1892 г.

Еще один год ушел в вечность, прошел – и не возвратить его ничем, никакими силами не возвратить к бытию и одной его минуты. И все мы, старые и малые, и много прожившие и только вступившие в жизнь, одним шагом ближе стали к тому неминуемому концу, о котором нужно так часто думать, и так не хочется думать, который называем смертью.

Невеселые мысли на веселый день... И нельзя сказать, чтобы эти мысли как бы насильственно не заставляли нас сосредоточиться на них вниманием, и особенно теперь, в настоящий день Нового года. Ибо многознаменателен и поучителен настоящий празднественный день.

Богомудрый Царепророк Давид даже и в безмолвной смене дней и в немой последовательности ночей услышал некий глагол и некую торжественную проповедь, объявляемую миру на всех языках и наречиях.

«День дню передает речь, и ночь ночи возвещает знание. Нет языка и нет наречья, на которых не слышался бы голос их» (Пс. 18:3–4). Тем более есть проповедь в смене одного года другим. Что дал нам год старый, чем ознаменовался, что особенное внес в нашу жизнь? Старый год дал нам голод... Божиим попущением, по выражению пророка, «отворилось небо над главою нашею медяным и земля под ногами нашими обратилась в железную; послал на нас Господь ярость и гнев и скорбь»... Целые миллионы наших собратий остались без куска хлеба; во многих местах нашей родины земля, проклятая в делах рук человека, не возвратила земледельцу буквально ничего из посеянного. Новый год застает нас в годину тяжелого народного бедствия. Надрывается сердце всякого русского, надрывается сердце всякого человека при мысли только о том, что приходится испытывать теперь многомиллионному населению несчастных, лишенному часто буквально куска насущного хлеба. Много об этом и говорилось, и писалось. Несчастье действительно велико, бедствие ужасно. И оно касается не одних только тех, кто действительно голодает, оно близко касается и нас, сытых и довольных... Некогда Спасителю сказали, что Пилат смешал кровь галилеян с их жертвами, – и Божественный Учитель даже и в этом бедствии, постигшем только несколько человек, указал нечто общее, относящееся ко всему народу: «Думаете ли вы, что эти галилеяне были грешнее всех галилеян? Нет, говорю вам: но если не покаетесь, все также погибнете» (Лк. 13:2–3). То же применить должно и к нам при настоящих обстоятельствах. Признаем в этом бедствии грозное знамение Божьего наказания. Вот наблюдатели над русскою жизнью последних лет, правильнее – последних десятилетий, все единодушно говорят, что у нас стала падать религия, а это, известно, – вместе и могила нравственности; говорят, что наша наука забыла Бога, наша жизнь Его прогневала; что наше ученье, искусства, все способности наши были направлены к получению одних материальных благ. И вот «открывается гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков»; «скорбь и теснота на всяку душу человека, творящую злое» (Рим. 1:18, 2:9).

Господь показал нам, как ненадежны те блага, за которыми мы, как дети за красивыми игрушками, гонялись, в которых полагали и цель и лучшее украшение нашей жизни. Можем воочию убедиться, как легко без помощи Божией очутиться в безвыходном положении, без куска хлеба, хотя все усилия наши во все предшествовавшие годы жизни, все средства науки, – чуть не все в нашей жизни, по-видимому, всецело направлено было к тому, чтобы приобрести побольше этого хлеба. Подобно оному приточному богачу, мы ставили идеалом и частной и общественной жизни только одно: разорить житницы свои и большие создать, собрать туда вся жита своя и благая своя; в своем служении культу мамоны, в своем поклонении пред экономическим благосостоянием народа мы, подобно этому безумцу, смешивая даже душу с чревом, восклицали: душе, почивай, яждь, пий, веселися. «Зачем нам религия, к чему все духовное? Нам нужно то, что существенно, что только и необходимо, словом, едино на потребу: хлеб и питательная пища, а в этом, мол, мы обойдемся и без помощи небес». Так говорили, да и доныне говорят некоторые... безумцы. И вот один только год гнева Божия, одну только весну и лето, только несколько месяцев медяного неба и железной земли, только немного времени гнева и ярости – и что же видим? Что защитит нас и спасет от гнева Божия? Пусть теперь наука повелит облакам небесным пролить дождь на землю, пусть изощренное искусство исцелит неблагорастворенный воздух, пусть вся мудрость и сила человеческая, соединившись вместе, произведут вновь изобилие плодов земных, которых Бог лишил, пусть заставит землю послушаться голоса их, хотя бы во имя ее (земли) собственных законов, которые человеческая мудрость, как хвалится она, в таком совершенстве изучила! Увы, мудрость человеческая не раз заявляла во всеуслышание мира, что в открытых ею мастерских руками ученых ее служителей ни в какой ученой лаборатории она не может произвести искусственно даже сотой части жизненного зерна... А что если Бог не престанет в гневе, что если и новый год несет то же, что дал уже старый? Ведь мы-то сами сделаемся ли лучшими в новом году?..

Но довольно о сем. Услышим же, что вещает старый год новому? Чему учит нас? Что делать нам в виду указанных явных знамений гнева Божия? Поучимся у года старого, и не у одного, а у целой совокупности старых годов. Те же наблюдатели над жизнью русского народа, которые указывают нам темные стороны современности, говорят, что русский человек всегда был крепок и несокрушим твердою верою в Бога, надеждою на Его бесконечную благость. Молитва веры склоняла не раз Божию милость к русскому народу, и он перенес все ниспосылаемые ему тяжелые испытания, часто тягчайшие настоящих, от татарского ига до последнего нашествия 20-ти языков, перенес – и не погиб. И теперь, делая все зависящее от нас, чтобы по мере сил облегчать общегосударственное горе, вспомним о Боге, Которого, может быть, мы не раз забывали в суете сует жизни, и на Его милость и помощь возложим больше всего упование. Господь Иисус вчера и сегодня той же и во веки, говорит апостол (Евр. 13:8); подобно человеку, Он не бывает ныне милостивым более, а завтра менее.

И если Он исцелял во время земной Своей жизни больных, утешал печальных, чудесно насыщал голодных, то и ныне Он, оставшись неизменным, может сделать то же. Угодна Ему и ныне молитва веры, окрыленная спасительною надеждою, споспешествуемая любовью и делами любви. Преклонит Его на милость наша беспредельная преданность, горячая мольба, совершенное упование. Лишь бы мы, люди Его, достояние Его, были достойны милости. Лишь бы мы, умея различать и рассуждать лицо неба и земли, могли и умели познавать знамения времен и уроки в них Промысла (Мф. 16:3). И прежде всего о том свидетельствуют нам эти знамения времен, что мы должны побольше горнее мудрствовать, а не земная, искать прежде всего Царствия Божия и правды Его, веря, что все остальное приложится нам. Интересы религиозные, духовные, заботы о поднятии в нас уровня нравственного развития, мысли о небе и вечном спасении должны иметь больше места в нашей жизни. А затем и о том свидетельствуют эти знамения времени, что Господь, наказав нас, дал нам и возможность исправиться, заставив нас задуматься над своим нравственным состоянием и увидеть его несовершенство, внушая нам желание исправиться и идти путем добродетели, даст нам и возможность осуществить свое желание и показать его на деле. Голод есть наказание Божие, но вместе и способ испытать нас сытых и довольных, тронемся ли мы видом чужого страдания, двинемся ли на помощь. Не любим словом и языком, но делом и истиною. Если кто скажет, что Бога любит, а ближнего своего не любит, тот, по свидетельству апостола, – лжец (1Ин. 4:20). Правда, помощь оказывается, в помощи участвовали и участвуем и мы, но и опасность еще не миновала, беда не прошла, испытание Божие не кончилось. Правда, с тех пор, как с высоты Царского престола дан был пример великодушия и готовности помочь страждущим братьям, в беде сущим, все сословия народа нашего выказали готовность подражать высокому примеру, со всех мест нашей родины потекли рекою пожертвования, и здесь и наш край, и наш город, и мы не отставали от других. Но есть опасность, как бы это не было минутным порывом, временным увлечением; есть опасность, как бы это не свелось к формальному исполнению предписания долга, внешним образом понятого. Нравственно добрая деятельность должна войти в наши нравы и привычки, милосердие должно являться не как следствие минутного порыва, а как результат целого направления нашей жизни и деятельности. Нужно, чтобы не благотворить и не милосердовать для нас было невозможностью. Не на иное что, а именно на это указывает Спаситель, когда учит, что в делах милосердия левая рука не должна знать, что делает правая. В средствах воспитания такого направления, в средствах и возможности применения добрых последствий его на деле недостатка не будет, а в настоящее время, при страшном народном бедствии, особенно, а в нашем городе тем более, когда существуют такие благие, истинно христианские учреждения, как бесплатная и дешевая столовая, приют для детей, убежище для бездомных, для беспомощных стариков и т.д. Добрые люди основали их, добрые люди и доселе поддерживают их своими средствами, властью и влиянием, поддержим их и мы, насколько и чем можем. Учреждения эти в настоящем году не ограничивают своей благотворительной деятельности только местными бедняками; всякий, пришедший из мест, постигнутых бедствием неурожая, находит здесь себе приют и необходимое пропитание. Помощь Братству, содержащему эти учреждения, является таким образом не только делом христиански благотворительным, но и патриотическим.

Без всякого прекословия, в старом заключается семя нового; без всякого сомнения, новое должно жить уроками старого, если желает твердого основания и доброго плода своей деятельности и если не руководится философией, свойственной бессловесным: «станем есть и пить, ибо завтра умрем» (1Кор. 15:32).

Пусть же в настоящий день, день Нового года, будут нам особенно памятны уроки старого.

Вчера мы слышали в одной из паремий за вечерним богослужением: Некогда богомудрый Исаия видел Господа на престоле высоком и превознесенном, окруженного Ангелами славы; видел и ужаснулся. Ныне Симеон праведный видел Того же Господа, под убогими пеленами на своих объятиях лежащего, видел и, в ожидании предлежащего Ему подвига смерти, – возрадовался. Различны чувствования обоих праведников, но дают они согласный и единодушный урок. И тому и другому надлежало умереть; но Исаия, живший за 700 лет до Христа, хотя и зрел пророческим оком спасение людей, но зрел его еще в отдаленных веках, и самому ему, как и всем ветхозаветным людям, носившим печальное наследие греха и проклятия Адамова, предлежало сойти во ад. Симеон жил на заре Нового Завета; ему суждено было увидеть спасение человечества своими очами; он знал, что загробная будущность ему не страшна, он не боялся смерти, ибо вот родился Тот, Кто сказал: «О, смерть! Я твоя смерть; о, ад! Я твой разрушитель». Так, истина бессмертия нашего духа не есть нечто отвлеченное, бесплодное: Симеон доказывает это. Бессмертие наше есть истина жизненная, захватывающая все стороны существования и деятельности человека.

Никто, конечно, не станет отрицать, что полезно, хорошо и даже необходимо приобретать знания и стремиться к нравственному усовершенствованию, но все это понятно и целесообразно только при вере в бессмертие, когда мы знаем, что порывы нашего духа найдут свое развитие в другой жизни, что там мы достигнем истинного ведения, полного знания, удовлетворительного решения тех тревожных запросов нашего сердца, которые здесь, на земле, остаются безответными, когда мы уверены, что пламенное стремление наше к совершенству там, на небе, найдет себе, наконец, полное удовлетворение. А без этой мысли, без мысли о бессмертии, к чему крушиться духом? К чему целую жизнь учиться, стремиться к знанию, если мы видим, что никто из самых ученых, из самых разумных людей пред концом своей жизни не мог сказать, что он обладает знанием, что ему все ясно, все понятно? Положим, человеку присуще стремление к совершенству: но ведь идеал совершенства недосягаем уже по тому одному, что он – идеал. К чему же в таком случае стремление к совершенству? Зачем же гоняться за тенью, убивать жизнь на бесплодные искания призрака? Если за смертью – конец всему, если нет бессмертия, то не лучше ли, не последовательнее ли предаться плотоугождению, подчиниться самым первым своим наклонностям, побуждающим нас прежде всего к удовлетворению своих естественных физических потребностей?

Не правда ли, что хорошо любить ближнего, хорошо быть другом людей? Это голос разума, это голос веры. Но без мысли о бессмертии, к чему все это? Для чего это я должен жертвовать своим благом, уделять часть своего благосостояния, заботиться о своем ближнем? Жизнь проживу с лишениями, а потом помру, и прекратится совершенно мое существование... Не лучше ли хоть эту-то жизнь провести с удовольствием, достигнуть возможного счастья: пей, ешь, веселись, завтра умрешь. И счастье-то выходит скотское, животное; тогда не прогневайся, ближний и брат, если и ты сделаешься пищею людей, любящих есть и пить. Не то при вере в бессмертие; мы знаем, – любовь не умирает, мы перенесем ее в жизнь загробную, мы знаем, что любовь – условие совершенства, что любовь отворит нам двери заключенного рая, приведет нас в общение с Богом, Который есть сама Любовь, значит, доставит нам счастье...

Но еще хорошо, если при отсутствии веры в бессмертие можно, хотя и путем низведения себя до степени животного, устроить себе на земле, допустим, счастье, если будут средства удовлетворить свои потребности. Но для многих ли это возможно? А если нужда, а если лишения, страдания, голод, холод, а если болезнь, огорчения, – эти печальные спутники нашей горькой жизни? Тогда что? Что же другое, кроме самоубийства? Верующему же в бессмертие и среди этого мрака страдания блещет луч надежды на будущую жизнь; эта надежда окрыляет, бодрит его, поддерживает на пути к достижению небесного отечества.

А придет время умереть, и здесь нет у верующего ни ужаса, ни отчаяния. Ужаснулся Исаия при мысли об отходе своем из жизни, но он верил все-таки в пришествие, хотя и не близкое, Христа, Победителя ада. У неверующего же в бессмертие, как бы он ни кончил жизнь, что будет в душе при мысли о близкой смерти? И вообще-то мысль о неизбежности смерти отравит ему и то счастье, которым он пользовался, уподобившись скотам несмысленным; скоты хоть не сознают того, что умрут, он же никакими усилиями воли не вытеснит из сознания этой гнетущей мысли, а в виду близкой смерти глухое отчаяние, бессильная злоба, злоба безвыходная создадут ему уже здесь, на земле, ад, который он унаследует и после смерти.

А человек, истинно верующий в бессмертие, умрет спокойно, предвкушая блаженство рая. Неоткуда явиться ни злобе, ни отчаянию.

Смертный Сын земли знает, что он сделается вечным гражданином неба, что конец земной жизни будет первым шагом жизни загробной, в которую бесстрашно он может вступить, так как, руководствуясь в земной своей жизни мыслью о бессмертии, помня свое высокое назначение, он сообразно с этим располагал и устроял свое земное поприще, эту предуготовительную ступень к загробному существованию.

Тогда, в смертный свой час, когда бы час этот ни последовал, он со спокойным сердцем обратится к Творцу своему, к Которому стремилась душа его, как жаждущий олень к источникам водным; обратится с теми высокими, превосходными словами Симеона Богоприимца (Лк. 2:29), который вот уже почти два тысячелетия своею мыслью о бессмертии утешают и восхищают чудною отрадою скорбное сердце всякого христианина: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром»... Аминь.

Человек, яко трава; дни его, яко цвет сельный: тако оцветет; яко дух пройдет в нем и не будет, и не познает к тому места своего.

Много раз слышали мы это в церкви при богослужении, не один раз говорили и настоятельно напоминали про эти уроки, преподаваемые вам и в классах, и здесь, в храме, с высоты сего священного места. И вот вам наглядный пример: человек, как трава, его дни, как цветок полевой; придет к нему смерть, как неожиданный в поле ветер, сокроет его могила, и потом не узнать и места его! Да, не одна старость с неизбежными болезнями и страданиями, не одни войны, мор, голод, не потоп один, огонь молнии, или другие какие-либо незначительные обстоятельства несут смерть и могилу: нет, и среди другой обстановки, в молодые годы, в чертогах, среди тихой, беззаботной жизни, и правильной и разумной, и при видимой крепости сил телесных и при других благоприятных условиях может раздаться голос: «Жених грядет. Выходите на встречу!» (Мф. 25:6). И блаженны рабы те, которых найдет Господь готовыми; блаженны девы те, разумные, предусмотрительные, которые ожидали Его пришествия!

Вот и этот почивший отрок: жить бы ему да жить, а между тем ничто не удержало его и не избавило от смерти: ни молодой возраст, ни видимая живость, подвижность – признаки здоровья, ни любовь и попечения, которыми он был окружен в семье, ни усилия человеческого искусства. Пришел час печальный и гость неожиданный: и до последних минут жизни даже родители не верили в возможность и необходимость рокового исхода.

Но блаженно шествие его в горнее отечество! И смерть его не один только урок дает нам, не одно напоминание о близости смерти, о возможности для каждого из нас неожиданно переселиться в другой мир. Смерть его учит нас и как нужно готовиться к смерти, как достойно жить и как по христиански умереть.

Почивший был хороший ученик, но еще более он был хороший христианин. Это был религиозный, верующий мальчик. Оттого-то и до болезни, и во время болезни своей он расположил себя так, что смерть является для него ныне радостью о Христе, несет с собою счастливую уверенность в блаженстве вечном, а не страх пред грядущим судом. Как человек, в мире живущий и плоть носящий, он не был, разумеется, совершенно чужд греха; но он внимательно следил за собою, за своим нравственным состоянием, вспоминал старательно все, что делало душу и сердце его нечистыми пред Богом: за то и исповедовался он так, как редко приходится видеть духовному отцу. Советы, которые давались ему для усовершенствования нравственного, он выполнял не как советы, а как непреложные приказания. Конец венчает дело: последние дни жизни показывают, какова была эта жизнь. Так при закате солнца можно хвалить день, по созрелым плодам можно судить о достоинстве дерева. Да, последние дни жизни этого усопшего отрока назидательны и поучительны. Дни его болезни были беспрерывной молитвой к Богу. Он, по слову апостола, желал со Христом быти, и душа его стремилась к Богу, как лань стремится к источникам водным. Он умер с верою и надеждою, умер примиренный со своею совестью, напутствованный покаянием и принятием Таин Христовых. Тяжело родителям хоронить сына, тяжело и нам всем стоять у этого гроба, над этим безвременно покидающим мир отроком. Но мы, зная его добрую кончину, уверены, что он счастлив, он будет там, где дай Бог быть каждому из нас. Помолимся же усердно об упокоении души его, а уроки, вынесенные нами из краткого знакомства с его жизнью и смертью, запомним и постараемся осуществить в своей жизни. Аминь.