1907 г.

Начало и конец минувшего 1906 года в духовных настроениях русского общества и русского народа были до противоположности различны. Правда, и начало года, как и конец его, отмечены кровью жертв революции, – отмечены, хотя и не в равной мере, повышенными заботами и партийной борьбой в виду близких выборов в Государственную Думу. Но это сходство только внешнее и видимое. Несомненно, в течение прошедшего года, особенно во вторую его половину, наблюдается заметный постепенный спад революционного настроения, постепенное отрезвление умов и сердец, стремление к нормальному, спокойному порядку жизни. Неслышно стало о крестьянских погромах, не только о массовых, но даже о частичных забастовках, о военных бунтах, о диких и исступленных выходках отдельных революционизованных групп населения. Конечно, не сразу затихает взволнованное море народной жизни, но упокоение и умиротворение в общественных настроениях, несомненно, заметны всякому наблюдателю русской жизни, отмечены теперь и заграничной печатью.

Однако нельзя успокаиваться пастырям Церкви на этом явлении. Напротив, оно взывает к особо бдительной пастырской предусмотрительности и пастырской работе, – к работе вдумчивой и напряженной, которая потребует огромного подъема сил от Служителей Церкви, если они хотят устоять на высоте своего призвания, не утерять своего влияния среди паствы и не упустить благоприятного момента для религиозно-нравственного делания.

Велико опустошение в духовной жизни нашего народа, проведенное последними двумя годами «освободительного движения». Как ни заметен был, поэтому, перелом в общественном настроении, однако, осадок тлетворных влияний, – осадок противорелигиозной и противоцерковной агитации остается в душе народной, и с ним нужно будет неминуемо считаться и бороться. Не станем делать всестороннюю оценку общественному движению последних двух лет. Взглянем на него беспристрастно только с точки зрения пастырской и исключительно со стороны интересов религиозно-нравственных. Факт несомненный, что на религиозном настроении народа это движение отразилось только отрицательно. Принижено и ослаблено религиозное чувство; все заполнила игра в оппозицию и игра в политику. Литература, газета, листок, общественные речи, школа, улица, домашний круг, – все было увлечено одними политическими интересами, насыщено борьбой, злобой, заполнено исключительно земными интересами, запросами жизни царства земного, человеческого, а не царства небесного и Божьего. Средство, – земной быт, царство земное, – таким образом, было обращено в цель, и в ожесточенных спорах об упорядочении и улучшении средств для высокой цели – царства Божия – самая цель ушла из внимания спорящих и была совершенно забыта. Решительно всюду по всей России обращало на себя внимание печальное явление: храмы значительно опустели; у чтимых святынь всенародных было значительно меньше богомольцев; число говевших в Великий пост минувшего года заметно сократилось; понизился прилив пожертвований на дела церковные и благотворительные; вообще как бы замерли религиозные порывы и искания души народной. Даже в среде раскольников и сектантов, несмотря на объявленную свободу всех вероисповеданий, и публичного оказательства, никакого оживления не было заметно, не было заметно и усиления прозелитизма. Все поглотила и здесь политика. В области миссионерского дела, приходской жизни, благотворительности христианской, – всюду чувствуются недочеты, лишения, понижение деятельности.

А рядом, при таких неблагоприятных условиях религиозной жизни, мы видим огромные усилия противорелигиозной и противоцерковной пропаганды. Издаются во множестве и отдельно, и приложениями к журналам сочинения Ренана, Штрауса, а также еще недавно запретные сочинения Л. Н. Толстого. Но книги – еще полгоря. Великое зло – дешевенькие брошюрки. Лафарг, Бакунин С. Фор, Куатский, Бебель проводят в массы народа разрушительные для всякой религии вообще и для христианства в частности идеи; доказывают, что всякая религия есть плод невежества, своего рода болезнь – «религиозная чума», от которой человечеству поскорее надо освободиться; в популярной форме ниспровергают христианство, искажают его историю, представляют его силой темной, губительной для цели свободы и народного блага. Успех социал-демократической пропаганды является в то же время успехом и противорелигиозной проповеди: «распропагандированные» рабочие и крестьяне по местам выбрасывали иконы из домов, издевались над женами и товарищами, сохранившими верность религии, на сходках постановляли решения не принимать с крестом и молитвой священников, подвергали публичным оскорблениям пастырей только за то, что они являются служителями Церкви. В средних школах на незрелые умы, при расшатанности семьи и общества, противорелигиозные брошюрки действовали особенно пагубно. Ученики перестали являться к богослужению. Бывали случаи, когда ученики целыми классами объявляли себя атеистами и во имя свободы требовали полного прекращения преподавания Закона Божия.

К сожалению, многие пастыри также были вовлечены в общественное движение и так или иначе ему подчинились. Условия внешние для их деятельности, как мы видели, сложились неблагоприятно, а внутренняя жизнь духовенства и его заботы вращались часто хотя и около интересов общецерковных, но в теоретических построениях, если же возникали вопросы практические, то они на съездах духовенства касались главным образом, если не исключительно, интересов сословных и кружковых. Только в самое последнее время на пастырских собраниях стали выдвигаться и обсуждаться действительно пастырские задачи в их ближайшем практическом осуществлении.

Знаменательное явление: понизилась продуктивность церковной проповеди и качественно, и количественно. В прежнее время ежегодно можно было насчитывать десятки появившихся в печати сборников поучений; ныне их нет. Самая проповедь, конечно, в силу обстоятельств времени, приняла исключительно публицистический характер; поучений о вере и нравственности христианской, тем более поучений, изъясняющих и утверждающих основы церковности, совсем не слышно. Такая односторонность церковно-проповедного слова, конечно, представляет явление ненормальное.

Минувший год ознаменовался продолжительными занятиями Предсоборного Присутствия при Св. Синоде. Такое редкое и исключительное явление, тем более готовящийся Всероссийский собор в другое время и при иных обстоятельствах захватили бы все внимание печати и общества. Теперь же и эти события столь крупой общественной важности в среде широких руководящих слоев общества прошли как-то малоприметно.

Единственный вопрос, который до некоторой степени обсуждался прессой, был вопрос о приходе. Но и сюда привнесено было общее увлечение выборным началом, вера в формы, а не в сущность жизни и слепое доверие к непогрешимости так называемого большинства голосов, якобы представляющего панацею от всех зол. В приходскую жизнь желали бы ввести начало демократизации и обратить ее в одну из форм жизни политической с привходящими экономическими задачами. Обо всем говорилось в печати при обсуждении вопроса о приходе, об одном, единственно важном, умалчивалось: о его религиозно-нравственных задачах. Еще хуже то, что у некоторых, занятых обсуждением вопроса о приходе, было нескрываемое желание провести некоторые реформы приходской жизни до собора с той целью, чтобы провести путем приходских выборов таких членов собора из мирян и духовенства, которые могли бы способствовать проповеди «освободительных» в духе мирском начал в Церкви. Это значило бы обратить даже собор церковный в игралище политических страстей и в орудие для достижения целей не церковных.

Рядом с Предсоборным Присутствием в течение двух с половиной месяцев заседала первая Государственная Дума. К сожалению, она совсем не проявила никакого интереса к религиозной жизни русского народа, напротив, оскорбительными выходками таких депутатов, как Онипко и Рамишвили, по отношению к Церкви, законопроектом о полной свободе всех религий и даже атеизма и законопроектом о насильственном и бесплатном отчуждении всех церковных, причтовых и монастырских имуществ. Государственная Дума явно показала свою враждебную настроенность к Церкви.

Вот краткий очерк тех явлений из духовной жизни русского народа за минувший год, имевших ближайшее отношение к делу церковному. Явления эти печальны и для Церкви неблагоприятны; с ними предстоит считаться очень продолжительное время; они взывают к усиленной борьбе и усиленной пастырской работе. Нужно поднять религиозное настроение народа; нужно суметь заговорить с ним во имя вечного и небесного; нужно возвысить учительство; нужно оживить приходскую жизнь на началах истинно-церковных, прежде всего, чисто религиозных, а не мирских и демократических; нужно явить себя и паству достойными грядущего церковного обновления в будущем поместном соборе. Утешение мы имеем в том сознании, что само опасное явление – равнодушие к вере и Церкви, несомненно, имеет значение временное и даже кратковременное. Не может человек, тем более целый народ, уйти в одни земные интересы. Чем больше он отходил, хотя бы и искусственно, от запросов вечных и интересов высшего порядка, тем с большей силой он к ним возвратится. И не нужно быть пророком, чтобы предсказать скорый поворот в общенародном настроении в сторону интересов религиозных. Мы уже пережили такое время в восьмидесятых годах прошлого столетия, после бурных проявлений революционных страстей. Религиозные интересы после временного их игнорирования в то время нарастали с удивительной силой; люди, по-видимому, совершенно чуждые Церкви и религии, обсуждали религиозные вопросы, читали книги по богословию, изучали евангелие; нравственные запросы были необыкновенно повышены. К сожалению, многие и очень многие тогда в своих религиозных исканиях обратились вместо источников воды живой к кладенцам сокрушенным. Много, конечно, были виновны в том приставники при этих источниках – пастыри Церкви. Мы не сумели тогда уразуметь знамения времен, не сумели направить пробудившуюся религиозную совесть к Церкви и церковному учению; мы были не готовы к ответам на вопросы, отовсюду раздававшиеся. И тогда многие обратились к сектантству; толстовство имело необычайный успех, тем более изумительный, что в сущности своей оно представляло чистое отрицание и для религиозного чувства не давало никакого удовлетворения.

Пастырям Церкви теперь нужно предусмотрительно отнестись к будущему, – и будущему недалекому, когда мы будем свидетелями оживления и углубления религиозного чувства в народе. И злобой, и политикой, и одними напряженными земными интересами сердце человеческое питаться устанет, особенно же русское сердце, по существу своему глубоко религиозное. Оно почувствует алкание духовное и великую духовную жажду. Уже имеются признаки этого скоро грядущего поворота. В домах благочестивых, верующих людей собираются кружки для чтения и толкования Свящ. Писания, для молитв и общих песнопений. Пока в этих собраниях еще нет ничего сектантского, но нельзя ручаться, что дело в таком направлении пойдет и дальше. Напротив, нужно опасаться, что без руководства Церкви, без участливого внимания пастырей на этой почве, естественно, возникнут у имущих веры сначала самомнение и гордыня, уверенность в своей особливой нравственной чистоте, а затем и отделение от Церкви. Пастырям надлежит не только предусмотреть указываемый нами назревающий момент оживления религиозных интересов, не упустить его, не остаться в стороне равнодушными или пассивными зрителями в фаталистическом покое и решении оставить в Церкви то, что само в ней останется, но стать в челе нарастающего религиозного движения и направить его в церковное русло. Задача пастырству предстоит очень тяжелая. Сравнительно с тем, что мы переживали тридцать лет назад, она усложняется теперь свободой для всяких сект; они будут теперь множиться беспрепятственно, они будут открывать двери для всех ищущих религиозной истины, они своей энергией, воодушевлением будут невыгодно подчеркивать и осуждать наше равнодушие, если мы его от себя не отбросим. Здесь-то и окажет огромную услугу пастырству оживление приходской жизни, общая работа приходская, – взаимная и совместная работа пастырей и пасомых в единстве веры и религиозных упований. Вот что готовит нам год грядущий. Над перспективой такой работы следует глубоко призадуматься и к ней следует готовиться. Дай Бог, чтобы поместный собор Всероссийской Церкви внес в эту область свое властное, авторитетное, руководящее слово. Дай Бог, чтоб он поработал во славу Божию, в единении духа, в союзе мира. Но над всем – наша искренность, наше воодушевление горячей веры, ревность о благе Церкви и паствы и смиренная молитва:

Благослови, Господи, венец наступающего лета Твоей благости!

I

Участие в политической жизни страны, предоставленное нашему духовенству Положением о Государственном Совете и о Государственной Думе после манифестов в августе и 17 октября 1905 года, доселе совершенно не было использовано духовенством, как корпорацией.

Между тем, в коренных русских городах, как, например, в Москве, где храмов много и духовенство весьма многочисленно, оно представляло бы весьма и весьма крупную силу, если бы умело использовать предоставленные ему права. Эта сила могла бы проявляться с большой пользой для Церкви и для государства.

В самом деле, при 700 священниках приходских, при 200 не приходских, при соответственном количестве дьяконов псаломщиков и даже трапезников (последние также имеют избирательные права), при условии полного объединения всех этих лиц в вопросе о кандидате в Государственную Думу от города, получается такое солидное количество голосов, с которым прямо трудно не считаться. Это нужно сказать вообще, имея в виду и прежний выборный закон, когда избрание было двухстепенное, причем, естественно, решающее значение имели всякие партийные, в политическом смысле, соглашения и междупартийные блоки.

Новый выборный закон, Высочайше утвержденный и распубликованный 3 июня сего года, имеет целью до некоторой степени парализовать это неизбежное при выборах в законодательное учреждение зло партийности и сосредоточить внимание избирателей на лице, им действительно известном. Впрочем, даже в при коллективных и заранее намеченных кандидатурах (причем, конечно, условие общеизвестности таковых кандидатов уже ослабляется) новый закон дает более возможности указать и избирать таких кандидатов, которые имеют достоинства ума, честности и жизненного опыта, независимо от принадлежности своей к той или другой партии, как известно, всегда связывающей человека партийной дисциплиной, – или, по крайней мере, избирать таких кандидатов, которые хорошо знают если не общегосударственные нужды, – что и вообще встречается весьма редко, – то хотя бы потребности той среды, из которой он происходить и которой он является представителем.

Введенные теперь по новому закону для городов прямые выборы, то есть когда кандидат указывается прямо, без новых выборов из среды выборщиков, дают социальному строю страны, то есть сословиям и отдельным социально-бытовым группам, большие преимущества.

Нет сомнения, что ими широко воспользуются все отдельные корпорации. Духовенство в этом отношении не должно бы отстать от других, но, как корпорация более сильная и в интеллектуальном, и в нравственном отношениях, естественно объединенные идеей своего служения и однообразным положением в обществе, должна бы стать впереди других.

Мы уже видели солидное число голосов, которым оно обладает, например, в Москве. Присоедините сюда еще одно соображение.

В каждом приходе, вне всякого сомнения, найдется не одно, а несколько таких лиц, которые, будучи вне партий и не состоя в объединенных социально-бытовых группах, захотят спросить у своего пастыря указания того лица, которое, по его мнению, как человек вообще, по своим умственным и нравственным качествам, достоин избрания в Государственную Думу, в число «лучших людей» земли. И если духовенство, объединившись, действительно от себя, как от корпорации, наметит такое именно лицо, то сверх бюллетеней своих, духовенство увидит не одну сотню и даже тысячу голосов, поданных за того же избранника прихожанами, по рекомендации и указанию приходских священников.

При прямых выборах от Москвы придется послать в Государственную Думу четырех человек, причем избирать надобно только двух, от двух разрядов избирателей по два от каждого. Естественно, при наименовании этих двух, особенно от второго, самого многочисленного разряда, к которому будет отнесено и духовенство, получится бесконечное разделение голосов между многочисленными кандидатами. В этом случае и будет иметь огромное значение единодушие всего городского духовенства в деле избрания двух представителей в Государственную Думу. Эти избранники сразу выделятся абсолютным количеством поданных за них голосов.

Нужно при этом иметь в виду, что по сенатскому разъяснению, духовные лица теперь могут осуществлять, свои права выборщиков не только по цензу домохозяев, квартиронанимателей или занимающих не менее года церковные дома, но и как служащие в государственных или общественных учреждениях. Для этого необходимо только взять в городской думе особую карту и, вписав туда все обозначенные в ней сведения, представить тут же на карте засвидетельствование своего начальства о состоянии на службе в течение более года при известной церкви. Таким образом, те из духовных лиц, которые по цензу домохозяев или квартиронанимателей могли почему-либо быть исключены из списков выборщиков, могут быть внесены в них по цензу служебному.

II

Гораздо более изменений в положении и правах по выборам в Государственную Думу новый закон дает для сельского духовенства.

Если в городах такое сочетание благоприятных для духовенства обстоятельств, какое указано выше по отношению в Москве, встречается не часто, то по отношению к сельскому духовенству картина является почти всюду однообразной.

И до нового закона в первой и второй Думе мы видели лиц духовных. Однако представляли ли они хоть в незначительной мере собственно духовенство? Нисколько. Они избирались от городов на общегражданском принципе, или на принципе социального строя, – как представители мелких землевладельцев, но отнюдь не от корпорации духовенства, как такового. Создавалось для духовенства положение странное, опасное и подчас крайне обидное. Оно не было в Государственной Думе ни представителем народа, ни представителем сословия; оно было представителем класса землевладельцев, и только... Как ни велики недостатки нашего приходского строя, все же пастырство наше близко к народу, знает его жизнь, его мировоззрение. Духовенство – самое народное из всех русских сословий. И, конечно, законодатель, призывая духовенство в законодательные учреждения страны, в Государственный Совет и в Государственную Думу, имел в виду именно это ценное свойство духовенства, рассчитывал на то, что оно может в полном смысле и по справедливости быть выразителем народной совести. Разве в хроме священника-проповедника народ слушает, как землевладельца? Разве к нему идут на исповедь или за советом как к землевладельцу?

И понятно, что, когда в Государственной Думе некоторые депутаты в рясах и со священническими крестами на персях из трусости и презренного лакейства пред партией позволили себе поступок, которому нет имени, чтобы заклеймить его достойно, – разумеем демонстративный отказ осудить преступный замысел цареубийства и ряд политических убийств, – то общественное мнение смотрело на Бриллиантовых, Тихвинских и Колокольниковых вовсе не как на представителей и избраннике в от землевладельцев, а как на представителей русского духовенства. Честные пастыри, искренние служители Бога и верные Царю, – а таково духовенство в массе, – сгорали от стыда и позора, видя таких собратий своих в Думе, и удивлялись, как оказались в рядах пастырства таковые...

Этого мало. Мы можем сообщить из самых достоверных источников, что и в правительственных сферах, после такого опыта с Тихвинскими и Колокольниковыми, с Огневыми и Афанасьевыми, явилась мысль совершенно лишить духовенство права избрания в Государственную Думу. Мысль эта серьезно обсуждалась в Совете Министров...

И правительство, значит, смотрело на священников, членов Государственной Думы, как на представителей пастырства, а не землевладельцев. Со своей точки зрения правительство было право, ибо те речи, которые произносились от имени крайних левых и прямо преступных партий депутатами, облеченными священным саном, были бесконечно опаснее и пагубнее, чем речи Пергаментов, Озолей, Рамишвили, Джапаридзе и иных «лихих людей», которым поревновали о. Тихвинский с товарищи.

Мысль воспретить духовенству участвовать в Государственной Думе была отвергнута, и по справедливости, ибо указанные выше депутаты в рясах ничего общего с духовенством in pleno не имели. Но какой неслыханный позор перед всем миром, какое тяжкое оскорбление перед лицом всего народа русского, какое невиданное и неслыханное обвинение в народном развращении было бы брошено русскому духовенству, если бы, действительно, оно после того, как было облечено политическими правами, затем было бы лишено этих прав, как недостойное!

К счастью, повторяем, намерение это было оставлено и, таким образом, недостойные и преступные депутаты в рясах не признаются представителями духовенства, какими они ни по формальной стороне самых выборов, ни по существу никогда и не были.

Вместе с тем в новом выборном законе имеется указание, что впредь духовенство, оставаясь в среде землевладельцев по формальному выборному праву, однако, может из своей только среды избирать представителей, которые, попав в Государственную Думу, уже могут считаться действительными представителями своего сословия.

Мы разумеем стт. 23, 25, 29 и 30 нового Положения о выборах в Государственную Думу, по которым министру внутренних дел предоставляется право указывать подробности порядка производства выборов, причем, между прочим, съезд землевладельцев, по распоряжению министра, может быть разделяем на особые курии, смотря по местностям уезда, или по разрядам избирателей соответственно роду владеемого ценза, или по национальностям избирателей.

III

Все это, по нашему мнению, дает духовенству право и основание настойчиво просить выделения его везде в особую курию избирателей.

Думается, нет никаких оснований опасаться отказа со стороны министра внутренних дел в подобного рода ходатайствах, а между тем значение такого порядка выборов было бы огромно. Порядок этот дал бы духовенству везде полную независимость от инородцев и иноверцев и от тех мелких землевладельцев, которые настроены в революционном духе и которые, конечно, везде, где число голосов духовенства подавляет прочих землевладельцев и необходимо обусловливает избрание священника, способствовали бы проведению в Думу священников, уродов из семьи, разделяющих, по недомыслию или злой воле, революционные вожделения.

Голос депутатов в Государственной Думе, избранных духовенством на своих специальных собраниях, состоящих исключительно из лиц духовных, был бы именно голосом духовенства. Мало того, такой голос, как свидетельство и сословия пастырей и народной совести, воспитанной веками на православно-религиозном мировоззрении, в дни переживаемой смуты имел бы великую цену и особливое значение, вполне понятное. Тогда бы рушились сами собой те возражения против политических прав духовенства и участия его в Государственном Совете и Государственной Думе, которые построяются не на практических соображениях, а на quasi-канонических основаниях.

Как представители пастырства, как голос Церкви и верующего народа, епископы и в Византии по новеллам императоров, начиная с V века, сидели в числе «лучших людей» в градских советах, даже имели право судебного разбирательства для тех, которые пожелали бы добровольно, вместо суда гражданского, обратиться к епископскому суду и т. п.⁸³, а на Руси духовенство принимало участие и в боярской, и в царской думе, и на земских соборах.

То обстоятельство, что сельское духовенство имеет и теперь ценз именно в качестве землевладельцев, конечно, нежелательно, но это будет лишь формальной стороной дела, если, выделенное в особую избирательною курию, по существу оно бы выступало в Государственной Думе именно с силой, достоинством и авторитетом пастырства. С течением времени, при дальнейших и, конечно, неизбежных поправках, изменениях и дополнениях избирательного закона, и формальная сторона прав, предоставляемых духовенству в смысле участия в Государственной Думе, может получить формулировку и освещение более близкие к каноническим нормам и соответствующие достоинству духовенства, как особой социальной группы.

Добавим, в качестве личного мнения: нужно надеяться, что опыты с Государственной Думой все более и более будут склонять правительство к отказу от, безусловно, ложной и заимствованной с чуждого Запада мысли построить народное представительство на общегражданской почве и законодательных правах, разжигающих в народе партийную нетерпимость и похоть власти, и приблизиться к среднему для русского духа и оправданному историей представительству законосовещательному, которое покоится на социальном и сословно-бытовом строе, и обеспечивает торжество христиански-этического начала над юридическим.

Есть такие сакраментальные словечки, изобретенные нашим «освободительным» движением, которые обычно помещаются бесталанными прогрессивно-еврействующими и балаганными публицистами в подвальном этаже газетных листов и с которыми освободительные прихвостни «носятся, как с писаной торбой». К числу таких словечек принадлежит и слово «провокация». Жандарма взорвали бомбой, – это он «провоцировал». Мельникова пытали и истязали в Одессе, – он тоже провоцировал. В Севастополе губили бомбами десятки жертв, при известном покушении во время парада войскам, так что старухи и дети оказались с вывороченными внутренностями, – это «провокация правительства». Избиты десятки неповинных людей при взрыве дачи П. А. Столыпина; взорвались бомбы, найденные детьми, и перебили ребят; нашли целую фабрику или школу бомб, – все это тоже «провокация правительства».

В прошлом году, после белостокского погрома, редакция «Московских Ведомостей» послала в Белосток своего корреспондента с поручением на месте расследовать и проверить то море лжи, которое вылила против правительства левая печать, обвиняя министров не более и не менее, как в подготовление и устроении погромов. Угнетенные еврейчики, доселе занимавшиеся мирной стрельбой в церковные православные и католические процессии и затем выдававшие свои выстрелы за провокацию полиции, на сей раз форменно расстреляли на улице среди бела дня корреспондента московской не освободительной газеты. По этому поводу «Новое Время» иронически оповестило читателей: «наконец-то обнаружилась провокация «Московских Ведомостей», так как корреспондент этой газеты дал себя расстрелять на улице Белостока»... Кадетские газеты и особенно еврействующие «Русские Ведомости», тогда еще руководимые Иоллосом, так обрадовались начальным фразам приведенной тирады из «Нового Времени», что не заметили иронии и поспешили оповестить весь мир взаправду, что, наконец-то, объявилась, неопровержимо доказана и провокация «Московских Ведомостей».

Приводим все это на справку теперь, когда появилось правительственное сообщение о суде над злодеями, замыслившими цареубийство и убийство Великого Князя Николая Николаевича и председателя Совета Министров П. А. Столыпина.

Суд кончен; он был непостижимо милостив, если не сказать более... Видимо, изыскивались все поводы умалить злодеям наказание. Вызывает недоумение, например, то обстоятельство, что г. Эмме, воспитатель юношества, несомненно, участвовавшей в заговоре, служивший, кроме того, и по Министерству Внутренних Дел, следовательно, втройне преступник и предатель, отделывается только ссылкой. Непонятно оправдание «по недоказанности преступления» тех лиц, которые, ясно для всякого, служили пособниками для заговорщиков цареубийства, предоставляли им квартиры, передавали корреспонденцию и т. п. И все-таки, при таком желании все смягчить, пришлось троих повесить: улики были налицо, преступления нельзя было отвергнуть. А, между тем, что вопили газеты левого, конечно, лагеря, когда впервые, даже помимо воли правительства, огласилось это гнусное покушение на Государя? Почему левые депутаты Думы не явились, и отказались выразить порицание преступлению? Почему наши Тихвинские, Колокольниковы, Бриллиантовы, исправно являвшиеся с красными гвоздиками «в петлицах» на рясах в знаменование сочувствия революции, не явились в Думу выразить порицание замыслу цареубийства и убийства? Помню, вскоре после этой беспримерной по наглости и гнусности выходки в Думе, после несказанного лицемерия председателя Думы Головина, заявившего, что порицание заговору в Думе было высказано «единогласно», я встретился в купе вагона с одним весьма видным и образованным кадетом. Совместное путешествие быстро знакомит людей. Разговорились. Мой собеседник, уже седой человек, видимо, весьма образованный, горячо отстаивал и кадетов, и левых, и Думу. Поездка Долгорукова в Париж, чтобы ронять русские финансы, – это только «недоразумение»...

Ну, а вот М–ов привез деньги кадетам на выборы из-за границы, – откуда он взял их?» Это тоже недоразумение. Ну, а как кадетские профессора посылали крапленые повестки? Каким образом М–он заплатил взятку, чтоб избавиться от военной службы и, следовательно, заставил идти вместо себя бедного крестьянина – кормильца семьи, который не мог дать взятки? А каким образом кадет профессор М–ов оказался причастным к экспроприациям, совершавшимся лицами, у которых нашлась лошадь Ж–ва? Ну, а выборгское воззвание?» Это, видите ли, все – одно «недоразумение».

«Неужели, – спрашиваю, – вы одобрите, наконец, это безобразие, что левые в Думе не явились выразить порицание заговору против Царя? Неужели вы оправдаете низость священников, которые, по партийному лакейству, тоже не явились в Думу осудить замысел цареубийства?»

В ответ улыбочка... «Вы верите в этот заговор?» Я мог ответить только жестом удивления и недоумения. «Ведь это – провокация правительства, это – только придирка, чтобы разогнать Думу... Никакого и заговора нет»... Доказываю, что правительство, видимо, даже не хотело оповещать о заговоре до времени, что оно вынуждено было к тому известиями английских газет, перепечатанными в России, и прямым запросом в Думе. Ничто не помогает. Это все – «провокация правительства», – и ничего более. «Разве вы не слышали, что в Думе депутат с. р. заявил, что он, член революционного комитета (это в Думе-то сидит!), может заверить о непричастности с. р. к заговору? И, наконец, разве не видите, как глупо задумано преступление? Тут все сшито белыми нитками, все сочинено в департаменте полиции! Провокация очевидная! Вот увидите, – заключил мой собеседник, – суд замнут, дело скроют, как только в нем минет нужда».

И все говорится тем противным тоном российского либерала, который не допускает возражений и являет вид всесторонней осведомленности во всех тайнах мира. Апломб, уверенность, авторитет, фраза, – все это выше всякого сомнения, и вы чувствуете, что раз вы возразили, вы – глуп, отстал, «реак» или... правительственный шпион, по крайней мере...

Где ты теперь, седой кадет, типичный российский интеллигент?

Что сказал бы ты по поводу того, чем окончился суд над заговорщиками? Не оказались бы и трое приговоренные к смертной казни лишь провокаторами от правительства?

Персы сами о себе составили пословицу: «перс тогда перестает лгать, когда у него язык во рту перестает шевелиться». С полным правом гг. кадеты и левые могут претендовать на применение к себе приведенной пословицы. С. р. заявил о непричастности их комитета к заговору... Но разве с. р. не лгут? Ведь сидят же они в Думе, давши предварительно, при самом допущении в Думу, клятву быть верными «Самодержавному Царю», против самодержавия которого и даже против самой монархии они потом открыто идут в Думе... «Преступление уж очень глупо задумано»... Но ведь и еврейско-освободительное движение, и наша революция, выразившаяся в грабеже и вместо народа привлекшая к себе только отбросы улицы, – все это ведь тоже не очень умно задумано... И на такую-то позолоченную удочку, как глупая плотва, попались и наши рясофорные думские депутаты. Неужели и теперь не спадет повязка с глаз многих русских людей, завороженных фразами и апломбом наглости кадетской? Неужели и теперь в Государственную Думу опять попадут левые?

Дай Бог, чтобы мы поскорее прозрели, поскорее образумились!

Партия «политических шулеров» и иезуитов увидела на политическом горизонте лакомую добычу: кадеты с вожделением посматривают на многочисленный, сравнительно, кружок духовенства в Думе. Вспоминаются им недавние еще удачи... И хотя где-то, в неизвестной дали, прозябают использованные и выброшенные теперь за ненужностью Огневы, Тихвинские и Бриллиантовы, сбитые с толку во славу «освободительства», – беда не велика. Перед глазами теперь Новая добыча, и какая! Получить бы 40–50 голосов, сразу, да теперь, при кадетской-то скудости в Думе, – как бы хорошо! И количество голосов – не малое, а уж нравственное значение для обанкротившихся духовно и выдавших себя за мошенников политики от общей поддержки депутатов священников было бы и велико, и спасительно. И как бы можно его «учитать» и использовать! Нужды нет, что позавчера они целовались с левыми товарищами и хулиганами, и своих собственных лидеров ценили по степени близости с политическими убийцами и по тюремному цензу, а вчера назвали своих недавних друзей ослами. Уж таковы законы политики! Не обманешь – не продашь. Можно сегодня ослов-друзей заменить батюшками, чтобы завтра и их, в случае нужды, обозвать ослами, а с прежними приятелями опять снюхаться.

Что же духовенство? Пока оно молчит, не высказалось, пока не определилось, какую партию она станет поддерживать, левые газеты, по обычному своему лицемерию, тоже молчат. С духовенством играют «в тактику». Клюнет или не клюнет? Клюнет – и появится ряд статей: «Мы всегда ожидали и были уверены, что духовенство, как сословие из народа, не может быть чуждо партии народной свободы и ее благородных стремлений, испытав на себе всю тяжесть произвола бюрократическая режима» и т. д. А там, когда на спинах батюшек кадеты пробьются к власти, тогда, конечно, «представителям мрака» и «отжившей религии» какое же иное название, кроме ослов, и какая же иная судьба, и какие иные отношения к ним, как не теперешние отношения к расстригам, вчерашним кадетским друзьям? Ну, а не клюнет, – тогда иудины и иудейские кадетские органы теперь же начнут поливать грязью то же духовенство. «Конечно-де, мы наперед были уверены, что духовенство, эта опора реакции и насилия, в массе станет за выгодный ему старый режим и изменит народному делу. Петербургские рясоносные бюрократы и центурионы, приставленные к церкви», и т. д.

Но пока газеты молчат, те, кому нужно, не молчат, а действуют. Начинается охота за голосами священников, и ведут охоту опытные стрелки, не раз получавшие первые призы за хорошую стрельбу. «Сам» Родичев выступает. Это тот Родичев, которого «Новое Время» в начале первой Государственной Думы расхваливало, как единственного русского истинно-парламентского оратора «с темпераментом», а к концу недолговечной Думы пришло к заключению, что это – не более, как «горлан бестолковый и несмысленный». Комедиант и кривляка, он в первой Думе торжественно заявил: «клянусь, что Дума не будет распущена», – и соврал. Иезуит и играющий на клятвах и позах, он, – никак не разберешь, – и подписал, и не подписал выборгское воззвание, этот аттестат на глупость и диплом на подлость партии, которую остроумный фельетонист обозвал: «партия кадетская»... Наконец, в самое последнее время Родичев стал известен, как раздаятель дипломов на звание осла. Что ж, кадетам и книги в руки по ослиной части; много они их на своем веку перевидали и залучили в свое стадо; запас кандидатов большой. На первый раз диплом выдан друзьям слева, дождутся и друзья справа, те левые октябристы, которые, по-видимому, не прочь поиграть теперь с кадетами. Ну, что ж, отчего и не поиграть? «Кадеты, говоришь, проходят? – рассуждает благодушный купец, – ну, что ж, народ молодой, безусые мальчишки, пусть потешатся; подрастут, поумнеют».

Но это было пред первой Думой. Теперь такого благодушного купца не найдется, и всякий знает, что поиграть с кадетами – это значит вернее всего лишиться кошелька, а то и носового платка, – начисто карманы вычистят, да и честью и всеми нравственными правилами придется пожертвовать. Дисциплина уж такая, и притом такая дисциплина, что больше требует шулерства и передержек.

Итак, Родичев запускает теперь сети, чтобы к этой дисциплине кадетской притянуть новую добычу – голоса думских депутатов священников. Для партии иезуитов политики такой прием не нов.

Еще недавно они торговались: «дайте министерские портфели – и поправеем», и Маклаков уже забегал с заднего крылечка к Столыпину... Жаль только, что у Головина головы-то и не оказалось, а только дыня с усами и с одними семечками внутри, вместо мозгов. А то, чем нечистый не шутит, сидел бы теперь кадетский министр и правил бы нами под руководством того же Головина. Теперь иной торг – делают вид предложения духовенству: «Дайте нам голоса, – и мы запоем на церковном клиросе. Да как запоем перед вами, батюшки: и вторых вам жен, и светские костюмы, и театр, и освобождение от архиереев, от Синода и по части жалованья наскребем, – словом, все благочестие вам предоставим, и процветание Церкви и духовного сословия обеспечим. Только голоса нам в Думе, голоса дайте и перейдите в кадетскую фракцию»... «Разве мы кого обманывали? Да ведь нам только работать не давала бюрократия, а если бы наш Пергамент, или Винавер, или незабвенные наши Иось Иоллос и Мовша Янкелев Герценштейн были бы обер-прокурорами Св. Синода, а членами его засели – достойный знаток брачных тайн архим. Михаил, да «оо». Петров (читай: «отец-освободитель»), да знатоки по части гвоздик и бомб – Тихвинский с сынком, Огнев, Колокольников, Афанасьев, Бриллиантов и Поярков, – да мы бы каких дел наваляли! Такая ли была бы теперь Церковь... Ведь было бы любо-дорого! Что из того, что Петров во 2-й Думе явил многоречие рыбы? Зато, как ловко он подбил Тихвинского! Да к тому же после изнурительного изгнания в Череменецкую пустынь, как в Кукуз или Пицунд, новый Златоуст, которому за границей русские правительственные шпионы даже купаться в море рядом с дамами мешали (какое насилие!), был так надорван силами, что, естественно, не мог проронить слова публично, разве только и мог говорить по брачному вопросу и о разводе, в комиссии, составленной из евреев и инородцев»!

В виду таких-то зазываний кадетских, нам нужно привести справки и сведения для тех, кому это ведать полезно и надлежит.

Теперь ни для кого не тайна, что кадеты представляют собой партию Иуд и иудеев. Из-за границ доставляли им деньги еврейские банкиры, оттуда привез их в Москву г. Маклаков, как об этом печатно заявлял вышедший из кадетского комитета г. Швецов, статьи которого появлялись и в «Колоколе». Русские евреи, в роде г. Бака, уплачивали и доселе уплачивают главарю кадетскому г. Милюкову по 20 000 рублей в год; евреи субсидируют и содержат все кадетские газеты, отпускают деньги на кадетские издания, брошюры и проч. Целые своры всяких Пейсензонов – Винавер, Пергамент, Генайзер, Фридман, Штильмен, Розенберг, Фейгельсон, двое Гессенов, Гапфман, Гревс, Мандельштам, не говоря уже о знаменитых Герценштейне и Иоллосе, бывших казначеями революционного комитета и, по-видимому, смешивавших революционные денежки со своими (от экспроприации – к экспроприации...), – вот «русские» публицисты и деятели, державшие камертон в лагере кадетском.

Уже этих имен достаточно, чтобы человеку здоровому умом и не потерявшему способности трезвого суждения наперед решить, какое отношение у кадетской партии к православной русской Церкви. Думается, что иудеи не слишком заинтересованы в ее процветании. Впрочем, и имя Милюкова по этой части кое-что говорит. Известны его «Очерки по истории русской культуры». Отдел этого «сочинения» (списанного с прогрессивных quasi-научных крикливых журнальных статей), касающийся Церкви в России, представляет редкий образец злобного пристрастия, ненависти к православию и в то же время глубокого невежества в церковно-исторической области. Очень полезно в этом отношении почитать только что вышедшую брошюру игум. Тарасия, посвященную специальному, с указанной точки зрения разбору, помянутого сочинения кадетского соловья.

Что намечено в книжке, то исполнено и в практическом применении. Припомним 1-ю Государств. Думу. Она была в полном смысле кадетской; от разрешения кадетов зависели выходки и их левых «товарищей», тогда еще «не ослов», а приятелей и сотрудников. Служение молебна под говор, смех и курение папирос; оскорбительное наименование православной Церкви «хулиганскою», из уст бешеного Рамишвили, под неистовые аплодисменты кадетов; объявление полного равенства всех религий, истекающее из полного равнодушия к религии, а на деле клонящееся к унижению одного православия; требование свободы для атеизма; принудительное отобрание церковных, монастырских и причтовых земель от православной Церкви и сохранение земли за духовенством католическим, армянским, мусульманскими муллами и языческими ламами; обречение на полную нищету православного духовенства после отобрания земель и рядом – умолчание о вознаграждении его жалованьем от государства; нескрываемая вражда к просветительной деятельности Церкви; выходки против церковной школы, – вот всем памятные «выступления» кадетской партии. Ея задача состояла в том, чтобы уничтожить самые слова: «русский» и «православный». Так и заявил г. Родичев в Думе. Только один признак уважения к религии показали тогда гг. кадеты: они, по предложению еврея-депутата, назначили в Думе субботу днем обязательно неприсутственным, а воскресенье – днем рабочим. Оставалось еще ожидать закона о всеобщем обрезании, и тогда бы мы увидели истинные религиозные симпатии кадетов. За те 1 300 000 рублей, что потратили кадеты во время выборов в первую Думу только по Москве и Петрограду, за эти еврейские денежки кадеты полакействовали перед гонимыми сынами Израиля так усердно, что припомнили все еврейские погромы, ездили в Белосток, учитывали всякого раненого еврея и не учитывали только десятки тысяч убитых русских людей – сановников, генералов, полицейских офицеров, городовых, казаков и простых прохожих, павших жертвами еврейских бомб и браунингов. С удовольствием слушая гнусные речи презренного жида Якобсона, объявившего русскую армию сборищем трусов, умевших только бегать с поля сражения, кадеты забывали, что из 18 000 евреев, бывших в этой армии, 13 000 попали в плен и бежали к японцам, а остальные 5 000 лишены были этого удовольствия, потому что находились в тылу писарями, обозными и японскими шпионами.

Распустили 1-ю Думу. И вот перед 2-ю Думою вдруг кадеты выступили... с церковным законопроектом! Ну, не правда ли, что это политические шулера и иезуиты!? Церковный законопроект, должен был загородить уста тем обвинителям кадетов, которые говорили, что кадеты – это или атеисты, или скрытые жиды. Он должен был заглушить голос совести у тех священников и религиозных людей, которые смущаются подавать голоса за кадетов. Что же обещал и давал законопроект? Дело рук еврейской шумихи и заманивания в свою лавочку, он обещал людям религиозным и благочестивым священникам все, кроме того, что им дорого и нужно. Это была новая вариация на тему освободительства, новая попытка внести разлад и смущение в среду верующих, разврат и анархию – в среду духовенства. А сам по себе законопроект был чистейшим обманом, каковым он потом и оказался во второй Думе. В самом деле, кадеты обещали в своем «церковном» законопроекте вторых жен вдовым священникам, светское платье духовенству, свободу приходской жизни, освобождение от власти архиереев и Синода, выборное начало в среде приходских общин и духовенства и, в награду за послушание, – жалованье священникам от казны. Все, кроме последнего пункта, совершенно не во власти кадетов, как партии, не во власти и Государственной Думы. Никакая Дума не может законодательствовать в Церкви, никакая Дума не может изменить церковных канонов, из которых, например, воспрещение второго брака вдовым священникам является общим для всех православных Церквей, так что отступление от него в русской Церкви вызовет отделение ее от восточных патриархов. Только увлечением или праздным невежеством Тихвинских и можно объяснить себе их веру в то, что Дума сделает их «неприкосновенными» и неуязвимыми со стороны церковной власти, хотя бы Тихвинские, находясь в сане и совершая литургию, проповедовали бы, например, атеизм с думской трибуны. Но предположим, что Дума обеспечила бы депутатам-священникам такую именно неприкосновенность и независимость от законного священноначалия. Да разве честный, верующий священник мог искать этого и радоваться этому? Ведь это было бы могилой для Церкви! И если тяжелы упреки в цезарепапизме, если тягостна зависимость от бюрократии чиновничества в церковном управлении, то чем же лучше такая безусловная зависимость Церкви и ее служителей от народного представительства, совмещающего в себе всех инородцев и иноверцев, – и притом даже в области канонов, внутренней жизни и учения Церкви, т. е. в той области, которой в России никогда и не помышляла коснуться ни Царская власть, ни бюрократия? Священник искренний и верующий никогда не согласится променять зависимость от законной церковной власти, и подчинению ей на лакейство перед Пергаментами и Винаверами, хотя бы они и были «народными представителями».

Созвана была вторая Дума, и глупая плотва, попавшаяся на позолоченную удочку, увидела, каковы кадетские обещания духовенству. Из всех вопросов церковных, Дума поставила только один – о свободе всех вероисповеданий и о разводе. Особенность избранной для рассмотрения церковных вопросов комиссии состояла в том, что в нее вошли одни жиды и иноверцы. Во второй Думе так же, как и в первой, бранили Церковь, жаловались на корыстолюбие духовенства, издевались над церковными школами и не заикнулись ни о чем, что клонилось бы к благу Церкви и духовенства. Использовав глупую плотву, кадеты выбросили Тихвинских и Колокольниковых, как изношенную перчатку. Теперь Родичев и К⁰ ищут новых жертв.

Таковы кадетские обещания, кадетская честность и порядочность. Таковы заботы кадетские о Церкви.

Кто же может помочь Церкви и духовенству?

С кем идти духовенству в Думе – становится совершенно ясным после всего вышесказанного. Мы не говорим о крайних левых партиях, прямо и, по крайней мере, без умолчаний, уверток и кадетского иезуитства, отрицающих всякую религию вообще, христианство – в частности, православие в России – в особенности. Только отказавшийся от веры и Церкви священник, или носящий сан для ремесла, для провокации, может выступать с красной гвоздикой на рясе, рядом с крестом, и становиться в ряды, например, социал-демократий, заявляющей устами Бебеля, что «христианство и социализм относятся одно к другому, как огонь и вода». Невозможно, далее, духовенству поддерживать и кадетов, как вообще невозможно церковные интересы обращать в игралище партий и прикрытие чуждых нравственному началу интересов. Итак, спросят: следовательно, совсем духовенству не следует вступать ни в какие партии? Отвечаем: да, это было бы прекрасно.., если бы это было возможно; насколько возможно, к такому именно положению и следует стремиться.

Идея парламентаризма, или обсуждение всех вопросов жизни и законодательства представительством народным, слишком у нас нова и слишком обвеяна преувеличенными упованиями. Трудно поэтому в настоящий момент указывать ее несостоятельность с покоряющей всех убедительностью. Придется в этом случае аргументировать почти исключительно на теоретических рассуждениях, против которых и защитники представительства народного могут выступить с очень красивыми и заманчивыми теоретическими построениями. Но некоторые темные стороны Думы уже показала жизнь. И прежде всего она показала, что в разрешении вопросов в Думе ум, честь, совесть и убеждения – ничто; все зависит от группировки партий. Остаться вне партии невозможно практически, – придется иметь «свою» партию. И если бы духовенство было в Думе более многочисленно, оно бы так и должно было бы поступить. Но при 40–50 голосах против 450 это неосуществимо. И все-таки много раз представится духовенству случаев восторжествовать над партийностью и поставить выше ее голос совести. Вторым крупным недостатком народного представительства, как показал нам опыт двух Дум, составляет то, что «народный представитель» должен высказаться в Думе по всем и всяким вопросам, из которых девяти десятых он не знает.

Умный и хороший крестьянин Тамбовской губернии подаст голос по вопросу о постройке оранжереи и прачечной в Юрьевском Университете, о пароходстве на Байкале, о направлении магистрали железной дороги на Амуре и о размере субсидии пароходству между Николаевском, Декастри и Японией. Между тем, ничто не запрещает и воздержаться от голоса, когда того или другого вопроса не знаешь. Однако практика парламентаризма редко дает примеры такой добросовестности: партийность все превозмогает, и люди движутся, встают, сидят, голосуют без сознания, по чувству стадности. Духовенство в этом случае может и должно стать выше партийности и, отказываясь от слова в суждении о предметах, мало ему доступных и понятных, тем энергичнее, тем авторитетнее должно выступать в вопросах, прямо или косвенно касающихся Церкви и жизни ее служителей. Есть немало других вопросов, большей частью по существу этических, – о терроре, революции, осуждении политических убийств, законности и т. п., в которых духовенство молчать не смеет. Тихвинские и К°, не присоединившиеся к осуждению замысла цареубийства во 2-й Думе, покрыли себя несмываемым позором.

И вот здесь-то, и в вопросах о Церкви, и в вопросах умиротворения родины, духовенство волей-неволей, считаясь с печальной необходимостью разрешать вопросы в народном представительстве по мертвому счету голосов и мнению большинства, войдет в единение с думскими партиями. Но и в этом случае оно должно слушаться голоса совести, а не временных расчетов выгоды. Парламентская практика допускает такие случаи: анархисты будут поддерживать духовенство в вопросе, например, об отпуске денег на внешнюю миссию Церкви под тем условием, чтобы духовенство в свое время подало свои голоса за анархистов в вопросе о распущении войск и полиции. Такая сделка, обычная в парламентах, – безнравственна и недостойна. Голос совести выше выгоды.

Итак, с какой же партией может духовенство вступить в единение в Думе, чтобы верно и нравственно-чистыми путями, сохраняя достоинство служителей Церкви и граждан, верных долгу и присяге, отстаивать интересы Церкви? В ответ на этот вопрос духовенству указывают два пути: влево – к октябристам, вправо – к монархистам.

Где же истинный путь?

Октябристы разделяются на правых и левых. Правые, если они смотрят на акт 17 октября, как на свободное волеизъявление Царя, не связывающее Его ни в настоящем, ни в будущем; если они почитают не только правом Царя, но и долгом Его немедленно лишить Думу законодательных прав, когда Он увидит, что эти права вредны для России; если они вменяют себе в обязанность в этом случае любовно и охотно исполнить волю Самодержца, – такие октябристы называются октябристами только по недоразумению, в сущности же они – монархисты. Мы и будем, говорит о них в отделе о монархистах.

Настоящие октябристы – это то, которые сознательно и принципиально говорят о конституции и считают Царя ограниченным. Это, по остроумному выражению одного публициста, – «кадеты второго сорта», отличающиеся от кадетов только тем, что они не вступили в связи с бомбистами и террористами для успешного насаждения конституционных начал, как это сделали кадеты! По остроумному, меткому выражению другого публициста и оратора, «и у левых, и у правых есть свои паразиты: у левых – кадеты, у правых – октябристы». И вправду, октябристы, поддерживая русский патриотизм и отрицая террор и убийство, в тяжелые дни, нами пережитые, когда кровь верных слуг родины лилась ручьем от револьверов и бомб с. р. (сущих разбойников) и с. д. (сущих душегубов), в союзе с кадетами, – октябристы в представлении общества и правительства явились партией мирной, законной, с приятными подчас речами о патриотизме и о единой, неделимой России. В этом – величайшая удача октябристов.

Но людям вдумчивым, способным ценить явления и теории по существу, а не в зависимости от момента, избирающим лучшее вообще, а не из худого то, что получше, умеющим до конца доводить всякую мысль и соображать причины с их следствием, – таким людям октябризм представляется в совершенно ином виде. Начало конституционное, это – только кончик нитки от клубка; неизбежно развиваясь и разматываясь, этот клубок даст равенство народностей, вероисповеданий, ослабление, потом уничтожение религиозного и национального начала, затем чистый парламентаризм, потом республику, ну, потом социализм, потом анархию. Это – явления одного и того же порядка. Все пьяны, только одни от сивухи, другие – от шампанского. Равенство же народностей и вероисповеданий мыслимо только в теории; на деле всегда будет порабощение одних другими, и притом не сильные поработят слабых, а хищные и безнравственные погубят благодушных и честных, ибо у них не равные орудия борьбы. Все рыбы равны, ибо они – рыбы, но тогда проститесь с карасями, ибо щуки их поглотают. Сильна лошадь, слаба и мала муха, но лошадь мухи не есть и не кусает, а муха сильно мучит и жалит лошадь. То же и в государстве: хищники – евреи и инородцы – возьмут засилием над благодушным русским народом; фанатичные и злобные сектанты и иноверцы принизят православие и будут увеличиваться и расти за счет православия, которое по существу своему чуждо духа прозелитизма. К таким выводам приведет неизбежно конституционное начало, воспринятое в принцип и проводимое последовательно, как это мы видим в программах «левых» октябристов. Уже из этого видно, что Церкви Христовой нечего ждать доброго от такой партии, и это весьма знаменательно, что октябристы везде молчат в своих программах о православии, о Церкви и о духовенстве.

Если же мы обратимся к истории, то она нам даст указания ясные, что ожидает Церковь в государствах, в которых восторжествовали конституционные начала.

Не станем говорить о Франции и Италии и о положении там Церкви. Могут по поводу этих примеров заметить, что в этих странах католическое духовенство стояло в оппозиции правительству, не сочувствовало народу в его стремлениях к политической свободе и, имея центр тяготения к папе и Риму, было равнодушно к государству, являясь как бы носителем космополитизма на религиозной почве. Пусть будет так. Но взгляните на близкие к нам и родные по вере Грецию, Болгарию, Румынию. Кто, как не Церковь и духовенство, создали в этих странах и народностях освободительное политическое движение? Кто, как не Церковь, веками призывала к ним Россию на помощь единоверцам? Духовенство там дало певцов народной свободы, оно своими проповедями, молитвой, богослужением поддерживало единство народа, его национальное самосознание, живые предания былой народной славы. Оно и в освободительные войны дало героев, оно и после войн дало первых устроителей страны. Но вот пришла политическая свобода, пал гнет мусульманства. Под влиянием Европы у этих народностей, давно порвавших с древними своими формами государственного устройства, а новых своих еще не успевших выработать, вводились порядки подражательные, европейские, конституционные.

Кому принесли они счастье? Никому.

Кому первому принесли они горе, страдание, обиды, лишения? Церкви. Климент, митрополит Тырновский, герой освободительной болгарской войны, народный писатель, первый министр просвещения, конституционным народным представительством изгнан, оговорен, бит палками. В Румынии у Церкви отобрали все, что можно было отобрать.

В Румынии и Болгарии насадили католические миссии, епископов и католические монастыри. В Греции восемь кафедр без епископов, потому что парламент не дает на их содержание денег, церквами распоряжаются городские управления; священники доведены до того, что для своего пропитания содержат кабачки, где жена священника прислуживает гостям и разносит им кушанья, а священник служит маркером, и подает шары на бильярд. Жалованье духовенству всюду в этих странах обещали, и нигде не дали. Миссии, просветительные учреждения церковные, правительством и парламентом игнорируются. Вот еще резко очерченный пример на наших глазах. В борьбе с Турцией армянское духовенство шло и идет впереди своего народа; в Закавказье оно боролось и против России по вопросу об отобрании церковных имуществ в управление казны, хотя и с уплатой доходов в пользу армянской церкви. Католикос, только что умерший Мкртич, народный писатель, прославленный борец против Турции, когда он там служил, всячески поощрял духовенство на борьбу с Россией и русской властью. Добились армяне своего: возвратили им церковные имущества. Католикос на радостях собрал в Эчмиадзин представителей армянского народа для суждения о делах церковных. И первое, что сделали «представители», это – постановили отнять имущество у церквей, монастырей и духовенства, а затем столько неприятного и непочтительного наговорили по адресу католикоса и духовенства армянского, что католикос вынужден был телеграммой просить ненавистную русскую власть избавить его от милых сердцу «представителей армянского народа».

Роковую ошибку сделает русское православное духовенство в 3-й Думе, если оно вместе с октябристами будет отстаивать, защищать и укреплять начала конституции в России. Трудно исчислить все непоправимые бедствия от конституции для Церкви русской. Именем Церкви Божией, именем истории, именем православного русского народа заклинаем мы пастырей не дать вовлечь себя в опасную ловушку. Ловушка – в том, что конституционалисты будут уверять, будто все недостатки наши в жизни государственной и церковной зависели от самодержавия. Не потому создались эти недостатки, что было самодержавие, а потому, что его, в сущности, не было. Это нужно помнить. Пусть не увлекаются священники минутными соображениями и красивыми фразами, пусть не надевают себе шелковой петли на шею: когда она затянется, поздно будет. Пусть подумают, что Царь и по положению, и по вековому народному воззрению, и по канонам, и по Основным законам есть Покровитель Церкви, Хранитель ее догматов и всякого в Церкви благочиния. Какой же это будет Покровитель, если он ограничен, как приказчик, Думою, и Дума будет обрезывать Царю крылья во всех желаниях Его придти Церкви на помощь! И не будет ли тогда Дума, в которой сидят иноверцы, инородцы, сектанты, мусульмане, язычники, евреи, а еще хуже – вольнодумцы и атеисты, – не будет ли такая разноверная Дума фактической распорядительницей жизни и судеб Церкви Божией? И не дадут ли за это священники, сидящие в Думе, отчет перед Богом и перед историей Церкви? В тяжкую годину, – при введении конституции ее не долго ждать, – когда Церковь русская будет оскорблена, унижена, ограблена и доведена до того состояния, в каком мы видим Церковь в Греции, Болгарии и Румынии, русские церковные деятели проклянут тех депутатов-священников, которые, в ослеплении идолами чуждой и враждебной нравственно-религиозному началу государственности, желая порисоваться прогрессивностью (не прогрессивный ли паралич политически?) и беспартийностью, способствовали введению конституции в России. «Да посрамятся кланяющиеся истуканам, хвалящиеся об идолах своих»!

Монархические союзы явились недавно; одни из них, не более двух-трех, и притом в столицах, явились до 1905 года, в предвидении тяжких опасностей для русского религиозного и народно-государственного строя и быта, другие сотнями возникли после разразившейся опасности, в ограждение религиозных и государственных русских идеалов, в защиту целости и неделимости России. Существо их – в том, что они являются хранилищем религиозности и патриотизма русского народа. В роковой момент истории, когда русский государственный корабль накренился влево настолько, что гибель его казалась неизбежной, монархические патриотические союзы всей силой налегли на правый борт корабля и спасли его от потопления. Выдающиеся деятели правых союзов вышли на общественную работу в то время, когда они ничего не могли ожидать, кроме пуль и бомб, убийств из-за угла, преследований газетных, насмешек и презрения сбитой с толку интеллигенции и самого правительства печальной памяти Витте с товарищи и приспешники.

Отсюда, понятно, и падают сами собою все обвинения против монархических союзов. «Они ударялись в крайности, они много кричали и шумели», – но борьбу с революцией нельзя было вести с безоблачным челом. «Они «разменивались» на демонстрации и шумные выступления», – но против демонстрации с красными тряпками нужно было бороться контр-демонстрациями с хоругвями и стягами. Они все пели «Боже, Царя храни», – но через это замолкли звуки марсельезы. Они «не выработали программы», – но они, и только они, без программы легли сотнями и тысячами неприметных жертв и подавили революцию. И если теперь можно свободно говорить о том, что мы – русские люди, если, благодаря черносотенной агитации, прошли и в Думу правые элементы, то уж во всяком случае, здесь исключительная заслуга «шумливых монархических организаций», а не корректных, чистеньких и сидевших по углам октябристов. Теперь и они пришли на расчищенное поле. «Тяготу и вар дне» понесли монархисты.

Главным и основным мотивом жизни, интересов, забот и чувств монархистов всегда и везде был и остается мотив религиозный; религиозное начало осмысливает у них, освящает и возвышает самый патриотизм. Если это – партия, то партия религиозно-православно-патриотическая. Пусть поверит читатель автору этих строк, перевидавшему по России буквально сотни монархических союзов. И в области религиозного исповедания монархистов понятно и сами собою подают обвинения против них. «Они говорят о православии, а у них во главе – часто недостойные люди»... Но что же было по местам делать, если носители и защитники православия, архипастырь и пастырь, не только молчали, но и прямо уклонялись от призыва патриотических союзов стать в их ряд» и знамя православия приходилось поднимать мирянам, иногда, быть может, и недостойным. «Они заявляли о православии, оскорбляли многих архипастырей и пастырей». Но, не говоря, о недоразумениях, – в такой неразберихе, какую мы пережили, всегда возможных, когда не раз бывало, что «своя своих не познаша», – нужно и то помнить, что нашлись и доселе находятся служители Церкви, которые, как архипастырь Михаил, оо. Петровы, Тихвинские и проч., прямо торговали интересами православия и шли в ряды революции. К тому же искренность и непосредственность монархистов делали их всех слишком далекими от «тактики» и «дипломатических» шагов по отношению к тем или другим лицам. Русский грех: «и ругнуть, так ругнуть с плеча». Отсюда и их крайняя подозрительность, и склонность всюду, даже среди своих, видеть измену, жидовство и масонство. Уж слишком они видели много измен, уж слишком наболело русское сердце, уж слишком взяло нас жидовское засилье. После целых столетий благодушной доверчивости естественно было перейти к крайней осторожности. Все недостатки монархистов, как партии, – чисто народные недостатки.

Но эти недостатки – только легкая пылинка на бриллианте чистейшей воды! Преданность их православию, патриотизм, готовность на всякие жертвы, преданность Царю и России выше похвал. Много бранили бюрократию и монархисты, много бранили они представителей власти за попустительство, слабость, уступчивость врагам Россия, но, ругая Витте, Герарда, Воронцова-Дашкова и других бюрократов, капитулировавших пред красными тряпками, монархисты бранили и ниспровергали лиц, а не принцип. Это всегда нужно помнить в отношениях монархистов к власти и церковной, и государственной.

Ни одна партия не выставила так открыто преданности Самодержавному Царю, как монархисты, и только они одни смело, прямо, без умолчаний, без кивков в сторону либеральничанья, заявили и заявляют в своих программах о своем благоговении к православной русской Церкви, о своей готовности помогать ей всеми силами и средствами в Государственной Думе, о необходимости сохранить за православием первенство и господство в России, о необходимости обеспечить духовенство материально и возвысить его нравственно, предоставив ему почетное место в ряду сословий и бытовых групп русского народа, предоставив ему дело народного образования в церковных школах, усилив средства Церкви на храмостроительство, миссионерские нужды и проч. и проч.

Кем и чем нужно быть, чтобы нося священный сан и попав в Госуд. Думу, идти в ней рука об руку не с монархистами, говорящими о религии и православной Церкви, а с октябристами, умалчивающими о религии, Церкви, или с кадетами, ненавидящими и то и другое? Только монархисты, сохраняя уважение к Церкви и духовенству, помогут им в Думе, помогут Церкви не как политическому орудию, а именно как Церкви Божией. Только монархисты, не оглядываясь назад и по сторонам, не справляясь о впечатлении налево, не торгуя голосами и не учитывая момента, не боясь раздражить иноверцев, евреев и инородцев, прямо и честно поставить в Думе вопрос и предложения о нуждах Церкви. И ко всем этим предложениям, несомненно, с предупредительностью, вниманием и готовностью на помощь отнесутся и Государь, Покровитель и Попечитель Церкви, и Его правительство.

Неужели православное русское духовенство явит миру и России невиданное зрелище безумия и самопредательство, и пойдет не рядом с монархистами, а с другими политическими партиями, или враждебными, или равнодушными к православию и Церкви Христовой?

Да не будет!

Духовенство – единственное сословие в России, которое во время революции ни для Церкви, ни для себя ничего не «урвало». Крестьяне, армия, рабочие, учебные заведения, – все получили облегчения, расширение прав и вольностей, уступки, добавки и проч. Только Церковь и духовенство остались в стороне.

А между тем, нужд у Церкви больше всего, положение духовенства – самое тяжелое. Церковь русская буквально изнемогает под гнетом материальных нужд, а эти нужды и может разрешить и удовлетворить Госуд. Дума. Церковные школы дают нищенские оклады учителям, а заведывающих и законоучителей и доселе обязывают работать даром, в то время, как на школы министерские добавляются ежегодно миллионы рублей. Вследствие прекращения добавок из казны, рост церковных школ приостановился, а по местам число их заметно сокращается. И это в то время, когда образование и воспитание детей народа в религиозно-патриотическом духе необходимо, как воздух! Духовно учебные заведения, за недостатком казенного отпуска и за отсутствием «местных средств», всюду теперь сократившихся, едва влачат существование, раздражая воспитанников нищетой стола, одежды и проч. Указ 17 апреля 1905 года о свободе вероисповедания отнял у Церкви все прежние права, пособия и внешнее ограждение от пропаганды; взамен не дано ничего. И вот теперь, когда остается Церкви действовать исключительно миссией и школой, за отсутствием местных средств и казенных отпусков, миссия умирает, школы миссионерские частью закрываются целыми десятками, как, например, в Вятской и Казанской епархиях, частью влачат существование на 90–100 рублей в год, включая сюда квартиру, учебники и жалованье учителю. В то время, как Франция у себя дома, преследуя конгрегации и католическое духовенство, вне Европы всюду поддерживает католические миссии и отпускает на них миллионы франков, в России для борьбы с язычеством даже внутри Империи не находится средств на школы, которые, помимо миссионерского, имеют и культурное значение. Миссия внутренняя поникла с 1905 года; церковное строительство прекратилось. До 1905 года переселенческое движение в Сибирь своим размером в пять раз превышало увеличение приходов и школ. Теперь это соотношение еще более нарушено в сторону неблагоприятную для Церкви. Есть приходы в Сибири, имеющие в окружности 1 500 верст. На Дальнем Востоке возникают селения, деревни, увеличивается население быстро путем переселения, – и только число приходов, духовенства и школ остается прежнее. Несчастные крестьяне буквально дичают там без церквей и причтов и волей-неволей или бросаются в объятия услужливого сектантства, или черствеют и обращаются в жестоких сибиряков-кулаков, равнодушных к религии и высшим духовным запросам. Если для Церкви это – потеря, то и для государства – не приобретение, потому что мы с полным правом видим в таком одичании русского переселенца в Сибири самое благоприятное условие для охлаждения его к метрополии и самую восприимчивую почву для посева самых зловредных политических учений.

Здесь мы только вкратце намечаем нужды Церкви. Нужды же духовенства, особенно нашего бедного сельского духовенства, этого великого в своем смирении сословия, терпеливо переносящего такие условия существованья и обеспечения, которых не перенесет ни одно другое сословие, – кто о них не знает? Мы еще раз высказываем твердую уверенность в том, что правительство охотно пойдет навстречу всяким мероприятиям, исходящим от Думы и клонящимся к улучшению быта духовенства. Чтобы говорить так, мы имеем очень веские основания и черпаем осведомленность из самых компетентных источников.

Нужно торопиться с тем, чтоб именно Дума закрепила и дала те и другие облегчения и пособия Церкви и духовенству. Следующие Думы, как бы они ни склонялись влево, не так-то легко решатся отнять то, что дано и подтверждено Думой, а не бюрократией. Теперь для духовенства представляется в этом отношении первый, и, кто знает, может быть, единственный момент.

Депутаты-священники для выяснения своих нужд и нужд Церкви имеют под рукой все данные и необходимые справки. В Святейшем Синоде их обязаны принимать по делу все, власть имущие, начиная от обер-прокурора; мы уж не говорим об испытанном участливом отношении к ним со стороны Петроградского митрополита, первосвятители Церкви. Во всех учреждениях, подведомых Синоду, священникам-депутатам обязаны давать всякие справки, цифровые и иные данные, сообщения по всякому вопросу.

По-видимому, обстоятельства слагаются в высшей степени благоприятно для пастырей-депутатов в Думе.

Бог в помощь в Местной и дружной работе!

Ошибка и опасность для духовенства в Думе – одна: уклонение влево от чистого монархизма. Оно поставит духовенство, как священнослужителей, в совершенно фальшивое положение. Нужно знать и помнить, что какими бы талантами ни отличались архимандрит Михаил и отец Тихвинский, у них духовных детей, в собственном смысле, никогда не было с тех пор, как они уклонились в ряды левых политических партий. Священник-либерал, священник-революционер только и годен для разрушителей государственного строя, как временное орудие, и сами революционеры никогда его уважать не могут. Чувство нравственной брезгливости никогда их не покидает по отношению к единомышленнику и соработнику, который свое разрушительное и по существу атеистическое дело прикрывает крестом и рясой и является буквально волком в овечьей шкуре. Притом в рядах левых политических партий священник всегда будет самой последней спицей, которую терпят, подавляя отвращение, вроде шпиона на войне. Французская препрославленная революция с благодарностью не помянула ни одного из патеров-революционеров; анархисту Ламеннэ мил не как священник, а как революционер социалисту; Павел Гере мил не как пастор, а именно как социалист. Так и физику нет никакого дела до того, что Секки был аббат. Для него Секки – великий физик. Все это понятно само собой.

Затем остается отношение духовенства к правым и правительственной власти. Что может выйти в том случае, если духовенство в Думе пойдет по стопам «попов с гвоздикою»? Уже после роспуска 2-й Думы был на острое ребро поставлен вопрос: оставить ли в новом выборном законе за духовенством право участия в Государственной Думе? Возражения против такого оставления были сильные и обоснованные. Говорили, что духовенство не имеет в сущности земельного ценза и проходило в первые две Думы не по праву владения, а по праву пользования, а это очень шаткая и скользкая почва для защиты его избирательных прав, ибо по такому цензу могли бы проходить в Думу очень много других лиц, чуть не до арендаторов, которым, однако, такого права не предоставлено. Выходит, дается привилегия духовенству только за то, что оно – духовенство. Если лишать его такой привилегии за систематическое избрание членов Думы из своей среды недостойных и революционно-настроенных, то кто станет защищать духовенство? Ни правые, ни левые тогда не станут делать этого; правым не нужны священники-революционеры, а левые на их места могут найти революционеров же, имеющих то преимущество, что они не будут связаны зависимостью от Синода, церковными правилами и обязанностями, сана. В 1-й и 2-й Думах дня духовенства можно было иметь то оправдание, что священники, проходя в Думу в рядах мелких землевладельцев, намеренно землевладельцами избирались из среды самых худших и левых, а в семье не без урода. Теперь и этого оправдания и прикрытия духовенство иметь не может, ибо, выделенное в особую избирательную курию, оно само избирало своих представителей, так что каждый прошедший в Думу священник предварительно одобрен был уездным съездом только одних священников-собратий. Весь плюс в деятельности депутатов-священников в Думе теперь будет поставлен на счет исключительно духовенству, и весь минус – тоже духовенству. Лишение духовенства прав избрания в Думу, помимо сомнительности его земельного ценза, может быть мотивировано и особенностями его служения; могут сослаться на пример православной Греции, где священники в парламенте не принимают участия.

Однако, что же выйдет, если духовенство будет лишено своих избирательных прав? Нанесено будет оскорбление в лицо целому сословию, чисто-русскому, историческому, имеющему не малые заслуги пред русским народом. Оскорбительно будет и крайне несправедливо то, что, при отсутствии православного духовенства в Думе, ламы, муллы, ксендзы, пасторы, старообрядческие лжесвященники, наставники и проч., по общегражданской основе, будут проникать в Госуд. Думу и там защищать интересы своего вероисповедания и секты, а православная Церковь будет этого лишена. И до Думы слишком мало предстательствовали о нуждах Церкви и духовенства, но все же такие ходатаи и сыны Церкви из верующих сановников были, а тогда уж никто о Церкви не заговорит...

Выше мы уже показали, что левые партии используют священников, к ним примкнувших, исключительно в своих партийных целях, и, отрицая Церковь по существу, и, следовательно, признавая и духовенство сословием отжившим и ненужным, для Церкви никогда ничего не сделают. Не получив ничего для Церкви, чего же достигнут левые священники? Или судьбу Тихвинского, совершенно им заслуженную, т. е. извержение из клира и полную оставленность своими же политическими единомышленниками, – или еще худшее, в случае, если они останутся в рясе: полную отчужденность и одиночество среди верующего народа, что для священника – прямо ужасно. Повторяем, ни Милюковы, ни Родичевы, ни Гессены, ни Винаверы, ни тем более Рамишвили и Алексинские паствы, в собственном смысле, для таких иереев не составят.

Погубив себя, подорвав Церковь, унизив свое сословие и лишив его прав участия в Думе, может быть, левые священники окажут те услугу для народа, и совершат великий подвиг самопожертвования? Напрасная надежда! И прежде всего, имеет ли право священник жертвовать интересами Церкви? Уступай свое, а не чужое. Далее, левое настроение в народе всегда мимолетно. Пройдет угар революционный, обусловленный неудачной войной и слабой властью, не умевшей одержать революционную агитацию, и вместо отрицательных течений мысли и жизни непременно восторжествуют положительные. «Злобой сердце питаться устало, много в ней правды, да радости мало». Но если злоба правдивая тяготит сердце, то тем более искусственно вздутая и покоящаяся на низменных сторонах человеческой природы – на зависти, ненависти, гордыне и... лени, служащих истинной подпочвой русской революции. При таких условиях будущее священников, увлекшихся бреднями левых отрицательных партий, очень тяжко: при поправении общества от них первых все отвернутся, да и они сами, если только не безнадежно глупы и самовлюбленны, поумнеют, отрезвеют и осудят в себе прежние увлечения и заблуждения. Внутреннее настроение их будет тяжким, совне они не увидят ничего, кроме полного презрения со стороны левых и правых.

Измена и предательство иной судьбы никогда не приносили.

В нашей так называемой прогрессивной печати измышлено практикуется не мало средств преследования тех писателей, которые не подходят к еврейско-освободительным образцам. Когда не берет ложь, не действуют преследования, клеветы, издевательства и насмешки, когда видят, что всем этим только увеличивается известность того или другого имени, – тогда обычно применяется другой прием борьбы: замалчивание. Так замалчивали Страхова, Данилевского, Богданова, архиеп. Никанора в его философском труде о позитивизме, Ю. Николаева (Говоруха-Отрок), Федорова, Лескова, Величко, произведения которого, конечно, безмерно выше раздутого евреями Надсона; в последнее время замалчивали и В. Соловьева, после его отказа от унии с католичеством, после статьи его о самодержавии, помещенной даже теперь в собрании его сочинений, и «Трех разговоров», где он высказался против гр. Толстого; наконец, стали замалчивать и самого Л. Толстого, когда он выступил противником нынешнего «освободительного беснования». Слишком неприятную говорят они правду, трудно возразить против нее, а возразишь, так ответят, и покажут все ничтожество и невежество возражателей... Гораздо выгоднее – замолчать того или другого автора, то или другое его сочинение. Обыкновенно этот прием применялся к крупным умам, к сильным личностям. Такой прием и применялся всегда ко Льву Александровичу Тихомирову.

В послании апостола Павла к коринфянам есть чудные строки о дарах духовных: «Дары различны, но Дух один и тот же. И служения различны, а Господь один и тот же. И действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу. Одному – слово мудрости, другому – слово знания, иному – вера, иному – различения духов, иному – разные языки, иному – истолкование языков».

Много даров дано Льву Александровичу, из перечисленных апостолом. Но главный и бесценный для нас – это его дар «различения духов». Ясная кристаллическая мысль, умение вскрыть существо всякого явления и всякой теории, несокрушимая логика… Он разбирал здесь пред нами Основные законы Империи но раньше того и больше того он дал нам в своем капитальном труде «О монархической государственности» основные законы этой государственности, основные законы нашего русского монархического исповедания, он дал книгу – настольное для нас руководство, наш своего рода катехизис. С удивительной ясностью и последовательностью мысли он сумел во всех теориях, не согласных с русской государственностью, указать фальшь в исходных точках их отправления и наметить последние выводы и гибельные результаты, к которым они неизбежно приводят. И с такой же ясностью, утверждая и истолковывая основы русского мировоззрения, он показал пред нами существо власти верховной, характер власти управительной, истинную сущность самодержавия и его отличие от деспотизма и абсолютизма, значение религиозного начала в государстве, необходимость строя социального, местного самоуправления, национального самосознания, – наконец, основы монархической политики.

Книга его замолчана в печати. Но не может укрыться град, стоящий наверху горы.

Людям, которые пытливым разумом и горячим сердцем ищут истины, сочинения Льва Александровича всегда будут служить источников назидания и образования того, что дороже всего в человеке, как существе разумно-нравственном, именно – его мировоззрения.

С сознанием достоинства своего, как правоверного христианина и русского человека, и со смирением искренним, которое всегда является спутником и даже более – логическим следствием всякого сознания достоинства, и я, исполняя сегодня, порыв благодарного сердца, свидетельствую, что такое именно значение имел Лев Александрович и для меня самого.

Да, я не смею назваться другом покойного Владимира Андреевича Грингмута, – мне далеко до этого, не смею назваться и другом Льва Александровича. Но не будет гордыней, если я назовусь его учеником. И не для того говорю я об этом, чтоб обратить слово свое и внимание ваше к своей личности, – а чтобы показать, что таких учеников у наших дорогих и искренно чтимых учителей множество многое по всей России. Я знаю и с отрадою могу указать некоторых молодых студентов в Москве, и даже здесь присутствующих, на которых книги и сочинения Льва Александровича произвели такое же воспитывающее и образующее влияние, как и на меня в молодости.

Я не стану перечислять других работ Льва Александровича.

Все они отличаются тем же достоинством, именно – поучения и все написаны «со властью», – с той властью, которая составляет сущность и природу произведений крупных умов и крупных личностей. Говорит ли он о соборе церковном, о духовенстве, о земле, фабрике, о рабочих, о русских идеалах, об отечестве, о демократии либеральной или социальной, о личности, обществе, государстве, говорить ли об исторических явлениях и лицах, – всюду он являет дар различения духов и всюду ведет за собой читателя к созиданию, а не к опустошению его духа.

В этой положительной учительной работе – его великая заслуга и право на почетное имя в истории русской жизни и мысли.

Он покидает Москву. Приветствуя его сегодня, как новоизбранного почетного члена нашего Русского Монархического Собрания, мы тем самым выражаем твердую уверенность, что связь Льва Александровича с Москвой не прекращается, и что мы много раз будем слушать его слово и в печати, и здесь, среди нас, усты к устам.

Примите, наш дорогой Лев Александрович, а для многих из нас – наш дорогой учитель, этот почетный диплом.