4 глава. Отношение к агапам язычников: обвинения агап в преступлениях. Защита агап со стороны апологетов. Успех их защиты. Объективные основания для этих обвинений

Нам остается решить вопрос, как относились к агапам язычники – граждане Империи и соседи христиан. Уже то резкое обособление⁹⁵⁷ Христианства в сторону от язычества, о котором была речь в предшествующей главе, позволяет предполагать, что это отношение носило отрицательный характер. И к такому же отношению вел, с одной стороны, взгляд на христиан, как на врагов общественного спокойствия – hostes publici – и недостаток ясного представления о жизни христиан, с другой. Действительно, поскольку мы можем судить, агапы представлялись язычникам в ореоле мрачной преступности, сводом к единству всех тех преступлений, которые люди всегда готовы приписать всякому обществу с неизвестной для них целью. На этот счет следует заметить, что обвинения в прелюбодеянии и кровосмешении предъявлялись еще за пять веков до христианства участникам вакханалий, а в убийстве детей Саллюстий обвинял еще Катилину и его сообщников⁹⁵⁸. Теперь все эти обвинения сыпятся со стороны язычников на агапы и евхаристии, поскольку эти явления богослужебной жизни были связаны между собою и отправлялись вместе, сыпятся именно на эти явления потому, что они, отличаясь общественным и в то время недоступным для посторонних характером, могли скорее всего остального привлечь на себя внимание кого бы то ни было. Агапы для язычника – это «трагические вечери Фиеста»⁹⁵⁹, на которых практикуются «Эдиповы смешения»⁹⁶⁰. «Нас обвиняют, – говорит Афиногор⁹⁶¹,– в трех преступлениях: в безбожии, в ядении человеческого мяса, в гнусных кровосмешениях Эдиповских». И это известие христианского апологета подтверждает в очень резкой и настойчивой форме язычник Цецилий: «Люди жалкой, запрещенной, презренной секты, которые набирают в свое нечестивое общество последователей из самой грязи народной, из легковерных женщин, заблуждающихся по легкомыслии своего пола⁹⁶², – люди, которые в ночных собраниях с торжественными своими постами и бесчеловечными яствами сходятся не для священных обрядов, но для скверностей. Ужасные святилища этого нечестивого общества умножаются и наполняются по всему миру... Эти люди узнают друг друга по особенным тайным знакам и питают друг к другу любовь, не будучи между собою знакомы, везде между ними образуется какая-то особая как бы любовная связь, они называют друг друга братьями и сестрами для того, чтобы обыкновенное любодеяние чрез посредство священного имени сделать кровосмешением⁹⁶³: так хвалится пороками их пустое и бессмысленное суеверие. Если бы не было в этом правды, то проницательная молва не приписывала бы им столь многих и отвратительных злодеяний... То, что говорят об обряде принятая новых членов в их общество, известно всем и не менее ужасно. Говорят, что посвящаемому в их общество предлагается младенец, который, чтобы обмануть неосторожного, покрыт мукою и тот, обманутый видом муки, по приглашению сделать будто невинные удары, наносит глубокие раны, которые умерщвляют младенца, и тогда – о, нечестье! – присутствующее с жадностью пьют его кровь и разделяют между собою его члены. Вот какою жертвою скрепляется их союз друг с другом, и сознание такого злодеяния обязывает их к взаимному молчанию. Такие священнодействия ужаснее всякого поругания святыни. А их вечери известны; об этом говорят все⁹⁶⁴, об этом свидетельствует речь нашего Циртинского оратора⁹⁶⁵. В день солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами, матерями, без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится, и вино воспламенит в них жар любострастия, то собаке, привязанной к подсвечнику, бросают кусок мяса на расстоянии большем, чем длина веревки, которой она привязана: собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит светильник... Таким образом, все они, если не самым делом, то в совести делаются кровосмесниками, потому что все участвуют желанием своим в том, что может случиться в действии того или другого»⁹⁶⁶. Отмечаемая Цецилием распространенность этих басен о христианских вечерях была сильным орудием в руках врагов христианства, сильным средством провокации народных масс... «Нас обвиняют в каких-то пиршествах и нечестивых смешениях, дабы казалось, что не без причины ненавидят нас, и вместе с тем надеясь страхом отвлечь от образа нашей жизни, или тяжестью обвинений сделать правителей строгими и неумолимыми к нам»⁹⁶⁷. Так, этой ходячей обвинительной монетой воспользовался один «военачальник, которого Римляне называют «dux» для того, чтобы восстановить против Христиан «ненавистника христиан» Максимина: этот dux «приказал схватить на площади финикийского города, Дамаска, каких-то непотребных женщин и, грозя употребить пытки, принуждал их показать письменно, что они некогда были христианками и знают беззаконные действия христиан, что последние в самых храмах своих совершают непотребства»⁹⁶⁸... Сознавая всю тяжесть и ответственность взводимых на агапы и евхаристию обвинений, христиане в лице своих апологетов всегда стремились изобличить ложь и несостоятельность их, прибегая к различным доказательствам. Заявляя: «Мы не едим человеческого мяса: вы лжесвидетельствуете, когда говорите так»⁹⁶⁹, они, прежде всего, указывали на настоящий – подлинный характер их собраний. «Мы так далеки от подобных преступлений, что нам не позволено даже смотреть с вожделением. Кто смотрит на женщину, говорит (Господь наш), с вожделением, тот уже прелюбодействовал в сердце своем. Итак, о тех, которым не позволительно употреблять зрение ни на что большее того, на что Бог сотворил глаза, чтобы, то есть, они были для нас светом, которые считают сладострастный взгляд за прелюбодеяние, так как глаза устроены для другого назначения, и которые ожидают суда даже за мысли: о тех, можно ли думать, что они ведут развратную жизнь? Мы смотрим не на законы человеческие, от которых может укрыться иной злодей..., но у нас есть закон, который повелевает соблюдать величайшую непорочность между нами самими и ближними. Поэтому, смотря по возрасту, иных мы считаем сыновьями и дочерями, других – братьями и сестрами, и престарелым отдаем честь, как отцам и матерям. Кого мы называем братьями и сестрами и прочими родственными именами, о тех мы весьма заботимся, чтобы тела их оставались неповрежденными и нерастленными»⁹⁷⁰. «Стыдитесь приписывать христианам такие преступления, от которых они настолько удалены, что запрещают себе употреблять даже кровь животных за столом, и воздерживаются от всякой удавленины и падали. Можете ли вы после сего предполагать, что они употребляют яства, наполненные кровью?»⁹⁷¹. «Итак, смотри, те, которые так учат, могут ли жить распутно и входить в незаконные совокупления, или, что всего безбожнее, «есть человеческую кровь?»⁹⁷². Далеe, апологеты согласно указывают на противоестественность и потому невозможность тех поступков, которые приписываются им. «Говорят, что мы во время наших таинств умерщвляем дитя, съедаем его и, после столь ужасного пиршества, предаемся кровосмесительным удовольствиям, между тем как участвующие в пиршестве собаки опрокидывают подсвечники и, гася свечи, освобождают нас от всякого стыда... Призываю во свидетеля человеческую природу против тех людей, которые подобные слухи почитают достойными вероятия. Положим, что мы, действительно, признаем вечную жизнь наградою за такие преступления. Поверьте на одну минуту невероятному учению. Но я спрошу вас: если бы вы даже и могли поверить ему, согласитесь ли вы купить эту награду столь дорогой ценой?...Скажите, пожалуйста, согласитесь ли вы купить бессмертие этою ценою? Без сомнения, нет... Каким же образом другие люди могли бы исполнить то, когда вы не можете? А когда другие могут, то почему вы не можете? Неужели в нас другая натура, чем у вас?»⁹⁷³. «Вкушение плоти человеческой есть дело самое отвратительное и самое гнусное и ужаснее всякого беззаконного и противоестественного ядения или действия»⁹⁷⁴. И «этому никто не может поверить, кроме разве того, кто сам может осмелиться это сделать»... Но так как это противно природе, то верить этим клеветам значит уклоняться от требований здравого рассудка – быть глупым, тем более, что готовность христиан всегда умереть исключает мысль о каких бы то ни было преступлениях. «При всем твоем благоразумии, – обращается Феофил Антиохийский к некоему Автолику, – ты охотно терпишь глупых; иначе ты не дозволил бы себе увлекаться пустыми словами неразумных людей и не верил бы утвердившейся молве, которая распускается безбожными и взводит на нас клеветы, будто мы, чтители Бога и называющееся христианами, имеем общих для всех жен⁹⁷⁵ и живем в незаконном смешении, даже совокупляемся с собственными сестрами, и, что всего бесчеловечнее и безбожнее, едим плоть человеческую»⁹⁷⁶. «Преданы пороку и распутству... Какой распутный и невоздержный, почитающий за удовольствие есть плоть человеческую, может охотно принять смерть, чтобы лишиться всех удовольствий?... Впрочем, мы о том не заботимся, ибо знаем, что правосудный Бог все видит. И что, если бы и теперь кто взошел на какое-нибудь возвышенное место и воскликнул трагическим голосом: стыдитесь, стыдитесь приписывать невинным то, что сами делаете явно, и то, что свойственно вам самим и вашим богам, взводить на тех, которые нисколько тому не причастны: перестаньте, образумьтесь!»⁹⁷⁷. Апологеты указывают и на то, что эти обвинения висят в воздухе: как не имеющие под собой фактической почвы, они не могут быть доказаны. «Так надлежало бы равномерно домогаться и от христиан признания в взводимых на них преступлениях, выводя, например, на справку, сколько сожрали они детей, сколько сделали кровосмешений во время мрака, какие повара и какие собаки участвовали тут? Да и подлинно, какую знаменитость приобрел бы судья, обличивши христианина в том, что он съел сотню детей?»⁹⁷⁸. «Не говорите, что бесполезно требовать от христиан признания в их преступлениях, потому что одно имя обличает уже их во всех сих преступлениях»⁹⁷⁹. «Но если это правда, не щадите никакого пола и возраста, наказывайте без меры преступления, совершенно истребите нас с женами и детьми, если кто-нибудь из христиан живет наподобие зверей»⁹⁸⁰. И такое энергичное совместное⁹⁸¹ опровержение имело свои результаты: лучшие люди, посторонние христианству, наблюдая за жизнью Церкви и проникаясь убедительностью аргументации апологетов, переставали верить этим наговорам. На вопрос св. Иустина: «Или вы осуждаете нас за нашу жизнь и правы? То есть, не поверили ли и вы клеветам, будто мы «едим плоть человеческую и после пированья гасим свечи и предаемся беззаконным совокуплениям?»...Трифон Иудей ответил: «Что касается до клевет, которые многие взносят на вас, они не достойны веры, так как противоречат человеческой природе»⁹⁸².

Так как для христиан эти тяжелые обвинения, не имея для себя надлежащих оснований в жизни их общества, представлялись непонятными по своему источнику, то для объяснения их происхождения они обратились к сверхъестественному фактору: по их горячему и твердому убеждению, виновником этих обвинений является диавол. Так, Октавий говорит: «Мы и сами... прежде... одинаково с вами думали, будто христиане... едят мясо младенцев и в своих собраниях предаются разврату... Такие басни демоны нашептывают в уши невежественных людей, чтобы поселить в них к нам страх и отвращение»⁹⁸³. Но в этом случае, по сознанию членов великой Церкви, демоны поступают не без оснований: в своих клеветах они исходной их точкой имеют те злоупотребления и преступления, которые всегда характеризовали еретические общества. Действительно, гностики во главе с Карпократом «утверждали, что желающие достигнуть совершенства в их таинственных знаниях или, лучше, в их отвратительной жизни должны делать все самое постыдное, ибо от мировых властителей, говорили они, можно избавиться не иначе, как уделяя нужное всем чрез непотребство»⁹⁸⁴. Симон, «представитель первой безбожной ереси»⁹⁸⁵, и его последователи – симониане, от которых получило свое начало лжеименное знание (γνώσις)», любили «прибегать к средствам, возбуждающим любовь и влечение к так называемым духам домашним и наводящим сон»⁹⁸⁶. «Сими-то людьми пользуясь, злорадный диавол, с одной стороны, столь безжалостно ввергал в погибель тех, которые были прельщены ими, с другой – доставлял неверным повод злословить Божественное учение; потому что молва о тех людях располагала к поношению всего христианского народа. Отсюда-то большею частью распространилось между тогдашними неверными нечестивое и нелепое о нас мнение, будто мы имеем беззаконные связи с матерями и сестрами и питаемся мерзкими яствами. Впрочем, это удалось диаволу ненадолго, потому что истина всегда стоит сама за себя и с течением времени открывается во всем своем блеске»⁹⁸⁷. Но, как это было постоянно отмечаемо, справедливость требует заметить, что если бы диаволу было угодно найти материал для своих клевет и в самой великой Церкви, то он, несомненно, успел бы в этом. Именно – злоупотребления агапами великой Церкви и на ее агапах и были причиной сначала их отделения от евхаристии, а потом и окончательного их уничтожения⁹⁸⁸. Вот почему церковная власть всегда, и это мы видели, шла против такого унижения агап, часто выставляла на вид могущий произойти отсюда соблазн язычников и требовала, чтобы на общественные вкушения христиан «язычники смотрели с завистью»⁹⁸⁹, чтобы «язычники могли соревновать им»⁹⁹⁰ и чтобы агапы «нашли себе подражателей из язычников»⁹⁹¹. Особенно удобный случай для злоупотреблений был, по-видимому, поцелуй мира⁹⁹², который должен был в силу своего важного значения употребляться и на агапах. По крайней мере, писатели самой Церкви отмечают ненормальности в его исполнении, указывая на его идеальный смысл и значение. Афиногор, продолжая вышеприведенную защитительную речь, говорит: «Еще слово заповедует нам: если кто повторит целование, потому что это нравится ему, то согрешает и прибавляет: итак, с величайшею осторожностью должно быть употреблено лобзание или – лучше приветствование, чтобы оно не лишило нас вечной жизни, если хоть сколько-нибудь будет осквернено помышлением»⁹⁹³. Еще резче осуждает злоупотребления лобзанием мира св. Климент Александрийский: «Если мы в царство Божие призваны, то должны быть и гражданами сего царства, звания его достойными, Бога любя и ближнего. Любовь же сия состоит не в целовании мира, а в блогорасположенности. Некоторые же свой поцелуй мира с таким бесстыдством в церковных собраниях дают и принимают, что производят шум и смятение, самой любви в сердце вовсе и не имея. И это обстоятельство дает повод заподазривать, что столь разнузданное практикование целований мира происходит с целями постыдными и нечестивыми, тогда как оно должно было бы иметь таинственное значение. Апостол называет его святым (Римл. XVI, 16). Давая сим самым целованием мира доказательство, что пользуемся гражданскими правами в своем царстве правильно и для целей добрых, будем свидетельствовать о своей душевной блогорасположенности к ближним целованием мира скромным и при устах сомкнутых; такого рода целование особенно и соответствует нравам кротким. Но есть другое, преступное целование, ядовитое, на себя лишь личину блогочестия накидывающее...»⁹⁹⁴. И это, со своей стороны, свидетельствует, что обвинения язычников, хотя и включали в себе громадную передержку, иногда довольно близко подходили к настоящему положения дела и имели под собою некоторое реальное основание.