Слово при погребении студента Киевской Духовной Академии

Есть «время молчати» (Еккл. 3:7), – говорит Премудрый. Не при гробе ли это время? Что можно сказать с сего священного места в назидание, о чем бы смерть не проповедывала самым убедительнейшим образом? Говорить ли о суете вещей человеческих и, в особенности, о суете человеческой жизни? Взгляните на гроб этот: смерть неизгладимыми буквами начертала на нем: «суета сует, – все суета» (Еккл. 1:2). Говорить ли о всеразрушающей силе греха, которой человек подверг себя через произвольное преступление заповеди Едемской? Взгляните на гроб сей и увидите, коль остро жало греха. Говорить ли о неизменяемости Божественных определений? Взгляните на гроб сей – в нем видимо совершается непременяемое определение: «земля еси, и в землю отъидеши» (Быт. 3:19). Но можно ли исчислить все то, чему поучает нас безмолвный гроб сей? Смотрите пристальнее на лежащего в нем, и каждый в обезображенном смертью лице его найдет сродное себе назидание, – только помните, что каждый из нас, рано или поздно, должен, подобно ему, лечь во гроб.

Смерть всему поучает нас; токмо одно не исходит из уст ее: она не говорит нам, что ее область разрушена; что страх ее не существует более для истинного христианина. Когда же приличнее и нужнее раскрыть и утвердить эту утешительную истину, как не в настоящие минуты сетования, когда смерть среди храма, посвященного Богу живых, пред лицом святилища, в котором течет источник нетления, содержа во узах своих пленника, по видимому торжествует свою победу, и когда самый христианин, не зря во гробе ничего, кроме разрушения, подвергается искушению своей веры? Итак, огласим гроб сей размышлением о том, что для истинного христианина смерть ничего не имеет в себе страшного.

Смерть может казаться страшной для человека с трех сторон. Она устрашает, во-первых, человека неизвестностью продолжения бытия человеческого за гробом; во-вторых, известностью того, что если наше бытие продолжается за гробом, то мы должны впасть в руки правосудия Божия; наконец, смерть может устрашить человека тем, что лишает его наслаждения благами, свойственными настоящей жизни.

Смерть устрашает человека неизвестностью продолжения его бытия за гробом. Тщетно разум усиливается разогнать этот страх. Возбуждая в человеке надежду бессмертия, он более в том случае обещает, нежели доказывает; более располагает к верованию, нежели производит веру в будущую жизнь. Потому-то самые отличные мудростью язычники, быв преисполнены желанием бессмертия, не были совершенно свободны от сомнения в этой утешительной истине. Потому-то между причинами, почему не должно страшиться смерти, они полагали и ту оскорбительную для разума, безотрадную для сердца мысль, что смерть не заключает в себе ничего страшного, хотя бы служила уничтожением для человека, поскольку через это уничтожение человек возвращается в то положение, в котором находился до рождения. Таким образом разум освобождал от страха тем, что само по себе ужасно – уничтожением.

Христианин совершенно свободен от этого страха, будучи совершенно уверен, что гроб не есть конец бытия его. И можно ли не быть уверенным в этой истине, будучи христианином? Что значит вся совокупность христианских истин, как не единое и, вместе, многообразное доказательство бессмертия, доказательство столь же твердое, сколь твердо основание христианства? Сын Божий рождается в яслех, во всю жизнь не имеет, где подклонить главу, -почему? потому что царство Его несть от мира сего. Это предполагает бессмертие.

Христиане не должны страшиться бессмертия тиранов, которые повергают их в темницы, предают мучениям, самой смерти, – почему? потому что они убивают токмо тело, «и лишше что не могут сотворити« (Лк. 12:4). Это предполагает бессмертие!

Христианин несчастен, когда с ущербом совести приобретает власть над целым миром, – почему? – потому что »кая же польза человеку, аще приобрящет мир весь, и отщетит душу же свою" (Мк. 8:36). Это предполагает бессмертие!

Христиане не суть окаяннейшие из всех человеков, – почему? – потому что они уповают на Христа не в сем токмо животе. Так все истины христианства или вытекают из истины бессмертия, или втекают в эту истину.

И какой же крепкой печатью запечатлена истина учения христианского о бессмертии! О Иисусе, любовь вечная! чего не сделал Ты, дабы избавить тех, «елицы страхом смерти чрез все житие повинни беша работе» (Евр. 2:15)! Зная, что учение, не соединенное с примером, мало трогает грубые сердца человеческие, Начальник веры нашей Сам – углубись в сию мысль, христианин! – Сам благоволил войти во Гроб, дабы изнести из него уверение в бессмертии. Можно ли не поверить свидетельству воскресшего человека? Сколь же убедительно должно быть свидетельство о бессмертии воскресшего Иисуса! «Я не имею нужды в доказательствах разума, – вещает христианин, проникнутый этим убеждением. – Иисус сказал нам, что мы бессмертны, – этого довольно для моего успокоения: Бог Иисусов не может быть Богом мертвых».

Будучи свободен от страха уничтожения, человек, оставленный самому себе, впадает в еще больший страх правосудия Божия, которому предает его смерть. Страх сей столь естествен человеку грешнику и столь силен в нем, что все народы, не зная Бога Израилева, подобно Израилю приносили жертвы о живых и мертвых. Самая философия, несмотря на свою гордость, показывала человеку необходимость очищения, хотя не представляла к тому действительных средств.

Но для истинного христианина страх Божественного правосудия не существует; смерть Иисуса Христа, подъятая для умилостивления правды Божией, человеческими грехами раздраженной, уничтожает страх этот. В самом деле, для чего умер Богочеловек? Ужели для того токмо, – как суесловит разум, еще не совершенно плененный в послушание веры, – чтобы запечатлеть Кровию истину учения Своего? Нет! цель Его смерти гораздо выше сей цели. Священное Писание ясным образом и в бесчисленных местах свидетельствует, что Иисус Христос умер за грехи наши, что Он подъял мучения, дабы нас избавить от мук вечных. Притом если бы смерть Иисуса была токмо печатью истины Его учения, то какую бы силу имели ветхозаветные жертвы, которые прообразовали смерть Мессии и которые были приносимы для очищения от грехов? Почему бы святые писатели спасение наше представляли возможным токмо под условием веры в заслуги Иисуса? Если же спасение наше приписывается смерти Иисуса Христа потому, что ею запечатлена истина учения Его, которое спасает нас, то почему бы не приписывалось спасение наше чудесам Иисуса, которые также служат сильным доказательством Божественности Его учения? Наконец, если бы Иисус захотел умереть для того токмо, дабы доказать, что Он – Посланник Божий, то для того можно бы найти легчайшее средство. Если бы Иисус явился на горе Сионской, как некогда являлся на Синайской, если не с громами и молниями, так как это не приличествовало завету благодати, то с сонмами Ангелов, которые и в Царстве благодати восходят над Сына Человеческого, – то ожесточенные враги Его, может быть, скорее бы поверили Его Божественному посольству, нежели когда Он умер за истину Своего учения.

Взглянем еще, слушатели, на Иисуса в саду Гефсиманском, готовящегося к смерти, дабы совершенно увериться, что смерть Его есть жертва за грехи наши. Приближаясь к смерти, Он должен был исполняться радостью. Ибо как Он отходил от мира сего? С совершенной уверенностью, что Он во всю Свою жизнь исполнял волю Отца Своего и явил имя Его человекам; что смерть Его, подобно смерти зерна горушичного, принесет мног плод для всего рода человеческого; что Его ожидает у Отца слава, которой Он наслаждался прежде сложения мира; наконец, отходит с совершенной уверенностью, что Отец Праведный не даст Преподобному Своему видеть нетления. Все это не должно ли было произвести в душе Иисуса радости при Его отшествии из мира сего, тем паче, что Он возбуждал учеников Своих радоваться о том, что Он идет к Отцу? И если ученики Его впоследствии с радостью текли на смерть, то можно ли подумать, чтобы Начальник и Совершитель веры их скорбел, отходя на Крест? Между тем, что видим мы в Иисусе? – Скорбь глубокую, капли кровавного пота, слезные вопли, «да мимоидет... чаша сия» (Мф. 26:39). Отчего такое различие между смертью учеников Иисусовых и Самого Иисуса? Оттого, что те находили смерть уже обезоруженной; те шли к судилищу милосердия, а Сей – к судилищу правосудия. Кратко: Иисус скорбел пред смертью потому, что смерть Его была жертвой за грехи человеческие.

Иисус умер за грехи мои, – вещает любящая Его душа, – посему я не страшусь более стрел Небесного правосудия. Пусть ангел-истребитель возносит на меня мстительную десницу; он не найдет во мне ни одного места, которое не было бы покрыто Кровию Божественного Агнца. Пусть князь тьмы предстанет одесную меня, как некогда он предстал одесную первосвященника Иисуса, и указывает на гнусные ризы моей естественной нечистоты; я уже слышу утешительный глас Отца Небесного: «отимите ризы гнусныя от него» (Зах. 3:4) и облеките его в одеяние бело.

Наконец, смерть может казаться страшной для человека потому, что лишает его наслаждения благами настоящей жизни. В самом деле, сколь ни несовершенны эти блага, тем не менее весьма прискорбно разлучаться с ними тому, кто не уверен, что за гробом он будет наслаждаться если не лучшими, то, по крайней мере, подобными благами.

Но для истинного христианина и этого страха не существует; он совершенно уверен, что, теряя через смерть блага земные, он получает блага небесные, несравненно высшие. Смерть Иисуса Христа, будучи жертвой за грехи, вместе служит печатью того блаженного завета, которым Сей Ходатай Бога и человеков утвердил приобретенное Им сокровище любви Божией за верующими во имя Его. Какие же это сокровища? Ах! они столь много превышают все блага земные, что самые святые писатели, которые вещали Духом Божиим, не могли иначе выражать их, как токмо чертами сравнительными и даже отрицательными. Так, жилище небожителей они представляют в виде града, которого «основания... украшена... всяким драгим камением», коего «дванадесят врат» суть «дванадесят бисеров», коего «стогны... злато чисто, яко сткло пресветло», в котором нет уже храма, поскольку Сам «Господь бо Бог Вседержитель Храм ему есть, и Агнец», Который не требует «солнца и луны, да светят в нем, слава бо Божия просвети его, и светилник его Агнец» (Откр. 21:19, 21, 22, 23). Вообще же, за признание святых писателей можно почитать свидетельство одного из них, который говорит, что «ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящым Его» (1Кор. 2:9).

И мы, имея обетование толиких благ в мире грядущем, еще не хотим расстаться с миром настоящим, который весь во зле лежит! И Ангел смерти еще должен, так сказать, насильно восхищать нас из среды сует, дабы преставить в обитель вечного покоя! О, суетные блага мира! доколе вы будете приводить у нас в забвение Небесное наше Отечество? О, сокрушенные кладенцы мирских удовольствий! доколе мы будем возлежать над вами, не помышляя об источнике воды живыя? Душа бессмертная, душа омытая Кровию Сына Божия, душа – наследница вечных благ! восприими полет, достойный тебя, вознесись над страхом смерти, пари к источнику бытия твоего.

Но тщетно, слушатели, будем возбуждать дух к презрению смерти, если в нас нет семени живота вечного. Смерть не страшна для истинного христианина; а для ложного, каковы все «устные» христиане, она страшнее, нежели для язычника. Посему будем стараться о том, чтобы соделаться истинными христианами; будем умерщвлять земные уды наши, влекущие нас долу; будем водворять в себе смерть Христову, которая есть единственное семя живота вечного. Паче же всего будем любить Иисуса; любовь к Нему соделает в нас все, что нужно для победы страха смертного. Теперь мы имеем много утешителей, собеседников, друзей; но в час смерти один будет утешитель, собеседник и друг – Иисус.

Мы не дерзнем вопрошать тебя, почивающий сном смертным; но мы уверены, что если бы язык твой, связанный смертью, разрешился, то ты собственным опытом подтвердил бы, что Иисус есть единственное утешение для умирающих, подобно как Он есть единственная надежда для живущих. Ибо мы уверены, что тебя, проходящего сень смертную, утешало и ободряло ни что другое, как Тело и Кровь Богочеловека, которыми Святая Церковь напутствовала тебя пред отшествием из сего мира. Потому ты не удивишься, если мы, воздав тебе последний на земле долг, все благожелания свои возливаем во единое молитвенное желание, чтобы Иисус был твоим прибежищем в вечности.

Покойся, любезный брат наш, в обителях Отца Небесного, уготованных для нас Иисусом; рано или поздно и мы приидем к тебе и соединимся с тобою в училище Небесной Премудрости. Аминь.