VII. Взгляд проф. Суворова на русское церковное законодательство

Переходим к русской православной Церкви. И прежде всего к вопросу о церковном законодательстве.

Воззрения г. Суворова на этот предмет крайне сбивчивы. Поэтому мы считаем необходимым привести подлинные его выражения, как из упомянутой его рецензии на наш «Курс церковного права», так и из других его сочинений. «Не дурно, говорить г. Суворов, ориентированы изучающие Курс проф. Бердникова и относительно русских церковных законов. О княжеских или царских законах, как законах церковных, говорится два слова вскользь, притом не в отделе об источниках. За то юрист, к немалому удивлению для себя, узнаёт, что важнейшие из статей русского церковного законодательства до Пётра В. были: Канонические ответы митрополита Иоанна, Ответы новгородского епископа Нифонта на вопросы Кирика и т. п. Стало быть, если бы кто ни будь, обратился к епархиальному архиерею с просьбой разрешать ему какие либо недоумения, то ответ архиерея на подобную просьбу должен рассматриваться как закон. Занесение подобных статей в канонические сборники, т. е. в рукописные Кормчия, могло сообщить им известный авторитет, но законом сделать никогда их не могло. Интересно то, что после шести с половиной веков существования христианства и Церкви на Руси, при официальном издании русского номоканона, т. е. номоканона, который должен был действовать в русской Церкви, не оказалось ничего национального, что могло бы быть внесено в этот номоканон. Просматривая десятки громадных томов, наполненных канонами национальных соборов разных западных стран, не считая даже папских декретов, и не видя в истории России до XVI в. почти никаких соборных канонов, невольно приходишь к альтернативе: или русский народ, по свойствам своей натуры, не нуждался в дисциплине, потребность которой ощущалась в западной Европе, или же им слишком мало занимались». (Юрид. Вест. 1888. т. 18:532). Если таким образом, по мнению г. Суворова, на Руси долгое время не было своего собственного церковного законодательства, то какие же законы или правила применялись в практике русской Церкви? Вероятно те, какие соблюдались в греческой Церкви, которой была подчинена русская Церковь? И этого не было. «Уже в древней Руси, говорит г. Суворов, нельзя было говорить о практической силе номоканона в том строгом и собственном смысле слова, в котором юрист говорит о действующих законах. Замечено, что наши предки ухитрялись основывать на «манакануне» такие вещи, которые ничего общего с номоканоном не имели. Византийский номоканон на Руси расширился и обогатился самыми разнородными вещами разновременного происхождения: тут были, кроме канонов и канонических статей разных веков, законы Юстиниана и законы, изданные в отмену Юстиниановых; тут были целые кодексы гражданского и уголовного права, взаимно себя исключавшие, – и это под одним общим названием «Правила св. апостол и отец», бесспорно, составляло предмет идеального почтения для наших предков, и, пожалуй, обширную кладовую, из которой, в случае надобности, можно было взять и нечто практически приложимое к юридической жизни». «Печатная Кормчая была издана не как свод действующего права, а как сборник дополнительного к действующему русскому нраву материала, т. е. для восполнения пробелов в национальном праве, если бы таковые были усмотрены» (там же, 524. 533). В дополнение к сказанному приведём ещё выдержки из других произведений г. Суворова. «В русской православной Церкви, по словам г. Суворова, в течение всей русской истории, духовная иерархия засвидетельствовала своё бессилие к правообразованию; здесь без власти никогда никакого церковного порядка не устанавливалось, и притом более правильный, более определённый порядок начал устанавливаться как раз с того времени, когда точка зрения нравственной обязанности, на которой стояли царь Иван Васильевич Грозный (в момент Стоглавого собора) и царь Алексей Михайлович, уступила место идее императорского главенства в церковном управлении» (Маасен. Девять глав о свободной церкви. Пер. Суворова. Ярославль. 1882. Пред. стр. 34). «Национального церковного законодательства, т. е. того именно законодательства, которое вызывается действительными нуждами жизни и направляется к целесообразному регулированию действительных отношений русской церковной жизни, до XVI в. не существовало на Руси; с ХVI столетия оно явилось как нечто неразрывно связанное с понятием унаследованной от византийских императоров царской власти, как существенная принадлежность этой власти, или даже как необходимый логический вывод из её понятия; наконец время наибольшей энергии церковного правообразования в России начинается с XVIII столетия, когда Св. Синод сделался органом императорского церковного законодательства» (Курс цер. права, 1889. Ярославль, 1:362–363). Несколько правдоподобнее представляется дело в следующей выдержке из Курса церковного права г. Суворова: «Заимствованные источники в глазах наших предков имели значение обязательных норм, независимо от утверждения их русскими князьями, и притом норм исключительных, существованием которых исключалась необходимость установления каких либо норм русскими князьями или национальными соборами. Русские князья не подтверждали своими законами дисциплинарных цирковых норм, как это делали, например, франкские короли на Западе, и не издавали никаких законов, относящихся к церковной дисциплине. Всё, что дошло до вас от древних русских князей или за их именем, относится к предоставлению Церкви разных льгот, вообще к её материальному обеспечению, и только лишь в той мере, поскольку с материальным обеспечением соприкасалось осуществление какой либо церковно-правительственной функции, и именно в особенности суда, княжеские законы могли содержать в себе известное регулирование церковного порядка. То, что не было предписано канонами и что, однако рассматривалось представителями духовной иерархии как необходимое требование церковного порядка, как например церковное благословение браков, за отсутствием подтвердительных княжеских законов, устанавливалось силой укреплявшегося христианского народного обычая, при нравственных увещаниях митрополитов, но, конечно, не только с постепенностью, но и с большой медленностью. Отсутствие княжеских законов, которыми бы подтверждались церковно-дисциплинарные нормы, объясняется не тем, чтобы князья не считали церковных правил обязательными для себя и для своих подданных, a тем, что обязательность этих правил представлялась им как нечто само собою разумеющееся и не требующее никакого подтверждения. Когда, по протечении значительного периода времени с момента крещения Руси, опыт показал, что княжеский закон не излишен при существовании церковных правил в номоканоне, стали приписываться первым князьям, или вообще вноситься в разные уставы, как например, в обширную редакцию устава судного, в устав Ярослава и пр. статьи, направленные к ограждению церковного порядка. С другой стороны, при невозможности буквального применения многих правил к условиям русской жизни и при отсутствии национального церковного законодательства, которое бы принимало во внимание эти условия, путём обычая создавался, последовательно, такой порядок, который не согласовался с канонами, и с которым начали бороться уже после того, как злоупотребления начали становиться нетерпимыми. Как это было, например, с институтом светских архиерейских чиновников, с несудимыми грамотами и пр. Что касается до национальных церковных соборов, то, вообще говоря, у нас не было таких соборов, которые бы созывались князьями для установления правил церковного порядка в сообразность византийским традициям и в соответствие церковным соборам в разных странах западного христианства. Единственный собор, который занимался установлением церковной дисциплины на Руси, – Владимирский собор 1274 г., при митрополите Кирилле VI – носил совершенно случайный характер... Митрополиты и епископы вообще не более чем и князья, считали себя призванными к церковному законодательству. Послания митрополитов, адресованные в известные города или области, например в Новгород, Псков, Вятку, и разсчитывавшие след. на известный обширный круг лиц, были не законодательными актами, а нравственно-поучительными наставлениями. Те же правила, которые составлялись митрополитами и епископами в виде ответа на запросы и недоумения отдельных лиц, ещё менее могли, по своему существу, иметь характер законодательных норм, чем послания митрополитов, так как законодательные нормы устанавливаются не путём ответа на вопрос частного лица, адресованного на имя: самого вопрошателя, а путём постановлений, рассчитанных на общеизвестность. Из того, что подобные ответы вносились в Кормчия книги, подобно тому, как у византийцев было обычно внесение разных канонических ответов в номоканоны, наследует, чтобы, ео ipso, канонические ответы делались церковными законами: они получали значение общих церковно-дисциплинарных норм в практике лишь в той мере, насколько сама практика нуждалась в них, т. е. насколько тот или другой церковно-правительственный орган, не находя другой руководящей нормы для известного случая, придавал бы одной из подобных статей значение таковой руководящей нормы» (Суворов, Курс цер. права, 1:312–314).

Читатель видит, сколько непримиримых противоречий в изображении г. Суворовым состояния церковного законодательства в древней русской церкви. С одной стороны, он утверждает, что в древний период русской церкви совсем не было местного (национального, по выражению г. Суворова) законодательства, что ни русские епископы, ни русские князья не считали себя призванными к тому; с другой он говорит, что сама Кормчая книга, заключавшая в себе правила вселенской церкви и законы византийских императоров, была только сборником материала, дополнительного к действующему русскому праву. Относительно норм, заимствованных из греческой церкви, г. Суворов выражается также противоречиво. То он говорит, что эти нормы имели значение обязательных норм, независимо от утверждения их русскими князьями, норм, исключавших даже необходимость установления каких ни будь новых норм русскими князьями, и что в этом качестве они признавались русскими князьями; то он выражается, что о практической силе этих норм не может быть и речи, что Кормчая, содержавшая эти нормы, не была сводом действующего права, а составляла обширную кладовую, из которой, в случае надобности, можно было, взять и нечто практически приложимое к юридической жизни. То он признаёт, что в русской церкви существовали нормы и помимо утверждения русских князей, считавшиеся общеобязательными и со стороны самих князей, то он утверждает, что в русской, церкви без власти (т.е. светской) никогда никакого церковного порядка не устанавливалось. Одним словом, противоречий не перечтёшь. Уже эти противоречия сами по себе необходимо доказывают в г. Суворове неясность воззрений и их необоснованность. Источник этих противоречий кроется в тенденциозной мысли автора, которую он проводит чрез всю историю церковного законодательства: будто законодательство в православной церкви принадлежит только светской власти, так как закон в смысле государственном может издать только светская власть. Выше мы уже видели, что подобная аргументация г. Суворова есть непозволительная игра словами, и здесь не считаем нужным более распространяться об этом. Перейдём к оценке частных положений г. Суворова о состоянии церковного законодательства в древней русской церкви, в связи с фактами действительности.

История церковного законодательства или правообразования (последнее выражение допускает г. Суворов) в русской церкви разделяется, как и вся церковная история вообще, на три периода, значительно отличающиеся один от другого по своему характеру, – митрополичий, патриарший и синодальный. Первый период характеризуется зависимостью русской Церкви от константинопольской в своём управлении и суде. Эта зависимость сказалась и в деле церковного законодательства сравнительной скудостью памятников местно-русского церковного законодательства за это время и преобладанием норм церковного права, употреблявшихся в греко-восточной церкви. Г. Суворов не хочет замечать этого обстоятельства и с каким-то непонятным чувством сарказма разражается несправедливым обвинением русской иерархии в бессилии создать в церковном праве что-нибудь своё, национальное, как он выражается. Греческая же иерархия, управлявшая в высшей инстанции делами русской церкви, естественно хлопотала не об умножении церковных норм местного характера, а о подчинении обычаев новопосвящённого малообразованного народа общим нормам церковной жизни. И такое стремление греческой иерархии в порядке вещей и согласно с интересами церковными.

В силу указанного порядка вещей, употреблялись в древней Руси в качестве источника права правила вселенских и поместных соборов и св. отец заимствованные нашими предками в составе номоканона. Напрасно г. Суворов отрицает их практическое значение в древней Руси. Канонические памятники древней Руси, до нас дошедшие, свидетельствуют самым положительным образом, что древние пастыри нашей русской Церкви постоянно ссылались на правила церковные и приводили их в своих соборных постановлениях, в своих посланиях, канонических ответах и пр. (См. Памятники древнерусского канон, права, изд. проф. Павловым. СПб, 1880. стр. 10. 13. 29. 48. 65. 66. 85. 86. 97. 103. 127. 157. 176. 177. 286. 340–355. 366–372. 279–382. 386. 389. 452. 769–770. Приб. 58. 72). Употреблялись на практике в нашей древней русской церкви и постановления Константинопольского патриаршего Синода, например постановления Синода при патриархе Сисинии о запрещении вступления в брак двум братьям с двумя двоюродными сёстрами, Ответы Константинопольского патриаршего Синода 1276 г. на вопросы сарайского епископа Феогноста и др. (Памятники канонич. права, стр. 12. 129–140). Употреблялись в практике древней русской церкви, в качестве источника действующего права, и законы византийских императоров, помещённые в номоканоне. На них делали ссылки как константинопольские патриархи в своих посланиях, адресованных к русским епископам и князьям, так и русские митрополиты и епископы (Памятники канон. права, стр. 4. 7.11. 84. 243, 298. 760. 762. 852). Удивляться этому нечего, если мы примем во внимание, что константинопольский патриарх в важных случаях делал свои мероприятия, по отношению к русской церкви, по соглашению с византийским императором, что русские князья и епископы в свою очередь обращались по церковным делам к константинопольскому патриарху и царю (Памятники канон. права, стр. 311. 528. 529. 579, Прил. 268. 276. 280), что византийский император по понятию византийцев был повелителем всех православных христиан по всей вселенной (Прилож. стр. 276).

Что касается до церковных постановлений местно-русского происхождения, то по указанной выше причине в настоящем периоде их было немного, но все же больше, чем допускает г. Суворов. И во-первых, были соборные постановления, пример чего представляют определения Владимирского собора 1274 г. Напрасно г. Суворов старается затенить эти определения тем, что упомянутый собор был собран по особому случаю, а не для составления постановлений. И древние поместные церковные соборы, оставившие нам правила, обыкновенно собирались по особым случаям, а не для составления правил специально. Затем, к памятникам церковного законодательства древней русской церкви должны быть по справедливости отнесены канонические ответы митрополита Иоанна II, Ответы новгородского архиепископа Нифонта на вопросы Кирика и других вопрошателей, правило митрополита Максима, различные послания русских митрополитов – Киприана, Фотия и др. Все эти памятники русского церковного права содержат в себе начальственные разъяснения действующих норм церковного права и указания относительно практического их применения, а не советы, данные частным лицам на их вопросы частного характера, как это доказывает г. Суворов относительно некоторых из этих памятников. Они должны быть сопоставляемы с посланиями древних пастырей, писанными в ответ на вопросы о канонических предметах. И эти послания до утверждения их канонического значения на тульском соборе не могли быть названы церковными правилами в строгом смысле. Тем не менее, составитель номоканона XIV титулов счёл нужным поместить их в своём собрании правил наряду с правилами соборными по тому соображению, что и они имеют значение правил в некотором смысле. «Я счёл нужным, говорит составитель номоканона, привести на память в сей книге и то, что благочестиво изречено некоторыми святыми отцами порознь в их посланиях, содержащих ответы на предложенные вопросы, и что может некоторым образом представлять вид правила. Конечно, мне не безызвестно (как об этом учат и великие Василий и Григорий), что правилами церковными следует называть и считать такие (нормы), которые установили не один, кто ни будь, сам по себе, но многие св. отцы, сошедшиеся вместе, по общему мнению, и после тщательного исследования. Но, с другой стороны, я принял во внимание, что таковые разъяснения упомянутых учителей – или относятся к тому, что уже высказано соборно и, во всяком случае, привносят что-нибудь полезное, служащее к уяснению того, что, быть может, показалось некоторым неудопонятным, – или касаются совершенно новых каких либо предметов, о которых ничего не сказано ни прямо, ни косвенно в записанных соборных вопросах и постановлениях; (принял я во внимание также и то), что лица, получившие жребий судить о чём-либо подобном, – судя как по личному их авторитету, так по духовному свету, отображающемуся действием Божиим в их писаниях, – должны быть признаны способными произнести суждения не только безукоризненные, но и весьма похвальные»³⁶. Можно также сопоставлять их по их характеру с эдиктами высших римских властей, которые причислялись к источникам законодательства (Inst. Justin, lib. I. tit. 2, §7). Относительно посланий митрополитов сам г. Суворов делает уступку, усвояя им в некоторой мере значение норм церковного права. На самом же деле они пользовались уважением на практике в качестве норм церковного права, о чём ясно свидетельствует факт занесения некоторых из этих памятников в рукописные Кормчия, в дополнение к статьям заимствованным из Греции.

Нормы церковного права, заимствованные русской Церковью от греческой в составе номоканона, говорит г. Суворов, исполнялись без утверждения их силы со стороны русских князей, которые считали их обязательными в силу церковной дисциплины. Это справедливо. Вместе с послушанием вере, русские князья, как покорные сыны церкви, оказывали уважение и послушание и церковным постановлениям; в этом послушании выражалось со стороны князей молчаливое признание силы этих постановлений в области государственных отношений. В виду этого г. Суворову нужно взять назад другую свою фразу, противоречащую указанному сейчас его утверждению, будто в русской церкви без власти (светской) никогда никакого церковного порядка не устанавливалось. Не утверждали также явственно первые русские князья и постановлений и распоряжений русских митрополитов и епископов. Русские князья считали себя в праве регулировать только внешнее положение церкви в государстве. Уставы русских князей о материальном содержании духовенства и о судебных его привилегиях составляют применение к условиям русской жизни начал греческого номоканона.

После приобретения русской церковью самостоятельности в управлении своими делами, в ней умножились случаи издания соборных постановлений. Для примера можно указать из XVI в. на постановления соборов московских 1503 г. и 1551 г., из XVII в. на постановления соборов 1620, 1654 и 1667 гг. Это умножение соборных постановлений было естественным последствием того, что русская церковь стала вести свои дела самостоятельно. А г. Суворов объясняет это явление учреждением единодержавия и самодержавия на Руси: «Национальное церковное законодательства на Руси, говорит он, явилось как нечто неразрывно связанное с понятием унаследованной от византийских императоров царской власти, или даже как необходимый логический вывод из её понятия». Но это объяснение неверно. Византийское понятие о политической власти, как мы прежде видели, не заключало в себе того признака, какой усвояет ему г. Суворов. Следовательно он не мог перейти по наследству и к русскому царю. Объём полномочия светской власти в России по отношение к церковным делам в существе дела был одинаков как в первоначальный период русской истории, так и в московский период. Только в первоначальном периоде применение этих полномочий парализовалось зависимостью русской церкви от константинопольской, а в московский период оно вступило в полную силу. Отношение светской верховной власти к церковной иерархии в деле церковного законодательства было заимствовано действительно из Византии и состояло во взаимном соглашении той и другой власти относительно мероприятий по церковным делам, проистекавшем из тесного единения между церковью и государством. Созвание русских соборов в московский период происходило после предварительного согласия со стороны великого князя или царя московского (напр. собор 1503), или по непосредственному распоряжению самого царя, адресованному к епископам (напр. собор 1551 г. и собор 1667 г.). На соборах обыкновенно присутствовал в. князь или царь. Иногда он принимал живое участие в деяниях собора, как например, на Стоглавом соборе царём были намечены предметы соборных рассуждений в особом списке вопросов. Постановления соборные подписывались только членами освящённого собора. Светская власть выражала своё согласие с постановлениями собора тем, что привешивала к соборной грамоте свою государственную печать (на соборе 1503 г.). Иногда не было и этого, а просто говорилось в конце изложения соборных постановлений, что царь и патриарх повелели написать их (собор 1654 г.). Постановления соборные назывались «соборным уложением» (собор 1654 г.), иногда же «уложением царским и святительским» (Стоглав. Каз. 1862 г. стр. 415). Великий князь или царь московский принимал участие в соборах и их постановлениях в качестве поборника православной веры и покровителя церкви, а не в качестве главы церкви и верховного органа церковного законодательства, как представляет дело г. Суворов. Доказательство на это можно видеть в деяниях Стоглавого собора. Собор этот был созван царём Иоанном IV; предметы соборных рассуждений были указаны тоже царём. Тем не менее, царь не считал себя полновластным решителем церковных вопросов; наоборот, предоставлял исправление замеченных церковных нестроений церковной иерархии. Он называл епископов, собравшихся на собор, своими отцами, а себя их духовным сыном (Стоглав, стр. 18. 26. 38. 39), со служебным им поборником веры (стр. 26). Он призывал их к исполнению пастырского долга принятием мер исправления замеченных церковных нестроений, и напоминал им, что они в своём исповедании при поставлении дали обещание не слушать ни бояр, ни князей, ни самого верховного владыки, в случае если они будут требовать от них согласия на что-нибудь противное правилам церковным (стр. 40). Он прямо говорил епископам: «мене, сына своего, накукуйте и просвещайте на всяко благочестие, яко же лепо есть благочестивым царём быти во всяких царских праведных законех и во всяком благоверии и чистоте. Аще ли аз буду вам сопротивен кроме божественных правил, вы о сем не умолкните; аще преслушник буду, воспретите ми без всякого страха, да жива будет душа моя» (стр. 39. 42). Кроме того, в московский период было несколько случаев, когда в решении церковных вопросов принимали участие восточные патриархи в качестве представителей высшей церковной власти. Так, например учреждение патриаршества совершилось с согласия и по постановлению восточных патриархов; русскому правительству принадлежал только проект этого дела. Равным образом постановления Московского собора 1667 г. сделаны при непосредственном участии восточных патриархов, которые были призваны русским правительством как полномочные судьи в решении церковных вопросов.

В синодальный период мы не имеем уже главной формы церковного законодательства – соборных постановлений, за неимением самых соборов. Место их заняли постановления Св. Синода, утверждаемые Верховной Властью. Отличительная особенность постановлений синодального периода заключается не в том, что они утверждаются государственной властью, так как и соборные постановления патриаршего переда также утверждались согласием светского правительства, а в порядке утверждения их советской властью. Прежде, в период патриаршества, соборные постановления издавались церковной властью с ведома и согласия светской власти. Теперь, в синодальный период, постановления Св. Синода сами по себе составляют не более как проект постановления и получают свою силу только после утверждения их в законодательном порядке, установленном для светских законов. Теперь постановления Св. Синода получают своё бытие не иначе, как в форме государственных законов. Изменение весьма важное. Оно объясняется тем положением, в какое поставлена русская церковь по отношению к государству в синодальный период. Тем не менее, и о настоящем состоянии нашего церковного законодательства нельзя сказать, будто оно принадлежит всецело государству и будто церковная власть не принимает в нём деятельного участия. В указе об учреждении Св. Синода 25 января 1721 г., Синоду предоставлено право дополнять свой регламент новыми правилами, каких потребуют разные разных дел случаи; только он должен делать это не без нашего (царского) соизволения. Здесь ясно указывается на деятельное участие Св. Синода в издании дополнительных к Регламенту постановлений. После учреждения министерства духовных дел и народного просвещения, а также после Протасовской реформы центральных учреждений духовного ведомства, деятельность Св. Синода по изданию новых постановлений поставлена наряду с деятельностью Сената и министерств (Осн. Зак. ст. 49. 50. 51), и таким образом в более тесные рамки, чем какие были предоставлены ей в указе 25 января 1721 г. Но это внешнее ранжирование Св. Синода в ряду других высших государственных учреждений не изменило существа дела. Церковная власть русской православной церкви не видит в существующем порядке церковного законодательства особенных неудобств для удовлетворения законных нужд православной церкви, особенно благодаря всегдашнему благосклонному вниманию к этим нуждам и уважению к уставам церковным со стороны наших благочестивых Государей. Без этого же благоприятного обстоятельства можно было бы опасаться со стороны государственных властей стеснений для церковной жизни и деятельности и нарушений коренных церковных правил, как показывает опыт других автокефальных православных церквей – греческой, румынской, сербской.

Кроме того, при оценке порядка законодательства в нашей русской православной церкви, нужно иметь в виду, что жизнь церковная течёт шире указанных в законе тесных рамок, и когда является надобность, переступает за эти рамки к благу церкви. Для примера можно указать на то, что когда в конце семидесятых годов возник вопрос о церковно-судебной реформе, к обсуждению его были приглашены все епископы русской церкви и, благодаря их дружному отрицательному голосу, был отклонён проект реформы, несогласный с каноническими основаниями епархиального управления и суда, не смотря на сочувственное отношение к этому проекту светских административных сфер. Кроме того, и ныне бывают сношения между поместными церквами православной церкви по делам, касающимся всей православной церкви, результатом которых являются постановления по возникшим вопросам. Пример этого представляют сношения поместных православных церквей по поводу антиканонического законодательства по церковным делам румынского правительства (Собрание мнен. митр. Филарета, т. 5:688–690. 696–699. 745–752). Могут быть и ныне соборы епископов из представителей всех поместных православных церквей по делам особой важности, как показывают сношения между ними по поводу греко-болгарской церковной распри. Все такого рода постановления составляют постановления церковной власти высшего порядка, выходящие из обычных рамок; они служат ясным свидетельством того, что церковной власти принадлежит полномочие законодательства по церковным делам и в настоящее время, по крайней мере, в случаях, касающихся всей православной церкви.

Что же сталось с нормами, заимствованными русской церковью в составе номоканона, после, говоря относительно, значительного развития местно-русского церковного законодательства во втором и третьем периоде русской истории? По мнению г. Суворова, они не имели практического значения, а составляли предмет идеального почтения для наших предков. Также и теперь «В настоящее время для человека, который не погрузился безнадёжно в область «умозрения» и который не желает злоупотреблять понятиями и словами, не трудно убедиться, что не только законы византийских императоров, но и другая, соответствующая им, составная часть номоканона – каноны не могут быть действующим правом, потому что не могут нормировать русскую церковную практику XIX столетия» (Юрид. Вестн. 1888. т. 28:524). Утверждение, достойное г. Суворова, не видящего сквозь очки своей теории фактов действительности. На самом же деле постановления русских соборов содержат в себе подтверждение древних церковных правил или применение их (не всегда удачное) к требованиям русской жизни. Русские соборы всегда ссылались в своих постановлениях на древние церковные правила и нередко приводили их текстуально. Для примера можно указать на постановления собора Московского 1503 г. о невнимании мзды за хиротонию (А. Э. т. 1, №382), на постановления Московского собора 1667 г. (Деяния Моск. соб. 1666 и 1667 г. Москва. 1881, стр. 66–74). Даже Стоглавый собор, который, по мнению г. Суворова, «задавался целью выработать национальный церковный устав, каждое постановление которого должно было применяться к действительным отношениям русской жизни», в противоположность Кормчей, как сборнику норм, не имеющих приложения к жизни (Суворов, Курс цер. права, т. 1:829), и он старался держаться в своих постановлениях правил древней церкви, «ничтоже претворяюще» (Стоглав. Казань. 1862, стр. 20. 40–42. 78 и др.), хотя это и ни всегда ему удавалось. Равным образом и в синодальном периоде правила древней церкви признаются в числе норм действующего права... Так сам Дух. Регламент признаёт правила соборные за основание церковного управления и вменяет епископам в непременную обязанность как можно чаще читать их (дела епис. 1–3). Тоже говорится и в Уставе дух. консисторий (стр. 6). Чтобы удобнее было пользоваться правилами древней церкви, церковное начальство вместе с изданием Устава дух. консисторий позаботилось о переводе на русский язык этих правил по полному тексту. В отчётах, обер-прокурора Св. Синода правила древней церкви называются основными законами православной вселенской церкви; издание их в переводе на русский язык, по мнению Отчёта обер-прокурора, должно дать твёрдость суду духовному (Отч. об. прок. 1836. стр. 91. 1837, стр. 122. 1838. стр. 108). Св. Синод в своих указах ссылается на правила древней церкви, как на основания своих постановлений (напр. циркулярные указы Св. Син. 6 июня 1867. №28; 26 июня 1867. №30; 8 января 1891. №1.). Русское правительство также держится того начала в своём законодательстве, что «всякая вновь предпринимаемая законодательная мера, к какому бы предмету духовного управления и суда она ни относилась, должна быть согласна по духу и сущности с древними вселенскими постановлениями, всегда долженствующими сохранять свою обязательную силу». (Елагин. Предполагаемая реформа церковного суда. Вып. 1:103), И это не только в тех случаях, когда дело идёт de lege ferenda, но и в текущей административной и судебной практике. Как пользуется Св. Синод правилами древней церкви в своих постановлениях и решениях, это показано в прекрасной статье анонимного автора: «Основания решений Св. Синода по духовно-судебным делам» вместе с её продолжением: «Общие начала, какими руководствуется Св. Синод в приложении правил древней церкви» (Прав. Обозр. 1874. ч. 2, стр. 40–58. 190–215). Об употреблении церковных правил в епархиальной практике находится достаточно свидетельств в материалах, относящихся к деятельности московского митрополита Филарета (Сборник, изд. Общ. люб. д. просв. по случаю празднования столетнего юбилея со дня рождения Филарета митр. московского. 1883. т. 1:111. 272. 442. 458–9. 466. 473. 474. 481. 489. 616. 632–3. 723. 733. 747. 754. т. 2:51–54). Если же некоторые, и даже многие правила церковные не применяются в действующей практике нашей церкви, то и об них нельзя сказать, что они утратили всякое значение в церковном праве; они продолжают сохранять, по крайней мере, руководственное значение при издании новых постановлений, значение мерила, которым нужно поверять действующие нормы, и лучшего образца, которому обязана подражать действующая церковная практика. Отступления от канонических норм древней церкви в действующей практике допускаются по обстоятельствам места и времени и только до тех пор могут быть терпимы, пока эти обстоятельства имеют силу непреодолимости; в противном случае древние нормы снова должны быть восстановляемы в своей практической силе. Если бы православная церковь поступилась в угоду кому или чему-либо древними церковными правилами, то она уничтожила бы основание своей организации и отказалась от единственно надёжного руководителя среди разнородных и нередко противоцерковных течений современной мысли и общественной жизни, что не допустимо.