№58, преосвященного Сергия, архиепископа Финляндского, от 12 января 1906 года

Во исполнение циркулярного указа Святейшего Синода от 27 июля 1905 года, за № 8, имею честь представить при сем Святейшему Синоду составленную мною брошюру «О составе ожидаемого чрезвычайного Поместного Собора русской Церкви» и свои нижеследующие краткие соображения, так как за своим поздним прибытием на епархию я не мог своевременно образовать комиссию для более обстоятельного рассмотрения всех вопросов.

В синодальном докладе Государю Императору местом собрания предстоящего чрезвычайного Собора указана Москва, на которую указывает и традиция, и особые удобства ее центрального положения, и пр. К сожалению, последние события ясно показали, что собирать Собор в Москве – значит ставить его в зависимость от настроения наших крайних партий, которые, конечно, совсем не могут радоваться возвышению престижа православной Церкви и сделают все, чтобы нарушить нормальный ход соборных совещаний. Ждать же всеобщего успокоения – значило бы откладывать собрание Собора на продолжительное время, тогда как общий голос требует его по возможности немедленно. Поэтому местом собрания Собора нужно избрать не столь значительный город, и всего бы лучше – Новгород. Он также имеет за собой религиозную историю, исполнен святыни, и в то же время может в своих многочисленных монастырях дать приют членам Собора. Святая же София с ее хорами, несомненно, более удобна для многолюдных заседаний, чем, например, Московский Успенский собор, и не так огромна, как храм Христа Спасителя.

Заблаговременно и лучше теперь же должна быть образована «соборная комиссия», которая бы взяла на себя сводку всех представляемых материалов и всю распорядительную работу по собранию Собора. Ввиду совершенно исключительных задач последнего, комиссия должна пользоваться известной долей независимости. Она не может быть лишь исполнительницей синодальных инструкций, так как деятельность ее будет, в сущности, относиться уже к тому периоду времени, когда полномочия Святейшего Синода прекратятся и законодателем и верховным судьей русской Церкви будет уже Всероссийский Собор. Ему комиссия и представит отчет в своей деятельности. Председателем комиссии поэтому должен быть архиерей, указанный Высочайшей властью непосредственно, с правом доложить Государю Императору результаты работ комиссии по вопросу о составе Собора и таким путем испросить Высочайшее разрешение этого вопроса (иначе вопрос этот будет решен <не> вполне компетентно, неизвестно каким путем и кем). В распоряжении комиссии должна быть особая канцелярия, образованная из чиновников Духовного Ведомства и подчиненная председателю комиссии; члены комиссии пусть не пользуются разными суточными (одно сознание величия порученной работы для всех сынов Церкви будет достаточной наградой), но комиссия должна располагать кредитом на расходы по своим работам (печатание, приглашение стенографов и т. п.).

Собор открывается старейшим по сану из присутствующих на Соборе иерархов, т. е. первенствующим членом Св. Синода. Ему же по праву принадлежит председательство и на соборных заседаниях, подобно тому, как и в древности председательствовали старшие (митрополиты). Этого требует простое церковное приличие, тем более что, при свободе соборных рассуждений, нет никакого основания особенно спорить о председательстве. Другое дело, если сам имеющий данное право предпочтет от него почему-либо отказаться. Тогда Собор, предварительно утвердив полномочия членов, прибывших на Собор не по должности и не по выборам, а по особому приглашению Св. Синода (если принято будет изложенное в моей брошюре мнение), сейчас же и избирает себе председателя с его заместителями и помощниками.

Что касается вопросов, подлежащих решению Собора, то, конечно, первым его делом должно быть постановление об упразднении Св. Синода, как высшего церковного правительства в нашей православной российской Церкви, и провозглашение таким правительством Поместного Всероссийского Собора. Ввиду этого, может быть, было бы весьма желательно и даже необходимо теперь же, не дожидаясь добровольного прибытия представителей автокефальных православных Церквей на наш Собор, прямо попросить эти Церкви прислать официально своих представителей, которые в таком случае, конечно, были бы полномочными членами Собора. Присутствие таких представителей придало бы нашему Собору полную компетенцию и в решении других важных догматико-канонических вопросов, как например, вопрос о клятве собора 1666–1667 гг. и др. Избрание патриарха должно быть завершением соборных заседаний, что, между прочим, было бы лишним средством сохранить для всех участников возможность подавать свое мнение с полною непринужденностью, а с другой стороны – и при выборах патриарха руководиться не слухами, а непосредственным знакомством на Соборе с предлагаемыми кандидатами.

Необходимо, далее, заметить, что и в доклад Св. Синода, и в предложение г. бывшего обер-прокурора целиком внесены вопросы, предполагавшиеся к рассмотрению в учреждении чисто государственном (Комитет Министров) и потому, по самому своему существу, подлежащие решению отчасти, а иногда и всецело, одного государства. Например, вопрос об участии представителей православной Церкви (как Церкви, а не как духовного сословия, что уже дается само собою) в Государственном Совете и других правительственных и общественных учреждениях; вопрос о способе приобретения церковной собственности. Такие и подобные привилегии может дать православной Церкви только само государство, при настоящем порядке вещей – только Государственная Дума. Собор мог бы разве что выразить желание получить эти привилегии и ходатайствовать о них; но это лучше сделать исполнительному органу или даже и настоящему Св. Синоду, как учреждению государственноцерковному. Обременять же программу предстоящего Собора подобными вопросами, требующими иногда обстоятельных юридических справок, значило бы напрасно оттягивать созвание Собора, да едва ли и удобно Собору напрашиваться, так сказать, в советники государству.

Еще замечание. Предстоящий наш первый Поместный Собор должен иметь своею задачей решение лишь самых главных и принципиальных вопросов и отнюдь не может входить в детальную разработку всей системы церковного управления и устройства с его вершины до самых низших слоев, в рассмотрение разных уставов, например учебных заведений, духовных консисторий и т. п. Это нежелательно и даже прямо опасно во всех отношениях. Прежде всего, это – самое верное средство замедлить с созывом Собора до бесконечности. Потом, Собор, собравшись, оказался бы сразу перед целою грудой уже готовых проектов, в которых скоро ориентироваться могли бы разве что их составители и специалисты. Рассмотреть эти проекты и оценить их, как следует, у Соборов не было бы ни времени, ни сил, и он, таким образом, поневоле должен бы был полагаться на слово разных комиссий, в состав которых вошли бы те же специалисты, и в конце концов оказался бы почти во власти настоящих составителей проектов. Получилось бы воспроизведение Ватиканского Собора: вопросы решены были бы раньше Собора, и сей последний собрался бы разве что для представительности и для придания соборного характера решениям, которые такого характера совсем не имеют. Главное же, нельзя забывать, что мы живем теперь при старом режиме и ожидаем открытия в нашей Церкви новой жизни, и, как бы ни было сильно и богато наше воображение, как бы ни обложились мы всякими историческими и другими справками, мы не можем представить себе эту будущую жизнь настолько хорошо и верно, чтобы быть в состоянии теперь, при нашем замкнутом кругозоре, создать для нее вполне подходящую форму. При самых лучших намерениях, мы можем лишь навязать Церкви новый бюрократизм, тягчайший настоящего. Форму себе пусть создаст сама жизнь, мы же теперь должны только убрать препятствия, заметные и нам, и открыть для жизни возможность свободного развития. Пусть наша Церковь начнет жить при новых порядках; на опыте виднее будет, как лучше устроить ту или другую сторону или подробность. А чтобы это формирование нового уклада не шло хаотически, необходимо – в особенности первое время – возможно чаще, например, через год, собирать Всероссийский Собор (при ежегодных соборах епархиальных и митрополи танских), который бы постепенно узаконил изменения в церковном строе, по мере выяснения их необходимости и пригодности. Нужно раз навсегда оставить претензию одним взмахом перестроить всю Россию, и нужно дать ей самой организоваться по-новому в церковном отношении.

В частности, относительно устройства церковного прихода предстоящий Собор мог бы принять только то общее положение, что приходы, под условием уплаты сборов на общецерковные нужды, владеют, на правах братств, всей церковной собственностью и располагают ею как для украшения своего приходского храма, так и на дела приходской благотворительности и просвещения (согласно Антиох.25-му), без права, впрочем, продажи церковного имения (по Апост.38-му). Приходы имеют право самообложения на церковные нужды, на содержание причта, школы с учителем и пр. Приход может открыть свою собственную школу и иметь над нею контроль относительно ее верности православным началам, требуя – в случае нужды – перемены учебного персонала. Это, конечно, не отнимает ни у кого права на свой счет и страх открывать в том же селе школы какого угодно типа и направления. Что же касается права выбирать себе духовенство, то, конечно, наши приходы со временем придут к этому праву (под известным контролем епархиальной власти); но говорить о нем теперь – было бы пока праздным мечтанием, применение которого на практике ничего, кроме замешательства и прямого вреда, для Церкви принести не может. Приняв указанные общие положения, наш Поместный Собор должен самую организацию приходского строя предоставить времени: пусть сам приход перерабатывает существующие по местам формы в более совершенные. По местам, может быть, окажется пригодным и наше финляндское приходское устройство с приходским собранием и советом; по местам же, может быть, будет придумано что-нибудь более подходящее. Представляется весьма плодотворной и практически применимой и мысль преосвящ. Христофора, епископа Уфимского, о братстве, как форме церковной и прежде всего приходской организации.

Такое же воздержание от излишних попыток регламентации должен проявить наш Собор и в вопросе о переменах в строе епархиального управления. Пусть будет принято лишь самое общее правило: годичные отчеты всех церковных учреждений епархии (епархиальный училищный совет, епархиальные братства, свечной завод, духовная семинария, епархиальное женское училище, консистория и пр.) рассматриваются и утверждаются на ежегодном общеепархиальном съезде, в котором, под председательством епархиального епископа, участвуют выборные от приходов клирики и миряне, причем с совещательным голосом допускаются и все желающие из православных епархий. Право утверждать отчет предполагает, конечно, и право назначать постоянные и экстренные ревизии и контролировать, вместе с экономической, и все прочие стороны жизни и деятельности данных учреждений и высказывать свои желания, кому следует. Это, в частности, поставило бы и наши духовноучебные заведения под действительный и в то же время совершенно свободный контроль самого церковного общества, наиболее всех заинтересованного в добром, истинно церковном направлении этих заведений и наименее зависимого от всяких личных, сословных и партийных предрассудков и пристрастия. При существовании такого общественного контроля нет особой нужды ухищряться в улучшении организации консисторий, главный недостаток которых – в отсутствии гласности, в невозможности постоянного и действительного контроля над их деятельностью. Достаточно будет, если председателем присутствия консистории и ее непосредственным начальником, равно как и докладчиком ее постановлений перед высшим начальством, будет по должности кафедральный протоиерей; самое же присутствие образуют настоятель одного из монастырей по старшинству и, по очереди, ректор семинарии, один член от корпораций духовно-учебных заведений по выбору последних и, сверх того, духовные и светские члены в равном количестве, причем светских членов и половину духовных избирает епархиальный съезд, другую же половину духовных назначает епархиальный архиерей. Полномочия всех сменных членов продолжаются три года, причем каждый год по очереди выбывает одна треть присутствия с правом нового избрания.

Судебный стол в консистории остается, но судоговорение должно быть устным и приговор суда должен постановляться в присутствии ответчика и его обвинителей. Судебное присутствие составляется под личным председательством епархиального архиерея или его наместника, наполовину из членов консистории и наполовину из особо избранных епархиальным съездом духовных судей-пресвитеров, по двое от тех и других. Судьи избираются пожизненно, смещаются лишь в том случае, если будут опорочены судом, в заседаниях консистории не участвуют, являясь лишь к судопроизводству. Прокурора заменяет тот из членов судного стола, в ближайшем ведении которого находилось данное дело (в постановлении приговора он не участвует). Если обвиняется пресвитер, судьями должны быть только пресвитеры, хотя прокурором может быть и светский член консистории. Следствие всего лучше было бы поручать особым следователям из лиц с юридическим образованием, пусть даже и светским. Со временем они могут быть даже избираемы на благочиннических съездах из местных православных. При этом само собой разумеется, что к формальному следствию будут прибегать лишь в важных случаях, пользуясь в остальных правом предварительного дознания, братского совета и увещания или мирового посредничества (если свойство дела допускает последнее).

Дальнейшую организацию епархиального управления и суда нужно предоставить самим епархиям и митрополитанским округам. Смотря по надобности и удобству, епархия организует у себя уездные и благочиннические съезды с тем или другим размером полномочий для обсуждения местных церковных нужд, для рассмотрения отчетов местных церковных учреждений (духовного училища, уездного училищного совета и пр.), для выбора благочинных и членов благочиннического совета, духовных судей (наподобие епархиальных), следователей, а также для раскладки по приходам установленной на епархиальном съезде для данного района суммы сборов на общеепархиальные и общецерковные нужды и т. д. Каждой епархии можно предоставить и вопрос об умножении в ней епископов или о разделении ее на несколько более мелких епархий, тем более, если на содержание новых епископов епархия имеет свои собственные средства. Необходимо только, чтобы, во избежание особенных потрясений церковного строя, на первых порах эти мелкие епархии не пользовались полной самостоятельностью, а объединялись бы под главенством нынешнего епархиального епископа, имея каждая своего викарного епископа. В таких мелких епархиях образуются съезды уездные и соответствующие постоянные органы управления, которые берут на себя значительную часть местных дел от епархиальной консистории; последняя же для них служит ближайшей высшей инстанцией для обжалования.

За всеми этими и подобными переменами, власть епархиального архиерея, конечно, значительно изменится, сравнительно с настоящим ее состоянием. Разделив свою контролирующую и отчасти административную власть с епархиальным съездом, архиерей оставит за собою по-прежнему главное руководство всей жизнью епархии. Он утверждает постановления епархиального съезда, приговоры суда, предоставляя всем недовольным полную свободу апелляции к высшим инстанциям (митрополиту с его собором и далее патриарху с Синодом). Архиерею принадлежит последний решающий голос и при избрании кандидатов священства, как бы ни происходило это избрание: в пресвитерском ли совете (духовное присутствие консистории), или в приходах и съездах. Вообще, епископ остается верховным пастырем своей епархии, и чем меньше у него будет административной и всякой ревизорской (особенно экономической) деятельности, тем шире и независимее будет его пастырство и тем сильнее и глубже влияние его личности.

Огромная территория России, в несколько раз превосходящая территорию Византийской «вселенной» и, при всех современных удобствах сообщения, представляющая самое серьезное возражение против введения у нас соборного правления, сама собою приводит к мысли о необходимости разделения России на митрополитанские округа. Это разделение было бы, кроме того, полезно и для последующей децентрализации нашего церковного управления. По нашему мнению, в России на первое время можно наметить следующие 12 округов, сообразно с характером населения и отчасти со способами сообщения: 1) С.-Петербург (Новгород, Петрозаводск, Псков, Рига, Финляндия), с митрополией в Новгороде, если патриарх – в Петербурге; 2) Вильна (Гродно, Витебск, Могилев, Минск, Варшава, Холм; 3) Вологда (Архангельск, Ярославль, Кострома, Вятка, Пермь, Екатеринбург); 4) Москва (Тверь, Смоленск, Калуга, Тула, Орел), с митрополией в Твери, если патриарх – в Москве; 5) Казань (Симбирск, Самара, Уфа, Оренбург, Туркестан); 6) Владимир (Н. Новгород, Рязань, Пенза, Тамбов, Саратов); 7) Новочеркасск (Астрахань, Ставрополь, Владикавказ, Сухуми); 8) Киев (Чернигов, Волынь, Каменец-Подольск, Бессарабия, Херсон; сюда нужно отнести и Холм, если бы он был выделен из Польши в гражданском отношении); 9) Харьков (Курск, Воронеж, Екатеринослав, Полтава, Таврида); 10) Тобольск (Томск, Омск, Красноярск); 11) Иркутск (Чита, Якутск, Благовещенск, Владивосток); 12) Грузия или, точнее, Кавказ и Закавказье. С течением времени и с умножением архиерейских кафедр, эти округа могли бы распасться на более мелкие, приблизившись,? таким образом, по своим размерам к митрополитанским округам древней Церкви.

При установлении окружного правления необходимо помнить, что древние округа вызваны были самой жизнью, являясь параллельно гражданскому делению империи, у нас же их придется заводить вновь, отчасти даже искусственно (мы все привыкли теперь, наоборот, к крайней централизации власти в Петербурге). Поэтому нужно на первое время всячески воздержаться наделять наши округа разными административными правами и полномочиями, иначе мы можем создать лишь ненужную инстанцию власти, которая будет только замедлять дело и усложнять переписку. На первых порах официальное значение наших округов пусть ограничивается только тем, что они по известной очереди избирают из своей среды каждый по одному члену в постоянный Священный Синод при патриархе, а также избирают и поставляют архиереев для епархий и викариатств округа, испрашивая в первом случае утверждение от патриарха. Когда вопрос идет о выборе в члены Синода архиерея, тогда могут собраться одни епископы округа, но, конечно, в присутствии клира и мирян; таким образом, это собрание даст повод к некоторой ревизии всего округа, к выяснению общих и частных церковных нужд и т. д. Для избрания епископа митрополитанский собор собирается по возможности в кафедральном городе вдовствующей епархии и имеет при этом возможность выслушать желание паствы, если у нее есть свои кандидаты, а также и отзыв о кандидатах, которых бы предложили присутствующие епископы или другая какая- нибудь власть (например, патриарх или соседние митрополиты и пр.). Опять-таки и в этом случае митрополитанский собор, происходящий по возможности вместе с общеепархиальным съездом данной епархии и с участием желающих из клира и мирян соседних епархий, в своих рассуждениях вышел бы далеко на пределы того частного случая, ради которого он собрался. Не говорим уже о том, что собрание воедино епископов округа дает им прекрасный повод поделиться и своими пастырскими недоумениями и своим опытом со своими собратиями. Здесь же могут быть выслушаны в порядке опять-таки лишь братского совета разные недоумения и неудовольствие клириков и мирян на своего епископа, как об этом раскрыто в записке преосвященного Антония Волынского. Практика, несомненно, потом установит и другие поводы и случаи для созыва митрополитанских соборов, а равно укажет и необходимые нормы для их административных и судебных полномочий; необходимо только, чтобы наши епархии и приходы сначала сорганизовались сами по- новому и начали в этой организации жить. Что касается стоящего во главе каждого округа митрополита, то ему, кроме права и обязанности собирать окружные соборы для указанных целей, можно предоставить лишь значение неофициального третейского судьи при разногласиях между епископами области или между клириками, мирянами и их епископом, пока эти разногласия еще не разгорелись до прямого судного дела. Митрополиту, как старшему между равными, принадлежит также право негласно давать братские увещания и советы епископам области, если бы в поведении их или в административной деятельности оказалось что-нибудь требующее таких увещаний (опять это только в этом периоде, пока не доходит до суда). Митрополит избирается собором епископов области, причем, по общему правилу, выслушивается и голос митрополитанской епархии; утверждается же избрание патриархом с его Священным Синодом. Относительно кандидатов во епископы нужно сделать то общее замечание, что ими могут быть, по установившейся в нашей Церкви практике, преимущественно монахи, но не обязательно лишь ученые, тем менее одни ректоры семинарий (иногда стоящие от народа дальше монастырских монахов). Но, конечно, если бы голос народный указал на какое-нибудь вполне достойное лицо (не состоявшее в браке или овдовевшее) не из монахов, то не было бы нарушением канонов и практики восточной Церкви не требовать от этого лица принятия малой схимы (пострижения), если это лицо не решается на этот шаг. Тогда можно ограничиться и рясофором. Мы считаем почти излишним оговаривать, что отнюдь не разделяем тех задирающих голосов, которые теперь слышатся из разных кругов против обязательного принятия кандидатами архиерейства монашеского клобука и которые стараются представить пострижение перед самой хиротонией во епископа какой-то недостойной комедией, не соответствующей высоким качествам, требуемым от будущего архипастыря. По нашему глубокому убеждению, всякий, кто ясно представляет себе всю глубину доступного человеку самоотречения, которая требуется от епископа, как продолжателя дела Агнца Божия, вземлющего грех мира, всякий, прежде чем принять на себя этот великий сан (если к нему призовут), сам почувствует внутреннюю необходимость пережить то деятельное отдание себя в жертву Господу, которое составляет сущность монашества и, в частности, чина пострижения. Ведь недаром же наша православная Церковь, начавши с семейных (хотя и не всегда) епископов, потом постепенно пришла к монашествующим. Было бы просто наивностью (если искренно) объяснять эту эволюцию разными происками и придворными партиями. Если бы монашество было противно пастырству, никакими бы ухищрениями не удалось утвердить его во всей Церкви так скоро и так повсеместно. Указывают обычно на 6-е правило Поместного Собора 897 года, запрещающее епископу, принявшему монашеское пострижение, снова домогаться архиерейского служения. Но здесь говорится о пострижении после архиерейства (может быть, даже о великой схиме); говорится, следовательно, о таком епископе, который, из опыта убедившись в своей неспособности к начальствованию и учительству, принимает монашество с прямой целью, чтобы не быть епископом. Понятно, что такому, раз отрекшемуся от пастырского служения, неприлично домогаться снова пользоваться правами архиерейства. Более действительным основанием возражений против монашества епископов является взгляд на епископское служение, как на некоторую привилегию, откуда следует естественное недоумение, почему этой привилегией завладел только один класс людей, отнюдь не имеющий монополии на особые дарования или заслуги или просто на безупречность сравнительно с другими – не монахами. Эта точка зрения, неизбежная при существующем строе церковной жизни, конечно, просуществует только до тех пор, пока не вступит в свои права сама Церковь, когда хозяевами положения будем уже не мы – духовенство, а сама она. Тогда без всяких споров будет ясно, почему существует такой, а не иной порядок вещей. Для Церкви оказалось удобнее и полезнее, чтобы епископ не имел семьи и дома, чтобы он, по настроению и режиму, был монахом, таким образом, кроме Церкви, не имел других привязанностей, – этим Церковь и руководствуется в избрании епископов, оставляя совершенно в стороне вопросы, кто больше заслуживает почета, монах или не монах.

Избирается епископ собором епископов в присутствии митрополита при свидетельстве клира и народа. На место епархиального епископа кандидатов ищут как между викарными епископами данной области, викарными епископами других, особенно соседних областей, так и между лицами пресвитерского сана. Точно так же и кандидата на митрополитанскую кафедру можно искать не только среди епархиальных и викарных епископов области, но и между епископами всей России. Интерес самого дела требует не ограничивать выбора, чтобы на места наиболее ответственные иметь возможность взять людей, наиболее выдающихся и известных церковному обществу. Не было бы «скачком» выбирать митрополита и прямо из лиц пресвитерского сана, поскольку звание митрополита не составляет особой иерархической степени сравнительно с епископом. По крайней мере, в Элладе такие случаи были; например, предшественник нынешнего Афинского митрополита, покойный митрополит Прокопий был избран прямо из архимандритов, хотя там митрополит – отнюдь не просто титло; с этим званием там соединяется председательство в синоде автокефальной Церкви, в числе иерархов которой было много архиепископов (до закона последних лет архиепископами были все архиереи губернских городов в отличие от уездных). Ограничение при переводе епископов с одной кафедры на другую, оправдываемое существом дела и канонами, должно состоять только в запрещении переводить епархиальных архиереев на епархию же и митрополитов на другую митрополию (и то и другое без крайней, ясно выраженной нужды и с согласия переводимых).

Преобразования в постоянном центральном органе управления русской Церковью точно так же не представляют особой замысловатости и сложности, хотя и будут по своему существу довольно радикальны. Необходимо, 1) чтобы действительным начальником синодальной канцелярии и всех отделений и комитетов, непосредственно подчиненных Синоду, был сам Синод в лице своего председателя, 2) чтобы вызов епархиальных архиереев для присутствия в Синоде не зависел от усмотрения центральной власти, а подчинялся известным, точно установленным правилам; и 3) чтобы компетенция Синода в вопросах административных, судебных и в особенности догматико-канонических и законодательных (для русской Церкви) была выражена в его уставе или регламенте с полной определенностью, так чтобы Синоду не было ни повода, ни возможности переступать пределы своих полномочий и управлять русской Церковью по своему усмотрению. Для достижения первых двух целей достаточно реформировать настоящий Синод в том духе, как изложено в разосланной записке: «Необходимые реформы в высшем управлении русской православной Церкви». Митрополитанские округа, разделенные на очереди, избирали бы каждый от себя по одному из сменяемых членов; постоянные же члены должны быть указаны на Всероссийском Соборе. Это положит предел усмотрению. Что касается компетенции Синода, то он почти во всем займет место настоящего Св. Синода, являясь в делах текущих, административных и судебных, высшей инстанцией. Нужно только значительную долю дел, без нужды восходящих ныне до центрального управления (например, хотя бы дела бракоразводные), возвратить для окончательного решения в епархии и только в случае обжалования епархиальных решений доводить до Синода. Это значительно сократило бы волокиту и дало бы возможность высшему управлению с большей плодотворностью употреблять свое время на дела, действительно требующие его внимания и решения. При этом в регламенте будущего Священного Синода должно быть совершенно определенно выражено, что Синод правит русской Церковью отнюдь не сам от себя, по какому- нибудь особому праву, а лишь по полномочию самой русской Церкви. Потому компетенция Синода в делах законодательных не должна простираться далее издания лишь разъяснительных постановлений к существующим церковным законам, далее выработки и издания разных регламентов и уставов, основные положения которых уже установлены Всероссийским Собором, который и является для русской Церкви законодателем (в пределах компетенции Поместного Собора). Точно так же и в вопросах канонических и вероучительных Синод лишь применяет существующие, установленные на Соборе нормы и не имеет права решать эти вопросы сам по своей инициативе и усмотрению.

Председатель Священного Синода носит титул: «Архиепископ Московский и всея России патриарх». Против этого титула многие теперь возражают– то как против излишнего, то даже как против опасного. По моему мнению, нельзя утверждать ни того, ни другого. Титул патриарха далеко не безразличен для очень значительного числа русских православных людей, и провозглашение его за богослужением по всей России, вместо непонятного и безличного Синода, яснее и громче всяких манифестов и указов возвестит народу о происшедшей перемене и больше выяснит ему ее сущность. Бояться же папства и т. п. средневековых миражей теперь, после провозглашения разных свобод, после переустройства всей нашей и государственной и общественной жизни на началах общественности, притом при вполне определенном выражении принципа соборности в церковном управлении, было бы по меньшей мере несвоевременным. Патриарх наш не будет ни папою, ни даже патриарххом в византийском смысле; он будет лишь председателем Синода. По отношению к прочим епископам он лишь первый между равными и потому пользуется обычными нравственными правами старшего брата: правом братских советов, предостережений или увещаний, если найдет это необходимым. Юридические его права состоят лишь в том, что он принимает жалобы на епископов (формальные) и в случае их важности дает им законный ход; он привлекает виновного в явном чем-нибудь епископа к суду Священного Синода и возбуждает вопрос о назначении ревизии в ту или иную епархию: Апелляции на решения патриарха подаются в Священный Синод, который и рассматривает дело в отсутствие патриарха. В случае возникновения против патриарха каких-нибудь серьезных обвинений дело рассматривается Священным Синодом, и, если обвинение окажется основательным, Синод объявляет патриарха временно устраненным от должности и созывает экстренный собор святителей, по два от каждого округа, для суда над патриархом. В таком соборе митрополиты обязательно участвуют лично или в лице своих местоблюстителей. Этот собор, расследовав дело, может низложить патриарха и, избрав ему местоблюстителя, объявить патриарший престол вдовствующим и назначить срок созыва Всероссийского Собора для выбора нового патриарха.

Порядок избрания патриарха, наиболее соответствующий нарождающемуся строю нашей православной державы, а равно и святости дела, представляется мне в следующем виде. Всероссийский Собор для этой цели разделяется на две палаты: верхняя – собор святительский и нижняя – собор представителей от епархий (клирики и миряне). Нижняя палата составляет список кандидатов, причем в совещаниях по этому вопросу участвуют, кроме выбранных представителей епархий, и все клирики и миряне, явившиеся на Собор по собственной инициативе (но в голосовании не участвуют). Составленный список потом рассматривается собором святителей, которые дополняют его своими кандидатами, исключив из представленных тех, против кого они могут указать совершенно определенные канонические возражения. Дополненный список утверждается Государем, после чего обе палаты Собора одновременно, но порознь, каждая особо избирают по одному кандидату путем закрытого голосования. Неполномочные члены Собора могут присутствовать и при этом, но ни в рассуждениях, ни в голосовании участия не принимают. По избрании кандидатов все собираются в храм (в Москве – в Успенский собор). Представитель Государя пишет на одинаковых билетах имена кандидатов обеих палат и на третьем – имя, указанное ему устно или лучше собственноручно письменно Государем, которому немедленно докладываются результаты выборов (все три имени или два из них могут и совпадать). Все три билета в особом закрытом сосуде поставляются на престол и, по общей молитве, какой-нибудь посторонний человек, не глядя, берет из сосуда один билетик и так провозглашает имя избранника, который, по свидетельствовании сосуда и оставшихся двух билетов, и признается нареченным патриархом. В свое время бывает торжественное возведение патриарха на престол, после чего он представляется Государю. Такой порядок лучше подходит к святому делу избрания верховного пастыря и молитвенника русской Церкви. Он значительно ослабит остроту разных обычных в таких случаях происков, партийных страстей, борьбы самолюбий и проч., и в то же время даст избраннику успокоение в сознании, что пришел он на свое великое служение не «прелазя и нуде».

Высшим законодателем и судьей русской Церкви должен быть провозглашен Всероссийский Поместный Собор, собираемый по мере надобности, но не реже, чем через пять лет. Право и обязанность созывать Собор (с согласия, конечно, православного Государя) и председательствовать на нем принадлежит патриарху или местоблюстителю патриаршего престола. Поводом к созыву Собора может быть избрание патриарха, или возникновение каких- либо вопросов, решение которых превышает компетенцию Священного Синода, или, наконец, просто общая ревизия церковной жизни за истекший пятилетний период (более краткий, если Собор собирается ранее). Для последней цели Священный Синод представляет Собору отчет о состоянии Церкви и о своей деятельности за это время, а также предлагает к рассмотрению разные недоумения или желания, подлежащие соборному решению. На Соборе избираются на пятилетний срок из лиц, обладающих достаточными для того сведениями, преимущественно из членов Собора, председатель контроля при Священном Синоде, его помощник и два кандидата к ним, которые, по истечении срока своих полномочий, представляют Собору отчет о своей деятельности и замечания относительно экономической стороны жизни центрального управления, равно как и прочих церковных учреждений, поскольку последние обнаруживают ее перед центральным управлением. Поместный же Собор устанавливает и сборы с приходов и церквей на общецерковные нужды (например, на содержание духовно-учебных заведений, на миссии и т. п.) пропорционально по всем митрополитанским округам. По составу своему Собор может быть или усиленным, и тогда на нем присутствуют все епархиальные архиереи и выборные представители от всех епархий, по четыре от каждой, как это предположено мною на чрезвычайном Соборе; или же обыкновенным, и тогда его образуют: митрополиты (лично или через заместителей), по одному архиерею и по четыре представителя епархий от каждого округа, избранных на митрополитанских соборах. Несомненно, в усиленном своем составе Собор будет собираться лишь в исключительных случаях, для регулярных же Соборов (также и для избрания патриарха) достаточно и обыкновенного состава, чем устранено будет одно из препятствий (затруднительность собраться) к упрочению у нас соборного правления. Кроме полномочных членов, на заседаниях Собора, по общему правилу, с правом совещательного голоса участвуют и все клирики и миряне, которые пожелают этого и удовлетворят общим условиям (как это сказано в моей брошюре о чрезвычайном Соборе).

Что касается отношений к Церкви Государя Императора, то отношения эти должны быть такими, каких требует самое существо дела, т. е. отношениями верного сына к своей духовной матери, и должны характеризоваться подчинением ее канонам и преданию, уважением к ее голосу и ее свободе и доброжелательным покровительством и защитою в ее внешнем положении и деятельности. Сношения Государя со Священным Синодом обыкновенно происходят при посредстве обер-прокурора или, если нужно переменить имя, референдария; но председатель Синода имеет не только право, но и обязанность испрашивать у Государя особую аудиенцию, если характер дела требует его личного доклада или если он найдет это необходимым. В инструкции референдария должно быть ясно указано, что он не имеет права объявлять Синоду прямую волю Государя, если бы таковая последовала по какому-нибудь вопросу, равно как и объяснять резолюцию Высочайшую, если она идет в отмену состоявшегося синодального постановления. В том и другом случае обер-прокурор обязан уступить свое место председателю Синода, от которого и будет зависеть принять то или другое решение. Постановления Собора и Священного Синода, если они не имеют чисто внутреннего церковного значения, а касаются и отношений церковно-государственных, нуждаются, чтобы стать церковно-государственным законом (а не одним нравственным обязательством), в признании их за таковые Государственной Думой и в утверждении Государем.

Наконец, по вопросу о реформе духовно-учебных заведений я повторяю опять свое общее замечание: не нужно готовить для Собора подробных уставов, так как нельзя с уверенностью предрешить, какое направление в этом вопросе возьмет Собор. Уставы будут выработаны после Собора на основании принятых им общих руководящих положений.

Относительно типа наших средних духовно-учебных заведений в печати и обществе довольно устойчиво наметилось мнение о необходимости разделения нашей духовной средней школы на две: на общеобразовательную (вроде гимназии духовного сословия) и собственно-духовную, пастырскую, находящуюся в непосредственном заведовании епархиального епископа. Для пастырской школы большинство отделяют лишь два последних класса нашей семинарии, все же остальное отдают общеобразовательной, причем требуют, чтобы эта последняя не только в плане своего преподавания, но и в самом режиме показывала, что ее воспитанники отнюдь не готовятся обязательно к пастырству. По окончании этой школы желающие получают аттестат и идут куда угодно; на место же их, предполагается, поступят кончившие курсы гимназий, реальных училищ и проч. Мнение это, конечно, навеяно современным общим разложением нашей духовной школы, главной причиной которого с уверенностью можно назвать насильственное ее закрытие, вследствие запрещения семинаристам поступать в университеты. Благодаря этому запрещению в семинариях насильно задержаны были элементы, совершенно ненужные и даже вредные, озлобившиеся на это насилие и заражавшие своим озлоблением и тех, кто, при иных условиях, может быть, и не думал бы уходить с церковной службы. Эти элементы с отвращением кончали курс, с отвращением поступали в академию, всячески будируя против ее церковного направления, и потом оказывались подневольными, озлобленными на свою долю преподавателями духовно-учебных заведений, продолжая распространять заразу своего внутреннего отчуждения от школы и ее задач на весь ее состав. Странно было бы и ожидать чего-нибудь хорошего от нашей школы при таких условиях. Приведенное выше мнение и хочет, так сказать, выпустить из нашей школы все эти зараженные соки и, постепенно заменяя их свежими из других сословий и классов, со временем достигнуть полного обновления и духовного сословия и духовной школы. В этом – его правда; но неправда его – в том, что оно, желая обязательно эмансипировать свою общеобразовательную школу от церковности, явно становится на сторону желающих уйти от церковной службы и пренебрегает интересами тех, кто потом останется при Церкви. Как бы ни было велико количество первых, никто не может отрицать, что болшенство детей духовенства, хотя бы только по недостатку средств и по инерции, пойдет попрежнему на духовную службу. В силу каких же соображений мы будем в общеобразовательной школе, устроенной специально для детей духовенства, в большинстве будущих служителей Церкви, всячески игнорировать это их будущее служение, стараясь светским режимом и всем составом преподавания зачем-то вытравить эту естественную и во всех отношениях, особенно в интересах Церкви, весьма желательную склонность духовных юношей? Школа не имеет права никого насиловать, но, раз у юноши уже зародилось призвание, задача школы – не заглушать его, а напротив, всячески поддерживать и возращать. Поэтому более правильным и практически полезным является мнение преосв. Антония Волынского, отделяющего для пастырской школы все четыре высших класса семинарии и оставляющего для общеобразовательной (преимущественно сословной школы) училище и два низших класса семинарии (шестиклассная прогимназия), причем кончившие нашу прогимназию поступают без экзамена в седьмой класс светской школы, а оттуда по окончании шестого класса лица светских сословий будут поступать в теперешний третий класс семинарии (первый – пастырской школы). По плану светских наук наша прогимназия должна приближаться и даже быть тожественною с гимназиями светскими, но по режиму и по постановке Закона Божия и т. п. должна совершенно определенно быть пропедевтикою к школе пастырской. Вполне резонно, что не все, почему-либо попавшие в духовную школу, окажутся склонными и пригодными для пастырского служения и что поэтому в интересах самой Церкви – предоставить таким молодым людям идти, куда они желают. Но не менее справедливо и то, что руководящим началом церковной школы не может быть забота преимущественно об удобствах таких, хотя и невольных, отрицателей церковного служения; режим школы и ее программы должны быть рассчитаны главным образом исходя из интересов остающихся; она должна стремиться сохранить и воспитать этих последних для пастырской школы и далее для пастырского служения. К такому выводу, конечно, потом придется поневоле придти всем; потому что, при возродившемся соборном строе, истинными хозяевами в церковной школе будем уже не мы – духовное сословие, не преподавательские корпорации, а само церковное общество, которое содержит школу и которое, конечно, потребует, чтобы она отвечала церковным целям, для коих содержится.

О желательных переменах в строе наших духовных академий я уже имел случай высказаться на заседаниях комиссии профессоров; теперь лишь повторю и отчасти дополню свое мнение, применительно к предстоящему открытию новой эры в нашей церковной жизни. Я полагаю, что академиям должна быть предоставлена возможно полная автономия в их ученой и учебной жизни. Пусть будут установлены лишь самые общие от них требования, например, предметы преподавания и т. п. руководящие указания; все же остальное, все подробности осуществления устава (до выбора между предметной и курсовой системой преподавания и пр.), должно быть предоставлено самим академиям. При том общественно-церковном контроле, при часто собирающихся соборах, где могут найти себе должную оценку всякие уклонения, опасаться чего-нибудь от такой свободы нет оснований. Равно как и в административном отношении нет причин лишать академии права ставропигиальности, т. е. подчинить их прямо патриарху со Священным Синодом. Но все это – под тем непременным условием, если во главе академии будет стоять ректор-епископ, как лицо, облеченное всей полнотой церковного доверия и авторитета и по самому своему сану прямо заинтересованное в прочном хранении в жизни академии церковных традиций и интересов. Как и всякий епископ, ректор избирается собором епископов, в данном случае – Священным Синодом под председательством патриарха, но выбирается из трех кандидатов, представленных советом академии, от которого в заседание Синода посылается особая депутация для представления Синоду желаний академии и для выслушания указаний Синода в случае нужды. По своим церковным правам и преимуществам ректор академии равняется внутри академии и на соборах епархиальным архиереям. Синодом же назначается и инспектор академии, причем особенное внимание оказывается голосу ректора, ближайшим помощником которого инспектор является в академии. Будучи в ученых и учебных делах лишь председателем совета, с обычными правами лишь нравственного влияния и руководства, ректор имеет в своем заведовании собственно церковную и воспитательную часть, насколько, конечно, о ней может быть речь в академии. Лекции в академии должны быть доступны для всех желающих их слушать (что само собою установило бы над научной и учебной деятельностью академий общественно-церковный контроль), и в студенты академии должны приниматься без экзамена все, получившие свидетельство об окончании семинарии (и 2-й разряд) или среднего светского учебного заведения, женатые и холостые. Но в академический интернат, в особенности на казенные стипендии, принимаются только по особой рекомендации церковных властей или общин и только те, кто выразит вполне определенное желание подчиниться церковному режиму этого интерната, чтобы потом посвятить себя и пастырскому служению. Таким образом, при автономной академии сам собою вырастет полунезависимый пастырский институт с вполне установившимся церковным режимом и задачами, и в то же время богословское образование будет доступно всякому желающему, хотя бы он при поступлении в академию и не задавался прямо мыслью потом поступить на службу Церкви.

Обыкновенно спрашивают, почему для начальника академии непременно нужна черная ряса: разве белый священник и даже мирянин не может быть так же предан Церкви, как монах? Несомненно может; и многие священники и миряне, несомненно, и искреннее и лучше многих, если не всех, монахов. Но когда дело идет о выработке общего правила, закона, тогда всякие возможности в расчет не могут браться; простое благоразумие требует выбирать такую форму, которая, при средних условиях, наиболее обеспечивала бы требуемые качества (для исключительных людей всегда можно сделать и исключение). Как бы ни славились наши ученые монахи разногласиями между собой, все-таки в своих отношениях к церковному направлению духовной школы они между собой более или менее согласны; между тем ряса белого священника, не говоря уже о фраке мирянина, может прикрыть собою самые противоположные крайности, от непримиримого и неподвижного консерватизма до совсем разнузданного «ничегонепризнавательства» (достаточно, например, вспомнить знаменитый спор В. В. Розанова о браке, с относящимися к нему документами). Говорят, что академия своей задачей имеет не непременно воспитание пастырей Церкви, но, главным образом, распространение богословского образования вообще. Здесь уже довольно ясно проскальзывает основная тенденция возражений. Нельзя представлять себе богословского, христианского учения, церковного православия какой-то безразличной теорией, не налагающей на человека никаких обязанностей, которую бы можно было изучать с таким же внешним интересом, как изучаются, например, Талмуд и Коран христианскими учеными. Чуждый по настроению христианству, православию, человек будет плохим исследователем православного учения и, во всяком случае, не проявит никакого творчества в своих богословских исследованиях. Какой же тогда был бы смысл в существовании духовной школы, если бы она, не проявляя истинного творчества в богословии, в то же время свысока отстраняла бы от себя и пастырско-воспитательную свою задачу? Между тем правильно поставленная школа, с ясно определенным церковным характером и задачами, всегда обеспечит процветание и развитие настоящей богословской науки. Выгоднее, следоввтельно, принять ту постановку, где достигаются обе цели, чем, погнавшись за исключительным распространением науки, в конце концов остаться в большом сомнении и относительно сей последней. – Возражают, далее, что при проектируемом двоевластии в академиях всегда будут раздоры и взаимное недоверие, тормозящее все дело. Но естественное на первых порах недоверие легко может быть побеждено искренностью и доброжелательностью ректора, особенно если последний, при изменившемся строе церковного управления, не имея ни причин скорее оставить академию, ни оснований думать, что его могут неожиданно взять из нее (так как с епархиального поста, каков будет тогда ректорский, его могут взять разве в митрополиты или патриархи, что едва ли часто будет случаться), будет считать себя связанным с академией почти на всю свою жизнь и будет иметь все побуждения посвятить ей все свои силы. Притом, указанное двоевластие может оказаться всегда полезным предохранительным средством против естественного во всякой небольшой корпорации духа семейственности в решении академических дел, не исключая и самых принципиальных и отвлеченнонаучных.

Не обременяя себя рассмотрением разных уставов во всей их подробности, наш Собор должен приготовиться отдать свои силы и время вопросам вероучительно-каноническим, которые намечаются уже и теперь. Таковы вопросы о клятве собора 1666 г., о старокатоличестве, об единоверческом епископе, о возможности в некоторых местностях употреблять новый стиль в видах большей защиты православных от инославного влияния и т. п. Заранее решить, можно ли будет на Соборе поднять все эти и подобные вопросы, конечно, невозможно, потому что решать это должен сам собор; о желательности же их поднятия не встречается, повидимому, никаких разногласий.

Таковы в общих чертах пожелания, какие, по моему крайнему мнению, можно предъявлять относительно церковных преобразований на предстоящем церковном Соборе. Так как все эти реформы могут быть намечены на Соборе только в основных началах, дальнейшая же разработка принадлежит отчасти приходам и епархиям, отчасти Синоду и последующим Поместным Соборам; так как, во-вторых, с основными началами реформ наше общество, путем обсуждения их на разных съездах и в печати, уже довольно ознакомлено, – то нет никаких оснований тратить время на изготовление подробных проектов и на ознакомление с ними общества, а следует теперь же пригласить епархии приступить к выборам представителей, чтобы после Пасхи или в неделю свв. отец (день, указываемый канонами, а кстати, и 10-летие коронации) назначить открытие столь давно жданного Всероссийского Поместного Собора. Буди, буди!

По вопросу о составе ожидаемого церковного Собора российской Церкви в настоящее время определились два несогласных между собою взгляда. В докладе, представленном Св. Синодом Государю, совершенно определенно и решительно говорится о созыве одних только епархиальных епископов. Между тем 32 священника в своей записке требуют непременного допущения на Собор клира (точнее, белого духовенства) и мирян в лице их представителей, выбираемых по известной системе. Этот последний взгляд, иногда с некоторыми поправками (например, некоторые признают возможным или законным участие на Соборе представителей и черного духовенства, некоторые требуют для клира и мирян голоса, равного голосу епископов, некоторые же готовы ограничиться лишь голосом совещательным), можно признать почти утвердившимся в общественном сознании и притом настолько, что г. обер-прокурор (бывший) нашел даже возможным в своем предложении Св. Синоду поставить вопрос о пересмотре синодального решения о составе Собора. Которому же из двух взглядов нужно следовать?

Мне думается, что прежде чем стать на ту или другую сторону, необходимо со всей определенностью уяснить себе, чего, собственно, мы желаем и ожидаем от предстоящего Собора, каковы будут его церковные полномочия и какое он будет иметь значение для нашего церковного устройства и законодательства. Будет ли это в. полном смысле Поместный Собор российской Церкви, самое уже созвание которого будет означать отмену прежнего синодального, точнее – обер-прокурорского режима и начало новой эры в нашей церковной жизни; или же это будет обыкновенное собрание сведущих людей, заключения которых по предложенным им пунктам не будут иметь никакой законодательной силы и послужат лишь материалом для законодательной работы все прежнего центрального правительства? Если бы принята была вторая точка зрения, тогда нет оснований особенно спорить о составе Собора и порядке выборов. Чем разнообразнее будет этот состав, чем полнее на нем будут представлены все оттенки мнений и состояний, тем богаче будет материал для центральной власти. В таком случае не было бы особого скандала и в том, если бы депутаты от различных классов (от белого духовенства, от мирян, от монашества, от епископов) непримиримо распались на партии и, вместо устроения дел церковных на началах канонических, стали бы лишь отстаивать «интересы» своих выборщиков: самый характер собрания как только подготовительного, скорее сословного, чем церковного, снимал бы значительную долю, так сказать, церковной ответственности с его участников. В газетах (кажется, в «Слове») высказано было опасение, что предложение г. бывшего обер-прокурора, определяя программу будущего Собора, хочет как будто лишить последний законодательной инициативы и того «учредительного» (да позволено будет употребить это несколько неподходящее выражение) значения, какое он должен иметь. Опасение – едва ли основательное. Не говоря уже о трудности возвратиться к режиму, каноническая оценка которого со всей ясностью высказана в самом синодальном докладе, есть все данные и в предложении видеть одно желание, чтобы компетентные лица лишь установили круг возможных вопросов для соборного рассуждения и тем дали бы возможность участникам Собора явиться на него подготовленными. Несомненно, и церковное общество, и сам Св. Синод, когда говорят о Соборе, то разумеют в собственном смысле Поместный Собор со всеми его полномочиями и признают, что вместе с созванием такого Собора источник и инициатива власти церковной переходят от Св. Синода, как органа государственной власти, к Поместному Собору, ответственному лишь перед собором большим. Мы все, следовательно, ожидаем от нашего будущего Собора не мнения по церковным вопросам, а вполне закономерных норм нашей личной и церковнообщественной жизни, притом таких норм, которым бы мы подчинялись не потому, что у нас нет пока сил и средств их переделать (принцип парламентарного правления), а потому, что в них мы видим голос самой Церкви, обязательный для всякого до тех пор, пока он желает оставаться членом этой Церкви. Но при таких полномочиях будущего Собора вопрос о его составе получает самое существенное значение: по своему составу Собор должен строго отвечать каноническим требованиям, иначе его постановления не будут иметь силы закона и могут быть даже совсем отвергнуты значительной частью церковного общества, и, – что и важно, – той, которая бескорыстно желает прежде всего восстановления подлинно церковной жизни.

Итак, можно ли, стоя на строго канонической точке зрения, утверждать, что клирики и миряне имеют право наравне с епископами участвовать с решающим голосом в областных соборах (об епархиальном съезде речь иная)? Ответ может быть только отрицательный. Что клир и миряне обязательно присутствовали на соборах и что некоторые из них принимали в рассуждениях собора самое выдающееся участие, это правда. Можно даже указать отдельные случаи, когда клир и миряне (по крайней мере, чиновные) имели одинаковый с епископами решающий голос. Например, проф. И. И. Соколов на заседаниях петербургской епархиальной комиссии указал Византийский собор по делу патриарха Досифея (если не ошибаюсь), на котором все участники: епископы и чины патриаршего двора (клирики и миряне) отвечали на поставленный вопрос одинаковой формулой («определяю»). То же можно находить и на русских соборах 1666–1667 гг. и др. Но сказать, чтобы таков был закон церковный, обязательный для всех, чтобы этого требовали правила свв. апостол и св. Вселенских и 9 Поместных Соборов, одним словом – имеющая для Церкви силу основного уложения «Книга Правил», сказать этого невозможно. «Книга Правил» не содержит никаких узаконений для участия клира и мирян в областных соборах и напротив, со всей определенностью для «рассуждения о догматах благочестия и разрешения случающихся церковных прекословий» или «исследования недоумений» узаконивает соборы епископов (Апост.37-е; 1Всел. Соб.5-е), и всюду, где говорит о соборах и определяет для них какие-нибудь правила, говорит только об епископах и никогда о пресвитерах, клириках или мирянах (4Всел. Соб.19-е; 6Всел. Соб.8-е; 7Всел. Соб.6-е; Кар. 14-е, 27-е, 87-е, 141-е, 142-е; Лаод.40-е и пр.). Нельзя сказать, чтобы епископы пользовались таким правом только потому, что все они были избранниками своих епархий и, в силу этого избрания, на соборах могли быть выразителями мнения и желаний своей паствы: если в древней Церкви епископы и выбирались паствой, то, во всяком случае «Книга Правил» знает лишь избрание епископа «собором и по суду епископов» же (1Всел. Соб.4-е; 7Всел. Соб.3-е; Антиох.19-е, 23-е; Лаод.12-е) и прямо отрицает право у «сборища народного» (Лаод.13-е). Следовательно, по канонам церковным, епископы собираются на собор не в качестве депутатов от своей паствы, а в силу своего сана. Если угодно, они были и представителями своих епархий, но лишь в смысле свидетелей местного церковного предания, блюсти которое они обязаны и которое они заимствовали от своих предшественников. Предание же это может не только не совпадать с мнением и желаниями наличной паствы епископа, но и быть им прямо противоположным. Конечно, авторитет епископа не мог иметь характера принудительного, управление Церковью не было властным распоряжением ею по своему усмотрению: всякое постановление собора епископов, касается ли оно избрания епископа или определяет веру и закон церковный, не только не исключает, но даже прямо предполагает «свидетельство» клира и мирян, вообще – всей Церкви, о правильности данного постановления или об избранном (что, например, и выражает известная формула архиерейской хиротонии: «избранием и искусом боголюбезнейших архиереев и всего освященного собора»)... Но «свидетельство» – совсем не то же, что участие в самом определении или избрании. И если восточные патриархи в своем «Послании» народ церковный называют «хранителем благочестия», то, конечно, они этим не хотят сказать, чтобы народ большинством голосов через своих законно избранных представителей определял, чему должны учить епископы и каким канонам следовать; патриархи говорят лишь о том, что народ православный настолько тверд в своей вере и настолько ей предан, что не позволит никому, в том числе и епископам, как-нибудь эту веру исказить. Всякий верующий должен знать свою веру и предание своей Церкви и должен поднять свой голос против всякого, кто грозит их целости, хотя бы это делал и епископ; но одно дело – протестовать против злоупотреблений и другое – участвовать в управлении, быть на это уполномоченным.

В противовес канонам, многие указывают на практику древней Церкви, на примеры некоторых соборов, в частности – на собор апостольский, на которых пресвитеры, а иногда и миряне, не только присутствовали наравне с епископами, но как будто имели и решающий голос. Но этот довод убедителен разве что для тех, кто, подобно старокатоликам, увлекается мечтой восстановить во что бы то ни стало практику древней Церкви и отрицает весь исторический опыт Церкви православной, приведший ее к изданию действующих канонов. Несомненно, в первые века христианства каноны не были так нужны и допускали всякие изъятия: тогда Церковь, как справедливо указывает и преосв. Антоний Волынский в своей докладной записке, изобиловала благодатными дарованиями, перед которыми все церковные власти естественно склоняли головы, не боясь потерять свой авторитет или нарушить канон. Да и теперь, если бы на наш будущий Собор явился какой-нибудь благодатно одаренный человек, чудотворец, подвижник, то, конечно, все бы епископы с готовностью уступили ему первое место и с благоговением бы слушали его слова; но ведь не о таких избранниках Божиих идет у нас речь. Что же касается, в частности, собора апостольского, то при суждении о нем прежде всего нужно помнить, что многие из иерусалимских пресвитеров и братий сами были «самовидцы и слуги Слова» и имели, следовательно, в глазах братий антиохийских из язычников авторитет совсем особенный и нисколько не зависящий от их иерархической степени. Нужно также иметь в виду и то обстоятельство, что собор апостольский не был в собственном смысле областным собором, т. е. собором нескольких Церквей, на котором бы собрались их представители; это был, в сущности, частный собор одной Церкви старейшей, собранный по просьбе Церкви младшей, притом по поводу лжеучения, вышедшего из среды Церкви старейшей и прикрывавшегося ее именем. Естественно поэтому было этой Церкви заявить своей младшей сестре, что она вполне с ней согласна и от лжеучителей отказывается. Если же считать апостольский собор собором в собственном смысле, то его состав, мне думается, яснее всего и может доказать, что совместное участие в рассуждениях собора и даже подпись под его протоколом далеко еще не означают равноправности всех участников. Едва ли кто может допустить, чтобы пресвитеры иерусалимской Церкви вздумали равняться своим авторитетом с апостолами, и чтобы апостолы, в свою очередь, имели нужду и намерение подтверждать или проверять свой авторитет голосом собранных пресвитеров. Ведь одним из главных участников собора был св. ап. Павел, тот Павел, который в своих же посланиях (христианам из язычников) с такою силою и настойчивостью доказывал, что он никому из людей, ни даже апостолам, своим учением не обязан, что он получил откровение и авторитет апостольства непосредственно от Самого Господа Иисуса Христа. Очевидно, не для обсуждения или проверки своего учения шел он в этот раз в Иерусалим. Ему было нужно, чтобы сама иерусалимская Церковь рассеяла то смущение, которое посеяно было ее именем в Антиохии («говоря... чего мы им не поручали» – Деян.15:24), что эта Церковь и сделала в своем послании. В этом освещении становится вполне понятен и рассказ Дееписателя о ходе церковных рассуждений; понятно то руководящее участие, какое принимали на заседаниях собора апостолы и, в частности, св. ап. Иаков, епископ местной иерусалимской Церкви, в сущности, продиктовавший соборное определение с авторитетом непосредственного ученика Христова.

Итак, какова бы ни была практика Церкви в разное время, выработанный историческим опытом и соборами узаконенный канонический строй Церкви знает для областей только соборы епископов. С этим фактом необходимо считаться; мы ведь (я разумею громадное большинство нашего церковного общества и клира) не хотим покидать почвы православного предания, мы хотим лишь возвращения к канонам, а не реформации. Поэтому, не отрицая желательности, а если угодно, то и необходимости участия клира и мирян в предстоящем Всероссийском нарочитом Соборе, нужно поставить это участие так, чтобы оно не разрушало указанного основного принципа канонического строя.

С этой точки зрения, представленные проекты участия клира и мирян, очевидно, неудовлетворительны. Если, при непременном участии на Соборе всех епархиальных епископов, от каждой епархии явится не менее 4 депутатов (а можно и более, т. е. 6, 8 и т. д.) поровну от белого духовенства и мирян и все с решающим голосом, тогда епископы будут иметь на Соборе – самое большое – одну пятую всех голосов и хотя, конечно, не лишены будут возможности влиять на ход соборных рассуждений и на само решение, но влияние это будет во всяком случае неустойчивым и не обеспеченным, и никто не может поручиться, что на Соборе не пройдет решений, против которых все епископы выскажутся отрицательно. А это было бы уже в явном противоречии канонам. То же и в большей степени нужно сказать о проекте, допускающем на Собор в придачу к прочим депутатам еще по одному от епархии представителю монастырского монашества. Согласимся, что Собор – не парламент и решения его едва ли будут ставиться механическим подсчетом голосом; но в известных случаях большинство Собора может потребовать и этого. У всякого, далее, остается возможность, в случае принятия Собором решения, явно гибельного для Церкви или противного вере и канонам, открыто протестовать против такого решения и не подчиниться ему; но это уже грозит разрывом церковного общения и может иметь место лишь в самых исключительных случаях, нам же нужно установить закономерность обыкновенного течения дел и отнять основание у тех, кто бы нарочито стал подкапываться под соборные решения и оспаривать их законную силу. Если бы клириков и мирян на соборе было меньшинство или количество, равное епископам, тогда бы острота вопроса устранялась: без согласия епископов не могло бы пройти ни одного постановления; но тогда от каждой епархии пришлось бы брать или одного клирика, или одного мирянина, что не было бы и представительством.

Несомненно, самый лучший и наиболее близкий к канонам порядок был бы такой, при котором клирики и миряне пользовались бы совещательным голосом. При нем всякий неепископ имел бы право и полную возможность со всей искренностью и, если нужно, настойчивостью высказать свое мнение, свои доводы и желания, а соборное решение постановляли бы только епископы, которые по самому своему сану отвечают за целость церковных устоев и за души вверенных им людей. К сожалению, при настоящем настроении церковного общества трудно ожидать, чтобы не епископы удовлетворились одним совещательным голосом, особенно ввиду совершенно исключительных задач предстоящего Собора. «Что, если этот Собор только усилит бюрократизм в нашей Церкви? Поправить беду впоследствии ведь будет еще труднее». Чтобы не мучиться этими опасениями, нужно или быть совершенно равнодушным к судьбам и делу Церкви, или же иметь к епископам идеальное доверие и послушание; окружающая же нас действительность говорит, наоборот, об отсутствии такого доверия. При этом я разумею не внешних для Церкви писателей и не крайние будирующие элементы, не партийный задор и пр., – я разумею людей вполне серьезно настроенных и искренно преданных Церкви. Несомненно, многие и из таких людей не находят в себе решимости без всяких рассуждений довериться собору епископов, хотя, может быть, были бы счастливы, если бы эту решимость в себе они нашли. Голоса таких людей мы не можем игнорировать. Мы, наоборот, должны пойти ему навстречу. Апостолы имели все права на безусловное доверие своей первенствующей паствы и пользовались им; однако, когда «у еллинистов произошел ропот», апостолы нимало не колебались предоставить «попечение о столах» избранным от Церкви диаконам. На будущем же Соборе вопрос «о столах», т. е. о распределении церковных сумм и контроле над ними, и будет одним из главных (в зависимости от него стоит, например, и духовно-учебная реформа). Тем более, следовательно, оснований не оставлять без внимания вполне корректного и естественного желания лучших людей иметь свой голос в делах церковных, от которых целых два столетия они были в стороне.

Чтобы удовлетворить ту и другую сторону, т. е. и требование канонов, по которым закон церковный исходит от собора епископов, и справедливое желание клира и мирян, предлагают разбить Собор на два, как бы на две палаты: верхний – святительский собор и нижний – церковный народный. Верхний состоит из одних епископов; клирики и миряне допускаются туда только в качестве докладчиков, секретарей и т. п., без решающего голоса. Нижний собор составляется из представителей четырех главных классов церковного общества: епископов, белого духовенства, монашества и мирян; все представители имеют одинаковый решающий голос. Дела веры и чисто канонические подлежат суду святительского собора, все же остальные обсуждаются и решаются в церковно-народном; но, чтобы решение нижнего собора получило силу закона, оно должно пройти и в соборе святительском, получить как бы утверждение епископов. В случае непринятия законопроекта епископами он, с мотивированным заключением верхнего собора, возвращается для нового рассмотрения в нижний. Если нижний собор и после этого будет продолжать настаивать на своем решении, тогда вопрос переносится на следующую сессию.

Проект этот, несомненно, нельзя не назвать очень удачным, а главное – уже испытанным в практике других Церквей (в существенных частях). Отделяя клириков и мирян в особую палату, он дает им неограниченную свободу суждений и решения и в то же время, вводя в нижний собор представителей епископата, он дает нижнему собору возможность в самом процессе обсуждения знать взгляды учащей Церкви, что не может не иметь нравственного влияния на весь ход работ собора и в значительной мере предотвращать неудобные конфликты между верхним и нижним соборами. Было бы поэтому весьма желательно, чтобы этот проект был принят в основание при реформе нашего высшего церковного управления: для регулярно собирающегося собора это едва ли не самая лучшая форма. Но нельзя того же сказать о нашем предстоящем нарочитом Соборе, который предполагается, конечно, всего один и будет облечен совершенно исключительными полномочиями. Для этого исключительного Собора весьма важно, чтобы все его участники собрались прежде всего воедино, чтобы они лучше могли познакомиться со своим взаимным настроением, с взглядами, нуждами и желаниями различных групп и местностей. Поэтому на нашем чрезвычайном Соборе не нужно было бы и вопросов веры и чисто канонических (исключая, конечно, например, суда над кем-либо и т. п.) изымать из обсуждения мирян и клира, если такие вопросы будут предложены Собору. Частное неудобство вышеизложенного проекта представляет пункт о перенесении дела, в случае несогласия между палатами, на следующую сессию, тогда как чрезвычайный Собор не повторится. Поэтому я полагаю, что будущий наш чрезвычайный Собор по своему составу должен быть один и заседания его – общие для всех участников (о выделении комиссий не говорю), причем все последние имеют одинаковое право участия в обсуждении и решении, без различия церковных степеней и званий. Если бы дело дошло до голосования (что, конечно, предполагается лишь в исключительных случаях и по прямому требованию Собора), то от подачи голоса устраняются лишь люди, явившиеся на Собор по собственной инициативе (см. ниже), а не по должности и не по избранию от епархии. Постановление этого Собора, никем на заседании законно не опротестованное, получает силу закона; если же будет опротестовано, то передается собору епископов для окончательного решения. Опротестовать решение общего Собора можно в том случае, если оно несогласно с церковным преданием или с канонами, или клонится к явному вреду Церкви, или же, наконец, в случае желания придать состоявшемуся постановлению более непререкаемую с канонической точки зрения санкцию. В делах веры и вообще догматико-канонического характера (например, если бы поставлен был вопрос о воссоединении старокатоликов или англикан, о клятве собора 1666–1667 гг., об австрийской иерархии, об особых епископах для единоверцев и т. п.) достаточно одного голоса, будет ли он исходить от епископа или простого мирянина, чтобы признать протест состоявшимся и дело передать епископам. В остальных же делах для значимости протеста необходимо установить минимальную норму; например, чтобы он был заявлен не менее как одной четвертью присутствующих (для действительности соборного заседания необходимо присутствие двух третей полномочных участников, см. ниже). Такой порядок, думается, может удовлетворить обе стороны. Он предоставляет всем участникам полную свободу мнения и решения и полагает ей предел только тогда, когда эта свобода уже перестает быть церковной, перестает признавать для себя обязательным церковное учение и предание. С другой стороны, указанный порядок сохраняет и основной канонический принцип, – постановления в конце концов делаются епископами или прямо, когда дело передается их исключительному суду, или же их согласием с постановлением общего Собора.

Относительно вопроса, из кого в частности должен состоять Собор и каким способом избираются его участники, по моему мнению, должно установить следующее.

Прежде всего, непременными участниками Собора должны быть все епархиальные архиереи, сами лично или, в случае невозможности прибыть, через своих заместителей, которыми могут быть и викарные епископы, и простые клирики, и даже миряне. Эти заместители заседают, подают голос и подписывают акты Собора с архиереями в порядке старшинства своего епископа, вообще вполне его заменяют. Само собой разумеется, что будут приглашены на Собор и те из викарных епископов, которые только по имени викарные. Таков, прежде всего, по хиротонии старейший почти всех ныне здравствующих и состоящих на службе российских иерархов (за исключением одного епископа Аксайского Иоанна) и стяжавший себе известность и уважение всего христианского мира епископ Японский Николай, до сих пор почему-то носящий неожиданный титул епископа Ревельского, викария Рижской епархии. Нужно надеяться, что не будут забыты преосв. викарий Киевской епархии епископ Каневский Сильвестр и некоторые из архипастырей, ушедших на покой. Все они, конечно, должны быть полномочными членами Собора наравне с прочими архиереями.

Участие на Соборе клира и мирян требует некоторого рассуждения. Существующие проекты все сходятся в том, что клир (или, как некоторые оттеняют, белое духовенство) и миряне (по некоторым, сверх того монастыри) участвуют посредством своих представителей в известном пропорциональном между собою отношении (по одному проекту, например, представителей белого духовенства должно быть не менее 2/3, остальная же 1/3 делится поровну между мирянами и монахами). Представители избираются или каждым классом отдельно и выражают его мнение, или же выбираются вообще епархией, т. е. совместно белым духовенством и мирянами, и служат представителями епархий, хотя и должны принадлежать поровну к клиру и к мирянам (проект 32).

Можно, пожалуй, допустить, что мысль о представительстве вообще, т. е. о том, чтобы одно лицо являлось на Соборе представителем целой группы, не совершенно чужда канонам. Следы ее находят, например, в Карф. 14-м, по которому от Трипольской области (митрополитанский округ) на общий собор всей провинции, «скудости ради страны», приходил «для местоблюстительства» один епископ, который, следовательно, и был представителем на соборе от целой области с несколькими епископами. Но и это правило, к тому же весьма неясное (этот епископ мог быть местоблюстителем просто областного митрополита, как можно заключить из сравнения с Карф. 27-м), во всяком случае говорит о епископе – представителе области. Что же касается такого представительства, о каком говорят проекты, т. е. чтобы каждая епархия, не довольствуясь присутствием на Соборе своего епископа и даже как бы в ограничение его голоса выбирала для себя еще представителей из клира и мирян, на которых и возлагала собственно защиту своих интересов, – такого представительства не знают ни каноны, ни церковная история (разве что исключая случаев суда епархии со своим епископом). Тем более не знает она выборов особых представителей от разных чинов церковных, особо от клира и особо от мирян (ошибочность чего признают и 32). Клир и миряне были на соборах не по выборам и не по уполномочию от своих доверителей, а просто потому, что соборы эти не были закрыты ни для кого из православных. Поэтому-то на сравнительно небольшом соборе Эльвирском (309 г.)⁷⁷ мы видим не выборных от народа, а просто «множество народа», т. е. приходил всякий православный, кто хотел и мог придти. С течением времени место народа на соборах иногда стали занимать император и светские власти (да и самые соборы нередко происходили в дворцах и подобных правительственных знаниях), относительно же клира и в этих случаях осталось прежнее правило общедоступности соборов; они происходили в присутствии «всего освященного собора» и, прежде всего, в присутствии всего клира города, где происходили заседания (например, Константинопольские Соборы 394, 536 гг.), т. е. могли присутствовать и принимать известное участие все клирики, которым было недалеко и удобно прибыть. При такой общедоступности соборов, между прочим, только и становится понятной возможность злоупотреблений, например, хотя бы тот факт, что Александрийский архиепископ мог являться на некоторые соборы с целым сонмищем своих клириков и параволанов и силой склонять отцов собора в желательную ему сторону. Клирики прибывали на собор не самостоятельными депутатами от своих Церквей, они просто приезжали в свите епископа и потому в неограниченном количестве. Предполагалось, следовательно, что на соборе присутствуют не представители только Церкви, тем менее представители отдельных чинов церковных, а вся Церковь, как одно целое, в полном своем составе: все епископы со всем освященным собором и всем множеством православного народа, причем епископы, по общем обсуждении, ставят определение, а «хранитель благочестия» – народ своим присутствием и послушанием определению свидетельствовал о его православии, о верности церковному преданию. Точно так же и на соборах русской Церкви предполагался присутствующим весь освященный собор, а так как всем собраться было невозможно, то присутствовали опять-таки не выборные от духовенства, а главным образом церковные «власти», т. е. настоятели монастырей, протопопы, поповские старосты и т. п. представители Церкви по должности, причем выбор их и приглашение часто прямо возлагались на епархиальных архиереев. Иерархический принцип в отношении к духовенству так последовательно применялся, что, например, и на соборы западнорусские, куда по особым условиям церковно-гражданского быта приглашались выборные от мирян, от духовенства являлись те же «власти», по приглашению и выбору епархиального епископа.

Эту драгоценную и чисто вселенскую черту общедоступности, общенародное, по моему мнению, необходимо во что бы ни стало соблюсти и для нашего первого Поместного Собора, если признано будет нужным пригласить на него клир и народ. Эта черта сразу же, без всяких искусственных подогреваний и разъяснений, сделает Собор событием общецерковным и для всех понятным, и может привлечь на него все богатство умственных и нравственных сил, каким только располагает наше церковное общество. Такого подбора участников не могут обеспечить никакие выборы по классам, тем более многостепенные и вдобавок совершаемые у нас в первый раз в таком огромном масштабе: большинство наших выборщиков, наверное, будут подавать голоса наугад. Главное же, при возможности для всякого самому быть на Соборе, потеряет значительную долю своей остроты и страстности предвыборная агитация и борьба партий, а следовательно, и участники Собора, представители разных групп и оттенков, явятся на Собор с меньшим запасом партийного возбуждения и взаимного недоброжелательства, что, в свою очередь, не может не повлиять благотворно на общий ход и тон соборных рассуждений.

Единственное ограничение общедоступности Собора, которое требуется самым существом дела, должно состоять в том, чтобы на Собор имели доступ из клириков только лица не опороченные, т. е. не состоящие под запрещением, под штрафом за проступки против нравственности, под следствием (когда оно может влечь за собой запрещение), также не уволенные за штат по суду и т. п. Из мирян на Соборе могут быть только лица православные, точно так же нравственно не опороченные (не состоявшие под судом по делам уголовным, не состоящие в разводе по их вине и т. п.) и сверх того непременно: не порвавшие своих связей с православной Церковью. Последнее придется определять, конечно, по внешнему признаку, по степени усердия в исполнении первого христианского долга – неопустительным бытием у исповеди и св. причастия, например, в продолжение трех лет пред созванием Собора. Все такие лица о своем желании быть на Соборе заявляют через своего приходского священника епархиальному архиерею, который сам или через того же священника, по удобству, и выдает каждому из них особый билет на участие в заседаниях Собора за своей подписью (форма и цвет билетов устанавливаются однообразные для всех епархий). Эти билеты заменят те «представительные грамоты», с которыми древние христиане являлись в другие Церкви. Без такого билета никто на заседания Собора не допускается. Присутствие «внешних» было бы и излишне, и неудобно. Прежде всего, нам нужно самим между собою сговориться и устроить свою церковную хижину и потом уже сговариваться с людьми иных мнений и иных религиозных обществ. Участие же внешних в обсуждении наших чисто церковных нужд и вопросов только затянет рассуждения до бесконечности, не принося существенной и практической пользы, так как многое, что для православного обычно, для внешнего потребует разъяснений и возбудит вопросы и возражения, не говоря уже о возможности прямо злонамеренных попыток, так сказать, сорвать Собор. Само собой разумеется, что если какая-нибудь религиозная община (например хотя бы австрийская) захотела войти в переговоры с Собором и подала в этом смысле заявление, то представители ее должны присутствовать в том заседании, когда вопрос будет рассматриваться.

Общедоступность Собора, как мы сказали, значительно ослабит интерес к выборам представителей, но необходимости последних не устранит; потому что всякий раз, как решение придется ставить голосованием (несомненно, такие случаи будут), само дело требует, чтобы голосовали люди полномочные, а не случайные пришельцы, вроде александрийских параволанов, иначе и результат голосования может быть случайный и даже искусственно подобранный. Относительно же порядка выборов всего важнее иметь в виду, чтобы они были непременно общецерковными, а не сословными, и чтобы представители, будут ли они клирики или миряне, были присланы на Собор не своим сословием или «чином», а непременно церковной общиной или епархией, как предполагают и 32 в своей записке. На этом необходимо всячески настаивать, если мы серьезно желаем, чтобы наш Собор был действительно началом новой жизни в русской Церкви. Сословность духовенства и то обстоятельство, что служение Церкви вследствие этого есть единственное средство содержания его как сословия, есть наше главное зло, как это очевидно для всякого беспристрастного и внимательного наблюдателя. Вследствие такой экономической беспочвенности духовного сословия из него убегают сильные и способные люди, у кого только есть средства к тому, и наоборот – за церковную службу всеми способами цепляются все слабые, все неудачники, потому что им не с чем выйти на другое поприще. Первое есть основной мотив всей истории нашей духовной школы, а вторым объясняется тот принцип сословной благотворительности, которым определяется наша епархиальная практика. Точно так же и наша пресловутая борьба белых с черными, по моему глубокому убеждению, не выходит за рамки нашего сословия и всецело сословностью объясняется. Это не есть борьба двух идеалов. Монашество в греческой Церкви занимает такое же приблизительно церковное положение, как и у нас, и там точно так же архиереями ставятся исключительно монахи. Правда, большинство архиереев там не манатейные монахи, а только рясофорные послушники, – но дело от этого не изменяется, потому что эти рясофорные послушники до самого своего архиерейства, а иногда и до конца своей жизни, гораздо теснее привязаны к своему монастырю, чем наши так называемые ученые монахи. При всем том, в Греции нет такой непримиримой розни между ними и белым духовенством. Да и у нас настоящее, т. е. монастырское монашество почти не участвует в этой борьбе, и если бывают у монастырей столкновения с белым духовенством, то разве что на чисто экономической почве (например, монастыри уклоняются от взносов на духовно-учебные заведения и т. п.). Борьба идет между белым духовенством и ученым монашеством; но это последнее, за самыми незначительными исключениями, все принадлежит по своему происхождению к тому же духовному сословию, а половина его – даже прямо вдовые священники. Борьба, следовательно, не из-за разности идеалов, это – борьба лишь двух партий в одном сословии из-за того, что считается их общим достоянием, но попадает в руки одной партии. Нечего говорить, насколько все это вредит церковному делу, взятому само по себе. Сословность, конечно, является одной из главных причин удаления нашего церковного общества от церковных дел; она же главным образом способствует и порабощенности нашей Церкви светской власти; потому что легко прижать обыкновенного, среднего человека (о героях нет речи), когда с потерей места ему грозит полная нищета со всей семьей; с течением же времени неизбежно вырабатываются уже наследственные качества, от которых не избавиться и при изменившейся обстановке. Я говорю все это тем смелее, что сам всеми своими корнями и симпатиями принадлежу к духовному сословию. Итак, сознавая всю гибельность для Церкви сословности, я всячески и настаиваю на том, чтобы уберечь наш будущий Поместный Собор от сословной постановки, которая может его совершенно скомпрометировать. Поэтому-то я с такой решительностью высказался и против проекта 32 («Церковный Вестник» № 21 с. г.), хотя там и были оговорки о «всецерковности» выборов. Теперь я должен сознаться, что проект 32 – ничто в сравнении с другими проектами, из которых некоторые не обинуясь хотят, чтобы клирики были представителями клира, миряне – мирян, а другие – чтобы на Соборе белому духовенству были предоставлены 2/3 всех голосов. При всем том, проект 32 сословности не избегает. Сословность его – не в том, конечно, будто он требует, чтобы на благочиннические съезды миряне присылали от прихода равное или даже меньшее число представителей, чем их приходский причт, который явится весь: пусть мирян будет и больше, от этого дело не поправится. Сословность проекта – в том, что он дает духовенству выборы более непосредственные, чем мирянам, именно одной степенью меньше. На благочиннические съезды миряне все явиться не могут, там будут только представители приходов, мало привычные к церковным вопросам и между собою мало солидарные. Между тем духовенство округа на съезд прибудет in corpore и, как однородная группа, привыкшая к корпоративной жизни и к тому же в большинстве случаев, если не всегда, более развитая и более осведомленная в церковных делах, чем светские участники съезда, несомненно приобретет на нем решающее значение. Депутаты (по два от клира и мирян), хотя и будут выбраны совместно, но, конечно, лишь те, кого укажет и захочет духовенство, а это, в свою очередь, даст совершенно определенный колорит и съезду епархиальному, где к тому же явятся и более сильные представители духовного сословия в виде преподавателей семинарии.

Чтобы разрушить в самом корне возможность сословности, необходимо решительно отказаться от мысли считать духовенство особой от мирян, заключенной в себе корпорацией, имеющей интересы, отличные от общецерковных, и потому нуждающейся в своих особых представителях. Если ячейкой церковного тела у нас считается приход и далее епархия, пусть они, а не разные чины Церкви, и посылают своих представителей, причем этими представителями могут быть безразлично и клирики и миряне. Сама система выборов представляется в таком виде: приходская община в собрании своем (в храме), под председательством настоятеля церкви, избирает от себя четырех (многоштатный приход пропорционально больше) представителей, безразлично– клириков или мирян, на благочиннический съезд, куда являются также по одному представителю от придворных и военных приходов, от монастырей, духовных училищ и т. п., если они есть в пределах благочиния. Благочиннический съезд посылает четырех депутатов на епархиальный, опять-таки безразлично – клириков или мирян. Епархиальный, на котором участвуют два представителя от академии (если есть) и столько же от семинарии, избирает четырех представителей на Собор, причем должен в это число включить не менее одного в сане пресвитера или, по крайней мере, клирика (если, конечно, они есть между депутатами). Качества, требуемые от депутата, те же, что и от участника на Соборе вообще.

При таком порядке выборов на благочинническом съезде не будет духовенства, как отдельной сплоченной группы, стоящей против мирян, а будут лишь представители приходов. И конечно, там, где священник или кто другой из клира пользуются любовью и уважением прихожан, они и будут первыми кандидатами в депутаты; а следовательно, на благочиннический съезд явятся только пастыри в полном смысле народные, любимые народом и одушевленные. Как такие, они, несомненно, окажутся и нравственными руководителями всех работ съезда и – далее – истинными представителями Церкви и на епархиальном съезде, и на Соборе. Такой подбор пастырей на Соборе, несомненно, можно только приветствовать: он возвысит и престиж пастырства вообще, да и самому Собору придаст настоящий церковный, пастырский характер.

Мне могут возразить, что при таких выборах из духовенства может на Собор не попасть никто. Этой возможности я не допускаю, потому что это бы значило, что у нас вообще нет пастырей, любимых народом и пользующихся его доверием. Да если бы и случилось, что по выборам будет очень мало духовенства на Соборе, недостаток этот с избытком восполнится возможностью для всего клира, по собственной инициативе, присутствовать на Соборе и принимать участие в его рассуждениях и даже решениях (если дело не доходит до поименного голосования): голос духовенства, во всяком случае, будет услышан на Соборе более чем достаточно. Если же дело дойдет до голосования (по требованию Собора), от которого все явившиеся по собственной инициативе, конечно, должны будут устраниться, и если это голосование приведет к постановлению, неугодному духовенству как сословию, то, не говоря о возможности перенести вопрос на собор одних епископов (когда дело коснется веры или канонов), духовенство имеет все нравственные мотивы примириться с этим, потому что голосовали все-таки представители самого «тела Церкви», самого народа, ради духовного благоденствия которого и существует духовенство. Только, опять повторяю, едва ли от многих своих желаний придется отказываться духовенству, потому что и в числе выборных будет много его представителей, не считая архиереев.

Итак, наш Поместный Собор, собираемый для преобразования и отмены существующей системы русского церковного управления, по нашему мнению, составляют: 1. а) Епархиальные архиереи, как блюстители Церкви (к ним по приглашению Синода, утверждаемому на Соборе, присоединяются некоторые и из викарных, о чем выше); б) два протопресвитера; в) представители от епархий по 4 от каждой, как выразители нужд и желаний церковного общества, и г) выдающиеся профессора канонического права и церковной истории по особому приглашению, как выше. Все – с решающим голосом. 2. Лица, прибывшие на Собор по собственному желанию: заштатные и викарные архиереи, представители других автокефальных православных Церквей, духовенство и миряне. Все эти лица имеют одинаковое с вышеуказанными право принимать участие в рассуждениях Собора и в решениях, если они постановляются общим голосом, без поименного голосования. Последнее совершается по требованию большинства полномочных членов Собора (п. 1), и в нем участвуют только они. Всякое постановление общего Собора, достигнуто ли оно путем голосования или без него, получает силу закона, но может быть опротестовано, с указанием мотивов, и передано на рассмотрение собора одних епископов. Если постановление имеет характер догматико-канонический, для протеста достаточно одного голоса, кому бы он ни принадлежал; во всех остальных случаях необходимо, чтобы протест был заявлен или поддержан не менее как одной четвертью всех присутствующих (считая 1 и 2 разряд). Постановление собора епископов в таком случае признается состоявшимся законом русской Церкви; несогласным же предоставляется или апеллировать к суду других автокефальных православных Церквей, или же выйти из членов Церкви, если того потребуют его убеждения.