна была сокрушиться перед готовившимся для целой России одним из ужаснейших бедствий, коими Провидение в неисповедимых советах своих казнит народы и коих никакая предусмотрительность человеческая отвратить не может!

Весной 1601 года начались проливные дожди и лили непрерывно десять недель. Нельзя было приняться ни за какие работы, ни косить, ни жать, да и хлеб стоял не созрелый: он полно налился и остался зелёный, как трава. Испуганные поселяне всю надежду возлагали на милосердие Божие и на поздние жары. Вдруг вместо того 15 августа на праздник Успения Богоматери пал на землю жестокий мороз и побил не только не дозревшие колосья в полях, но и всякого рода плоды и овощи в садах и лесах! Сжатый потом хлеб дал легковесное, недоброкачественное зерно и в малом количестве. Но в житницах и гумнах хранилось ещё не мало старого хлеба. К несчастию, земледельцы засеяли поля новым, побитым стужей хлебом, и он нигде не взошёл! Зиму ещё кое-как перебились, хотя цены на все припасы уже чрезмерно возвысились. В 1602 году запасы изошли, посевы погибли в земле, и поля остались незасеянными. И тогда началось бедствие.

За недородом пошла дороговизна, за дороговизной – голод, за голодом – страшный мор. Четверть ржи поднялась в цене от 12 и 15 денег до трёх рублей, но и той купить стало негде. Голод свирепствовал три года с необычайной лютостью. Люди, доведённые нуждой до отчаяния, попирали даже законы природы и готовы были пожирать друг друга. Все связи семейные и общественные разрушались. Господа изгоняли слуг своих, мужья покидали жён и детей. Дошло до того, что человеческое мясо продавалось в пирогах на московских рынках, и, что ужаснее всего, даже матери ели собственных младенцев.

Современники оставили страшное описание всех наступивших ужасов, чего без содрогания читать невозможно. В эти три года, рассказывает иностранец Маржерет, случались злодейства почти невероятные; казалось обыкновенным, если муж бросал жену и семейство, если жена умерщвляла мужа, мать – своих детей и съедали их. Я сам видел ужасное дело, говорит он: четыре женщины, мои соседки, быв оставлены мужьями, решились на следующий поступок: одна пошла на рынок и, сторговавши воз дров, зазвала крестьянина на свой двор, обещая отдать ему деньги; но лишь только он сложил дрова и явился в избу для получения платы, женщины удавили его и спрятали тело в погреб, чтобы не повредилось; сперва хотели съесть лошадь убитого, а потом приняться за труп. Когда же преступление обнаружилось, они признались, что умерщвлённый крестьянин был уже третьей жертвой.

Голод свирепствовал с такой силой, что, кроме умерших в других городах, в одной Москве погибло от него до полумиллиона людей. Их похоронили за городом на трёх кладбищах, иждивением царя, повелевшего выдавать саваны для погребения. Царь увеличил сам зло, приказав в Москве раздавать деньги бедным и за счёт казны облегчить бедствие. Столь великая смертность в Москве произошла от того, объясняет тот же иностранец, что царь Борис приказал раздавать ежедневно милостыню всем бедным обитателям столицы, каждому по московке. Услышав о такой щедрости государя, жители окрестные устремились в Москву, хотя некоторые из них ещё имели средства кормиться; прибыв же в столицу с пустыми руками, не могли содержать себя означенной милостыней, несмотря на то, что в каждый большой праздник и воскресенье получали по деньге⁵, т.е. вдвое: посему, терзаемые голодом, одни умирали на улицах, другие дорогой на возвратном пути; наконец, Борис, узнав, что со всего государства народ двинулся в столицу на явную смерть, оставляя города и сёла, повелел раздачу денег прекратить. Тогда открылось зрелище неописанное: по дорогам лежали мёртвые и умирающие от холода и голода. Сумма, выданная Борисом для бедных, невероятна: не говоря о Москве, во всей России не было города, куда бы он не посылал денег более или менее для раздачи народу.

В 1601 году началась неслыханная дороговизна, рассказывает другой иностранец Бер; настал такой голод, что сам Иерусалим не испытал подобного бедствия, когда, по сказанию Иосифа Флавия, евреи должны были есть кошек, мышей, крыс, подошвы, голубиный навоз, и когда благородная женщина, терзаемая нестерпимым голодом, умертвив собственное дитя своё, изрубила его на части, сварила, сжарила и съела. Вот самое ужасное событие изо всех происшествий, описанных еврейским историком. Свидетельствую истиной и Богом, что в Москве я видел собственными глазами людей, которые, валяясь на улицах, летом щипали траву, подобно скотам, а зимой ели сено; у мёртвых находили во рту, вместе с навозом, всякую нечистоту. Везде отцы и матери душили, резали и варили своих детей; дети своих родителей, хозяева гостей; мясо человеческое, мелко изрубленное, продавалось на рынках за говяжье в пирогах; путешественники страшились останавливаться в гостиницах.

Когда разнеслась молва о столь ужасных, неслыханных злодеяниях, и на улицах находили ежедневно трупы умерших от голода, царь Борис решился помощью казны своей облегчить народное бедствие: приказал близь самой городской стены устроить четыре ограды и раздавать там каждое утро бедным жителям по деньге. Сведав о сём, окрестные земледельцы оставили свои жилища и устремились в Москву с жёнами и детьми, чтобы также участвовать в царском благодеянии. Таким образом раздавалось ежедневно около 50.000 денег, во всё время дороговизны, ни мало, впрочем, от сего не уменьшавшейся. Сверх того, по воле государя, назначены были особенные люди, которые подбирали на улицах мёртвые тела, обмывали их, завёртывали в белое полотно, обували в красные башмаки и вывозили в Божий дом для погребения. Без содрогания нельзя было смотреть на множество трупов, отправляемых в сём виде за город ежедневно! До какой же степени, во время четырёхлетней всеобщей дороговизны, казна оскудела от царского милосердия, легко судить из следующего соображения: сам я слышал от некоторых купцов и достоверных сановников, что в одной Москве погибло от голода более 500.000 человек, которых царь при жизни кормил, а по смерти приказал одеть и похоронить на своём иждивении. Если в одном городе была такая смертность, сколько же людей долженствовало погибнут от глада и мора во всём государстве, и чего стоило казне погребение оных? Страшен Божий гнев, карающий царства и народы! – восклицает потрясённый казнью Бер.

Но сколь ни очевидно было наказание Небес, продолжает он, ослеплённый Борис не хотел смириться и думал одной казной своей прекратить бедствие. По изволению долготерпеливого Бога, прибыло из немецких приморских городов в русскую Нарву несколько кораблей, нагруженных хлебом, которым многие тысячи могли бы прокормиться. Но царь запретил россиянам, под смертной казнью, оный покупать, думая, что для него было бы стыдно, если бы в России, обильной своим хлебом, продавался чужестранный; почему иноземные купцы, не сбыв товара, возвратились назад. После сего Борис велел освидетельствовать свои владения: нашлись на полях огромные скирды, длиной в 1000 сажен, более полувека неприкосновенные и уже поросшие деревьями. Царь приказал немедленно молотить их и везти хлеб в Москву и другие города. Везде отворены были царские хлебные магазины, и несколько тысяч четвертей ежедневно продавалось за половинную цену; бедным же вдовам и сиротам, особливо немцам, отпущено было значительное количество безденежно. Князья и бояре, исполняя царскую волю, сжалились над всеобщей нуждой и дешевле обыкновенного продавали народу съестные припасы. Но к довершению бедствий, Божий Промысл допустил преступному сребролюбию овладеть богатыми московскими барышниками, которые, скупив, за малые деньги, через бедных людей, несколько тысяч бочек муки из царских и княжеских магазинов, продавали оную весьма высокой ценой: это беззаконие продолжалось до тех пор, когда Бог, смягчённый гибелью несчётного множества людей, устранил одно бедствие, дороговизну, и послал другое, войну кровопролитную.

Самонадеянный и гордый Борис к тому же обнаружил кичливость непомерную. Тот же иностранец рассказывает о прибытии в Россию императорского посланника из Праги в июне 1604 года. До приезда его отдано было царское повеление, чтобы ни один нищий не встречался ему на пути, и чтобы все рынки, которые мог он видеть, изобиловали жизненными потребностями: Борис хотел истребить и малейший след дороговизны. В Москве же все князья и бояре, все немцы, поляки и другие чужестранцы должны были нарядиться как можно великолепнее, сообразно с царским достоинством, в одежды бархатные, шёлковые, камчатные, парчовые, под опасением потерять годовой оклад своего жалованья. Не одному бедняку пришлось покупать для сего товары вдвое дороже обыкновенного, и многие нарядились в такие платья, каких ни сами, ни отцы и деды их носить никогда не воображали. Дворяне приготовили для себя свиты и кафтаны, столь богато выложенные позументом, что ни один князь не постыдился бы надеть их. Кто был пышнее других наряжен, тот казался более усердным царю слугою: ему прибавляли жалованья и поместья. Кто же по бедности не мог равняться великолепием одежды с своими товарищами, тому объявляли царский гнев и грозили уменьшить его жалованье, хотя многие из таких дворян едва имели насущный хлеб и должны были заложить свою одежду, чтобы не умереть с голода. Угощали посла с роскошью удивительной: изобилие яств и напитков, богатство одежд, всё скрывало дороговизну, которая таилась в одних сердцах и жилищах. Ни один царский подданный не смел, под опасением телесного наказания, рассказывать кому-либо из посольской свиты о великой нужде народной; надобно было говорить, что всё дёшево, всего в изобилии. Сим бесполезным высокомерием Борис только раздражил Всевышнего.

Естественно, что реки милосердия, которые в изобилии излил Борис на своих подданных, не вернули ему их сердец. Напрасно Борис хотел явить себя царём сердобольным и заботливым, напрасно он не щадил сокровищ своих: народ видел, что он употребляет их не всегда с осмотрительностью, и находил их не только недостаточными, но в некоторых отношениях и вредными. Добрые дела Борисовы, как заметили современники, служили только средством к достижению корыстных целей, и потому в них клятва смешивалась с благословением. И вот в народе прошла молва, что Небо за беззакония царя казнит царство. „Изливая на бедных щедроты, – говорит летописец, – он в золотой чаше подавал им кровь невинных, да пьют во здравие; питал их милостыней богопротивной, расхитив имение вельмож честных, и древние сокровища царские осквернив добычей грабежа». Иные прямо говорили, что Господь карает Россию за гонение на Романовых. Проникновенный летописец того времени, троицкий келарь Авраамий Шалицын, в кратких, но выразительных словах записал голодную казнь России. „Сих ради Никитичев, – говорит он, – паче же за премногие и многочисленные грехи наши и беззакония и неправды, излияние гневобыстрое было от Бога: омрачил Господь небо облаками, и столько дождя пролилось, что все люди в ужас впали, и остановилось всякое дело земли, и всякое семя, посеянное, давши росток, разбухло от безмерных вод, излитых из воздуха; и не обвеял ветер травы земные в течение десяти недель; и прежде простертия серпа, сильный мороз побил всякий труд дел человеческих и в полях, и в садах, и в дубравах всякий плод земной, и как огнём поедена была вся земля... И всякое естество восклицало „ох!“ и „горе!»... И такая беда пришла, что бедные и неимущие снедали всякую нечистоту, и если бы Господь не сократил дней тех, то уже начинали есть и друг друга»...

Но бедствия ещё не кончились, когда был собран обильный урожай 1604 года. Самым пагубным последствием голода явились бродяжничество и разбои. Спасаясь от голодной смерти, толпы всякого сорта людей составляли разбойничьи шайки, чтобы вооружённой рукой кормиться на счёт мирных жителей. Преимущественно эти шайки составлялись из холопов, которыми полны были дома знатных и богатых людей. В голодные годы господа не в силах были прокормить толпы своих холопов, и потому одни из них насильно выгоняли своих слуг, вручив им отпускные, другие же отпускали слуг без отпускных в надежде вернуть их к себе, когда прекратится голод, и даже взыскать деньги за укрывательство с тех, кто принял бы к себе чужих слуг без отпускных. Разумеется, положение таких холопов было крайне тяжёлым, так как никто не решался взять к себе их. В августе 1603 года царь Борис издал указ, которым господа обязывались, отсылая холопов для прокормления, непременно выдавать им отпускные. Но зло трудно было поправить, когда и отпущенные на волю не находили себе пристанища, за недостатком припасов. Количество этих холопов, лишённых приюта и средств к прокормлению, увеличилось ещё холопами опальных бояр, Романовых и других, пострадавших вместе с ними. Так как эти верные слуги не сделали никаких доносов на невинных господ своих, то Борис и их подверг опале и запретил всем принимать их к себе.

Множество этих несчастных, бесприютных и бездомовных шли к границам, на Северскую украйну, которая с давних пор кишела всяким бездомовным сбродом. Ещё Грозный, желая заселить границы людьми, способными защитить страну от набегов татар и поляков, позволил преступникам спасаться от наказания бегством в украинские города. Вследствие этого позволения на границах много было людей, готовых на всякие преступления и на всякие беспорядки. Новоприбывшие холопы лишь увеличили число буйного и Беспокойного населения украин. Сами собою образовались там многочисленные разбойничьи шайки, от которых не было ни прохода, ни проезда. „Великий разум и жестокость Грозного, по словам летописца, не позволяли двинуться этим змиям; а кроткий, набожный Феодор связывал их своей молитвой». При Борисе дерзость их достигла крайних пределов, и разбойники появились даже под Москвой, и здесь начали грабить и убивать. Атаманом разбойничьих шаек был Хлопко Косолап. Царь Борис, видя такое в земле своей нестроение и кровопролитие, много раз посылал к разбойникам, но они не унимались. Тогда он призвал к себе бояр и долго обсуждал с ними, как бы переловить тех разбойников. Бояре приговорили отрядить против разбойников целое войско. Царь послал с войском воеводой окольничего своего Ивана Феодоровича Басманова. Басманов сошёлся с Хлопком под Москвой. Разбойники отчаянно дрались с войском, не щадя голов своих, и даже убили воеводу. С огромным усилием войско одолело разбойников, из которых многие были побиты, а другие переловлены. Схвачен был и атаман их Хлопко. В Москве их пытали. По-видимому, Борис искал тайных соумышленников или руководителей Хлопка среди людей знатных, зная, что в его шайках находились слуги господ опальных, и подозревая, что они могли быть вооружены местью против гонителя Романовых. Нарядили следствие, допрашивали, пытали взятых разбойников, но безуспешно. Взятых перевешали, бежавших снова на украйны приказано было также переловить и повесить. Воеводы исполнили приказ Бориса, ловили и вешали, но уже не могли уничтожить злодейского гнезда, которое ждало нового, гораздо опаснейшего атамана, чтобы дать ему передовую дружину на пути к столице!..

Все эти бедствия в конец потрясли великое Русское царство. Все были недовольны, все роптали и все страшились не одного суда царского, но и суда Божия. Всем очевиден был Божий гнев, так сильно каравший всё царство за грехи подданных и беззакония правителей. Но не видно было смирения, покаяния и исправления. Шатание росло, а с ним росло и ожидание больших бед, ещё большего наказания Божия. И вот прошла в народе молва, что начались великие знамения и чудеса, и что они предвещают наступление настоящей беды. Иностранец Бер рассказывает, что по ночам видны были огненные столпы на небе, которые, сталкиваясь друг с другом, представляли сражение воинств; они светили подобно месяцу. Иногда восходили две и три луны, два и три солнца вместе; страшные бури низвергали городские ворота и колокольни; женщины и животные производили на свет множество уродов; рыбы исчезали в воде, птицы в воздухе, дичь в лесах; мясо же, употребляемое в пищу, не имело вкуса, сколько его ни приправляли; волки и псы пожирали друг друга, страшно выли в той стране, где после открылась война, и станицами рыскали по полям, так что опасно было выходить на дорогу без многих провожатых. В 8-ми милях от Москвы немецкий серебряник поймал орла и, убив его, привёз в Москву. В самой столице ловили руками лисиц разного рода, как бурых, так и чёрных; целый год было такое множество их, что никто не мог придумать, откуда они брались. Так, в сентябре 1604 года, недалеко от дворца убили чёрную лисицу, за которую один купец заплатил 90 руб.

Замечено было, что знамения являлись большей частью ночью и именно близ царского дворца, так что солдаты, стоявшие на карауле, часто пугались и прятались. Они клялись в том, что однажды ночью видели, как проехала по воздуху колесница, запряжённая шестью лошадьми. В ней сидел поляк, который, проезжая мимо Кремля, хлопал кнутом и кричал так ужасно, что многие караульные убежали со страху в комнаты. Об этом видении солдаты каждое утро рассказывали своим капитанам, которые передавали своим начальникам. И эти рассказы доходили до царя, вследствие чего страх его день ото дня увеличивался.

«Москвитяне, – говорит Бер, – смотрели на сии чудные явления, как на предзнаменования благоденствия, а татары предсказывали, что вскоре многие народы овладеют Москвой: слова их почти оправдались». Странную же злобу собак и волков, взаимно пожиравших себя, вопреки пословице: волк волка не ест, изъяснил один татарин таким образом: „Москвитяне, – говорил он, – изменят сами себе, и как псы будут язвить и истреблять друг друга».

Были и другие предвестники близкого несчастия: во всех сословиях воцарились раздоры и несогласия, никто не доверял своему ближнему; цены товарам возвысились неимоверно; богачи брали росты более жидовских и мусульманских; бедных везде притесняли. Всё продавалось вдвое дороже. Друг ссужал друга не иначе, как под заклад, втрое превышавший занятую сумму, и сверх того брал по 4 процента еженедельно; если же заклад не был выкуплен в определённый срок, пропадал невозвратно. «Не буду говорить, – продолжает Бер, – о пристрастии к иноземным обычаям и одеждам, нестерпимом, глупом высокомерии, о презрении к ближним, о неумеренном употреблении пищи и напитков, о плутовстве и прелюбодействе. Всё сие, как наводнение, разлилось в высших и низших сословиях. Всевышний не мог долее терпеть, казнь была необходима: Он послал меч и пламя».

1604 года, во второе воскресенье после Сошествия Святого Духа, в самый полдень, явилась на небе комета. Россияне смотрели на неё с удивлением, даже и те, которые не верили предзнаменованиям. Царь, заметив её, призвал к себе одного старика, приехавшего из Германии за несколько пред тем лет, и спрашивал его мнения о новой звезде. „Бог посылает такие знамения, – отвечал сей муж, – в предостережение великих государей; там, где они случаются, обыкновенно бывают важные перемены». Поэтому советовал царю быть осторожным, оберегать границы и внимательно смотреть за теми людьми, которым он вверяется. „Тебе грозит великая опасность!» говорил старик.

Всеми этими слухами и всеми этими событиями подготовлялась смута, особенно бегством холопов: в беглецах в пограничную землю Северскую и в казаках разных поименований, тоже принимавших к себе беглецов, было готовое войско; но и много других горючих материалов приготовила предшествующая пора. Новый порядок только ещё создавался в Русской земле, ещё не примирились с ним окончательно те, кто не успел забыть старое: боярство, сильно потрясённое мерами Грозного, ожило в своих надеждах в виду возможности пресечения династии, и ссоры между выдающимися родами играли важную роль в событиях правления Феодора. По меткому слову Соловьева, спор шёл между представителями будущих династий, другие роды пристают к той или другой стороне, надеясь добиться выгод для себя. Горожане тоже играли роль в этих смутах; в старых вечевых городах, особенно во Пскове, тоже ожили и старые предания. Правительство Годунова было непрочно. Правление Годунова, при всей благонамеренности царя, при всей его мудрости, не было блистательно: не ознаменовалось никаким подвигом, чтоб много подняло бы новую династию, представителям которой необходимо являть высшие доблести, тогда как представители старой могут часто довольствоваться охранением существующего. Правление Годунова было не только не блестяще, но было несчастливо, а несчастие люди приписывали тому, что правители неугодны Богу. Сверх того, в Борисе видели друга иноземцев, что многим не могло нравиться. Предшествовавшее время, время борьбы, кровавых средств, воспитало в обществе привычку к таким средствам. К тому же смуты на Руси нужны были соседям: рост Московского государства был неблагоприятен для владык Руси западной; права государя Всероссийского на наследие Владимира Святого были слишком ясны: остановить этот рост было сообразно с целями Польши. Разница веры, при стремлении Римской курии и иезуитов к господству над всем христианством, составляла ещё новый источник покушений на самобытность Русской земли. Но для успеха всех этих разнообразных стремлений, соединённых между собой только желанием разрушения, необходимо было найти общее знамя. Таким знаменем мог быть только представитель старой династии, ибо русский народ любит свой царственный род. Под этим знаменем и началось действие, разные элементы, уже готовые, воспользовались им, лишь только оно было выставлено.

«Настало, – говорит Карамзин словами древнего летописца, – время явной казни для того, кто не верил правосудию Божественному в земном мире, надеясь, может быть, смиренным покаянием спасти свою душу от ада и делами достохвальными загладить для людей память своих беззаконий. Не там, где Борис стерёгся опасности, внезапная опасность явилась; не потомки Рюриковы, не князья и вельможи, им гонимые, не дети и друзья их, вооружённые местью, умыслили свергнуть его с царства: сие дело умыслил и совершил презренный бродяга, именем младенца, давно лежавшего в могиле... Как бы действием сверхъестественным тень Димитриева вышла из гроба, чтобы ужасом поразить, обезумить убийцу и привести в смятение всю Россию».