Глава II. Константин, христианский император

Обращение Константина. – Мероприятия касательно религии на Западе. – Терпимость по отношению к язычникам и покровительство христианам. – Ликиний и его отношение к христианам. – Война 323 г.: Константин единодержавный император, – Развитие его религиозной политики. – Меры, направленные против языческих храмов и жертвоприношений. – Построение церквей: святые места в Палестине. – Основание Константинополя. – Смерть Константина.

Победа Константина над Максенцием рассматривалась всеми как событие чрезвычайной важности, в котором несомненно проявилось участие воли Божией. Впечатление это нашло себе выражение в надписи, которую сенат приказал вырезать на арке в память события с знаменитыми словами: Instinctu Divinitatis (по внушению божества). Язычники, которых немало насчитывалось под знаменами победителя и при его дворе, приписывали победу отвлеченной божественной силе, которой поклонялись в своих богах, или даже вмешательству божественных легионов под предводительством обоготворенного императора Констанция Хлора⁷⁹. Но общее впечатление сводилось к тому, что катастрофа, в которой погиб Максенций со своей блестящей армией, была делом христианского Бога. Перед битвой «тиран» прибегнул ко всем ресурсам языческой религии: прорицания, гадания, жертвоприношения, волхвования, – все было пущено в ход с необычайной торжественностью. Выступая против него, воины Константина написали на своих щитах знак ☧, слагавшийся из двух начальных букв имени Христа. Приказ о начертании этой необычной эмблемы на вооружении был отдан Константином вследствие виденного им сна⁸⁰. Максенций рассчитывал на помощь старых богов, Константин вручил себя и свое войско покровительству христианского Бога.

Битва у Мильвийского моста укрепила его веру и склонила к окончательному принятию христианства. Но вера эта коренилась в прошлом. Весьма вероятно, что христианство уже имело некоторое отношение к семье Констанция Хлора, как и к семье Диоклетиана: одна из сестер Константина носила христианское имя Анастасии. Несмотря на то, что под эдиктами гонения стояла подпись Констанция вместе с подписью его царственных коллег, он, в пределах своих владений, сумел помешать пролитию христианской крови⁸¹. Евсевий рисует его самого, как христианина в душе. Однако, нельзя допустить его формального присоединения, которому соответствовало бы его вступление в ряды оглашенных, и в особенности совершение над ним таинства крещения. Воспитанный в семье, где христианство, если не соблюдалось, то по крайней мере уважалось, Константин во время своего пребывания в Никомидии мог видеть, как там обращались с верующими. Вдохновитель гонения, Галерий, был врагом его отца и его собственным. Когда в западных провинциях власть перешла к нему, он тотчас стал благосклонно относиться к тем, кого преследовали в других владениях. Однако, от расположения к терпимости до личного обращения было еще далеко, и оно нисколько не подсказывалось политическими обстоятельствами. Христиан на Западе было гораздо меньше, чем на Востоке и в Малой Азии. Если бы императору галлов вздумалось сообразоваться с религиозным настроением своих подданных, то ему незачем было бы отрекаться от старых богов, у него не было бы ни малейшего политического интереса объявить себя христианином. Тем не менее Константин сделал это. В то время, когда он готовился к походу против Максенция и был озабочен не только принятием всевозможных военных мер предосторожности, но и обеспечением за собой помощи свыше, у него возникла мысль, что поведение его отца и его собственное должно было расположить в его пользу христианского Бога; он находил подтверждение этому в успехе, который сопутствовал доселе, как его отцу так и ему, в противоположность другим враждебным христианству государям: Максимиану, Северу, Галерию, которых постиг самый печальный конец. Эти размышления были, по-видимому, весьма обычны ему, потому что он часто возвращается к ним в своих письмах. Впоследствии он сообщил о них Евсевию, прибавив к этому, что для укрепления себя в принятом решении он просил Бога вразумить его каким-нибудь знамением свыше. Вскоре после этого он увидел на небе, и все его войско было свидетелем явления, огненный крест со словами «Сим победи»⁸². Наконец Христос явился ему во сне, держа в руке тот же знак, какой он видел на небе, приказал воспроизвести его и пользоваться им для защиты от врага. Константин послал за христианскими священниками и спросил у них, кто был явившийся ему Бог, и что означает этот знак. Тогда только он получил наставление в христианской вере и открыто стал исповедовать ее.

Трудно допустить, чтобы до этого дня Константин был столь невежествен в христианском вероучении. Рассказ, по крайней мере в этой своей части, является, по-видимому, несколько изукрашенным. Что же касается ночных и дневных видений, то нет никаких оснований оспаривать Евсевия, утверждающего, что он слышал о них от Константина; но историку трудно дать надлежащую оценку такому свидетельству и вообще извлечь какую-либо пользу от исследования столь интимных вопросов. Итак, предоставляя тайне то, что принадлежит ей, мы ограничимся здесь засвидетельствованными фактами, а именно, что Константин, приступая к борьбе с Максенцием, и особенно в битве у Мильвийского моста заявил во всеуслышание, что он вручает себя покровительству христианского Бога, и что с этого времени в отношении к религиозным вопросам он словом и делом заявлял себя убежденным христианином. Монограмма Христа, написанная на щитах воинов, водруженная на древке знамен (labarum), выбитая на монетах и воспроизведенная на тысячи ладов, являлась ярким показателем чувств, воодушевлявших императора⁸³. Но они проявлялись и во многом другом. Уже несколько месяцев спустя после битвы у Мильвийского моста, мы встречаем среди его приближенных Осия, епископа кордубского, в качестве своего рода советника по церковным делам. Письма, исходившие от имени императора с 313 г., свидетельствуют о живом чувстве христианского благочестия⁸⁴.

В конце концов получилось то, что Тертуллиан объявил невозможным: император стал христианином⁸⁵. Константин уже мог бы расписываться, как его византийские преемники: πιστὸς βασιλεὺς καὶ αὐτοκράτωρ Ῥωμαίων, «христианский царь и император римский». И дело касалось не просто интимных личных убеждений, последствия которых не переступают тесного семейного круга и домашней церкви. Перемена, произошедшая в Константине, какова бы ни была её искренность, имела связь с событиями чрезвычайной важности: с полной неудачей гонения и гибелью Максенция. Немыслимо, чтобы последствия этих событий не отразились на управлении империей, и чтобы римский император не вдохновлялся «христианским царем»; это тотчас же почувствовали все. Язычники увидели в этом угрозу для себя: их нужно было успокоить, и мы видим следы этой заботы в эдикте, появившемся после миланского свидания⁸⁶: в нем ясно было заявлено, что свобода вероисповедания дана не только христианам, но и всем.

Это, впрочем, было обеспечено тем, что из двух императоров один был христианин, другой оставался язычником. Правда, перед Адрианопольской битвой Ликиний тоже имел небесное видение, а перед самым вступлением в бой приказал солдатам обратиться с молитвой к «Богу всевышнему» (summus Deus)⁸⁷. Правда и то, что тотчас после битвы он поспешил провозгласить свободу вероисповедания. Но с 314 г. он находился в войне с Константином, и на его благочестивых чувствах в отношении к summus Deus не замедлило отразиться его дурное расположение к христианскому коллеге.

Не следует представлять себе империй Константина и Ликиния в виде двух различных, совершенно независимых друг от друга государств; в действительности они являлись двумя частями единой римской империи, под коллегиальным управлением двух императоров. При таких условиях, если и могла быть разница, и даже очень большая, в характере административного управления и распределении милостей, то это нисколько не отражалось на общем законодательстве и учреждениях.

Константин допустил существование всех доселе бывших религиозных учреждений: храмов, жрецов, жреческих коллегий, квиндецемвиров, весталок; он сохранил за собой титул верховного жреца (pontifex maximus) и даже атрибуты этой должности, поскольку они не обязывали его к личному участию в языческих церемониях. Некоторое время в общественных мастерских еще продолжали выбивать монету с изображением солнца или иного божества рядом с фигурой императора. Все это может показаться странным и трудно согласимым с серьезными убеждениями. Но не следует забывать, что уже при предшествовавших императорах можно было занимать должность по городскому управлению, быть правителем провинции, состоять при особе императора, быть начальником центрального управления, даже городским или провинциальным фламином, оставаясь в то же время христианином, и что легко можно было освободиться от религиозных церемоний, несовместимых с исповеданием христианской веры. Верховное управление, по слухам, находилось уже в руках христианина, Филиппа. Все это улаживалось сделками, которые могли не нравиться и действительно не нравились ригористам, но тем не менее практиковались. Константин, как повелитель, мог без труда согласовать свои верования с занимаемым положением. Из последнего он поспешил извлечь выгоду в пользу своих единоверцев.

Мы видели уже, что меры, принятые в Милане по обоюдному согласию императоров, обеспечили христианам самую полную религиозную свободу и вернули церкви конфискованные имущества. Константин на этом не остановился. Прекрасно сознавая, что возвращение недвижимых имуществ далеко не может вознаградить за убытки, понесенные во время гонений, он старался широкими пожертвованиями прийти на помощь в первой нужде недостаточным общинам; он пожелал также, чтобы потерпевшим от гонений были выданы вознаграждения. Епископу Осию было поручено вникнуть в подробности и распределить денежные субсидии⁸⁸.

Клир был освобожден от обременительных общественных обязанностей, т. е. в особенности от службы в курии и от повинностей⁸⁹. Такому освобождению с давних пор подлежали врачи, преподаватели и лица, несшие жреческую службу, сопряженную с крупными расходами. Константин решил, что служение христианского клира достойно такого же вознаграждения.

Без сомнения, уже с этих пор благочестие его проявлялось в сооружении церквей. В Риме старинное жилище Латеранов на Целие, уже несколько раз конфискованное, принадлежало в то время Фаустине, сестре Максенция и жене Константина. Туда была перенесена резиденция епископа; с осени 313 г. папа Мильтиад открыл там собор. Очевидно, вскоре после этого было приступлено к постройке базилики, примыкавшей к епископскому дому (domus Eccesiae) и в настоящее время известной под именем Латеранской. Другие церкви были воздвигнуты рачением императора на гробницах ап. Петра и Павла и св. Лаврентия⁹⁰. Женщины из царского рода Константина, охотно поселявшиеся в Риме, в свою очередь занимались построением церквей. Елена, мать императора, жила то в domus Sessoriana за Латераном, совсем в конце города, то на вилле Ad duos lauros, на Лабиканской дороге. Недалеко отсюда было расположено христианское кладбище, где покоились мученики Петр и Маркеллин, жертвы последнего гонения; она воздвигла в честь их небольшую базилику. Когда, позднее, она посетила Палестину и обрела там реликвии Страстей Господних, то часть их она сохранила для Sessorium, который стал вскоре как бы малым Иерусалимом и даже получил это название. Константина, дочь императора, любила другую императорскую виллу, расположенную на Номентанской дороге, близ кладбища, где находилась могила св. Агнессы; она построила там базилику с баптистерием⁹¹, который существует еще поныне. Наконец возможно, что церковь Анастасии, у подошвы Палатинского холма, названа так в честь одной из сестер Константина.

Последняя едва не стала императрицей. Она была замужем за знатным человеком, Вассианом, которого Константин хотел сделать кесарем. Он предназначал ему в обладание Италию; Анастасия воцарилась бы госпожей на Палатине. На её беду вовремя заметили, что Вассиан и его брат, Сенецион, были в слишком близких отношениях с Ликинием. Вассиан был устранен⁹², а Сенецион бежал к Ликинию, который отказался его выдать, почему между императорами возгорелась война. Потерпев поражение в Дибале, в Паннонии, а затем во Фракии, Ликиний купил мир ценою Иллирика (конец 314 г.).

То было лишь перемирие. Оно длилось 8 лет (315–323 г.). От этого времени до нас дошло несколько законов Константина, свидетельствующих об его добром расположении к христианам. Он запретил иудеям, под угрозой сожжения на костре, побивать каменьями тех из своих единоверцев, которые обратятся в христианство⁹³; разрешил праздновать освобождение от рабства в церкви в присутствии епископа и клира⁹⁴; предписал для суда, контор и городских рабочих воскресный отдых⁹⁵ и объявил право составлять завещания в пользу церквей⁹⁶. Что же касается язычества, то он сохранил за ним свободу, ограничившись запрещением производить гадания в частных домах; в храмах он их допускал и даже в некоторых случаях предписывал⁹⁷.

Но доброе расположение императора вскоре подверглось тяжкому испытанию вследствие внутренних раздоров среди тех, кому он оказывал покровительство. Африканская церковь причинила ему много хлопот, и это с самых первых дней. Там образовались две религиозных партии, и каждая из них выдавала себя за истинную кафолическую церковь. Цари гонители не полагали различия между христианами: еретики и православные одинаково подвергались гонению, и не один еретик отдал свою жизнь за общую веру. Константин же хотел, чтобы его сочувствием и милостями пользовалась исключительно лишь истинная церковь; он не желал покровительствовать всем без различия. Уже в этом для него было достаточно побудительных прпчин заинтересоваться африканской распрей. «Христианский царь» желал знать, где в Африке находились его собратья по вере. Что же касается «римского императора», то он имел другие поводы для вмешательства: борьба партий приняла такие размеры, что общественное спокойствие было нарушено. Поэтому нет ничего удивительного, если он сделал всё от него зависящее, чтобы положить конец этой распре. Он созывал епископские соборы, назначал официальные расследования, сам заседал в качестве третейского судьи и, наконец, путем кротости и мерами строгости добивался исполнения постановленных решений. Служебный персонал был поставлен на ноги, и почтовые колесницы перевозили епископов на места, назначенные для соборов. В этом не следует усматривать проявления милостивого отношения к епископату. Но для своего же удовольствия епископы, по его приглашению, ехали в Рим, Арль и Милан; это делалось, чтобы помочь императору восстановить порядок. Предоставляя в распоряжение епископов общественные колесницы, Константин подчинялся государственным соображениям, точно так же, как в свое время ими руководствовался и Диоклетиан, сажая епископов в тюрьмы.

У Ликиния также происходили епископские собрания. Избавившись, наконец, от Максимина, христиане вздохнули свободно, возобновили свои собрания, восстановляли церкви из развалин, материальных и нравственных. Праздники в честь освящения церквей, подобные торжеству по поводу освящения большой церкви в Тире, на котором присутствовал историк Евсевий, в то время уже епископ кесарийский, должно быть бывали часто. Евсевий произнес здесь большую торжественную речь и, чтобы она не пропала для потомства, включил ее в последнее издание своей Церковной истории⁹⁸. От двух соборов, имевших место во времена Ликиния в Анкире и в Неокесарии, до нас дошли правила и подписи. В общем эти правила движутся в обычных рамках церковного законодательства: они касаются покаянной дисциплины, порядка посвящения в иерархические степени и других вопросов подобного рода. Тем не менее больше половины анкирских правил вытекает из положения, создавшегося во время последнего гонения. Воспоминания о нем были еще очень свежи, поэтому с большим вероятием можно отнести этот собор к 313 г. В неокесарийских правилах уже нет никаких следов гонения. Оба эти собора были составлены из малоазийских, киликийских и сирийских епископов; на том и другом соборе присутствовали епископы Антиохии и Кесарии Каппадокийской – Виталий и Леонтий.

Спокойствие, о котором заставляют предполагать подобные собрания, было непродолжительно. Влияние, которое Константин мог оказывать на Ликиния непосредственно или через свою сестру, Констанцию, было подорвано завистью и интригами. Наступила минута, когда престарелый товарищ по оружию Галерия счел своим долгом отомстить за кампанию 314 г. Константин стал для него врагом. В таком настроении он не мог относиться с доверием к христианам, для которых его соперник являлся благодетелем на Западе и надеждой на Востоке. Подобно Диоклетиану, сначала он удалил христиан от своей особы и от службы во дворце. Затем наступила очередь армии: приходилось отказываться или от военной службы, или от христианства⁹⁹. Было издано запрещение посещать узников и помогать им, что, особенно в такую минуту, было серьезным стеснением для дела христианского милосердия. Придерживаясь сам далеко не строгих нравов, Ликиний вдруг стал находить неприличным, что женщины принимают участие в религиозных собраниях и получают наставление в вере от мужчин. Даже в составе одних мужчин собрания верующих казались ему слишком многочисленными, чтобы можно было допускать их в городах: богослужение должно было совершаться вне городских стен. В особенности он не доверял епископским собраниям, состоявшим из лиц, которых он подозревал в слишком большой благожелательности к своему западному соправителю. Соборы были запрещены, и многие епископы подверглись личному преследованию под разными предлогами.

Подобные предписания и такое отношение к христианам нельзя еще признать за открытое гонение. Исповедание христианства и участие в богослужении допускались для частных лиц. Что же касается солдат, чиновников, служащих и лиц, дороживших милостями императора, то с ними дело обстояло иначе. Этого было достаточно, чтобы многих побудить к отступничеству: Никейскому собору после Ликиния, как Анкирскому после Максимина, пришлось заняться изданием правил по этому поводу. Но были не одни отступники; нашлись также исповедники и мученики. Несколько епископов погибло и в том числе Василии амасийский¹⁰⁰. Особенно пострадала Понтийская область; во многих местах закрыли церкви, и дело дошло даже до полного их разрушения. В Севастии, в Малой Армении, произошла известная драма сорока мучеников, потерпевших кончину в ледяной воде. До нас дошел трогательный документ – завещание этих христианских воинов¹⁰¹: они прощаются со своими друзьями и оставляют распоряжение относительно одного только предмета, которым могли располагать, о своих останках. И другие эпизоды сохранены и разработаны агиографической традицией. Но вернее будет придерживаться общих данных в том виде, в каком они перечисляются Евсевием, свидетелем-очевидцем, и Константином в указе о вознаграждениях¹⁰². Многие христиане утратили свое положение и чины в армии или в различных административных ведомствах, лишились своего имущества, неправильно были назначены в курии, сосланы, отправлены на острова, присуждены к работам в рудниках, в общественных мастерских и государственных предприятиях; иных обращали в рабов казны и даже продавали частным лицам; многие, против которых было возбуждено преследование под тем или иным предлогом, поплатились жизнью за свою преданность христианской вере.

Все эти страдания находили отклик на Западе. Говоря словами Евсевия, часть империи, погруженная во мрак, обращала взоры в сторону, где широко пользовались светом. Отношения между двумя императорами становились все более натянутыми. И не одни только христиане жаловались. Ликиний, грубый и жестокий солдат, мало-помалу превращался в азиатского деспота. Константин сделал ему замечание, которое было дурно принято. При такой затаенной вражде мир был очень непрочен. Произошел инцидент. Обязанный охранять границу Нижнего Дуная, Ликиний плохо исполнял это. Варвары переправились через реку и наводнили собой всю Фракию. Константин находился тогда в Фессалонике; он двинулся против них, оттеснил их и покорил. Но эти военные операции привели его на территорию Ликиния, от которого зависела область Фракии. Тот был раздосадован этим, и таким образом вспыхнула война. Потерпев поражение при Адрианополе (3 июля 323 г.) и осажденный в Византии, восточный император был настигнут там уже победоносным флотом, под командой Криспа, сына Константина. Он перешел Босфор и дал другую неудачную битву в Хрисополе (Скутари), 18 сентября 323 г. Благодаря мольбам его жены, жизнь ему была дарована. Но его сослали в Фессалонику, где по всей вероятности он не перестал заниматься интригами, потому что солдаты потребовали от Константина его головы, и Константин уважил их просьбу¹⁰³.

Западный император вступил в Никомидию: можно вообразить себе, как восторженно он был встречен христианами.

Не теряя времени, Константин поспешил обнародовать два эдикта. Первый¹⁰⁴ отвечал потребностям положения: возвращал изгнанных, отворял двери работных домов и темниц, возвращал исповедникам свободу, имущество, звание и утраченное положение; воины-христиане могли по желанию вернуться в армию или остаться вне её с honesta missio; наследства мучеников и исповедников передавались их родственникам, а за неимением таковых, жертвовались на нужды церкви; последней возвращались конфискованные имущества, но без процентов, – словом, каждому по возможности было предоставлено то положение, в каком он находился до гонения.

Во втором эдикте¹⁰⁵ Константин открыто заявлял себя христианином, напоминал о победах, одержанных им над императорами-гонителями, приписывал их помощи свыше; он выражал желание, чтобы все его подданные обратились в христианскую веру, но объявлял, что никого не будет к этому принуждать, и что люди других убеждений должны остаться свободными поступать согласно с ними и исполнять требования их культа в храмах, которые останутся открытыми.

В то же время он поощрял епископов¹⁰⁶ восстановлять разрушенные церкви и на их развалинах строить более обширные, приказывая чиновникам, заведовавшим денежной казной, выдавать на это крупные субсидии. С этого времени государственные должности замещались преимущественно христианами; чиновникам из язычников воспрещалось принимать официальное участие в церемониях их культа¹⁰⁷.

Таковы были меры, принятые на первое время. Константин прожил еще около 14 лет. От тетрархии не осталось и следа. Он был отныне единым властелином над всей империей. Это отразилось на его религиозной политике. Часто ему приписывают стремление занять устойчивое положение между двух религий; говорит, что он поддерживал ту и другую, держа их в известных границах через взаимный страх и сохраняя над ними господствующее положение. Будучи верховным жрецом язычества в силу своего императорского достоинства, он распространил свою компетенцию и на христианство, и таким образом, стоял во главе всех религиозных отправлений своей империи. Такая точка зрения нам кажется необоснованной. Император не имел прямой власти даже над языческими культами: его звание pontifex maximus соответствовало определенному и в общем довольно ограниченному кругу обязанностей, во всяком случае не носящих в себе возможности распространения и на управление церковью. Но помимо своего жреческого сана и религиозной компетенции, император был для христиан, как и для язычников, верховым законодателем, защитником общественного спокойствия и распределителем милостей. Было небезразлично, склонялось ли это громадное могущество в ту или другую сторону или оставалось в равновесии.

Вначале равновесие было возможно. Для христиан было много уже и того, что они могли возвратиться к положению, какое занимали до гонения, что за ними была обеспечена свобода, и что им дано было даже вознаграждение за понесенные потери. В данную минуту им и в голову не приходило требовать большего. Уже в этом была гарантия для язычников. Другая же заключалась для них в их количестве, которое во многих западных провинциях значительно превышало число христиан. Наконец Ликиний, который ни в чем не проявлял сочувствия к христианству, представлял в императорской коллегии сторонников старой религиозной традиции. Отсюда известная равноправность религий, независимая от каких-либо политических видов и даже от внутренних симпатий обоих императоров.

Мы не знаем, каковы были, в сущности, убеждения Ликиния. Мы не имеем ни одного письменного документа, который проливал бы свет на его внутреннее религиозное настроение. Другое дело его соправитель: Константин был убежденный христианин, хотя, мне кажется, христиански невоспитанный и поверхностный богослов. Верховное существо, summus Deus, царь небесный, антитеза языческого пантеона, – идея сложная и неясная, – гораздо более занимал его, чем богословское учение о воплощенном Слове. Но его монотеизм не был просто делом философии; это был чисто религиозный монотеизм и религиозный в христианском смысле, монотеизм, данный в откровении и явленный во Христе Иисусе, монотеизм спасающий, блага которого сохраняются и распространяются церковью в её учении, дисциплине и богослужении. Проникнутый этой верой, Константин не имел никакого основания думать, чтобы она была не всем доступна и не для всех приемлема. Подобно Диоклетиану и многим другим, он мечтал о религиозном единстве, но разница между ним и его предшественниками заключалась в том, что он больше не считал его достижимым при помощи язычества, а, наоборот, полагал, что его можно осуществить, опираясь на религию Христа. Отсюда это решительное и громко заявленное расположение к христианству, которое проявилось с первого дня и постоянно возрастало, склоняя многих к обращению и видоизменяя таким образом численное соотношение боровшихся сторон. Этим до известной степени объясняется языческая реакция Ликиния в восточных провинциях, где, однако все, казалось, указывало на то, что следует щадить христиан.

Оставшись победителем в заключительной борьбе, Константин не имел более соперника, которого мог бы страшиться. В Никомидии он чувствовал для себя поддержку в общественном мнении христиан, которое было здесь несравненно могущественнее, чем в латинских странах, и это общественное мнение, подогретое воспоминаниями о Галерии и Максимине, возмущенное недавними жестокостями Ликиния, было готово следовать за императором по пути репрессалий. Многие должны были в то время думать и говорить, что следует покончить с этими жертвоприношениями, к которым так часто принуждали силой, с этими алтарями, свидетелями стольких вынужденных отречений от веры, с этими храмами, наполненными идолами, к которым никто больше не относился серьезно, и посещаемыми только для сомнительных совещаний или для разврата, освященного культом. Cesset superstitio! (Надо положить конец суеверию).

Правда, Константин обещал язычникам свободу, но в каких выражениях! «Что же касается держащихся в стороне, то пусть сохраняют для себя, если это им угодно, храмы лжи» ... «По слухам некоторые утверждают, что запрещено пользоваться храмами... Таково было бы и мое мнение, но, к ущербу для общего благополучия, печальное заблуждение коренится в некоторых людях еще слишком крепко»¹⁰⁸. Дарованная таким образом свобода была, очевидно, по замыслу Константина, мерой временной, предварительной. В последующие годы против язычества были предприняты частичные мероприятия. Некоторые храмы, прославившиеся безнравственностью своих культов, были закрыты или разрушены; таковы храмы: в Афаке, на Ливане, Эгах в Киликии, Илиопольский в Финикии (Ваалбек). Из других храмов, напр., из Дельфийского, взяли прекрасные бронзовые и мраморные статуи и другие художественные сокровища, и все это перевезли в Константинополь для украшения новой столицы¹⁰⁹.

Но, по-видимому, пошли и дальше этого. Евсевий¹¹⁰ упоминает о законе, которым воспрещалось ставить идолов, гадать и, наконец, приносить жертвы¹¹¹. В 341 рескрипт императора Константа¹¹², адресованный италийскому викарию, ссылается на закон Константина против тех, кто осмелится совершать жертвоприношения. За неимением текста этого константиновского закона, трудно сказать, запрещались ли им всякие жертвоприношения без различия и исключения. Может быть речь шла в нем, как и в вопросе о гаданиях, лишь о церемониях, воспрещавшихся в частных домах и допускавшихся только в храмах.

Впрочем, во многих местах правительству не приходилось в это вмешиваться; население, массами переходившее в христианство, само разбивало своих идолов и разрушало их храмы. Так поступили жители Антарада (Тортозы) на финикийском побережье; Константин вполне одобрил такое разрушение и заново отстроил город, дав ему свое имя¹¹³. Порт города Газы (Маюма) поступил таким же образом; Константин назвал его по имени своей сестры, Констанции, и возвел на степень города¹¹⁴. Отречься от старых богов было вернейшем средством снискать расположение монарха¹¹⁵. Можно легко себе представить, сколько частных и коллективных обращений совершилось по таким соображениям. Впрочем, были и случаи сопротивления. Несмотря на пример Маюмы, Газа сохранила свои храмы и осталась в язычестве. Разрушив храм Венеры в Илиополе, император попытался обратить население. Он распространял в большом количестве свои послания с увещанием к обращению, построил огромный храм, послал туда целый клир, организовал раздачу милостыни, но все было тщетно: он никого не привлек к христианству.

Между проявлениями благосклонности императора к христианству самым ярким примером является официальное прославление святых мест, упоминаемых в Евангелии и Ветхом Завете.

Уже давно благочестивая любознательность обращалась к местам, отмеченным в свящ. писании. Смуты, войны, всевозможные перевороты не могли стереть воспоминаний об Израильском храме; несмотря на все превращения, испытанные Иерусалимом, христиане знали еще, где Христос был распят и погребен. Церковь Элии, в которой епископы Наркисс, Александр и их преемники собирали верующих, находилась, как предполагали, на месте того дома, где Христос совершил последнюю вечерю, и где ученики Его сходились в первые дни христианства. Другие предания размещались вокруг города и по всей Палестине. Во втором веке епископ Мелитон приходил из Азии в страну Евангелия¹¹⁶; позднее Александр каппадокийский и его преемник, Фирмилиан, также с благочестивой целью посетили св. места¹¹⁷. Юлий Африкан, родом из Элии¹¹⁸, проявил необычайную ревность в изыскании библейских воспоминаний в Палестине и других странах¹¹⁹. То же было и с Оригеном; между прочими евангельскими памятниками он упоминает о Вифлеемской пещере, где родился Христос¹²⁰. Поощряемый своим другом, Павлином тирским, Евсевий посвятил целую серию работ библейской географии: он дал перевод на греческий язык названий народов, упоминаемых в еврейской библии, описание древней Палестины, с её подразделением на колена, план Иерусалима и храма, объяснение названий мест, отмеченных в св. писании¹²¹.

Появление таких работ свидетельствует уже об интересе, какой возбуждали св. места. Паломничества, начавшиеся, по всей вероятности, еще до великого гонения¹²², возобновились тотчас, как только водворился мир. В 333 г. один паломник, пришедший из далекой Галлии, составил по своим путевым заметкам путеводитель от Бордо до Иерусалима и обратно; это – один из драгоценнейших источников для римской географии. Находясь в Палестине, он отмечал священные воспоминания, на которые ему указывали в разных местностях. Это – самый ранний свидетель о тех великолепных зданиях, которыми благочестие Константина и его семьи украсило в то время св. места.

Колония Элия Капитолина, основанная Адрианом на месте старого Иерусалима, состояла из двух частей, разделенных долиной¹²³. В восточной части, опираясь на колоссальные арки, простиралась длинная прямоугольная площадь, окруженная портиками; она покрывала собой место древнего храма, где теперь возвышался капитолий (τρικάμαρον), посвященный, как все пронинциальные капитолии, трем римским божествам: Юпитеру, Юноне и Минерве. На противоположной стороне долины, на западном холме развертывался самый город, почти параллельно зданиям храма. По обыкновению большая улица, окаймленная по обеим сторонам колоннами, пересекала его из конца в конец; на обоих противоположных концах её находились общественные здания. Около середины, с западной стороны, колоннада прерывалась, чтобы дать место площади, на которой возвышался храм Венеры. По преданию эта площадь была устроена над местом, освященным распятием и погребением Спасителя. Макарий, епископ элийский, присутствовавший на Никейском соборе, добился от императора разрешения, необходимого для производства раскопок. Здания храма были разрушены вместе с платформой, на которую они опирались; затем сняли землю, насыпанную для нивелировки почвы, и в конце концов дорылись до гробницы, высеченной в скале; ее признали за ту, которую искали¹²⁴. Установили также точное место распятия и нахождения самого креста Спасителя¹²⁵. Император, уведомленный об этих открытиях, приказал воздвигнуть в этом месте здание, достойное таких воспоминаний. Место, где раньше находился храм Венеры, было увеличено, и здесь была построена, во-первых, огромная базилика, в которую вел портик; фасад её был обращен на восток¹²⁶. Позади находился большой четырехугольный двор, украшенный портиками, где в особом сооружении хранилось древо Господне; за этим двором на запад находился гроб Господень, заключенный в здание круглой формы (Anastasis).

Несмотря на свой преклонный возраст, императрица Елена, движимая благочестивой любознательностью, совершила паломничество в Палестину. Можно себе представить, как она интересовалась постройками своего сына. В свою очередь она предприняла розыски новых святых мест. Вифлеемская пещера и другая пещера, на горе Елеонской, где по преданию Христос часто беседовал с учениками¹²⁷ и простился с ними перед своим вознесением, также были застроены великолепными базиликами.

После матери императора, его теща¹²⁸, Евтропия, вдова Максимиана Гсркулиева, мать Максенция и Фаусты, тоже проявила благочестивое рвение к св. местам. Она заинтересовалась памятниками Хеврона. Здесь находились таинственные гробницы патриархов – Авраама, Исаака и Иакова, – и жен их – Сарры, Ревекки и Лии. На некотором расстоянии от города, по дороге к Иерусалиму, показывали священный колодец, вырытый отцом верующих, и, главное, громадное терпентинное дерево, до того старое, что, по преданию, оно стояло с сотворения мира¹²⁹. Говорили, что это – знаменитый Мамврийский дуб, под которым Авраам принимал трех небесных посланников, из которых один был никто иной, как само Божественное Слово. Старое дерево было предметом всеобщего почитания. Всякое лето здесь происходили праздники и была большая ярмарка: евреи, христиане, а также и язычники приходили сюда толпами. На этой-то ярмарке, во времена Адриана, было продано в рабство большинство пленников иудейского восстания¹³⁰, но это горькое воспоминание не затмевало память о великом патриархе. Узнав, что вблизи священного дерева находятся идолы и жертвенник, Евтропия уведомила о том Константина, а тот уполномочил палестинских и финикийских епископов заменить эти языческие сооружения церковью¹³¹.

Также в Антиохии, Никомидии и во многих других городах выросли новые церкви, внушительные памятники царского благоволения. В Антиохии главное христианское здание находилось в старой части города¹³²; все были уверены, что эта древняя церковь восходит к апостольским временам¹³³. Константин выстроил другую церковь восьмиугольной формы, высокий купол которой господствовал над огромнейшим двором, окруженным портиками¹³⁴.

Но самым важным, по существу, и по своим последствиям из всего, созданного Константином, является основание Константинополя. За тысячу лет до этого греческие колонисты, как говорят, выходцы из Могары, открыли при устье Босфора, в Пропонтиде, глубокий и узкий залив, называемый с тех пор Золотым Рогом. На стрелке, занятой в настоящее время Сералем, они выбрали место для фактории, которую назвали Византией в честь фракийского героя, почитавшегося, без сомнения, в этой местности. Это – дивное место, на отлогой возвышенности, которую легко было укрепить, окруженное со всех сторон глубоким морем, при выходе из Понта Евскинского, на важнейшем торговом пути древнего мира¹³⁵! С этого времени открывается длинная история торговых предприятий и войн, эпизоды которых, относясь к временам независимости, к временам македонских царей и римского владычества, вплетаются в общую жизнь греческого мира. Север, во время войны с Нигером, держал Византию в осаде в течение трех лет; затем он подверг ее наказанию и наконец вновь отстроил ее и расширил. Свою роль она играла даже до последней войны, во время которой пришлось выбивать из неё Ликиния. Константин решил¹³⁶ перенести сюда столицу восточной империи, сделать из Византии свой город, заново основав ее и дав ей свое имя, и в то же время сделать из неё город, не имеющий себе равного, второе святилище римского могущества, новый Рим. Тетрархия имела лишь второразрядные столицы: Никомидию, Милан, Сирмий и Трир. Совсем не то представлял собою Константинополь, и этот царственный город должен был сделаться христианской столицей. Император видел Рим в 312 г.; он возвращался туда в 315 г. для празднования десятилетия своего царствования и в 326 по случаю своего двадцатилетия. Он должен был убедиться, что старые культы здесь были еще слишком живучи, чтобы можно было их легко искоренить или устранить. На Босфоре у него руки были развязаны.

Византия с давних времен имела христианскую колонию. В конце второго века отсюда явился в Рим известный ересеарх Феодот¹³⁷. Согласно довольно неясным преданиям, христиане расположились сначала в предместьях на восточном берегу Золотого Рога¹³⁸. Переселение в город совершилось позднее; в начале IV века здесь находилась церковь, называвшаяся церковью Мира¹³⁹ (Ирина, св. Ирина), где, по всей вероятности, стояли кафедры первых епископов – Митрофана и Александра¹⁴⁰.

Церковь Ирины была расположена вблизи византийского рынка (agora); невдалеке возвышались две значительные постройки Севера: термы Зевксиппа и ипподром; последний остался недостроенным. Константин отнес рынок гораздо дальше к западу¹⁴¹, достроил ипподром, поправил термы и приступил к постройке между этими сооружениями императорского дворца и другого дворца для нового сената. Сначала была поновлена и увеличена церковь св. Ирины, но вскоре оказалось, что она недостаточно велика, и на некотором расстоянии от неё заложили другую церковь во имя Премудрости (Σοφία, Святая София). Св. София, сенат, дворец, ипподром окружали обширную площадь, Августовский форум, на котором, как в Риме, возвышался золотой столб. Длинная колоннада, также времен Севера, вела к новому рынку, форуму Константина, близ главных ворот соперовой стены. За ними простирались новые кварталы, пересекавшиеся двумя широкими дорогами, из коих одна, параллельная морю, шла на запад, по следам древней via Egnatia, и заканчивалась внутри стен, построенных Константином, у Золотых ворот; другая же лежала более на север и направлялась к Адрианопольским воротам. Внутри, возле них, император приказал построить большую церковь в честь Апостолов¹⁴²; она имела форму креста и возвышалась посреди двора, окруженного колоннадами. Евсевий, который видел ее только что отстроенной, был поражен отблеском солнца на её бронзовом куполе. Внутри двора находился императорский мавзолей. Константин велел поставить там изображения двенадцати гробниц, представлявших гробницы Апостолов; его собственный саркофаг помещался посредине¹⁴³.

Помимо этих сооружений, Евсевий¹⁴⁴ упоминает еще о других церквах, как внутри, так и вне города; последние были построены в честь мучеников. Он говорит также, что Константин не потерпел, чтобы в городе, которому он дал свое имя, были идолы в храмах и жертвы на алтарях¹⁴⁵. Но в «идолах» не было недостатка в общественных и других местах. Большое количество выдающихся произведений искусства и знаменитых статуй, составлявших украшение храмов и городов, было тогда перенесено в Константинополь и послужило его украшением¹⁴⁶. До сих пор сохранились их остатки; после стольких веков и переворотов еще можно видеть на месте прежнего ипподрома подножие знаменитого треножника, принесенного в дар Дельфам греческими городами в благодарность за победу при Платее.

11 мая 330 г. торжественно отпраздновали освящение нового города. Торопились исполнить приказание императора, можно даже сказать, что слишком поторопились: воздвигнутые наспех постройки недолго просуществовали. Они были заменены другими, ибо «богохранимый»¹⁴⁷ город предназначался не для скоропреходящего существования. Энергичные меры, привилегии, обязательства, вынуждавшие к жительству в городе, казенные склады запасов, даровые раздачи, – все это было предпринято с самой первой минуты, чтобы привлечь сюда население. Однако, потребовалось немало времени, чтобы новый Рим дорос до старого¹⁴⁸. Здесь, как и во многих других вещах, Константин проложил дорогу, предоставив своим преемникам продолжать начатое дело. Они его закончили. Пространство, обнесенное стенами Константином, застроилось, пришлось построить другую стену, более обширную. Новый Рим развивался на глазах у старого, в ущерб ему, и на его счет. Римское могущество, которому был нанесен удар на Западе, нашло себе здесь великолепный трон и неприступную крепость. За его стенами династии средних веков сохраняли преемство, ведущее начало от Цезаря, и поддерживали против славянского варварства и арабского фанатизма традицию бывшего владыки мира, традицию ослабленную и на сколько угодно затемненную примесями, но все же традицию. В религиозном отношении он восемь веков выдерживал натиск ислама и распространял Евангелие между ордами нашествия, надвигавшегося с Урала и Дуная. К несчастью, благодаря этому самому своему значению, он стал, и притом с ранних пор, серьезной угрозой для христианского единства. Эллинизированный Рим Босфора никогда не мог прийти к соглашению со старым Римом, который остался или вновь стал латинским. Столкновения их заполняют историю, а их разделение, которое, по-видимому, непоправимо, является одним из важнейших бедствий, постигших религию Евангелия.

С самого торжества освящения император установил свою резиденцию в Константинополе и более не двигался оттуда. После праздника пасхи в 337 г., он почувствовал некоторое недомогание, против которого попробовал лечиться теплыми водами; затем он переехал в Еленополь, где была жива память его матери вместе с культом мученика Лукиана. Здесь болезнь приняла дурной оборот и заставила его опасаться скорого конца. Переехав на императорскую виллу Ахирона, близ Никомидии, до сих пор еще не получивший крещения, он обратился к епископам с просьбой окрестить его. Во главе церемонии находился местный епископ, Евсевий¹⁴⁹, личность, как увидим вскоре, заслужившая себе печальную известность. Смерть наступила 22 мая. Все три сына, пережившие Константина, отсутствовали. Констанций, который оказался ближе всех, явился, чтобы присутствовать при погребении, и перенес тело отца в церковь Апостолов в Константинополе. Порядок наследования был установлен не без затруднения. Дела продолжали вершить именем усопшего императора до 9 сентября, когда все три сына были провозглашены августами. Константину давали и поныне еще дают разную оценку. Главное дело его царствования – обращение императора и империи в христианство, заслужило ему восторженное поклонение одних и строгое осуждение других, ибо человеческая природа такова, что страсти данной минуты отражаются на суждениях о давних временах. К его несчастью, было слишком много крови в его истории. Ему можно простить смерть Максимиана и Ликиния, которые являлись беспокойными и неудобными претендентами, но его сын Крисп, но сын Ликиния, но его жена Фауста! Мы очень плохо осведомлены об этих ужасах. Константин не желал, чтобы подробности стали известны; быть может, вынуждая к такому молчанию, он не дал места свидетельствам о смягчающих обстоятельствах. Но каковы бы ни были его семейные трагедии, не одна только церковь превозносила первого христианского императора. Империя также оценила его царствование: пока он был жив, он обеспечивал ей религиозный мир, мудрое управление, безопасность границ, уважение соседних народов. Это чего-нибудь да стоит.