Слово при погребении первенствующего члена Святейшего Синода, митрополита Новгородского, Санкт-Петербургского, Эстляндского и Финляндского, высокопреосвяшеннейшего Антония, сказанное в Александро-Невской Лавре 19 ноября 1848 г.

«Поминайте наставники вашя, иже глаголаша вам слово Божие: ихже взирающе на скончание жителства, подражайте вере (их)» (Евр. 13:7).

Повинуясь заповеди Апостола Христова, обозреваю земное поприще почившего в Бозе архипастыря; иду за ним по всем стезям его жизни; восхожу вместе с ним на высоту и нисхожу долу, – и что вижу? везде вижу следы особенного Промысла Божия, ознаменовавшего себя в жизни почившего разительной противоположностью путей своих. С одной стороны, представляется в ней необыкновенная высота сана и звания, о которой почивший большую часть жизни своей не мог и помышлять; с другой – ряд тяжких недугов, которые, казалось, навсегда устранены были самой крепостью его телосложения. Если кто, то он, подобно Давиду, не обинуясь, мог сказать о себе: «мал бех в братии моей... И кто возвестит Господеви моему; Сам Господь, Сам услышит: Сам посла Ангела Своего, и взят мя» (Пс. 151:1, 3–4). Если кто, то сей же пастырь мог взывать потом ко Господу словами Давидовыми: «Спаси мя, Боже, яко внидоша воды до души моея» (Пс. 68:2); «одержаша мя болезни смертныя» (Пс. 17:5); «пострадах и слякохся до конца» (Пс. 37:7); «изсше яко скудель крепость моя, язык мой прилъпе гортани моему, и в персть смерти свел мя еси» (Пс. 21:16); «свет очию моею, и той несть со мною» (Пс. 37:11).

При такой разительной противоположности земного жребия своего почившему надлежало иметь сугубую силу духа: одну – дабы не поникнуть под неожиданной высотой сана и звания своего, другую – дабы мужествено перенести тяжесть столь же неожиданного, как и продолжительного недуга. И, благодарение Господу, он имел эту сугубую силу! – Златой кидар первосвятителя ничем не помрачен на главе почившего; ложе многострадального Иова ни разу не огласилось воплем ропота и малодушия. В мрачные дни печали, как и в светлые дни радости, являлась одна и та же вера, николиже сумнящаяся, и одна и та же любовь, николиже отпадающая (1Кор. 13:8). И вот, братие, урок, который, можно сказать, сам собою выходит для всех нас из гроба сего – урок веры и терпения, смирения и преданности Богу!

Как бы желательно было, чтобы поучительный урок сей изложен был теперь пред нами одним из тех лиц, которому известны все события в жизни почившего пастыря, пред которым раскрылись тайны его души и сердца! Но поскольку печальный жребий священнодействия слова возлег на нас, которые не могут похвалиться подобным знанием, и которым вообще способнее удивляться путям Божиим в жизни человеческой, нежели изображать их словом человеческим, то, воодушевившись силою заповеди апостольской, повелевающей поминать наставников и пастырей, сделаем, что можем: пройдем кратко, в духе веры и любви, по пути жизни почившего. Таким образом он сам, несмотря на свой сон смертный, еще раз деяниями своей жизни будет для нас учителем и наставником.

Не без причины замечают, что у людей с особенным предназначением самое младенчество окружено бывает нередко знаменательными событиями. Если бы не краткость времени, то и мы могли бы рассказать вам о подобных событиях из самых ранних дней жизни почившего пастыря, таких событиях, которые невольно привели бы вам на память дивную судьбу Самуила, когда он, еще будучи отроком, привитал в скинии свидения. Кто бы, например, мог вообразить, что он, еще младенцем, не раз был приносим родителем своим во храм и во время утренних молитвословий, мирно почивал у самого подножия престола Божия? Между тем, да послужит это к успокоению тех, которым судьба почившего может казаться исполненной резких внезапностей. Нет, судьба возлюбленной невесты Христовой, Церкви Святой, которой он был первосвятителем, никогда не может подлежать случаю и внезапности. Кто стяжал ее не сребром и златом, а бесценной Кровию Своею, Тот «не воздремлет, ниже уснет храняй» (Пс. 120:4) ее. Яко всеведущий, Он твердо знает, когда нужно послать в первосвященники ее Аарона, когда Финееса, когда Ездру, когда другого кого-либо из сынов пророческих, и заранее Сам уготовляет избранных на дело служения пастырского.

Справедливость требует сказать одно то, что большая часть жизни почившего была подобна рекам, которые долго текут между берегами пустынными, доведомые немногим, хотя обилием вод своих могли бы служить на пользу целых стран. В самом деле, что видим мы? Вначале (и немалое время) – пастырь небольшого словесного стада, наставник в незнаменитом, хотя важном по своему назначению вертограде наук; потом – предстоятель собратий по званию, потом – блюститель порядка и благочиния церковного, потом – муж совета в управлении епархиальном; потом – истолкователь закона и нравственности для благородного юношества, – вот разные виды служения, среди которых протекла большая часть жизни почившего! Служения не именитые, если сравнивать их с последующими, но именно такие, на которых можно было собрать драгоценный запас всякого рода опытов из жизни человеческой, ознакомиться со всеми нуждами Церкви, пастырей и пасомых, дабы потом, по примеру святого Павла, «всем бых вся» (1Кор. 9:22). Самая строгая справедливость требует сказать притом, что каждое из мест, на которые становился почивший, тотчас возвышалось от лица его и обращало на себя общее внимание: не только пасомые этим пастырем, не только собратия по званию, не только начальники и архипастыри, – самые иноверцы почитали его одним из редких людей своего края.

Да послужит и это в урок и утешение тем, которые позволяют себе малодушно сетовать на невысокую долю своего звания и служения. Человек истинно достойный виден во всяком звании, высок на каждом месте. И стократ лучше, когда человек выше места, нежели когда место выше человека.

Между тем, будущая судьба почившего, несмотря на всеобщее уважение к нему, все еще оставалась под крепкой печатью; и печать эта могла вскрыться не прежде, как после ужасной бури, потрясшей страну, им обитаемую, из края в край. Вы знаете, откуда пришла, как разразилась и чем окончилась эта буря. Для нашей цели довольно сказать, что Святая Церковь вместе с Отечеством вышла из кровавой борьбы с новой силой и новой славой. Отторгнутая превратностью времен, древняя обитель Почаевская возвращается в состав родной иерархии... Среди столицы умиренной Польши, в знамение первобытного духовного союза, водружается кафедра православного святителя.

В сие-то время, когда так нужны были бодрые и благие делатели в вертограде Церкви, почивший в Бозе пастырь, как бы по особенному мановению свыше, оставляет навсегда жизнь среди мира и всецело посвящает себя на служение Церкви в звании иноческом. Казалось, что это была пристань после были радостью и честью для всей Церкви Православной, для всего Отечества; и если бы он не сделал ничего более, то за одни труды его для Церкви Варшавской, которой он был основателем и украшением, имени его следовало быть вписанным между именами святителей приснопамятных.

Между тем, и здесь не конец подвигам. Явится еще раз ангел, еще раз и столь же неожиданно, возьмет его со своего места, и поставит на новом, высшем; тот ангел, как и прежде, был помазанник Божий, которого сердце, по уверению пророка, выну «в руце Божией» (Притч. 21:1). Он рек державным гласом своим, и жезл первосвятительства, который не без труда носили Гавриилы, Амвросии, Михаилы, Серафимы, переходит в руки почившего!... Назначение высокое! но можно ли было без тяжкой борьбы душевной принять на рамена свои тяжесть пастыреначальства, к духовному попечению и надзору которого принадлежит, можно сказать, вся Церковь Православная? Может быть, стократ почивший взывал в душе своей ко Господу: «И кто есмь аз, Господи, яко возглаголал еси тако о рабе Твоем?» – Но покорный судьбам Промысла он, хотя уже с ослабевшими от трудов и недуга силами, бодрственно является на новой духовной страже. И как начинает ее? – Как бы бдел и подвизался еще только в первый раз. На что не обратилось тотчас его пастырское внимание и попечительность, начиная от этого храма и этой обители? – Кому из слышавших не памятны те умилительные чувства, которыми исполнено было первое слово его к сему граду при вступлении на паству? С каким усердием спешили в тот храм, где совершал он богослужение, окруженный не столько величием своего сана, сколько доблестью пастыря-отца? На чьей главе из присутствовавших во храме, как бы она ни была проста и мала, не опочивало его благословение? -Утешаясь таковыми действиями пастырскими, невольно вспоминали многие, что маститый предшественник его, как бы в духе прозрения духовного, не другому кому, а ему единственно вскоре по посвящении его во епископа Варшавского преподал в отеческое напутие и свой златой кидар, и свой жезл первосвятительский. И так благоуспешно (было) действовано при здравии уже полуразрушенном, с силами, видимо оскудевающими от недуга! Сколько бы еще можно было после того ожидать от дальнейшей пастырской деятельности почившего, если бы ему дано было раскрыться пред последней паствой своей вполне и окончить поприще свое подобно другим? – Но елей жизни видимо и быстро оскудевал в светильнике от самой яркости прежнего свечения. Немощная плоть не могла постоянно и до конца следовать за порывами и напряжением духа бодрого и неусыпного. Наступило последнее поприще болезни и злостраданий.

Что сказать о нем? – сожалеть и печалиться, или паче благодарить и за него Господа? При одре болящего нельзя было не совоздыхать; а при гробе почившего не только можно, но и должно возблагодарить и утешиться духом. Почему? Потому что для поврежденной грехом природы нашей болезни и недуги вообще суть одно из действительнейших средств к очищению и освобождению из-под владычества плоти и крови, так что, как говорит святой Павел, «аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни» (2Кор. 4:16). Для тех даже, в которых положено уже твердое основание к добру, которые провели жизнь в посильном исполнении заповедей Божиих, которые за свои труды и верность закону и совести удостоились дарований духовных, – даже для таковых людей болезни, самые тяжкие, никогда не составляют излишества, а, напротив, служат нередко вместо того крещения огнем, о нужде которого для нашего духовного пакибытия свидетельствовал Предтеча Христов, когда вещал ученикам своим о Спасителе: «Той вы крестит Духом Святым и огнем» (Мф. 3:11).

Дано было испытать и пройти это крещение огнем и почившему в Бозе пастырю. Не о днях и неделях, а о целых последних годах жизни своей он мог, подобно Апостолу, сказать: «сами в себе осуждение смерти имехом», – то есть мы чувствовали уже над собою приговор к смерти и видели как бы по частям его исполнение. И для чего чувствовали и видели это над собою? «Да не надеющеся, – как изъясняет Апостол, – будем на ся, но на Бога возставляющаго мертвыя» (2Кор. 1:9). И действительно, у почившего, особенно в последние месяцы недуга, все надежды видимо перенесены были от людей к единому Богу, и постоянно было в виду возстание уже не с одра болезни, а из утробы земной -в день всеобщего воскресения. Было, было от чего поколебаться самому твердому духу! Но, благодарение Господу! проникнутый живой верой дух почившего пребыл тверд! Когда другие ободряли его надеждами на земле, он возводил очи к Небу. Когда окружающие изъявляли скорбь и сожаление, он, если не языком и устами, то взором вещал: «аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим» (Иов. 2:10)? «Буди имя Господне благословенно (во веки)» (Иов. 1:21)! Таким образом, одр болящего был поучителен не менее кафедры проповедующего.

Но вот, наконец, и поприще недуга кончено! Ветхое рубище плоти сложено навсегда! Мрачные врата смерти пройдены! Остается безсмертному духу явиться пред Престолом вечного Судии и дать отчет о приставлении домовнем.

Да, братие мои, определено "есть, – скажем и мы словами святого Павла, – человеком единою умрети, потом же суд» (Евр. 9:27), – суд же не человеческий, часто неправильный и всегда неполный, потому и не имеющий решительных последствий, а Суд Божий, проницающий сердца и утробы, взвешивающий самое несодеянное наше, которого следствием потому для человека есть или жизнь и блаженство вечное, или отвержение и мука нескончаемая. Кто бы из нас мог устоять на Суде том, если бы острану¹²⁴ Судии не было за нас всемогущего Ходатая и Заступника, Единородного Сына Божия, с Его всепримиряющим Крестом и всеочищающей Кровию? Да вознесутся же к этому Божественному Ходатаю молитвы от всех и каждого из вас, братия, о успокоении души почившего архипастыря и об отпущении вольных и невольных его грехопадений! Да помолится от сердца каждый, ибо почивший, яко пастырь града сего, не о себе токмо, но и о каждом из вас должен свидетельствовать на Суде Божием!

Гряди с миром, доблий подвижник вертограда Христова, в последний путь твой! Приложись к сонму святителей, украшавших собою и служением своим державный град сей! Возвести им, что Православная Церковь Российская, утверждаясь на краеугольном камени веры в Единородного Сына Божия, стоит непоколебимо и восходит от силы в силу!

А мы, братия мои, препровождая в недра земли гроб сей, возьмем от него в напутствие себе на всю жизнь если не что другое, то память о нашей смерти: ибо нет сомнения, что давно растут, а может быть уже и под рукою секущего, те древа, из которых будет устроен и наш гроб. Аминь.