Глава X. Положение церкви после Риминийского собора

Парижский и Александрийский соборы. – Реабилитация падших. – Люцифер, Евсевий, Аполлинарий. – Антиохийский раскол: Мелетий и Павлин. – Афанасий, изгнанный при Юлиане. – Его отношения к Иовиану. – «Акакиане» принимают никейский символ. – Валентиниан и Валент. – Религиозная политика Валентиниана. – Оппозиция правых: Люцифер и его сторонники. – Оппозиция слева: Авксентий миланский и дунайские епископы. – Валент и риминийская формула, – Переговоры между омиусианами и папой Либерием. – Вопрос о Святом Духе: партия македониан. – Аномеи: Аэтин и Евномий. – Столкновение между ними и официальным арианством. – Историк Филосторгий.

Для церкви лучше, когда правительство ее игнорирует или гонит, чем когда оно слишком вмешивается в её дела. Во времена Констанция попечение о вере более, чем следовало бы, вошло в круг государственных обязанностей. Когда полицейские власти перестали охранять догматические формулы и гнаться по пятам епископов, последние вздохнули свободнее. Поникшие головы воспрянули, и положение вновь стало нормальнее.

Первое проявление этого мы видим в Париже. Галльские епископы за последние годы пережили немало волнений. Император Констанций с 353 года настаивал, чтобы они подписались под осуждением Афанасия и приняли бы в свое общение его придворных епископов. В общем они покорились этому, но довольно неохотно. Если немногие отказали в своих подписях и отправились в ссылку, как епископы Трира, Пуатье и Тулузы, то большинство все-таки весьма неодобрительно отнеслось к насилиям, учинявшимся над их собратьями. От епископа арльского Сатурнина сторонились, так как он являлся орудием императорского гнета. Когда из Сирмия была получена формула, якобы исходившая от Осия (357 г.), они запротестовали. Епископ агенский Фебадий написал протест против неё; в подписях ей было отказано, и отлучение Сатурнина было повторено. Уведомленный о положении здешних дел Иларий, сосланный вглубь Фригии, горячо приветствовал своих собратий по поводу такого их поведения и старался устроить сближение между ними и полуортодоксальной партией, которая в это время под руководством Василия анкирского шла по пути к торжеству на Востоке. Это сближение составляет задачу книги Илария «О соборах»⁵¹⁹.

В это время состоялся Риминийский собор, где благодаря давлению префекта Тавра и интригам придворных епископов галльские епископы, как и прочие, сдались на прискорбную капитуляцию. Наиболее решительные из них, Серватий тунгрский и сам Фебадий, скомпрометировали себя и прямо или косвенно содействовали той формуле, которая на долгое время стала формулой арианских раскольников. Вернувшись восвояси, весьма опечаленные, – чему можно поверить, – епископы вскоре услыхали, что Юлиан провозглашен августом и что высокопоставленные чиновники имп. Констанция, а главное префект претории Флоренций, с которым они больше имели дело, нежели с кесарем, выехали, чтобы перейти на сторону их повелителя. В разгар всех этих событий прибыл Иларий⁵²⁰ с известиями из Константинополя и письмами, адресованными к западным епископам от их греческих собратий; в этих письмах Евдоксий, Акакий и другие временные победители изливали потоки отлучительных приговоров. Епископы собрались в Париже, вероятно, летом 360 года и отсюда откликнулись восточным епископам весьма сочувственным посланием⁵²¹, где осуждали Авксентия, Урзакия, Валента и других зачинщиков риминийской интриги, а также и преемников смещенных епископов и, наконец, Сатурнина, уже осужденного и все же продолжавшего подвизаться за неправое дело. На разъяснения Восточных они сделали признание, что напрасно поддались обману, согласившись на умолчание о термине οὐσία (сущность)⁵²²; отныне они обещали быть более строгими.

Это послание, очевидно, заключает в себе все, что можно было сделать в то время, когда Констанций был еще повелителем Востока и когда еще нельзя было поручиться, что он не станет таковым вновь и на Западе. Никейское православие почти не имело представителей. Павлин и Родан умерли в изгнании; Афанасий исчез. В Риме кроме того, что политическое положение было более зависимое, чем в Галлии, папа Либерий, благодаря каким-то неясным обстоятельствам⁵²³ оставшийся безучастным к делу Риминийского собора, не обладал прежней полнотой силы. Иларий никак не мог рассчитывать найти в нем опору. Единственное, что возможно здесь было сделать, это вернуть галльский епископат на истинный путь и пользоваться им для поддержания всего благонамеренного элемента на Востоке. Позиция, занятая Парижским собором, знаменовала отвержение Риминийского собора и возвращение к положению, существовавшему до этого собрания: западные никейцы, соединились с якобы православными на Востоке, чтобы бороться против арианства. Положение – довольно незавидное.

Но оно прояснилось в 362 году, когда Юлиан, сделавшись единым императором, покинул официальный клир на произвол судьбы и вернул изгнанников. Афанасий возвратился в Александрию, Мелетий – в Антиохию. После шестилетнего отсутствия и изгнания, 21 февраля 362 года, александрийцы вновь узрели своего непобедимого епископа. Другие изгнанники, возвращенные теми же указами, сразу же сгруппировались вокруг него. Большинство из них были египтяне, но между ними был также один палестинский епископ, Астерий из Петры, несомненно водворенный на жительство в Египте, подобно тому, как Люцифер каглиарийский и Евсевий верчелльский были водворены в Фиваиде.

Люцифер, человек пылкой души и непреклонного характера, провел время своего изгнания в писании крайне резких памфлетов. Все они были направлены против Констанция, причем епископ принимал меры, чтобы они доходили до императора. Христианский Ахав не стеснял обличений нового Илии. Сначала он поручил его Евдоксию, епископу Германикии; когда последний переселился в Антиохию, Люцифер был отправлен в Палестину, в Елевферополь, где епископ Евтихий обходился с ним сурово. Но затем, так как не удавалось заставить его молчать, он был в конце концов отправлен в глубь Фиваиды. По одним заголовкам его сочинений можно составить себе понятие об его настроении: «Нет согласия с еретиками», «Цари отступники», «Не нужно жалости к врагам Божиим», «Умрем за Сына Божия».

Евсевий был не менее тверд в принципах, но он умел, владеть собой. Он также сначала был отдан на попечение арианского епископа, престарелого Патрофила скифопольского, который сделал все возможное, чтобы склонить его войти в общение с ним, но епископ верчелльский предпочитал идти навстречу голодной смерти, чем терпеть сношения со своими гонителями⁵²⁴. И действительно одно время он был на краю смерти. Быть может, после кончины Патрофила⁵²⁵ его извлекли из Скифополя, чтобы перевести сначала в Каппадокию и, наконец, в Фиваиду.

Оба латинские епископа были приглашены Афанасием остановиться в Александрии, чтобы решить совместно с ним и его собором некоторые неотложные вопросы. Люцифер отклонил предложение, но назначил своими представителями двух диаконов. Он спешил в Антиохию, куда, по его словам, его требовали дела этой церкви. Его умоляли не обострять преждевременными мерами смуты, разделявшей Антиохию. Он обещал, чего от него желали, но от такого человека и в таком состоянии раздражения можно было всего ожидать.

На соборе были представители еще двух, тоже отсутствовавших лиц: епископа Аполлинария из Лаодикии Сирийской и пресвитера Павлина, главы малой евстафианской церкви в Антиохии. О последней уже упоминалось выше; остается выяснить положение, какое занимал в церкви Аполлинарий.

В конце III века Александрия поставила в Лаодикию двух наиболее выдающихся епископов: Евсевия и Анатолия⁵²⁶. Вскоре после Никейского собора другой александриец, грамматик Аполлинарий, приехал сюда на жительство из Верита, где некоторое время он занимался преподаванием. Его хорошо приняли в Лаодикии, и даже посвятили в пресвитеры; сын его, по имени также Аполлинарий, в свою очередь вступил в клир в качестве чтеца. Но и вступив в клир, они не отреклись от почитания муз и предавались занятиям светской литературой даже не без некоторого излишества. Их всегда можно было видеть в аудитории некоего языческого софиста Епифания⁵²⁷, а их пример привлекал туда много верующих. Епископ Феодот неодобрительно смотрел на это. Однажды Епифаний, начав произносить гимн в честь Вакха, по обычаю, приказал, чтобы непосвященные удалились. Никто не двинулся, и христиане – не более чем другие. Уведомленный об этом скандальном происшествии, Феодот не вменил этого в вину простым верующим, но строго наказал обоих Аполлинариев: он сделал им публичный выговор и отлучил их от церкви. Виновные проявили сокрушение, принесли покаяние, и епископ в конце концов простил их. Вскоре преемником Феодота на Лаодикийской кафедре сделался пресвитер Георгий (около 335 г.), тоже александриец, некогда низложенный епископом Александром; он явился в Сирию, чтобы сделать там свою карьеру. Феодот был одним из первых защитников Ария. Георгий же был или стал более умеренным в своих богословских убеждениях: в 358 году мы встречаем его между противниками Евдоксия и аномейской партии. Но он был ярым врагом Афанасия. На Сардикском соборе он значился в списке епископов, низложенных Западными. Когда, три года спустя, Афанасий, вызванный вновь в Александрию, вопреки приговорам Георгия и его друзей, остановился в Лаодикии, они не обменялись никакими приветствиями⁵²⁸. Аполлинарии же, наоборот, подчеркнули, что принимают у себя осужденного Тирским собором, и с тех пор выставляли себя сторонниками Афанасия и никейского символа. Когда Афанасий уехал, им пришлось иметь дело с Георгием, который вновь отлучил их. На этот раз разрыв был окончательный, но нравственная поддержка Афанасия помогла им перенести этот удар. Вокруг них образовалась партия никейцев, и молодой Аполлинарий сделался её епископом, но в точности неизвестно – когда; вероятно, после смерти Георгия и Констанция, ибо нельзя себе представить, чтобы при жизни последнего можно было рискнуть на такой поступок⁵²⁹.

Таким образом личный состав собравшихся, или лиц, приславших своих представителей к Афанасию на собор 362 года, состоял исключительно из чистых никейцев, которые всегда пребывали твердыми в вере и вследствие этого более или менее пострадали при императоре Констанции. Они отлично сознавали, что хотя они, и им подобные, и составляли в империи лишь слабое меньшинство, но, – раз религиозная свобода будет возвращена, – к ним захотят присоединиться и примкнуть к древнему преданию и многие из тех, кто не обнаружил постоянной твердости в вере. На каких условиях следовало их принимать? Здесь возникал вопрос практики и пастырского усмотрения, совершенно аналогичный тому, какой поднимался по окончании гонений по поводу покаяния отступников. Уже Иларий на Западе не находил ничего предосудительного принимать в общение павших на Гиминийском соборе, когда они сами осуждали свою слабость. Такое же решение было принято и Афанасием, Евсевием и другими. Они постановили, что все правоверные епископы, у которых были вынуждены подписи, могли, отказавшись от них, быть оставлены при исполнении своих обязанностей. Что же касается зачинщиков, то решили и им простить, если они раскаются, но их должно было исключить из клира⁵³⁰.

Эта мера не могла иметь никаких последствий за пределами Запада и Египта⁵³¹. На Западе и в Египте все или почти все были, в сущности, никейцами и сторонниками Афанасия. Они поддались лишь насилию; как скоро оно прекратилось, возвращение к старому положению для них было так же вполне естественно, как и для христиан, которых гонение заставляло приносить жертвы, но которые в душе нисколько не отпадали от церкви и возвращались к ней при первом же моменте успокоения. В Сирии, Малой Азии, во Фракии дело обстояло иначе. Почти все епископы там боролись против Афанасия и поддерживали более или менее еретические формулы, расходившиеся одна с другой, но по крайней мере являвшиеся согласными в одном – в умолчании существенных никейских терминов. Тот факт, что Констанция не было в живых, чтобы навязывать риминийско-константинопольский символ, не повлек за собой в этих странах возврата к чистому православию. Возвращались к положению 359, а не 325 года.

В этом восточном мире самое интересное положение занимала антиохийская церковь как по значительности самого города, так и по сложности положения.

В Антиохии была группа аномеев, противников как Риминийского, так и Никейского соборов, упорных приверженцев Аэтия. Главные из них были изгнаны, другие при Констанции не имели права собраний. За ними по доктринальной лестнице следовала официальная церковь, преданная риминийско-константинопольскому символу и руководимая престарелым Евзоием; он на первых порах был арианином, но отрекся от арианства при Константине и с тех пор постоянно пребывал в рядах оппортунистов. Последние, при воцарении Юлиана, имели в своих руках большую церковь, антиохийский кафедральный собор. Затем следовали православные, давно покорившиеся своей судьбе и, до Леонтия включительно, терпевшие всех угодных двору и арианской партии епископов, но вместе с тем ничем не поступавшиеся в правоверности своего учения. Объединенные сначала Флавианом и Диодором, они с энтузиазмом приняли избрание Мелетия и остались верными ему, хотя изгнание удалило его от них. Они более не принимали участия, как прежде, в собраниях официальной церкви, но держались особняком и собирались в самой старинной в Антиохии, древней, апостольской церкви, в такназываемой Палее, у которой прекрасная Константиновская базилика отняла её достоинство, как кафедрального собора. Наконец, существовал кружок Павлина, отколовшийся от официальной церкви много раньше предыдущего кружка, а именно со времени низложения Евстафия (около 330 г.). Эти две разновидности православных разделялись некоторыми оттенками в догматической терминологии: одни придерживались термина: три ипостаси, а другие не принимали этого выражения. В сущности, они были согласны между собой. Они были разделены только потому, что, вследствие неблагоприятно сложившихся обстоятельств, около тридцати лет не находились в общении друг с другом. С помощью известного такта и снисходительности, наверное, можно было бы достигнуть полного примирения их. Это тем более было легко, что только один из двух кружков имел своего епископа.

Собор Афанасия был очень озабочен этим положением. Единственный из его документов, который дошел до нас, – это письмо, касающееся антиохийских разногласий.

Формально оно было адресовано к Никейским епископам, находившимся в Антиохии или отправлявшимся туда: Евсевию, Люциферу, Астерию, Киматию и Анатолию⁵³², в сущности же оно относилось к Павлину и его общине. Собор указывал, на каких условиях палейские диссиденты (мелетиане) и даже сами ариане могли быть приняты. Они должны были принять никейский символ и осудить тех, кто утверждал, что Св. Дух есть тварь и существо, отделенное от сущности Христа⁵³³. Вот и все, что требовалось. Представители собора должны были допускать всякого, кто примет эту программу, и присоединять его к кружку Павлина. Последний обязывался ничего сверх этого не требовать; особенно возбранялось упоминать о каком-то якобы сардикском символе, где подтверждалось единство ипостаси. Этот символ был действительно представлен собору, но был им отвергнут, дабы он не мог соперничать с Никейским символом, единственным, которого следует держаться. Впрочем, Афанасий и его сторонники убедились в том, что упоминавшие о трех ипостасях, в сущности, согласны с теми, которые признают лишь одну ипостась: одни применяют этот термин к Лицам, другие же – к божественной сущности.

Другая распря начинала вносить разделение в умы как в Антиохии, так и других местностях. То была прелюдия к знаменитым спорам V века о воплощении Сына Божия. Одни, казалось, допускали лишь нравственное единение между исторической личностью Христа и Божественным Словом, другие утверждали, что Слово во Христе приняло на себя функции мыслящей души (νοῦς).

Собор выслушал представителей и того, и другого мнения⁵³⁴ и убедился, что в двух пунктах все были между собой согласны: во-первых, что воплощение есть нечто совершенно отличное от обитания Слова в душе пророков; во-вторых, что Спаситель имел одушевленное тело, одаренное чувствами и разумением. При данных условиях не было повода к разделению. Все эти вопросы, впрочем, до́лжно было оставить в стороне, чтобы придерживаться лишь никейской веры и таким образом восстановить церковное единство.

Догматическая программа оказывалась несложной, и план воссоединения представлялся довольно естественным. В Сирии были ревнители никейской веры: они-то и должны были явиться центром соединения. Беда была в том, что этих никейцев было немного и, главное, они были представлены двумя небольшими церквами, в Антиохии и Лаодикии, которые до сих пор почитались схизматическими как у епископов этой области, так и у всех верующих. Вместо того, чтобы обратиться прямо к Мелетию и Пелагию и с ними переговорить об общем соединении, стали стараться отвращать от них их сторонников, чтобы собрать их вокруг Павлина и Аполлинария. То было фатальной ошибкой, последствия которой давали себя знать в продолжение более чем полвека в Антиохии и еще дольше во всей церкви.

Если бы Евсевий и Астерий были лично здесь на месте, – весьма вероятно, что они отдали бы себе в конце концов отчет в этом положении и нашли бы из него выход. Но когда они прибыли в Антиохию, они нашли, что положение удивительно обострилось. Не дожидаясь решений из Александрии, Люцифер вошел в соглашение с Павлином и рукоположил его в антиохийского епископа. Теперь уже не было возможности сговориться с Мелетием: надо было или признать его единственным епископом, или склонить его отказаться от антиохийской кафедры и приступить сообща к новым выборам. Весьма опечаленный этим, Евсевий не счел, однако, должным осудить поступок Люцифера. Он не признал ни Павлина⁵³⁵, ни Мелетия и вернулся в Италию, распространяя по пути милостивые постановления Александрийского собора относительно павших на Риминийском соборе. Что же касается Люцифера, то он, взбешенный косвенным порицанием, вытекавшим для него из поведения Евсевия, и поставленный в затруднительное положение в виду согласия, изъявленного его диаконами по отношению к собору Афанасия, тоже уехал обратно, замкнувшись в своей непримиримости и не желая ни с кем вступать в общение. По его мнению, принимая раскаяние падших, сами исповедники приняли участие в их падении. Несколько фанатиков, но в небольшом числе, примкнули к занятой им позиции.

Суровость Юлиана, однако сдерживала эти возбуждения. Мы видели, как обошлись с Евзоием в Антиохии. Едва Афанасий успел водвориться в Александрии, как последовал приказ императора изгнать его под тем предлогом, что человек, навлекший на себя осуждение, не мог вернуться к должности без специального на то приказания, и что изгнанные епископы хотя и были возвращены из изгнания, но не имели права приступать к отправлению своих обязанностей⁵³⁶. Администрация, однако, туго повиновалась этому предписанию: мера была уж чересчур непопулярна. Юлиан разгневался; он был очень возбужден против Афанасия, который осмелился «в его царствование окрестить знатных дам»⁵³⁷.

Испуганный префект повиновался и приказал объявить указ об изгнании, которому Афанасий немедленно покорился (21 октября 362 года). Спустя некоторое время, по настоянию влиятельных язычников, были отправлены в изгнание два пресвитера: Павел и Астерикий. Прошение, поданное императору в защиту епископа, навлекло в результате весьма резкую острастку на подписавших его, а по отношению к Афанасию последовал приказ об изгнании его не только из Александрии, но из пределов Египта⁵³⁸. Афанасий скрылся. Всюду на Востоке пришлось пережить несколько тяжелых месяцев. 18 августа 363 года в Александрии было объявлено известие о смерти Юлиана и вместе с тем о воцарении его преемника. Афанасий находился в Антиное. Он тотчас же вернулся в Александрию и, не останавливаясь, сел на корабль, чтобы отправиться в Антиохию.

Иовиан поспешил вызвать его из изгнания, издав весьма лестный указ, текст которого дошел до нас⁵³⁹; император встретил Афанасия с большим почетом. Около того же времени несколько сирийских и малоазийских епископов, с Мелетием и Акакием кесарийским во главе, собрались в Антиохии, чтобы обсудить создавшееся положение. Напоследок Василий анкирский и его сторонники⁵⁴⁰ доставили туда же свое прошение. Новый император с первых шагов царствования, столь печально начинавшегося, к вящшей докуке, был осажден богословскими спорами. Он не имел в виду созывать на собор весь этот епископский мир. Афанасий передал ему докладную записку, где рекомендовал придерживаться лишь никейского символа, исключив все прочие вероопределения, а никейский символ – несколько дополнить учением о Святом Духе. Акакий, Мелетий и их кружок тоже заявили, что всего лучше держаться никейской веры. Однако они сделали оговорку, что если термин единосущный возбудил сомнения, то это потому только, что на первых порах плохо понимали его значение, а именно, что Слово происходит из сущности Отца и подобно Ему по существу⁵⁴¹. Омиусиане, не явившись лично, ходатайствовали или о возвращении к первым постановлениям Риминийского и Селевкийского соборов, т. е. предшествовавшим отказу от терминов единосущный, и подобосущный, или о даровании всем свободы религиозных собраний.

Эти выступления двух последних кружков в общем доказывают, что между двумя течениями богословской мысли произошло слияние. Сочувствие Илария и Афанасия к образу мыслей Василия, Евстафия, Елевсия и прочих с точностью определилось сперва на Парижском, а затем на Александрийском соборах. Нельзя сказать, чтобы термин подобосущный взял верх над термином единосущный. Никейский термин ничуть не был вытеснен; наоборот, скорее он получил преобладание, а тот был исключен. Но мысль, которая подчеркивалась термином подобосущный, была допущена, лишь в другой формулировке, а именно в признании трех ипостасей, – как полезное и даже необходимое пояснение к термину единосущный. Православие, определившись таким образом, вскоре нашло себе представителей в лице Василия кесарийского и его друзей: Григория Назианзина, Григория нисского и Амфилохия иконийского.

Но если на догматической почве замечалась наклонность к сближению, то в личных отношениях дело обстояло иначе. Был прекрасный случай к примирению, когда в октябре 363 года Афанасий встретился в Антиохии с Мелетием, Акакием и другими. Епископ александрийский сделал шаг к миру: он протянул руку к представителям того восточного епископата, который преследовал его в продолжение 30 лет. Акакий и его сторонники выказали себя с весьма невыгодной стороны, высокомерно отклонив столь желательное примирение. Весьма опечаленный этим, Афанасий отплыл обратно, не добившись общения с ними⁵⁴².

Иовиан был, видимо, очень расположен ко всем этим православным как старого, так и нового типа. Совершенно исключительное благоволение он проявлял к Афанасию. Однако он воздержался от вступления в какую-либо партию и требовал лишь одного: мира. Не видно, чтобы он предпринял что-либо с целью притеснять Евдоксия, Евзоия и других представителей риминийско-константинопольской унии. Число их убавилось вследствие измены им Акакия и его кружка, внезапно перешедших на сторону Никейского собора. Однако они сохранили захваченные ими позиции: главное – они удержали две крупные епископские кафедры, – антиохийскую и константинопольскую, – которые еще долгое время должны были оставаться в их руках. Не преследовали и аномеев. Александрийские ариане, имея во главе некоего Лукия, добились аудиенции у императора с намерением восстановить его против Афанасия, но они только потеряли время и были отстранены с заметным неудовольствием⁵⁴³.

Во время краткого пребывания в Антиохии⁵⁴⁴ императору решительно некогда было углубляться в эти вопросы. Он отбыл в Константинополь и по дороге туда умер (17 февраля 364 года) и тотчас (26 февраля) был замещен Валентинианом, офицером его охраны, который, подобно Иовиану, при Юлиане подвергался гонениям за свои религиозные убеждения. Прибыв в Константинополь, Валентиниан взял себе в соправители брата своего Валента и поручил ему управление восточной империей в том виде, как заведовал ею раньше Ликиний (314–323) и Констанций (337–350). Опять появились восточный и западный императоры. Если оба они в общем занимали одинаковое положение относительно язычества, то по отношению к партиям, разделявшим христианскую церковь, они не сходились в своем образе действий. Валентиниан, так же как и Иовиан, был лично привязан к никейской вере, насколько только солдат, занятый своим ремеслом и карьерой, мог иметь вкус в области таких вопросов. Он также прежде всего дорожил миром. Он отнюдь не хотел допускать, чтобы этот мир нарушался конфессиональными раздорами, ни тем более, чтобы в эти вопросы вмешивали государственную силу. Поведение его во многом сходно с поведением Константа. Если в последние месяцы 303 года поведение Иовиана зародило некоторые надежды на официальное восстановление авторитета Никейского собора, то Валентиниан со своей стороны открывал по этому вопросу лишь скромные перспективы. Многозначительные слова, которые вскоре нашли себе место в ясных указах, возвестили верующим, что они должны рассчитывать не на императора, но только на самих себя, и что прежде всего они должны устроиться так, чтобы не нарушать общественного порядка.

Положение дел на Западе в общем было несложно. Галльский епископат, собравшись в Париже, по почину Илария, уже в 360 году устроил дела так, как два года спустя они были улажены в Александрии Афанасием и Евсевием верчелльским. Папа Либерий, который, как мы видели, не принимал никакого участия в Риминийском соборе, поспешил в свою очередь воспользоваться новой свободой, чтобы отменить постановления этого собора. Подобно Иларию, он допускал, чтобы сохранялись места за епископами, которые реабилитировали себя через присоединение к никейскому символу⁵⁴⁵. Получив уведомление о том, что совершилось в Александрии, епископы в Греции и Македонии⁵⁴⁶ высказались в том же смысле; папа Либерий написал к италийским епископам⁵⁴⁷, а италийские епископы – к иллирийским⁵⁴⁸. В Галлии, в Испании и всюду понемногу стали созываться соборы. Галльский епископат приходил в себя и возвращался к своему нормальному положению, нарушенному вмешательством императора Констанция и его придворных епископов.

Оппозиционные партии были немногочисленны. Их было две: одна правая, как бы мы теперь выразились, другая левая. Оппозиция справа была представлена Люцифером, который вернулся с Востока в самом непримиримом настроении и безусловно отказывался от всякого общения с падшими на Риминийском соборе и с теми, кто принимал их покаяние. Он замкнулся в своей каглиарийской епархии, «довольствуясь общением с самим собою». Его поведению подражал в Испании епископ иллиберийский (Гренада), некий Григорий, который еще до Риминийского собора имел столкновение с Осием⁵⁴⁹. Такого же образа мыслей держались несколько человек в Риме; они собирались вокруг диакона Илария, – того самого, которого папа Либерий послал с Люцифером на Миланский собор. Подобно Люциферу, он возвратился из изгнания. Он оказался самым непримиримым, ибо дошел до требования, чтобы падших на Риминийском соборе и их сторонников подвергать перекрещиванию.

Оппозицию слева составляли некоторые упорные ариане. В Галлии к ним принадлежали Сатурнин арльский и Патерн перигевский. Иларию удалось их низложить, и, по-видимому, эти приговоры были приведены в исполнение. Авксентий продолжал твердо держаться в Милане. Евсевий и Иларий взялись удалить с кафедры этого втершегося на нее каппадокийца⁵⁵⁰, но им пришлось иметь дело с сильным противником. Прежний епископ Дионисий, место которого занял Авксентий, умер в изгнании: у Авксентия таким образом не было соперника со стороны кафоликов. К тому же он был ловкий человек, и с ним почти примирились в Милане. Император Валентиниан только что прибыл в этот город; всем было известно, что он не любит раздоров. Иларий же и Евсевий не могли оставить этого дела без внимания. Одно, что они могли сделать, – это возбудить среди населения восстание против епископа. При первой вспышке такого волнения императорский указ принудил их к молчанию; затем, так как Иларий протестовал, объявляя, что Авксентий – богохульник и враг Христа, Валентиниан поручил квестору и церемониймейстеру произвести по этому поводу расследование совместно приблизительно с десятью епископами. Авксентий начал с заявления, что не следует изменять постановления шестисот епископов⁵⁵¹, и особенно по требованию лиц, осужденных уже десять лет тому назад⁵⁵². Однако зная, что император твердо держится учения об истинном божестве Христа, Авксентий, не колеблясь, заявил, что Христос был воистину Бог и одинаковой божественности, и сущности с Отцом⁵⁵³. Его заставили повторить это исповедание, столь неожиданное в устах завзятого арианина. От него даже потребовали его письменного изложения. Он это исполнил, но искусно составленная им редакция могла иметь совершенно обратный смысл, чем тот, который от него требовался⁵⁵⁴. Иларий заметил двусмыслицу и заявил энергичный протест. Однако император счел себя удовлетворенным, принял исповедание Авксентия и приказал Иларию покинуть Милан. Отважный епископ вынужден был оставить задуманное им дело, но предварительно он торжественно предупредил миланцев, что их епископ – плохо замаскированный еретик и что они должны бегать его, как антихриста⁵⁵⁵. Евсевий, который в этом деле играл лишь второстепенную роль, уже уехал. Он с тех пор отдался попечениям о своей обширной епархии, обнимавшей весь теперешний Пиемонт до Альп и даже за ними. Авксентий со своей стороны довольствовался управлением своей миланской церковью, не выставляя себя главарем партии. Впрочем, в Италии он, по-видимому, был единственным представителем риминийской традиции; об Епиктете, арианском епископе центумцеллийском, столь неблаговидно замешанном в деле папы Либерия, более не упоминается: он, по-видимому, умер.

Зато в Паннонии и в латинских провинциях Нижнего Дуная епископский персонал остался верен положению, принятому им при императоре Констанции. Урзакий и Валент продолжали пользоваться там большим влиянием; Герминий держался на самой значительной епископской кафедре в Сирмии. Православным в этих странах жилось плохо. Св. Мартин, который был уроженцем Паннонии, посетил около этого времени свою родину в Сабарии. Ученик св. Илария, он не стеснялся в проявлении своих православных чувств и протестовал против ереси, проповедуемой клиром. Его били розгами и изгнали из города⁵⁵⁶. В Сирмии трое кафоликов, – Гераклиан, Фирмиан и Аврелиан, – были по той же причине брошены в тюрьму. До нас дошел любопытный протокол их явки на суд к епископу Герминию и спора между ним и Гераклианом⁵⁵⁷. Документ помечен 13 января 366 г. «Это Евсевий, наказанный ссылкой, – сказал епископ, – и Иларий, тоже изгнанник, вбили тебе в голову подобные мысли». А так как тот защищался, то Герминий сказал: «Посмотрите, какой у него длинный язык, и ему не вышибут за это зубы». Тотчас диакон и чтец набросились на обвиняемого и стали его бить по лицу. Однако разговор возобновился. «Скажи мне, Гераклиан, ведь я тебя крестил: как был ты окрещен?» – «Ты крестил меня во имя Отца и Сына и Святаго Духа, а не во имя одного наибольшего и другого меньшего, сотворенного Бога». Этот Гераклиан пользовался большой известностью в Сирмии; он некогда противостоял Фотину. Герминий, в сущности, не хотел причинять ему особого зла. Он стремился его склонить на свою сторону, утверждая даже, что он излагал свою веру Евсевию и тот заявил, что удовлетворен его объяснениями. В конце заседания клир Герминия предложил отвести диссидентов к паннонскому консулу и просить у него их головы. Епископ же удовольствовался тем, что предложил им риминийский символ, и хотя они отказались подписать его, он благословил их, а они согласились принять его благословение.

Быть может, в словах Герминия об его отношениях к Евсевию верчелльскому была доля правды. Герминий не заходил так далеко, как другие; его образ мыслей, казалось, близко сходился со взглядами Василия анкирского. Мы имеем еще одну формулу⁵⁵⁸, которую он изобрел, как кажется, вскоре после дела Гераклиана. Не употребляя термина сущность, он учил о подобии (Сына Отцу) по божеству, славе, величию, силе, и т. д. и во всем, per omnia similem. Такие речи встревожили ариан. Валент и другой епископ, по имени Павел, потребовали объяснений. Герминий начал с того, что отказал в них, сказав только, что в сердце он хранит связь со своими собратьями. Но последние этим не удовлетворились. Четверо из них, – Урзакий, Валент, Павел и Гаий⁵⁵⁹, – собравшись в Сингидуне⁵⁶⁰, настаивали, чтобы он взял обратно слова per omnia similem. Но сирмийский епископ твердо стоял на своем. Он написал другому кружку епископов той области⁵⁶¹, чтобы объяснить им свое учение и заявить протест против Урзакия и его трех товарищей. Он, по его заявлению, знал из первых рук, на чем сошлись до Риминийского собора, ибо он присутствовал на подготовительном совещании, где обсуждалась согласительная формула. Редакция принадлежала перу Марка арефузского и содержала слова: Filium similem Patri per omnia (Сына подобного Отцу во всем).

В то время как на Западе возвращались таким образом к никейской вере, и очаги оппозиции сокращались в числе и мало-помалу угасали, восточная империя продолжала переходить от кризиса к кризису. Мы уже видели, что в западной части Малой Азии и в смежных с ней областях довольно значительное число епископов, объединенных вокруг Василия анкирского и Елевсия кизикского, исповедовали учение, которое, при наличности некоторых пояснений, в общем соответствовало никейскому православию. Гонимые и изгнанные в 360 году стараниями официального клира, т. е. более или менее заведомых ариан, прятавшихся за риминийское исповедание, они в свою очередь воспользовались обстоятельствами. Они уже отправили к Иовиану свое вероизложение. В то время как Валентиниан, сопровождаемый своим братом Валентом, отбывал из Константинополя на Запад, они отрядили к нему депутатом Ипатиана, епископа из Ираклии Фракийской, чтобы испросить разрешение собраться на собор⁵⁶². Валентиниан заявил, что он не видит к тому препятствий, и они собрались таким образом в Лампсаке, на Геллеспонте. Последствием их совещаний, продолжавшихся два месяца, было новое осуждение Риминийско-Константинопольского собора, его формул и приговоров против лиц. Вновь провозгласили термин ὁμοιούσιος (подобосущный), который, по их словам, необходим для обозначения различия божественных лиц, и вновь канонизовали антиохийский символ «на обновление». Были также приняты меры, чтобы обеспечить без содействия правительства возвращение на свои кафедры епископов, замещенных другими после собора 360 г. Евдоксий и его сторонники были приглашены на собор, с тем, разумеется, чтобы отречься от того, что было сделано ими противного идеям настоящего собора.

Никто не сомневался в том, что константинопольский епископ был не такой человек, чтобы покориться без сопротивления. Он уже забежал вперед, и его кредит был обеспечен при императоре Валенте, когда к последнему явились делегаты от Лампсакского собора. Они были приняты неблагосклонно. Валент убеждал их сойтись с Евдоксием. Император уже занял известную позицию и решился признать официальной догмой учение Риминийского собора. Это на первый взгляд может показаться удивительным, необычайным. Казалось, было бы естественнее Валенту поступить, как его брат, и держаться нейтральной почвы между различными христианскими исповеданиями. Однако для Валентиниана задача была гораздо проще, чем для него. На Западе, за исключением Милана, где вопрос, как мы видели, был разрублен (а не распутан), вероисповедные различия не влекли за собой серьезных раздоров. Против Урзакия или Герминия не выдвигали кафолического соперника, равно как против Илария и Евсевия не выдвигали арианского. На Востоке дело обстояло иначе. Партийные раздоры во многих местностях подали повод к возникновению местных расколов; несколько епископов оспаривали друг у друга одну и ту же кафедру. Валент мог думать, что во имя порядка ему следует примкнуть к какой-нибудь партии и остановиться на каком-либо из спорящих между собой исповеданий. Никейское исповедание имело до сих пор на своей стороне одних только египтян. Правда, при Иовиане известное число сирийских или малоазийских епископов подписалось под никейским символом, но они продолжали быть в натянутых отношениях к Афанасию и его сторонникам. В Малой Азии против Евдоксия только что объединились все противники аномейства, но в этой партии еще с недоверием относились к термину ὁμοούσιος (единосущный). Среди стольких расколов никто не указывал на никейский символ как на орудие умиротворения. Валент счел наиболее удобным примкнуть к риминийскому символу, который носил на себе печать недавней официальной санкции и находил себе поддержку у представителей самых значительных кафедр, – константинопольской и антиохийской, – не говоря о многих других. Таким образом восстанавливалась связь с традицией Констанция.

Весной 365 года появился эдикт, который требовал удаления епископов, низложенных при Констанции и вернувшихся на свои кафедры при Юлиане. Этот указ в Александрии был обнародован 4 мая. В нем возвещалось, что городские курии, которые не окажут послушания, будут оштрафованы на 300 фунтов золотом. Александрийцы ссылались на исключительное положение Афанасия. Оказывалось, что виновником его последнего изгнания был не Констанций, а Юлиан, и что последний указ об его возвращении был подписан, Иовианом. Префект был в нерешительности, как ему поступить, так как население утомилось от всех этих передряг. Афанасий со своей стороны не оказал сопротивления и удалился (5 октября). Наконец, было решено опять вернуть его. 1-го февраля 366 года императорский нотарий вновь официально восстановил его в епископском служении в церкви Дионисия. То было в последний раз. Правда, год спустя Лукий сделал попытку появиться в Александрии и заявить себя соперником Афанасия, но едва только он показался, как его едва не изрубили. Полиции стоило немало хлопот спасти ему жизнь и проводить вновь в Палестину. Афанасий вышел победителем. После сорока лет бурных волнений престарелый борец, наконец, мог мирно провести те несколько годов, которые ему оставалось жить.

Мелетий был, подобно Афанасию, удален из Антиохии⁵⁶³. Павлин, пользовавшийся меньшей известностью, был оставлен в покое. Он был не в очень дурных отношениях с Евзоием, который отныне стал официальным епископом митрополии Востока.

Однако омиусиане Лампсакского собора не хотели мириться со своей неудачей. Отвергнутые императором Валентом, они решили обратиться к его соправителю, императору Валентиниану, и к западным епископам⁵⁶⁴. Таким же образом двадцать лет перед тем поступил Афанасий. Асийские епископы собрались в Смирне; другие соборы происходили в Ликии, в Памфилии, в Исаврии⁵⁶⁵. Были избраны три делегата: Евстафий севастийский, Сильван тарсский, Феофил из Каставал Киликийских. Им вручили письма к императору Валентиниану и к папе Либерию. Валентиниан находился в то время в Галлии; они не могли до него достигнуть, вероятно, потому что он не согласился их принять. Либерий в свою очередь принял их не без некоторого колебания, но взял от них письма, которые они ему вручили. Легаты были уполномочены своими доверителями принять никейскую веру, так как было известно, что это принятие составляет непременное условие общения с Римом. Они сделали это в весьма ясном документе, где, кроме того, предали осуждению савеллиан, патринассиан, маркеллиан, фотиниан и Риминийский собор. Либерий со своей стороны написал послание к епископам, имена коих были означены на представленных ему документах (их было шестьдесят четыре)⁵⁶⁶, и ко всем православным епископам Востока⁵⁶⁷.

С Римом общение было восстановлено. На обратном пути домой⁵⁶⁸ делегаты остановились в Сицилии, где епископы той страны, собравшись на собор, оказали им братский прием; они получили также изъявления симпатии от италийских, африканских и галльских епископов. Снабженные этими документами, они собрались в Тианах с несколькими сирийскими или восточно-малоазийскими епископами, из коих несколько человек уже приняли термин ὁμοούσιος в 363 году⁵⁶⁹. Слияние восточных ново-кафоликов со старыми азийскими омиусианами готовилось произойти под покровительством Рима и латинского епископата. Тианский собор всюду разослал документы, привезенные с Запада, и созывал всех епископов на большой собор, который должен был собраться в Тарсе к будущей весне. Но Евдоксий помешал этому предприятию: император Валент запретил собор⁵⁷⁰.

Кроме принятия никейского символа, возник другой вопрос, начавший подавать повод к затруднениям. Между людьми, расположенными признать за Сыном безусловное, существенное подобие Отцу и даже принять по отношению к двум первым Лицам Св. Троицы термин единосущие, имелись такие, которые отказывались распространять это понятие на Святого Духа. Мало-помалу спор обратился в эту сторону, и позиции определились. Вопрос раньше всего возник в Египте. Афанасий в последние годы царствования Констанция пространно обсуждал его в своих письмах к Серапиону. На Александрийском соборе в 362 году он предложил дать на него решительный ответ. В следующем году он заявил императору Иовиану, что никейский символ должен быть дополнен в той части, которая относится к Св. Духу. По его примеру сирийские и малоазийские ново-никейцы настаивали на этом пункте, то решительно высказываясь за единосущие Духа Святаго, то предлагая формулы, которые способствовали бы к возвышению достоинства третьего Лица божественной Троицы. Св. Василий попеременно действовал и в том, и в другом направлении, проповедуя единосущие в своих книгах и придерживаясь того же в своих церковных проповедях. Символ, принятый в то время в Иерусалиме, которым пользуются и доныне под названием никейского, не отличался большей точностью, чем официальное красноречие св. Василия. Он говорил о Духе Святом, что Он Господь, животворящий, что Он исходит от Отца, что Он поклоняем и прославляем с Отцом и Сыном, что Он глаголал через пророков. И только. Все это не могло быть лозунгом против «духоборцев» (пневматомахов).

Вскоре этот термин – пневматомахи – вошел в употребление для характеристики новой партии. Употребляли также наименование «полуариан»: это означало, что, оставаясь православными по отношению ко второму Лицу Св. Троицы, представители этой партии были арианами по отношению к третьему Лицу. Но название, оставшееся общепринятым, было македониане, от Македония, бывшего константинопольского епископа. Мы сейчас увидим, как это случилось.

Избранный некогда евсевианами, как соперник епископа Павла, Македоний не без труда был навязан константинопольскому населению. В начале он весьма притеснял защитников никейского православия, остававшихся верными его предшественнику. Когда партия противников Афанасия раскололась (357 г.), он открыто принял сторону умеренной партии и поддерживал образ мыслей Василия анкирского. Не видно, чтобы он отличался каким-либо особым учением о Святом Духе. Вскоре после своего низложения на соборе 360 года он умер, удалившись в окрестности столицы. Но его сторонники не все покинули его. Значительное число их не захотело примкнуть к Евдоксию, и они сорганизовались, как смогли, в особую общину. Чистые никейцы со времени изъятия из их среды епископа Павла (342 г.) образовали из себя отдельный кружок, не имевший во главе собственного епископа, приблизительно таким же образом, как антиохийские евстафиане до рукоположения Павлина. Сторонники Македония, македониане, как их называли, не слились с ними. За пределами Константинополя они имели поддержку среди значительного числа епископов, в особенности в провинциях Фракии, Вифинии и Геллеспонта. В этих странах никейцев было мало; в их руках нигде не имелось церквей. Официальному арианству оказывали здесь сопротивление македониане.

Не только это располагало в их пользу. Самые видные представители этой группы епископов пользовались большим уважением среди населения благодаря строгости их жизни, аскетизму и ревности в организации благотворительной помощи. С этой точки зрения они выгодно выделялись от честолюбцев и сластолюбцев, какими были Евдоксий и его приспешники. Между ними особенно выделялись два бывших клирика Македония: Елевсий кизикский, которого весьма чтил св. Иларий, и Марафоний никомидийский⁵⁷¹. Последний был очень богатым человеком. Нажив состояние в конторах префектуры претории, он основал в Константинополе больницы и убежища для бедных; затем, по совету Евстафия севастийского, он предался аскетической жизни и устроил монастырь, который надолго сохранил имя своего основателя⁵⁷².

Население Кизика боготворило Елевсия. Рассказывают, что когда Валенту настояниями и угрозами удалось исторгнуть от него прискорбную подпись, епископ, вернувшись домой, заявил всенародно, что хотя над ним учинили насилие, но он не считает себя более достойным оставаться в своей должности, и что поэтому следует выбрать на его место другого епископа. Преданная ему паства не захотела и слушать этого, заявив, что она желает только его и оставит его себе. Так и было сделано⁵⁷³.

Омиусианские епископы по ту и по другую сторону Босфора были, таким образом, в общении с той константинопольской группой, которую привыкли называть максдонианами. В то время, о котором мы говорим, они большей частью приняли никейский символ и находились в добрых отношениях с римской церковью. Настало время, когда вопрос о Духе Святом, не поставленный им папой Либерием, привел их к столкновению с ново-православными верхней Малой Азии. Когда образовалась партия диссидентов, их стали обозначать именем македониан, которое носили их константинопольские приверженцы. Таким образом, Македоний после своей смерти сделался патроном и дал имя расколу, о котором он, вероятно, никогда и не помышлял.

Официальному клиру приходилось считаться не только с этими отщепенцами справа. Непримиримые крайней левой также смущали его покой. После собора 360 года Аэтий, как мы видели, был изгнан в Мопсуест. Так как тамошний епископ слишком хорошо с ним обращался, его перевели в Амвладу, унылую и нездоровую местность в Ликаонии. Что же касается его знаменитого ученика, Евномия, то он согласился подписаться под риминийско-константинопольской формулой, и под этим условием Евдоксий водворил его епископом в Кизик на место изгнанного Елевсия. Между Евдоксием и Евномием существовало, говорят, тайное соглашение: новый константинопольский епископ обязался добиться реабилитации Аэтия, за что Евномий согласился умерить свои речи. Поеледнему не удалось все-таки достигнуть этого в должной мере; жители Кизика сделали на него донос в Константинополь, и так как Евдоксий не решался освободить их от их епископа, они пожаловались императору Констанцию. Евномий вывел всех из затруднения, покинув свою епископскую кафедру. Она досталась тогда в руки Акакия, который неблагосклонно относился к заигрыванию Евдоксия с аномеями. Вызванный в Антиохию, Евномий был подвергнут допросу, но процесс его еще не закончился, когда умер Констанций.

Воцарение Юлиана вернуло сектантам свободу. Аэтий, который уже имел сношения с новым императором, был вызван к нему⁵⁷⁴. Несмотря на то, что Юлиан мало питал нежности к «галилеянам», каковы бы они ни были, он подарил ему небольшое владение на острове Лесбосе. Партия аномеев оказалась в лучшем положении, чем государственный клир, которого правительство более не поддерживало. Евдоксий и Евзоий сочли благоразумным сблизиться с этими докучливыми людьми, которых они сами столь часто предавали проклятию. Евдоксий желал, чтобы Евзоий взял на себя их реабилитацию, а Евзоий желал того же от Евдоксия; они хотели взвалить друг на друга эту щекотливую задачу. Наконец, антиохийский епископ решился отменить все, что Константинопольский собор постановил против аномеев. Но он так медлил с обнародованием своего решения, что Аэтий и его приспешники в нетерпении решили сорганизоваться между собой и произвести раскол. Аэтий был рукоположен в епископы, другие члены партии также получили посвящение в епископы и были отправлены в провинции, чтобы руководить последователями аномейства. Евдоксий предоставил им свободу действий. Да, впрочем, мог ли он чему-нибудь помешать? Дело дошло до того, что в самом Константинополе ему навязали соперника, устроив аномейскую церковь, двумя первыми епископами которой были Пимений и Флорентий. По отношению к Евзоию поступили с большей формальностью: Феофил, почитавшийся среди аномейской партии за святого, был отправлен в Антиохию, чтобы постараться достигнуть соглашения с епископом, а в случае неудачи он должен был сорганизовать против него всех аномеев, находившихся в этом большом городе.

Но этот ревностный пыл аномеев улегся, когда в конце 364 года Евдоксию удалось добиться расположения Валента и побудить его вернуться к традиции, порванной со смертью Констанция. В Антиохии Евзоий занял враждебную позицию к аномеям: он не стеснялся обращаться с Феофилом как с негром, а про его учеников говорил, что они гоняются за облаками. Евдоксий же называл их бичами Божиими. Аэтий вернулся к себе на остров Лесбос; Евномий удалился в поместье, которым владел в Халкидонии; как тот, так и другой отказались от исполнения иерархических обязанностей, но тем не менее оставались во главе партии и являлись как бы её пророками.

Вскоре после этого произошло выступление Прокопия⁵⁷⁵ в качестве претендента на императорский престол.

В то время, когда этот самозванец вел еще жизнь авантюриста (363–364 г.), он нашел приют у Евномия в Халкидонии. Когда он захватил власть, несколько человек из друзей Евномия и, между прочим, сам Аэтий подверглись обвинению в том, что принимали деятельное участие в движении против самозванца. Евномий заступился за них, и ему удалось спасти их. Но когда вернулся Валент, аномеям пришлось поплатиться за этот минутный фавор. Терпя невзгоды от реакции, вожди аномеев обратились за поддержкой к Евдоксию; но не нуждаясь более в них, Евдоксий обошелся с ними свысока: он не только не пожалел их, но высказал им, что они заслуживают и гораздо больших наказаний.

Аэтий, который удалился с некоторых пор в Константинополь к Флорентию, в то время скончался; Евномий закрыл ему глаза, и сторонники его устроили ему пышные похороны.

Что же касается до самого Евномия, замешанного в политический процесс, то он был изгнан в Мавританию. На пути туда ему пришлось проезжать через Мурзу в Паннопии, где епископ Валент, ученик Ария, взял его под свое покровительство и даже добился того, что его вернули из изгнания. Но это было ненадолго. Евномий не умел держаться смирно. Он продолжал руководить и защищать свою партию, постоянно полемизируя с православными учителями Дидимом, Аполлинарием, Василием и обоими Григориями. В царствование Валента префект Модест сослал его, как зачинщика церковных смут, на один из островов Архипелага. В царствование Грациана и Феодосия евномиане утратили право собраний. Их глава вновь был изгнан в Хальмирис, на Нижнем Дунае, и затем в Кесарию Каппадокийскую, где память об его столкновениях со св. Василием навлекла на него столько неприятностей, что он принужден был удалиться в селение Дакору. Он был еще в живых в 392 году, когда бл. Иероним издал свой каталог церковных писателей. Когда он скончался, его похоронили в Тианах.

Этот город был метрополией второй Каппадокии, и там, в местечке Верис, родился историк Филосторгий. Родители его были евномиане. Он был воспитан в принципах этой секты и с её точки зрения написал, в царствование Феодосия II, церковную историю, от которой уцелели лишь выдержки. В молодости он знал Евномия, образ которого глубоко врезался в его память. Хотя слегка заикавшийся, с лицом, изуродованным какой-то накожной болезнью, пророк производил тем не менее обаяние и обладал красноречием. Возражения Аэтия отличались остроумием и живостью, он мастерски спорил, Евномий же пользовался славой за ясность своего изложения.

Благодаря Филосторгию мы знаем как серьезную, так и анекдотическую историю аномейства. Несмотря на религиозное почитание, каким пользовались некоторые из главарей этой партии, как Аэтий, Евномий, Феофил, она не имела большого практического значения. Однако благодаря тому, что с доктринальной точки зрения она давала самое ясное изложение арианства, она долго занимала место в речах и произведениях полемистов, склонных уже в те отдаленные времена направлять свои копья на умерших.