Введение в православно-христианское учение о нравственности

Предмет наших лекций в наших духовных школах обыкновенно носит название нравственного богословия. В виде науки, отдельной от догматического богословия, нравственное богословие впервые явилось только в семнадцатом веке, после реформации, из-под пера лютеранского учёного, профессора в Гельмштедте, Георгия Каликста¹, под названием Epitome theologiae moralis (1634 г.). Название teologia moralis, в отличие её от theologia dogmatica, распространилось с тех пор в западной богословской литературе как протестантской, так и римско-католической. Из римско-католических богословов иезуиты прежде и больше других занялись разработкой этой науки в их духе: уже в семнадцатом веке появились значительнейшие произведения их в этой области, каково, например, Medulla casuum conscientiae sev theologea moralis Бузенбаума, имевшее до 60-ти изданий, несмотря на то, что было осуждено на сожжение во Франции.

Другое название нашей науки: theologia practica, в отличие от theologia theoretica, встречается в семнадцатом же веке преимущественно в реформатской богословской литературе. Так, из нидерландских богословов Гоорнбекк, профессор в Утрехте и Лейдене († 1666 г.), издал в двух томах theologia practica; Пётр фон Мастих, профессор в Утрехте, издал также в двух томах theologia theoretico-practica (изд. 1699 года, а сам умер в 1706 году).

В том же, наконец, веке учёные, занимавшиеся философией права и богословием, дают и нравственному богословию совсем не богословское, а чисто юридическое название – название jurisprudentia; таковы institutiones jurisprudentae divinae Христиана Томазия, в отличие от jurisprudentiae humana sive naturalis, а между французскими богословами янсенистами встречаются и такие, которые нравственное христианское учение явно отличают от богословия и издают сочинения под названием Instructions theologques et morales (например Pierre Nicole).

С XVIII века и по настоящее время в богословской литературе всех западных вероисповеданий преобладают следующие три названия нашей науки:

1. Этика, ἡθικά, название, заимствованное из заглавия произведений греческих философов;

2. Moralia или просто Moral, латинский перевод того же названия; только у христианских богословов словам этика, мораль придаётся прилагательное: христианская, или богословская, этика, или мораль. Таковы замечательнейшие позднейшие² в этой области богословской науки, из римско-католической литературы: Handbuch der christlichen Moral Sailer’a (1834); Christliche Moral Hirscher’a (5 Augs. 1851); Lehrbuch der Kaatholischen Moraltheologie Bittner’a (1855); а из протестантской: Theologische Ethik Rothe (5-й и последний том первого издания в 1871 году), Moral des Christenthums Palmer’a (1-е издание 1864 года), Luthardt’a (издание 1872 года) Christliche Ethik Martensen’a (1871–1878);

3. Самым же употребительным названием нашей науки, преимущественно в протестантской немецкой литературе, служит нравоучение, Sittenlehre, христианское нравоучение, christliche Sittenlehre; такое название носят системы нравственного богословия Шлейермахера, Шмидта, Гарлеса-Вендта, Вутке, фон Эттингена и др.

Из нашей отечественной православной литературы заслуживают названия систем нравственного богословия следующие пять:

1. «Христианское нравоучение или богословие деятельное» доктора богословия Иннокентия, покойного преосвященного Пензенского и Саратовского (см. 1-ю и 3-ю части его сочинений, изданных в Санкт-Петербурге в 1845–1847 годах);

2. «Черты деятельного учения веры» доктора богословия, покойного протоиерея Кочетова (изд. 2-е, Санкт-Петербург, 1825 год);

3. «Православное нравственное богословие» преосвященного Платона Костромского (изд. 2-е, Москва, 1855 год);

4. «Очерки нравственного православно-христианского учения» доктора богословия, протоиерея Фаворова (изд. 3-е, Киев, 1868 год);

5. «Нравственное православное богословие» протоиерея Солярского, служащее руководством в православных духовных семинариях России. Других названий нравственного богословия мы не знаем.

Если сопоставить все исчисленные нами названия нашей науки как в иностранной, так и в русской богословской литературе, то окажется, что все они сводятся к следующим:

1. Нравственное богословие, theologia moralis;

2. Деятельное, или практическое, богословие, theologia practica;

3. Деятельное учение веры, название непереводимое на иностранный язык (practische Glaubenslehre в немецком переводе будет contradictio in adjecto, так как Glaubenslehre в немецкой литературе противополагается Sittenlehre);

4. Нравственное учение (православно-христианское);

5. Христианская мораль, или этика (Christliche Moral, Ethik);

6. Богословская мораль, или этика (theologiche Moral, Ethik);

7. Христианское нравоучение (christliche Sittenlehre).

Прибавление ко всем этим названиям прилагательных католический, протестантский, православный указывает только на вероисповедную точку зрения на предмет науки, но не изменяет самого предмета. Оставляя в стороне эти специальные прилагательные, вникнем в общие названия науки и посмотрим, что они обещают своим непосредственным смыслом, т. е. на какой предмет науки они указывают?

1. Что значит название «Нравственное богословие»? Богословие, Θεολόγια, есть слово, учение о Боге; следовательно, нравственное богословие есть, по-видимому, нравственное учение о Боге. Но, во-первых, может ли быть какое-либо учение, как сознательное действие человека учёного или учащего, лишённым нравственного характера, и притом учение о Боге? Во-вторых, о Боге учит богословие догматическое и, конечно, действует в этом учении нравственно; какое же новое учение о Боге обещает нравственное богословие? Но оно и не излагает обыкновенно учения о Боге. Обратимся к нашим православным богословиям, например, преосвященного Платона и протоиерея Солярского, и посмотрим, как они сами определяют себя. «Православное нравственное богословие, – говорит преосвященный Платон, – есть систематическое изложение того, что христианину должно делать для достижения вечного блаженства, предложенное на основании Священного Писания и учения Православной церкви» (с. 1). Если в этом определении не обращать внимания на последние слова, указывающие не на предмет науки, а на источники, из которых почерпаются сведения о нём, то оказывается, что нравственное богословие учит совсем не о Боге, а о том, что должен делать христианин, и заставляет с первого раза предполагать, что деятельность христианина едва ли сама по себе может иметь безотносительное нравственное достоинство, ибо она должна служить только средством для достижения вечного блаженства. Можно ли такое учение назвать учением о Боге – богословием, и притом нравственным учением? Богословие протоиерея Солярского не так просто и ясно определяет предмет свой, как богословие преосвященного Платона, но из его определения не видно, чтобы оно учило собственно о Боге: оно «есть изложение учения Православной церкви о нравственном законе Божием и христианских обязанностях для наставления и совершенствования человека в христианской жизни по духу Христову» (с. 1). И здесь, оставив в стороне цель, для которой богословие трудится, мы видим, что оно имеет дело с учением не о Боге, а о нравственном законе Божием и вытекающих из него обязанностях для христианина. Следовательно, закон и обязанности, откуда бы они ни происходили, составляют непосредственный предмет науки, а не источник их – Бог, и богословие оказывается словом или учением не о Боге, а о законе и обязанностях, и называться должно бы не богословием, а, как Томазиус назвал эту науку, юриспруденцией, или, как преосвященный Иннокентий прямо и назвал вторую часть своего деятельного богословия, Божественным правоведением, «которое показывает действия, к исполнению коих человек (сокровенный сердца человек, составляющий предмет описания в 1-й части) обязывается законом Божественным» (ч. 1, с. 10). Но учение о правах и обязанностях человека по отношению к чему бы то ни было отнюдь не есть учение о Боге. Я уже не замечаю о логической неправильности, которая заключается в определении нравственного богословия учением о нравственном законе, так как слово нравственность и составляет самую суть, от которой зависит весь смысл нашей науки. Итак, название нашей науки нравственным богословием не даёт определённого указания на её содержание.

2. То же должно сказать и о втором названии: деятельное богословие, theologia practica.

2.1. Деятельное учение о Боге означает почти то же, что нравственное учение о Боге. Всякое учение есть деятельное, ибо учение само по себе есть уже деятельность.

2.2. Этот эпитет прилагается к нравственному богословию в противоположность догматическому, которое называется не деятельным, а умозрительным, theoretica. Что может означать это название, это можно видеть из объяснения отношения нравственного богословия к догматическому, какое встречается, например, в системе протоиерея Солярского: «Нравственное богословие, – объясняет он, – находится в таком же отношении к богословию догматическому, в каком находятся между собой познавательные силы души – ум и воля, созерцание и желание, знание и деятельность» (с. 2). В каком же отношении находятся между собой «ум и воля»? Возможно ли мыслить ум, как силу, без действия или, что то же, без проявления воли, или волю без мысли, без представления желаемого, следовательно, без ума? Ибо где нет сознания цели и средств для деятельности, там не может быть воли, а есть только бессознательный инстинкт. В нравственном богословии речь идёт, очевидно, о деятельности человеческой; но всякая деятельность, всякая практика может быть предметом мышления, изучения, науки, словом теории: и законы мышления – логические, и законы воли – нравственные, и законы чувства – эстетические и психологические составляют предмет наук; в этом смысле каждая из наук есть теория, равно как и всякая теория есть деятельное учение. Что же может означать деятельное учение о Боге?

2.3. В латинском переводе это название нравственного богословия, theologia practica, даёт повод к неправильному пониманию того, что называется практическим богословием или, лучше, практическими богословскими науками. Круг богословских наук состоит, как нам должно быть известно, из четырёх групп:

1. из наук, исследующих источники Богооткровенного учения, каковы науки о Священном Писании (герменевтика, экзегетика и их вспомогательные: библейская филология и археология) и о Священном Предании (патристика);

2. из истории церкви Ветхозаветной и Новозаветной с её вспомогательными науками: церковной географией и статистикой;

3. из систематического богословия, под которым разумеются догматическое и нравственное богословие с их вспомогательными науками: историей догматов и нравоучения и сравнительным богословием; наконец,

4. из практического богословия, к которому относятся: пастырское богословие, литургика и каноническое право.

Такое деление богословской науки имеет своё основание в исторически откровенном, или положительном, характере христианства, которое она изучает, и в его практическом значении в жизни. Нельзя знать и понимать христианство, не изучив и не объяснив письменных и других источников, в которых содержатся известия о фактах появления его, и не проследив исторического развития его на земле от его появления до наших времён. С другой стороны, нельзя сознательно содействовать осуществлению задачи христианского общества на земле и руководить его в вере, поведении, внешнем устройстве и богослужении, не понимая всей совокупности истин христианства, как они даны в Священном Писании и Предании и развиты и объяснены всей историей церкви Христовой. Такое научное изложение совокупности христианских истин, или, что то же, систематическое богословие, составляет результат, к которому науки об источниках христианского учения и об историческом развитии церкви относятся, как посылки и который служит, в свою очередь, основанием для практических богословских наук, для жизни христианского общества, нуждающейся в общественном церковном богослужении, в церковном законодательстве и в пастырском управлении. Таким образом, практическим богословием, собственно, называется не нравственное богословие, которое само есть часть систематического богословия и вместе с ним служит основанием для практических наук, а пастырское богословие, литургика и каноника.

3. Деятельное учение веры – это название принадлежит, собственно, нашему отечественному богослову и могло бы иметь определённый смысл, если бы слово учение заменить в нём, например, словом проявление и вместо деятельного учения веры сказать учение о деятельном проявлении веры, или о действиях веры. В таком случае исходным пунктом науки служило бы понятие о вере в Искупителя мира. А так как вера выражает уже установившееся отношение человека к Спасителю и, наоборот, Спасителя к человеку, то, поскольку наука излагает истины веры о Боге – Спасителе и о Божественных действиях по отношению к человеку, эти истины могут быть названы учением веры в её теоретическом, догматическом смысле, т. е. учением о Боге и Его отношении к человеку. Поскольку же она излагает истины веры, как она проявляется в жизни самого человека и составляет начало всей его деятельности, эти истины могут быть названы учением о действиях, вытекающих из веры. Но сказать: деятельное учение веры, значит сказать нечто совершенно непонятное. В самом деле, что значит учение веры? То ли, что предлагается учение о вере или то, что вера учит? Если предполагается учение о вере, то что значит деятельное учение о вере? Учение, как мы уже заметили, есть само по себе деятельность; оно не может быть недеятельным. Если вера учит, то что значит, что она учит деятельно? Разве можно учить недеятельно? В немецкой литературе Glaubenslehre и Sittenlehre, как замечено, прямо противополагаются между собой, как учение о вере и как учение о нравственности. Таким образом, и это название ничем не характеризует нравственного богословия.

4. О нравственном учении мы уже делали замечание. Оно также принадлежит нашему учёному, протоиерею Фаворову.

Об остальных названиях нравственного богословия, принятых в иностранной литературе, каковы: христианская мораль, или этика, богословская этика, христианское нравоучение, мы скажем несколько ниже.

Такая неопределительность в рассмотренных нами названиях нашей науки показывает, что она недостаточно отчётливо сознаёт своё содержание и потому обещает говорить о том, что или не составляет её специфического содержания, или, если и может составлять это содержание, но не излагается ею, как это содержание, т. е. она обещает говорить или о Боге, или о вере. Но Бог, как предмет христианского учения, Его свойства и действия составляют предмет догматического учения; нравственные же системы, называющие себя богословиями, de facto не задаются изложением этого учения. Вера, если под нею разуметь совокупность богооткровенных истин, есть также предмет догматического богословия, которое поэтому у иностранных богословов так и называется: Glaubenslehre, в противоположность Sittenlehre, или doctrina de credendis, в противоположность agendis; если же под ней разуметь деятельность, жизнь человека, под влиянием слова о спасении, или, что то же, под влиянием христианской благодати усвояющего себе это слово, а с ним и спасение, то она, конечно, будет составлять предмет нравственного богословия. Но если учение о вере, понимаемой в этом последнем смысле, есть предмет нравственного богословия, то понятие о вере, как мы выше заметили, должно было бы служить исходным пунктом науки и прежде всего составить предмет научного исследования и разъяснения; а между тем в той самой системе, которая назвала себя деятельным учением веры, нигде даже и не затронут вопрос о том, что же именно разумеет она под верою (см. Кочетова «Черты деятельного учения веры».). Если же ни Бог, ни вера не составляют непосредственного предмета этих систем, а между тем они сами называют себя деятельным, нравственным богословием, или деятельным учением веры, то, очевидно, предметом их должно служить это прилагательное, этот единственный признак, которым отличаются от богословия не нравственного, не деятельного, т. е. от догматического. Эта деятельность, эта нравственность, и притом не Божия деятельность или нравственность, а человеческая под влиянием Божественным, и есть существенное содержание нашей науки.

Поэтому усвояемые ей названия: христианское нравоучение, богословская этика, или мораль, более других, выше перечисленных названий соответствуют её предмету.

Установить понятие о том, что нужно разуметь под человечностью в деятельности или под её нравственностью, при влиянии на неё Божественной благодати, а для этого определить сначала, что есть именно человеческого, или нравственного, в деятельности человека независимо от влияния на него христианства, и составляет долг нравственного богословия. Короче: нравственное богословие прежде всего должно дать ответ на вопрос: что есть христианская нравственность, и быть наукой о христианской нравственности, а следовательно и о нравственности вообще.

«Нравственное богословие» есть, как сказано, учение о нравственности. Назвать ли нравственность по-гречески – этика, или по-латыни – мораль, или по-немецки Sette, как это в последнее время принято в иностранной литературе, во всяком случае эти названия ближе всего указывают на предмет науки. Если к этим иностранным названиям присоединить наше родное, превосходное слово нравственность и показать, на что каждое из них указывает, то мы получим предварительное понятие о нравственности, как предмете нашей науки, которое и даст нам возможность наметить в общих чертах содержание и форму её.

Русское слово нравственность, равно как и латинское moralis, греческое ἠθικά или ἢθος не библейского и не церковного происхождения. Греческое ἢθος встречается в 1Кор.15:33, но не как собственное изречение св. апостола Павла, а как заимствованное из языческой поэзии (худые сообщества развращают добрые нравы); в Деян.16:21 это же слово влагается в уста жителей города Филипп, тех господ, из служанки которых, одержимой духом прорицательным, св. апостол Павел изгнал этого духа (Деян.16:20). Они схватили Павла и Силу, поставили их пред начальниками города и сказали: «Сии люди, будучи иудеями, возмущают наш город и проповедуют обычаи (ἄθη), которых нам, римлянам, не следует ни принимать, ни исполнять». Ещё раз св. апостол Павел употребляет это слово пред царём Агриппой, которому он приписывает знание всех обычаев и спорных мнений иудеев (εθῶν δε καὶ ζητημάτων, Деян. 26:3), но и это изречение, как единственное, принадлежащее апостолу христианства, не даёт никаких элементов, из которых можно было бы вывести заключение о христианском значении слова нравственность. Вот и все места Св. Писания, где встречается слово ἢθος или ἠθικά. В Библии очевидно это слово не имеет никакого специально христианского значения и потому не может считаться библейским. А если оно встречается потом у писателей церковных, то заимствовано или не из Библии, а из языческой греческой и римской литературы. Что же означает то слово по своей этимологии?

Русское слово нравственность имеет один корень с существительным нравы и с глаголом нравиться. Своим родством с глаголом нравиться оно указывает на два предмета: во-первых, на то, что именно нам нравится. Говоря иначе, слово это указывает на внутреннее состояние человека, на его чувствования, приятно возбуждаемые какими-либо явлениями жизни. Из этих указаний одно определённо, а именно указание на приятное чувство, чем-то возбуждаемое, другое же неопределённо, т. е. не указывает прямо на то, что именно нравится в нравящемся. Сродством же своим с существительным нравы, однозначащим со словом обычаи, указывает на большее или меньшее постоянство отношения наших чувствований к известным явлениям жизни, ибо нравами, обычаями какого-либо лица, общества, народа называются такие черты их жизни, которые не подлежать быстрым переменам или частым колебаниям, но составляют нечто постоянное в жизни в известную её эпоху. Во-вторых, рассматриваемое выражение указывает на то, что это нечто, постоянно нравящееся, выражается в человеке и составляет его нрав, обычай, и которые, как нечто внешнее, для всех видимое, относятся к разным сторонам человеческой жизни: индивидуальной, домашней, общественной и пр. Чувствования человека, их постоянство относительно известных внешних явлений жизни и самые эти постоянно нравящиеся явления жизни, составляющие нравы людей – вот на что указывает этимологическое значение русского слова нравственность.

Из древних – языков латинский, из новейших – немецкий соответствующими слову нравственность выражениями moralis, Sittlichkeit, указывают также на постоянство, устойчивость, но не в чувствованиях, на которые они не заключают никакого намёка, а в деятельной силе человека, в его воле. Moralis происходит от mos, нрав, которое, в свою очередь, происходит от movis, moveo – двигать, сообщать движение, действовать. Равно и немецкое Sittlichkeit, Sitte (нрав) происходит от древненемецкого siton, которое также означает двигать, вести. Поэтому mos и Sitte человека означают, прежде всего, образ движения, или поведение человека, а затем уже его внутреннее свойство, привычки, моду. Латинское и немецкое выражения поэтому, соответствующие нашему слову нравственность, указывают не на чувствования человека и их отношение к известным явлениям жизни, а на его волю и действия её, на постоянство не в отношении чувствований человека к известным явлениям жизни, а в самой его воле и действиям её, которые выражаются в этих явлениях, – и не вообще на известные явления жизни человека, нравящиеся ему, а на силу, которая выражается в этих явлениях. Таким образом, в русском слове нравственность выдвигается на первый план чувство в его отношении к чему-либо, в латинском и немецком: moralis, Sittlichkeit – действия воли. Там указывается на постоянство чувства в отношении к чему-либо, а здесь – на постоянство этого чего-то, т. е. на постоянство воли и её действий, которые выражаются в нравах. А это значит, что русское слово указывает на одну сторону нравственного, т. е. на настроение воли, выражающееся во внешних нравах и обычаях. Если мы назовём известные проявления чувствования внутренними признаками нравственного, а настроение воли его – содержанием нравственного, то должны будем сказать, что русское название указывает на признаки, а латинское и немецкое – на содержание нравственного; все же эти названия вместе указывают и на внешнее проявление нравственного, как на установившиеся и подлежащие внешнему наблюдению обычаи, нравы.

Греческое ἢθος, в ионическом диалекте ἕθος от глагола ἕζω – сажать, в форме среднего глагола: сидеть, не указывает ни на чувствования, ни на волю человека, а только на устойчивость, постоянство вообще; ибо древнейшее значение слова ἢθος, именно у Гомера, означает оседлость, постоянство местопребывания; только у позднейших писателей оно получило значение образа жизни, обычая, характера.

Сопоставляя этимологическое значение русского слова нравственность со значением соответствующих ему выражений в греческом, латинском и немецком языках, мы имеем право заключить, что нравственность, по этимологическому своему значению, есть более или менее прочное внутреннее настроение³ человека, возбуждающее в нём самом известные приятные чувствования и выражающиеся в известных действиях или поступках. Более или менее прочное настроение воли человека есть то дерево, о котором Спаситель говорил, что о нём другие могут узнать только по плодам его: «Всякое древо доброе приносит и плоды добрые, а худое древо приносит и плоды худые. Не может древо доброе приносить плоды худые, ни древо худое приносить плоды добрые. Итак, по плодам их узнаете их» (Мф.7:17–20). Внешние действия, в которых выражается это настроение и постоянство которых составляет нрав людей, суть плоды добрые или худые, свидетельствующие перед всеми о качестве самого настроения; а чувствования, приятные или неприятные, соединённые с сознанием как настроения собственной воли, так и его выражения в жизни, этот внутренний субъективный критерий или признак того, нравственно или безнравственно, хорошо или худо это настроение можно разуметь под тем светильником или оком души, о котором Спаситель говорил, что «если этот светильник погаснет в человеке, или если око потеряет свою чистоту, или даже само превратится в мрак, сделается тьмою, то какова же будет тьма в человеке» (Мф.6:22–23)?

Задачей нравственного богословия должно быть систематическое учение, во-первых, о нравственности, как более или менее прочном настроении воли человека, возбуждающем в нём самом известные приятные чувствования, во-вторых, о тех внешних действиях, в которых выражается это настроение.

Но так как нравственность, рассматривать ли её как известное настроение воли, соединённое с известными чувствованиями, или как внешнее выражение этого настроения, существует всегда и везде, когда и где есть воля и чувство человека, т. е. и в христианском мире и вне его, то «нравственное богословие», как учение христиан о нравственности, должно быть учением о ней не только вообще, как она существует и проявляется в людях, но и в частности, как она есть и проявляется в христианах, или должно быть учением не только о нравственности христианской подобно тому, как и догматическое богословие, будучи учением о Боге, Его свойствах и действиях, излагает учение не только о Боге, как Творце, Промыслителе и Судии всего мира, но и как Искупителе и Освятителе христиан.

Поскольку же наконец христианская истина об отношении Бога, как Искупителя и Освятителя, к человеческой природе в различных христианских обществах усвояется и выражается в жизни не одинаково, а с этим различно понимается и самая христианская нравственность, то православное «нравственное богословие» должно быть учением о христианской нравственности согласным с православным учением о спасении человека во Христе и о выражении этого спасения в жизни.

Православно-христианское «нравственное богословие» таким образом должно быть систематическим учением:

1. о нравственности вообще в отличие её от безнравственности;

2. православно-христианским учением в отличие от нехристианского и инославного, т. е. наша наука разделяется на две части.

Поскольку же нравственность есть не только известное настроение воли и состояние чувства человека, но есть вместе такое внутреннее настроение и состояние, которое непременно выражается в жизни, то каждую из двух частей следовало бы подразделить на два отдела: на учение о нравственности, как внутреннем настроении и состоянии человека, и на учение о внешнем выражении этого настроения и состояния. Это подразделение мы и предполагаем сделать, но только относительно второй части, после того, как в первой части при изложении учения о нравственности вообще, определится самая точка зрения, с которой нужно смотреть на внешнее выражение внутреннего настроения, и выяснятся основания, в силу коих эти внешние выражения могут быть разделены на известные категории, сделавшись таким образом более или менее доступными систематическому изложению. Первая часть таким образом изложит учение о нравственности вообще, вторая – о нравственности христианской, а третья⁴ – о проявлениях христианско-православного настроения во внешней жизни.

Из предложенного предварительного понятия о нравственности, о науке нравственного богословия и об основании деления учения о ней на три части отчасти уже видно, из каких источников мы должны черпать материалы для нашей науки. Оставляя в стороне различие содержания её в разных частях, мы видим, что учение о нравственности, смотреть ли на неё, как на настроение воли и проявление чувства или как на внешнее выражение этой воли и чувства, не может быть нам понятно без сознания и понимания движений своей собственной воли и чувства, или без самонаблюдения и самопознания. Внутренние настроения воли и чувствования доступны только внутреннему же чувству, а внешние выражения их, как движение вещей в пространстве и времени, если мы не видим в них или не предполагаем воли и чувства, не могут уже относиться к области нравственного, в которой, как и во всяком внешнем явлении, выражение немыслимо без выражаемого, действие без действующей силы. Первый учитель нравственности в философском мире Сократ первый же выставил и этот источник своей философии: познай себя самого. Величайший учитель и христианской нравственности св. апостол Павел то же утверждает, когда спрашивает: «Кто из человеков знает, что в человеке кроме духа человеческого, живущего в нём» (1Кор.2:11)? В сердце человека указывает и Сам Спаситель источник нравственного как добра, так и зла (Мф.15:19): «Из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления». Источник же этот, кроме Бога, доступен только самонаблюдению и самопознанию. Таким образом, самонаблюдение и самопознание, а за ними и все те науки, которые преимущественно из этих источников черпают свой материал, т. е. психология, нравственная философия и вообще философские науки составляют непосредственный источник и для нравственного богословия.

Но так как в настоящее время и в настоящих условиях жизни и учителя, и слушателей учения о нравственности, т. е. и в моей, и в вашей жизни внутреннее настроение воли и чувства обусловлено таким или другим влиянием на них христианства, то наше самосознание и наше самонаблюдение будет сознанием и наблюдение христианского настроения и чувства, и притом неодинакового, по различию личного отношения каждого из нас к христианству. Таким образом, предполагая говорить о нравственности вообще и в частности о христианской православной, мы, выходя только из самосознания и самонаблюдения, вынуждены будем говорить только о личной, субъективной в каждом из нас нравственности.

Из этой субъективности для нас нет никакого выхода; но он и не нужен. Христианская истина так же широка, глубока и неисследима, как неисследимы глубины ума Божия, виновника этой истины. Каждый из нас усвояет эту истину по мере полученного им от Бога дара Духа Святого, который, в свою очередь, сообразуется с индивидуальными особенностями каждого. Более и более усвоять себе эту истину чувством и волей и уяснять разумом составляет задачу как каждого христианина неучёного или учёного, так и целой Церкви, как общества верующих. Вселенская Церковь, обладая всей истиной всегда, не может, однако же, сказать, чтобы уже успела уяснить и определить её для сознания верующих всесторонне и навсегда. Исследуйте писание – составляет задачу каждого в отдельности и всех вместе призванных к вере во Христа, разрешимую вполне только с разрешением всей задачи существования христианства на земле. Субъективизм, и притом христианский, не только неизбежен, но и обязателен для нашей науки.

Но чтобы этот обязательный субъективизм не извратился в личный произвол, способный в своих внутренних движениях воли и чувства, зависящих, быть может, вовсе не от духа Христова, видеть откровение божественной истины, или наоборот то, что в нём есть от Духа Божия, приписать своей собственной природе, – для этого наша наука достоверность каждого факта самосознания и самонаблюдения или каждую философскую истину должна подтвердить объективным, самой же Церковью данным нам, авторитетом, именно свидетельством положительного откровения, заключающегося как в Священном Писании обоих Заветов, так и в Священном Предании. Из Священного Писания Новый Завет имеет для «нравственного богословия» значение безусловного авторитета, так как христианская нравственность без веры во Христа немыслима, значение же Ветхого Завета ограничивается для него настолько, насколько Новый Завет, изъясняемый Церковью, сам ограничивает его. Что касается до Священного Предания, то поле его относительного нравственного учения необозримо, и притом пока весьма мало возделано наукой. Чтобы совсем не растеряться в поисках за руководящими нравственными мировоззрениями каждого святого отца и всех соборов, признанных авторитетами в деле догматического учения, мы ограничиваемся для своей науки символическими книгами нашей Православной Церкви, из которых древнейшие две: «Православное исповедание Восточной Кафолической Церкви» и «Послание Восточных патриархов» принадлежат всей Православной Церкви, а новейшая «Пространный Христианский катехизис» собственно русской, хотя он пользуется великим уважением и на Востоке. Эти книги тем более драгоценны для нашей науки, что из всей православно-богословской литературы в них только и излагается вполне авторитетное учение о тех догматико-нравственных истинах, которыми православное нравоучение отличается от нравоучения Западных вероисповеданий. Только тогда, когда нравственное богословие на основании указанных источников успеет выяснить и определить какую-либо нравственную истину, оно будет прибегать, по возможности, и к свидетельствам соборных определений и отцов Церкви.

Таким образом, источниками нравственного богословия служат:

1. самопознание и основывающиеся на нём философские науки;

2. Священное Писание;

3. Священное Предание, насколько оно выражено в символических книгах Православной Церкви.

Литературные же отечественные и иностранные пособия в изложении нравственного богословия будут указываемы в своём месте по мере пользования ими.

Указанием этих источников определяется и метод «нравственного богословия». Он должен состоять в том:

1. чтобы каждая нравственная истина в отдельности изложена была прежде всего на основании самонаблюдения и могла быть поверена самосознанием каждого;

2. чтобы подтверждалась авторитетом Священного Писания;

3. чтобы согласовалась с учением символических книг Православной Церкви;

4. и чтобы, наконец, все нравственные истины излагались в таком порядке, какой указывает естественная их связь между собой, т. е. чтобы они одна другую поясняли и восполняли и, таким образом, составляли одно систематическое целое, или науку.