архим. Иероним (Лаговский)

Источник

Открытие Пермской семинарии и история ее до преобразования, бывшего в 1818 году

Открытие Пермской семинарии. Семинария при первом епископе пермском Иоанне

4-го марта 1800 года происходило в Перми небывалое в этом городе торжество – открытие епархии. Хотя Пермь еще с 1781 года была сделана главным городом учрежденного здесь наместничества, а в 1797 году по новому преобразованию переименована губернским городом, но, в церковном отношении, Пермская губерния до 1800 года состояла под управлением епископов соседственных епархий: Тобольской, Вятской и отчасти Казанской. Епархия в Перми учреждена была по Высочайшему указу от 16-го октября 1796 года. Первым епископом на Пермскую кафедру посвящен был в Казани 6-го февраля 1800-го года колязинский архимандрит Иоанн (Островский), уроженец Киевской губернии, который и прибыл в Пермь 26 февраля 1800 года.

Не в долгом времени после открытия епархии Пермь видела и другое духовное торжество, отрадное не менее первого, по крайней мере, для духовенства Пермской епархии. 11-го ноября 1800 года торжественно была открыта в Перми епархиальная семинария.

Высочайшими указами 1714-го и 1716-го годов повелено было учредить при архиерейских домах цифирные школы и «обучать в них цифири и геометрии протопоповских, поповских, диаконских и причетнических детей». Постановлениями Регламента цифирные школы были отменены, а вместо их «повелено всякому епископу иметь в доме, или при доме своем школу для детей священнических и прочих, в надежду священства определенных»1. Это были первые зачатки нынешних семинарий. Круг преподавания в этих школах на первых порах ограничивался чтением, письмом, Кратким Катехизисом и Грамматикой. Впоследствии к этим предметам присоединено было изучение древних языков Греческого и Латинского, Пиитики, Риторики, Философии, а в некоторых епархиальных семинариях – Географии, Истории, Математики, Физики и Богословия. Впрочем определенной и для всех семинарий одинаковой программы обучения не было; в различных же семинариях, смотря по местным средствам и обстоятельствам, порядок и предметы обучения были различны. Такие семинарии, сообразно вышеуказанному постановлению Регламента, существовали во всех тех городах, где были открыты епархии. Поскольку же до 1800 года Пермская губерния не имела своего архиерея, то и дети пермского духовенства обучались в семинариях тех епархий, от которых зависели в церковном отношении, т.е. Вятской и Тобольской. Духовенство по сю сторону Урала посылало своих детей для обучения в Вятскую семинарию, а жившие по ту сторону Урала в Тобольскую. И в той и другой семинарии программа обучения была довольно обширна. Кроме первоначальных предметов обучения преподавались: Богословие, Философия, Риторика, Поэзия, История, География, Математика, Латинский и Греческий языки. К этому в Тобольской семинарии присоединена была Церковная История и Татарский язык, а в Вятской Физика. Судя, впрочем, по довольно ограниченному2 числу обучавшихся в той и другой семинарии детей из Пермской епархии, можно справедливо предполагать, что немалое число духовных, может быть, по причине отдаленности семинарий от места их жительства, а может быть, и по другим причинам, не пользовалось этим единственным средством для образования своих детей. Не без причины по сему указом Св. Синода в 1800 году предписано было, дабы в новоучрежденных епархиях, в том числе и Пермской тамошние преосвященные к устроению и открытию учрежденных в их епархиях семинарий приложили тщательнейшее свое попечение и чтобы такое исправление, ежели нельзя будет успеть ранее, то ни под каким видом не продолжалось бы далее 1801 года3.

Пермский преосвященный Иоанн, как вследствие этого указа, так и по своему собственному ревностному старанию об образовании вверенной ему духовной паствы, которое он не переставал проявлять в течение всего своего, хотя кратковременного, но благоплодного, управления епархией, не замедлил принять все меры к возможно скорому открытию семинарии в Перми. Средства для устроения ее были готовы. Вместе с открытием Пермской епархии, в силу Высочайшего повеления, назначено было от казны на содержание епархиальной семинарии при архиерейском доме, на покупку, или постройку и на починку училищного дома, на жалованье учителям, на покупку учебных книг, на заведение библиотеки, на пропитание сиротствующих учеников, на заведение для них больницы, на лекарства, на уплату лекарям и на прочие семинарские нужды и надобности 2500 р.4. Дом для помещения семинарии, хотя и необширный и не совсем удобный, тогда же был подарен служившим при Св. Синоде канцеляристом Александром Медведевым, находившимся в это время в Перми. Преосвященный Иоанн тотчас же по принятии в управление епархии занялся нужными распоряжениями к вызову учителей и учеников во вновь открываемую семинарию. Сделаны были сношения с Тобольским и Вятским епархиальными начальствами о высылке в Пермскую семинарию учеников из Пермской епархии, обучавшихся в Тобольской и Вятской семинариях и предписано было выслать в оную всех годных к обучению священно-церковнослужительских детей Пермской епархии, живших в домах родителей, а также обучавшихся в существовавших при некоторых духовных правлениях русских школах. Вследствие этих распоряжений, к ноябрю 1800-го года явилось в Пермь на столько достаточное количество учеников, что уже можно было приступить и к открытию семинарии.

11-го ноября 1800-го года – в воскресенье в 9-ть часов утра начался в Петропавловском соборе благовест к литургии, которую совершал сам преосвященный Иоанн соборне. Пред окончанием литургии преосвященный говорил проповедь, имевшую предметом своим предстоявшее торжество открытия семинарии. После литургии отправлен был молебен в начале учения отроком и по окончании оного при колокольном звоне был крестный ход в дом, предназначенный для помещения семинарии. В доме сем его преосвященством совершено было водоосвящение и сам владыка окропил все комнаты освященной водой. По окончании священной церемонии префект вновь открытой семинарии Василий Максимович Квашнин говорил длинную речь на русском языке. За тем следовали между избранными учениками разговоры в стихах; потом произнесены были также учениками латинские стихи и короткие речи н русском, латинском и греческом языке. Торжество окончилось пением концерта. На нем присутствовали: Пермский гражданский губернатор тайный советник Карл Федорович Модерах, вице-губернатор статский советник Годеин, действительный статский советник Яковлев и много других почетных особ и чиновников. Когда все было окончено, из семинарского дома началось шествие прежним порядком к архиерейскому дому. В этот день у преосвященнейшего Иоанна был обеденный стол для всех почетных особ, участвовавших в церемонии5.

Так, с благословения Божия архипастырской попечительностью первого пермского епископа восприяла свое начало Пермская семинария ко благу пермского духовенства и, конечно, ко благу и просвещению и всего пермского края.

Управление семинарией под главным начальством епархиального преосвященного поручено было семинарскому правлению, членами которого на первый раз определены префект семинарии Василий Максимович Квашнин и учитель высшего грамматического класса Иван Антонович Попов. С небольшим чрез месяц после открытия семинарии к ним присоединен еще учитель философии и греческого языка протоиерей Никифор Пономарев, которому предоставлено быть первым членом правления. Находясь, впрочем, в ближайшем заведывании пермского епархиального начальства, Пермская семинария состояла в известном подчинении и окружной Казанской академии. Указом Св. Синода октября 1798 года велено было вышеозначенной академии иметь наблюдение за порядком учения в окружных семинариях, вследствие чего отношением от 17 апреля 1801 года она и требовала от пермского семинарского правления сведений о порядке учения и классических конспектов.

Во вновь образованной семинарии открыто было шесть классов: 1) Философии, 2) Риторики и Поэзии, 3) Синтаксимы, или высший грамматический класс, 4) средний грамматический класс, 5) низший грамматический класс и 6) Информатории. Предметы обучения были разделены по этим классам следующим образом: в философском классе ученики обучались философии, истории философии и сочинению диссертаций на русском и латинском языках. В риторическом классе преподаваема была Риторика, Поэзия и Всеобщая История, причем ученики занимаемы были разных родов малыми сочинениями и переводами латинских авторов с риторическим разбором. В высшем грамматическом классе обучались латинскому Синтаксису, Арифметике, Географии, также занимались переводом с русского языка на латинский и с латинского на русский. В среднем грамматическом классе преподавались первые основания латинского языка, латинская Этимология и Краткая Священная История. В низшем грамматическом классе обучались Русской Грамматике и усовершенствовались в письме русском и латинском. В Информатории преподавались чтение и письмо по-русски и по латыни и Краткий Катехизис. Кроме перечисленных предметов учения преподавался еще греческий язык; ему обучались ученики Философии и Риторики, впрочем, не все, а по желанию. Спустя немного времени после открытия семинарии, преосвященный Иоанн счел нужным к 6-ти семинарским классам присоединить еще русскую школу, в которую поступали неуспешные и ленивые ученики из прочих классов для приготовления к причетнической должности.

Учителями во вновь открытую семинарию определены лица духовного и светского звания, обучавшиеся в Тобольской и Вятской семинариях, священноцерковнослужительские дети, родом происходившие из Пермской епархии. Все они или по собственному желанию перешли из соседних епархий, где или занимали учительские должности, или еще обучались, на свою родину епархию Пермскую, или же вытребованы были пермским епархиальным начальством для замещения учительских должностей. Предметы обучения и классы распределены были между ними следующим образом.

1) Учителем философии и греческого языка определен был градо-ирбитского Богоявленского собора протоиерей Никифор Иванович Пономарев, – уроженец Пермской епархии, обучавшийся в Тобольской семинарии и по окончании учения в 1789 году бывший учителем той же семинарии сначала греческого языка, потом пиитического класса и, наконец, Реторики. Во священника Пономарев рукоположен был в 1796-м году к градо-тобольской Архангельской церкви, потом переведен к тамошнему кафедральному собору; в 1800-м же году, по собственному желанию, переведен из Тобольской епархии в Пермскую, где произведен в протоиерея к ирбитскому Богоявленскому собору и определен учителем Философии, первым членом семинарского правления и присутствующим Пермской духовной консистории.

2) Должность учителя Риторики, Поэзии и Всеобщей Истории и вместе префекта семинарии поручена была Василию Максимовичу Квашнину, который был родом из Пермской епархии, города Соликамска священнический сын. Квашнин обучался в Вятской семинарии и по окончании учения в 1794 году был в той же семинарии учителем сначала Инфимы и российского языка, за тем Грамматики, потом Поэзии и Риторики. В 1800-м году, поступивши из Вятской семинарии в Пермскую, назначен учителем Риторики и префектом семинарии.

3) Учителем высшего грамматического класса определен Иван Антонович Попов, сын градо-пермского Петропавловского собора протоиерея Антония Попова, обучавшийся в Вятской семинарии. По окончании курса в оной в 1800-м году, он был вместе с прочими вытребован пермским епархиальным преосвященным в Пермскую епархию, произведен в уподиакона и назначен учителем в семинарию и членом семинарского правления.

4) Учителем среднего грамматического класса определен Иван Гаврилович Брызгалов, Пермской епархии, ирбитского уезда, села Баженовского священнический сын, обучавшийся в Тобольской семинарии, а по окончании курса в оной с 1799 по 1800 год в Казанской академии. В 1800 году вытребован пермским преосвященным из Казанской академии для поступления на учительскую должность.

5) Учителем низшего грамматического класса поступил Григорий Николаевич Серебренников, уроженец Пермской епархии и пермского уезда, села Отчино-Сретенского священнический сын; он обучался в Вятской семинарии до богословского класса, по открытии же Пермской семинарии переведен в оную и в конце марта 1801 г. назначен учителем сначала информаторического класса, потом перемещен на низший грамматический класс6.

6) Учители Информатории сменялись очень скоро один после другого. В первом послужном списке начальствующих и учащих Пермской семинарии значится учителем этого класса Павел Золотавин, Пермской епархии, шадринского уезда, Уксянской слободы священнический сын, обучавшийся в Тобольской семинарии и докончивший свое учение в Пермской. Впрочем, из других документов видно, что прежде его место учителя Информатории недолго занимались Григорий Серебренников и что и этот последний не был первым учителем, а был определен на место Федора Розмахнина.

Жалованье учителям положено было неравное, но по соображению с трудностью и важностью преподаваемых предметов. Именно: преподавателю Философии и греческого языка назначено было 140 руб., за обучение Риторике, Поэзии и Истории и за прохождение должности префекта тоже 140 руб., учителю высшего грамматического класса 90 руб., среднего грамматического 70 руб., низшего грамматического 50 руб., информаторического 40 руб. в год.

Так как семинария находилась в полном распоряжении епархиального преосвященного, то и определение и увольнение учителей зависело единственно от него. Впрочем, преосвященный Иоанн установил в этом отношении известный порядок и предоставил семинарскому правлению известную долю участия в выборе учителей для семинарии. По его распоряжению, в случае оставления кем-либо из учителей семинарской службы, правление избирало двух кандидатов на его место и представляло преосвященному, который и утверждал одного из них учителем.

Учениками во вновь открытую семинарию поступили частью уроженцы Пермской епархии, обучавшиеся в семинариях Тобольской (14 человек) и Вятской (20 человек), частью вновь представленные дети священноцерковнослужителей Пермской епархии (118 человек).

В пособие учителям при преподавании, а также при изучении преподаваемых наук заботой архипастыря учреждена была при семинарии библиотека, – сначала, конечно, незначительная. В 1800 году выписано было преосвященным для семинарии книг на сумму свыше 1000 руб. ассигнациями. Почти все выписанные книги назначены служить или учебниками для учеников, или руководством для учителей при преподавании; от того почти все они были назначены к продаже ученикам.

Нравственный надзор – наблюдение за домашними занятиями и поведением учеников как квартирных, так и казенных, вследствие доклада семинарского правления преосвященному, по его резолюции, поручен особому сеньору, которому велено «иметь у себя список всех живущих на квартирах семинаристов и их квартир, и каждого посещать по два раза в неделю, спрашивая и разными образы разведывая, как они живут и проч. Если что о ком приметит, или услышит, немедленно должен доносить префекту, отнюдь ничего не скрывая и не норовя никому». Первым сеньором, по ходатайству семинарского правления, избран был ученик Риторики Прокопий Кашин во внимание к тому, что он «доселе был замечен с доброй стороны как в рассуждении прилежания к учению, так нравов и поведения».

В экономическом отношении семинария, как видно из дел, на первый раз нуждалась во многом. Помещением для нее служил упомянутый выше, подаренный канцеляристом Медведевым дом, но за теснотой в нем помещались только классы и комнаты для казенных учеников, которых на первый раз принято было по резолюциям преосвященного 17 человек. Семинарская же библиотека и все нужные для содержания казенных учеников припасы и службы с крайним утеснением помещались в архиерейском доме. В том же доме помещался и префект семинарии. Остальные учители, а равно и ученики жили на обывательских квартирах. Главным распорядителем по экономической части избран был, по резолюции преосвященного, префект Квашнин; ему в помощники придан расходчик, или комиссар из учеников, который нужные на покупку припасов деньги получал от префекта. На первый раз эта должность поручена была сеньору Кашину. Отчет в своих покупках он отдавал семинарскому правлению. Сумма семинарская хранилась в архиерейской ризнице, в ведении эконома архиерейского дома, от которого и получалась префектом по резолюциям архиерейским. На мелочные расходы дозволено было префекту без особенных письменных докладов, впрочем, с словесного разрешения преосвященного, брать до 25 рублей. Служителей при семинарии положено было три человека. На эту должность определяемы были сначала большей частью штрафованные и вызываемые с своих мест для исправления поведения священноцерковнослужители. По благоусмотрению преосвященного одни из них пользовались семинарской пищей, другие же содержались на свой счет.

Благопопечительная деятельность преосвященного Иоанна к пользе и благу семинарии, так ясно обнаружившаяся при самом ее открытии и первоначальном устройстве, к сожалению, продолжалась весьма недолго. Ибо через год с небольшим после открытия семинарии, когда еще только что положены были первые основы семинарского порядка, он скончался. Впрочем, его благотворная деятельность на пользу семинарии не ограничилась теми не маловажными заботами, которые он прилагал об открытии ее и первоначальном устройстве: до самой своей кончины он не переставал иметь попечение о поддержании и преуспеянии вновь открытого во вверенной ему епархии рассадника духовного просвещения. Так 1) по отношению к учебной части: число учеников Пермской семинарии к 1802 году (преосвященный Иоанн скончался 24 декабря 1801 года) значительно увеличилось. При открытии семинарии, как мы видели, число всех учеников было 152, к вакации же (15 июля) 1801 года возросло до 339. Ревнуя о просвещении своей духовной паствы, попечительный архипастырь не только требовал, чтобы все священноцерковнослужительские дети, жившие в домах родительских, были непременно представляемы в семинарию для обучения, но заставил учиться даже некоторых причетников, взявши их в семинарию с занимаемых ими причетнических мест. Для поощрения прилежных учеников он предоставил отличным ученикам особую привилегию. Усмотревши из дел епархиальных, что многие священноцерковнослужители женаты на купеческих, мещанских и крестьянских дочерях, преосвященный предложением консистории, между прочим, предписал: «дабы все желающие вступить в священноцерковнослужительские чины, вступая в брак, не брали за себя невест, как только из священноцерковнослужительских дочерей и наипаче из остающихся бедных, но честное и непорочное житие препровождающих сирот. Обучавшиеся же в семинарии с отличным успехом Богословии, – сказано в предложении, – могут брачиться и на сторонних, но не иначе, как только с нашего пастырского позволения»7. Но ни эта мера поощрения, ни другие ей подобные не были достаточны для того, чтобы заставить отцов отдавать своих детей в учение, а детей заохотить учиться. Так как многие из тогдашнего духовенства не сознавали и не понимали всей пользы учения, то ревностный архипастырь для привлечения учеников в семинарию принужден был употреблять даже строгие меры, штрафы и наказания ленивым детям и нерадивым отцам. И подлинно, меры эти вполне оправдывались обстоятельствами тогдашнего времени. Чтобы избавиться от учения, ученики прибегали к средствам всякого рода, а всего чаще к обманам. Так напр., 15-го июня 1801 года ученик Федор Флоров подал прошение преосвященному, в котором ложно объяснял, что, поскольку отец его худо содержит, то он не может более продолжать учение, и просил о посвящении на пономарское место. Обман открылся, и по резолюции преосвященного Иоанна, ученика этого велено «ладно высечь в семинарии лозами в присутствии отца, которого также обязать подпиской содержать сына безбедно». Чтобы по возможности затруднить выход из семинарии, семинаристам запрещено было подавать прошения об определении на места без дозволения семинарского правления и за нарушение этого правила, просители были или наказываемы розгами, или определяемы в семинарские служители на известное время. Строгий к ленивым ученикам и беспечным отцам, преосвященный Иоанн был снисходительный там, где снисходительность не противна была благоразумию. Посему в некоторых случаях, по уважению представляемых родителями причин дозволялось им только записывать детей в семинарию и затем увозить их обратно в свои дома на год и на два для приготовления там предметам семинарского учения. Иногда же по уважительным просьбам родителей даже обучавшиеся в семинарии дети были отпускаемы на известное время домой.

Впрочем, просвещенная заботливость архипастыря и семинарского начальства не ограничивалась тем, чтобы одно количество учеников свидетельствовало о преуспеянии семинарии; напротив, ученики неспособные и неуспешные должны были тотчас же оставлять семинарию. Так в январе 1801 года после испытаний, произведенных ученикам, вследствие резолюции преосвященного, последовавшей на докладе семинарского правления, 25 учеников были исключены, как неспособные к продолжению учения. Одни из них, которые были взяты для обучения с причетнических должностей, снова определены к прежним местам; другие, за которыми были зачислены таковые места, произведены к оным в действительные причетники; – наконец, не получившие мест, в силу указа Св. Синода от 25 августа 1800 года, были определены в русскую школу, которая, таким образом, и получила свое основание.

2) По экономической части. Не смотря на небогатые средства семинарии, пособия бедным, не имеющим средств содержания ученикам, не только не были уменьшаемы, но и постоянно увеличивались так, что к вакации 1801 г. число казенных воспитанников от 17, поступивших на казенное содержание при открытии семинарии, возросло до 45, а для помещения своего семинария имела уже два дома. При всем том средства семинарии не могли покрывать нужд всех бедняков, желавших обучаться в оной. Для удовлетворения этих нужд и для предоставления средств к обучению всякому желающему учиться, преосвященный Иоанн, за бедными учениками зачислял места, преимущественно причетнические, предоставляя им во время обучения в семинарии получать с сих мест доходы на содержание себя. С праздных священноцерковнослужительских мест, если они не были зачислены за бедными семинаристами, по резолюции преосвященного, доходы также присылались на содержание бедных казеннокоштных воспитанников семинарии. С этой же целью штрафы, взыскиваемые с священноцерковнослужителей за разные проступки, обращались в семинарскую казну. Наконец, попечительный архипастырь сумел возбудить сочувствие к материальным нуждам вновь открытой семинарии и в светских лицах. Пермский гражданский губернатор Карл Федорович Модерах относился о пособии семинарии к богатым заводовладельцам Пермской губернии и из дел видно, что, по крайней мере, двое из них: Петр Савич и Иван Савич Яковлевы пожертвовали на семинарию, первый 1000 руб., а последний 500 рублей, – сумма немаловажная по тогдашнему времени.

Должно, однако, заметить, что скудность материальных средств, при всей благопопечительности начальства об удовлетворении всех нужд семинарии, была в некоторых случаях причиной беспорядков, нарушавших в ней стройный ход дела. Выше уже было замечено, что для пособия семинарии в экономическом отношении, чтобы не нанимать ей сторожей за плату, по распоряжению епархиального начальства (впрочем, вследствие указа Св. Синода) посылаемы были в семинарскую работу на известное время подлежавшие штрафам священноцерковнослужители и даже консисторские служители с тем, чтобы о поведении таковых семинарское правление рапортовало епархиальному начальству. Как и должно было ожидать, прислуга эта была крайне неисправна. Служители эти пьянствовали, воровали, попадали в полицию и проч.

Как бы то, однако, ни было, какие затруднения ни встречала семинария на первых порах, но благодаря просвещенной заботливости преосвященного Иоанна начало духовному просвещению пермского духовенства было положено, дано по возможности направление и к дальнейшему преуспеянию нового просветительного учреждения Пермской епархии. Нельзя посему сомневаться, что горестна была для всего духовенства пермского весть о кончине просвещенного архипастыря, последовавшей через год и девять месяцев после вступления его в управление епархией. Преосвященный Иоанн скончался 24 декабря 1801 года в десятом часу утра внезапно – в то время, как готовился к священнослужению. И не для одного только современного ему духовенства, но и для всего нынешнего и будущего духовного сословия пермского края, для всех учивших, учившихся, учащихся и имеющих учиться в семинарии, основанной попечительной деятельностью первопрестольника пермской кафедры, должна быть дорога его память. Да будет же имя его назабвенно в роды и роды, да будут ему, по выражению одного из почтенных его современников, в незабвенные и нескончаемые веки вечные память, которую он, жив сый, всегда любил воспевать8.

Семинария при преосвященном Иустине, втором епископе пермском9

1802-го года января 20-го дня на докладе святейшего Синода о кончине пермского преосвященного Иоанна и о назначении на его место преемника последовало Высочайшее повеление Государя Императора Александра Павловича перевести на Пермскую епархию преосвященнаго Иустина, епископа свияжского, викария Казанской епархии.

Новый епископ пермский был родом из Рязанской епархии. По окончании полного курса в Рязанской семинарии, он принял монашество и был определен учителем в той же семинарии. Вероятно, по вниманию к учености и образованию иеромонаха Иустина, он вскоре был вызван в С.-Петербург и определен законоучителем в Инженерном кадетском корпусе. Здесь же, по воле Императрицы Екатерины II, поручено ему было обучение русскому языку греков, вызванных в Россию. За тем в течение 16 лет он находился при русском посольстве сперва в Венеции, потом в Вене. Все эти должности, которые занимал преосвященный Иустин до посвящения в епископский сан, дают понять, что он был одним из образованнейших архипастырей своего времени. Естественно было ожидать, что его просвещенная заботливость о семинарии будет сопровождаться великой пользой для последней. И это ожидание не было обмануто. Много было сделано преосвященным Иустином и для поднятия и усиления образования пермских семинаристов и для улучшения материального быта семинарии, – так что 1-е июня, день памяти этого незабвенного благодетеля семинарии доселе свято чтится и воспитателями и воспитанниками семинарии и каждого в этот день возносятся теми и другими теплые молитвы о упокоении его души и возглашается ему вечная память10.

Учебная часть семинарии

Преосвященный Иустин прибыл в Пермь и вступил в управление епархиальными делами в марте 1802 года. Прибытие нового архипастыря в Пермь почти совпало с окончанием первого курса Пермской семинарии. Уже после вакации 1802 года некоторые студенты философии просили увольнения из семинарии с аттестатом, позволения жениться и поступить на место – и просьбы их были удовлетворяемы. Наконец, на прошении студента Егора Тетюева от 15-го декабря 1802 года последовала такая резолюция преосвященного: «просителя уволить из семинарии с аттестатом. И прочих учеников философии уволить от семинарии, поскольку уже окончили курс философии». За тем, чтобы уволенные не оставались без дела, консисторией предписано было, чтобы студенты, имеющие за собой зачисленные места, немедленно оженясь, явились к его преосвященству с прошениями, а кои не имеют места, те бы приискивали оные и, также вступая в брак, просили его преосвященство об определении на те места, и чтобы не оставались долгое время в праздности, – в противном же случае обращены будут паки в семинарию. Охотников возвратиться паки в семинарию нашлось не много, – всего двое. Остальные десять человек выбыли на места. Об учениках прочих классов семинарское правление тогда же докладывало преосвященному, что в декабре месяце, по принятому в семинариях обыкновению, им произведены были испытания учителями высших классов, и, с представлением списков об их успехах, испрашивало разрешения на перевод из низших в высшие классы. Резолюцией предписано было перевести успевших, а не успевших оставить в тех же классах.

Из студентов, окончивших первый курс Пермской семинарии, не можем не остановиться своим вниманием на студенте Егор Пьянков, – впоследствии достопочтеннейшем отце протоиерее, известном всей Пермской епархии.

Егор Пьянков родом был пермского уезда, села Гаревского священника и благочинного Антипы Пьянкова сын; обучался в Вятской семинарии, по открытии же семинарии в Перми, перешел в эту последнюю и в ней докончив курс философии, в 1802 году был уволен, как прежде писалось, «по старому образованию, без означения разряда». В том же году Пьянков был рукоположен во священника в Добрянский завод пермского уезда; в 1811 году переведен к градо-оханской Успенской церкви, определен благочинным по оханскому округу и состоял в этой должности 35 лет; в течении 36 лет был членом Оспенного комитета и сотрудником Пермского епархиального попечительства; один год и три месяца был присутствующим Пермской духовной консистории; несколько лет был миссионером по оханскому уезду. За свои труды по всем сим должностям в 1820-м году произведен был в сан протоиерея, в 1831 году Всемилостивейше награжден бархатной фиолетовой камилавкой, в 1835 году золотым наперсным крестом, в 1837 году орденом св. Анны 3-й степени, в 1843 году палицей; имел на потомственное дворянство грамоту, выданную из Оренбургского дворянского депутатского собрания. В 1848 году после сорока-шести-летней службы в священном сане, по собственному прошению, почислен за штат. В последние годы своей жизни почтенный старец имел утешение видеть своих сыновей – одного архимандритом и ректором родной семинарии, другого протоиереем и благочинным. Отец Георгий скончался в 1858 году в глубокой старости (79 лет).

Новый – второй курс Пермской семинарии начался преобразованием учебной части, последовавшим частью вследствие распоряжения высшего начальства, частью по распоряжению нового епархиального начальника.

Указом Святейшего Синода, от 24 июля 1802 года дано знать пермскому епархиальному начальству о следующем Высочайшем повелении: «известно, что в селениях, где нет врачей, по невежеству, закоренелому обычаю и по приемам пользования болезней, противным естеству и здравому разуму, часто самые легкие припадки делаются смертоносны. Желая открыть поселянам по сей части нужную и столь же простую, как и близкую к образу жизни помощь, Я признал за благо возложить сию обязанность на духовенство, доставив ему способы с познаниями, сану его свойственными соединить некоторое понятие и о врачебной науке. Для приведения сего предположения в действие, Я нахожу нужным, чтобы Святейший Синод, споспешествуя сему Богоугодному заведению, сделал со своей стороны следующее распоряжение: первое – к числу пятидесяти человек студентов, из духовных училищ в медицинский институт отправляемых, на том же коште имеет быть отряжаемо оных по нескольку человек для образования их в тех институтах врачебной науке, дабы по обучении их и возвращении в епархию, могли они сами в духовных училищах преподавать сие искусство. Второе – Между тем, доколе таковые учители будут образуемы, государственная медицинская коллегия примет на себя попечение сочинить краткое, но ясное наставление о лечении с описанием обыкновенных простонародных болезней и лекарств, кои бы удобно могли быть составляемы в самых селениях, и таковых книг достаточное число экземпляров напечатав, доставить в Святейший Синод, который имеет разослать их по духовным училищам и приходским церквам для надлежащего употребления. Третье – Медицинская коллегия сверх сего даст всем врачебным управам предписание, чтобы они, по требованиям епархиальных архиереев, отряжали искуснейших или из своих членов, либо из других по городам находящихся медицинских чинов для преподавания в духовных училищах в известные часы первых начал врачебной науки, доколе не заведут они собственных своих учителей, продолжая и впоследствии давать им всю нужную и зависящую от них помощь для ускорения сей части познания в духовенстве».

Во исполнение сей Высочайшей воли Святейший Синод между прочим предписывал епархиальным преосвященным, дабы ныне же непременно по тому Высочайшему указу последовало и самое преподавание в духовных училищах первых начал врачебной науки, к чему преосвященные епархиальные архиереи должны употреблять все возможное попечение; на каковой предмет и имеют они преосвященные сноситься чрез консисторию с врачебными управами и по силе 3-го пункта того Высочайшего повеления требовать от оных исполнения и, какой будет происходить в том успех, рапортовать им преосвященным пополугодно Святейшему Синоду.

Согласно с этими распоряжениями Святейшего Синода пермское епархиальное начальство, по получении указа, сносилось с Пермской врачебной управой о назначении преподавателя медицины в семинарии – и на эту должность определен был оператор управы штаб-лекарь Иван Васильевич Протасов. Таким образом, после вакации 1802 года открыт был в Пермской семинарии новый класс медицины.

Одновременно с открытием медицинского класса, по распоряжению самого просвещенного архипастыря, «для усовершенствования учеников в сочинении», открыт класс высшего красноречия11, «а для лучшего усовершенствования в философских науках» – класс чистой математики12. Учителем красноречия и математики назначен был вызванный из Кунгура тамошнего Благовещенского собора протоиерей Василий Дьяконов, родом из Вятской епархии, обучавшийся сначала в Вятской семинарии, потом три года в Московском университете, за тем в продолжение четырех лет бывший в Вятской семинарии учителем Риторики, Поэзии и Географии, а после того проходивший должность протоиерея кунгурского Благовещенского собора, благочинного г. Кунгура и уезда оного и присутствующего Кунгурского духовного правления.

Для усиления преподавания греческого языка греческий класс тогда же разделен был на два: синтаксический и грамматический и преподавание поручено было двум учителям. Равно и для преподавания Истории и Географии учрежден особый класс. Преподавание греческого языка в синтаксическом классе возложено было на учителя философии протоиерея Никифора Пономарева, а в грамматическом – на учителя среднего грамматического класса Брызгалова; История же и География вместе с Риторикой поручены были префекту Квашнину.

Наконец, желая несколько разнообразить учение семинаристов и с развитием ума развить и их вкус, преосвященный Иустин в том же 1802 году приказал открыть при семинарии класс рисования, куда, по резолюции его, семинарское правление должно было назначать «учеников, успевающих в латинском языке и имеющих охоту и свободное время, – риторики же учеников и философии всех без исключения». Учителем рисования назначен священник градо-пермского Петропавловского собора Димитрий Квашнин, родом из города Соликамска священнический сын, обучавшийся в Вятской семинарии и, по окончании курса в оной, бывший учителем в той же семинарии – сначала рисования, потом Российского класса, за тем Информатории, Грамматики и, наконец, Риторики и Истории13.

Прибавление новых предметов учения потребовало и нового расписания классов и распределения занятий между учениками. В октябре 1802 года такое расписание было составлено семинарским правлением и представлено преосвященному Иустину, который и утвердил его. По сему расписанию для философии назначено 14 часов в неделю – все до обеда, именно: в среду и субботу по три часа (8, 9 и 10), в остальные дни по два часа (8 и 9); для реторики столько же и те же часы: для латинского языка в классах синтаксическом (иначе – высший грамматический), среднем и низшем грамматическом – 30 часов в неделю, по три часа до обеда каждодневно и по три часа после обеда во все дни, исключая четвертка и субботы; для информаторического класса столько же и те же часы; для медицинского класса 8 часов в неделю (4 и 5-й после обеда во все дни, кроме четвертка и субботы); для класса российского красноречия 8 час. (10-й и 11-й во все дни, кроме четвертка и субботы); для математического класса 9 часов (2-й и 3-й после обеда во все дни, кроме вторника и субботы); для истории и географии 6 часов; для греческого синтаксиса 6 час. для греческой грамматики 8 часов. Предметы преподавания разделены были на ординарные и экстраординарные: первыми должны были заниматься все ученики, последними – некоторые, по выбору начальства и собственному желанию. К экстраординарным предметам отнесены были: 1) медицина, которая преподавалась ученикам философии и отчасти риторики; 2) высшее красноречие, которым занимались также ученики философии и риторики; 3) математика, которой учились немногие ученики философии, преимущественно же риторики; 4) греческий синтаксис – преподавался ученикам философии и риторики; 5) греческая грамматика, которой занимались немногие ученики риторики, а большей частью ученики синтаксического класса.

В таком виде началось учение в новом – втором курсе Пермской семинарии, но в этом виде оно продолжалось не всегда, или лучше сказать, очень не долго. Впоследствии некоторые из предметов учения исключены из семинарской программы, другие вновь прибавлены, некоторые классы были соединены, другие разделены и т.д. Так в 1808 году указом Святейшего Синода предписано: «в Высочайшем Его Императорского Величества указе изображено: хотя указом Нашим в 17 день июля 1802 года и повелели Мы в духовных училищах учредить класс врачебной науки с тем, чтобы для преподавания оной, пока не будут иметь сии училища собственных своих учителей, отряжать врачебным управам искусных членов, или из других, по городам находящихся, медицинских чиновников, но как из дошедших сведений видим Мы, что во многих семинариях совсем не преподаются врачебные лекции за недостатком медицинских чиновников, да и в начертаниях правил об образовании впредь духовных училищ класса врачебной науки по семинариям более уже не полагается, и для того повелеваем: во всех духовных академиях и семинариях преподавание врачебной науки и класс сей ныне отменить».

Так в силу сего Высочайшего повеления класс медицины, после шестилетнего своего существования, был закрыт. Еще менее времени существовал класс высшего красноречия. Уже в 1804 году учитель этого класса протоиерей Дьяконов был определен учителем риторики и, таким образом, высшее красноречие соединилось с риторикой. В следующем 1805 году снова был определен особый учитель высшего красноречия – ректор архимандрит Парфений, но, кажется, единственно потому, что по причине замещения всех учительских вакансий, для ректора не оставалось больше никакого класса. От того и на этот раз высшее красноречие продолжало свое отдельное существование не больше двух – трех месяцев и в том же 1805 году снова слилось с риторикой. По той же самой причине, т.е. за неимением свободной учительской вакансии для префекта семинарии игумена Гавриила, в 1804 году открыт новый класс толкования катехизиса, и истории и географии, и существовал всего один год, пока, т. е. не открылась эта вакансия. В 1805 году класс этот был закрыт и толкование катехизиса разделено было, между всеми учителями, а история и география оставлены вовсе без учителя, ибо, сказано в резолюции преосвященного, «истории и географии могут прилежные ученики сами научиться, только была бы охота и любопытство». За то в том же 1805 году вместо высшего красноречия риторический класс разделен на два: на риторику и пиитику. На первый раз риторический класс существовал в этом виде всего один год и в январе 1806 года, за увольнением учителя риторики священника Квашнина, снова соединен был с пиитикой под учительством наставника последней игумена Гавриила. В сентябре же 1807 года пиитический класс снова отделен был от риторики и на этот раз окончательно; отдельно существовал он до самого преобразования семинарии.

Подобным же образом математический класс, первоначально соединенный с классом высшего красноречия, вскоре от него отделился и сделан был самостоятельным. Еще в 1803-м году протоиерей Дьяконов просил себе помощника в обучении математике и таковым помощником назначен был ученик риторики Алексей Вишневский. У преосвященного, как видно, тогда уже была мысль сделать этот класс самостоятельным и придать ему большее значение, – потому что вскоре после назначения Вишневского помощником учителю математики он приказал ему обучаться этому предмету со всей основательностью у учителя народного училища Иоакима Мензеховского, а между тем в 1804 году, когда протоиерей Дьяконов сделан был учителем риторики, Вишневский определен был настоящим – самостоятельным учителем математики. В 1807 году математический класс разделен был на несколько отдельных классов: алгебра, физика и механика поручены старшему учителю Вишневскому, который и наименован был инспектором математических классов; для геометрии и тригонометрии назначен особый учитель, для второй части арифметики также особый учитель, а первая часть арифметики поручена учителю среднего грамматического класса. Последние три учителя должны были обучать математике под смотрением старшего учителя или инспектора. Отдельное существование классов геометрии и арифметики продолжалось, впрочем, только до 1809 года, когда преосвященный, имея в виду недостаток семинарской суммы для платы многим учителям, приказал присоединить эти предметы к ординарным классам, так что в течение некоторого времени (с небольшим год) для математики не было особого учителя, а с 1811-го года до самого преобразования семинарии все части математики преподавались одним учителем14.

Что касается до прочих классов, то все они остались в том виде, в каком были и при изложенном нами преобразовании, кроме того, что средний грамматический класс в 1813-м году соединен с низшим грамматическим под общим названием грамматики, да с ноября 1810 года до февраля 1813 года вследствие происшедшего тогда расстройства в семинарии (о чем будет речь ниже) не было философского класса.

Мы видели, что преосвященным Иоанном учреждена была при семинарии русская школа для обучения безуспешных семинаристов предметам причетнической должности. При новом распределении классов и занятий, сделанном преосвященным Иустином, об ней не упоминается и, с увольнением в апреле 1802 года учителя оной диакона Павла Алалыкина в епархиальное ведомство, она действительно прекратила свое существование. Вместо нее в 1807 году открыт был класс пения. В сентябрь этого года семинарское правление докладывало преосвященному, что, так как не все ученики учатся экстраординарным предметам, классы которых бывают после обеда, то оно, желая, дабы никто из учеников не был после обеда праздным, кроме семинарского писаря и сеньора, часто по должности занимающихся, полагает мнение, чтобы те ученики и студенты, которые имеют свободные после обеда часы, обучались нотному пению, и чтобы учитель, который будет назначен, мог давать отчет ежемесячно в их успехах. На этом докладе последовала такая резолюция: «протодиакону отцу Иоанну быть учителем музыки, или нотного пения, кроме певчих, и над семинаристами. Почему и представить ему список учеников, имеющих обучаться пению, с назначением часов в неделе свободных. Он должен сам избрать помощников себе для научения пению и представить имена их семинарскому правлению. Нотные книги церковные должен требовать от семинарского правления рапортом, а партесные ученики могут сами писать. Протодиакон должен рапортовать в семинарское правление об успехах каждого ученика ежемесячно, как и прочие учители, а семинарское правление нам. Протодиакона писать наряду с прочими учителями в ведомостях. Ему в жалованье полагается 50 рублей – и помощникам его дано будет награждение, соразмерное их прилежанию».

При открытии этого класса семинарское правление руководилось, конечно, желанием не только не оставлять учеников семинарии праздными после обеда, но и научить их знанию столь необходимому для их будущей служебной деятельности. Это желание выразилось впоследствии в постановлении семинарского правления 1810 года, которым оно указывало певческому классу определенную цель в том именно, чтобы ученики приучились читать и петь, что должно, в церквах. Вот это постановление: «Пермского семинарского Правления члены, имея рассуждение, какими пособиями можно бы было приучить студентов и учеников достодолжному знанию церковного устава, безостановочному и притом в свое время чтению всего того, что положено читать в часослов, псалтири, октоих и минеях в воскресные, праздничные, предпраздничные, попразднственные, полуелейные и непразднуемых святых дни в церквах, сверх того и петь то только, что по уставу назначено, и петь сколько безошибочно, не менее и смело каждому из них в церкви, приказали: поскольку в прочих семинариях для сего единственного предмета, по назначению своего начальства, студенты и ученики особенно приходят в церковь к Божественным пениям, то и в Пермской семинарии: 1) велеть приходить к каждому в сутках пению по одному из класса студенту и ученику, где из них иные долженствуют заниматься чтением в часослов, иные в псалтири, иные во октоих, или праздничной минее, иные в минее месячной, при том на литургии чтением Апостола; 2) всем сим очередным вставать на клирос и петь надлежащее во время вечерни, утрени и литургии, кроме тех, которые занимаются чтением; 3) дабы не было по сей части остановки, для сего приуготвляться чередным в свободное от учения их время к чтению и пению им назначаемого в церкви; а дабы не упустил кто-либо сей своей должности во время утреннее, для сего ночевать им в келлиях о. эконома игумена Никандра, сущих в архиерейском доме». Преосвященный Иустин, вполне понимая необходимость приучить учеников к церковному чтению и пению, сделал с своей стороны распоряжение к лучшему исполнению вышеозначенного постановления семинарского правления. Практическое изучение этих предметов в церкви он соединил с теоретическим изучением в семинарии, приказав обучать учеников партесному пению протодиакону и придав ему двух помощников с положением в жалование первому 100 рублей, последним по 50 руб. «Обучать пению всякий день», писал он в резолюции, «по окончании вторых латинских классов в краткие дни со свечами казенными. Иметь же им всем (протодиакону и его помощникам) и нотаты. Пьянков и Рыболовлев (помощники) должны ежемесячно представлять их протодиакону, а сей семинарскому правлению. За леность, за нескромность и за другие непристойные поступки наказывать коленопреклонением, удержанием на несколько дней в классе, а казеннокоштных лишением трапезы и лозами; а кому из семинаристов петь в праздничные дни и всякий день поочередно читать в Петропавловском соборе и в Богородицкой церкви, и кого над ними поставить смотрителей, возлагается на семинарское правление». Впрочем, и в этом виде певческий класс не вполне удовлетворяет своему назначению, да и затруднительно было обучать партесному пению очень большое число семинаристов, из коих некоторые, конечно, были и неспособны к такому пению. По этому в 1814 году партесному пению велено обучать только способных, а прочих простому церковному пению, – и певческий класс превратился в так называемый Российский класс, где предметами обучения были церковное чтение, пение и устав, и где обучались все ученики семинарии свободные от экстраординарных классов.

При перечислении предметов, преподававшихся в Пермской семинарии, не может не броситься в глаза отсутствие в семинарской программе науки, наиболее необходимой для будущих пастырей церкви. Разумеем богословие. Причина этого, по всей вероятности, заключалась отчасти в том, что сначала не находилось учителей, основательно знавших богословские науки и способных преподавать их, а потом – и главным образом – в том, что самые ученики, обучавшиеся в последнем классе семинарии – философском, по необходимости замещать многочисленные праздные места в епархии, выходили из семинарии и поступали на священнослужительские должности, нередко не доканчивая вполне даже философского курса. Чтобы по возможности помочь этому недостатку, преосвященный Иустин, не учреждая особого богословского класса, предписывал: «закон и догматы веры христианской каждый учитель должен толковать по субботам (в продолжении трех часов) философии, реторики и пиитики ученикам по богословии Платоновой, а прочим по малым катихизисам, толковать по малу, но чтобы знали твердо». В течении 1804 года, как выше было сказано, существовал даже особый наставник толкования катехизиса – префект игумен Гавриил. Впрочем, этот способ обучения богословской науке и сам преосвященный почитал недостаточным и посему имел намерение в свое время открыть особый богословский класс. Так еще в 1805 году он выражал это намерение свое в резолюции, последовавшей на репорт префекта об увольнении учеников на вакацию: «семинаристов на вакацию уволить с подтверждением и внушением…, что из риторики в философию, а из философии в богословию не поступят те, кто не будет уметь хорошо сочинять проповеди и кто не будет твердо говорить по латыни». Вышеуказанные препятствия по всей вероятности, и на этот раз помешали исполнению доброго намерения владыки. Таким образом, богословского класса не было в Пермской семинарии до 1810 года. В этом году семинарское Правление, во главе которого тогда стоял ректор архимандрит Ириней, о котором более подробные сведения будут сообщены ниже, чувствуя необходимость богословского образования для учеников семинарии, но в тоже время, как видно, мало обращая внимания на уважительные причины, препятствовавшие просвещенному архипастырю пополнить семинарское образование этим столь нужным предметом, входило к преосвященному с следующим докладом: «поскольку главный предмет и прямое намерение обучающегося в духовных семинариях юношества есть то, дабы они, по окончании семинарского учения, поступив в священнослужительское звание, могли без затруднения объяснять прихожанам своим догматы христианского благочестия и тем руководствовать их к животу вечному, к чему необходимо нужно знание священной христианской богословии. А как в Пермской семинарии и доселе не открыто еще богословского класса, указом же Святейшего Синода повелено быть во всех семинариях богословскому классу, а для лучшего образования в сем нужнейшем для пастырей христианских сведений потребованы из каждой семинарии по два человека студентов богословии в С.-Петербургский педагогический институт, то семинарское правление, сообразив сии обстоятельства, представляет на архипастырское благоусмотрение, не повелено ли будет по сим причинам открыть богословский класс, так как студенты философии уже оканчивают свой предмет. В своей резолюции на этот доклад преосвященный уклонялся от прямого ответа и, как видно, будучи не совсем доволен успехами учеников, предписывал философии ученикам до вакации повторять философию и заниматься непрестанными сочинениями проповедей, а риторики ученикам также упражняться в сочинениях риторических и успеть в латинском языке так, чтобы говорить могли, ежели первые хотят выступить в богословский, а последние в философский классы. А иначе останутся в тех же классах на год». Наступила вакация. Ректор архимандрит Ириней уехал в верхотурский монастырь, которого был настоятелем. Преосвященный в августе месяце тоже собирался отбыть из Перми для обозрения епархии. Так как с сентября должно было начаться учение, то семинарское правление репортом от 5-го августа снова докладывало преосвященному, что он повелит делать с учениками философии, т.е. переводить ли их в богословский класс. Ответ последовал такой: в небытность о. ректора философии учеников соединить с учениками риторики. Риторике обучать о. префекту … Перевод ученикам сделать по достоинству до риторики. О прочем семинарское правление имеет представить нам по возвращении нашем из епархии».

Не смотря однако на эту резолюцию, ректор архимандрит Ириней, возвратившись из своего монастыря и не дождавшись распоряжения епархиального начальства, самовольно открыл богословский класс и, как доносило семинарское Правление преосвященному, философии ученикам благоизволил преподавать Богословию Феофана, Киевской епархии викарием епископом Иринеем сокращенную, и посему письмоводителю семинарского Правления приказал написать в ведомостях за сей 1810 год оных учеников студентами Богословии». На этот репорт последовала грозная резолюция: «ученики, окончившие курс философии, почти все по местам распределены, да и остальные все по местам распределены будут. Того ради, хотя отец ректор оставшимся ученикам и начал толковать Богословию и приказал письмоводителю Льву Попову писать их студентами Богословии; однако, как он сие учинил по своеволию и сам себя сделал учителем Богословии, того ради оставшихся и неопределенных еще по местам не писать студентами Богословии, а философии. О своеволии же отца ректора рапортовать в консисторию, чтобы при прочих делах, до него касающихся, представлено было мнение, какому наказанию подвергается». Не смотря и на эту резолюцию, о. архимандрит Ириней не оставил своего желания ввести в семинарию преподавание Богословия и – прошло только несколько месяцев после замечания, сделанного преосвященным, – как семинарское Правление, под председательством ректора, снова имело рассуждение между прочим и о том, чтобы в богословском классе читать Богословию догматическую и полемическую, церковную историю и герменевтику, и докладывало о сем преосвященному. Но преосвященный в своей резолюции на докладе касательно этого последнего предмета опять промолчал. Впрочем, чтобы хотя несколько удовлетворить желанию семинарского Правления, он в этом же (1811) году назначил особого учителя Закона Божия – протоиерея Дмитрия Квашнина с тем, чтобы он толковал ученикам Богословию Платонову по воскресениям пред литургией.

И после архимандрита Иринея члены семинарского Правления, как видно, не оставляли желания открыть богословские классы в семинарии. Об этом можно догадываться по репорту префекта игумена Иеронима от 23 января 1815 года, в котором он доносил преосвященству, что философия им прочитана вся, и испрашивал разрешения, что дальше преподавать. Хотя он прямо и не упоминает тут о преподавании Богословия, но по всему видно, что он искал позволения приступить именно к этому преподаванию. Впрочем, и на этот раз преосвященный о Богословии – ни слова, а велел только повторять философию, а наипаче метафизику, и занимать учеников объекциями и диссертациями.

Однако желание и ходатайство семинарского Правления не осталось совершенно напрасным. После вакации того же 1815 года, преосвященным наконец разрешено открыть и богословский класс. Преподавание Богословия было возложено на префекта и учителя философии игумена Иеронима, слушатели же его получили позволение называться студентами Богословии. За всем тем нельзя не приметить, что преосвященный Иустин как-то недоверчиво относился к новому классу и как будто не ожидал от него особенной пользы. «Студентам философии», говорил он в резолюции 2 сентября 1815 года, «толковать Богословию в одном классе с новопреведенными в философский и толковать как Богословию, так и философию по утру и по полудни. Желающим же философии ученикам иметь печатные Богословия, дать. Пускай слушают и читают. Но уроков из Богословия не изыскивать. Прилежный будет знать и тот и другой урок». Учившиеся Богословию кончили курс в 1817 году и выпущены с аттестатами студентов Богословии. Новых учеников в богословский класс в том году не поступило. Так как уже готовилось преобразование семинарии, то преосвященный в этом году приказал остановить перевод учеников до следующего нового года.

Достоуважаемые наши деды и отцы, получившие так называемое старинное – солидное образование, делали весьма справедливое замечание касательно программы семинарского обучения: non multum, sed multum (в немногом многое). Не вопреки ли этому правилу поступал преосвященный Иустин, расширяя круг предметов семинарского учения? Посмотрим же, какие были его желания касательно объема каждой, назначенной им для семинарии, науки, – чего он требовал от изучающих тот, или другой предмет семинарского учения. Из этого обзора мы увидим, что то вышеприведенное правило старинной мудрости отнюдь не было нарушено преосвященным архипастырем, ибо он требовал не столько изучения многих предметов, сколько многих и основательных сведений в каждом изучаемом предмете.

Нельзя отрицать, что для того, кто приготовляется со временем быть пастырем Церкви, нужно обширное и разностороннее знакомство со всеми богословскими науками. За неимением возможности приобрести такие обширные сведения, во всяком случае для него необходимо основательно знать истины той веры, которой будет учить других, приобрести уменье научать своих пасомых этим истинам, и наконец, в случае встречи возражений со стороны последних уметь дать ответ вопрошающему словесе. И при этих, хотя не многих, но основательных сведениях он весьма может быть добрым пастырем. Таков именно и был взгляд просвещенного архипастыря на обучение Богословию. За невозможностью дать воспитанникам своей семинарии обширное богословское образование, он однако требовал, чтобы «истины веры им толковали не по многу, но чтобы знали твердо», предписывал «толковать Богословие преосвященнейшего митрополита Платона студентам философии и риторики ученикам по четыре часа в субботу по утру со всяким тщанием, и позволять ученикам, а наипаче студентам философии предлагать сомнения формальными силлогизмами, дабы чрез то истины богословские крепче в памяти вперялись, дабы чрез сие себя приготовляли к определению по Государевым заводам, где должны будут толковать ученикам Закон Божий и таинства христианской веры». «Представляемые же сомнения студентов», прибавлял он, с решением нам представлять на рассмотрение». Притом, если собственно классное преподавание богословской науки было необширно, то благодаря просвещенной заботливости архипастыря, и ученики и тем более наставниками могли его дополнять собственными своими занятиями, имея в своей библиотеке, собранной стараниями преосвященного же, большой выбор богословских сочинений и отечественных и иностранных и почти все замечательные творения отеческие15.

Что касается до проповедничества, то на этот предмет преосвященный обращал особенное внимание. Он желал, чтобы ученики философии говорили проповеди во все воскресные и праздничные дни и для этого лучших из них посвящал в стихарь16. С этой целью он предписывал «отцу ректору занимать студентов упражнениями в сочинении проповедей непрестанно, которых расположения прежде сочинения нам представлять». С этой же преимущественно целью учрежден был и класс высшего красноречия, которому он рекомендовал обучать таким образом, «дабы разбирать проповеди преосвященнейшего митрополита Платона по Ломоносовой риторике». А чтобы еще больше возбудить в семинаристах охоту к сочинению проповедей, резолюцией 1808 года преосвященный обещал «ревнителей проповедничества предпочесть пред другими набедренниками и протопопскими достоинствами». И студенты философии еще во время обучения в семинарии не только сочиняли, но и говорили проповеди в церквах; даже некоторым лучшим из них назначаемы были проповеди на высокоторжественные и праздничные дни, произносимые за архиерейским служением.

Философия преподавалась ученикам в объеме довольно обширном – так однако, что все ее части служили необходимым подготовлением с одной стороны к лучшему пониманию истин христианской веры, с другой – к искусству преподавать эти истины другим; а классические упражнения обучающихся этой науке, изощряя ум, давали навык к точному и основательному изложению мыслей, чрез что, конечно, не мало способствовали и к лучшему сочинению проповедей. В круг философских предметов входила метафизика с своими частями: онтологией, космологией, психологией и логикой, естественное богословие, нравственная философия и история философии. Преподавание производилось так, что кроме изъяснений учительских сами ученики на протолкованные им философские положения делали так называемые демонстрации и занимались состязаниями, по предварительном приготовлении – объекций. Лекции преподавались по системе Баумейстера на латинском языке.

Риторика и пиитика, по мысли преосвященного, имели, главным образом практическую цель – научить учеников сочинению в прозе и стихах. Но метод, которым достигалась эта цель, способствовал с одной стороны усовершенствованию учеников в латинском языке, с другой помогал изучению наук вспомогательных, напр. истории. Ибо риторическому искусству учились не только по риторике Ломоносова, но и чрез чтение и разбор Цицероновых речей и латинской истории Тита Ливия. Впрочем, все-таки главная забота преосвященного была приучить учеников к практике и самый способ преподавания рекомендовался им преимущественно практический. Так относительно преподавания реторики он писал в резолюции: «отец ректор имеет учителю риторики подтвердить, дабы он сам при учениках сочинял по-российски и по-латыни с показанием риторических источников, из которых почерпается обилие для распространения каждого периода. А иначе ученики не научатся и понапрасну погубят время». В другой раз учителю же риторики он предписывал: «отцу протопопу Василию переводить с учениками совокупно в классе с латинского на российский речи из Лежаевой риторики и при них сочинять периоды и проч. и показывать, из каких источников риторических всякое логическое предложение всякого периода разумножено, где метафора, где фигура и где острые речения и проч.» Учителю пиитики преосвященный так рекомендовал обучать своих учеников: «префекту о. Гавриилу обучать пиитический класс, чего ради и должен протолковать все нужное к стихотворению из Ломоносовой риторики и довести учеников до того, чтобы знали места риторические, твердо умели сочинять периоды и имели ясное понятие о хриях и энтимемах. Сочиняемые при учениках хрии и периоды переводить в тоже время по латыни. Потом ввести их в сочинение стихов таким же образом. Ученикам задавать в неделю одно упражнение (тоже и в риторике), которое с латинским купно переводом должно подавать по субботам»17. Чтобы заохотить учеников прилежнее заниматься сочинениями, лучшие сочинения торжественно читались в классе в присутствии ректора, а иногда и самого преосвященного. Что касается до искусства пиитического, то преосвященный с особенным удовольствием поощрял ученические успехи в оном. Так в 1813 году студенты Матвеев и Буров написали оды, которые по приказанию преосвященного и были представлены ему семинарским правлением. По рассмотрении од благосклонный ценитель – владыка снова препроводил их в семинарское правление для охранения в пример другим; «сочинителям же», писал он в резолюции по этому поводу, «позволяется смыкать в книжных лавках хорошие и полезные книги, ценой от 3-х до 5 рублей, а именно Матвееву одну, а Бурову две за две оды, которые (книги) нам и представить к подписанию». В 1815 году ученики Макарий Павлов и Петр Посохин на день тезоименитства архипастыря сочинили – первую оду, второй – гимн, которые и были представлены семинарским правлением преосвященному. И ода и гимн также удостоились благосклонного одобрения владыки, а сочинители – награждены.

В трех грамматических классах – высшем, среднем и низшем главным предметом учения был латинский язык. Всякому известно, какое важное значение этот язык имел в старые времена и как основательно знали его наши отцы и отцы наших отцов. Иначе и нельзя было. В некоторых семинариях все науки, а в некоторых – большая часть преподавались на этом языке. Пермская семинария в успехах по латыни едва ли отстала от прочих, ибо и в ней некоторые науки, напр. философия Баумейстера, преподавались на латинском языке. Так надобно думать, в особенности читая резолюции преосвященного Иустина, в которых он заявлял свои требования касательно успехов в этом языке. «Всем учителям подтверждается», писал он в одной из своих резолюций на репорт семинарского правления о ходе преподавания, «дабы общими силами доводили учеников до того, чтобы начинали говорить по-латыни с нижнего грамматического класса и в нем мало-помалу успевали. Чего ради запретить им говорить по-русски без латинского языка. Ежели не начнут говорить худо, то трудно дождаться, чтобы вдруг заговорили хорошо». «Строго наблюдать, – подтверждал он в другой раз, – чтобы ученики наипаче высших классов говорили между собой по-латыни, хотя и с погрешностями, а тех, которые не будут говорить, наказывать, а совсем не могущие по-латыни говорить после вакации низвержены будут в низший класс вместо того, чтобы переведены были в высший, худые же успехи в учении приписаны будут крайней лености, или неспособности учительской». В видах усиления успехов по латинскому языку преосвященный требовал, чтобы даже ученики информаторического класса знали тысячи латинских слов, а ученики грамматики, по крайней мере, до двух тысяч.

Учредив класс математики, которую, как кажется, преосвященный особенно любил, достойный архипастырь не хотел, чтобы ученики ограничивались только краткими и поверхностными сведениями в этой науке. Чтобы дать возможность изучать ее с возможной полнотой и основательностью, для будущего преподавателя математики Вишневского, он, как уже выше замечено, пригласил нарочитого учителя Мензеховского, положив ему по 100 рублей в год вознаграждения; а когда учение Вишневского было окончено и преосвященный остался им вполне доволен, то предписал семинарскому правлению: «математических наук учителю Иоакиму Мензеховскому положенное ему жалованье выдать и в знак благодарности поднести ему сверх того 50 рублей и попросить, дабы без отрицания принять благоволил». И действительно ученикам, кроме арифметики, преподаваема была алгебра, геометрия, тригонометрия, механика и физика. Геометрия и физика преподаваемы были не только теоретически, но и практически, для чего преосвященным выписано было немало математических и физических инструментов. А чтобы и учитель и ученики имели побуждение заниматься этим предметом не поверхностно, не для того только, чтобы как-нибудь сдать экзамен семинарским наставникам, из которых многие, по тогдашнему времени, и сами были мало знакомы с математическими науками, преосвященный приказывал семинарскому правлению приглашать на математические экзамены посторонних, сведущих в этом предмете, лиц18.

Судя по вышеозначенному, можно полагать, что и относительно других предметов семинарского учения, здесь не упомянутых, преосвященный требовал такого же солидного и основательного изучения.

Чтобы лучше следить за успехами учеников, преосвященный велел представлять себе каждомесячно рапорты, в которых семинарское правление обязано было объяснять, «что в каждом классе протолковано, и знают ли ученики протолкованное твердо, и сколько было в латинских наипаче классах упражнений, и сколько переводов и локуций». Вместе с этими репортами он приказывал представлять себе и самые ученические упражнения, пересмотренные и исправленные учителями; кроме того нередко и сам посещал семинарию, входил в классы и наблюдал не только за преподавателями, но даже и за учениками, все ли напр. пришли в класс и проч. А чтобы семинарское правление и наставники могли должным образом оценивать успехи учеников, приказывал производить последним экзамены по три раза в год: пред вакацией, после вакации и пред Рождеством. Экзамены эти производились, по существовавшему тогда в семинариях обычаю, учителями высших классов низшим, так что наприм. Учитель философии экзаменовал учеников риторики, учитель риторики синтаксисов и т. д. На экзаменах преосвященный иногда сам присутствовал, а иногда даже сам назначал темы для экзаменических сочинений. Так в делах сохранились собственноручно им писанные предложения для ученических сочинений на одном из экзаменов 1809 года. Вот эти предложения: «Студентам философии: муж двоедушен не устроен во всех путех своих – дается на волю сочинить из сего или хрию, или энтимему, или философским образом доказать с риторическим красноречием. Риторики и пиитики ученикам: не только друзей, но и врагов любить должно. Причина: любовь и врагов переменяет в друзей. Подобие: ковчег, в нем лев с агнцем, орел и ястреб с голубицами и горлицами мирно жили. Примеры – Стефан первомученик: от просил Бога за убийц, дабы простил грех их. Дается также на волю – сочинить хрию, или энтимему, – но сочинения нам представить»19.

Теперь обратимся к тому, на сколько исполнялись требования преосвященного относительно учения семинаристов и соответствовали ли его желаниям успехи учеников.

Просматривая отметки учителей и экзаменаторов в ученических списках и читая резолюции Владыки на докладах семинарского Правления о школьных занятиях, вообще, должно сказать, что в течении шестнадцати лет со времени поступления преосвященного Иустина на Пермскую епископскую кафедру до преобразования семинарии в 1818 году успехи учеников были удовлетворительны. Но в некоторые годы они особенно радовали преосвященного, в другие же заметно понижались, хотя и не по всем предметам.

Так в особенности в первые годы своего управления епархией преосвященный Иустин был весьма доволен успехами семинаристов. В 1804 году на репорт семинарского правления о классных занятиях он так отзывался об ученических успехах: «видим как из сего репорта, так и из упражнений, нам представленных, что все гг. учители по окончании вакации приступили к прохождению своих должностей с подобающим рачением и ревностью». «Трудами синтаксического учителя, также и среднего грамматического довольны и благодарим», писал он в тот же раз. Об учителях информаторического и греческого классов тогда же замечено: «старания и труды информатории учителя примечаем и похваляем». «Греческого класса учителя старание и ревность нам известны и мы ими довольны». В 1808 году преосвященный также не раз делал похвальные отзывы об успехах учеников и старании учителей: «Трудами всех учителей, начиная от первого о. ректора архимандрита Иринея до информаторического, мы много довольны». «Труды всех учителей, начиная с о. ректора архимандрита Иринея мы видели. Мы ими довольны». «Школьные упражнения мы читали. Мы ими довольны» и проч. Но в особенности радовали владыку успехи в математике, которую преподавал племянник его Алексей Вишневский. «Нам известно», писал он, например, в резолюции от 10 декабря 1804 года, «что при неусыпном старании учительском и при особенном прилежании учеников математический класс в успехах процветает. Почему мы весьма довольны и учителем и учениками, не исключая ни единого. Мы уверены совершенно, что всякого ученика можно представить знающему математику, который его за успехи похвалит. Многие из них таковыми себя нам оказали, что могут быть учителями арифметики. Сие в честь учителю и ученикам прочитать в классе математическом». Не менее лестно он отзывался об успехах учеников математики и в следующих годах. «Учитель математики Алексей Вишневский», – читаем мы в резолюции 1805 года, – «заслуживает всякую от нас похвалу за примерное по своей должности рачение и за редкие успехи, до которых он довел всех учеников без исключения. Математический класс нас веселит много и математики ученикам изъявляем всякое наше благоволение. Они делают честь и славу Пермской семинарии…. Префект игумен Гавриил имеет сие прочитать в математическом классе при собрании всех учеников и дать им копию с нашей резолюции». «Слава, слава Богу, что при Его благодати и помощи, – писал он 29 января 1806 года, – математики ученики окончили уже и механику и знают твердо…. Мы надеемся, что механики ученики докажут, что они между прочими учениками Пермской семинарии, как крины между цветами, увеселяющие своей красотой наши очи и сердце». И в последствии, когда наставником математики был уже другой его племянник, младший брат Алексея Вишневского, Михаил Вишневский, успехи учеников математики также не редко доставляли ему удовольствие. Так в 1811 году он писал: «Как учителю Михаилу Вишневскому, так и ученикам восписуем подобающую похвалу и полное наше удовольствие изъявляем, что все, кроме Р… и П… оказали желаемые успехи в геометрии». Другой раз в том же году положена была следующая резолюция: «ученикам математики, сочинявшим арифметические задачи и без помощи учительской решившим, восписать подобающую похвалу. Они, а наипаче Серебреников и Матвеев, доказывают глубокомысленными и трудными для решения примерами, что арифметику знают твердо, а потому и могут быть благонадежными учителями. Они таковыми успехами делают честь и учителю Михаилу Вишневскому».

Но как все земные учреждения, так и наша семинария, при всей заботливости о ней преосвященного архипастыря, не могла быть совершенством, и в ней не все замечались хорошие успехи, а приходилось иногда, и нередко жаловаться на нерадение и леность учеников. Так еще в 1803-м году учитель философии протоиерей Никифор Пономарев, может быть несколько преувеличенно, отзывался семинарскому правлению об учениках своего класса, что «в классе философии точию един из студентов усмотрен им не ленивым, именно Семен Бурлев». И у других учителей, как в этом, так и в последующих годах встречаются отметки об учениках: столько-то раз не был в классе по лености, не учился, в класс не ходил. И об ученических успехах учители не всегда отзывались: преизрядно, изрядно, хорошо и т.д., а не редко попадаются и такие рекомендации: худенько, худо и весьма худо. Из экзаменских списков можно видеть, что иногда по некоторым предметам упадок успехов был довольно значительный. Так в 1807 году ректор архимандрит Ириней, будучи экзаменатором учеников реторики, из 47 учеников отметил 37 слабо, худо и весьма худо. В том же году из 32 учеников синтаксического класса 20 отметил экзаменатор средственно, слабо, худо и очень худо. Тогда же из 30 учеников среднего грамматического класса 20 человек отмечено: посредственно, худо и очень худо. В 1803 г. из 35 учеников, обучавшихся арифметике, 23 отмечены экзаменатором средственно, 4 слабо, 4 худо и 4 очень худо. Сам преосвященный в одно время (в 1807 году) с прискорбием замечал, что «некоторые учители мало плода оказали к немалому его оскорблению и сожалению».

Отыскивая причину безуспешности учеников, беспристрастная история не может умолчать, что благопопечительный архипастырь встречал не мало препятствий своей просвещенной заботливости о преуспеянии учеников в науках и в отцах учеников, и в самих учениках, и наконец, даже в их учителях.

По видимому всего естественнее было ожидать, что отцы учеников, заботясь о пользе и благополучии своих детей, со всеусердием будут содействовать своему архипастырю в деле обучения семинаристов. К сожалению, не совсем так было на самом деле. Некоторые из священноцерковнослужителей Пермской епархии, без сомнения сами мало понимая пользу науки, до того простирали свое равнодушие к надлежащему обучению своих детей и к будущей их судьбе, что или вовсе не заботились о надлежащем их приготовлении к семинарии, или, что еще хуже, снисходительно смотрели на то, как они в праздности проживали дома вместо того, чтобы являться в семинарию для продолжения учения, или же наконец открыто потакали их лености и укрывали у себя беглецов. Не мало напр. сохранилось резолюций преосвященного Иустина, в которых он со скорбью и гневом делал выговоры отцам – священноцерковнослужителям «за крайнее небрежение о воспитании своих детей» и обязывал их подписками на будущее время быть внимательнее к этой важнейшей обязанности родителей и подготовлять детей к семинарии, как должно. Не раз также издаваемы были грозные указы о том, чтобы отцы не держали дома детей своих, уже записанных в семинарию, а благочинные высылали священноцерковнослужительских детей, проживающих дома праздно, для обучения в семинарию. Как ни грозны были эти указы, но и они не всегда производили должное действие: приходилось прибегать к различного рода штрафам и наказаниям беспечных и нерадивых родителей. Поздняя явка детей в семинарию из отпусков, которая без сомнения была одной из причин их безуспешности, также большей частью лежала на ответственности родителей, хотя и не всегда была следствием их беспечности и баловства. Так резолюцией от 10 октября 1805 года предписано: «о не приехавших с вакации и по сие число представит в Консисторию репортом с тем, чтобы посланы были указы, дабы священники и диаконы сами везли детей своих в семинарию и дали Консистории ответ, почему, детей своих столь долго держали дома, а Консистория ответы их имеет нам представить. Церковнослужительских детей выслать в семинарию указами».

Наконец, некоторые отцы (конечно, очень не многие) поблажку дурным наклонностям и лености своих детей доводили до крайности, давая им убежище в своих домах в случае своевольного бегства из семинарии и даже укрывая у себя довольно продолжительное время беглецов. Так, в 1816 году отец бегавшего продолжительное время из семинарии ученика Павла Гор – х сам показывал, что сын его из семинарии бежал прямо к нему в дом, где и проживал некоторое время; когда же он стал отыскивать возчиков для отвоза сына в семинарию, то последний и от него бежал и скрылся, неизвестно куда. В том же году ученики Кор-н и Кон-хов, также долго бегавшие из семинарии, будучи представлены благочинным в семинарское правление, на данные им вопросы касательно места, где они доселе укрывались, отвечали, что они прямо из семинарии бежали – первый к отцу своему, дьячку, последний к своему же отцу священнику, и у них проживали довольное время, пока не сысканы были благочинным; почему на докладе о сем семинарского правления преосвященному и предписано было обоих отцов послать в архиерейский дом на труды настолько времени, сколько продержали детей в своих домах.

Беспечность и нерадение родителей не могли не отзываться вредно и на детях их – семинаристах. Кто представит себе первые дни и даже месяцы своего собственного вступления в семинарию, вспомнит, как ему было грустно и тяжело привыкать к новой жизни, к новым порядкам, к новым лицам, как молодое и слабое еще сердце сжималось при взгляде на серьезные лица своих начальников и наставников, заменившие ему столь дорогие лица родителей, как чужды ему казались на первый раз незнакомые, а под час насмешливые и даже грубые товарищи, как после известной доли вольности и простора, которыми он доселе наслаждался в доме родительском, тяжело ему было на первый раз ложиться спать по звонку, учиться по 10 часов в день и т.д., – кто вспомнит все это, тот не удивится, что такого же рода чувства только в несравненно большем размере должны были волновать, при поступлении в семинарию, мальчиков, не учившихся в домах родительских ничему, пользовавшихся там совершенной и полной свободой делать что угодно и гулять, сколько хочется. Привыкание к беспечной и праздной жизни у своих отцов, взросшие в глуши лесной, как настоящие дикие сыны природы, эти бедные дети, волей – неволей привозимые в семинарию, с величайшим трудом мирились с порядками и дисциплиной новой, незнакомой им, семинарской жизни. Поблажка, какую оказывали отцы нарушению семинарской дисциплины, естественно, еще более усиливала своевольные наклонности, приобретенные детьми их дома, благодаря небрежению о воспитании. Этим отчасти можно объяснить нередкое уклонение учеников от классов, бывшее причиной их не успешности, и то отвращение от учения, которое проявлялось в многочисленных случаях бегства из семинарии20. А фактов того и другого рода история нашей семинарии до своего преобразования, к сожалению, представляет весьма не мало.

В делах этого времени весьма часто встречаются донесения учителей такого рода: «ученик моего класса такой-то не является в класс уже четыре недели»; «ученик такой-то с самого вступления в физику в класс не являлся, но каждодневные от оного чинит отлучки»; «такой-то ученик не был по своеволию в классе в течение трех месяцев тридцать два раза», – и пр. т. п. Употребляемы были учителями разного рода меры, чтобы побудить ленивых не оставлять классов, но и эти меры иногда оказывались недействительными.

Так об ученике Никандре Ля-нском учитель доносил, что он «в течение полуторых месяцев являлся в математический класс только два раза, будучи во всем неисправен, для исправления его сей лености употреблены были все возможные средства, были деланы угрозы, прещение пред сотоварищи и однажды он Ля-нский к постыждению его подвергаем был и телесному наказанию – но все сие осталось тщетно и недействительно». О другом ученике риторики Пыр-ве учитель его доносил, что не смотря на то, что Пыр-в «наказан был в семинарском правлении лозами в прошедшем месяце за долговременное не хождение в класс; однако и после того опять не являлся в школу ни одного раза». Чтобы избавиться от классов, ученики прибегали к проделкам чисто-школьническим. Так об ученике Гавриле Б-н учитель доносил, что он, притворяясь больным, в течении нескольких дней в класс не является. Но когда к нему приходили соученики справляться, какой болезнью болен, тогда не получили его в квартире. Наконец, он найден был под полком в бане и приведен в класс, где и был наказан учителем: посажен «в железа, дабы паки не бежал».

Попытки вырваться из семинарии обманом, хотя бы и на плохое причетническое место, тоже случались не редко. В 1805 году например ученик среднего грамматического класса Петр Лод-ков просил уволить его на дьяческое место, поскольку отец его по причине старости и бедного прихода не может его содержать в семинарии. Но преосвященный был проницателен в раскрытии обманов этого рода. Еще прежде точного расследования показаний просителя о бедности и старости отца его, он уже видел обман в его прошении, и в своей резолюции писал: «отец сего просителя достаточен и здоров по ведомостям. Того ради его, яко лжеца и ленивца примерным образом наказать лозами и ночевать ему в школе дотоле, пока не окажет успехов, равных с первыми учениками». Между тем отец Лод-кова, которого консистория спрашивала, точно ли он не может содержать своего сына в семинарии, отвечал, что он никогда не отказывался от этой своей обязанности, что сын его в своем прошении говорит неправду. Тогда обманщик приговорен был к новому наказанию: «сына священника Иоанна Лод-кова», написано в резолюции, «в семинарском правлении наказать розгами при собрании учеников из каждого класса по десяти. Учителю же подтвердить, дабы имел за учением его строгое смотрение и за леность и неисправность наказывал дотоле, пока в успехах учения не сравнится с первыми учениками». Подобным же образом в сентябре 1814 года префект доносил преосвященному, что ученик грамматического класса Иван Топ-ков, подававший от имени своего отца прошение, которым испрашивал себе увольнения из семинарии на причетническое место, впоследствии сознался, что прошение это не было прислано от отца, а что он сам писал его и подписал своей рукой вместо родителя. За этот обман Топ-ков наказан был так же, как и Лод-ков. Резолюцией предписано: «наказать его в классе примерным образом, но сидеть ему последним, отдельно от других учеников. А учитель должен все, касающееся по школе до ученика, взыскивать строго, а за неисправность наказывать розгами».

Но что в особенности служило доказательством крайней неохоты некоторых учеников к учению, что преимущественно было причиной совершенной безуспешности ленивцев, что без преувеличения можно назвать своего рода язвой семинарии тогдашнего времени – это многочисленные случаи побегов из семинарии.

Каждый год в семинарское Правление поступало от учителей по нескольку репортов о бегстве учеников их классов из семинарии. «Ученик Петр Перв-н», доносит напр. один учитель, «в течение пяти дней в класс не является, а уехал самовольно к отцу в Верхние Муллы». «Ученики Евстрафий Куз-ов, Иван Тр-ков, Алексей Ряз-нов, пишет в своем репорте другой учитель, не ходят в класс и в квартире их нет». «Ученик Семен Реб-ин, – доносит третий, – около месяца в классы не является и, не смотря на все старания отыскать его в городе, найти его не могли». В ученических списках 1809 г. трое учеников рекомендуются: находятся в бегах, потому и не аттестуются; двое: с давнего времени живут в родительских домах, потому и не аттестуются. За другой месяц того же года пятеро учеников рекомендуются: находятся в бегах. Подобное встречаем и в последующих годах. Принимаемы были разные меры к удержанию учеников от побегов, – меры не действовали. Так в апреле 1809 года учитель Капустин доносил, что «ученики Ефим Пос-н и Егор Чер-нов, за многократную прежде сего отлучку от класса без всякой причины, были увещаваемы и не однажды наказаны, но ныне опять чрез многие дни находятся в бегстве». Употребляли против беглецов, кажется, самую действительную меру, чтобы материально невозможно было убежать, – сажали их под караул и в кандалы, – и это не помогало: ученики все-таки бегали. Так один из учителей в ноябре 1807 года доносил, что ученик Савва Гул-в бегает от класса и притом на долгое время и сколько со стороны его ни было об отвращении его от таковых поступков стараний, но все остаются недействительными: Гул-в, будучи за побег содержим в кандалах, убежал скованный, неизвестно куда. Другой учитель в декабре 1815 года писал в своем репорте, что ученик информатории Григорий Кон-в, в течении нескольких дней находившийся в бегах, был наконец, пойман другими учениками и засажен (под караул), но ныне паки бежал. Третий учитель тогда же доносил, что ученик грамматики Григорий П-в, в течении целого месяца находившийся в бегах представлен был в семинарию из места рождения села Ординского и, да бы не дать ему свободы к бегству, посажен был в рагатку, но на другой же день в ночи разломал замок, убежал и неизвестно где находится; рогатка же найдена в семинарском колодезе. В июле 1814 года сеньор семинарии доносил, что «содержащийся в железах за побеги ученик грамматического класса Семен Ребрин вместе со сторожем Словцовым бежали из под караула. Словцов после полудня возвратился в семинарию и объявил, что он и Ребрин вышли из семинарской ограды на Каму, не будучи никем замечены, поскольку был туман, – и там Ребрин, при помощи его, Словцова, сбил с ног железа; потом оба вместе пошли к реке Чусовой и уже были далее Мотовилихи, откуда он, Словцов, и возвратился, а Ребрин пошел дальше, как сказывал, вверх по Чусовой до Тагильского завода в общество кержаков"…

И чем далее, тем более зло усиливалось, отнюдь не уменьшаясь. К последним годам (1816 и 1817) пред преобразованием появились в семинарии как бы привиллегированные-записные бегуны, находившиеся в бегах почти постоянно, так что семинарское Правление вынуждено было прибегать к содействию полиции для розыска скрывавшихся, но и полиция не всегда их находила. Об одном ученике Евстафии Куз-ове в течении целых двух лет 1815 и 1816 – постоянная рекомендация: с давнего времени находится в бегах; о другом – Максиме Ананьине в списках за 1816 год замечено: с 14 ноября 1814 года находится в бегах. Учитель синтаксического класса Павел Буров в этом году доносил, что ученик Илья Расп-в с самого своего поступления частовременно находился в бегах по нескольким неделям. Тогда же учитель грамматического класса Савва Пьянков доносил об учениках Михаиле Рыч-ве и Никифоре Ш-ве, что они с самого поступления в его класс многократно находились в бегах и, не смотря на предпринимаемые им меры для удержания от таковых побегов, ныне паки бежали.

Некоторые бегуны были до такой степени неисправимы, что семинарское правление принуждено было представлять об них на архипастырское распоряжение преосвященного. Так в марте 1816 года оно докладывало преосвященному об ученике информатории Третьякове, что он в течении почти целого года находился в бегах, да и вообще во все время своего учения в течение шести лет (шесть лет в первом классе!!) по большей части находился в бегах; вследствие чего и просило исключить его из семинарии и определить сторожем. Резолюцией преосвященного предписано: «Третьякова при собрании всех семинаристов наказать розгами в средине семинарии. Почему прочитать прежде всеми его вину, за которую подвергнул себя пред всеми такому постыдному наказанию, и потом определить в число семинарских сторожей. Но ежели и от сторожевской должности будет уклоняться, то будет отослан в воинскую службу». В следующем году семинарское правление доносило преосвященному о другом ученике информаторического класса Венедикте По-ве, что он непрестанно находится в бегах. Этого велено держать в оковах, чтобы не бегал.

Сохранилось показание одного из таких беглецов, – мальчика, ученика информатории, Ивана Коровина, о его похождениях во время побега с 17 апреля по 13-е мая 1817 года. Из этого показания нельзя не видеть, что только отвращение от учения и какая-то страсть к бродяжничеству руководили неразумным юношей в его поступке и не оставляли его при всех неудобствах бродяжнической жизни. Помещаем это показание вполне, как любопытный документ о похождениях маленьких бегунов. «Первые два дня», писал Коровин, «проживал я в здешнем городе у мещанина Василья Жданова; на третий день (это было воскресенье) был у службы, как и прочие ученики, а на четвертый день по утру в 8-м часу ушел в деревню Кольцову пермского уезда, отстоящую от здешнего города Перми в 30 верстах, где переночевавши, по утру пошел в деревню Чебаки, отстоящую от оной в 5-ти верстах и, не доходя до оной одной версты, дожидался вечера и по наступлении оного пришел в нее и также ночевал у церковного старосты Насадского села; оттуда пошел в деревню Россольную, отстоящую в 2-х верстах от вышеупомянутой второй деревни, в которой отобедал и потом, также дождавшись вечера, пришел в деревню, называемую Дуброву расстоянием от оной Россольной в 5-ти верстах, где ночевал. По утру пошел обратно в деревню Горбунову, отстоящую в 22-х верстах от г. Перми, в которой также переночевавши, пошел в деревню Буртым, в которой только отдохнув, пошел в деревню Большой Буртым в расстоянии примерно пяти верст, где также только отдыхал, и оттуда отправился в деревню Тарасову, которой расстояния не знает оного Большого Буртыма; пришедши в нее переночевал и сказался, что он идет в Юзовской завод. Потом пришел в деревню Смоленники, в которой ночевал две ночи, а оттуда удалился в деревню Мостовую и в оной ночевал, и в деревню Высокое поле, в которой также ночевал, и потом воротился назад в деревню Лобанову, где ночевал, а потом в деревню Фролову, в которой также ночевал, – после того в деревню Субботину, в которой также ночевал, оттуда еще возвратился в деревню Нистякову, в которой также ночевал, и потом пришел в деревню Орю, находящуюся по здешнюю сторону реки Сылвы, где также ночевал, и переплывши через ту реку, пришел в деревню Закоптеловку и ночевал. На другой день пришел в дом отца своего Насадского села пономаря Егора». Отца дома не было, а приехал он на третий день и спросил у сына билет; но как такового не оказалось, то отец и отвез беглеца в семинарию. Во время своих странствований Коровин, по собственному показанию, питался мирским подаянием.

Были, впрочем, беглецы и другого рода. Был по крайней мере один, которого похождения, по своей странности, заслуживают того, чтобы с некоторой подробностью изложить их здесь. Беглец этот был Ефим Луканин, которого не в очень давние времена, лично знали многие в Пермской епархии.

6-го марта 1806-го года семинарское Правление репортом доносило Консистории, что студент философии Ефим Луканин, называя себя больным, с декабря 1805 года по сие число в класс не являлся и с квартиры своей отлучился неизвестно куда. Так как Луканин был родом из Иргинского села, красноуфимского уезда, и в этом селе зачислено было за ним дьяконское место и проживали его мать и брат, то Консистория предписала Кунгурскому духовному Правлению сыскать его там и выслать в семинарию. Вследствие этого консисторского указа посланный Кунгурским благочинным для сыска Луканина причетник Неустроев возвратился ни с чем, ибо Луканин, не смотря на все его убеждения, отказался с ним ехать. На запрос Консистории, когда явился Луканин в Иргинское село и что он там делал, Иргинские священноцерковнослужители донесли, что с 25 декабря 1805 года он отлучался из села, неизвестно куда, в первый раз 20-го февраля и явился обратно 5-го марта, потом через два дня снова отлучился и приехал в последних числах апреля. Консистория несколько раз еще предписывала Кунгурскому духовному Правлению о высылке Луканина чрез благочинного и чрез Иргинских священноцерковнослужителей, но предписания ее не исполнялись, ибо Луканин то не находился на месте жительства, то не хотел ехать в Пермь. Посему Консистория предписала Кунгурскому духовному Правлению обратиться за помощью к светскому начальству и просить оное употребить со своей стороны меры к высылке упорного студента в Пермь. Но и светская команда отделалась от исполнения поручения объявлением, что искомого лица на месте жительства не оказалось. Послан был, наконец, за Луканиным в Иргинское село сторож консистории Сельменский, но и тот его дома не нашел, а сказали ему, что Луканин уехал в г. Перми. В Перми Луканин действительно был и являлся в консисторию для дачи показания о своих отлучках, но показания этого от него Консистория не дождалась, ибо возвратившись из присутствия Консистории в квартиру, куда был отпущен для написания требуемых от него объяснений, он снова бежал и скрылся неизвестно куда. Отчаявшись отыскать пропавшего студента собственными средствами, Консистория описала приметы Луканина и о сыске его сообщила в Пермское, Казанское, Тобольское и Новгородское Губернские правления, а также предписала всем подчиненным ей местам и лицам…. Послышались вести о Ефиме Луканине не ранее мая 1807 года.

10-го мая 1807 года Пермское Губернское Правление сообщало Консистории, что Таганрогский градоначальник при отношении своем представил в оное взятого в Таганроге, по сомнению в билете, явившегося на съезжую для пометы оного (билета), называющегося Пермским семинарии студентом философии Ефима Луканина, который, по доведенным на него уликам, учинил сознание, что он как упомянутый выше билет, так и еще таковых же четыре, инструкцию и печать на свинце, найденные у него в сундучке, составил сам фальшиво. При этом Губернское Правление препроводило в Консисторию отобранное от студента Луканина Таганрогским градоначальником, показание о его противозаконных поступках. Показание это, повествующее о похождениях полусумасшедшего беглого студента, ударившегося в политикоэкономию, довольно любопытно, и потому помещаем его здесь целиком и собственными словами подсудимого.

«Во время упражнения в науках в Пермской семинарии, – показывал Луканин, – на двадцатом году своего возраста, т.е. в 1805 году, вознамерился он отправиться в некоторые Азиатские владения, как то: Хиву, Туркмению, Бухарию и проч., пройти на берега Каспийского моря к живущему там издревле Российскому народу, составить общество и, собрав часть народа, идти в Восточную Индию. Так как по слуху, носившемуся в Пермской губернии, ему известно было, что Персы были подкуплены Французами к чинению вреда России, а сами Французы намеревались опровергнуть владычество Англичан в Индии и рушить Английскую Ост-Индскую компанию, где (т.е. в Индии или на берегах Каспийского моря?) и предпринимал он, (Луканин), в пользу своего отечества и в знак союза оного с Англией усилиться на счет Французов, пресечь все их покушения и завесть Российское торговое общество, ощущая из того пользу отечества в том, что по спокойствии торговля Российская в той земле, особенно пред всеми владениями изобилующая разными произведениями природы, будет чрезвычайно выгодна, и от того последует государственной казне знатное приращение, а также горные казенные заводы получат много важности, в рассуждении находящихся там дорогих металлов. Не открывая же такого своего намерения правительству, решился он начально сам собою приступить к выполнению оного, и для того скрытным образом прошлого 1805 года в марте месяце отправился и прибыл с сочиненным им подложным билетом от Пермского семинарского Правления, Пермской губернии в пограничный город Троицк, но не могши оттоле пройти за границу, по причине лежавших тогда на Киргизских степях снегов и окружающей оную (границу) стражи, отправился в дом своих родственников в село Иргинское, а оттуда вызван в Пермь в духовную Консисторию, где по расспросе его о причине отлучки велено ему написать объяснение на квартире, но он не учиняя того, во избежание заслуженного наказания, бежал и по изготовленному в Перми подложному билету, паки прибыл в село Иргинское, прожил там до октября месяца, написал подложную инструкцию, сделал на свинце печать, и напоследок на собственной лошади сам один отправился из села Иргинского в намерении выйти за границу; проезжал разные места; прибыл в город Казань в декабре месяце, продал там свою лошадь и, квартируя на постоялом дворе, написал еще от Пермского семинарского Правления три подложные билета в разные места и в том числе один до города Таганрога, который утвердив на новой образец, переправленной печатью, от первой отличной, отправился из Казани с нанятым извозчиком крестьянином Яковлевым. Прибыл с оным в Москву, где не имея уже более денег, вздумал подговорить помянутого извозчика Яковлева к себе в работники с тем намерением, чтобы на вырученные деньги за продажу лошади можно было продолжать предпринятый путь; и по получении в сем успеха отправился из Москвы в Воронеж; сделал с Яковлевым письменный договор, взял у него заимообразно 55 рублей денег, отправился оттуда в Таганрог и прибыл в оный с извозчиком крестьянином Никитой Ивановым 27 февраля поздно ввечеру в намерении отправиться оттуда на судах, или же сухопутно чрез Кавказскую губернию, за границу для изъясненной выше сего надобности».

Но сумасбродный политико-эконом, как уже известно, дальше Таганрога не уехал. Схваченный здесь, он препровожден был для суда, по месту жительства, в Пермь. Пермский Уездный суд приговорил Луканина за побег из семинарии, за имение при себе фальшивых билетов и инструкции и делание печатей к наказанию плетьми 15-ю ударами и отдан в военную службу21.

Но если ученики не ходили в классы и бегали от учения и таким образом сами были виноваты в своей безуспешности, то нельзя умолчать и того, что вина эта падала не вся на них одних. К сожалению должно заметить, что и некоторые из их наставников не всегда безукоризненно исполняли свои обязанности. Мы уже выше видели и еще увидим, что безуспешность учеников сам преосвященный приписывал в большей части случаев вине учителей. Так оно и было в некоторых случаях на самом деле.

Учители тогдашней семинарии были троякого рода: одни – люди уже пожилые, призываемые не только к учительству, но и к управлению семинарией, соединяли с учительством должности посторонние, например, присутствование в консистории, управление монастырем, обязанности приходского священника. Таковы, например, были префект игумен Гавриил, протоиерей Никифор Пономарев, протоиерей Василий Дьяконов, священник Иоанн Попов и пр. Другие – и это большая часть – поступали в учителя тотчас из за парты ученической, или даже, оканчивая курс в высших классах, в тоже время были преподавателями в низших, и за тем прослужив в семинарии года два, много три – четыре, оставляли эту службу и поступали в епархиальное ведомство. Третьи, – которые, поступив в учители семинарии, навсегда, или, по крайней мере, на долгое время, оставались в этой службе и не были развлекаемы при этом другими должностями, или, если и несли таковые, то без ущерба точному исполнению семинарских обязанностей; – но таковых во все описываемое нами время было два, три, или, лучше сказать, даже всего один. Так дольше других служили в семинарии: Алексей Вишневский, впоследствии иеромонах Иустин, но и он прерывал эту службу, на несколько лет отлучившись даже из Пермской епархии, а потом вскоре умер; Василий Прибылев, которого службу также прекратила преждевременная смерть; Ипполит Капустин, поступивший впрочем уже в позднейшее время. Один только учитель, почти с самых первых лет существования Пермской семинарии, посвятивший себя с любовью педагогическим трудам, неизменно и неуклонно остался верным избранному служению до и после преобразования семинарии, пока воля высшего начальства не призвала его к высшим должностям. Это был Яков Коровин, впоследствии иеромонах и игумен Иннокентий, скончавшийся в сане епископа.

Что касается до учителей первого рода, то иногда исправному прохождению учительских должностей мешали возложенные на них посторонние должности. Так в августе 1802 года член семинарского правления игумен Гавриил доносил преосвященному, что учитель философии протоиерей Никифор Пономарев приходит в свой класс до обеда по большей части в 9-м и 10-м часах, по самом же пробитии звонка (в 7 часов) не бывает в классе никогда; Синтаксимы учитель иерей Иоанн Попов по причине исправления по церкви Божественной службы и по частым отлучкам в приход для исправления христианских треб, равным образом по домовому своему, как в класс часто не приходит, так и занимается в оном преподаванием учения чрез короткое время. Резолюцией преосвященного на этом репорте предписано было: «священника Попова уволить от должности, а протоиерею Никифору преподавать философию по прежнему, но прилежно и с большим успехом, нежели доселе, а иначе от должности учительской отказано будет». В октябре того же года протоиерей Василий Дьяконов доносил семинарскому правлению, что в часы, назначенные для преподавания арифметики, он должен бывать в консистории, а потому и может приходить в класс не более, как на полчаса, и по вышеизъясненной причине просил себе помощника. Вследствие этого репорта помощником ему определен, как уже было сказано, ученик риторики Алексей Вишневский.

Учители молодые, поступавшие на эту должность после и даже до окончания курса, само собой разумеется, не вдруг могли приобрести ту педагогическую опытность, которая необходима для полного успеха преподавания. При том же, по нынешним педагогическим взглядам, успеху преподавания мог несколько мешать и тот укоренившийся обычай, по которому только приобыкший к своему классу учитель, в виде повышения и награды, переводим был в класс высший, – хотя в то время, как видно из повсюдности этого обычая, такой порядок вещей и не казался никому вредным.

Но кроме этих неудобств, независящих от самих учителей, встречаются и такие факты, которые бросают невыгодную тень на сами личности некоторых учителей и заставляют приписывать в некоторых случаях безуспешность учеников их собственной неспособности, или нерадению и другим слабостям, которых беспристрастная история не может пройти молчанием.

Так в 1806-м году сам преосвященный выразил неудовольствие на бывшего тогда учителя риторики за его неспособность к преподаванию. «По свидетельству нашему, – отзывался он в своей резолюции, немногие из учеников (риторики) оказались достойными к переводу в философский класс, к крайнему нашему огорчению; ибо ученики знают всю чистую математику и потому не токмо риторические правила, но и всякие знания понимать способны, ежели токмо учитель будет знать сам твердо то, чему учить должен, и будет толковать ясно». В другой раз об учителе священнике И. П. сам же преосвященный отзывался: «священнику И.П. сказать, чтобы прочитал со вниманием Ломоносову грамматику наипаче о глаголах. Он сам не знает времен. Мы на его тетради поставили знаки, из которых узнает свои ошибки».

Есть не мало свидетельств и на то, что некоторые учители не совсем рачительно исполняли свои обязанности, а некоторые и совсем были нерадивы. В мае 1809 года доносил напр. инспектор математических классов на учителя С., что он не представил ему никакого отчета по своему классу. В апреле 1810 года префект рапортовал преосвященному, что в течение шестнадцати дней «учитель пиитики И.П. не был в восьми дообеденных и в двенадцати послеобеденных классах; учитель синтаксики И.И. – также в восьми дообеденных и одиннадцати послеобеденных классах; учитель среднего грамматического класса В.П. шести послеобеденных; учитель низшего грамматического класса И.К. в трех послеобеденных; учитель информатории В.У. четырех послеобеденных». В репорте своем в Консисторию от 10 июня 1810 года ректор семинарии архимандрит Ириней между прочим доносил, что «И.И. в бытность свою учителем при семинарии дня по два бывал в классе, а после по неделе и более сряду не ходил, вместо которого целый ноябрь месяц прошлого 1809 года ходил студент Мутин, а в другое время студент Рыболовлев, то Наумов. Учитель У. шесть месяцев сряду не был в классе, вместо которого ходил в информаторический класс студент Пьянков. Также И.О.И. с половины октября прошлого 1809 года весь ноябрь и декабрь месяцы не ходил в пиитический класс, коего должности справлял отец префект, а в другое время были посланы студенты, которые многократно отказывались от учительских должностей, потому что они чрез то теряли свою пользу; а учители получали жалованье». Тот же ректор в журнале семинарского правления под 26-м числом ноября 1810 года записал: «приходя в семинарию, учителей по справке моей не оказалось в классе; на другой день и опять не оказалось».

Сам преосвященный замечал нерадение некоторых учителей и выражал на то свое неудовольствие. В ноябре 1810 года на прошении одного ученика об определении на место в епархиальное ведомство отписал: «семинарское правление должно учинить учителю строжайший выговор за крайнюю леность по своей должности. Ученик его и имени своего подписать не может. Ежели впредь подобное усмотрим, отрешен будет от учительства». В декабре следующего года на подобном же прошении другого ученика он положил такую резолюцию: «как ученик Мышкин едва-едва и псалмы читает и петь и писать не умеет, то мы из сего заключаем, что учитель П. крайне нерадив к своей должности. Почему и учинить ему строжайший выговор при собрании всех учителей, и ежели таковая леность усмотрена будет впредь, то отрешен будет от должности». Даже и о членах семинарского правления преосвященный не имел в этом отношении особенно высокого мнения, как это видно из следующей резолюции, последовавшей на одном из репортов префекта о не приходе некоторых учителей в класс: «отселе семинарского правления члены должны рапортовать как о себе самих, так и об учителях, чего ради в класс кто из них не приходил. В сем рапорте умолчено и об отце ректоре и префекте. Может быть, и они часто в класс не ходят».

К сожалению, не одна неспособность и нерадение учителей препятствовали им, как должно следить за ученическими успехами. Некоторые из них были подвержены и худшей слабости, которая еще более делала их неспособными со всей исправностью проходить свою должность.

17 января 1807 года семинарское правление доносило консистории, что учитель информаторического класса Г.Д. уже замеченный раз пьяным у заутрени 6 ноября 1806 года, 15 января после обеда пришел в свой класс снова пьяный и при этом учинил в нетрезвом виде разные неблагопристойные поступки, а какие именно, это видно из репортов учителей Вишневского, Коровина, Кириллова и Попова. Вишневский и Коровин доносили, что «января 15-го после обеда, шедши они вместе в свои классы, желали увидеть учитель первого класса Д., не бывшего в классе до обеда того же числа по болезни. Сожалея его, спросили ученика первого класса: «где ваш учитель?» и узнав, что учитель в классе, Коровин вызывал Д. из класса в сени, но Д., растворив дверь класса, ругал и поносил обоих бранными и скверными словами». Учитель Кириллов доносил, что «того же числа в третьем часу учитель Д., вошед в класс его, учеников заставлял пропеть себе салютацию и не получив удовольствия своему желанию, поносил его скверными и грубыми речами и, ходя по классу, делал многие бесчинные и смешные телодвижения». Учитель Попов доносил что «того же числа Д., зашедши к нему в послеобеденный класс, заставлял учеников петь salutamus, говорить локуции и петь песни, каковые два первые приказания ученики выполнили, а в последнем отказали, за что он сделал им выговор, вмешав в оный несколько скверных слов».

По этому делу велено было произвести формальное исследование. Д. сознался, что он водку пил, но совершенно пьяным себя не признавал. По рассмотрении следственного дела, консистория постановила следующее: «как учитель Д., по репортам учителей Вишневского, Коровина, Кириллова и Попова, семинарского правления, частью же и по его собственным показаниям, оказался виновным в пьянстве и буянстве, а по рекомендации Его Преосвященства нетерпимым к оставлению в учительской должности, для того оного учителя за означенные неблагопристойные и соблазнительные поступки отреша от учительской должности, определить к Юговской Христорождественской церкви к исправлению дьячковской должности, обязав в консистории подпиской, чтобы впредь от пьянства и буйственных и соблазнительных поступков всемерно удерживался под опасением отсылки в воинскую службу». К этому резолюцией преосвященного прибавлено: «послать указ в семинарское правление, дабы, призвав учителей и Д., а также учеников философии и риторики, определение консисторское прочитало и подтвердило, чтобы взирая на Д., вели себя иначе и худыми поступками себя не опорочивали».

Не смотря на такое предостережение, это был не единственный пример слабости между учителями. В следующем же 1808 году учитель Сапожников доносил семинарскому правлению на одного из своих сослуживцев И.И., что он во втором часу по полудни пришед в безобразно-пьяном виде к нему в класс, к несносной для него обиде, а для учеников соблазну, начал его всячески поносительными словами ругать, выговаривая при том: «я тебя дурака с… с… еще до вакации выгоню вон метлами из семинарии», и в таком азарте намеревался его даже ударить палкой. Хотя по этому доносу ректор архимандрит Ириней и представлял репортом преосвященному, но дело не получило дальнейшего хода, ибо преосвященный в своей резолюции предписал «учитель Сапожников, ежели хочет искать себе удовольствия в обиде, должен нам подать на гербовой бумаге прошение по форме и с твердыми доказательствами и достоверными свидетелями»; – но Сапожников почему-то не продолжал своего иска.

Наконец, встречались и такие случаи упомянутой слабости, которые были всем явны, которые с огорчением видел и сам преосвященный. Так в июне 1811 года в одной из своих резолюций он писал: «жалованье (учителю) П. выдать тогда, когда перестанет пьянствовать. Он по причине пьянства и в день роспуска семинаристов на вакацию не был». В следующем 1812 году в июне же комиссар семинарии иеромонах Геннадий доносил преосвященному, что «учитель риторики И.Г. апреля 3-го и 10-го числа после полудни, мая 4 и 5 после полудни, июня 17, 20 и 21 после полудни не был в классе, а иногда приходил в класс в подгулке; 3-го же числа мая после полудни, будучи пьян, пал с крыльца правленского и разбил нос до окровавления; учитель И.П. апреля 2-го после полудни, 3-го в обоих классах, мая 5-го после полудни, 7-го и 26 в обоих классах, июня 20 и 21 после полудни не был в классе, а иногда приходил в класс в подгулке». Из резолюции преосвященного на этом репорте видно, что для него это было небезызвестно: «учителям семинарское правление должно подтвердить, дабы должность свою исполняли без опущения и пьяные в класс не показывались, в чем и обязать их подпиской. О.И.Г. и С.П. и мы видели неоднократно нетрезвыми». Об одном учителе сам преосвященный в резолюции от 20 января 1813 года отзывался так: «П.В.Д. за непрестанной слабостью увольняется и от учительства и от семинарского правления и исключается из числа братства при нашем доме, а остается на своем пропитании»22. Само собой разумеется, что нерадение и слабость учителей и ученическая безуспешность и леность, хотя и были явлениями случайными, не могли не огорчать преосвященного и не вызывать со стороны его мер противодействия.

Меры заботливого архипастыря, которыми он поощрял учителей и учеников к преуспеянию в науках и удерживал ленивых и своевольных от лености и нарушения семинарской дисциплины, были довольно разнообразны и оригинальны, – и мы считаем не лишним войти относительно их даже в некоторые подробности, которые могут служить некоторым образом для характеристики тогдашнего времени и тогдашних понятий, а посему и не могут не быть любопытны.

Неисправные учители, как мы видели выше, были отрешаемы от должности, но это была уже последняя мера. Преосвященный старался не допускать их до таких неисправностей, которые могли потребовать приложения ее. Для этого он учредил строгий надзор за их занятиями с учениками, предписав ректору «заставлять каждого учителя при себе толковать преподаваемое и послушать, вразумительно ли толкует и изъясняет ли правила довольными примерами и, что усмотрено будет, о том представлять репортами». И сам он, как об этом было уже указано, бдительно смотрел за преподаванием. А чтобы прилежных учителей поощрить к большему прилежанию, а ленивых возбудить от лености, попечительный архипастырь то старался действовать на их нравственное чувство приличными убеждениями, то награждал их прибавкой жалованья и другими преимуществами, то угрожал лишением жалованья, то наказывал выговорами. Так в марте 1805 года писал он в резолюции: «мы надеемся, что гг. учители, будучи довольны жалованьем, в подвигах учительства ослабевать не будут, и друг пред другом примерным своим поведением насадят в сердцах своих учеников благонравие и порадуют как отечество, так и нас желаемыми наук плодами». В январе 1806 года, выразив свою похвалу ученикам математики за отличные успехи, преосвященный присовокупил и приличное поощрение учителю: «мы учителю математики Алексею Вишневскому за неусыпные труды и ревность изъявляем подобающую нашу благодарность и прибавляем к его жалованью 50 рублей». В другой раз в феврале 1808 года, оставшись доволен трудами учителей и выразив это в своей резолюции, он прибавлял: «а что студент философии Василий Прибылев в краткое время довел учеников среднего грамматического класса до правил кубических, а учитель Евгений Сапожников гораздо более своих научил в арифметике, чем сколько назначено, то первого определяем быть учителем среднего грамматического класса, а Сапожникову, кроме положенного жалованья, выдать из семинарской суммы 15 рублей». Вообще, количество выдаваемого учителям жалованья преосвященный ставил в прямой зависимости от их трудов и прилежания. «Жалованье учителям соответственно будет успехам учеников», – писал он в одной резолюции. «Учитель, оказавший успехи, – объявлял он другой резолюцией, – получит полное жалованье, а иначе удержано будет в штраф, что и записано будет в журнал». О выговорах учителям говорено было выше.

Что касается до учеников, то преосвященный находил разные средства к поощрению успешных и прилежных, но особенно эти средства были разнообразны относительно ленивых и безуспешных. Желая возбудить в учениках охоту к труду и прилежание к наукам, преосвященный архипастырь старался прежде всего действовать в них на чувство чести, возбудить в них благородное соревнование, указывая при этом и более существенные выгоды, которые могут принести им успехи в науках. Так, чтобы показать ученикам, что их занятия ценятся должным образом, 10 октября 1804 года он предписал «ученические упражнения, исправленные учителями и переписанные чисто, хранить в семинарском правлении и по окончании года переплесть и хранить в библиотеке». В 1811 году он опять предписывал: «примеры учеников соблюдать в семинарии особливо. Они со временем будут напечатаны в честь и похвалы учителя и учеников и в пользу обучающихся математике. Подобные отзывы и обещания не могли не быть лестны для молодых юношей, учившихся в семинарии. Еще более должны были действовать на нравственное чувство учеников похвалы и обещания преосвященного начальника, подобные следующим: «Алексей Вишневский учитель математики заслуживает всякую похвалу за неусыпное рачение и труды, что представил нам и прочим на экзамене довольно учеников, успевших твердо в арифметике, геометрии, тригонометрии и механике и экспериментальной физике и делающих и решающих задачи во всех сих частях математики и в экспериментальной физике опыты с доказательствами проворно. Таковые учеников успех сделали великую честь Пермской семинарии, а нам и родителям их полное удовольствие, радость и веселие. Мы ими любуемся. Они в Пермской семинарии процвели, как прекрасные крины сельные. Чего ради учитель должен написать всем им подробные аттестаты, напечатать их в лист чрез семинарское правление и нам представить к подписанию. Сами же ученики должны переписать все наши резолюции, к похвале их служащие в рассуждении успехов математических, и представить к подписанию семинарскому правлению. Сверх сего им объявить, что дается им от нас право поступать на лучшие духовного звания места и перепрашиваться из худших в лучшие приходы, ежели только представят, что кроме прочих знаний в философии и богословии и кроме сочинения проповедей содержат твердо в памяти математику и способны учить других математике». Действуя на учеников непосредственно сам, преосвященный действовал на них и чрез их родителей, поставляя последних в известность об успехах их детей. С этой целью напр. он в 1811 году приказал семинарскому правлению «разослать упражнения реторики учеников в дома их родителей по первой почте чрез духовны правления». Иногда, впрочем редко, он поощрял учеников и материальными наградами. Так в апреле 1811 года, наградив учителей пения за успешное преподавание деньгами, он велел вместе с этим выдать певчим Петропавловским и Рождественским по 10 рублей, да 10 рублей тем мальчикам того и другого хора, которые старательнее других в пении и потому лучше поют. Ученику Ивану Лодыжникову, сочинившему в 1815 году надгробные стихи на смерть учителя Прибылова и оду, приказал сшить сюртук из черной, или темнозеленой китайки, а стихи его соблюдать в семинарском правлении.

Как в наградах прилежным ученикам, так в наказаниях ленивых и безуспешных преосвященный прежде и больше всего старался действовать на нравственное чувство учеников и возбуждать в них стыд и раскаяние, к мерам же строгим, в особенности к наказанию телесному, прибегал сравнительно редко и то в случаях необходимых, когда стыд уже не действовал. По этому иногда даже не употребляли никаких наказаний, хотя бы ученик того и стоил, он ограничивался метким и энергическим вразумлением и внушением. Так в ноябре 1802-го года на прошении ученика Б-б-на, который, желая избежать учения, притворялся больным и под этим предлогом просил увольнения из семинарии и определения на дьяческое место, преосвященный, проникший обман, положил такую резолюцию: «ученик Б-б-н пятнадцатилетний от частых болезненных припадков, как от питательной пищи, довольно в теле своем полнотой не уступает ни единому из своих сверстников, а уступает успехами в учении слабейшим в здравии. И так больше достоверно, нежели вероятно, что под болезненными припадками сокрывался тяжкий и долговременный недуг лености. Сей же род не исходит, разве бдением и приведением в движение крови. При сем подвиге без сомнения откроются в нем и дарования и успехи. Почему и должен он при побуждении рачительных и ревностных учителей неослабно до конца наук, о чем и послать указ в семинарское правление и купно внушить, дабы оно как за болезнями, так и за успехами имело подобающее смотрение и готовый ответ из репортов – о болезнях, а из ведомостей – о состоянии и успехах». Другой раз, когда студент философии Павел Денисов, наскучив учиться, пожелал лучше жениться и поступить на место, о чем и подал прошение Владыке, последний писал: «Павел Денисов представляет нам, что ему уже минуло двадцать два года. Следовательно, наступила пора жениться…. Но способен ли к сочинению проповедей, о том умалчивает. Семинарское правление имеет объявить ученикам философии, чтобы они успевали в преподаваемом учении и в сочинении проповедей и готовились к слушанию Богословии, по окончании которой и женятся. А до того времени не должны помышлять о невестах, ибо не будет позволено жениться, разве по важным причинам». Подобным образом в октябре 1815 года он побуждал ленивых к учению такой резолюцией: «ученикам слабо в учении успевающим подтвердить, что ежели не будут оказывать хороших успехов, свержены будут с бесчестием в низший класс, яко ленивые, празднолюбивые и во сне ночи без просыпу провождающие; да и следственно успевающие должны стараться о оказании хороших успехов, а иначе и их должно почитать за нерадивых и в праздности время провождающих».

Но так как нельзя было конечно ограничиваться одними внушениями, так как, можно сказать, большая часть учеников не была на столько нравственно развита, чтобы принимать и понимать эти внушения, как должно, то мудрый педагог – архипастырь прибегал и к наказаниям, но к наказаниям большей частью такого рода, которые могли бы служить врачевством для самой лености и безуспешности учеников, или же возбудить в них благотворное чувство стыда и раскаяния.

Из наказаний первого рода важнейшим было не увольнение ленивых и безуспешных на вакацию. Так при отпуске учеников на первую же вакацию 1803 года в резолюции преосвященного было сказано: «ленивые ученики на сию вакацию так же, как и прилежные, увольняются, в надежде, что прилежными возвратятся; но в будущий год ленивые увольнения на вакацию не получат, а будут обучаться у учителей своих без всякого отдохновения». Слово владыки было крепко. Ленивые и подлинно не были увольняемы на следующие вакации. Но чтобы это наказание действительно служило к исправлению лености ученической и к возвышению их успехов, преосвященный (в июне 1806 года) предписывал: «ленивым ходить в церковь ко всякому служению, становиться на клирос, петь и читать и ночевать в семинарии, твердить часослов и псалтирь, у кого не твердо, а прочие должны догонять по своим классам своих сверстников». Другой раз (в 1807 году) он писал: «оставляемых учеников занять упражнениями, дабы время напрасно не погубляли. А в чем каждый день упражнялись, нам рапортовать чрез неделю и при репорте приносить их упражнения». Впрочем пословица: «где гнев, там и милость», весьма шла к нашему архипастырю: многие из задержанных учеников весьма нередко успевали выпрашивать у него увольнение. Он даже раз изъявил неудовольствие на префекта, когда тот не совсем разборчиво представил ему реестр безуспешных, которых следовало задержать на вакацию. Один из этих задержанных Алексей Флоровский подал преосвященному прошение, в котором объяснял, что причиной его безуспешности была болезнь, продолжавшаяся с 20 января до самой вакации. В резолюции на этом прошении преосвященный писал: «уволить (ученика) на вакацию, а префекту игумену Гавриилу подтверждается, дабы наши резолюции исполнять без всякого опущения по семинарии». Другим наказанием этого рода было свержение ленивых и безуспешных учеников из высших в низшие классы. Мера эта самой своей естественностью свидетельствует о своей пользе и благоразумии просвещенного педагога. В самом деле, не говоря о стыде взрослому по летам ученику сидеть с младшими себя и быть предметом их шуток, – что было естественнее, как не заставить ленивого основательно выучить то, что он бы должен знать, переходя в высший класс, и для этого обращать его снова к тем предметам учения, которых он еще хорошо не уразумел?

Наказания второго рода были довольно оригинальны. Так в январе 1803 года за уклонение от учения и несвоевременную явку из отпуска с вакации ученика Кочнева последовало наказание такого рода: «семинарское Правление имеет учинить Кочневу чувствительный выговор и укоризну за своеволие и бесстрашие при собрании всех философии и риторики учеников и вписать поступок его в журнал. А вместо телесного наказания содержать ему во всякой чистоте риторический класс чрез весь наступающий пост».

Преосвященный Иустин придумал даже в этом роде особенные поощрения прилежным и наказания ленивым, которые не могут не быть любопытны для нас – позднейших потомков, не видавших ничего подобного. В 1805 году появился в Перми живописец – пономарь Петропавловского собора Стефан Варушкин. Преосвященный заказал ему написать для семинарии восемнадцать картин на железных листах и сам назначил ему сюжет для каждой картины. Когда картины были готовы, преосвященный резолюцией предписывал: «семинарское управление должно заплатить сорок руб. Петропавловскому пономарю и живописцу Стефану Варушкину за осьмнадцать картин, на железных листах написанных и внести их между книгами, хранящимися в библиотеки, с прописанием, что каждая значит. А раздавать их учителям под расписку с тем, что ежели хотя одна утрачена будет, то семинарское правление вычтет из жалованья пять руб., или потребует новую вместо утраченной. Ежели же сих картин не довольно будет для всех классов, то представить репортом, сколько еще потребно будет». Что же это были за картины и для чего были написаны? А вот какого рода были картины и вот для чего они были написаны». Из оных картин, – продолжал преосвященный в своей резолюции, – первая представляет улий пчел, полный сотов, стоящий между красным виноградом и между желтыми колосьями и между красно-желтыми персиками, увенчаваемый от двух ангелов венцем из разных цветов соплетенным, на который из облака опускается голубь. Чрез пчел означается трудолюбие; чрез соты, чрез красный виноград, чрез желтые колосья и чрез красно-желтые персики – сладость и созревание наук; чрез ангелов попечители о науках; чрез венец похвала, честь и слава; чрез голубя Дух Святый, премудрости наставник и смысла податель. Вторая представляет гору с двумя источниками, к которым бегут два жаждущие оленя, на верху же горы – крылатого коня, а над конем орла. Гора Парнас означает жилище муз, на высоту которого без усиленного труда взойти невозможно. Источники означают науки, олени учеников, пегас и орел также учеников, но друг друга превосходнейших. Третья представляет муравьиную кучу и сову, сидящую на дереве. Сова означает неусыпность, а муравьи трудолюбие и прилежание. Четвертая представляет парнас, на который ползут черепахи и раки, и тетерева, клюющего плод с дерева, аки с сонными глазами. Пятая представляет осла, свинью и козла. Осел означает глупого, свинья самого ленивого, а козел смердящего поведением и купно празднолюбивого. Первого нумера две картины, а прочих по четыре. И так:

1) Под улей посаждать учеников, успевших в философии и математике превосходно,

2) Под пегаса посаждать учеников риторики, пиитики и грамматических классов. Из риторики тех, которые сочиняют хорошо и могут говорить проповеди своего сочинения; из пиитов тех, которые сочиняют стихи как российские, так и латинские и говорят по латыни; из среднего грамматического класса тех, которые переводят хорошо, начинают говорить по латыни, знают твердо первую часть арифметики и две тысячи латинских слов; из информаторического тех, которые успевают хорошо, умеют писать подобно печатному и знают тысячу латинских слов. Применяясь к сему, посаждать под сей знак учеников математики и греческого языка.

3) Под сову и муравьев посаждать прилежных, но успевающих посредственно.

4) Под черепаху, под раков и под тетерева посаждать успевающих слабо, но подающих добрую надежду к успехам.

5) Под осла, свинью и козла посаждать тупых, ленивых и примеченных в непохвальных поступках и сквернословии.

«С сего копию – прибавлял преосвященный, – должен иметь всякий учитель и ученики».

Последняя картина нередко употреблялась для вразумления бегунов с прибавлением других наказаний, служивших, по выражению преосвященного, к их постыжению. Так по поводу репорта учителя Михаила Кириллова о частовременных побегах и нехождении в класс ученика Петра Пл-т-кова преосвященный писал: «на выю ученика Пл-т-кова повесить знак свиньи23 и из семинарии в сторожку и из сторожки в семинарию водить с оным знаком дневальным с товарищами, с которыми он должен сидеть во все время учения». На подобном же репорте учителя Алексея Вишневского о нехождении на класс физики ученика Петра Дяг-ва последовала такая резолюция: «на ученика Дяг-ва за крайнюю леность повесить знак свиньи, с которым проводить его сторожам в синтаксический класс с лозами, посадить под свинью, и носить на шее сей знак дотоле, пока успехи в учении окажет хорошие, жить и ночевать в семинарии, а из физического и математического класса исключить и на вакацию не увольнять. Сверх сего записать в журнал все сие наказание. Подтвердить и всем ленивым и празднолюбивым, чтобы на сей пример взирали и свиньи боялись».

Что касается до телесного наказания розгами, то преосвященный, хотя и приказывал употреблять его, но не часто и то не за обыкновенные проступки, но или за дерзкий обман, или в тех случаях, когда другие наказания не производили должного действия. Это можно видеть отчасти из вышесказанного, а потом и из нижеследующих примеров. В мае 1811 года цензор риторического класса рапортовал преосвященному, что пятеро учеников этого класса не подали хрии из предложения: «безумные и развратные дети отцовского имения расточать не жалуют». Резолюцией предписано было: «задержать этих учеников в семинарии так, чтобы и за ограду не выходили дотоле, пока не окажут в должности своей исправность и успехи. Они вдались в праздность, да и, может быть, и в развратность. Но нам рапортовать должен сеньор, исполняют, или не исполняют нашу резолюцию». Двое из наказанных учеников Матвей Топ-ков и Александр Кор-н не вразумились этим наказанием и даже не хотели его исполнить, о чем и донесено было Владыке сеньором. Тогда уже преосвященный приказал: «семинарскому правлению наказать Топ-кова лозами, как и Кор-ина, и вписать поступок их в журнал, да и на вакацию не увольнять ни того, ни другого, во время же вакации ходить им к службам в крестовую церковь, где им читать и петь». В том же году преосвященный приказал ученикам риторики переписать книгу Евтрония и представить переписанные экземпляры себе; но некоторые ученики не исполняли этого приказания, о чем и донесено было цензором. В наказание за это преосвященный приказал задержать ослушников в семинарии чрез всю вакацию, во время которой они должны были Евтропия написать всего и ходить и к утрени и к литургии и к вечерни в крестовую церковь всякий день читать и петь. Один из учеников Иван Ананьин вздумал избавиться от наказания обманом. Он представил Евтропия переписанного, но не им самим, а кем-то другим. Дерзкая ложь ученика сделалась известна преосвященному и обманщику по делом достались розги. Резолюцией было предписано: «Ананьину строжайше подтвердить, чтобы Евтропия написал всего во время вакации непременно. Посему и должен жить в семинарии неисходно, и не увольнять его ни к обеду ни к ужину. А что чужой руки Евтропия нам представил и тем самым хотел нас обмануть, за то наказать в семинарском правлении розгами, о поведении же рапортовать нам всякую неделю». Но если преосвященный не любил употреблять телесного наказания розгами, то учители семинарии не считали его бесполезным так, что когда в 1808 году ректор архимандрит Ириней запретил учителям прибегать к этому наказанию, то учитель иеромонах Иустин доносил семинарскому правлению, что из учеников высшего грамматического класса, узнавших, что Его Высокопреподобие отец ректор запретил наказывать учеников лозами, многие вдались в праздность так, что и единого класса исправны не бывают.

Особенного рода наказание придумано было для неисправимых бегунов. Это были колодки, кандалы и цепи. К орудиям этого рода предписывал обращаться сам преосвященный. Так, в 1809 году на репорт семинарского правления о том, что ученики информатории Ефим Посохин и Егор Черепанов, многократно отлучавшиеся без всякой благословной причины от классов, за что и были многократно увещеваемы и наказываемы, опять чрез многие дни находятся в бегстве, резолюцией предписано было: «вышеупомянутых учеников посадить на цепь, или сковать и не выпускать до вакации и на вакацию не увольнять в дом, что и прочитать в классе». Потребность в этих орудиях была так настоятельна, что один из учителей, донося семинарскому правлению о том, что для удобнейшего изъяснения ученикам правил о спряжениях, склонениях и словопроизводстве, о правописании и латинском выговоре нужна большая черная доска и, в то же время почитая столь же необходимым для успеха в науках и вышеозначенные орудия, в том же репорте присовокуплял: «да еще потребны большие деревянные кандалы, способные к удержанию нескольких человек вместе, для тех учеников, которые бегают от учения и не можно удержать их под караулом».

Последним наказанием для неспособных и ленивых, на которых уже не действовали никакие вразумления, было исключение из семинарии, а неисправимых бегунов исключали вовсе и из духовного звания и отдавали в воинскую службу. Так в январе 1811 года семинарское правление доносило преосвященному: «ученик информаторического класса Стефан Карпов, доступивший в семинарию в семинарию в сентябре 1811 года и по ныне, по причине частовременно чинимых им побегов, в высший класс поступить не мог, за каковые побеги в прошлом 1816 году угрожаемо было отдать его в воинскую службу. Но означенный Карпов после сего был в побегах дважды, да и в день посещения Его Преосвященством семинарии, когда Его Преосвященство в последний раз простил его, паки после обеда бежал и пойман уже ввечеру на второй день. Также свергнутый из грамматического класса в информаторический ученик Григорий Попов, поступивший в семинарию в июне 1812 года, и информатории ученик Евстафий Кузовников, поступивший в семинарию в сентябре 1811 года, – с 1812 года находятся в бегах, для сыску коих семинарское правление все меры употребляло, но сыскать их нигде не могло». Резолюцией велено было этих учеников отослать в Губернское Правление (а о несысканных дать ему знать, чтобы само отыскало беглецов) для определения в воинскую службу.

Семинарское правление и учители

Хотя на учебу часть семинарии епархиальный преосвященный имел самое большое влияние и, можно сказать, почти от него одного исходили все мероприятия к сохранению учебной дисциплины и порядка и к должному наблюдению за ученическими успехами, но тем не менее этот главный начальник семинарии действовал на нее не непосредственно, а чрез семинарское правление и учителей. Поэтому считаем необходимым сказать нечто и о первом и о последних24.

При вступлении Преосвященного Иустина в управление Пермской епархией семинарское правление состояло из тех трех членов, которые определены были его предшественником: ирбитского протоиерея Никифора Пономарева, префекта семинарии Василия Квашнина и учителя Ивана Попова, который вскоре по поступлении на учительскую должность произведен был во священника и определен к Петропавловскому собору с оставлением в должности учителя и члена правления. Но соединение этих трех должностей для священника Попова, как видно, было затруднительно; поэтому в декабре 1802 года он просил увольнения от присутствования в семинарском правлении. Просьба его была исполнена. На место его в феврале следующего года определен был «консисторист отец Василий Наумов» с представлением ему некоторых особенных прав и возложением на него особенных обязанностей. При назначении его членом семинарского правления преосвященный писал: «возлагается на него, (священника Наумова), держать журнал о учителях, сколь рано приходят в классы и исходят, о чем и рапортовать нам ежемесячно. Еще возлагается на него, так как и на господина префекта Василия Максимовича смотреть над пищей и над прочим нужным для учеников, содержащихся на семинарском иждивении, также над чистотой как в классах, так и во всех местах семинарских, а наипаче недремлемое иметь попечение о том, дабы пожара в семинарии не последовало, за что и полагается ему из семинарской суммы жалованья 50 рублей».

Священник Василий Наумов (вскоре – игумен Гавриил) был родом Пермской епархии, села Кривецкого священнический сын: обучался в Вятской семинарии и по окончании в ней курса в 1789 году был в течении двух лет диаконом в Ильинском селе, потом определен священником в дально-Дубровское село оханского уезда, а оттуда переведен в Мотовилихинский завод. В 1802 году, овдовевши, поступил в искус монашества в Пермский архиерейский дом; в том же году определен присутствующим Пермской духовной консистории, а в следующем – членом семинарского правления. В феврале 1803 года пострижен в монашество с наречением Гавриилом, а в марте того же года посвящен в игумена далматовского Успенского монастыря.

Вскоре, впрочем, трех членов для семинарского правления оказалось недостаточно. Преосвященный Иустин в весьма непродолжительном времени после прибытия своего в Пермь (в декабре 1802 года) к прежним прямым обязанностям семинарского правления присоединил новую, возложив на его членов цензуру и исправление проповедей епархиального духовенства. Резолюцией своей он предписывал, «дабы кроме протоиереев и священников, по важности должности и по доказанному искусству в проповедании известных, прочие (священники) приносили, или присылали заблаговременно материи и расположения аргументов и аргументации на рассмотрение семинарскому правлению, которое усмотрев приличную ко дню материю с твердыми доказательствами, имеет обращать к проповеднику для сочинения слова с подписанием рук, а иначе материю отменять и, написав другую с доводами и с прочим нужным материалом к составлению проповеди, отсылать, а сочиненную свидетельствовать». По причине такого увеличения занятий, в сентябре 1803 года семинарское правление докладывало преосвященному, что «поскольку в силу резолюции его оное правление обязано присылаемые от большей части священнослужителей проповеди рассматривать и в случае надобности, по отменении избранных не по приличию материй, писать вновь свои с доводами и прочим нужным к составлению проповедей материалом, и поскольку надлежащее всего того исполнение при рассматривании проповедей, составляющих иногда великое занятие по причине многих нужных в них поправок и перемен, может для наличествующих ныне членов семинарского правления быть затруднительно, так как они кроме того заняты другими должностями, требующими также трудов и внимания, то не благоугодно-ли будет Его Преосвященству определить еще кого-либо способного для заседания в семинарском правлении». Такого способного преосвященный нашел в кунгурском протоиерее Василии Дьяконове, почему и предписал: «протоиерею Василию Дьяконову по способности его и учености и ревности к прохождению возлагаемых званий быть семинарского правления членом»25.

Но недолго было так много членов в правлении. В следующем же 1804 году учитель философии протоиерей Никифор Пономарев просил об увольнении его в г. Ирбит. Резолюцией преосвященного предписано было: «уволить от семинарии вовсе к отправлению прежних должностей, а учителем философии быть далматовскому игумену Гавриилу». Вскоре после Пономарева, – в сентябре того же года, выбыл и еще член семинарского правления префект семинарии и учитель риторики Василий Максимович Квашнин. Он подал преосвященному отзыв, которым просил уволить его от занимаемых в семинарии должностей по причине слабости здоровья. Преосвященный на этом отзыве писал: «Василья Максимовича г. Квашнина увольняем от префектовской должности и от семинарского Правления и определяем учителем только философии, – в ней число учеников не велико. Далматовскому же игумену отцу Гавриилу толковать по воскресным дням богословие митрополита Платона, а в классе историю и географию». Таким образом, в семинарском правлении осталось только два члена, да кроме того не было и префекта в семинарии. По этой причине той же резолюцией было предписано: «смотрение над учителями и успехами в науках, такожде над всей семинарией препоручается семинарскому правлению до определения префекта. Членам семинарского правления ходить по классам всякую неделю по крайней мере дважды и представлять нам ежемесячные репорты, что в каждом классе протолковано, и знают ли ученики протолкованное твердо, и сколько было в латинских наипаче классах упражнений и в грамматических не только сколько переводов, но и сколько локуций».

Доселе семинарское правление было без председателя, а семинария без главы, ибо в семинарии не было ректора, (а в настоящее время не было даже и префекта). Чувствуя этот недостаток, в марте сего (1804) года преосвященный положил следующую резолюцию: «игумену Гавриилу отправлять ректорскую должность и писаться в должности ректора». Вслед за этим, впрочем, в ноябре 1804 года прибыл в Пермскую семинарию и настоящий ректор. Указом святейшего Синода от 3-го сентября 1804 года дано было знать преосвященному Иустину «о бытии Александро-Невской академии поэзии и греческого и еврейского языков учителю соборному иеромонаху Парфению в Верхотурском Николаевском монастыре на место умершего оного монастыря архимандрита Иоасафа настоятелем и здешней семинарии ректором и богословия учителем с возведением его в сан архимандрита».

Первый ректор Пермской семинарии архимандрит Парфений был сын московского священника, обучался в Московской духовной академии, откуда был отправлен в Петербург для обучения в Комиссию народных училищ. В 1800 году, будучи вытребован из Комиссии по резолюции высокопреосвященнейшего Амвросия, митрополита Новгородского и С. Петербургского, определен был в Александро-Невскую академию учителем еврейского и греческого языков. В том же году пострижен в монашество и посвящен в иеродиакона; в 1801 году назначен учителем грамматики и потом синтаксического класса; в 1802 году – учителем поэзии; в 1803 году произведен во иеромонаха. В 1804 году определен учителем риторики; в том же году возведен в сан архимандрита и определен настоятелем Верхотурского монастыря и Пермской семинарии ректором и богословия учителем. По прибытии в Пермь, по резолюции преосвященного, назначен присутствующим Пермской духовной консистории, а в семинарии поручено ему обучать высшему красноречию, разбирать проповеди и проверять учительские и ученические упражнения. В следующем 1805 году определен учителем риторики, а в 1806 году учителем философии и еврейского языка26.

С определением ректора семинарии, семинарское Правление пожелало дать себе по возможности определенную и правильную организацию, а также нашло нужным ходатайствовать о предоставлении себе некоторой доли свободы и самостоятельности в действиях. С этой целью в январе 1805 года оно рапортовало консистории, что 1) оно находит нужным для занятия членов семинарского правления назначить особые комнаты, в которых, чтобы дать надлежащий вид присутственного места, открыть зерцало, и в таком случае 2) должен уже быть в семинарское правление определен присяжный письмоводитель, который бы и производил дела письменные с надлежащей вероятностью и точностью и купно принял по описи как прежде с открытия семинарии поступившие в оное бумаги, так и впредь поступающие имел бы на своем отчете и хранении, 3) дабы при сношениях, которые во многих случаях нужно производить с духовными правлениями, не было в делах остановки и препятствия, для сего имеет семинарское правление просить консисторию предписать указами всем духовным правлениям, чтобы по требованиям семинарского правления чинили они надлежащее исполнение и по сообщениям оного доставляли неукоснительные уведомления, – иметь же сношения с духовными правлениями потребно будет или о высылке в семинарию учеников в случае самовольной их отлучки в отцовские дома и просрочки в оных, или о взыскании денег с некоторых учеников за содержание, с других же за взятые из библиотеки книги, или за лекарства, купленные для них на казенные деньги, также и по другим делам, могущим встретиться относительно учеников семинарии. А что касается до взыскания денежных доходов со священноцерковнослужителей тех церквей, при коих числятся многие ученики и часто не бывают от них в рассуждении доходов удовлетворяемы, то входить ли о сем в сношения с духовными правлениями, семинарское правление будет ожидать на то особых приказаний и наставлений, равно как и в рассуждении того, может ли оно само собой принимать присылаемых в семинарию для обучения отцовских детей27. 4) поскольку важный также предмет для семинарского правления должно составлять заведывание сумм семинарских и расходование оных как на содержание казеннокоштных учеников, так и на другие по семинарии надобности, для сего на основании Высочайшего из святейшего Синода указа об учреждении академий требуется при семинарском правлении особый человек для определения в должности комиссара, или расходчика, определение которого просит консисторию семинарское правление предоставить воле его преосвященства. Определенный же комиссар обязан будет под надзиранием и распоряжением семинарского начальства пещись как о заготовлении нужных хлебных и других припасов, так и о соблюдении оных, а деньги на расходы иметь он получает с расписками из казнохранилища, которое должно быть за печатями всех членов семинарского правления, и внося все издержки в расходную книгу с надлежащими документами, будет оную представлять по истечении каждой трети года в семинарское правление для счета.

Разрешения на этот репорт в то время однако не последовало. Консистория почему-то положила его под сукно и оставила там до 1810 года. А в этом году по справке оказалось, что в семинарском правлении есть зала для заседаний, есть и особый комиссар и даже с помощником, определен и особый письмоводитель, что в 1808 году семинарское правление испросило у преосвященного позволение устроить особый стол для присутствия и купить для покрытия его красное сукно, также четыре кресла, зеркало и печать. Оставалось, следовательно, консистории разрешить вопросы касательно администрации семинарского правления, но и тут по справке оказалось, что в 1808 году из святейшего Синода прислано преосвященному начертание правил, служащих к образованию духовных училищ, но с таковым предписанием, что о приведении их в действие сделано будет особое распоряжение в свое время. Посему консистория и предписывала семинарскому правлению в разрешение его репорта, столь долго лежавшего без движения, дабы оно до имеющего последовать из святейшего Синода указа в рассуждении порядка как учения в семинарии так и управления руководствовалось ныне изображенными в духовном регламенте и домах училищных правилами и резолюциями его преосвященства. В рассуждении же сношений определила: позволить семинарскому правлению с духовными правлениями, настоятелями монастырей и благочинными иметь оные не только по изъясненным в 3-м пункте делам, но и если кроме сих случатся какие-либо обстоятельства, о которых возможно будет без представления в консисторию, или его преосвященству сноситься с оными духовными правлениями, настоятелями и благочинными, не представляя консистории, или Его Преосвященству; равным образом позволить семинарскому правлению самому собой принимать священноцерковнослужительских детей, кроме сирот, для обучения в семинарии наукам, токмо при прошениях родителей, и об оных, сколько в каком месяце вступит, ежемесячно рапортовать Его Преосвященству.

В ректорство архимандрита Парфения, кроме возбужденного вопроса об администрации семинарии, сейчас изложенного, ничего особенного не случилось ни по управлению семинарией, ни по учебной, ни по другим частям. Притом отец ректор, будучи настоятелем Верхотурского монастыря, и не имел много времени заниматься семинарскими делами. А вследствие этого в марте 1805 года, вместо трех, или даже четырех членов, в семинарском правлении оставался всего один член. Случилось это от того, что протоиерей Василий Дьяконов в марте 1805 года уволен был от должности учителя семинарии и члена семинарского правления к прежним своим должностям в город Кунгур, а ректор тогда же уехал в Верхотурский монастырь. Так как в следствие отъезда ректора семинария оставалась без начальника, то преосвященный тогда же определил члена семинарского правления игумена Гавриила префектом семинарии. С этого времени до самого сентября 1806 года игумен Гавриил был почти единственным членом семинарского правления, ибо ректор почти постоянно находился в Верхотурском монастыре.

В мае 1807 года, по указу святейшего Синода, ректор архимандрит Парфений переведен на открывшуюся вологодской епархии во второклассном устюжском Архангельском монастыре настоятельскую вакансию28. На место его настоятелем верхотурского монастыря определен был святейшим Синодом архимандрит Ириней. В июне 1807 года он прибыл в Пермь. На докладе о сем консистории преосвященный Иустин положил такую резолюцию: «отцу архимандриту Иринею посох от нас вручен в церкви кладбищенской июня 22-го дня: но как предшественник его отец архимандрит Парфений был ректором Пермской семинарии и членом консистории и семинарского правления, такожде обучал учеников философии, то и он к тем должностям определяется»29.

Ректор архимандрит Ириней, родом курской епархии священнический сын, обучался в Белгородской семинарии, по окончании полного курса в которой определен был в 1797 году при той же семинарии учителем немецкого языка; в следующем году переведен на грамматический класс, потом на класс поэзии, а в 1799 году определен учителем риторики. В декабре того же года пострижен в монашество и рукоположен во иеродиакона, а в январе 1800 года произведен в соборного иеромонаха Киево-печерской лавры. В 1804-м году определен учителем высшего риторического класса, а в следующем году философии. В 1806-м году, по указу святейшего Синода, потребован в С.-Петербург, где половину года находился на пребывании в Александро-Невской лавре. В 1807 году посвящен в архимандрита и определен настоятелем верхотурского Николаевского монастыря, ректором Пермской семинарии и философии учителем. Сверх того изъяснял, по назначению учрежденной в Москве духовной цензуры, первое послание Павлово к Тимофею, также занимался проповеданием Слова Божия, и его двадцать две проповеди, с разрешения Святейшего Синода и с одобрения московской духовной цензуры, в Московской Синодальной типографии в 1806-м году были напечатаны30.

Первоначально дела семинарии и семинарского правления при новом ректоре шли хорошо – и преосвященный был ими доволен, что можно видеть из вышеизложенных похвальных отзывов его об ректоре и учителях. Но это продолжалось недолго. Еще прежде, почти с самых первых годов существования семинарии, экономическая часть оной и порядок отчетности не могли похвалиться особенной исправностью. С течением времени дела эти не поправлялись, а все больше запутывались. В чем состояла эта запутанность и от чего она происходила, об этом будет сказано ниже, когда будет речь об экономической части семинарии. Здесь же только заметим, что неудовольствие преосвященного на семинарское правление за запутанность и запущенность дел в оном еще более усилилось вследствие некоторых поступков ректора семинарии, причинивших владыке не малое огорчение. Намереваясь рассказать историю этих неприятностей между архипастырем и ректором семинарии, мы этим отнюдь не хотим положить какое-либо пятно нарекания на того, или другого, а хотим только исполнить свой долг, передав, все, что только нам известно о жизни семинарии тогдашнего времени и служивших в ней, – тем более, что, благодаря Бога, все эти неприятности в свое время кончились взаимным примирением и христианским прощением.

Первым поводом к неудовольствию преосвященного на семинарское правление, или лучше сказать, на ректора, бывшего главой оного, послужило следующее обстоятельство. В октябре 1808 года семинарское правление вошло к преосвященному с докладом, в котором объясняло, что наступает время составлять об учителях и учениках ведомости за 1808 год. «Но как некоторые из учеников здешней семинарии, – говорилось далее в докладе, – не наличествуют в оной, но уволены в дома родительские для совершенного обучения причетническому знанию по резолюции вашего преосвященства; то семинарское правление долгом почитает доложить, не повелено ли будет учеников, находящихся в домах родительских, так как они в семинарии не наличествуют, в домах же обучаются причетническому знанию, а не предметам, в семинарии преподаваемым, исключить из оных (ведомостей)». Таким образом, семинарское правление как бы ставило некоторым образом в вину архипастырю то, что он, по благоразумной снисходительности и по требованию обстоятельств, зачисляя некоторых священноцерковнослужительских детей в семинарию, отпускал их в дома родителей для обучения. Посему преосвященный с неудовольствием отвечал на этот доклад следующей резолюцией: «семинарское правление имеет нам представить, требовало ли оно или само собою, или чрез консисторию, детей, уволенных в дома отцов на срок и не представленных по прошествии срока в семинарию, или не требовало. Ежели требовало, то для чего нет их в семинарии? Ежели не требовало, то всегда имея в виду наши резолюции, для чего учинило такое по должности опущение? Такожде требовало ли в семинарию и тех, которые были уволены до востребования начальством, т.е. семинарским правлением, которое видя, каковыми оказались они пред нами в чтении и пении, могло судить, во сколько времени могли научиться читать и петь поисправнее, нежели какими оказались, когда мы их в том свидетельствовали. И напоследок справлялось ли о больных, выздоровели ли они, или по сие время больны? Сверх сего представить нам при сем резолюции, по которым дети уволены до совершенного обучения причетническому знанию. Нам такие резолюции не приходят на память. От малолетних же сего требовать не можно. Довольно, довольно для них, ежели считают без частых запинок».

Вскоре после этого неисправность семинарской отчетности и запутанность правленских дел возросли до того, что не могли не обратить на себя внимания и неудовольствия преосвященного.

В июле 1809 года и ректор и префект отправились в свои монастыри и в семинарском правлении не осталось ни одного члена. Посему для временного присутствия в оном преосвященный определил комиссара семинарии игумена Никандра и учителя поэзии иеродиакона Иннокентия, – но вместе с тем озабочиваясь все возраставшим беспорядком в делах семинарского правления предписал вновь определенным членам все дела, находящиеся в правлении, привести к окончанию и в подобающий порядок и о сем отрапортовать. Временным членам приводить дела в порядок показалось затруднительно и один из них иеродиакон Иннокентий просил преосвященного об увольнении от семинарского правления. В следствие этого прошения преосвященный сделал такое распоряжение: «просителя уволить от присутствования в семинарском правлении. А для приведения всех семинарского правления дел запущенных в надлежащий порядок представить нам трех или по крайней мере двух комиссионеров, способных на утверждение немедленно». Консистория представила преосвященному для определения в эту комиссию четырех членов: Юговского завода протоиерея Павла Золотавина, члена Кунгурского духовного правления священника Андрея Капкановского, священника градо-пермской Богородицкой церкви Андрея Третьякова и безместного священника, числившегося при Верхотурском монастыре, Иоанна Подосенова. Какие были занятия комиссии, как они продолжались и чем окончились, об этом будет сказано ниже; здесь же заметим, что преосвященный в самой своей резолюции на этом консисторском докладе выразил мысль о том, что в беспорядках семинарского правления виновны ректор и префект, вследствие чего они и были поставлены в отношение некоторой подсудности комиссии. «Комиссионерам, – писал он, – собираться всякий день, кроме праздников и торжеств, в семинарское правление порану и заседать до первого часу, но когда они будут заседать, тогда ни ректору и префекту в семинарское правление не входить. Когда же потребуют комиссионеры того из них, или другого, должны являться немедленно и не извиняться ни классами, ниже чем другим, дабы не было остановки в делах и дабы не провлекалось дело понапрасну».

В следующем 1810 году неудовольствие преосвященного на семинарское правление и в особенности на ректора все более и более возрастало. В марте 1810 года на деле о посвящении во священника семинариста Тюшева, при котором был представлен журнал для записывания проступков семинаристов, он положил резолюцию, прямо выражавшую недоверие к семинарскому правлению: «что касается до семинарского журнала, мы подозреваем, что он вновь переписан, чего ради отселе консистория имеет посылать в семинарское правление для журнала листы с печатью консисторской, и в журнал без достоверного доказательства в худых поступках никого не вписывать. Но позволено ли будет вписать, нам докладывать».

Но особенно прискорбна была и возбудила неудовольствие преосвященного переписка, возникшая по делу о посвящении студента Антиоха Парышева в том же 1810 году. Студент Парышев резолюцией преосвященного назначен был на отцовское священническое место. Когда дошло об этом до сведения семинарского правления, то оно, или лучше сказать ректор архимандрит Ириней31, подало репорт, в котором изъясняло, что Парышев с сего 1810 года вовсе в класс не ходит и кроме того оказал начальству своему грубость. Когда по резолюции преосвященного потребовано было против сего репорта объяснение от Парышева, последний отвечал, что не ходил он в класс несколько раз с дозволения о. ректора семинарии, а несколько раз по его приказанию, во время болезни учителей: синтаксимы иеромонаха Иустина и пиитики иеромонаха Иннокентия, занимал их классы. Против сего объяснения преосвященный потребовал объяснения от семинарского правления, и когда это объяснение, написанное языком весьма непочтительным, представлено было ректором архимандритом Иринеем, преосвященный положил на нем такую резолюцию: «студента Парышева мы определили на отцовское священническое место, о чем узнавши о. ректор Ириней прислал в консисторию репорт, в котором поведение Парышева осуждает по самовольной от классов отлучке, лености и грубиянству, чем и приостановил исполнение резолюции. Консистория, рассмотрев его репорт и купно ведомость о семинаристах, представила нам оной, да и заблагорассудила присовокупить к нему поданную сего года марта 17-го дня о семинаристах справку, в которой Парышев в поведении одобряется, а тем самым нас и предостерегла, дабы мы, принявши ректорский репорт за справедливый, не положили неприятной для Парышева резолюции. Мы и потребовали от него на репорт ректорский объяснения, в котором он представил доказательства, которых отец ректор не опровергнул, а паче подтвердил и сам себя обвинял. Ибо Парышева грубого, по его репорту, ленивого, праздношатающегося и никакими средствами не исправляющегося назначал к отправлению учительской должности который, как и прочие учители, подал февраля 5-го дня репорт и школьные за январь месяц упражнения в семинарское правление, чрез что и доказал свое прилежание и способность; да и продолжал обучать, пока не вступил в своей класс настоящий учитель. А в первом репорте о. ректор написал, что Парышев с января сего года до мая, т.е. до определения к месту в класс не ходил, да и не знал чрез четыре месяца, чего ради не ходил. Следовательно, не наказывал и пороки ему приписал по личному неудовольствию. А купно и сам о себе свидетельствует, сколь слабое смотрение имеет за учениками своего класса…. Подавали жалобы три учителя на самого ректора в притеснении, из которых одного (из учеников) бил по щекам в семинарском правлении при письмоводителе и сторожах, и которых мы уговорили, чтобы притеснения и обиды снесли великодушно, и потому прошения их доселе у себя удерживали в мнении, что он променит свой беспокойный нрав и с учителями будет обходиться ласково и учтиво, но ныне оные прошения посылаем в консисторию для справок».

Наконец, преосвященный Иустин окончательно прогневался на ректора вследствие крайнего расстройства, или, по выражению преосвященного, «совершенного опустошения управляемого им Верхотурского монастыря»32. Так как Верхотурский монастырь, по личному освидетельствованию владыки, оказался крайне расстроенным, то он и счел за нужное, чтобы настоятель его имел в нем постоянное пребывание; а поскольку архимандрит Ириней был определен к ректорской должности не святившим Синодом, а самим преосвященным, то последний и не затруднился для выше означенной цели уволить его от должности ректора и учителя семинарии. «По вышепрописанным причинам, – писал он в резолюции, – мы его увольняем от ректорской должности, от учительства и от семинарского правления до будущего нашего рассмотрения. А что он против указа монастырь без всякого распоряжения оставил и, бывши, в нем не менее двух месяцев33, ничего в пользу его не сделал, то деньги, употребленные в передний и обратный путь с него взыскать в штраф и присовокупить к сумме вдов и сирот». Обо всем этом донесено было и святейшему Синоду. Архимандрит Ириней пытался было дать своим поступкам благовидное объяснение34, но преосвященный остался непреклонен35.

Почти в одно время с архимандритом Иринеем постигла опала и товарища его по семинарскому правлению префекта игумена Гавриила. Комиссия, наряженная преосвященным для исследования семинарских беспорядков, которые главным образом касались библиотеки и экономической части, имела дело преимущественно с игуменом Гавриилом, который долгое время был библиотекарем и старейшим членом семинарского правления. Игумен же Гавриил причинял ей большие затруднения в скором и успешном окончании возложенного на него дела. Так в апреле 1810 года, почти чрез год после учреждения комиссии, на вопрос преосвященного: «Чего ради комиссионеры чрез толико месяцев не привели к окончанию того, что на них возложено», – последние отвечали, что дела их замедляет «префект и библиотекарь игумен Гавриил, которому посланы были ведомости о книгах с тем, чтобы он сделал в них против не оказавшихся на лицо книг надлежащие отметки, и которому о сем повторяемо было комиссией тремя сообщениями, но игумен Гавриил, продержав у себя оные ведомости с 14-го ноября 1809 года до 1 февраля 1810 года без всякого на оные уведомления, оного 1-го числа присланным в комиссию сообщением просил учинить вторичное свидетельство наличествующим в семинарской библиотеке книгам. Почему комиссией и было учинено просимое им библиотекарем вторичное свидетельство того же февраля 18-го дня, по учинении коего еще, сверх трех понудительных от комиссии сообщений, многократно словесно в присутствии надпоминаемо было ему исполнить требуемое комиссией. Игумен же Гавриил на словесные требования комиссии отзывался, что якобы не может собрать книг, розданных для чтения, а иногда тем, что в скором времени оные пришлет, иногда же и тем, что вот чрез три дня пришлю вам все требуемое вами, а иное время и тем, что подъячий мой болен и, когда выздоровеет оный, тогда оные пришлет, что и частовременно в присутствии комиссии повторял. Комиссия сии его библиотекаря игумена Гавриила отзывы, а паче то, что он таковые давал в присутствии, уважая, оджидала требуемого, но и по сие время (3 мая 1810 года) оные требования комиссии, а его, игумена Гавриила, обещания остались тщетны». Подобные же затруднения игумен Гавриил делал комиссии и по делам экономическим. Наконец, 5-го мая он отправился в свой монастырь и не являлся в Пермь долгое время после назначенного ему срока. Дела комиссии совсем остановились. Справедливо раздраженный таким поведением префекта, от учительства и от семинарского правления отрешаем за удаление от должности и за неповиновение указам». Вместо уволенных членов семинарского правления ректора и префекта определены преосвященным двое новых. Той же резолюцией, которой был уволен игумен Гавриил, предписано: префектом, риторики учителем и членом семинарского правления быть протоиерею Никифору». Другим же членам определен иеромонах Иннокентий.

Между тем архимандрит Ириней, посланный, как он сам выражался, как бы в заточение, в монастырь, и сильно огорченный этим, в ноябре 1811 года подал преосвященному прошение, в котором жаловался, что он уволен от всех должностей единственно по неблаговолению его преосвященства, и что он может больше приносить пользы отечеству и церкви, занимая публичную, соответственно летам и званию, должность, нежели будучи праздным в монастыре; посему и просил ходатайствовать пред святейшим Синодом о переводе его в другую епархию. Гнев добросердечного архипастыря к этому времени, как видно, уже смягчился. На прошении архимандрита Иринея он положил следующую резолюцию: «дать знать о. архимандриту Иринею, что в следующем году успевшие риторики ученики в сочинениях и латинском языке имеют быть переведены в философию, для преподавания которой он будет потребен, а потому и будет вызван. А до того времени стараться ему как монастырские строения окончить, так и монашествующую братию исправить». В нетерпении скорее оставить монастырь, в котором жить, как видно, не любил, архимандрит Ириней изъявил намерение немедленно ехать в Пермь, – но консистория указом предписала ему дожидаться особого о сем распоряжения. Особого распоряжения архимандрит Ириней не хотел, однако, дожидаться и приехал в Пермь без всякого указа; зато явившись к преосвященному 19-го января 1812 года, услышал от него, что он в Перми не нужен и делать ему тут нечего. Опечаленный таким приемом и отзываясь расстройством своего здоровья, о. архимандрит снова просил преосвященного ходатайствовать о перемещении его в другую епархию ближайшую к Малороссии – месту своего рождения, – или, по крайней мере, куда-либо в Россию. Преосвященный на этот раз исполнил его просьбу и ходатайствовал пред святейшим Синодом о перемещении архимандрита Иринея, прося вместе с тем о назначении в настоятели Верхотурского монастыря человека способного быть ректором и богословии и философии в Пермской семинарии учителем. Ходатайство владыки было уважено и архимандрит Ириней, по указу святейшего Синода, переведен был, полтавской епархии, во второклассный Лубенский монастырь. С переводом его окончились и все дела, до него касавшиеся36. Относительно же назначения настоятеля верхотурского монастыря, который бы мог быть и ректором семинарии, святейший Синод предписал Пермскому преосвященному избрать на эту должность способного из Пермской епархии. Выбор такого кандидата из начальников и наставников семинарии оказался, однако, затруднительным.

Определенный преосвященным на место игумена Гавриила в должность префекта и члена правления протоиерей Никифор Пономарев весьма недолго нес эти должности. В апреле 1811 года он просил увольнения в отпуск в С.-Петербург, а в ноябре того же года, также по собственному прошению, и совсем уволен от должности префекта, учителя и члены семинарского правления с награждением «за труды и подвиги», как сказано в послужном его списке, ста рублями. Этим навсегда окончилась служба его при семинарии. Оставивши оную, протоиерей Пономарев, доселе числившийся при Новоусольском соборе, переведен был к Юговскому Христорождественскому собору на протоиерейское место и, по распоряжению начальника завода, определен инспектором тамошней заводской школы и законоучителем. В 1820 году протоиерей Пономарев определен был к градо-Пермскому Петропавловскому собору и до 1831 года проходил должность благочинного над некоторыми церквами Пермского уезда. Скончался в должности протоиерея означенного собора в преклонных летах. На место протоиерея Пономарева членом семинарского Правления сделан был безместный священник Иоанн Подосенов, но он занимал эту должность не более двух-трех месяцев и был уволен в число братства в верхотурский монастырь. Вместо него в августе 1811 года определен был прежний учитель, снова теперь поступивший в семинарию, кунгурский протоиерей Василий Дьяконов, который по вдовству изъявил желание поступить в монашество и причислен был к братии архиерейского дома. Вскоре (в ноябре 1811 года) к двум членам семинарского правления (протоиерею Дьяконову и иеромонаху Иннокентию) присоединен был третий – игумен Гавриил, которому прежние вины были отчасти отпущены; впрочем, его старые неисправности, не были вполне забыты: в должность префекта, которую прежде занимал, он не был определен, а велено было над семинаристами иметь смотрение всему семинарскому правлению. Около этого же времени определен был еще и четвертый член – комиссар семинарии иеромонах Геннадий (бывший священник Гавриил Арефьев). Игумен Гавриил, впрочем, не долго продолжал вторичную свою службу при семинарии. Не прошло и года после его определения (в июле 1812 года) как он скончался. Таким образом, ко времени, когда преосвященный получил указ святейшего Синода об избрании на должность настоятеля верхотурского монастыря и ректора семинарии способных кандидатов из Пермской епархии, в семинарском правлении состояло три наличных члена: иеромонах, в это время возведенный в сан игумена соликамского монастыря на место покойного Гавриила, Иннокентий, протоиерей Дьяконов и иеромонах Геннадий. Но преосвященный не почитал ни одного из них способным к вышеозначенным должностям, – первого, по всей вероятности, по молодости лет и потому, что он уже сделан был настоятелем соликамского монастыря, – второго, как увидим ниже, «за слабостью», а последнего по недавнему поступлению его на семинарскую службу и по недостаточному образованию. Посему он доносил святейшему Синоду, что способных кандидатов на архимандритское место и к занятию должности ректора и учителя богословия в Пермской епархии не находится. Святейший Синод, вследствие сего донесения, предписывал его преосвященству, дабы он относительно выбора в верхотурский монастырь настоятеля с поручением ему и должности ректора и богословии учителя «обратил внимание на соликамского игумена Гавриила, который, как видно из послужного списка, проходя при семинарии с 1803 г., разные должности, был, между тем и ректором и философии учителем, а ныне сверх должности префекта, библиотекаря и риторики учителя, занимается толкованием богословии. Ежели же он, Гавриил, по каким-либо причинам окажется к отправлению ректорской должности и преподаванию богословского учения неспособным, то избрать такового в Пермской епархии из вдовых священников, окончивших учение и желающих восприять монашество, и представить Синоду н утверждение». Но поскольку, как уже мы сказали, игумен Гавриил к этому времени помер, то преосвященный положил на указе такую резолюцию: «отрапортовать, что игумен Гавриил по продолжительной болезни скончался. А к протопопу Кувшинского собора Кириллову послать указ, дабы представил прошение о пострижении в монашество, если желает быть архимандритом в верхотурском монастыре и в семинарии занять должности: на первый случай должность префекта и философии учителя, а потом ректора и богословии учителя». Прошение Кириллов прислал и преосвященный сделал о нем представление в святейший Синод в смысле вышеизложенной резолюции. На это представление указом от 6 ноября 1812 года святейший Синод дал знать о таковом своем определении: «протоиерея Кириллова в монашество постричь и в верхотурский Николаевский монастырь на первый случай во игумена произвесть дозволить, предоставив его преосвященству поручить ему Кириллу по семинарии должности префекта и философии учителя с тем, что ежели он, Кириллов, будет отправлять должности сии усердно, с успехом и пользой для семинарии, то тогда преосвященный имеет представить святейшему Синоду о производстве его в архимандрита в верхотурский монастырь». Причина, почему святейший Синод не дозволил тотчас же произвесть Кириллова в архимандрита, по всей вероятности заключалась в том, что послужной список его был не совсем чист: в 1804-м году он находился под судом по двум делам, из которых по первому был отрешен от занимаемых им тогда должностей (члена консистории и кафедрального протоиерея) а по второму получил несколько строжайших выговоров. Согласно сему указу, Кириллов 9 февраля 1813 года пострижен в монашество с наречением Иеронимом, 16-го того же месяца произведен в игумена, а 18-го резолюцией преосвященного определен префектом, учителем философии и членом семинарского правления.

Префект игумен Иероним был родом верхотурского уезда, Уткинского завода, священнический сын. По окончании курса в Тобольской семинарии, в 1786-м году произведен во священника в Богословский завод, был учителем закона Божия в училищах этого завода и присутствующим Верхотурского духовного правления. В 1800-м году произведен в протоиерея, в 1802 году определен присутствующим консистории, в 1803 году переведен протоиереем к Пермскому кафедральному собору и определен градским благочинным. В 1807 году переведен к Кушвинскому собору.

Между тем, еще до определения префекта игумена Иеронима, в январе 1813 года протоиерей Василий Дьяконов уволен был от семинарского правления и от учительской должности, а также и от архиерейского дома на собственное пропитание « за непрестанной слабостью» и этим навсегда окончилась его семинарская служба. Вместо Дьяконова в том же году определен членом правления иеромонах Иустин, но он занимал эту должность менее года. В августе 1814 года иеромонах Иустин скончался.

Ко времени преобразования семинарии в семинарском правлении остались два члена: префект игумен Иероним и игумен Иннокентий. Последний приобрел особенную доверенность преосвященного, что можно видеть из следующей резолюции: «отцу игумену Иннокентию представлять нам еженедельно репорты о учителях, ходят ли в классы и сколь рано ходят». Говорим – особенную доверенность, – ибо такое наблюдение за учителями было скорее делом префекта. В преобразованную семинарию ректором определен был архимандрит Афанасий, который вместе с тем назначен и настоятелем Верхотурского монастыря. Посему игумен Иероним переведен был в настоятели томского Алексеевского монастыря с возведением в сан архимандрита. Игумен же Иннокентий остался при семинарии учителем и инспектором и вступил членом в новое семинарское правление.

От членов семинарского правления перейдем к учителям, бывшим в семинарии до ее преобразования. К сожалению, находящиеся под руками нашими документы позволяют только сделать перечень учителей каждого класса, присоединив лишь немногие замечания о каждом учителе.

Учителя философского класса: первым учителем философского класса был, как выше сказано, протоиерей Никифор Пономарев до 1804 года. После него некоторое время преподавал философию игумен Гавриил, с конца же 1804 по 1806 год учителем оной состоял Василий Максимович Квашнин. В 1806 году Квашнин был уволен от семинарской службы по собственному прошению за слабостью здоровья, будучи еще прежде награжден за усердное служение в двух семинариях чином 9-го класса. По увольнении от семинарии Квашнин поступил в гражданскую службу и, сколько нам известно, был асессором Пермской гражданской Палаты. Место Квашнина по учительской должности в философском классе занимал ректор архимандрит Парфений, а после перевода его из Пермской семинарии с 1807 года ректор архимандрит Ириней. С 1811 по 1813 год философского класса не было. С 1813 по 1818 год до самого преобразования семинарии учителем философии был префект игумен Иероним. Обо всех этих лицах было говорено выше.

Учителями риторического класса были: первый – Василий Квашнин до 1804 года; с 1804 по 1805 год протоиерей Василий Дьяконов; в 1805 г. ректор архимандрит Парфений; с 1805 по 1806 год священник Дмитрий Квашнин; – в 1806-м году священник Квашнин был уволен от учительской должности по невозможности совместить приходские обязанности с семинарской службой; после он был кафедральным протоиереем и библиотекарем семинарии, а со времени преобразования семинарии ректором Пермского училища. На место Квашнина поступил игумен Гавриил и был учителем риторики до 1811 года. По удалении от должности игумена Гавриила с 1811 года по 1812 учителем риторики был протоиерей Никифор Пономарев, с 1812 по 1813 протоиерей Василий Дьяконов, с 1813 по 1818 иеромонах, потом игумен, Иннокентий37.

Учители пиитического класса: Пиитика сделалась особенным классом с 1805 года. Первым ее учителем с 1805 по 1807 год был игумен Гавриил; с 1807 по 1810 год Яков Коровин, впоследствии иеродиакон, и потом иеромонах Иннокентий: с 1810 по 1811 год протоиерей Никифор Пономарев; с 1811 по 1813 опять иеромонах Иннокентий; с 1813 по 1815 Василий Прибылев – осинского уезда Оначевского села священнический сын, обучающийся и окончивший курс в Пермской семинарии. В 1815 году Прибылев помер. С 1815 по 1818 год учителем пиитики был Ипполит Капустин – шадринского уезда Батуринского села священнический сын, обучавшийся и окончивший курс в Пермской семинарии38.

Учители высшего грамматического, иначе синтаксического класса: Первый учитель этого класса иерей Иоанн Попов уволен с учительской должности в 1803 году; в том же году был переведен на священническое место в г. Екатеринбург, где был в горной школе риторики и благонравия учителем; в 1814 году произведен в протоиерея к шадринскому Преображенскому собору и определен членом шадринского духовного правления: с 1816 по 1818 год был инспектором Далматовского духовного училища; с 1824 года благочинным и цензором проповедей, с 1830 года миссионером по уездам шадринскому и камышловскому. В 1831 году протоиерей Попов награжден был бархатной фиолетовой камилавкой. Он кончил жизнь в монашестве, – сколько нам известно, в одном из монастырей Киевской епархии. После Иоанна Попова учителями высшего грамматического класса были: с 1803 по 1805 год священник Дмитрий Квашнин, с 1805 по 1807 год Михаил Флоровский, города Екатеринбурга священнический сын, обучавшийся сначала в Тобольской семинарии, окончивший курс в Пермской, – поступил после в медико-хирургическую академию; с 1807 по 1810 год Алексей Вишневский, в 1808 году постриженный в монашество с наименованием Иустином39; с 1810 по 1811 год иеромонах Иннокентий, с 1811 по 1813 Василий Прибылев; с 1813 по 1815 Ипполит Капустин; с 1815 по 1818 Павел Буров шадринского уезда Ольховской слободы священнический сын, обучавшийся в Пермской семинарии.

Учители среднего грамматического класса: первый учитель этого класса Иван Брызгалов в 1804 году произведен был во священника к Пермскому кафедральному собору; в 1805 году уволен от учительской должности и переведен священником в Богословский завод, оттуда в 1807 году перемещен священником же в Баженовское село ирбитского уезда и определен благочинным; в 1816 году произведен в протоиерея; в 1830 году переведен к градо-чердынскому Воскресенскому собору и определен благочинным градских и некоторых уездных церквей и присутствующим чердынского духовного правления; в 1831 году награжден бархатной фиолетовой скуфьей; в 1832 году определен смотрителем чердынского духовного приходского училища. После Брызгалова с 1805 по 1807 год учителем среднего грамматического класса был Михаил Кириллов. Он был сын Пермского кафедрального собора протоиерея Иоанна Кириллова, обучался в Тобольской семинарии до риторики, окончил курс в Пермской и определен сначала учителем информаторического класса, а потом перемещен в средний грамматический. В 1807 году Кириллов уволен от учительской должности и поступил в Гороблагодатский Кушвинский завод на священническое место кандидатом, при чем определен был учителем тамошней главной горной школы. В 1810 году рукоположен во священника к градо-пермскому Петропавловскому собору, а в 1813 году произведен в протоиерея к кушвинскому свято-Троицкому собору и определен благочинным над церквами Гороблагодатских и Нижнетагильских заводов; в течении семи лет исправлял должность инспектора школ гороблагодатских заводов и был учителем Кушвинской заводской школы. В 1822 году протоиерей Кириллов переведен в Нижнетагильский завод к Входоиерусалимской церкви, при чем от должности благочинного уволен. В 1828 году определен сотрудником миссионеру градо-кунгурскому протоиерею Петру Луканину в деле обращения к св. Церкви раскольников по уездам кунгурскому, красноуфимскому и осинскому, но в 1829 году по расстроенному здоровью от сей должности уволен. В 1832 году определен присутствующим в Верхотурское духовное правление и благочинным над церквами Нижнетагильских заводов, но в 1834 г. от должности благочинного уволен, дабы мог он, согласно своему желанию, удобнее заниматься делом по заводам Нижнетагильским. В 1838 году по поручению высокопреосвященного архиепископа Аркадия был в Москве и как в тамошней патриаршей ризнице и библиотеке, так и в ризнице большого Успенского собора и свято-Троицкой Сергиевой лавры обозревал древности, чтобы заметить в них по возможности все, что служит к обличению неправости раскольнических мнений. За усердную и ревностную службу протоиерей Кириллов награжден был в 1833 году бархатной фиолетовой скуфьей, а в 1838 году таковой же камилавкой. Скончался он в 1843 году, 57 лет от роду. После Кириллова учителями среднего грамматического класса были: с 1807 по 1811 год Василий Прибылев, с 1811 по 1813 год Ипполит Капустин, с 1813 по 1814 год священник Иоанн Попов (иногда называемый Поповский – вероятно, в отличие от священника Попова, бывшего первым учителем высшего грамматического класса). Священник Попов был родом пермского уезда Полазинского села диаконский сын, с низших классов обучался в Вятской семинарии, окончил курс в Пермской; по окончании курса был учителем низшего грамматического класса и потом определен священником в Юговской завод, в 1810 году переведен к Пермскому кафедральному собору, а в 1811 году определен опять учителем низшего грамматического класса. Так как в 1813 году низший грамматический класс соединен был с средний, то священник Иоанн Попов и сделан был учителем обоих; впрочем, оставался в этой должности недолго: в январе 1814 года он был уволен от учительства40. На это место определен возвратившийся из Москвы снова в Пермскую епархию иеромонах Иустин, но и этот в том же году помер. С 1814 по 1815 учителем этого класса значится священник Семен Пеунов, города Камышлова священнический сын, обучавшийся с низших классов в Тобольской семинарии и окончивший курс в Пермской. В 1808 году он определен был учителем арифметики и информатории; в 1809 году произведен во священника к градо-Камышловскому собору; овдовевши в 1812 году, определен в число братства Пермского архиерейского дома, – в 1813 году назначен законоучителем Пермской гимназии, в 1814 году определен комиссаром семинарии, а потом и учителем; в 1815 году оставил учительскую должность и поступил в армейское ведомство. По увольнении Пеунова, с 1815 по 1818 год учителем этого класса состояли Савва Пьянков, пермского уезда, Гаревского села дьяческий сын, обучавшийся в Пермской семинарии и по окончании учения определенный сначала учителем информатории, а потом и грамматики. После исключен был из духовного ведомства.

Учители низшего грамматического класса. Первый учитель этого класса Григорий Серебреников уволен от сей должности в 1803 году и рукоположен во священника в Ильинское село пермского уезда; в 1814 году произведен в протоиерея; с 1821 по 1833 год был благочинным; в 1822 году награжден бархатной фиолетовой скуфьей.

Вместо Серебреникова определен учителем протодиакон Иоанн Баженов, города Соликамска священнический сын, обучавшийся в Вятской семинарии. В 1790 году Баженов посвящен во диакона к Соликамскому собору, в 1800 году произведен в протодиакона и переведен в Пермь; в 1803 году произведен во священника к Пермскому кафедральному собору и определен ключарем оного и учителем семинарии. В 1805 году от учительской должности уволен и определен присутствующим в консисторию и благочинным над церквами пермского уезда, а в 1809 году и над церквами города Перми; в 1811 году произведен в протоиерея к Пермскому Петропавловскому собору. Скончался в 1816 г., 48 лет от роду.

После увольнения от учительства Баженова учителями низшего грамматического класса были: в 1805 году Михаил Флоровский; с 1805 по 1807 год Иван Попов41; с 1807 по 1809 год Евсигней Сапожников пермского уезда Сылвинского села священнический сын обучавшийся в Вятской семинарии с низших классов и окончивший курс в Пермской; по увольнении от учительской должности – в 1810 году рукоположен во священника в Чермосский завод соликамского уезда; с 1818 по 1824 год был благочинным. Скончался в 1844 году, 58 лет.

После Сапожникова учителями были: с 1809 по 1811 год Ипполит Капустин; с 1811 по 1813 год, когда класс этот был соединен с средним грамматическим, священник Иоанн Попов.

Учители информаторического класса. Первый учитель этого класса Павел Золотавин был уволен от учительской должности в 1802 году и произведен во священника к градо-екатеринбургской Богоявленской церкви и определен присутствующим екатеринбургского духовного правления; в 1808 году произведен в протоиерея к Юговскому Христорождественскому собору. С 1802 по 1803 год учителем этого класса был Алексей Бельтюков; в 1803 году он был уволен от учительской должности и произведен во священника к градо-кунгурской Успенской церкви; в 1804 году определен присутствующим кунгурского духовного правления; в 1834 году перемещен священником к градо-кунгурской же Предтечевской церкви.

На место Бельтюкова учителем информатории определен крестовой диакон Иаков Распопов, который обучался в Тобольской семинарии, в 1794 году посвящен во диакона, потом по случаю вдовства причислен к братии Тобольского архиерейского дома, а в 1800 году переведен в Пермский архиерейский дом. В 1804 году диакон Распопов от учительской должности уволен42, а на место его определен студент Михаил Флоровский. С 1805 по 1807 год учителем этого класса был Григорий Дерябин, верхотурского уезда Кошайского села, диаконский сын, обучавшийся в Тобольской семинарии и окончивший курс в Пермской43. С 1807 г. по 1808 год учителем был Максим Серебреников, пермского уезда Отчино-сретенского села, священнический сын, обучавшийся в Пермской семинарии. В 1808 году Серебреников рукоположен во священника в Сретенское село, в 1818 году переведен в Шерьинское село; скончался в 1845 году, 57 лет.

Преемниками Серебреникова были: с 1808 по 1809 год Семен Пеунов, в 1809 году Ипполит Капустин и потом Василий Удинцев, города Ирбити священнический сын, обучавшийся в Пермской семинарии; с 1810 по 1811 год священник Иоанн Подосенов, градо-Чердынского протоиерея сын, обучавшийся в Вятской семинарии. По окончании курса он был произведен во священника к градо-чердынской Преображенской церкви, проходил должность депутата и присутствующего чердынского духовного правления; в 1810 году определен учителем семинарии, а в 1811 году уволен от этой должности и определен в число братства верхотурского монастыря. После Подосенова учителями информатории были: с 1811 по 1815 год Савва Пьянков, с 1815 по 1817 крестовый диакон Иоанн Кобелев, осинского уезда села Гор дьяческий сын, обучавшийся в Пермской семинарии до реторики. Ко времени преобразования учителем этого класса состоял Матвей Серебреников.

Кроме ординарный классов были еще, как мы выше видели, классы экстраординарные. Учителями в этих классах, кроме медицины, были учители ординарных классов за немногими исключениями. Так учителем математики был Алексей Вишневский, в последствии иеромонах Иустин, – и только в 1807 году, когда этот класс распался на четыре, в нем было два учителя, о которых мы не упоминали, именно: Леонтий Чернавин, екатеринбургского уезда Черемисского села священнический сын, с низших классов обучавшийся в Тобольской семинарии и окончивший курс в Пермской (в 1809 году от учительской должности уволен и поступил на службу по ведомству дирекции Пермских училищ) и Яков Словцов, шадринского уезда, Петропавловского села священнический сын, обучавшийся в Пермской семинарии (в 1808 г. умер). После увольнения от должности учителя математики иеромонаха Иустина, учителем оной определен родной его брат Михаил Вишневский и оставался в этой должности до самого преобразования и даже после преобразования семинарии.

Из учителей рисования не упомянут нами в числе учителей ординарных классов Стефан Засухин, кунгурского уезда Сылвинского села священнический сын, обучавшийся в Пермской семинарии. Учителем был с 1807 по 1809 год, а в этом последнем году уволен в светское ведомство и поступил на службу в Пермское удельное отделение.

«Корень учения горек, но плоды его сладки», говорит пословица. И Пермский рассадник духовного просвещения принес сладкие плоды в лице своих воспитанников, из коих некоторые заслуживают особого упоминания, как добрые пастыри стада Христова и верные служители церкви и отечества. Первый курс Пермской семинарии, как мы выше сказали, окончился в год прибытия преосвященного Иустина на Пермскую епархию. Второй курс начался с января 1803 года44. В него поступило учеников: в философский класс 23, в риторику 29, в высший грамматический класс 47, в средний грамматический – 85, в низший грамматический – 85, в информаторический – 7645.

Второй курс окончился в июне 1805 года. Кончило курс 14 студентов философии46. Из студентов этого курса более замечательны: Яков Коровин и Михаил Кириллов, бывшие учителями семинарии, Федор Любимов и Петр Луканин, занимавшие в епархии почетные должности. О первых двух было сказано выше, о последних сообщим сейчас краткие сведения.

Федор Федоров Любимов соликамского уезда села Купросского священнический сын, по окончании курса произведен во священника в Егвинское село, в 1809 г. определен благочинным; в 1821 г. за долговременную и беспорочную службу произведен к градо-соликамскому Свято-Троицкому собору в протоиерея и определен в Соликамское духовное правление перво-присутствующим и членом оспенного комитета, в 1822 г. определен корреспондентом пермского библейского общества; в 1824 г. утвержден градским и уездным благочинным; в 1825 г. назначен увещателем преступников по соликамским присутственным местам; в 1830 г. миссионером по соликамскому и чердынскому уездам. За усердное и ревностное прохождение всех сих должностей в 1820 г. награжден набедренником; в 1831 г. бархатной фиолетовой скуфьей; в 1834 г. – за увещание раскольников – золотым наперсным крестом; в 1833 г. бархатной фиолетовой камилавкой. Скончался в 1851 г., 71 года.

Петр Алексеев Луканин кунгурского уезда Ключевского села священнический сын. По окончании курса произведен был во священника в Ачинскую крепость красноуфимского уезда, и отсюда в 1809 г. переведен в Ключевское село, в 1811 г. переведен в г. Кунгур к Благовещенскому собору; в 1813 г. определен священником к градо-кунгурскому Благовещенскому собору и определен членом кунгурского духовного правления и оспенного комитета; в следующем году определен законоучителем кунгурского уездного училища; в 1823 году по открытии при духовной консистории попечительства о презрении бедных духовного звания сделан старшим сотрудником оного; с 1824 г. нес должность благочинного градо-Кунгурских церквей; с 1827 по 1828 г. был членом консистории; в 1828 г. определен миссионером. За ревностное и усердное прохождение всех сих должностей получил он следующие награды: в 1829 г. за ревность к службе и успехи в обращении раскольников к православной церкви награжден бархатной фиолетовой камилавкой; три раза удостоен благословения святейшего Синода; в 1835 г. за усердные труды по миссии награжден золотым наперсным крестом; в 1837 г. сопричислен к ордену св. Анны 3-й степени; в 1843 г. возложена на него палица. Скончался в 1847 г., 63 лет.

С 1805 до 1810 г. формально, так сказать, окончания курса не было, а выбывали из философского класса некоторые студенты по нужде в наличных кандидатах на место, – прочие же продолжали учение. Так в 1807 г. выбыло трое, или четверо студентов, – в 1809 г. выбыло шесть студентов, да и то четверо из них в учители; между последними был известный Ипполит Капустин.

Наконец, в 1810 г. опять кончили курс все студенты философии. Упомянем, как о более замечательных из них, об Антиохе Парышеве, Авраамии, и Григории Плотникове.

Антиох Яковлев Парышев города Ирбита священнический сын. По окончании курса рукоположен во священника к градо-ирбитскому Богоявленскому собору; в 1812 г. произведен к градо-Верхотурскому собору в протоиерея, с возложение на него набедренника, и определен присутствующим Верхотурского духовного правления; с 1822 по 1836 г. проходил должность благочинного и сотрудника Пермского епархиального Попечительства о бедных духовного звания; с 1824 по 1828 г. и потом с 1832 по 1848 год был смотрителем верхотурского приходского духовного училища; в 1842 г. Высочайше утвержден членом верхотурского Попечительного Комитета о тюрьмах; в 1852 г. определен членом Комитета общественного здравия. За усердное прохождение должностей в 1824 г. удостоен благословения святейшего Синода; в 1836 г. награжден бархатной фиолетовой скуфьей. В 1857 г. за старостью лет, по собственному прошению, почислен за штат. Скончался в 1861 году.

Авраамий Андреев Оглоблин красноуфимского уезда Сырьинского села священнический сын. По окончании курса в 1810 г. зачислен кандидатом на священническое место к Юговскому Христорождественскому собору; в 1812 рукоположен в действительного священника к оному собору и определен учителем в Юговской горной школе; в 1816 г. переведен к градо-екатеринбургской Духосошествиевской церкви и в течении двух лет был учителем в екатеринбургском уездном училище; в 1822 г. произведен в протоиерея к Кушвинскому свято-Троицкому собору и определен благочинным, в то же время, по распоряжению горного начальства, поручено ему исправление должности инспектора над пятью заводскими школами; в 1828 г. определен миссионером для обращения раскольников к православной церкви; в 1831 г. переведен к градо-камышловскому Покровскому собору и определен присутствующим духовного правления и благочинным градской и 10-ти уездных церквей; в 1836 г. определен отсутствующим членом Пермского епархиального попечительства о бедных духовного звания; в том же году назначен членом Камышловского попечительного о тюрьмах комитета. За усердие и ревностное исполнение сих должностей он получил следующие награды: в 1823 г. благодарность от Императорского Казанского Университета за успехи учеников в законе Божием; в 1828 г. награжден бархатной фиолетовой скуфьей; в 1829 г. за ревность к службе и успехи, оказанные в обращении раскольников, пожалован ему золотой наперстный крест; в 1832 г. за усердные труды в обращении раскольников удостоен благословения св. Синода; в 1833 г. по докладу Обер-прокурора святейшего Синода, в воздаяние успешных его трудов в обращении раскольников, Высочайше повелено выдать ему в единовременное пособие 2000 руб.; в 1835 г. за усердные труды по миссии награжден бархатной фиолетовой камилавкой; в 1836 г. сопричислен к ордену св. Анны 3-й степени. Скончался в 1846 г., 57 лет.

Григорий Стефанов Плотников шадринского уезда Уксянской слободы священнический сын, долгое время бывший смотрителем Далматовского духовного уездного и приходского училища, – ныне задравствующий Далматовский отец протоиерей и кавалер.

После 1810 г. философского класса не было до 1813 г., не было посему и окончания курса; в случае нужды в кандидатах на священство, таковые избирались из учеников риторики. В 1813 г. учеников риторики перевели, наконец, в философию, в следующем 1814 г. трое из них вышли на места, – остальные (все кроме еще одного, выбывшего на место незадолго до перевода) в числе 12 человек в 1815 г. переведены были в богословский класс. Курс свой они окончили в 1817 г. с аттестатами студентов богословия.

При окончании этого курса, как уже сказано выше, в ожидании преобразования семинарии, преосвященный велел приостановить перевод учеников. Таким образом, воспитанники нового курса учились и окончили свое учение уже в преобразованной семинарии.

***

В заключение этого отдела нашей истории скажем несколько слов о тех путях жизни и служебной деятельности, которые открывала семинаристам тогдашняя семинария. Путей этих было не много, точнее всего один: духовное звание. Выход из духовного звания на места в гражданское ведомство был весьма стеснен для тогдашних учеников семинарии, и примеров его мы видали два, три – не более, – все же остальные ученики поступали на священноцерковнослужительские места. При тогдашней скудности образованных людей в духовенстве, весьма понятно, впрочем, желание епархиальных властей удержать в своем ведомстве всех, получивших образование от щедрот ими же поддерживаемой и управляемой семинарии. В доказательство трудностей, какие нужно было преодолеть тогда желающим оставить духовное звание, представляем несколько фактов.

Учители семинарии Леонтий Чернавин и Стефан Засухин просили преосвященного Иустина уволить их из духовного звания в светское. Но преосвященный и слышать не хотел об удовлетворении их просьбы и, уволив их от учительской должности, приказал немедленно жениться для поступления в духовное звание. Чернавин и Засухин, как видно, сильно не расположены были к духовному званию, потому что на распоряжение Владыки решились подать жалобу в Комиссию духовных училищ. Так как на запрос, сделанный по этому предмету Комиссией преосвященному, последний отвечал, что Чернавин и Засухин действительно не имеют расположения к духовному званию, то Комиссия и не сочла полезным удерживать их в оном против воли, и Чернавин и Засухин были уволены «в светскую команду».

Это, впрочем, был весьма редкий пример, что духовные лица были уволены из духовного звания единственно по нерасположению к оному. Вот другой факт, доказывающий, что одной этой причины в то время было не достаточно для того, чтобы получить увольнение в светское ведомство. В 1812 г. студент философии Петр Бабин подавал прошение в Комиссию духовных училищ об увольнении в светское ведомство по несклонности его к духовному званию. Комиссия велела ему объявить, что студенты семинарии увольняются из духовного звания не по неклонности их к оному, но единственно по болезненным припадкам, или по другим каким-либо природным недостаткам, препятствующим занять им священнослужительские должности, притом по представлению о сем епархиальных начальств.

Даже у самих епархиальных преосвященных ограничено было право увольнять молодых людей духовного звания в светское. В 1810 г. Оберпрокурор святейшего Синода князь Голицын предлагал Комиссии духовных училищ на рассмотрение отношение к нему Министра народного просвещения, в котором последний изъяснял, что в отдаленных губерниях, каковы: Тобольская, Иркутская, Томская и Пермская, назначать учителей в училища его ведомства весьма затруднительно. Из донесения же директоров видно, что хотя из духовных семинарий на такие места поступать бы и желали, но епархиальные преосвященные не могут приступать к увольнению их без разрешения святейшего Синода. И ныне, присовокуплял Министр, открылась учительская вакансия в Екатеринбурге, но занять оную желающих не оказывается. Министр народного просвещения просил князя Голицына, не найдет ли он возможным исходатайствовать разрешение, дабы дозволено было Пермскому преосвященному в помянутое Екатеринбургское училище уволить в учители из студентов Пермской семинарии, кто поступить туда пожелает, равно и впредь, в случае надобности, по сношениям Казанского университета увольнять студентов, когда в какое-либо училище нужно будет определить учителя. Комиссия духовных училищ, содействуя общей пользе и по уважению изъясненных в отношении г. Министра народного просвещения неудобств, с коими сопряжено определение учителей в учебные заведения, находящиеся в помянутых губерниях, полагала: для замещения учительской вакансии, открывшейся в Екатеринбургском малом народном училище, уволить из студентов Пермской семинарии, кто поступить туда пожелает, равно и впредь, по сношениям Казанского университета, увольнять, по местному удобству, из семинарий вышесказанных губерний, когда в какое либо училище нужно будет определить учителя с тем, чтобы об этом доносить святейшему Синоду во известие. Таковое свое заключение Комиссия духовных училищ представляла святейшему Синоду на утверждение. Но святейший Синод согласился на это заключение Комиссии с ограничением, определив, чтобы на будущее время студентов и учеников не подобные места преосвященным самим не увольнять, а испрашивать предварительно Синодского разрешения.

Впрочем, на вакансию в Екатеринбургском народном училище позволено было уволить кого-либо из студентов, или учеников семинарии. Согласно этому разрешению учителем туда определен был ученик риторики Иван Тетюев47.

Семинарская Библиотека

Первый епископ пермский Иоанн, не мало сделавший для семинарии во время кратковременного управления своего Пермской епархией, оставил памятник своего благорасположения к открытому им духовно-учебному заведению и по смерти своей. Основанная им при семинарии для пособия в учебных занятиях учителям и ученикам библиотека увеличилась, по кончине его, пожертвованными им по духовному завещанию двадцатью тремя названиями книг48. Кроме того еще при жизни преосвященного Иоанна поступило в семинарскую библиотеку несколько пожертвованных книг. Так по кончине чердынского лекаря Николая Камифизина поступило в семинарию 19 названий (28 томов), оставшихся после него книг преимущественно медицинских и разные медицинские инструменты. Тогда же разными лицами пожертвовано 14 названий (42 тома) разного рода книг.

Преосвященный Иустин обратил на семинарскую библиотеку особенное внимание и, во время его управления епархией, она была значительно умножена и пополнена. Свидетельством его заботливости об этом важнейшем пособии для образования может служить уже одно то, что пересматривая напр. отчеты о семинарских суммах, он неоднократно выражал желание, чтобы за всеми необходимыми расходами по семинарии, непременно оставалась довольно значительная сумма на покупку книг для библиотеки. Но яснее всего это видно будет из того количества и выбора книг, которыми он умножил семинарское книгохранилище. Почти тотчас же после своего вступления в управление епархией, он разрешил семинарскому правлению употребить до 500 руб. на приобретение книг, как учебных, так и других лучших и известнейших для общего употребления учащих и учащихся49.

С открытием преосвященным Иустином новых классов в семинарии понадобились и новые руководства и пособия. Так в 1803 году для занимающихся медициной куплено несколько врачебных книг и хирургических инструментов, а для математического класса готовальня с математическими инструментами.

Но это было только началом просвещенной заботливости преосвященного Иустина об умножении семинарской библиотеки. Когда он успел поближе познакомиться с учебными и материальными средствами семинарии, то решился составить библиотеку из книг дорогих не столько по материальной цене50, сколько по их важному значению для умственного и нравственного развития учащих и учащихся в семинарии, разумеется, сколько это было доступно семинарским средствам.

С начала существования семинарии книги, требовавшиеся для оной, были приобретаемы или покупкой от частных лиц, или от заезжих в Пермь торговцев51, или же выписывались от книгопродавцев Московской университетской типографии Люби, Гария и Попова. Приобретаемые книги почти все были на русском языке. Преосвященный Иустин нашел для себя и для семинарии драгоценного в этом отношении корреспондента в известном нашем ученом Николае Николаевиче Бантыш-Каменском, который был ему лично и близко знаком. С этого времени до своей кончины Бантыш-Каменского все книжные поручения были возлагаемы преосвященным на него и им были аккуратно выполняемы. Любовь к науке проглядывала у любителя наук даже в исполнении этих, по-видимому, мало привлекательных комиссий. На извинения преосвященного, что он затрудняет своего превосходительного знакомого книжными поручениями, последний не раз отвечал в таком роде: «Не жалейте меня своими комиссиями. Это пища души моей», (в 1807 г.) – или так «не щадите меня и впредь учебными комиссиями, кои и впредь с охотой исполнять буду» (в 1808 г.). Такой корреспондент был истинной находкой для жаждущих просвещения в таком отдаленном крае, какова Пермь, в особенности при тогдашнем состоянии путей сообщения. Он был полезен не одним аккуратным исполнением комиссий, но много помогал и учеными советами, где таковые требовались.

Задумав составить солидную библиотеку для семинарии, преосвященный решился сделать выбор книг преимущественно на латинском языке, которым почти исключительно пользовались тогда русские ученые, по малому знакомству с другими языками и потому еще что этот язык был в то время привиллегированным языком учености. Составив обширный список книг преимущественно богословского и философского содержания, а также служащих для классического образования, в конце 1803 года он послал его к Бантыш-Каменскому, прося выписать эти книги из-за границы. Бантыш-Каменский охотно принял поручение, но вместе с этим подал и благой совет. От 15-го декабря 1803 года он писал преосвященному Иустину: «… Вы очень много лютеранских Богословий написали, а российских авторов о Богословии ни единого. Наш один Прокопович больше стоит, нежели все Туретины с товарищи. Жалею, если вы не читали его. Прекрасна и Карпинского, хороша и Иринеева, по коей и в академии учат52. Если угодно, я вам хотя по экземпляру всех трех пришлю. Впрочем, не худо и тех для библиотеки по экземпляру иметь, но все нужно, чтобы свои преимуществовали». Добрый совет был принят – и в семинарскую библиотеку выписано три экземпляра Богословии Прокоповича, пятьдесят экземпляров Богословии Иринеевой и четыре экземпляра Богословии Карпинского.

Между тем латинские книги, по списку преосвященного, были выписаны Бантыш-Каменским из Лейпцига и присланы в семинарию в конце 1804 года. Чтобы судить о богатстве и разумности этого выбора, достаточно перечислить некоторые из названий выписанных книг. – Тут были: Athanacii opera, Augustini opera, Gregorii Niscensis, Gregorii Nasianseni, Damasceni, Ephr. Syr., Iustini Philosophi, Lactantii – opera, Theodoreti historia ecclesiastica, Binham antiquitates, Tertulliani opera, Valerii Maximi libri, Demosthenis opera, Homeri opera, Pindarus, Anacreon, Horatius, Iuvenalis satyrae, Martialis, Claudiani – scripta, Iulii Caesaris commentaria, Terentii Varronis opera, Livii historia, Sallustii, opera, Svetonii, Taciti, Plinii – opera, Philonis opera, Iosephi opera, Cathechesmus Luteri, философские сочинения Вольфа и не мало немецких Богословий.

Для пособия при преподавании математических наук преосвященный чрез того же Бантыш-Каменского в 1805 году выписал не мало физических и математических инструментов – всего на 928 рублей. Даже для рисовального класса приобретены были книги учебного содержания и математические и физические инструменты и после. Вообще, в первые же годы своего управления Пермской епархией, преосвященный Иустин составил для семинарии весьма богатую и ученую библиотеку. Об этом можно судить, не говоря о вышесказанном, по той сумме, которая была употреблена на книги. В течении пяти лет с 1803 по 1808 год на выписку книг и инструментов издержано было 5738 рублей – сумма весьма значительная по тогдашнему времени.

Но и этого просвещенному архипастырю все еще было недостаточно, а между тем семинарских средств для умножения библиотеки более не было. Штатной семинарской суммы и на вышеописанные расходы никаким образом не могло достать и в этом случае помогали только пожертвования, к которым умел располагать преосвященный, и о которых будет сказано ниже. Но и пожертвования все истощились. Заботливый архипастырь решился поискать пособий со стороны. Узнав об упразднении Суздальской епархии, преосвященный Иустин в 1806 году сносился с преосвященным Ксенофонтом епископом владимирским о семинарской библиотеке оставшейся после упразднения епархии, предполагая, что «если есть оная библиотека на лице, представить о ней святейшему правительствующему Синоду, дабы повелено было взять оную в Пермскую семинарию». К сожалению, Владимирский преосвященный отвечал, что, за упразднением Суздальской епархии, оставлено, по указу Синода, в городе Суздале духовное училище до философского класса, в коем находится до 500 учеников, а потому она библиотека в пользу того училища оставлена. «При том же», присовокуплял преосвященный Ксенофонт, «когда чинено было оной библиотеке свидетельство, то по несчастию оказалось утраченных из оной по беспечности библиотекаря самого лучшего содержания книг на 999 рублей.

Таким образом, за невозможностью выписывать книги для фундаментальной библиотеки по недостатку для этого средств, – с 1808 года по необходимости пришлось ограничиться почти исключительно выпиской учебников, чтоб по крайней мере в этих необходимых руководствах учителям и ученикам не было недостатка. Бантыш-Каменский и в этом случае был полезнейший корреспондент. Как скоро появлялось что-либо хорошее по учебной части, он не замедлил сообщать об этом преосвященному. Так в 1808 г. он писал ему: «Новое в литературе явление: Cornel. Nepot. с прекрасными примечаниями. Спешу доставить и рекомендовать в ваше училище». В другой раз Бантыш-Каменский писал: «Jllustrissime! (Книги), о коих граф Хвостов и профессор Каченовский меня убедительно просили разослать к преосвященным, – поэма 85 коп. и хрестоматия 1 р. 60 коп., – (посылаю). Последнюю рекомендую для ваших учеников». К сожалению, скудные средства семинарии не всегда позволяли щедро платить деньги и за подобные книги. Преосвященный в ответ на последнее письмо своего корреспондента предписывал семинарскому правлению: «приготовить от лица нашего письмо о получении книги с присовокуплением, что по настоящим обстоятельством Пермская семинария покупать не может, кроме самонужнейших книг. Однако, попросить его превосходительство Николая Николаевича, чтобы послал 20 экземпляров хрестоматии».

Не можем прейти молчанием того любопытного факта, что несчастные обстоятельства России в 1812 г. имели неблагоприятное влияние и на снабжение учебными книгами нашей семинарии. От 12-го октября 1812 г. Бантыш-Каменский писал преосвященному: «Оба ваши письма нашли меня в Нижнем-Новгороде. Несчастные Московские обстоятельства принудили меня с государственной архивой из города в город переезжать. Кажется, далее не поедем. Все присутственные места здесь, и мы оплакиваем раззорение и сожжение Москвы от лютого врага… В присылке к вам Российских грамматик не могу служить. Ни купить негде, ни напечатать их нельзя. Когда переменятся Московские обстоятельства, тогда о сем подумаю»53.

В 1814 г. Николай Николаевич Бантыш-Каменский скончался. Сын его Дмитрий Николаевич просил преосвященного обращаться с книжными комиссиями к нему. Впрочем, в это время семинария, как уже выше сказано, почти ничего не выписывала, кроме учебных книг54.

Фундаментальная библиотека не мало пополнялась пожертвованиями разных лиц. Так в 1805 г., после смерти оператора Ивана Васильевича Протасова, обучавшего медицине учеников семинарии, поступило в семинарскую библиотеку 67 названий книг, большей частью медицинских. В 1807 г. поступило 13 названий книг, оставшихся после умершего Верхотурского настоятеля Игумена Троадия. В 1811-м г. сенатор, действительный тайный советник, Иван Владимирович Лопухин прислал для библиотеки в подарок несколько экземпляров своего сочинения «о внутренней церкви». В 1817 г. Екатеринбургский протоиерей Федор Карпинский пожертвовал в семинарию 15 названий книг.

В особенности значительное пожертвование книгами в семинарскую библиотеку было сделано в 1812 г. У некоторой особы (имя ее осталось неизвестно) собрана была довольно большая библиотека, которую она пожелала разыграть в лотерею. Господа, взявшие билеты, исключая весьма немногих, согласились пожертвовать своими выигрышами на пополнение библиотеки Пермской семинарии, кажется, главным образом по внушению тогдашнего Пермского гражданского губернатора Богдана Андреевича Гермеса, на которого в свою очередь действовал преосвященный Иустин. Кроме губернатора и его супруги деятельное участие в этом пожертвовании принимал доктор Федор Христофорович Граль (с которым мы надеемся познакомиться в последующей истории). Всех разыгрываемых книг было до 200 экземпляров на сумму 970 руб. Но как некоторые из взявших билеты отказались от дарового пожертвования, то этот недостаток (185 руб.) восполнил купеческий сын Авраам Петрович Попов, уплатив деньги, следующие им за выигранные книги, из своих средств, самые же книги передав в семинарию55. Преосвященный Иустин, желая с своей стороны возблагодарить жертвователей, препроводил от себя отношение к министру внутренних дел, в котором, изъясняя обстоятельства дела о пожертвовании книг, присовокуплял, что в рассылке билетов в разные города и к разным особам и в доставлении книг в семинарию действовали г. губернатор Богдан Андреевич с своей супругой Анной Ивановной и г. доктор Федор Христофорович Граль. В заключение всего преосвященный писал, что Пермская семинария сколько пожертвовавшим для нее книгами, выигранными лотерей, столько и более еще г. губернатору с фамилией и г. доктору Гралю за их в сем деле содействие обязана благодарностью, каковую имеет изъявить публично; «чего ради, – продолжал преосвященный, – я за долг себе поставлю отнестись о сем к Вашему Высокопревосходительству и покорнейше просить имена как г. губернатора Богдана Андреевича с его фамилией (супругой) и г. доктора Граля, так и прочих благотворителей, приказал, кому следует, напечатать в ведомостях».

К сожалению, некоторые из приобретенных в это время книг не только не остались в целости до нашего времени, но тогда же были утрачены отчасти вследствие несчастных обстоятельств, а больше вследствие небрежности хранителей библиотеки. Так несколько книг сгорело в 1804 г. во время пожара, бывшего в семинарии, – в последующих годах некоторые книги были похищены переплетчиком – сторожем, запрещенным диаконом Владимировым, некоторые же книги были растеряны библиотекарем игуменом Гавриилом. Особенно, – после библиотекарства игумена Гавриила, – оказалось в недостатке много книг, назначенных для продажи ученикам, о чем будет сказано ниже.

Сколько книг и какие именно оставались в семинарской библиотеке ко времени преобразования семинарии, это можно видеть из списка, составленного протоиереем Дмитрием Квашниным при приеме библиотеки от игумена Гавриила в 1812 году. Из этого списка видно, что всех книг должно было оставаться на лицо (за исключением потерянных) 649 названий; но не малое число их отмечено не наличествующими в библиотеке. Впрочем, в этот список не вошли книги, пожертвованные при вышеупомянутом розыгрыше лотереи.

Замечания свои о семинарской библиотеке окончим перечнем библиотекарей, хранивших принадлежавшие семинарии книги до преобразования оной.

В начале существования семинарии хранение семинарских книг, равно как и распоряжение семинарской экономией, возложено было на префекта Василия Квашнина. Но в августе 1802 года в прошении своем он докладывал преосвященному, что хранение и продажа учебных и других книг, поступавших в здешнюю семинарию с открытия оной до сего времени, было на его отчете. Но как при делах по званию учительскому и префектскому сия библиотекарская должность весьма много заботит и затрудняет его, то и просил в должность библиотекаря определить кого-либо другого, меньше озабоченного. Вследствие этого прошения библиотекарем определен учитель Григорий Серебреников. Но как он в следующем году оставил семинарскую службу, то в сентябре 1803 года должность библиотекаря поручена игумену Гавриилу. В заведывании игумена Гавриила библиотека находилась до 1812 года. В течении этого времени не раз преосвященный резолюциями назначал других библиотекарей, но за всем тем игумен Гавриил оставался библиотекарем и книг от него никто не принимал. Так в 1806 году велено было принять от него библиотеку ректору архимандриту Парфению, но за скорым переводом последнего это приказание не было исполнено. Посему вместо него велено было принять библиотеку учителям Дерябину и Кириллову, но до 1807 года и они почему-то ее не принимали. В этом же году сошла от преосвященного такая резолюция: «Дерябин находится под судом, а Кириллов молод да и здоровья некрепкого. Того ради тому и другому препоручить библиотеки не можно, а принять ее ректору с секретарем консистории Григорием Мышкиным». Но и эти, кажется, библиотеки не принимали, потому что в следующем 1808 году библиотекарем значится опять игумен Гавриил.

Заметив небрежность игумена Гавриила в хранении книг, которая вполне была раскрыта учрежденной тогда при семинарии комиссией преосвященный в декабре 1810 года писал: «спросить библиотекаря игумена Гавриила, почему на все неподвижные книги не сделано им, или не потребовано, откуда должно, каталога при принятии им библиотеки, и по какому он принимал от прежде бывшего библиотекаря. Библиотекарем же отсюда быть учителю пиитики протоиерею Никифору, которому и принять книги по сделанной комиссией ведомости и счетам книгопродавцев и сверять оные и цену книг с расходом денег, выписываемым в шнуровых книгах на покупку в разные времена для семинарии книг. Библиотекарю выдать из Консистории за скрепой и печатью две книги, из которых в одной написать по алфавиту все неподвижные книги, на лицо находящиеся, и впредь поступать имеющие таковые же вписывать, а в другой приход и расход продажных книг, и означать как в той, так и в другой книге цену книг». Но и протоиерей Никифор не принял библиотеки от игумена Гавриила, потому что сам вскоре оставил семинарскую службу. Посему в июне 1811 года определен библиотекарем комиссар семинарии священник Гавриил Арефьев; впрочем еще не успел он принять книг, как в декабре того же года, по словесному приказанию преосвященного, поручено было освидетельствование, а вместе с тем и хранение семинарских книг кафедральному протоиерею Димитрию Квашнину. Квашнин исполнял эту должность до октября 1813 года, когда определен был библиотекарем иеромонах Иустин с жалованьем ста рублей в год56. По смерти Иустина не долго был библиотекарем диакон Иоанн Кобелев. С мая же 1815 года снова вступил в эту должность протоиерей Квашнин, с получением в жалованье ста рублей и оставался при ней до самого преобразования семинарии.

Нравственная часть

Нравственный надзор над семинаристами с самого основания семинарии, как уже мы видели, поручен был сеньору. Тоже самое было и при преосвященном Иустине, только обязанности сеньора обозначены были точнее. Так в ноябре 1803 года Преосвященный предписал, чтобы сеньор каждый день по утру приносил рапорт о благосостоянии семинарии, а также о больных учениках за подписом префекта и своим. А в 1804 году составлена была особая инструкция, которой руководствовались сеньоры до самого преобразования семинарии. Чтобы ознакомиться с способами тогдашнего нравственного надзора, мы помещаем здесь эту инструкцию вполне. Вот она:

«Сеньор есть особа, избранная от семинарского правления для смотрения за поведением и содержанием учеников, также за чистотой покоев и за сбережением оных от пожара, и потому

1) Сеньор должен знать число каждого класса учеников и, которые из них живут на квартирах, квартиры их, для чего и иметь ему при себе список учеников.

2) Если узнает, что содержащегося отеческим коштом ученика квартира или упражняться ему в учебных предметах препятствует, или служат поводом к развращению его, о таковом доносить семинарскому правлению.

3) Сеньор должен жить в семинарии и, в которых покоях не имеет он пребывания, те осматривать по утру и ввечеру в каждые сутки и приказывать, дабы ученики не позже четвертого часа по полуночи вставали от сна и ложились спать по пробитии девяти часов по полудни, и дабы ученики ввечеру в седьмом часу начинали повторять и выучивать прочитанное этого дня в классе.

4) Сеньору обедать и ужинать всегда с казеннокоштными учениками и смотреть, дабы в продолжении трапезы соблюдаема была всякая благопристойность и была читана священная, или светская история, а поступающих неблагопристойно имеет власть лишать трапезы.

5) Смотреть на крепко, дыбы большие ученики меньшим не делали никакой обиды.

6) По утру и ввечеру приказывать собираться всем казеннокоштным ученикам на слушание утренних и вечерних молитв.

7) Смотреть, дабы к пениям в церковь приходили все ученики, о не ходящих же подавать в семинарское правление записки.

8) Ежели он какой-либо худой поступок усмотрит за учеником, о таковом немедленно доносить начальству.

9) Настоять, дабы определенные для услуг семинарских сторожа возложенную на каждого должность проходили неослабно и дабы у припасных амбаров каждоночно был караул; об ослушниках же рапортовать семинарскому правлению.

10) Если какие усмотрит он недостатки в семинарских припасах, также и в одежде и обуви казеннокоштных учеников, о том доносить комиссару. Таковым же образом имеет поступать в случае починки печей и прочих в семинарских покоях поправок, – чего для он должен почасту как печи, так и прочие семинарские покои осматривать.

11) Смотреть, дабы из съестных семинарских припасов не было напрасной траты, или расхищения оных, равно и прочих семинарских вещей, о упримеченных же злоупотреблениях доносить семинарскому правлению.

12) Приказывать каждодневно выметать семинарские жилые покои и окуривать оные, также вычищать крыльца, а по вычищении посыпать оные песком.

13) Сеньору употреблять казенную пищу без взноса положенной за оную платы; а если он будет в сию должность избран из числа пользующихся казенной пищей по сиротству своему студентов, таковому давать на покупку тулупа, шапки, рукавиц и сапог потребное количество денег из семинарской суммы; при увольнении же сеньора из семинарии записывать прохождение службы его в аттестат с свойственной трудам его и усердию похвалой.

14) Сверх того приказывает сеньор запирать ввечеру сторожам семинарские ворота по прибытии семи часов в зимнее время, а в летнее девяти, и ключ от замка получает в свое смотрение, по утру же во время благовеста к заутрени, а летом по пробитии четырех часов, выдает ключ для отверстия ворот; а в исходе седьмого часа по утру рапортует о благосостоянии семинарии главному оные начальнику».

Так как в сеньоры выбирались студенты уже оканчивающие курс и готовившиеся поступить или в епархиальное ведомство, или в учители при семинарии, иногда же эту должность занимали и сами учителя, то следствием этого с одной стороны было то, что сеньоры менялись почти ежегодно, с другой – то, что отношения их к находившимся под их надзором ученикам чужды были неуместной в надзирателе фамильярности и поблажки и надзор был довольно бдителен. Из всех сеньоров с 1802 по 1818 год только один был уличен в неисправном исполнении своих обязанностей57. Это был А. М-в, который скрыл учеников, разыгрывавших свои вещи в лотерею, за что и подвергся сильному гневу Преосвященного. На репорте о сем семинарского правления Преосвященный писал: «сеньор был ученик похвальный, доколе был в совершенной нищете. Но как мы, тронувшись жалостью, определили его сеньором и помощником комиссару и прикрыли его наготу сюртуком из хорошего сукна и кормили его семинарской пищей, тогда он переменился в нраве. Напала на него леность и праздность и небрежение о должности, а потому и оказался во всем неисправным. Он, хотя по нашему приказанию два, или три раза стоял на коленях пред алтарем при всех семинаристах во время всенощного бдения, но как видно, что он потерял стыд, то таковое наказание не уважил, а потому и остался без исправления и неспособным к сеньорской должности, толико важной и попечительной, и нечувствительным к благодеяниям. Того ради отрешить его от сеньорства и выслать из семинарии на квартиру. Сидеть же ему на последнем в классе месте вместо того, чтобы выслан был в риторический класс по примерном наказании розгами».

Поскольку способ надзора за учениками и права и обязанности сеньора указаны в вышеприведенной инструкции, то о сеньорах и нечего больше сказать здесь, разве только перечислить их по порядку времени. В октябре 1803 г. определен был сеньором Федор Любимов, – в следующем 1804 г. Михаил Кириллов, – в ноябре того же года Михаил Сапожников; в 1806 г. Василий Прибылев, в том же году на место его Григорий Дерябин; в 1807 г. Стефан Попов; в 1808 г. Максим Серебренников, в том же году вместо его Василий Удинцев; в 1809 г. Василий Боголепов, в том же году вместо его Петр Попов; в 1810 году Ипполит Капустин, в 1811 г. комиссар священник Гавриил Арефьев; в ноябре 1812 г. определен Матвеев, а в декабре 1814 г. уволен, и на место его поступил Василий Максимов; в 1815 г. Матвей Серебреников, в 1817 г. Стефан Капустин.

Каковы же были в нравственном отношении семинаристы под этим надзором? И в ответ на этот вопрос нужно сказать тоже, что было сказано по отношению к учению. Как там были прилежные, были и ленивые, так и здесь были студенты и ученики весьма нравственные, примером коих может служить, не говоря о многих других, известный Ипполит Капустин; были ученики, хотя и не примерной нравственности, но жившие скромно и благоприлично и таковых было большинство. Были, к сожалению, как и всегда, и такие, которых нравственные поступки далеко не соответствовали званию воспитанников духовного заведения и которые по этому подвергались исправительным наказаниям, а когда они не действовали, то и совершенному исключению из заведения. Неприятно писать картину слабостей и недостатков, а тем более проступков и пороков людских; но как и эта картина необходима для полного знакомства с бытом и жизнью известного времени, то и мы по причине этой необходимости принуждены посвятить несколько страниц изображению нравственных недостатков семинарского быта с той целью, чтобы лучше познакомиться с этим бытом.

На первых же порах существования семинарии в воспитанниках оной обнаружился недостаток, хотя и объясняемый отчасти небрежностью домашнего воспитания, отчасти самым юным возрастом учеников, более склонным к играм и забавам, нежели к серьезным чувствам и занятиям, тем не менее однако в духовных юношах; готовящихся посвятить себя исключительно на служение Богу, весьма важный и не извинительный. Разумеем небрежение о Богослужении. Так в апреле 1804 года семинарское правление доносило преосвященному, что «многие из учеников семинарии пренебрегали доселе должность ходить с рачением в церковь к службам в воскресные и праздничные дни. Его преосвященство, обращая на сие архипастырское внимание, неоднократно изволил делать префекту выговоры за таковое учеников нерадение. Почему семинарское начальство тем больше убеждалось принимать с своей стороны различные меры для побуждения ленивых к рачительнейшему хождению в церковь; и на сей конец увещания, угрозы, а частью и действительные оштрафования употребляемы были, чтобы заставить их с большим рачением ходить в надлежащее время в церковь. Но за всем тем нерадивые оказываются и в минувшее воскресенье к заутрени опять многие или поздно пришли, или совсем не были. Поскольку же таковое небрежение учеников означает холодность их к церкви Божией тем более для них неприличную, что они приготовляются на службу церкви, того ради семинарское правление и почло долгом донести о сем его преосвященству». Преосвященный прибег сначала к увещеваниям. Резолюция, написанная на вышеупомянутом репорте семинарского правления, представляет образец увещевательного красноречия, обращенного к ученикам, а вместе указывает и те меры, которые принимались для искоренения в учениках лености и небрежения о церкви Божией. «Вол и осел ясли свои знают – гласит резолюция. – Но семинаристы, наипаче философии ученики, к крайнему своему стыду, не знают церкви и алтаря Господня, от которых и отцы и предки их и они сами питались и питаются и надеются питаться. Им было уже известно, коликократно чрез течение двух лет получил от нас выговор и негодование за их леность префект Василий Квашнин, и коликократно от префекта слышали увещания, выговоры, прещения, и укорения, а иногда подвергаемы были и телесному наказанию не столько к наложению ран, сколько к постыждению. Но все сие осталось недействительно и тщетно к немалому нашему оскорблению. Они чем больше возрастают и чем больше учатся, тем больше жестеют, дуреют и ленивее вепрей оказываются, а тем и отцов своих бесчестят: ибо от плодов древо познается, и каковы ветви, таков и корень, и напротив. Уже не достает терпения нашего. Нужны другие средства, дабы лежебоки не поставляли в тяжкое иго нежным своим ногам и ветреным головам постоять и послушать молитвословие чрез один час, или иногда несколько и побольше. К сему требуется привычка, которая не приобретается без частого повторения. Почему мы заблагорассудили приучать к церкви философии учеников таким образом, чтобы все к утрени и вечерни ходили в полиелейные дни в крестовую церковь, становились на клиросы, читали, пели и научились знать весь церковный устав твердо. Мы уверены, что сей способ им тем больше понравится, чем полезнее представится. Над ними по окончании семинарского учения никто не посмеется и не скажет, что ничего не знают церковного и что сельские ставленники далече их превосходят в отправлении служения. Риторики ученикам тоже исполнять в Петорпавловском соборе, синтаксического же класса и других – великорослым в Рождество-Богородицкой церкви. Полиелейных дней таблицы иметь на стенах во всяком классе, дабы никто неведением не отзывался. Ежели кто в исполнении сего примечен будет небрежным, то философии учеников, наказав лозами, изгонять в риторический класс и там оставлять на ряду с прочими и не считать уже учениками философии; в сердцах же прочих благоговение к церкви Божией отныне возжигать уже не словами, а лозами. Все сие падает только на расслабленных от лености. Приверженные же к церкви и рано приходящие и охотящиеся сами собою читать нам милы и любезны и нами довольно примечены. Они делают великую честь отцам своим. Но дабы все сие наблюдалось без всякого опущения, то возлагается на семинарское правление учинить немедленно распоряжение и поставить над учениками исправных надзирателей, кроме синьора, который везде и над всеми смотреть должен недремлемо. В сомнительствах тот, или другой семинарского правления член имеет к нам относиться словесно. Что касается до учителей, то они имеют себя показывать первыми примерами как в сем написанном, так и в благонравии и во всем поведении своей жизни. В противном же случае терпимы при семинарии не будут». Другой раз на донесении префекта игумена Гавриила о том, что в сырное воскресенье многие ученики не пришли к заутрени, последовала резолюция Преосвященного подобного же рода: «Семинарии учреждены с тем намерением, чтобы дети при просвещении умов научались наипаче благонравию, благочестию и благоговению к Богу, и чтобы по окончании наук и знаний исходили из семинарии достойными, примерными и полезными церкви священнослужителями. Но в Пермской семинарии не только грамматических но и высших классов ученики не таковыми себя начали оказывать. Они во всю сырную неделю вдались в такую праздность, что и в воскресный день в храм к утрени притти не почли за долг христианский. Так, так им слабо внушается Богослужение! Сие нам наводить крайнее огорчение потому наипаче, что они, когда приходят в церковь, стоят нескромно, смеются, крест изображают на себе неистово, а поклоны их состоят в покивании только пустых голов, а не в наклонении хребтов. Когда, к стыду семинарии наружного в них нет благоговения, то может ли быть уже внутреннее? Но мы применим сие худое о учениках, наипаче высших классов, мнение, ежели они, при всей по школе исправности, будут ходить всякой день по крайней мере к утрени чрез весь пост и читать и петь на клиросе. Отец Ректор имеет им вперить и прежнюю подобную резолюцию повторить и обязать к исполнению всех подписками. Не исполняющих же сего наказывать телесным образом и писать наказанных в журнал, и сие наблюдать без всякого опущения».

Увещания однако не всегда помогали: нужно было прибегать и к исправительным мерам. Так в сентябре 1805 года на репорт префекта об учениках, не бывших в церкви, преосвященный положил такую резолюцию: «учеников, по лености не бывших у литургии, посадить под картины, изображающие свиней, – на целый месяц». Иногда за этот проступок ученики были наказываемы задержанием на известное время в семинарии, а иногда были штрафуемы и телесным образом, как выше предписано.

Другой постыдный порок, к сожалению, довольно распространенный между семинаристами, – было пьянство. Примеров пьянства в те времена мы встречаем не мало. Так один ученик из архиерейских певчих, в Пасху напившись пьяным, забрался на колокольню и начал безобразно трезвонить. Когда же сам преосвященный, слышав этот неистовый трезвон, послал служителей на колокольню для прекращения его, то пьяный ученик не хотел сойти с колокольни и обругал еще посланных. О другом ученике префект доносил преосвященному, что он «пришедши в пьяном образе ко всенощному бдению в крестовую церковь и по долгу певчего левохорного став на левый клирос, на оном за чтением шестопсалмия, в виду стоящих вместе с ним студентов, учеников и ставленников, скоропостижно изблевал употребленное им вино и часть пищи».

Сколь постыден этот порок, столь и энергические меры принимаемы были попечительным архипастырем к его искоренению. Так вышеупомянутого ученика, пришедшего в пьяном виде в церковь, предписано было «наказать примерным образом при сотоварищах и при учениках риторики за пьянство и за извержение из своей гортани вина и пищи и, вписав сей гнусный его поступок в журнал, обязать подпиской, дабы вина никогда не употреблял. Жить же ему до окончания наук в семинарии и на будущую вакацию в дом к отцу не увольнять». В журналах неоднократно встречаются замечания: такой-то ученик за пьянство наказан примерным образом лозами»; такой-то ученик за пьянство и другие поступки даже отослан был в военную службу.

Между учениками тогдашнего времени распространен был порок и еще гнуснейший, нежели пьянство – воровство. Примеров воровства в делах того времени встречается не мало, и, по причине гнусности проступков этого рода, и наказания за него были весьма суровы. Так в 1805 г. один ученик украл у Пермской мещанки N три шелковых платка и был за это формально судим в Пермском Земском суде. Когда же из суда был возвращен в семинарию, то здесь был наказан лозами при собрании всех семинаристов. Другой ученик П. Х-в в 1814 г. вместе с сторожем Тетюевым украл из семинарии казенных тюфяков, простынь и наволочек на 50 руб. Принято было во внимание его чистосердечное признание в проступке, а также и то, что он больше помогал в воровстве сторожу Тетюеву, нежели сам воровал, а потому и велено было только «наказать его примерным образом, свергнуть из пиитического класса в синтаксический, где и сидеть последним, отделенным от прочих, из семинарии ему не выходить никуда, а деньги взыскать с отца его с приписанием поступка его сына»58. Большей же частью гнусный этот порок наказывался совершенным исключением из семинарии. Так в 1808 году ученики Мих. Б-н, Ив. А-в, Алексей и Петр М-с-вы украли у иеромонаха Платона десятирублевую ассигнацию, десять рублей медных денег и два рубля серебряных. Медные деньги они спрятали в бурак и зарыли в песок на семинарском дворе. Когда Б-н пришел за этими деньгами и стал их отрывать, то его подкараулил тут служитель Слонов и кража таким образом открылась. По резолюции преосвященного Б-н и старший М-с-в были наказаны розгами и исключены из семинарии, а два других, во внимание к их малолетству, только наказаны розгами. В том же году ученик пиитического класса И. Л-и-с-н двукратно обличен был в краже денег у учителя иеродиакона Иннокентия. Преосвященный на донесении о сем предписал: «Ректору, префекту и консисторскому секретарю совокупно провести ученика И. Л-и-с-на из пиитического класса до информаторического с прочтением в каждом классе его вины, с крепчайшим внушением о его гнусном пороке и о следствии от порока, потом в семинарском правлении наказать лозами соразмерно пороку и летам при собрании учеников, взятых по некоторому числу из каждого класса, кроме риторического и философического, записать в журнал, исключить из семинарии и определить сторожем Камышловского духовного правления».

Более крупные негодяи этого рода были не только исключаемы из семинарии, но и отдаваемы в военную службу. Так в 1807 году семинарское правление доносило, что ученик Ф. К-р-в-н, будучи замечен в нетерпимых шалостях (именно в воровстве) и непорядочном поведении, хотя от семинарских начальников и был за сие самое лозами наказан, однако, не смотря на сие не только не исправился, но увеличив свою дерзость упримечен и обличен в воровстве стеклянных окончин у господ Иванитского и Бекреева и, будучи для спросу в непорядочном оном поступке призываем в семинарское правление, убежав, не явился. Преосвященный положил на этом репорте такую резолюцию: «отослать ученика К-р-в-на в губернскую палату (для отдачи в военную службу) с прописанием его поступков в пример прочим семинаристам, но о сем прежде прочитать во всяком классе семинарии секретарю при ректоре и префекте, водя К-р-в-на из класса в класс»59.

Из епархиальных дел описываемого нами времени можно видеть, что в среде Пермского духовенства тогда не совсем редко попадались люди, отличавшиеся строптивостью и грубостью нрава и любовью к сутяжничеству. Эта черта нравов отразилась и на семинаристах. Сохранились два документа, которые свидетельствуют, что и в некоторых тогдашних семинаристах гнездился дух строптивости и непослушания, – а в других проявлялась склонность к сутяжничеству. Приводим их здесь, чтобы показать и это темное пятно на нравственной стороне семинарского быта. В 1811 г. ученик Андрей Попов в прошении, поданном преосвященному, прописывал: « по резолюции-де его преосвященства на репорте сеньора Капустина велено ему Попову находиться на трапезе и исполнять сторожевскую должность, каковую должность переносит он нимало не обязуется по следующим причинам: во первых, хотя сеньор Капустин представил на него Попова в оном репорте его преосвященству, якобы отлучался он на кондицию без всякого позволения, но сие несправедливо… во вторых же он Капустин представил, будто он Попов поносил его непристойными словами и давал ему проименования, – сии ложные и хитрые сети сплел он на него единственно потому, что он Попов ему Капустину неоднократно говаривал, чтобы он по данной ему от семинарского правления инструкции ходил всегда на трапезу и употреблял пищу вместе с семинаристами, чтобы не носили ему сторожа в комнату кушанья, чтобы он не содержал на семинарских коштах друзей, не долженствующих употреблять казенную пищу». – При сем Попов просил уволить его от наложенной эпитемии, а Капустину за ложное донесение и за злоупотребление семинарской пищей учинить надлежащее рассмотрение. На этом прошении последовала такая резолюция преосвященного: «призвать в консисторию Андрея Попова и подтвердить, чтобы исполнял, что предписано резолюцией; а ежели попротивится, то консистористы и секретарь имеют наказать его розгами в семинарском правлении, дабы, смотря на то, и другие от своевольства и дерзости удерживались». А вот и другой пример склонности к крючкотворству и кляузничеству. В том же 1811 г. относительно ученика Александра К-з-в-кова, в пьяном виде нанесшего оскорбление сеньору Капустину, резолюцией предписано: «К-з-в-кова, яко развратного и в бесчестие приводящего риторический класс, послать в хлебню, где он должен все то исполнять, что исполняют сторожа, и в класс не входить для учения и из семинарии никуда не выходить». К-з-в-ков вместо того, чтобы сознаться в своей вине и смиренно перенести возложенное наказание, представил в семинарское правление показание, в котором обнаружил с одной стороны свою безграмотность, а с другой сутяжнический дух. «Хотя от сеньора семинарии Капустина, – писал он, и представлено было репортом о чинении якобы им К-з-в-ковым ему Капустину грубостей и насмешек, а каких именно, от того не показал, и о упримечении из (кем? кого) в то время в подгулке; следственно (sic!) его репорт есть ложный, ибо в законе сказано: доносителю писать, в кокой бы ни было, бумаге прямые и непритворные речи, т.е. о чем он доносит, и самую истинную правду, – таковым законом уверяя себя, изъясняет следующее: что ему Капустину произносимые, хотя по мнению его К-з-в-кова слова доказывали подгулку его К-з-в-кова, тогда держась может он Капустин сей пословицы: что пьяный больше болтает, а трезвый на уме содержит, – или также вероятно, что правильные его К-з-в-кова слова, а ему Капустину грубыми показавшиеся возбудили в нем Капустине к нему К-з-в-кову великий гнев, поскольку известно, что правда ненависть рождает, а потому и думать надобно, что он Капустин единственно только посему донес Его Преосвященству на него К-з-в-кова в значущихся в его Капустина репорте качествах; но он К-з-в-ков совсем не виноват; и так он более показать не может ничего, а по вышеописанным обстоятельствам покорнейше просит, так как еще в первый раз касается до него в пермском семинарском правлении бумага о чинении якобы сеньору грубостей, а до сего никаких на себя не предвидел бумаг и не было таковых, простить и уволить от сторожевской должности, поскольку также есть в законе и сие: что ежели на кого поступит какой донос в сделании неважных поступков, в первый раз обязывать подписками о нечинении впредь оных»60. Благоразумный архипастырь в своей резолюции на этом показании дал такое мудрое наставление недоучившемуся законнику: «семинаристу К-з-в-кову ни лета, ни звание не позволяют еще входить в сутяжничество, крючкотворство и ябедничество, но он поданным в семинарское правление объяснением ознаменовал дух сутяжничества. Чего ради призвав его в присутствие консистории, изъяснить и протолковать ему, что он по званию и летам не о сутяжничестве и крючкотворстве, а о благонравии и успешном учении всемерно стараться должен, а если от сего не отстанет, то впоследствии времени испиет чашу горести, и потому обязать его подпиской о не вхождении в сутяжничество и в исполнении без всякого прекословия резолюции нашей в рассуждении исправления сторожевой должности; но ежели попротивится дать сию подписку, то консистористы и секретарь имеют наказать его розгами в семинарском правлении при собрании из каждого класса по нескольку учеников, дабы смотря на сие, от крючкотворства и ябеды и прочие удерживались, а были бы послушны и покорны начальникам».

Наконец, для полного, по возможности, изображения нравственной стороны семинарии, считаем за нужное упомянуть и о таких проступках семинаристов, которые хотя сравнительно с предыдущими и имели меньшую важность в нравственном отношении, но, тем не менее, заслуживают нашего внимания или потому, что составляя проявление дерзости и грубости нрава, хотя и не в значительной степени, вызывали против себя достойные замечания меры исправления со стороны мудрого педагога – архипастыря, или же потому, что по высказанным о них мнениям преосвященного мы можем судить о том, какие существовали понятия о благоприличии и неприличии людей образованных и стоящих в главе духовного сословия тогдашнего времени.

Мы укажем здесь на два случая, в которых юношеские шалости семинаристов перешли за пределы благоприличия и превратились в дерзость и грубость, а данные по этим случаям резолюции замечательны по своей особенности и оригинальности. В мае 1807 г. комиссар доносил семинарскому правлению: «изломанные у находящихся в семинарских покоях окончин стекла едва лишь успею я покончить, как пришедши в семинарию вижу их опять изломанными и, сколько не стараюсь о взыскании виновных, но не могу дойти до сего. В одну ночь у находящихся в старой кухне окончин изломанными оказалось четырнадцать стекол и виновного не знаю». С прописанием этого рапорта и с подтверждением, что и само семинарское правление не могло найти виновного ни между семинаристами, ни между сторожами, последнее донесло преосвященному. Преосвященный дал такую резолюцию: «когда виноватого не оказалось и не отыскалось, то все виноваты по общему согласию друг с другом: того ради дабы вывести и истребить бешенство и буянство, то всем казеннокоштным и сторожам не давать другой пищи, кроме хлеба и воды чрез целую неделю, нежели не покажут, кто разбил стекла». Другой раз в апреле 1809 г. сеньор жаловался преосвященному на непочтение и непослушание со стороны учеников и вместе на то, что некоторые ученики ходят в семинарскую хлебню и там бесчинствуют, при чем представил и список последних. Резолюция на этот раз последовала такова: «сеньор Василий Боголепов нам словесно жаловался, что философии и риторики ученики его презревают, а семинарские сторожа жаловались, что те же ученики приходят толпами в хлебню и препятствуют сеять муку и хлебы месить, и сверх того всячески ругают их и поносят. Сеньор должен быть в уважении, ибо по должности своей он должен отвечать. А сторожа суть дети таковых же родителей, от каковых и они произошли, да сторожа такожде идут в духовные чины, да сверх того приготовляют хлеб для них же, за который, если будет худо вымешан и будет невкусен, они штрафуются. Почему и они не заслуживают презрения, а паче благодарность, что их кормят вкусным хлебом. Итак отец ректор Ириней, призвав сеньора в правление и сторожей, имеет внушить нижепредставленным ученикам, что они глупы и безрассудны и совершенные невежды по своим поступкам и что они на ученых не походят, а паче уподобляются дерзким буянам. Но дабы им памятен был худой поступок, то должны по два сеять муку ежедневно и месить хлебы и содержать хлебню во всей чистоте. Сторожа же должны учить их, как сеять, месить и печь хлебы. Сие они должны продолжать до вакации. Мы надеемся, что сия эпитимия научит их скромности и что послужит и другим в пример».

В заключение всего – вот взгляд Преосвященного на стрижение волос и на курение табаку семинаристами – взгляд, впрочем, не его одного, но, как можно видеть отчасти из самых нижеприведенных резолюций, всего тогдашнего благоразумного общества, оправдывавшийся тем, что проступки этого рода служили как бы вывеской ветренного характера, неприличного духовному воспитаннику.

В сентябре 1807 г. ученик риторики А. П-в, сверженный из риторики в синтаксиму, подал преосвященному прошение о возвращении его в прежний класс. Преосвященный отвечал на это прошение такой резолюцией: «многократно было внушаемо, чтобы ученики философии и риторики, яко готовящиеся проповедывать слово Божие и заступать место священнослужителей, стрижением волос себя не обезображивали и в посмеяние не приводили; но некоторые, как и сей П-в, не уважая строгих приказаний, остригся по моде ветренных французов, почему и достоин, чтобы сидел в синтаксическом классе с малолетними детьми, пока вырастут долгие волосы…. Тоже самое взыскивать ректору и с других ему подобных и по рассмотрении нам представлять. Сверх сего должны ходить к утрени дотоле, пока вырастут долгие волосы, становиться на клирос, петь и читать и учиться изображать на себе крест, как надлежит. Сеньор же должен представлять ректору о изображающих на себе неистово знамение креста Господня. Что и прочитать ученикам во всяком классе, повторить и внушить». Другой ученик М. П-в в феврале 1815 г. подал прошение об определении на место. На это последовала такая резолюция: «прошение семинариста П-ва наполнено лжи…. А за то, что явился ко мне провонявшим от курительного табаку, на который, думаем, довольно истратил денег, наказать, яко дерзновенного и власть свою не уважающего, префекту отцу Иерониму примерным образом и истребить табачную вонь, толь гнусную, из семинарии, дабы не называли семинаристов Турками, или Татарами».

Экономическая часть

Мы видели, что при начале своем семинария имела весьма скудные средства содержания. При преосвященном Иустине эти средства значительно возвысились. На первый раз при открытии семинарии на содержание ее было ассигновано 2500 рублей в год61. С 1807 года этот оклад был возвышен до 5000 рублей. Но и этой суммы на все семинарские расходы было бы весьма недостаточно. Поэтому попечительный Архипастырь изыскивал и находил нескудно иные средства, при которых семинария могла содержаться не только безбедно, но и, как уже выше замечено, могла откладывать довольно значительную сумму на покупку книг. Источником этим служили пожертвования разного рода. Еще при преосвященном Иоанне, как мы знаем из вышеизложенного, поступили значительные пожертвования на семинарию. Кроме нами упомянутых в своем месте, уже по кончине преосвященного Иоанна и при управлении преосвященного Иустина, прислано было в семинарскую сумму экономом архиерейского дома иеромонахом Саввой 400 рублей, собранных от разных благотворителей покойным преосвященным. Преосвященный Иустин умел расположить к пожертвованиям и духовных и светских лиц своей епархии. С благодарностью воспоминаем на наших страницах этих благодетелей семинарии.

Начнем с лиц светских, им дадим первое место, ибо оказанное ими сочувствие семинарии без сомнения тем более заслуживает нашей благодарности, чем менее имели они общих с ней интересов, и чем более действовали в духе единственно христианской благотворительности.

Первым по времени благотворителем семинарии при преосвященном Иустине был Пермский градской глава коллежский асессор Иван Романович Жмаев. Из дел видно, что он в 1803 и 1804 годах несколько раз (3 раза), по благорасположению своему к ученикам семинарии жертвовал на бедных семинаристов по 50 рублей62. В 1805 г. прежний благодетель семинарии коллежский советник Петр Савич Яковлев снова пожертвовал на строение Пермской семинарии 1000 рублей. В различные времена и некоторые чиновники, служившие в Пермской губернии, заявляли свое сочувствие семинарии пожертвованиями на семинаристов. Из них с благодарностью вспоминаем имена коллежского секретаря Перцова, в 1807 г. давшего обязательство во все продолжение своей службы присылать на семинарию по 20 р. в год; чиновника Х-го класса Чаплина, пожертвовавшего 50 руб.; управляющего Александровских заводов Александра Николаевича Серова, деятельно собиравшего пожертвования на семинарию. Последний доставил семинарии собранных им денег один раз 100 руб., в другой – 420 рублей. Семинария удостаивалась благотворительного внимания даже лиц высокопоставленных в государственной службе. Так Пермский генерал-губернатор Карл Федорович Модерах, переведенный из Перми на высшую должность в С.-Петербург, отъезжая из города, пожертвовал провожавшим его семинаристам 25 рублей, из каковых денег, по резолюции Преосвященного велено было сеньору получить 2 рубля, а остальные разделить так, чтобы семинаристы, провожавшие до Мулов, получили по 2 копейки больше противу прочих. Наконец, Пермская семинария обязана благодарным воспоминанием и знаменитому государственному человеку, который по роду своему имел много общего с ее воспитанниками, – Михайлу Михайловичу Сперанскому. В несчастные годы своей жизни, лишенный благоволения Государя, Сперанский, как известно, некоторое время проживал в Перми. В это-то время и семинария имела счастье воспользоваться от щедрот знаменитого изгнанника. В декабре 1814 года преосвященный Иустин прислал в семинарское правление 50 р. при предложении, в котором изъяснил, что его превосходительство г. тайный советник Михайло Михайлович Сперанский пожертвовал на бедных семинаристов 50 рублей, вручив оные Преосвященному лично. Деньги эти велено было употребить в пользу сиротствующих учеников. Даже старообрядцы, конечно не иначе, как по влиянию на них Преосвященного не оставили семинарии без пособия и поддержки. В феврале 1817 года екатеринбургский первой гильдии купец Яким Меркурьевич Рязанов от имени своего и екатеринбургского старообрядческого общества пожертвовал на семинарию 500 рублей.

Храня благодарную память о жертвователях, не принадлежавших к духовенству, не можем прейти молчанием имена тех благотворителей, которые сами принадлежа к духовному сословию, естественно сочувствовали тому заведению, где воспитывались или сами, или их дети и родственники, и которые от своих далеко небогатых, а часто и совершенно скудных средств жертвовали иногда и не малую лепту на пользу семинарии.

В сентябре 1806 года преосвященный Иустин, лично присутствуя в консистории, приказал предписать всем благочинным Пермской епархии, чтобы они во время объезда по благочиниям своим увещевали священноцерковнослужителей наипаче достаточных, не пожелают ли от усердия своего приложить хлебом, или деньгами на содержание бедных семинаристов. Вследствие этого предложения Преосвященного, консистория распорядилась, чтобы благочинные и духовные правления завели на этот предмет шнуровые книги, в которые всяко жертвующий и должен был записывать своеручно свое пожертвование. Подобные воззвания к благотворительности Пермского духовенства повторялись не раз. Так в 1815 году, когда сгорел один из семинарских флигелей и семинария не имела денег на его постройку, сделано было духовенству подобное же предыдущему приглашение к пожертвованиям. Духовенство Пермской епархии не оставалось глухо к голосу своего доброго Архипастыря и пожертвования, судя по ограниченности средств самих жертвователей, лились не скудно в семинарскую казну. Вскоре после того, как первое из вышеупомянутых воззваний сделалось известным по епархии, в семинарию стали поступать пожертвования от духовных правлений и от благочинных63. Жертвовали и деньгами и хлебом. Перечислим эти пожертвования. От благочинного пермского уезда села Гаревского священника Антипы Пьянкова в разные времена поступило в семинарию деньгами 67 руб. 50 коп. и хлебом 200 пудов; от благочинного пермского же уезда ключаря Иоанна Баженова – 35 р. деньгами и 150 пудов хлеба; от градо-Пермского благочинного протоиерея Иоанна Кириллова 24 руб. 50 коп. деньгами; от Оханского благочинного священника Алексея Коровина 53 руб. деньгами и 156 пудов хлеба; от Осинского благочинного протоиерея Иоанна Сапожникова 100 руб. 50 коп.; от Кунгурского благочинного священника Кудрявцева 19 руб. 50 коп. деньгами и 85 пудов хлебом; от благочинного Кунгурского уезда священника Алексея Красноперова 60 руб.; от Красноуфимского благочинного Прокопия Кашина 45 руб.; от благочинного Соликамского уезда Георгия Чечулина 19 р. 75 к.; от Камышловского благочинного Георгия Тетюева в разные времена 67 руб. деньгами и 219 пуд. хлебом; от благочинного Камышловского уезда Семена Ляпустина 27 руб. 14 коп.; от благочинного того же уезда Ильи Чиркова 37 руб. 95 коп.; от благочинного того же уезда Григория Пеунова 7 руб. деньгами и 535 пудов хлебом; от благочинного Шадринского уезда Николая Некрасова 57 руб. 25 коп.; от благочинного Шадринского уезда Леонтия Капустина 380 руб.; от Шадринского духовного правления 480 пудов пшеничной и 1148 пудов ржаной муки; от благочинного Ирбитского уезда Гавриила Брызгалова 25 руб. 25 коп.; от благочинного того же уезда Иакова Земляницына 25 руб.; от градо-Ирбитского благочинного Иоанна Брызгалова 20 руб.; от благочинного Богословского завода 45 руб.; от Верхотурского духовного правления 74 руб. 5 к.; от Ирбитского духовного правления 36 руб. 45 коп.; от Екатеринбургского духовного правления 112 руб. 85 коп. Игуменья Екатеринбургского духовного монастыря Таисия неоднократно жертвовала на семинарию по несколько сот аршин холста. Кроме того некоторые священноцерковнослужители, независимо от этих общих пожертвований, жертвовали на семинарию особо. Пожертвований этого рода исчислить невозможно. Для примера укажем на некоторые. Так в пользу семинарии жертвовали: протоиерей Леонтий Капустин 100 рублей, Екатеринбургский протоиерей Вологодский 100 руб., Першинского села священник Даниил Попов 40 руб., Бисертского завода священник Иоанн Яковкин 10 руб., Висимоуткинского завода диакон Петр Черепанов 20 руб., диакон Теченской слободы Иоанн Федотов и пономарь Петр Задорин 100 руб., Екатеринбургский дьячок Николай Дягилев 100 руб. и пр. и пр. В особенности часто, хотя и не помногу жертвовали на семинарию преимущественно хлебом Нижнемуллинский, вскоре потом переведенный в Кунгур, священник Андрей Капкановский.

Кроме всех этих пожертвований, представляемых прямо в семинарию, некоторые из них и даже большая часть присылались в семинарское правление чрез Консисторию. Так в 1806 году выдано было из Консистории префекту семинарии игумену Гавриилу пожертвованных денег 670 рублей. В 1816 г. послано было в семинарию таковых же денег 1118 рублей. Особенно значительны были пожертвования по случаю пожара, истребившего один из семинарских корпусов в 1815 г. В октябре 1816 года в один раз прислано было из Консистории пожертвованных на этот предмет 2986 рублей, в другой раз в следующем году прислано было еще 60 руб. Таким образом, если счесть только те пожертвования, которые здесь упомянуты, то и тогда выйдет довольно значительная сумма. Общий итог всех этих пожертвований простирается почти до 9000 руб. деньгами и хлебом до 3000 пудов. Но как было бы неудобно перечислять здесь все отдельные пожертвования, то некоторые из них (и даже довольно значительное число) и не входят в наш итог и таким образом общую сумму пожертвований на семинарию, сделанных во время преосвященного Иустина, можно назвать даже весьма значительной.

Преосвященный Иустин умел и располагать к ним. Ни одно пожертвование не было оставлено со стороны его без лестной для жертвователей похвалы и благодарности. Так на репорт благочинного священника Антипы Пьянкова с представленными им деньгами и хлебом последовала такая резолюция: «благочинному иерею Антипе и его благочиния священноцерковнослужителям восписуем благодарность и похвалу, что они для бедных и сирот подали в милостыню несколько хлеба. Консистория же имеет известие о сем и прочее Пермское духовенство. Мы не сомневаемся, что и прочие, тронувшись к сиротам жалостью, подадут подобное пособие и тем окажут Богоугодное и самим себе полезное дело, ибо и их дети могут остаться сиротами, которым другие отцы подадут что-нибудь для пропитания». В другой раз на репорт Шадринского духовного правления с представлением 1500 пудов муки на бедных семинаристов Преосвященный писал: «протоиерею Иоанну Милованову (старшему члену правления, на которого возложен был сбор пожертвований) восписать всякую похвалу и чувствительную нашу благодарность за принятие полного участия в нашем попечении в рассуждении содержания семинаристов. Благодарю по премногу и священноцерковнослужителей, что от своего имущества уделили по части на содержание семинаристов. Мы с своей стороны в знак нашей благодарности возмерить обещаемся удовлетворением законных их прошений». Уже упомянутый нами выше священник Капкановский, часто жертвовавший на семинарию, в 1815 г. прислал на бедных семинаристов от себя 5 руб., от жены один рубль серебряный, от диакона Евфимия Калачникова 2 р. и от дьячка Ивана Романова один рубль медной монетой. Преосвященный почтил жертвователей следующим благодарственным письмом: «благочинному иерею Андрею Капкановскому. За усердие ваше, состоящее в пожертвовании 6 руб. на содержание бедных семинаристов приношу вам Архипастырскую мою признательность и благодарность. Премилосердый Творец за сие усердие воздаст вам стократно, о чем прошу и молю Творческую Его благость. Таковую же благодарность мою объявить фамилии вашей (жене) за один рубль серебряный, диакону Евфимию Калачникову за 2 рубля и дьячку Ивану Романову за один рубль медной монетой, на таковой же предмет им пожертвованные.

Пребываю, впрочем, к вам благосклонный

Иустин, епископ Пермский и Екатеринбургский».

***

Обозревши средства семинарии64, перейдем теперь к тому, на что и как они расходовались. Прежде всего скажем о помещении для семинарии.

Дом, подаренный канцеляристом Медведевым для помещения семинарии на первый раз, как уже мы имели случай заметить, был неудобен. Поэтому, когда число учеников сделалось больше и порядок семинарский вполне установился, а между тем помещение при таких условиях оказалось весьма неудовлетворительным, – семинарское правление вынужденным нашлось озаботиться о приобретении помещения более просторного и приличного. В следствие этого куплен был у поверенных княгини Голицыной деревянный на каменном фундаменте дом с двумя флигелями и службами. Заплачено было за него 2500 рублей. Но как такой суммы в семинарии не оказалось, то 2000 руб. было заимствовано из так называемой Вятской суммы, присланной на строение Кафедрального собора65. Вновь купленный дом находился во второй части города Перми в монастырской улице в смежности с огородным местом архиерейского дома, – там, где ныне стоит Консистория. Земли под оным значилось в длину по улице архиерейского дома от огородной улицы в северо-восточную сторону 90 сажен, а в ширину от улицы в северную сторону по реке Каме 43 саж., всего 3870 квадратных сажен. Летом следующего 1808 года, по мысли Преосвященного, устроены были в новокупленном доме помещения для столовой, кухни, хлебни и чулана. К сожалению, один из флигелей семинарского дома в 1804 г. сгорел и нужно было истратить не мало денег на постройку нового корпуса66.

Между тем дом, подаренный Медведевым, в котором, как кажется, помещались учителя, все более ветшал и семинарское правление в марте 1807 года просило у Преосвященного разрешения разобрать его и годный из него лес употребить на разные поделки. Преосвященному, как видно, казался недостаточным для помещения всего нужного Голицынский дом с флигелями и потому предварительно сломки старого дома он заботился о постройке на место его другого помещения. Вследствие этого на репорт семинарского правления о сломке Медведевского дома он предписывал Консистории: «Консистория имеет нам представить, сколько осталось семинарской суммы до настоящего времени и смотря на остаток денег казенных и других, также на количество собранных от доброхотных дателей, имеет нам представить мнение, можно ли начать строить в семинарии для учителей и для семинарского правления покои, и сверх сего, если деньги и место позволит, – покой, в котором бы диспуты отправлять было можно». Но надобно полагать, что по соображении семинарской суммы и потребностей семинарии, средств для исполнения предприятия Преосвященного не оказалось, потому что дальнейшего хода это дело не имело, а дом, подаренный Медведевым, в том же году был сломан, и самое место, где он стоял, было продано за 200 руб. Берг-инспектору Томилову.

При недостаточности помещения строение Голицынского дома, которое и при покупке, как можно думать, не было уже новое, не в долгом времени стало ветшать и нужно было заботиться о приобретении для семинарии нового помещения. У Преосвященного родилась мысль о постройке для семинарии помещения более просторного и прочного, нежели деревянные дома Голицыных. Посему, когда в 1813 году семинарское правление представляло ему доклад, что семинарские корпуса, а также баня, амбар и погреба приходят в совершенную ветхость и что по смете архитектора на поправку всего этого потребно 1700 руб. 25 коп., он положил на докладе такую резолюцию: «Поскольку указом 1812 года сентября 24 дня все казенные строения, какого бы они ведомства ни были, велено остановить до будущих благоприятных обстоятельств, то по силе оного указа о построении семинарии представлением в святейший правительствующий Синод до будущих обстоятельств остановиться, однако назначить ныне место, по которому сообразуясь, сделать план, фасад и смету для каменной двух-этажной семинарии, в которой бы поместиться могли: 1) учители, 2) зал для диспут, 3) семинарское правление, 4) библиотека, 5) лазарет, 6) все учебные классы и казеннокоштные семинаристы, 7) кухня – и, кроме того отдельного корпуса, где были бы: 1) амбар для хранения хлеба и всяких вещей, 2) погреб, 3) конюшни, 4) баня, 5) ограда вокруг семинарии». Семинарское правление действительно составило таковую смету, но, должно полагать, не торопилось ее представлением за недостатком средств к ее осуществлению – и дело это так и оставалось до преобразования семинарии, когда ему опять дано было движение.

Но в ожидании нового обширного помещения для семинарии с старым семинаристским строением снова случилось несчастье. 6 января 1816 года сгорел один из семинарских корпусов. Комиссар семинарии Василий Максимов изъявил подозрение в поджоге на бывшего сторожа семинарии, отданного в военную службу, Михаила Словцова. Он между прочим доносил, что Словцов в декабре 1815 года приходил в семинарскую кухню и взяв копье, с которым обыкновенно сторожа семинарии ходят на караул, и воткнув в палатный брус, говорил следующее: «доколе сей брус не изгниет, до толе я не буду хорошо жить». Кроме того еще говорил: «еще перенесу на себе пять тысяч лозанов и тогда перестану делать побеги». Кроме того похвалялся лишить жизни префекта игумена Иеронима, при чем говорил: «мне присяга ничто. Я когда принимал ее, тогда был очень пьян. Потешу свою молодость и выхожу, что следует, сполна и довольно с меня». Подозрения на Словцова были переданы, куда следует, и были приняты в соображение при обсуждении разных других его проступков. От 14-го декабря 1816 года командир Пермского гарнизонного батальона майор Михайлов уведомлял семинарское правление, что по суду Словцов наказан шпиц-рутеном чрез комплектный батальон три раза и отправлен в Омскую крепость за пренебрежение присяги и за побег от службы, а также по вышедшему на него подозрению в поджоге семинарии по произносимым на сей предмет похвальным словам, хотя и не нашлось ясных доказательств в причинении им пожара.

Понятно, что при скудности семинарского помещения пожар одного из корпусов причинял крайнее затруднение во всех семинарских делах. Поэтому преосвященный немедленно озаботился о поправке обгоревшего флигеля. Семинарских средств для этого не было вовсе. Правда, хранились в консистории 1118 р. 37 к. собранных на семинарию от разных жертвователей, но этих денег не доставало даже на уплату разных семинарских долгов (в крестовую церковь 1000 р., в архиерейский дом до 800 рублей). Поэтому преосвященный распорядился выдать семинарскому правлению сборную книгу для сбора доброхотных подаяний в пользу сгоревшей семинарии. Сбор производился успешно и в том же году, как уже мы видели, собрано было 2986 рублей. Префект семинарии игумен Иероним деятельно занялся поправкой обгоревшего корпуса и к сентябрю 1816 года после вакации он был готов и учение в семинарии могло продолжаться беспрепятственно.

В заключение скажем, в каком виде было помещение семинарии ко времени ее преобразования.

В 1817 г. семинария состояла из трех корпусов деревянных, из которых первый старый заключал в себе информаторический класс, семинарское правление и помещение для больницы; второй старый же служил для помещения классов грамматического, синтаксического, пиитического и риторического, также кухни, столовой, кладовой и комнаты для казеннокоштных семинаристов; третий новый (т.е. обновленный после пожара) заключал в себе философский и богословский классы, кухню и комнату для комиссара и сеньора. Кроме этих корпусов при семинарии находились: амбар для хранения припасов, погреб, баня старая, каретник и конюшня. Помещение для библиотеки при семинарии не было и она хранилась при архиерейском доме.

После помещения главными предметами семинарских расходов было жалованье учителям, содержание учеников и библиотека. О последней мы говорили; теперь скажем о первых двух. С открытием в 1802 г. в Пермской семинарии новых классов: высшего красноречия, математики и медицины, нужно было назначить и жалованье учителям этих классов. Таковое жалованье назначено было – учителю высшего красноречия и математики протоиерею Дьяконову в количестве 100 рублей, учителю медицины оператору Ивану Протасову в количестве 150 рублей. Прочие учители в первые годы управления преосвященного Иустина получали почти тоже жалованье, что и при преосвященном Иоанне, именно: учитель философии протоиерей Никифор Пономарев 140 руб., префект и риторики учитель Василий Квашнин 140 руб., учитель синтаксического класса иерей Иоанн Попов 90 руб., учитель среднего грамматического класса Брызгалов 70 рублей, учитель информаторического класса Бельтюков 40 руб. Только учителю низшего грамматического класса Григорию Серебренникову было прибавлено 30 руб. и он получал всего в год 80 руб. Такая прибавка сделана ему была потому, что с должностью учителя на него была возложена еще должность катехизатора, обязанного толковать по воскресным дням ученикам катехизис, а также и заведывание семинарской библиотекой. В последующих годах количество выдаваемого учителям жалованья не всегда было одинаково, – но иным было прибавляемо, а у других убавляемо. В этом случае преосвященный, как видно, руководствовался соображением не только прилежания учителей, но и продолжительности их службы, т.е. учителям долее служившим назначал и больший оклад жалованья, меньше служившим, особенно только-что определяемым с ученической скамейки, – меньший. Так в 1805 г. ректор и риторики учитель архимандрит Парфений получал жалованья 100 руб., учитель философии Квашнин 200 руб., префект и учитель катехизиса, истории и географии игумен Гавриил 50 руб., учитель синтаксимы и рисования священник Димитрий Квашнин 80 руб., учитель среднего грамматического класса Брызгалов 70 руб., учитель низшего грамматического класса Флоровский 80 руб., учитель информатории Кириллов 40 руб., учитель медицины Карпов 150 руб., учитель математики Вишневский 80 руб., учитель греческого класса (недавно открытого в виде особенного класса) Коровин 40 руб. В сентябре того же года некоторым из этих учителей жалованье было прибавлено, именно: Квашнину, Вишневскому и Коровину по 20 руб. С течением времени явились еще новые подразделения классов, на которые также понадобилось особое жалованье. Так в 1808 г. кроме перечисленных выше учителей назначено было особое жалованье: учителю арифметики 50 руб., учителю геометрии 60 руб., учителю рисовального класса 60 руб. Кроме того, как видно, преосвященному Иустину первоначальные оклады жалованья учителям казались недостаточными и он возвышал их все более и более, соображаясь с продолжительностью службы учителей, а также со средствами семинарии. Так в 1808 г. ректор получал жалованья 200 руб., префект 150 руб.; – в 1809 г. ректор получал 250 руб., префект 200 руб., учители: поэзии, синтаксимы, двух грамматик и информатории по 150 руб., учители арифметики и рисования по 100 руб.; в 1810 г. ректор получал 250 руб., учитель риторики протоиерей Пономарев 250 руб., префект 200 руб., учитель синтаксимы иеромонах Иустин 200 руб., остальные учители по 150 руб. В последующие годы до самого преобразования семинарии оклады жалованья держались почти на этом уровне; но так как в последние 7–8 лет пред преобразованием ректора в семинарии не было и кроме того появились некоторые новые учительские должности, то и приведем еще расписание жалованья учителям за один из последних годов старой семинарии. В 1811 г. положено было жалованья: префекту и риторики учителю протоиерею Никифору Пономареву 250 руб., учителю пиитики иеромонаху Иннокентию 200 руб., учителю синтаксимы Прибылеву 200 руб., учителю среднего грамматического класса Ипполиту Капустину 200 руб., учителю низшего грамматического класса Иоанну Попову 200 руб.; учителю информаторического класса Савве Пьянкову 150 руб., учителю геометрии Вишневскому 100 руб., инспектору певческих классов протодиакону Третьякову 125 руб., учителю пения Рыболовлеву 100 руб. Впрочем, учительские должности двух последних были вскоре уничтожены и жалованье им прекращено, да и из прочих учителей некоторым жалованье было иногда уменьшаемо, хотя и немного.

***

После жалованья учителям другими предметами семинарских расходов было содержание учеников. При преосвященном Иоанне, как было выше сказано, число казеннокоштных учеников в семинарии возросло до 45. Преосвященный Иустин при вступлении в управление епархией застал 46 казенных воспитанников. Они, как и ныне, разделялись на полнокоштных и полукоштных. Первые – тоже, как и ныне, пользовались всем казенным, последние одной казенной квартирой и пищей. В последующие годы число казенных учеников иногда возрастало, иногда уменьшалось, впрочем, незначительно. К казенным ученикам, жившим в семинарском корпусе, впоследствии прибавились еще пансионеры. Отцы некоторых, учеников, для облегчения своего в содержании детей своих, а также и для большего преуспеяния последних в науках, испросили у преосвященного разрешение жить им в семинарских покоях и пользоваться семинарской пищей со внесением причитающихся за сие денег. На содержание каждого из них, как доносило семинарское правление преосвященному, семинария «коштовала» не менее 3 руб. в месяц. К сожалению, плата за это содержание производилась неисправно и была причиной убытка семинарской казны и вместе продолжительной и часто совершенно бесплодной переписки.

Чтобы видеть, сколько семинария должна была расходовать на содержание учеников, сделаем перечисление количества казеннокоштных учеников в разные годы.

В 1803 г. находилось на полном казенном содержании 33 учен.

На одной пище 40,

В 1804 г. на полном казенном содержании 24,

На одной пище 26,

В 1805 г. на полном казенном содержании 23,

На одной пище 16,

В 1806 г. на полном казенном содержании 25,

На одной пище 25,

В 1807 г. на полном казенном содержании 22,

На одной пище 14,

Сторожей содержалось 7 чел.

В 1808 г. на полном казенном содержании 24 учен.

На одной пище 14,

Сторожей 9 чел.

В 1809 г. на полном казенном содержании 20 учен.

На одной пище 13,

Сторожей 5 чел.

В 1811 г. на полном казенном содержании 36 учен.

На одной пище 11,

Пансионеров 28,

Сторожей 9 чел.

В 1812 г. на полном казенном содержании 26 учен.

На одной пище 12,

Пансионеров 32,

Сторожей 13 чел.

В 1813 г. на полном казенном содержании 33 учен.

На одной пище 32,

Сторожей 10 чел.

В 1814 г. на полном казенном содержании 24 учен.

На одной пище 20,

Пансионеров 12,

Сторожей 11 чел.

Хотя из этого перечня и видно, что число казеннокоштных воспитанников никогда не увеличивалось значительно, но в ноябре 1810 г., вероятно, потому, что в это время экономические дела семинарии, как увидим ниже, были весьма запутаны, семинарское правление представляло преосвященному, что оно, соразмеряясь количеству суммы, полагаемой ежегодно на содержание семинарии, поставило принимать на содержание казенное всегда не более 50 человек, кроме стражей. Постановить такое решение было легко семинарскому правлению, но с другой совсем стороны представлялось это дело преосвященному, на попечении которого были все сироты епархии. Поэтому он отвечал семинарскому правлению такой резолюцией: «семинарское правление имеет подать мнение, что с теми детьми делать, которые по сиротству грамоте не обучены будут, или по нищете родителей в семинарии содержимы быть не могут, а причетнических мест не будет, да и на семинарское содержание сверх комплекта приняты не будут»? Семинарское правление на этот запрос подало такое мнение: «сообразуясь докладу святейшего Синода, Высочайше комфирмованному в 1808 году, оно предполагает завести по способности местопребывания в каждом уезде для сего предмета Российские школы чтения, письма и пения, а особливо при монастырях, где не умеющие читать, писать и петь могут быть поручены одному, или двум из священнослужителей, высшим учебным предметам обучавшимся в семинарии, так как оных из семинарии уволено уже довольное количество. На содержание же таковых детей может быть обращена прилагаемая доброхотнодателями в семинарию на содержание бедных сумма. Между тем бедные дети, имеющие обучаться по уездам, могут быть в содержании своем помоществуемы и родственниками своими, находящимися по близости их, а притом и из домов родительских удобнее будут получать нужное на свое содержание. Да и содержание в уезде для наставления детей чтению, письму и пению может быть несравненно дешевле, нежели в губернском городе». Предложение семинарского правления показалось преосвященному несбыточной затеей и он с этим мнением не согласился, а написал следующую резолюцию: «Юговского диакона сын обучается в горной Юговской школе и переведен уже во второй класс и обучаться там же ему позволено. Такоже позвлено от нас обучаться и некоторым другим детям духовного звания в горной Екатеринбургской школе. Позволено будет и другим поступать в такие же при заводах, как государственных, так и частных училищах. Ибо и в частые заводы требуют как во священники, так и в диаконы ученых и знающих математику. Так священноцерковнослижительские дети могут обучаться наукам без всякого семинарского иждивения, или по крайней мере с немногим. А через сие число казеннокоштных учеников, как думаем, и уменьшится. А в монастырях заводить училища значит довести семинарскую сумму денег до совершенного истощения и до долгов неудобоплатных. Ибо надобно кельи и печи поправить, где бы ученики и жить и учиться могли, сделать кухни, приготовить амбары и погреба для съестных припасов, заготовлять на весь год дров, определить комиссаров и сторожей, умеющих приготовлять хлеб и прочую пищу, и их содержать, закупить посуду всякого рода, топоры, лопаты, скребки, кочерги, поделать столы, кровати, или широкие лавки и постели и прочее и прочее многое. Все сие чтобы устроить и приуготовить, надобно иметь в готовности много тысяч рублей; а на доброхотные подаяния положить не можно. Множайшие находятся, которые едва свои семейства прокормить ныне могут. Да и настоятели денег, хотя бы и имели, тратить для устроения училищ не согласятся, да без особливого указа к сему и приступить не можно. Указ о заведении училищ по городам и монастырям, хотя и издан, но еще не повелевал заводить оные. Итак доклад сей члены семинарского правления представили нам без дальнего размышления…»

О том, как содержались ученики, какая ими употреблялась пища и одежда, какая потребна была для их содержания утварь, – не много можно сказать.

Нужно только заметить, что относительно безбедного их содержания попечительный архипастырь прилагал все старания и, как увидим ниже, входил в этом отношении даже в последние мелочи67. Заботясь о том, чтобы все было чисто и опрятно, чтобы семинария была снабжена всей необходимой утварью, хотя не роскошной, но удобной и приличной, преосвященный в 1806 г., когда, как выше сказано, материальные средства семинарии улучшились, относился к управителям Суксунских заводов Алексею Серебреникову и Николаю Пермякову и к управителю Невьянских заводов Смарагду Ивановичу (фамилия его не отыскалась в делах) с просьбой сделать на оных заводах некоторые вещи, нужные в семинарском хозяйстве. Попечительный и добросердый владыка собственноручно написал список всем вещам, потребным для семинарской кухни и, вообще, для семинарского хозяйства68.

Что касается до стола семинаристов и их одежды, то тут были некоторые особенности, отличавшие их от нынешнего содержания учеников, о которых мы и упомянем. Так в пищу в скоромные дни не всегда употреблялась говядина, но заменялась она иногда, и нередко, свининой. В постные дни ученики употребляли и, как кажется, любили употреблять в пищу густое сусло, которого выходило на всех учеников по два ведра в день. Каждое ведро стоило 25 коп.

Вместо нынешних сюртуков, пальто, шляп, фуражек, смазных сапог семинарское правление покупало казеннокоштным ученикам69 кафтаны, шапки, рукавицы, коты, опояски. Для спанья ученикам кроватей не было, а были поделаны лавки с ящиками, в которых могли бы хранить и принадлежащие им вещи.

К сообщенным нами сведениям о содержании семинарии присовокупим еще несколько замечаний о семинарской прислуге. Мы выше видели, что число служителей, состоявшее при начале семинарии только из трех человек, в настоящее время умножилось до 9 и даже до 11 человек. Прислуга эта была также, что и прежде, и свойства, приписанные ей, когда мы говорили о семинарии преосвященного Иоанна, во всей полноте и даже с избытком приложимы к тем сторожам, которые служили семинарии во времена преосвященного Иустина. В служители семинарии определялись штрафуемые за разные проступки и преступления священноцерковнослужители, – исключенные из семинарии по великовозрастию, за леность и худое поведение ученики, великовозрастные священноцерковнослужительские дети, проживавшие дома в праздности. Преосвященный иногда сам определял ленивых учеников в сторожа. Так на прошение ученика Задорина об определении на место он положил такую резолюцию: «слушан: читает худо и петь не умеет; исключив из числа семинаристов, определить семинарским сторожем, доколе научится читать и петь исправно». На прошении другого ученика, Зубкова, последовала такая резолюция: «просителя определить сторожем в семинарию, он не только петь совсем не учился, но и читать не умеет. Так как все служители семинарии должны были со временем поступать на священноцерковнослужительские места, то вместе с исправлением служительской должности им (в особенности исключенным и неучившимся дома) велено было под надзором комиссара заниматься изучением тех предметов, которые необходимы для причетнической должности. В этом отношении служители были подчинены наравне с учениками правил семинарской дисциплины. Так в октябре 1806 г., когда преосвященному донесено было, что сторожа нерадиво учатся, резолюцией предписано было сторожей, что о своей пользе не стараются, наказать розгами, да и впредь, ежели назначаемых уроков не будут по лености знать твердо, наказывать». Вообще, для исправления неисправных сторожей семинарское правление употребляло те же меры, только гораздо строже, что и с учениками. Как однажды меры эти не были строги, но они не всегда действовали. Еще исключенные ученики или священноцерковнослужительские недоросли, попавшие в сторожа, имея в виду со временем поступить на причетнические места, для чего, конечно, нужно было беречься слишком громких скандалов, жили довольно смирно. Но посылаемые в штраф диаконы и причетники, с одной стороны не считая себя подчиненными семинарской дисциплине, с другой – будучи большей частью народом совершенно отчаянным, не только вели жизнь крайне пьянственную и развратную, но и производили такие дела, за которые грозили острог и Сибирь. Хотя в семинарском архиве 1800 – 1818 годов не мало есть дел, содержащих в себе сторожевские похождения, но мы умолчим об них, не видя в этих грубых пороках и похождениях ничего, достойного любопытства, а много напротив такого, что возбуждает единственно отвращение. В подтверждение сказанного о преступных нередко деяниях сторожей сообщим только один следующий факт: в 1805 г. семинарские сторожа Максим Усов, Иван Распопов и Стефан Копытов наказаны были публично плетьми за воровство. Об одном же из семинарских сторожей Михаиле Словцове, отданном в военную службу сказано было выше.

***

Объяснивши, как велик был приход семинарской суммы и какие были расходы по семинарии, обратимся теперь к лицам в распоряжении которых состояла семинарская сумма, а вместе с этим скажем и о том, как эта сумма расходовалась и какой был порядок отчетности.

При начале семинарии, как уже нам известно, семинарская сумма поручена была в полное распоряжение префекту Василию Квашнину, которому помощником в расходовании оной придан был комиссар. Сумма эта хранилась в архиерейской кладовой, которой дверь запиралась замком и припечатывалась печатями казначея архиерейского дома и префекта Квашнина. Медная монета и ассигнации хранились отдельно, – первая в особом сундуке, а последняя в ящичке за печатями членов семинарского правления. Помощником префекту Квашнину в покупке разных вещей был ученик. Но с 1803 года признано за нужное определять в семинарию особых комиссаров, которых обязанность определена в 1804 г. особой инструкцией. По этой инструкции общая обязанность комиссара должна была состоять «в охранении семинарского капитала», для чего он должен был 1) иметь список всех козеннокоштных учеников и пенсионеров; 2) записывать, когда, что и кому было выдано из одежды, или обуви; 3) списки эти представлять семинарскому правлению на рассмотрение по прошествии каждого месяца; 4) знать, сколько в годичное течение на содержание в семинарии студентов и учеников потребно по числу их муки ржаной, пшеничной для похлебок, говядины, свинины, круп как ячных, так гречневых, или просовых, масла как коровьего, так и постного, когда все то выгоднее покупать, о чем докладывать семинарскому правлению; 5) выдачу денег в расходную шнуровую книгу неукоснительно записывать в семинарском правлении; 6) иметь ближайший надзор, не нуждается ли кто из казеннокоштных учеников в одежде и обуви и о снабдении таковых получат позволение от семинарского правления; 7) закупать с позволения начальников семинарии потребное для одежды и обуви также и съестные припасы и о закупленном количестве рапортовать семинарскому правлению; 8) закупать дрова, свечи, бумагу, сургуч и чернила и смотреть, не тратятся ли они напрасно, о злоупотреблениях же доносить семинарскому правлению; 9) на поправку семинарских крыш, крылец, окон и печей потребные материалы закупать с доклада семинарскому правлению и по резолюциям преосвященного и как в закупке, так и в употреблении давать отчеты; 10) иметь у себя ключ замка, коим запираться должны всякие семинарские суммы, заведываемые и хранимые членами семинарского правления в безопасном месте за своей печатью; 11) осматривать целость труб и печей в семинарии и поправлять поврежденные места; 12) увидеть поврежденную окончину, стол, стул, дверь, печь и т.п. имущество семинарское, по причине шалости учеников, или небрежения сторожей, по найдении виновного, представлять о таковом семинарскому правлению; 13) приходить частовременно на трапезу казеннокоштных учеников и смотреть, все ли то, что приказано, выдается в пищу и исправным ли образом приуготовлено; 14) иметь у себя под смотрением все семинарские вещи, как-то: чугунки, котлы, квашни, кадцы, лопаты, топоры и проч. и все то отдавать с росписью сторожам; 15) иметь ключ и печать от припасного амбара, равно и от погребов ключи и, что выдано будет, то записывать». Из этой инструкции видно, что должность тогдашних комиссаров была весьма сходна с обязанностями нынешних экономов.

Первым комиссаром семинарии с июля 1803 г. определен был крестовой диакон Иаков Распопов, но он удержался в этой должности весьма не долго. Ибо уже чрез шесть дней после своего вступления в оную замечен был в нетрезвости и неисправности; посему семинарское правление в ноябре того же года докладывало преосвященному, что Распопов не в силах исправлять свою должность. Резолюцией преосвященного предписано было: «исправлять комиссарскую должность эконому архиерейского дома игумену Никандру и представлять о всем семинарскому правлению». Игумен Никандр уволен был от комиссарства по собственному прошению в август 1806 года. После него комиссары сменялись весьма часто: Вот их перечень до 1818 г.: 1806–1807 Григорий Дерябин; 1807–1808 иеромонах Лаврентий; 1808 Яков Коровин, Евстигний Сапожников и снова игумен Никандр; 1808–1810 игумен Никандр; 1810–1811 иеромонах Иннокентий (Коровин); 1811–1814 священник Гавриил Арефьев (иеромонах Геннадий), диакон Иустин, диакон Кобелев; 1814–1817 Василий Максимов; 1817–1818 диакон Петр Васильев и иерей Георгий Калашников. Последний, будучи казначеем архиерейского дома, определен вместе и комиссаром семинарским с жалованьем по последней должности 100 рублей. По преобразовании семинарии он был определен экономом.

Эта частая смена комиссаров была между прочим причиной разных неисправностей по экономической части, о которых мы теперь и скажем. Беспорядки и неисправности эти были, впрочем, двоякого рода. Одни действительно зависели от комиссаров, в других же было виновато семинарское правление. Скажем сначала о последних.

Из инструкции комиссару видно, что он был только исполнителем распоряжений семинарского правления, главное же заведывание всеми семинарскими суммами, распоряжение ими и отчетность в них лежала на членах семинарского правления, – но эта-то последняя часть и была постоянно не исправно. В 1804 г. префект Василий Квашнин был уволен от префектовской должности, а главой семинарского правления и семинарии сделан был игумен Гавриил. Квашнин, как кажется, вел отчетность по экономии исправно, потому что за время его управления не видно никаких напоминаний, подтверждений, и вообще признаков какой-либо неисправности. Не так пошли дела с 1804 г. и продолжались почти до самого 1818 года. При вступлении игумена Гавриила в управление семинарией преосвященный требовал подробного отчета в семинарских суммах, но исполнение этого требования не мог дождаться, так что в октябре того же 1804 года принужден был дать семинарскому правлению следующее предписание: «подтвердить семинарскому правлению, дабы нам представило, сколько всей суммы казенной и всякой другой с начала восстановления Пермской семинарии до сего времени вступило в семинарское правление, когда и на что именно употреблена; все ли деньги собраны, с кого надлежало получить как за проданные книги из библиотеки, так за содержание отцовских детей и имеющих зачисленные за собой места на семинарском иждивении, и внесены ли в общую семинарскую сумму; сколь велика сумма в наличности, сколько можно употребить ежегодно на учителей и на содержание семинаристов из сирот, чтобы притом осталось несколько сот рублей на покупку книг, дров, свеч, бумаги и на удовлетворение других различных нужд. Давно, давно мы ждем от семинарского правления во всем отчета. Ежели же оно в готовности отчета не имеет, то мы требуем, дабы в сей день принесло нам все книги приходные и расходные, как черновые, так и белые, и реестры книг, хранящихся в библиотеке, нам представило».

Подобная же медленность в представлении отчетности по экономии встречается и в следующих годах. Так в указе консистории от 25 октября 1806 года семинарскому правлению вменяются следующие вины: «семинарское правление приходорасходные за 1803 год книги прислало в консисторию для счета и свидетельства декабря 20 дня 1804 года, по случаю чего того 1804 года декабря от 15 дня последовало в консисторию сию святейшего правительствующего Синода от экзекуторских дел понуждение о скорейшем доставлении в святейший Синод ведомости о приходе и расходе семинарской суммы за тот 1803 год, почему оному семинарскому правлению 1805 года января 5-го дня еще строжайше указом подтверждено все годовые и полугодовые отчеты представлять в консисторию в свое время неопустительно, но за тем оное правление приходорасходные книги за 1804 год прислало в консисторию сего 1805 года июля 5 дня также поздно и по понудительному консистории сей указу; за прошедший же 1805 год таковых приходорасходных книг за всеми вышеупомянутыми указными предписаниями и подтверждениями и многократными от присутствия консистории сей префекту семинарии игумену Гавриилу напоминаниями в консисторию сию еще не доставлено».

В октябре следующего года подобного же рода указ снова прислан из консистории с таким напоминанием, что приходорасходная книга за всеми прежде посланными и сверх того за двукратными из консистории сей апреля 4 и августа 9 числа сего года указными предписаниями и многократными от присутствия консистории сей префекту семинарии игумену Гавриилу напоминаниями в консисторию сию не доставлена. На этот раз дело не ограничилось только внушением и подтверждением консистории. Последняя принуждена была доложить о крайней беспечности семинарского правления преосвященному, и резолюцией его было предписано: «семинарское правление виновато, что столь поздно представило в консисторию приходорасходную книгу. Почему за такое беспечие префекта игумена Гавриила, яко давно при семинарском правлении находящегося, оштрафовать 20 рублями и ректору архимандриту Иринею подтвердить, чтобы как по семинарскому правлению, так и по классам не было никакого опущения».

Не смотря на эти подтверждения и выговоры, неисправности по отчетности в последующие годы не только не прекратились, но и увеличились: к медленности в отчетности присоединилась и вина комиссаров. В следующем после оштрафования игумена Гавриила за беспечие году (1808) консистория нашла в семинарской приходорасходной книге такие неисправности: некоторые деньги выписаны были вдвойне, некоторые деньги вписаны неправильно, на некоторые статьи не было расписок. «Чрез все это, писала консистория, правление навело консистории затруднение в счете и медленность в отправлении ведомости о семинарской сумме в святейший Синод даже до понуждения святейшего Синода от экзекуторских дел». В заключение консистория спрашивала, от чего произошли эти неисправности. Семинарское правление отвечало: «не от чего иного, как от частых перемен комиссаров в семинарии, ибо не успеет один от другого принять сумму, на место его определяется другой комиссар, а притом они, по определении их в сию должность, по неопытности своей пишут, что им на ум приходит».

В следующем 1809 году запутанность семинарских счетов до того дошла, что преосвященный вынужден был в сентябре этого года назначить особую комиссию для рассмотрения и разъяснения их. Членами комиссии определены были: Юговского завода протоирей Павел Золотавин, член Кунгурского духовного правления священник Андрей Капкановский, градо-пермской Богородицкой церкви священник, Андрей Третьяков и безместный священник, числившийся при Верхотурском монастыре, Иоанн Подосенов. В августе 1810 г. протоиерея Золотавина, который был уволен к месту своего служения, заменили протоиерей Иоанн Сапожников и протоиерей Прокопий Квашнин. Комиссия продолжалась более года. Ей предписано было учинить ведомости: 1) о всяких денежных суммах с 7 февраля 1803 года, сколько денег, когда и откуда в семинарию поступило и за проданные книги выручено, сколько в каждом году из того в расход употреблено и к каждому следующему году остатком поступило, и вся ли долженствующая быть на лицо сумма ныне действительно есть на лицо, или сколько и на чьем именно отчете не окажется; 2) о книгах, сколько оных когда куплено, или приложено в семинарию, по какой цене, сколько и кому продано и по какой цене и всего на коликую сумму, за тем сколько на лицо книг быть должно, и все ли долженствующие быть есть на лицо, или не все и каких именно не оказалось и на какую сумму; 3) о семинаристах, которые содержатся на казенной пище с платой денег, с показанием в ней, кто с которого времени содержится на казенной пище и с какой именно платой денег, все ли следующие посему деньги, с кого следовало, получены в семинарии, или не все, и сколько с кого еще не получено и следует получить с отцов, или с зачисленных где мест; 4) о лечившихся в семинарской больнице семинаристах, имеющих родителей в живых и при должностях, на сколько именно для пользования каждого употреблено лекарств, покупанных на семинарскую сумму, и следующие за то деньги взысканы ли, с кого следует, или не взысканы.

Долго распутывала комиссия семинарские счеты, будучи затрудняема при этом, как уже мы упоминали выше, уклончивостью игумена Гавриила, – но наконец окончила свое дело. Мы не будем пускаться в подробности этого делопроизводства (хотя и в нем есть любопытные стороны), потому что это еще более увеличило бы объем нашей статьи и без того не малой. Заметим только, что результатом этой ревизии семинарских дел был начет не оказавшихся на лицо по счетам комиссии денег: на игумена Гавриила 734 р. 56к., на бывшего комиссара иеромонаха Лаврентия 64 р. 64½ к. и на состоявшего в то время комиссаром игумена Никандра 424 р. 23½ коп. Начтенные на игумена Гавриила деньги предположено было взыскать из его жалованья; но взыскана была только небольшая часть, потому что во время производства ревизии он был отрешен от должности и жалованья не получал, – а после вторичного своего определения к семинарским должностям жил недолго и взыск за смертью его был прекращен. Деньги, следовавшие с иеромонаха Лаврентия, также не были взысканы, ибо и тот умер. Один только игумен Никандр заплатил свои деньги сполна.

Но между тем как комиссия приводила в порядок семинарские счеты, семинарское правление и комиссары и в то время и после не переставали запутывать их. В марте 1810 г., когда еще комиссия продолжала заниматься своими делами, семинарское правление доносило преосвященному, что из представленной оному комиссаром игуменом Никандром и его помощником Васильем Удинцевым приходорасходной книги оказалось, что не токмо за всеми по семинарии расходами от 1809 г. к следующему 1810 году остаточной суммы нисколько не поступило, но даже и сверхштатной – пяти тысяч рублей – суммы перерасходовано означенным комиссаром и его помощником 567 руб. 89½ коп. без отношения о том семинарскому правлению. Семинарское правление при сем руководствовалось тем соображением, что в 1809 году никакого по семинарии строения производимо не было, книг также покупаемо не было, семинаристов содержалось на казенном коште малое количество, а суммы против всех годов израсходовано очень много, и след. Эта значительная передержка была подозрительна. По этим соображениям семинарское правление испрашивало резолюции Владыки: «повелено ли будет еще быть в семинарии комиссаром игумену Никандру и его помощнику Удинцеву, или их от сей должности удалить, так как в бытность их в оной должности сделана великая в деньгах передержка?» Резолюцией было предписано: «консистория имеет требовать от семинарского правления объяснение, законные ли были семинарской суммы издержки, или незаконные; ежели бы законные, то не имело причины представлять нам доклад в такой силе, чтобы удалить от комиссарской должности игумена Никандра и его помощника. Ежели же незаконные, то члены семинарского правления должны показать, в чем именно они состоят, на показание же их потребовать объяснение от комиссара и его помощника; учинив сие и при том рассмотрев расходы семинарской суммы со вступления о. игумена Гавриила в комиссарскую должность70 до сего дня, законные ли они были, нам обо всем представить с мнением». На запрос, сделанный консисторией в этой силе, семинарское правление отвечало «что издержки комиссара с его помощником были не только не законные, но и злоумышленные, как уже о том двумя репортами представлено консистории, да и еще забираются некоторые сведения71. При том семинарская сумма состоит не в распоряжении семинарского правления, которая по закону должна бы быть в ведении семинарского начальства, но комиссар с помощником расходуют оную, не относясь о том семинарскому правлению, почему семинарское правление и не может войти обстоятельно во все злоупотребления по семинарской сумме.

Потребованы были, от кого следует, объяснения касательно заподозренных семинарским правлением злоупотреблений, но по данным ответам оказались собственно не злоупотребления, а только великая путаница в делах. Тут-то ясно открылось малое знакомство с делом со стороны тех лиц, которым бы наипаче ведать его надлежало. Один ссылался на другого и каждый отзывался незнанием. Так комиссара спросили о передержанной сумме, откуда он взял эти деньги, – комиссар отвечал, что не знает, что ему выдавал деньги казначей архиерейского дома иеромонах Иустин, а откуда он их брал, об этом надобно его спросить. Спросили казначея, но тот в свою очередь изъяснял, что деньги эти были им выданы из суммы, получаемой из семинарского правления, но какая это сумма, он по неимению у себя подробных той сумме документов, кои хранятся в семинарском правлении, удостоверить не может. Спросили, наконец, семинарское правление – и дело кое-как разъяснилось. Оказалось, что передержанные деньги взяты из суммы, собираемой с пансионеров за казенное содержание. Так как злоупотреблений в собственном смысле со стороны комиссара и его помощника не оказалось, то преосвященный положил на этом деле такую резолюцию: «из приложенных объяснений видно, что злоупотребления в сумме не оказалось, – того ради почитать дело решенным, а семинарскому правлению предписать, чтобы впредь отчеты о сумме чинило основательные и с крайним рассмотрением, чтобы не навлекать консистории тщетных затруднений и излишнего письмоводства»72.

Консистории наконец наскучило разбирать жалобы семинарского правления на комиссаров и производить следствия о неисправностях последних. Она решилась поставить комиссаров в более правильные отношения к правлению. Так как семинарское правление все неисправности по экономии и по экономической отчетности приписывало неопытности и частой перемене комиссаров, а также тому, что, по резолюции его преосвященства, приходорасходную книгу комиссар держит у себя, и семинарскими деньгами заведывает дому его преосвященства казначей, то консистория представляла Владыке следующее свое мнение: «1) нынешнего комиссара игумена Никандра и его помощника Удинцева, яко под следствием состоящих, от сих должностей удалить, а вместо их предоставить его преосвященству назначить в семинарию комиссара опытного в экономии, который бы мог несколько лет занимать сию должность бессменно; 2) таковой избранный и определенный его преосвященством комиссар будет заседать в семинарском правлении с прочими членами и благовременно толковать с ними о всех семинарских нуждах и распорядках по экономической части и с согласия членов правления, по сделании в семинарском правлении журнальной записки, приступать к покупке потребных для семинарии вещей и для того 3) комиссар таковой, дабы всякую потребную для семинарии вещь покупал в свое время выгодной ценой и всемерно старался о соблюдении государственного интереса, на должность сию должен быть приведен к присяге; 4) покупку вещей и выдачу денег комиссар в расходную шнуровую книгу обязан неукоснительно записывать в семинарском правлении сам, или чрез письмоводителя, а члены правления за раз свидетельствуют казенные вещи, чего для шнурозапечатанная приходорасходная книга всегда должна быть хранима в правлении в особом ящике, а не у комиссара; 5) всякие семинарские суммы заведывать и хранить членам семинарского правления в безопасном месте за своей печатью, а ключ от замка, коим запираться должны деньги, иметь комиссару у себя, и наличность денег, по силе законов, членам ежемесячно свидетельствовать, соображая оную с расходом и после каждого свидетельства делать об оказавшемся журнальные записки. Таким образом, учредится в семинарии по экономической части порядок и ответственность о суммах семинарских будет лежать на членах семинарского правления, которые имеют немедленно для ношения платья и обуви казеннокоштным ученикам назначить возможные сроки и представить о том его преосвященству свое мнение на рассмотрение и утверждение». Это консисторское постановление преосвященный утвердил, а комиссаром и членом семинарского правления назначил иеромонаха Иннокентия. Сделав такое распоряжение, от которого надеялась восстановления порядка в семинарии по экономической части, консистория в заключение предписывала семинарскому правлению: «семинарскому правлению впредь стараться все по оному распоряжению для содержания семинарии и учеников исправлять самому собою со всякой бдительностью и рассмотрением, не затрудняя уже о каждой малости представлениями ни его преосвященство, ни консисторию кроме важных расходов, могущих иногда случиться по необходимым обстоятельствам».

Порядок по экономической части в семинарии однако же не учредился, как того ожидала консистория. И во-первых, опытный в экономии комиссар, избранный, преосвященным, иеромонах Иннокентий не почел для себя удобным нести эту должность несколько лет, как предполагала консистория, а пробыл комиссаром всего только один год. На место его в 1811 г. определен был священник Гавриил Арефьев, вскоре постриженный в монахи с наречением Геннадием. Последний, хотя и оставался комиссаром несколько лет, но к концу своего комиссарства стал к правлению в такие же отношения, в каких находился и предшественник Иннокентия игумен Никандр, и запутал и себя и семинарское правление. В апреле 1814 г. семинарское правление доносило преосвященному, «что комиссаром иеромонахом Геннадием много денег передержано73, и что когда правление хотело учинить счет издержанным деньгам и купленным вещам, чтобы знать на будущее время, каких именно припасов и сколько заготовлять на годовую препорцию, оный комиссар делал сему разные препятствия, именно 1) представил реестр купленных им в 1813 г. вещей на 476 р. 35 к. с объявлением таковым, что как он на покупку тех вещей употребил собственные свои деньги, то и просит означенное количество выдать ему из казны, о каковой однако издержки означенный комиссар ни пред подачей приходорасходной книги, к счету, ни по отослании оной для ревизования в консисторию ни письменно, ни словесно семинарскому правлению до сего времени не докладывал; 2) комиссар, получая деньги и из казны с распиской на известный предмет, часть оных употреблял на другие расходы и после от правления паки требовал денег на тот же предмет». Кроме того оказалось, что некоторые расходы выписаны комиссаром ложно. По всем этим причинам семинарское правление просило преосвященного отрешить комиссара от должности. Резолюцией преосвященного было предписано: «мы, определив иеромонаха Геннадия комиссаром в семинарию и сделав его членом семинарского правления, не думали, чтобы он столь важную должность мог употребить во зло, а надеялись, что в доказательство своей благодарности все силы и всякое тщание приложит к прохождению своей должности без всякого предосуждения и подозрения и что чрез сие приготовить себя к важнейшей по дому архиерейскому должности. Но из доклада сего явствует, что он по многим обстоятельствам в расходе денег и вещей явно оказал себя подозрительным. Того ради отрешить его от означенных должностей и за всю бытность его комиссаром учинить счет. А что по оному окажется, нам представить. Жить же ему в братской келье и иметь общую трапезу с братией». Пошло опять исследование комиссарских злоупотреблений и переписка. На этот раз дело тянулось до 1818 г. Вырешено оно консисторией таким образом: 1) Семинарское правление вопреки указу выдавало иеромонаху Геннадию деньги на расходы без предварительного рассуждения о нуждах семинарских и без журнальной записки; 2) не свидетельствовало покупаемые припасы и вещи; 3) не выдало комиссару книг для записок покупаемых и выдаваемых припасов; 4) семинарским правлением не было сделано положения, сколько каждому казеннокоштному ученику должно выдать в год одеяния, белья и обуви; 5) записка выдачи вещей ведена комиссаром неисправно, нерадиво и с маранием, все числа и месяцы без соблюдения их порядка перемешаны; 6) черновые реестры, заведенные для этой цели самим иеромонахом Геннадием, ведены также неисправно, нерадиво и с маранием и самим им за достоверные не признаются; 7) Семинарское правление при таких беспорядках никаких счетов по окончании года комиссару не делало и о прекращении деланных иеромонахом Геннадием беспорядков никаких мер не принимало. Посему за таковые опущения следовало бы как семинарское правление, так и иеромонаха Геннадия предать строжайшему суду и взысканию, но по силе Всемилостивейшего Манифеста 30 августа 1814 года учинить от суда и следствия свободными, иеромонаха же Геннадия впредь к таковым должностям не определять».

Неисправности семинарского правления по экономической отчетности продолжались почти до самого преобразования семинарии. В 1816 г. консистория жаловалась преосвященному, что семинарское правление, с самого 1813 г. представляя приходорасходные книги, ни за 1813, ни за 1814, ни за 1815 г. не объяснило и не удостоверило, руководствуются ли члены онаго правилами, предписанными консисторией в 1810 г. касательно экономии семинарской, не смотря на то, что касательно этого было предписано правлению четыре раза; что кроме того с самого 1814 года консистория не может дождаться донесения о том, почему в вышеозначенном году не было своевременно выдано жалованье учителям, хотя и об этом было дважды предписано. Преосвященный опять принужден был делать вразумление семинарскому правлению. «Учинить, – писал он, – членам семинарского правления чувствительный выговор за опущение и крайнее нерадение о исполнении толикратного предписания».

Может быть, экономические беспорядки в семинарии простерлись бы гораздо дальше и имели бы гораздо важнейшие последствия, если бы не бодрствовало над нею бдительное око неусыпного попечителя – преосвященного Иустина; – и мы не можем и не должны прейти этого молчанием, – так что начавши историю семинарии его времени похвалой неусыпной заботливости незабвенного архипастыря, мы тем же ее и кончим: преосвященный, как показывают его резолюции, непременно требовал от семинарского правления строжайшей отчетности во всем, касающемся семинарской экономии, и этим не допускал его по крайней мере до больших беспорядков. Так в апреле 1803 г. он писал: «Семинарское правление представило нам о покупке различных съестных припасов, но умолчало, почем именно каждая вещь куплена и коликая сумма на то употреблена. Такожде представило, что подряжено сто десять сажен дров с условием, чтобы двадцать из них представить в февраль и март, но поставлены ли, или не поставлены о том умолчало. Впредь представлять нам заблаговременно рапотры о всем, что нужно покупать, и по искуплении немедленно рапортовать обстоятельно». В другой раз предписывал: «семинарскому правлению наблюдать всевозможную экономию во всем, покупать съестные припасы и прочее в выгоднейшее время и завести шнуровую за нашей печатью книгу, в которой всякий день писать, сколько учеников ужинают и обедают, и какая именно представляема была пища, и которую нам представлять по окончании недели».

Неутомимый архипастырь и сам смотрел за всеми мелочами семинарского хозяйства. Так на рапорте семинарского правления о том, что класс для поэзии сделан и деньги за него заплачены, он положил такую резолюцию: семинарское правление деньги заплатило и не посмотрело, все ли в классе сделано, как надлежит. Мы сами видели, что новая стена не выскоблена. Впредь во всем должно быть осторожнее».

С знанием домовитого хозяина он входил даже в занятия семинарских пекарей и поваров. На рапорте ученика Х-м-к-ва, изъявлявшего недовольство семинарской пищей, особливо постным столом, он между прочим писал: «Поварам от нас приказано, чтобы пища как для обеда, так и для ужина (семинаристам) приготовляема была вкусная, такожде и хлеб чтоб был хорошо выквашен и убит не веслом только, но и кулаками и чтобы был бит дотоле, пока тесто к рукам приставать не будет. За сим должен смотреть комиссар и нам рапортовать или словесно, или письменно. Повара же за неисправность будут штрафованы убавлением денег, положенных им за годичный труд».

***

* * *

1

Истор. С.-Пет. Дух. Ак. Чистовича.

2

Сравнительно с тем количеством учеников, которое поступило в Пермскую семинарию почти тотчас же по открытии оной.

3

Сообщ. Тобол. Дух. Конс. 9 августа 1800 г.

4

Записка об откр. семинар. в семин. арх.

5

Взято из рукописи, принадлежащей Евпраксии Гавриловне Сведомской, которой и считаем долгом изъявить искреннейшую благодарность за сообщение этих интересных сведений.

6

В течение нескольких месяцев по открытии семинарии (с 14-го ноября 1800 г. до апреля и даже далее 1801 г.) не значится учителя в этом классе.

7

Указ кон. 1801 г. 13 нояб.

8

Из вышеупомянутой рукописи.

9

Помещаемые ниже сведения о семинарии заимствованы нами почти исключительно из дел семинарского и консисторского архивов.

10

С самой кончины преосвященного Иустина и доселе 1-го июня начальники, наставники и воспитанники семинарии собираются в холодный кафедральный собор, под алтарем которого погребен преосвященный, и служат панихиду о упокоении души его; за тем входят и в самый склеп, где находится его могила, и совершают здесь краткую литию над гробницей.

11

Класс высшего красноречия открыт был, вероятно, по примеру Киевской академии. Вот какие предметы преподавались тогда в этом классе в означенной академии: учение о штиле и родах красноречия вообще, чтение авторов латинских и российских с критикой и разбором по правилам логики и риторики. Студенты в сем классе сочиняют имитации и сказывают как авторские речи, так и имитации на оные в собрании. Киев с его древн. Учил. и Акад. ч. II.

12

Преосвященный Иустин имел такое мнение о математике: «Математика есть знание самое высокое, твердое, основательное и разум изощряющее и само собой истину утверждающее и удостоверяющее». (Резол. 16 нояб. 1810 г.)

13

В 1806 году, когда ректором семинарии был архимандрит Парфений, знавший еврейский язык, преосвященный пожелал, чтобы ученики учились и этому языку, и назначил его преподавателем о. ректора; но вследствие перевода последнего из Пермской семинарии, в следующем же году этот класс был закрыт, ибо не было знающих этот язык преподавателей.

14

Кроме арифметики, которая по прежнему преподавалась учителем грамматического класса.

15

О библиотеке будет сказано ниже.

16

Даже от учеников риторики он требовал, чтобы они говорили проповеди своего сочинения.

17

Пиитика преподавалась по пиитическим правилам Аполлоса.

18

Математика преподавалась по руководству Аничкова.

19

Время учения продолжалось почти столько же, как и теперь. Учебный год начинался с первых чисел сентября. В последнюю неделю перед Рождеством Христовым ученики освобождались от классов, говели, исповедовались и приобщались св. Таин, а жившие в недальнем расстоянии от города увольнялись на эту неделю и на следующие за ней праздники Рождества Христова и Богоявления в дома родителей и родственников. Свободны были также от учения часть сырной недели, первая и последняя недели великого поста (в который ученики говели) и неделя св. Пасхи. Вакация начиналась с последних чисел июня. Кроме воскресных и праздничных, означенных в табели, дней, в 1810 году, с разрешения преосвященного, положено было семинарским правлением быть свободными от учения в день св. Иоанна Богослова, св. Николая чудотворца, св. Стефана пермского, Иоанна Предтечи, 20 сентября, 24 ноября и в день Покрова Пресвятыя Богородицы.

20

К этому, конечно, присоединялась и известная доля нравственной испорченности, лежавшая на ответственности уже самих ленивцев, и зависевшая от разных обстоятельств.

21

Впрочем, Луканин и на службе не ужился и оттуда он много раз чинил побеги. После многих наказаний за это, наконец, признали его сумасшедшим и отправили в больницу, а оттуда и совсем на родину в Иргинское село, где у него были родные. Один из его земляков, лично его знавший, обязательно сообщил нам, что бедный помешанный всю остальную свою жизнь на родине не жил с людьми, а построил себе в лесу землянку и там – в лесной глуши – оставался почти безвыходно. Только голод изредка заставлял его приходить в село за хлебом, и то он хлеба не просил, а, завидивши ковригу в первом попавшем доме, схватывал ее и убегал с нею в лес. Сострадательные жители впоследствии нарочито клали хлеб на виду и сами не показывались, чтобы не испугать сумасшедшего и не дать ему умереть с голода.

22

Вообще, нельзя не видеть, что преосвященный очень нуждался в хороших и даже посредственных учителях для семинарии. Это его заставляло определять на учительские места и таких, которые подобно И.В.Д., известны ему были и прежде своей слабостью, и которые уже прежде служили в семинарии и на этой службе не оказывали особенной способности и прилежания к своему делу. Это его принуждало искать учителей повсюду и даже между такими людьми, которые по прежнему своему поведению казались не совсем благонадежными. Так в 1808 году некто вдовый священник М. Вахр-ов был запрещен в священнослужении за невоздержанную жизнь и за своевольную из монастыря отлучку. Спустя несколько времени после этого запрещения настоятель монастыря игумен Гавриил доносил, что Вахр-ов исправился и ведет трезвую жизнь. Преосвященный хотел попытаться, нельзя ли из этого вдового священника сделать учителя. Резолюцией он предписал: «священник Матвей нами разрешен в священнослужении, чего ради отправить его паки в Далматов монастырь с обязательством, чтобы жизнь препроводил соответственную своему званию и чтобы очередь свою держал противу прочих служащих и чтобы упражнялся в учении и готовил себя в учители. Чего ради игумен Гавриил и должен ему назначить книгу латинскую для перевода, который должен к нам присылать ежемесячно с латинским оригиналом».

23

Надо полагать, что по образцу картины сделан был особый знак в меньшем размере.

24

Об учителях, правда, говорено было и выше, но там говорено было не о всех, а только о некоторых, и при том сообщены были сведения не о самых личностях, а о некоторых их действиях; здесь же скажем о самых лицах, занимавших учительские должности.

25

О протоиерее Дьяконове см. выше.

26

Сколько можно видеть из дел, ректору предоставлена была власть наблюдения за учителями и преподаванием, а также управление семинарией по всем частям вместе с прочими членами правления. С преобразованием семинарий, как известно, ректору поручено было, кроме начальства над семинарией по всем частям, преимущественное наблюдение над учебной частью.

27

Желавшие обучаться в семинарии дети принимались не иначе, как по прошениям преосвященному и по его резолюциям.

28

О дальнейшей судьбе о. ректора Парфения мы, к сожалению, не имеем никаких сведений, ибо не откуда их взять, хотя и желательно было бы сообщить их нашим читателям.

29

Указом святейшего Синода архимандрит Ириней определен был только настоятелем Верхотурского монастыря, об определении же ректором и учителем в указе не было ничего сказано.

30

Это прибавление находится в формулярном списке архимандрита Иринея.

31

У префекта дела в это время у самого были запутаны, как увидим ниже, а потому он не принимал почти никакого участия в делах семинарского правления.

32

Вот подлинные слова преосвященного о монастырских беспорядках и неисправностях настоятеля. Записываем их здесь, как любопытный документ. «В Верхотурском монастыре, – писал преосвященный, – и у настоятеля нет ни единого стула, который бы не был взору гнусен и отвратителен. Все сие неустройство, или паче опустошение он, (настоятель), видя своими очами, хотя бы был и требован в Пермь*, долженствовал отозваться, но он, как скоро услышал от г. городничего Булгакова, что мы приближаемся к Верхотурью, взяв 900 руб., ускакал из монастыря со всей поспешностью и, чтобы с нами не встретиться, уклонился от большой дороги в сторону к благочинному Земляницыну, который нас провожал по церквам своего благочиния, и к которому прислал вестника, что что находится в его доме и что его там ожидает. Благочинный с позволения нашего к нему и отправился. Отцу же архимандриту предложено было указом, чтобы не отлучался из монастыря… доколе не сыщется способный к казначейской должности, но он поступил против указа. Мы хотя узнали на пути об отлучении его из монастыря, однако, поехали в монастырь. При воротах ожидали нас г. городничий с чиновниками и белое духовенство. А с крестом нас встретил вместо архимандрита игумен Никандр, при нас для служения находившийся, а из братии онаго монастыря ни единого не было. Г. городничий с прочими проводил нас в пустые келии, где две свечи горели и где не было не токмо никого из братии, но ниже и единого служителя…. На другой день, по совершении литургии, мы угощали г. городничего, чиновников и некоторых из духовенства из нашего иждивения, также певчих и прочих, при нашей свите находящихся, – мы, а не монастырь кормил…

* Архимандрит Ириней, как видно будет ниже, прожив в монастыре не менее двух месяцев для его устройства и не сделав ничего, самовольно его оставил и уехал в Пермь.

33

См. выше примечание 32.

34

В прошении, поданном преосвященному 2-го декабря 1810 года, архимандрит Ириней изъяснил, что в резолюции Его Преосвященства много заключается на счет его обидного и несправедливого, – что отлучился он из монастыря единственно по необходимости явиться к сроку в семинарию, с большой дороги уклонился потому, что считал приличнее ночевать у священника, чем у крестьянина, а что взял 900 рублей денег, то эти деньги принадлежали ему, как собственность по разделу монастырских доходов.

35

Архимандрит Ириней и после сего не мог успокоиться. Он снова писал прошение, в котором изъяснял, что «в указе, посланном к нему, между прочим написано, что якобы его преосвященство, в бытность его в Верхотурском монастыре, угощал чиновников своим коштом, да и певчие содержались на кошт же его преосвященства, что самое и поставлено ему в репримант, но напротив того ему, (архимандриту), из монастыря репортовали, что как его преосвященство, так и находящаяся при нем свита угощаемы были коштом монастырским (при чем казначей представил ему и счет употребленных припасов), почему он и почитает репримант сей несправедливым. Вместо того, чтобы пускаться в разъяснение этих мелочных дрязг, преосвященный коротко отвечал на прошении архим. Иринея: «сколько для нас и для свиты нашей Верхотурского монастыря казначей употребил денег, по данному от него нам реестру, мы заплатили оные, кроме двух рублей шестидесяти пяти копеек». Консистория однако завела был дело о том, верен ли счет, присланный казначеем настоятелю, но за последовавшим вскоре перемещением архимандрита Иринея дело это ничем не кончилось.

36

Кроме нами изложенных, много было и других дел, касавшихся до архимандрита Иринея. К справедливым доносам присоединились и грубые клеветы. Так один из иеромонахов верхотурского монастыря обвинял его во первых, в противозаконных распоряжениях монастырской суммой, во вторых, в том, что он, архимандрит, будучи частовременно под нагулкой, поносил его иеромонаха, ругательствами, выгонял иногда за монастырскую ограду в ночное время, садил его в цепи и гонялся за ним в церкви во время вечернего пения с полкой. Донос этот признан был Консисторией за клевету и ябедничество.

37

Яков Коровин был родом оханского уезда Шерьинского села священнический сын. С 1797 года обучался в Вятской семинарии, окончил курс в Пермской; в 1808 году, состоя на должности учителя, пострижен в монашество с наименованием Иннокентием.

38

Так как с ним мы встретимся в последующей истории семинарии, то здесь и не сообщаем о нем дальнейших сведений.

39

В 1810 году иеромонах Иустин просил себе увольнения, по слабости здоровья, в умеренный Государства край, Преосвященный Иустин уволил его в Москву с особенной рекомендацией к московскому митрополиту Платону. Митрополит Платон отвечал на эту рекомендацию уведомлением, что иеромонах Иустин принят им в Троицкую лавру в число монашествующих, с назначением ему монашеского жалованья, порции и кружки и определен в лаврской семинарии учителем с жалованьем по 150 рублей в год.

40

В декабре 1813 года префект игумен Гавриил доносил преосвященному что священник Попов приходит в классы не всегда и нередко в пьяном образе, а 11-го декабря, вошед в класс, чинил разные в пьяном же образе неблагопристойности при всех учениках оного класса. Резолюцией преосвященного предписано: «священник Иоанн Попов за худые свои поступки назначен и определен к причетнической должности». После он был определен священником в Мотовилихинский завод.

41

После бывший священником и опять учителем. См. о нем выше.

42

Уволен «за безмерное пьянство, и велено его употреблять в послушание, как и прочих ему подобных, дóндеже исправится. Ежели же не послушен окажется, то не давать ему и пищи». (Резолюция преосвященного Иустина).

43

Уволен от учительства за нетрезвость.

44

Не надобно принимать этих курсов в том строгом смысле, в каком мы привыкли понимать их теперь. Тогда нередко, не дожидаясь окончания двух лет, оставляли последний класс и выходили на места, и подобным же образом переводимы были из реторики в философию, а иногда случалось и наоборот – вместо двух лет учение в двух последних классах продолжалось по три года и более. Из низших классов до реторики переводили чрез год.

45

Количество учеников в каждом классе мы не будем перечислять в следующих курсах, потому что в разные годы оно немного разнилось от сейчас приведенного. Будем говорить только об окончивших курс учения.

46

Остальные разошлись по местам прежде.

47

Заговорив о выходе учеников семинарии в светское ведомство, считаем не излишним упомянуть, что во время достопамятной войны 1812 г. с французами и Пермская семинария принесла посильную лепту на защиту отечества. Некоторые из ее воспитанников именно: ученики реторики Михаил Ляпустин и Иван Попов, ученик поэзии Иван Кашин и ученики синтаксимы Дмитрий Попов и Петр Первушин добровольно изъявили желание поступить в ополчение и были туда приняты.

48

Перечисляем названия книг особенно замечательных: 1) Poli Synopsis S. Scripturae 5 tom.; 2) Harmonia Biblica Walteri; 3) Biblia Castellionis; 4) Thomae Goodwini antiquitates; 5) Dalgam de canone; 6) Tractatus Theophani Procopowitz de processione Spititus Sancti; 7) Lexicon Stockami; 8) Historia Ioachimi Langii; 9) Apologia fidei Theophani Procopowitz; 10) Cnapii Lexicon; 11) Книга Российская, письменная, под названием: Вещи и Дела; 12) Summula Logicae, и 13) Tractatus de processione Spiritus Sancti Adam Zoernicaw.

49

Между ними значатся: 1) Овидий с российским переводом; 2) Овидиевы превращения; 3) История Милота; 4) История Боссюета; 5) Виргилиева Энеида; 6) Гомерова Илиада; 7) Возвращенный рай; 8) Авелева смерть и проч.

50

Впрочем, и деньги были употреблены не малые, как увидим ниже.

51

Так в 1803 г. куплено было в Перми членами семинарского правления 20 названий книг на 184 р., в числе которых значатся: 1)Беседы Григория Паламы, 2) Описание обитающих в России народов, 3) сочинения Сумарокова, Хераскова, Кострова, 4) Письма русского путешественника и проч.

52

При этом знакомстве с богословскими науками Бантыш-Каменского, – человека светского, – не надобно забывать, что он был воспитанником Киевской духовной академии.

53

Сообщаем любопытную для настоящего времени приписку к этому письму: «сейчас из Москвы получили мы известие, что 11-го октября французы оставили столицу, подорвали в кремле Гранатовую палату, арсенал и другие места. Наши казаки заняли город, коего едва десятая часть уцелела, ибо прочее все выжжено, ограблено и раззорено. Злодей пошел на Калужскую дорогу и должен будет сразиться с Кутузовым, его ожидающим».

54

Книги из Москвы обыкновенно пересылались в Нижний-Новгород к Нижегородской ярмарке, или же в Казань к родственнику, Бантыш-Каменского г. Овцыну, а отсюда были поручаемы для доставки по принадлежности Пермским купцам. Из последних не мало послужил для тогдашней семинарии Дмитрий Емельянович Смышляев.

55

Тут были книги весьма разнородные – все на русском языке. Так на ряду с Римской историей встречается Английский роман – Аннушка, с географическим словарем – История кавалера Грандиссона, с Театром судоведения – Целина, или дитя тайны, с Алкораном Магомета и сочинениями Вольтера – Пересмешник, или славянские сказки, с книгой о внешнем богослужении в народном виде Христианина – новая Элоиза и пр. т. п. Не мало было, впрочем, книг и духовного содержания. Но как это был подарок, в котором было не мало и полезного, то, конечно, оставалось не разбирать, а благодарить.

56

Бывшие до него библиотекари, сколько можно судить по документам, не получали особого вознаграждения за библиотекарскую должность, довольствуясь жалованьем, получаемым по прочим занимаемым ими должностям.

57

По крайней мере не видно из дел, чтобы подвергался когда-нибудь опале какой-либо другой сеньор.

58

Снисходительность эта, впрочем, не послужила ему в пользу. Он же вскоре заподозрен был в краже 150 рублей денег вместе с сторожем запрещенным диаконом Корниловым, а в 1817 г. выкрал из семинарского правления 300 рублей и совсем бежал из семинарии.

59

Хотя бы нам вовсе не хотелось говорить здесь о том пороке, о котором, по Апостолу, срамно есть и глаголати, но желание познакомить читателей, со всеми мерами, которые принимал преосвященный Иустин в деле воспитания семинаристов, побуждает нас сообщить здесь один факт, который служит новым свидетельством оригинальности этих мер. В 1816 г. семинарское правление доносило об одном семинаристе, что он ведет развратную жизнь и просило позволения исключить его за это из семинарии. Преосвященный, желая внушить всем семинаристам спасительный страх этого порока и произвесть на них сильнейшее впечатление, придумал наказание, отличавшееся особенной торжественностью: «ученика П-р-ва, – писал он в резолюции, – отослать в воинскую службу с прописанием пороков и на сие указов, но прежде, нежели послан будет, провести его по всем классам и прочитывать во всяком классе указ, но при выводе из семинарии поставить его под звонок, в который ударить не меньше десяти раз, но ударять изредка».

60

Это безграмотное показание взято нами целиком с подлинника, а потому и вина безграмотности пусть падает на его автора.

61

Насколько затрудняла семинарию скудность этого штатного оклада, об этом можно судить напр. по следующей резолюции преосвященного Иустина в 1805 г. на прошении одного из учеников об определении на пономарское место: «хотя жалко увольнять из семинарии оказывающих в учении успехи, однако как семинарская сумма его и других содержать недостаточна, … того ради дать указ на пономарское место».

62

Желая сохранить память благодетелей семинарии, о которых нам что-нибудь известно, помещаем здесь краткие сведения об Иване Романовиче, обязательно доставленные редакции родственником его достоуважаемым Павлом Дмитриевичем Дягилевым, которому и считаем долгом выразить при сем полнейшую признательность. «Иван Романович Жмаев родом был из города Тамбова, а в 1794 г. определился главным управителем господина коллежского советника Петра Савича Яковлева заводов, состоящих Пермской губернии в Верхотурском уезде: Невьянского, Быньговского и Петрокаменского, где и пробыл до конца своей шестидесяти трехлетней жизни, последовавшего 20 марта 1807 года, – проживая летнее время в Перми, а прочее время года в Невьянском заводе. Был весьма умный и честный человек, свойства горячего и отменно прозорливого разума. В городе Перми был два трехлетия бургомистром, а потом головой. Исправлял свою должность с отменным рачением так, что в 1803 г. 3 марта получил от Государя Императора особое благоволение и в след за сим 6 марта чин Коллежского Асессора – с правом пользоваться и по купечеству*.

* Его же ходатайству преимущественно семинария обязана была и пожертвованиям Яковлевых. Портрет его в 1821 г. был пожертвован семинарии преосвященным Иустином.

63

Те пожертвования, которые мы здесь исчислили, по всей вероятности, не были единственными. Есть некоторые основания думать, что были и другие пожертвования, о которых однакож в делах, находящихся под руками нашими, сведений не имеется.

64

Мы еще не упоминали об одном пособии, которым также иногда пользовалась семинария. Преосвященный Иустин иногда определял и переводил н места с условием такого, или другого пожертвования на семинарию.

65

Деньги эти были уплачены не ранее 1808 года.

66

Сколько на этот предмет было израсходовано, из документов не видно.

67

Не можем при этом не заметить, что, к чести тогдашней семинарии, а преимущественно ее главного начальника и попечителя, содержание семинаристов, хотя и было, конечно, не роскошно, а соразмерено довольно скудным средствам семинарии, и не совсем в нынешнем вкусе, но далеко не представляло тех мрачных сторон, которые отыскали и отыскивают в старых семинарских бурсах нынешние писатели, изображающие во всей наготе грязные стороны этих казенных приютов, или, что еще хуже, сравнивающие бурсу с острогом и отдающие предпочтение последнему. (См. напр. статью Писарева: погибшие и погибающие).

68

Прилагаем здесь этот список, как памятник заботливой попечительности о семинарии преосвященного Иустина, не гнушавшегося при своем высоком положении входить во все самые мелочные подробности семинарского быта, и вместе как свидетельство его хозяйственных знаний. «Мис на десять учеников, каждая величиной (не написано сколько) 10. Тарелок глубоких – 100, мелких 100; бокалов для кваса величиной стаканов в шесть – 10; ложек на манер серебряных 100; разливальных ложек 10; поваренков, или уполовников 10, из числа их три решетчатые; подсвечников 25; щипцов 30; подсвечников стенных 10; ножей 100; вилок 100; блюд глубоких 10; плоских 10; рукомойников 10, топоров 25; больших ножей для резания хлеба 10; заступов 12; лопат 12; замков небольших 12; котел для греяния воды в 10 ведр 1; котел в пять ведр для варения мяса, с крышкой, вдавленной внутри котла, в которую бы можно вливать холодную воду, когда мясо варится, дабы жир не выбегал из котла, сколь бы он сильно ни кипел.

69

По крайней мере, большей части.

70

Собственно он комиссаром не был, а здесь, вероятно, разумеется прием им семинарской суммы и заведывание оной в свое распоряжение от префекта Квашнина.

71

Заподозрив расходы игумена Никандра и его помощника, семинарское правление решилось расследовать некоторые покупки, записанные в приходорасходной книге, казавшиеся ему особенно подозрительными. Так в книге было записано: у крестьянина оханского уезда деревни Варов Егора Кузнецова куплено 380 пудов муки; у крестьянина Селитской деревни Андрея Шилова 164 пуда муки; того же уезда Тутевской деревни у крестьянина Ивана Болотова 100 пуд. 20 фун. Муки и 3½ пуда постного масла. Семинарское правление отнеслось в Оханский нижний земский суд с просьбой отобрать от вышеупомянутых крестьян сведение: действительно ли были покупаны у них мука и масло и по какой цене. Земский суд на это отвечал, что сысканный оным крестьянин Иван Болотов показал, что он ни в марте месяце, ни прежде – более уже пяти лет, в губернском городе Перми не бывал и ни муки, ни масла в семинарию не продавывал, и с чего на него сие показано, не знает. Что же касается до крестьян Андрея Шилова и Егора Кузнецова, то их во всем уезде не нашлось. Другой расход, показавшийся семинарскому правлению подозрительным, был следующий. В приходорасходной книге было записано; у крестьянина деревни Юстановой Василья Котельникова куплено 77 пудов ячной крупы; у крестьянина села Насатки Стефана Беляева куплено муки 189 пудов и 11 пудов гороху. Как и в первом случае, семинарское правление отнеслось в Пермский нижний земский суд о спросе означенных крестьян, действительно ли были покупаемы у них мука и горох и по какой цене. Суд сообщил семинарскому правлению, что Котельников, по его отзыву, в семинарию ничего не продавал, а Беляев вовсе не сыскан. По обоим этим делам семинарское правление доносило консистории и на эти-то свои репорты оно и указывало в вышеприведенном ответе консистории. Консистория велела произвести следствие учрежденной при семинарии комиссии. Комиссар игумен Никандр н данные ему комиссией вопросы касательно первой из вышеозначенных покупок дал показание, что в то время, когда были куплены вышеупомянутые припасы, он был болен и покупки производил помощник его Василий Удинцев. В свою очередь спрошенный Удинцев отвечал, что все помянутые покупки он действительно производил, но покупал не один, а с сеньором Петром Поповым и поваром Степаном Пелынцевым, которых он и выставлял свидетелями как действительности покупок, так и верности записанного к книге расхода денег на оные. А что крестьяне, на которых покупка муки и масла в книге написана, в продаже такого количества отрицаются, то это, – объяснял Удинцев, – не по другим каким-либо причинам, а потому, что у значущихся крестьян противу записки в приходорасходной книге несравненно меньшее количество муки и масла весом куплено. Ибо покупка муки была не гуртом и не подрядом, а самыми количествами, не менее, как человек у тридцати, поручено же было расписаться за всех одному человеку. А что из тех крестьян один вовсе отрекся от продажи, а другой вовсе не нашелся, то сие могло произойти от того, что первый устрашился спросов и от того могущей быть ему волокиты и каких-либо неблагоприятных последствий, а другой не нашелся, конечно, потому, что сказался при записке чужим именем, опасаясь, может быть, также каких-либо последствий. Пелынцев и другие выставленные Удинцевым свидетели показание его подтвердили и, по следствию, в покупке этой не найдено ничего незаконного. Подобным же образом при производстве следствия о другой покупке, сделанной самим игуменом Никандром, ничего противозаконного не открылось, – и таким образом, подозрения семинарского правления в незаконных и злоумышленных расходах комиссара и его помощника не подтвердилось.

72

На комиссара игумена Никандра от ректора архимандрита Иринея поступали и другие доносы, обвинявшие его в небрежном исполнении комиссарской должности. Так в апреле 1810 года ректор доносил преосвященному, что он по должности звания своего заметил в классах, что казеннокоштные ученики не токмо не имеют верхнего одеяния, но даже ни рубашек, ни самого нижнего одеяния. Казеннокоштных учеников велено было освидетельствовать членами консистории, но как то случилось, что по освидетельствованию их донос ректора не подтвердился.

Другой раз вскоре после этого ректор доносил, что около семинарии заплот так уже обветшал, что инде и вовсе оного не имеется, а комиссар и его помощник вследствие обязанности своей не токмо письменно, но даже и словесно о исправлении оного заплота семинарскому правлению по сие время еще не рапортовали. Владыка, которому подобные доносы, как видно стали уже наскучать, отвечал на этот репорт такой резолюцией: «призвать комиссара и его помощника в семинарское правление и подтвердить, чтобы имели надлежащее о всем смотрение и рапортовали о всем словесно, или письменно. Но семинарское правление, как о сем представленном, так и о других делах могло бы прежде призвать того и другого и приказать, что надлежит учинить, и ежели бы по приказанию не было исполнено, тогда бы уже представило рапортом».

73

Так что даже не достало на жалованье учителям.


Источник: Иероним (Лаговский Иван Евгеньевич; архим.; 1827-1884). История Пермской духовной семинарии архимандрита Иеронима. - 2-е изд. Ч. [1]-4. - Екатеринбург : изд. свящ. И.В. Шестакова, 1900-1901. - 3 т.

Комментарии для сайта Cackle