II. Появление русских на Афоне. 989–1204 гг. (Зубов Д.В. канд. экон. н.)

Трудами преп. Афанасия Афонского жизнь святогорских иноков была преобразована и упорядочена, упрочилось и положение их в государстве. Византийские императоры старались способствовать их процветанию денежными вкладами, передачей в собственность монастырей недвижимого имущества, освобождением обителей от различных повинностей. С этого времени наступает период блестящего развития монашества на Афоне. По инициативе преп. Афанасия или в подражание его деятельности началось восстановление пришедших в запустение старых монастырей и строительство новых – как на самой горе Афон, так и на перешейке, соединяющем ее с материком. По всей византийской империи и за ее пределами разнесся слух о «монашеском рае», приводивший из разных мест людей, стремившихся к строгой аскетической жизни. Авторитет святителя привлекал на Афон христиан, жаждавших общения и совместных молитв со святым в христианском духовном центре. К моменту кончины подвижника (ок. 1000 года) на Святой Горе собралось уже до трех тысяч монашествующих. Среди них, разумеется, преобладали греки, однако немало было и представителей других народов. Не позже этого времени появляются на Афоне и первые славяне – болгары, сербы и русские.

Однако ближе к середине XI века на Афоне начались некоторые нестроения, и святогорские иноки сочли необходимым уведомить о них императора Константина Мономаха. Ответом на их послание стала присылка монаха Косьмы Цинцулука, которому удалось вновь водворить на полуострове мир и порядок. При активном участии афонских игуменов и старцев были составлены поправки и дополнения к Уставу 971 года (иногда трактуемые как новый Устав Святой Горы); этот документ был утвержден императором Константином Мономахом в 1046 году.

Правилами 1046 года запрещалось принимать в афонские монастыри скопцов и безбородых. Не разрешалось строить или приобретать большие суда, которые дали бы монахам возможность путешествовать в Константинополь и другие города с торговыми целями (позволялось иметь лишь небольшие лодки). Под безусловный запрет попадало все, что могло бы превратить Карею – «столицу» полуострова – в центр торговли: нельзя было продавать мирянам строевой лес, доски и смолу, нельзя было держать скот.

В правилах 1046 года Афон называется Святой Горой; и действительно, со времени издания этого документа он стал поистине святым местом, исполненным самого строгого аскетизма и высокой религиозно-созерцательной жизни. Из его пределов навсегда исчезли мирские занятия, женщины, пиршества и все, что могло нарушить молитвенный настрой. При содействии византийских императоров афонское монашество продолжало расти и укрепляться. С каждым годом число новых и реставрированных обителей увеличивалось; одна только Лавра преп. Афанасия насчитывала до семисот монашествующих.

В конце XI века в Византийской империи приходит к власти династия Комнинов, представители которой стремились к сближению императорского трона с Церковью; они почитали афонских монахов и пользовались всяким удобным случаем, чтобы оказать им покровительство. Это еще более упрочило положение Святой Горы в византийском государстве и способствовало невиданному прежде расцвету ее обителей. Особенно благоволил к ней император Алексей I Комнин (1081–1118). Взойдя на престол, он отправил на Афон послание, содержавшее такие слова:

Святые отцы, обитающие на божественной и святой Горе! Знайте, что как Константинополь есть царь городов и выше всех их, так и царственнейшая и божественная Гора ваша превосходит все горы вселенной, вы же, по Писанию – наш свет и соль. Мы так думаем и так верим. И не только царство христиан, но и все вокруг нас живущие народы вместе с нами радуются вашей жизни по Боге. Итак, радуйтесь и молитесь о нашей державе и о всем мире. Честные же и святые молитвы ваши да подарятся нам и помогут в час нашего исхода.

В 1095 и 1097 годах император Алексей издал два указа, которые подтверждали все прежние свободы и привилегии афонских обителей, а также ставили Святую Гору вне юрисдикции епископа Иериссовского, митрополита Фессалоникийского и Патриарха Константинопольского, подчиняя ее непосредственно императору.

Необходимо, однако, отметить, что именно в начале царствования Алексея Комнина произошли события, всерьез нарушившие спокойствие афонских иноков. Несколько сотен пастухов-влахов пришли с семьями на Святую Гору и поселились там – что, разумеется, было грубым нарушением всех уставов и традиций. Валашские женщины пасли стада вблизи монастырей, часто одеваясь при этом в мужскую одежду. Это положение порождало среди монахов нестроения и соблазны, препятствуя мирному течению молитвенной жизни и вызывая негодование строгих подвижников. Некоторые из афонских старцев обратились за помощью к Патриарху Николаю III Грамматику (1084–1111). Тот издал распоряжение об удалении влахов с Афона, а также об отлучении и высылке всех, кто поддерживал с ними отношения. Окончательное изгнание влахов с Афона состоялось в 1104 году. Но ситуация осложнилась тем, что среди монахов-святогорцев стали распространяться прещения и анафемы, якобы наложенные Патриархом на афонские обители. Многие иноки ушли с Афона, причем некоторые отправились к императору в Константинополь и пожаловались на вмешательство Патриарха в жизнь Святой Горы. Николай Грамматик объяснил, что счел необходимым вынести решение лишь из-за остроты проблемы, и указал, что приписываемый ему документ с прещениями является подделкой; при этом он безоговорочно признал прямое подчинение Афона императору. В итоге Алексей I Комнин приказал всем покинувшим Афон монахам немедленно вернуться в свои обители и пригрозил наказать ослушавшихся, однако раздоры по этому поводу продолжались еще не одно десятилетие.

Таким образом, в начале XII века Афон стал свободен и независим от всякой церковной власти, даже патриаршей, и подчинялся только императору Византии. Непосредственное управление афонскими монастырями возлагалось на Прота и на состоящий при нем совет игуменов, а полномочия епархиальной власти сводились к праву хиротонии афонских священников и диаконов. Приемники Алексея, императоры Иоанн (1118–1143) и Мануил (1143–1180) Комнины, продолжали его политику поддержки святогорского иночества и непосредственного управления делами Афона.

С первых дней существования на нем монашества Афон отличался необычайным гостеприимством в отношении каждого, кто приходил туда для иноческого подвига. Никого здесь не спрашивали о происхождении. На рубеже X–XI веков святогорские обители насчитывали многие сотни монахов самых разных национальностей. Конечно, греки были все же в большинстве, однако немало было грузин, армян, итальянцев и представителей других народов. Среди учеников преп. Афанасия Афонского многие были иберы (грузины); поблизости от Великой Лавры подвизались монахи из Амальфи, обустроившие свою собственную обитель. Можно предположить, что в числе последователей преподобного были и балканские славяне, тем более что они упоминаются в Житии преп. Афанасия.

Сам факт славянского присутствия на Святой Горе в X веке не вызывает сомнений. Одно из ярких свидетельств этого – судебный акт Иверского монастыря (982), древнейший датированный памятник, в котором встречаются глаголические буквы (подпись попа Георгия). Еще ранее, в 960 году, император Роман издает буллу, где упоминает 40 освобожденных от податей париков (зависимых крестьян) монастыря Иоанна Колова, которые происходили из числа «славяно-болгар». Как отмечает В. А. Мошин, «некоторые из числа этих болгарских поселенцев могли стать монахами на Афоне, а можно предполагать, что отдельные болгары могли появиться на Афоне и раньше, в эпоху завоеваний Симеона Великого во Фракии и Македонии <…> традиция, записанная в так называемом сводном зографском хрисовуле, утверждает, что основатели болгарского монастыря на Афоне братья Моисей, Аарон и Иоанн Селина пришли на Святую Гору во время императора Льва Мудрого (886–912) и основали Зографскую обитель».

Болгария, после некоторых колебаний между Римом и Византией, официально приняла христианство по восточному обряду при князе Борисе (852–889), и ее правители стали носить титул князя, а затем царя. Князь Борис крестился около 864 г., получив имя Михаила – в честь сына византийской императрицы Феодоры. Вероятно, тогда же он крестил свою дружину и бояр. Несомненно, христианство начало распространяться среди болгар задолго до этого. Крещение болгарского народа и правителя совпало с просветительной деятельностью свв. Кирилла и Мефодия, первоучителей славянства.

При младшем сыне Бориса, царе Симеоне I (893–927), Болгария достигла высшей степени своего могущества, превратившись в самое влиятельное государство на Балканах и во всей Восточной Европе. Ее земли доходили до северных склонов Карпат и Днепра на севере, до Адриатического моря на западе, Эгейского – на юге и Черного – на востоке.

Симеон родился в 864 или 865 году, когда страна уже была христианской. Наследником княжеского престола являлся его старший брат Владимир, поэтому младший сын должен был стать главой болгарской церкви. Он получил блестящее образование в Константинополе и около 888 года вернулся в Болгарию. Годом позже князь Борис I удалился в монастырь, а воцарившийся Владимир начал гонения на христианство и попытался восстановить язычество. Борис покинул монастырь, сверг старшего сына с престола и созвал церковно-народный собор, который объявил болгарский (церковнославянский) язык официальным языком Церкви и государства и возвел на болгарский трон Симеона.

Начало правления нового царя ознаменовалось войной с пришедшими на Дунай мадьярами и с Византией. Симеон одержал победу и добился долгого (почти на четверть века) мира с Константинополем; более того – Византия была вынуждена ежегодно выплачивать дань Болгарии. После смерти императора Льва VI Философа (912) Симеон, имевший виды на императорский престол, представлял собой вполне реальную угрозу самому существованию слабевшей империи. В 913 году он воспользовался отказом наследников Льва VI выплачивать дань и появился перед Константинополем с сильным войском, которое, по легенде, «расположилось от Влахерна до Золотых ворот и от Золотого Рога до моря». Осада города завершилась подписанием договоров, предусматривавших возобновление ежегодной выплаты дани, женитьбу малолетнего императора Константина VII Багрянородного на дочери Симеона (что в итоге не состоялось) и признание царского титула болгарского правителя. Позже Симеон добился и патриаршего статуса Болгарской Церкви (впрочем, независимая иерархия была официально признана Византией уже после его смерти). Это была первая автокефальная национальная церковь в Европе, во главе которой стоял патриарх. Таким образом, можно говорить о том, что ко времени обретения болгарами своей обители на Афоне Болгарское царство уже играло заметную роль среди граничащих с Византией государств.

Царь Симеон всячески способствовал переводам с греческого языка на славянский христианских богослужебных и вероучительных книг, заботясь о том, чтобы дать недавно крещенному народу доступ ко всем необходимым знаниям и таким образом обеспечить укоренение страны в христианстве. (Надо отметить, тем не менее, что просветительская деятельность Симеона неизбежно носила книжный, церковнический характер и слабо затрагивала народную жизнь: отсюда живучесть язычества среди простых людей и широкое распространение ереси богомильства.) В результате правление Симеона стало эпохой беспрецедентного культурного подъема, впоследствии получившей название «золотого века» болгарской письменности. Глаголические тексты на староболгарском языке – переводы священных текстов – распространялись по всем славянским землям. В этот период в Преславской книжной школе была создана и постепенно стала вытеснять глаголицу новая азбука, названная в честь св. Кирилла кириллицей.

Если говорить о ранних упоминаниях поселений болгар вблизи Афона, то проф. И. Душев предполагает, что болгарские поселения вблизи Фессалоник могли появиться еще в VII веке. Следует отметить также акт 1068 года, впервые выявленный в архиве Россикона В. И. Григоровичем. В этом документе говорится о решении местными властями территориального спора между метохом монастыря Св. Пантелеймона и болгарскими поселенцами. Метох этот был куплен монастырем Св. Пантелеймона по хрисовулу императора в 956 году.

Первые болгарские монахи могли поселиться на Святой Горе непосредственно после Крещения Болгарии, в 860-х – 870-х годах, либо в правление царя Симеона, когда болгарская граница проходила буквально «в двух шагах» от Афона. То, что в Х веке близ Афона существовали поселения славян, подтверждается рядом документов.

Легенда об основании Зографского монастыря в правление Льва VI остается дискуссионной, поскольку нет достаточно надежных свидетельств (большинство древних грамот монастыря погибли в XIII–XIV веках). Самое раннее упоминание Зографа встречаем в изданном императором Иоанном I Цимисхием Типике Св. Горы (972). Разные исследователи трактуют «Георгий зограф» (Γεώργιος ὁ ζωγράφος) как подпись либо игумена обители (Й. Иванов, И. Дуйчев), либо некоего художника по имени Георгий (ζωγράφος – греч. «живописец»). При этом во втором случае можно предположить, что именно вокруг этого художника сложился монастырь во имя св. вмч. Георгия, и название происходит от профессии. В 980 году Зограф упоминается в документах как граничащий с землями греческого монастыря Ксирокастрон. В первые десятилетия своего существования обитель, по всей видимости, была также греческой; мнения исследователей о времени ее превращения в болгарскую разнятся (от конца X до начала XIII века). Впрочем, ни у кого не вызывает сомнений, что в конце XII века на Афоне была многочисленная и влиятельная болгарская монашеская община – вероятно, связанная с Зографом, – а в XIII веке монастырь уже определенно являлся болгарским. При Михаиле VIII Палеологе (1261–1282) Зограф подвергся разорению за отказ присоединиться к унии с Римом, и был восстановлен лишь на рубеже XV–XVI веков молдавским воеводой Стефаном III Великим.

При всей неопределенности и немногочисленности сохранившихся исторических свидетельств о славянских иноках на Афоне в самый ранний период после крещения славян, можно уверенно сказать, что уже тогда среди святогорских монахов были представители этих народов. В эпоху подвижничества преп. Афанасия Афонского, когда был основан общежительный монастырь Великой Лавры, Святая Гора должна была иметь особую духовную притягательность для славян, лишь недавно обращенных в православную веру.

Ко времени христианизации славян уже давно определилась ведущая роль монастырей как центров создания и копирования книг. Разумеется, Афон не был исключением. Многие древние (с X века) кодексы, являющиеся теперь украшениями крупнейших книжных собраний мира, созданы именно в святогорских скрипториях. Первое упоминание о существовании на Афоне монастырской библиотеки относится к 980 году; сохранившиеся рукописные коллекции привлекают на Святую Гору исследователей и по сей день.

Наряду с манускриптами на греческом языке, в собраниях святогорских обителей хранится значительное число славянских, датируемых XI – началом XX века. Кроме того, до нашего времени дошли десятки славянских грамот XIII–XVIII веков – в основном хрисовулы сербских (XIII–XV веков), валашских и молдавских (XV–XVII веков) правителей, а также немногочисленные уцелевшие болгарские акты XIII–XIV веков; жалованные грамоты русских государей датируются XVI–XVIII веками. Наибольшее количество таких манускриптов хранится в сербской Хиландарской обители (более 800), Зографе (чуть менее 300), русском монастыре Св. Пантелеимона (более 140) и Великой Лавре (около 90); отдельные рукописные книги и документы на славянских языках есть практически в каждом монастыре и в собрании Протата.

По утверждению В. А. Мошина, «не подлежит никакому сомнению, что в первую эпоху славянской письменности на Афоне должны были жить славяне, и притом не только отдельные подвижники в тех или иных греческих обителях, но существовал и значительный славянский центр, где составлялись переводы греческих книг на славянский язык и переписывались славянские рукописи». Именно на Афоне были обнаружены важнейшие памятники древней славянской церковной литературы: глаголические Мариинское и Зографское Евангелия, а также один из самых ранних памятников, написанных кириллицей, – Киевские фрагменты поучений св. Кирилла Иерусалимского. Кроме того, сохранился древний славянский перевод «Больших монашеских правил» Василия Великого; судя по языковым особенностям перевода, автором его был болгарский монах. Можно предположить, что со Святой Горы были доставлены в Россию и три других древнеславянских памятника – листки Ундольского, Саввина книга и упрасльская рукопись, язык и письмо которых свидетельствуют об их южнославянском происхождении. Все это ясно говорит не просто о присутствии славян на Афоне, а о существовании там центра славянского иночества, в котором продолжалось создание переводов греческих церковных книг, обогащавших еще столь молодую, недавно возникшую славянскую духовную литературу.

Болгарские предания утверждают, что первый славянский монашеский центр на Афоне изначально находился именно в Зографской обители, однако более вероятным выглядит предположение, что сначала болгарские монахи поселились в каком-либо другом месте – может быть, в Селинской башне неподалеку от Зографа, о которой сообщает болгарская традиция и которая, вне всякого сомнения, существовала как особая обитель в первой половине XI века, прежде чем соединиться с Зографским монастырем.

Показательно, что одним из древнейших и наиболее известных свидетельств о книжных хранилищах афонских обителей является перечень «русских книг» из монастыря Ксилургу, дошедший до нас в составе акта 1142 года. Таким образом, в начале XII века на Афоне, и, в частности, в русской обители, уже существовали довольно значительные по объему (в списке упомянуты 42 книги) славянские книжные собрания; разумеется, начало им было положено много раньше.

Обстоятельства Крещения Руси исследованы многими учеными. Напомним о них здесь лишь в нескольких словах.

Известно, что уже к середине Х века, задолго до официального принятия его в качестве государственной религии, христианство было достаточно широко распространено у восточных славян. Предание о «первом» (Фотиевом, или Аскольдовом) Крещении Руси – крещении князей Аскольда и Дира вместе с их приближенными после похода русов на Константинополь в 860 году, при патриархе Фотии, – остается весьма спорным. В то же время не подлежит сомнению, что христианское учение на Руси начало распространяться еще до княжения Св. Владимира.

Митрополит Макарий (Булгаков) называл «пять крещений» нашего народа:

– проповедь апостола Андрея;

– проповедь «славянских апостолов» Кирилла и Мефодия в Болгарии и Моравии, перевод Священного Писания и богослужебных книг;

– крещение первых князей Киевских, Аскольда и Дира;

– крещение великой княгини Ольги;

– крещение великого князя Владимира.

От времени правления деда Владимира, князя Игоря (912–945), летопись сохранила нам текст договора киевского князя с греками, датированного 944 годом. Этот документ дает картину значительного повышения за предшествовавшие 30 лет уровня грамотности и процента христиан в правящем классе. Если по договору с Олегом (911) греки довольствовались тем, что представители малограмотной нации прикладывали свои «печати», то теперь уже другое положение. Греки требуют, и русские соглашаются, впредь вручать своим послам и купцам письменные доверенности, гарантирующие прибытие их с мирными намерениями.

Из договора 944 года мы узнаем, кроме прочего, о существовании в Константинополе «Русской» церкви. Некоторые варяги-руссы, принявшие христианство, оставались на службе у византийских императоров; они составляли целый особый полк. Для крещеных руссов была устроена церковь, освященная во имя пророка Илии и имевшая характер «приходской». Такие церкви, в отличие от домовых, по-гречески назывались «кафолики», то есть «соборные». Может быть также, что эта церковь называлась соборной еще и потому, что ее прихожанами были православные болгары, почти столетием ранее крестившиеся и развивавшие славянскую богослужебную письменность.

В тексте договора о присяге послов в Константинополе и в Киеве записано так:

Мы же, те из нас, кто крещен, в соборной церкви клялись церковью святого Ильи в предлежании честного креста и хартии этой соблюдать все, что в ней написано, и не нарушать из нее ничего <…> А некрещеные русские кладут свои щиты и обнаженные мечи, обручи и иное оружие, чтобы поклясться, что все, что написано в хартии этой, будет соблюдаться Игорем, и всеми боярами, и всеми людьми Русской страны во все будущие годы и всегда.

<…> Игорь же призвал греческих послов и спросил их: «Скажите, что наказал вам царь?». И сказали послы царя: „Вот послал нас царь, обрадованный миром, хочет он иметь мир и любовь с князем русским. Твои послы приводили к присяге наших царей, а нас послали привести к присяге тебя и твоих мужей». <…> На следующий день призвал Игорь послов и пришел на холм, где стоял Перун; и сложили оружие свое, и щиты, и золото, и присягали Игорь и люди его – сколько было язычников между русскими. А христиан русских приводили к присяге в церкви святого Ильи, что стоит над Ручьем в конце Пасынчей беседы и Хазар, – это была соборная церковь, так как много было христиан-варягов».

Таким образом, в Киеве обряд клятвы был повторен ради греческих послов, но уже с подчеркиванием первенства здесь языческой стороны. Открывается и любопытная подробность: как бы в параллель «соборной» церкви Св. Илии в Константинополе, «приходская» церковь киевских христиан-варягов посвящена тому же пророку Илии. Миссионеры, ставившие себе цель христианизировать русский народ, нередко истолковывали его простонародные верования в библейско-христианском смысле, в частности, приравнивая образ пророка Илии к традиционному образу Перуна (бога-громовержца). Поэтому принесение в данном случае клятвы послами-христианами в Ильинской церкви упрощало понимание этого действия для языческой части русских воинов, клявшейся именем Перуна.

Христианкой была жена князя Игоря, бабушка Св. Владимира, княгиня Ольга (ум. 11 июля 969). Вопрос о точном времени и месте ее крещения остается дискуссионным; согласно большинству исследований, она крестилась в Византии в 957 году. В трактате императора Константина Багрянородного «О церемониях», где весьма подробно описывается оказанный ей в Константинополе прием, упоминаний о ее крещении нет. Некоторые историки воспринимают это как указание на то, что к этому времени она уже была крещена, а в «священнике Григории», названном в составе ее свиты, усматривают ее духовника. С другой стороны, тема императорского трактата – описание придворных церемониалов, отнести к которым церковное таинство никак нельзя; священник же мог быть тем, кто наставлял княгиню в вере перед принятием Святого Крещения, либо присутствовать в свите ради других крещеных русов. Но как бы там ни было, не может быть сомнений в распространенности христианства среди высших слоев русского общества в тот период.

Проникновение христианства на Руси до официального акта крещения страны подтверждается и данными археологии. С середины Х века в погребениях знатных людей начинают обнаруживаться первые нательные кресты, а также свечи, отражающие христианскую составляющую погребального обряда. Такие находки случались в Киеве, Гнездово, Шестовице, Тимерево и других местах раскопок.

Как сообщает «Повесть временных лет», в 6496 году от сотворения мира (988 год н. э.) киевский князь Владимир Святославич решил принять крещение по византийскому обряду и просветить крещением всю свою землю. Крещение самого князя иногда относят к 987 году, когда, согласно византийским и арабским источникам, Константинополь заключает союз с Русью для борьбы против мятежного военачальника Варды Фоки. Владимир поставил своим условием брак с сестрой императоров Анной, что должно было показаться константинопольским василевсам унизительным; возможно, они не спешили выполнять его.

В 988 году, в разгар войны с Вардой Фокой Владимир напал на греческий город Корсунь и овладел им, угрожая Царьграду. Василий и Константин согласились выдать за него Анну при условии, что прежде он примет крещение. Князь получил имя Василий, в честь императора-восприемника; Корсунь была возвращена грекам «за вено … царицы деля».

В византийских хрониках крещение Руси прошло практически незамеченным – об этом событии сообщают только «Аноним Бандури», в котором приведена легенда о выборе вер, и крайне лаконичная запись «Ватиканской хроники» (возможно, обратный перевод из «Повести временных лет»): «В году 6496 [988] был крещен Владимир, который крестил Россию». Вероятно, такое молчание объясняется тем, что, по представлениям греков, обращение славян в христианство произошло столетием ранее.

Крещение потребовало вхождения Руси в византийскую церковную иерархию. Русь стала Киевской митрополией Константинопольского патриархата; можно предполагать, что это произошло вскоре же после принятия христианства в качестве государственной религии. Я. Н. Щапов указывает, что «важным свидетельством появления митрополии на Руси <…> в первые годы после принятия христианства является упоминание русской митрополичьей кафедры в византийском перечне кафедр (Notitia episcopatuum). <…> кафедра “Росиа” занимает постоянное место с номером 60 после митрополии Серры (58) и Помпейуполиса (59) и перед митрополией Алании (61). <…> Эти перечни переписывались в течение длительного времени и в большом числе списков, традиционно сохраняя то же место Руси». Исследователь обосновывает время учреждения митрополии Ρουσια до 997 года.

Имея твердое намерение просветить светом Христовой веры всю свою землю, омраченную тьмой идолослужения, равноапостольный князь Владимир послал в Царьград к императорам и патриарху посольство с просьбой прислать пастырей Церкви для проповеди христианства и для управления Русской Церковью. Патриарх Константинопольский Николай II Хрисоверг (983–996) вместе с собором епископов избрал и поставил митрополитом на Русь Михаила, «премудрого разумом, учительного и святого житием».

Сведения о происхождении святителя Михаила разноречивы: согласно одним источникам, он сириец, согласно другим – болгарин или серб. Имеются летописные свидетельства о возможном трапезундском происхождении первого русского митрополита; в таком случае очень вероятно, что он мог быть знаком с преп. Афанасием Афонским.

Получив от патриарха напутственное наставление, митрополит Михаил отправился к князю Владимиру в сопровождении духовенства, предназначенного помогать ему в управлении, – шести епископов и многочисленных пресвитеров и клириков. Они привезли с собой иконы, святые мощи, богослужебные книги и священные церковные сосуды. С великой радостью и торжеством князь встретил святителя, и вскоре после того вместе с ним и со своей супругой-царевной поспешил к стольному Киеву. Шествие новокрещенного князя и новопоставленного митрополита к матери городов Русских было как бы священным походом для искоренения языческого многобожия и идолослужения в отчине Владимира.

Прибыв в Киев, святитель крестил княжеское семейство и некоторых представителей знати. Князь Владимир повелел слугам своим сокрушить идолов, а всему народу, от мала до велика, – мужам и женам, знатным и простолюдинам, рабам и свободным, – идти в назначенный день на реку креститься. И собрались жители Киева на берег Днепра для крещения, которое и совершил святой Михаил с многочисленным духовенством, в присутствии князя, его семейства и бояр.

Первому митрополиту Русской Церкви досталось нелегкое, но исполненное благодати служение. Он обходил новопросвещенную землю, проповедуя повсюду Святое Евангелие, крестя и научая новообращенных, закладывая, где только было возможно первые храмы и духовные училища, ниспровергая идолов. Именно первосвятителю предание приписывает основание Михайловского Златоверхого монастыря в Киеве, а прибывшим с ним из Византии монахам – Киево-Межигорского Спасо-Преображенского монастыря. В 990–991 годах святитель посетил с проповедью главные города Руси – Новгород и Ростов. В Ростове он основал первую (деревянную) церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы.

Митрополит Михаил управлял Русской Церковью совсем недолго: он скончался в Киеве, предположительно в 992 году. В Акафисте ему поется: «блуждающим в пустыни идолослужения сыном русским был еси путевождь в землю обетованную, преподобне отче Михаиле, аще и не четыредесять лет якоже Моисей, но четыре лета точию люди Киевския страны детоводил еси».

Вскоре после крещения жителей Киева по благословению святителя Михаила и по повелению князя Владимира Святославича на территории погребений киевского княжеского дома на Старокиевской горе было начато строительство храма в честь Успения Пресвятой Богородицы – Десятинной церкви. Святитель не дожил до окончания его постройки, но именно эта церковь стала местом его погребения (в 1730 году вновь обретенные мощи его были перенесены в Великую соборную церковь Киево-Печерской лавры). Согласно происходящему из Киево-Печерского монастыря преданию, «первосвятитель скончался в 992 г. и погребен был в Десятинной церкви: потом, около 1103 г., при Печерском игумене Феоктисте, мощи его, обретенные нетленными, перенесены в Антониеву пещеру, а отсюда уже в 1730 г. по Высочайшему указу перенесены в главную церковь Киевской лавры».

В строительстве церкви принимали участие «мастеры от грек»; закончено оно было в 996 году. Храм был изысканно украшен: стены и своды покрыты фресковой и мозаичной росписью, пол выложен мозаикой и каменными плитами. Мраморные резные плиты предалтарной преграды и ограждений хор, колонны тройных аркад хор, использование местных пород камня – пирофилитового сланца, красного кварцита, известняка – придавали интерьеру собора торжественный вид...

Еще в 995–996 годах по повелению князя Десятинная церковь была поручена заботам Анастаса Корсунянина (являвшегося, по-видимому, экономом); клир составили священники, пришедшие с князем Владимиром из Корсуни; неподалеку на горе был построен двор доместика, что свидетельствует о наличии в соборе хора. После завершения строительства князь сделал вклад в собор: иконы, сосуды и честные кресты, вывезенные им в 989 году из Корсуня. По свидетельству летописца, в церковь на хранение был положен Устав князя Владимира о даровании ей десятины княжеских доходов: «Се даю церкви сей Святой Богородице от именья своего и от моих град моих десятую часть»; распоряжаться ею должен был Анастас Корсунянин. Можно предположить, что она предназначалась не только на содержание храма, но и на общецерковные нужды, и ее распределение производилось при непосредственном контроле со стороны княжеской власти. В 1015 году в Десятинной церкви был похоронен и сам князь Владимир. Более двух столетий спустя, в 1240 году, она была разрушена монголами.

Точно определить время первых контактов между «монашеской республикой» на Афонском полуострове и русским государством едва ли возможно. До наших дней сохранилось крайне мало исторических источников, которые могли бы пролить свет на этот вопрос, и не все из них можно признать надежными. В 1307 году, когда русская обитель была сожжена каталонскими пиратами, огонь уничтожил не только постройки и имущество, но и все документы монастыря, о раннем периоде деятельности которого сохранилось, таким образом, мало сведений. Однако можно с достаточной степенью уверенности предположить, что зарождение духовных связей со Святой Горой произошло на Руси вскоре же после принятия христианства и возникновения основ монашества, то есть не позднее конца Х века, – а возможно, даже и ранее.

Выше мы уже упоминали, что христианство на Руси стало распространяться задолго до принятия его в качестве государственной религии. В Киеве в середине X века была христианская церковь; в течение всего столетия страна поддерживала тесные связи с Константинополем и с не так давно крещенной Болгарией. К преп. Афанасию в Великую Лавру собирались монахи (и миряне для пострига) из Италии, Фессалии, Эпира, Македонии, Фракии, из придунайски областей, Малой Азии, Грузии и Армении. «Не невозможно», – пишет В. А. Мошин, – «что между пришельцами из придунайских областей могли находиться и русские». В адресованном игумену Лавры императорском хрисовуле 963 года, а также и в других документах этих лет, упоминаются «русские наемники». Количество их едва ли могло быть значительным, но важно само предположение, что русская община (или же отдельные русские по происхождению иноки) могла быть на Афоне и до крещения Руси.

Митрополит Макарий (Булгаков) в своих трудах по истории Русской Церкви, подчиняясь церковной традиции, исходит из того представления, что митрополия в Киеве была организована «вдруг» после крещения России при Владимире. Он делает акцент на происходившем на Руси и подчеркивает процесс формирования нового христианского государства, но не упоминает встречных шагов – в частности, формирования русского представительства в Византии. Меж тем наличие в двух соседних государствах взаимных представительств всегда являлось нормой дипломатических отношений. Русская колония в Константинополе была довольно многочисленна; по словам историка М. Н. Тихомирова, она являлась «заметной единицей в Византийской столице». Исследователь также отмечает, что «другим пунктом культурного общения между русскими и южными славянами становится Афон – Святая Гора». Таким образом, кроме Русского подворья в Константинополе, у Киевской Руси появилось представительство и в духовном центре Византии – Афоне.

Те отрывочные знания об Афоне, что были накоплены благодаря случайным паломникам и возвратившимся на Русь наемникам Византийской армии, постепенно заняли четкое лидирующее место (после Константинополя) в общей системе знаний русских о христианском мире.

Митрополит Михаил и прибывшие с ним на Русь духовные лица, иерархи вновь сформированной митрополии, были носителями всей полноты православного знания, и принесли на Русь сведения как о литургике, патристике, священных книгах, так и о географии святых мест, в том числе об Афоне. Информация о нем, вероятно, ложилась на уже подготовленную почву: о Святой Горе рассказывали возвратившиеся на родину воины русских отрядов, сражавшихся в составе византийских войск, греческие, славянские и варяжские торговые люди, а также, возможно, первые русские паломники. Так или иначе, известия о прославленном центре православного иночества проникали на Русь и привлекали на Афон из новопросвещенной страны многих христиан, стремившихся к духовному подвигу.

Одним из таких паломников был преп. Антоний Печерский, основоположник монашества на Руси и создатель Киево-Печерской Лавры. О его путешествии на Святую Гору ПВЛ рассказывает под 1051 годом (в связи с поставлением митрополита Илариона), но, несомненно, оно состоялось раньше. В некоторых источниках говорится о двух путешествиях преподобного на Афон: в правление князя Владимира (когда Антоний принял монашеский постриг и позже получил благословение вернуться и быть основателем монашеской жизни у себя на родине), и во время неурядиц в Киеве после кончины князя (1015). Ясно одно: «можно считать несомненным фактом, что Св. Антоний подвизался на Святой Горе и что это имело место в молодости преподобного». О том, где именно преподобный пребывал на Афоне, его житие не сообщает. По преданию, он был пострижен в русской обители Ксилургу; к сожалению, документальных подтверждений этому мы не имеем, но ученые мужи утверждали несомненность пострига преп. Антония в обители Богородицы Ксилургу. Это мнение ученых подтверждается и древним прижанием русских святогорцев. Существует также позднее предание, что преподобный Антоний Печерский был пострижеником Эсфигменского монастыря: там и до сих пор показывается пещера, в которой он подвизался. Однако большинство исследователей, светских и церковных, подвергают сомнению истинность этой греческой версии. Побывавшие на Афоне выдающиеся церковные историки и археологи, такие как епископ Порфирий (Успенский), посетивший Святую Гору в 1846 году, архимандрит Антонин (Капустин), паломничавший туда в 1859 году, профессор МДА Евгений Голубинский, независимо друг от друга пришли к выводу, что Эсфигменское жизнеописание и предъявляемая пещера не являются истинными. В 1895 году в ответ на прошение эсфигменского настоятеля Луки Агиографа учредить в Киеве подворье Эсфигменского монастыря с часовней в честь преподобных Антония, Афанасия и Григория Паламы, Киевская Духовная Консистория, заседавшая под председательством известного церковного историка и краеведа протоиерея Петра Лебединцева, ответила отказом по причине отсутствия достаточно убедительных к тому оснований. В частности, отец Петр Лебединцев в отзыве писал, что «… о пребывании и пострижении Антония Печерского в Афонском Эсфигменском монастыре нет ни записи, ни предания в Летописях и Печерском Патерике…» Архивариус и библиотекарь Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря схимонах Матфей (Ольшанский) после того, как впервые была обнародована греческая версия о месте пострига и первоначального подвига преподобного, высказал недоумение от лица Русской обители, что несомненно выражало позицию ее старцев, иеросхимонаха Иеронима и схиархимандрита Макария. Ведь среди русских монахов на Святой Горе издавна существовала уверенность в том, что преподобный Антоний подвизался именно в Русской Обители Ксилургу. В составленном им Путеводителе, при описании Обители Ксилургу, отец Матфей упоминает что преподобный Антоний жительствовал именно в сей обители. Однако схимонах Матфей, не имея фактологической базы под рукой, не желает повторять чужих ошибок и быть голословным, а потому отдает новоявленную эсфигменскую версию на суд будущего. С появлением же новых редакций эсфигменского жития и постепенным внедрением греческой версии в сознание русской православной общественности, отец Матфей довольно резко прокомментировал их, в частности интерпретацию с именем игумена, постригшего святого Антония. Звали игумена по-прежнему Феоктист, но на сей раз уже второй. Имя это было взято из реально существующего взаимного акта обителей Есфигмен и Руссика за 1030 год, где упоминаются имена их игуменов: Феоктиста и Феодула. Возмущенный беззастенчивой манипуляцией имен, отец Матфей иронично восклицает: «так почему же тогда старцем, постригшем преподобного, в силу свободы интерпретации, не может быть упомянутый в этом же акте русский игумен Феодул?!»

Современник схимонаха Матфея иеросхимонах Азарий (Попцов), один из составителей Афонского Патерика, относительно новой редакции эсфигменского жития пишет, что «и в новом виде сообщаемые в нем сведения мало удовлетворительно показывают, что преподобный Антоний подвизался действительно в Эсфигмене». В то же время, описывая пребывание преподобного на Афоне, он подробно пишет об обители Ксилургу, доказывая существование ее в то время, и таким образом ненавязчиво намекая на право именно этой обители прежде всех прочих считаться местом пострига первоначальника русского монашества. Отец Азарий отсылает читателей к списку авторитетных исследователей, так или иначе затрагивавших эту тему. Предание Эсфигменской обители сравнительно позднего происхождения и возникло в 40-е годы XIX столетия. До этого о нем не было ничего известно. В то же время старинные русские паломнические отчеты (например, иеромонаха Ипполита Вишенского) указывают и другую пещеру, связанную с именем преподобного Антония, в окрестностях Великой Лавры, то есть в противоположном Эсфигмену конце Афона, выкопанную им же самим. Впоследствии священноначалием Лавры было отказано русским паломникам в почитании этой пещеры, которая была названа именем преподобного Петра Афонского. На наш взгляд здесь имеет место попытка благочестивых наших паломников самостоятельно отыскать место подвига преподобного. И если Великая Лавра отказалась признать паломническую идентификацию пещеры, находящейся в ее пределах, то обитель Эсфигмен – сочла это возможным и позволила русским паломникам воздвигнуть храм над пещерой в честь святого Антония. Хронологические неточности в Эсфигменской версии первых трех редакций, существенно отличающиеся от жития преп. Антония в Киево-Печерском Патерике, дают основание предположить, что преп. Антоний Эсфигменский, хотя и реальная личность, однако не имеющая ничего общего с основоположником русского монашества. Попытка идентифицировать подвижника Эсфигменского монастыря с преп. Антонием Печерским была предпринята в канун прибытия на Афон великого князя Константина Константиновича Романова в 1843 году.

После возвращения старец, принесший на русскую землю благословение и аскетический опыт Афона, поселился в пещере на берегу Днепра. Вокруг него собирается братство, которому преподобный Антоний передает свой духовный и подвижнический опыт, приобретенный на Святой Горе. Таким образом, можно говорить о том, что монашество на Руси ведет свой род с Афона. Другим же важным последствием путешествия преп. Антония, несомненно, стало увеличение числа тех, кто в подражание ему пожелал отправиться в «столицу» византийского монашества.

Наиболее раннее сохранившееся документальное свидетельство о присутствии русских на Святой Горе – широко известный акт Великой Лавры за февраль 1016 года, под которым в числе двадцати двух подписей настоятелей афонских монастырей стоит подпись «Герасима монаха, милостию Божией пресвитера и игумена обители Роса» (Γερασιμος μ(ονα)χ(ος) ελε(ῳ) θ(εο)ῦ πρεσβυτερος κ(αι) ηγουμενος μονις του Ρôς).

Названная в документе «обитель Роса» и была тем самым «монастырем Древодела» (Ксилургу), акты которого от 1030, 1048, 1070 и 1142 годов дошли до нас в составе архива монастыря св. Пантелеймона – теперешней свято-горской русской обители – и об изначальной принадлежности которого русским свидетельствует акт Протата от 1169 года. Примечательная деталь: слово «русский» употреблено здесь не во множественном, а в единственном числе (в отличие от документов более позднего времени, которые, как правило, именовали монастырь Ксилургу «обителью русских»). Это может означать, что основатель монастыря был еще жив или умер совсем недавно, и память о нем была жива на Афоне: монастырь именовался по его национальности, а не по национальности братии. Если так, то русская община на Афоне к 1016 году уже сложилась, но была сравнительно очень молодой, что также согласуется с предположением о появлении русской обители вскоре после принятия христианства св. Владимиром.

Вполне возможно, что основателем и строителем монастыря был игумен Герасим, подписавший этот документ. Примечательно, что время его игуменства совпадает со временем пребывания преп. Антония на Святой Горе. В житии преподобного Антония сказано, что он очень рано почувствовал призвание к монашеству. Святой Антоний родился в 983 году. Принимая во внимание, что в Древней Руси совершеннолетие начиналось в 15-летнем возрасте, когда молодой человек получал права быть воином, вступить в брак и вести самостоятельную жизнь, можно предположить, что именно тогда юный Антипа решил стать воином Небесного Царя, то есть – монахом, принять иноческий постриг вместо брачных уз и покинуть родную землю ради осуществления своего духовного призвания. Таким образом, на Святую Гору он мог прибыть в конце 90-х годов X века. В житии сказано, что преподобный прожил на Святой Горе времени «довольно» (надо полагать – не менее 10 лет), после чего, примерно в 1010–1013 гг., по повелению Божию, игумен посылает его обратно на Русь для устроения общежительного монашества по святогорскому образцу. Но уже в 1015 году, после смерти равноапостольного князя Владимира, преподобный возвращается на Афон, к старцу, постригшему его, по причине святополковой братоубийственной смуты. В это время игуменом Русской Свято-Успенской лавры Ксилургу был Герасим, подписавший в 1016 году упомянутый нами документ. Несомненно, что именно он является тем старцем, который постриг преподобного Антония, и чьим благословением назнаменовано все русское монашество, поскольку преподобный Антоний, основав Киево-Печерскую обитель произнес такие слова: «Да будет на месте сем благословение Святой Афонской Горы и старца, постригшего меня». Этот вопрос имеет чрезвычайную важность, поскольку речь идет о начальном звене духовной преемственности Святой Руси от Святой Горы. Успенский собор Русской обители Богородицы Ксилургу, в котором некогда зажглась первая русская лампада на Святой Горе, и у алтаря которого основатель русского монашества принял постриг и благословение возвратиться на Русь, приобретает для Руси сакральное значение. Многие исследователи считают, что именно этот храм является первообразом Успенского собора Киево-Печерской Лавры, а значит – соборов Владимира, Москвы и многих других духовных и административных центров Русского государства.

Появление на Афоне русской монашеской общины может быть отнесено к третьему периоду (по классификации П. П. фон Винклера) истории Византии (867–1081), характеризуемому следующими важнейшими чертами:

1. Подъем литературы и науки, активное распространение византийской культуры на Юго-Восточную Европу: благодаря трудам Кирилла и Мефодия славянским народам стали более доступны культурные богатства Византии.

2. Богословское обоснование права Константинополя на церковную независимость от Римского престола (труды Патриарха Фотия).

3. Во внешней политике – отвоевание Крита у арабов (961) и трудное замирение Болгарии (1018).

Таким образом, создание на Афоне русского монастыря находилось вполне в русле внешней политики империи (в частности, славянской политики).

К концу Х века Афон представлял собой в сложной византийской государственной системе в значительной мере автономную монашескую территорию, внутренняя и внешняя деятельность которой регламентировалась системой нормативно-правовых документов и исполнительных органов. Помимо Уставов, существовал институт Протата с Советом старцев, Иериссовская епископия, исполнявшая по приглашению функции поставления иеромонахов и иеродиаконов.

Стратегические решения, касающиеся отношений Афона с другими государствами, принимались в соответствии с Уставом Святой Горы (формирование русской обители произошло в период действия Устава 971 года, традиционно называемого «первым») и с хрисовулами императора Константинополя. До 1313 года Афон был в непосредственном подчинении Императора, который решал все вопросы, если их не мог решить Прот, официально управлявший делами Горы с 883 года. Негреческая община (оформленная в виде монастыря) не могла возникнуть на Афоне без соответствующего распорядительного документа.

В Византии, и в особенности на Святой Горе, свято сохраняли традиции. Процедура обретения русской общиной обители на Афоне могла быть схожа с обстоятельствами возникновения там других негреческих монастырей. Рассмотрим вкратце процедуру обретения обители Хиландар сербами при участии Св. Симеона – великого жупана Стефана I Немани (правил 1170–1196, ум. 1199 или 1200).

Пробыл здесь [в Ватопеде] блаженный [св. Симеон] не долго и пожелал найти место спасения приходящим отовсюду, подобно тому, как здесь оправдал свое царство [земное], выпросил у греческого царя Алексея, своего свата, пустынное место в Святой горе на устройство монастыря.

<…>

Пришел он в ту святую пожить из своего отечества и нашел некогда бывший монастырь, по имени «Милея», во имя Введения во храме Пресвятой и Преславной Владычицы Богородицы, совершенно разоренный безбожными воинами, и потому принял на себя новый лучший подвиг, потрудил свою старость и меня недостойного, которого имел своим работником: и как здесь [Студеницу] возобновил и устроил все, так и то святое место [Хиландар] воздвиг, чтобы и там в будущей жизни Бог не лишил обновления, памяти и прибежищ.

Налицо три основных момента, которые можно проследить и при обретении Ксилургу:

1. Инициатива принадлежит первому лицу государства.

2. Просьба обращена к императору Византии – Алексию III Ангелу (1195–1203).

3. Достигается договоренность о передаче национальной общине маленького оставленного монастырька.

Со значительной степенью достоверности можно предполагать, что послы князя Владимира, направленные в 989 году в Константинополь с богатыми дарами за архитекторами и строителями для возведения Десятинной церкви – первого каменного храма Древней Руси, посвященного (как и храм в афонском Ксилургу) Успению Пресвятой Богородицы, склонили Василия II принять решение об обретении русской общиной на Афоне своей обители. «Не невозможно, – пишет В. А. Мошин, – что и сам св. Владимир, в заботах о насаждении в России христианского просвещения, мог думать об установлении связей с Афоном и ввиду этого поддержать, может быть и материально, дело создания русской обители на Горе. Во всяком случае, на Афоне твердо держалась традиция, что Русский монастырь построен во время Владимира Святого и с его помощью».

Женитьба русского великого князя на сестре императора также, надо полагать, имела немалое влияние на принятие решения о создании на Афоне обители народа, только что обращенного Византией в христианство. Это же соображение высказывает и инок Россикона о. Азарий (Попцов): в устроении особого монастыря «для русских на Афоне» могла принимать участие и супруга равноапостольного Владимира, «Анна Грекиня», которая могла испросить для русских у своих братьев, византийских императоров, один из святогорских монидрионов и убедить русских князей устроить там обитель для русских. Можно также предположить, что реализации идеи князя Владимира, получившей благословение митрополита Киевского Михаила, способствовал и сам преп. Афанасий Афонский, по одной из версий – земляк митрополита.

О. Азарий, говоря о начале исчисления первого периода в истории Россикона, очень мягко и корректно пишет: «от утверждения и водворения русской иноческой общины на Афоне...» Он абсолютно прав – трудно предположить, чтобы вдруг, в один конкретный день, на Афон прибыла некая иноплеменная братия и ей была выделена свободная обитель. Если какой-то монастырь был передан русской общине в конце X века, то это могло произойти при двух условиях со стороны России:

– присутствие на Святой Горе общины русских подвижников;

– обеспечение материальной ктиторской поддержки со стороны великого князя Руси.

Поименование обители Древодела «лаврой» в Питтакионе императора Константина IX Мономаха 1048 года (с указанием на необходимость возместить Ксилургу ущерб, нанесенный его пристани насельниками Дометиева монастыря) позволяет предположить, что русский монастырь не сформировался поначалу в образе келлии, а сразу был основан (и узаконен императорским хрисовулом) как монастырь («лавра»). Патриарших актов, адресованных непосредственно Россикону, не обнаружено.

Так или иначе, но русской общине был выделен в конце Х века небольшой опустевший монастырек (либо, возможно, келлия Великой Лавры, так как документы свидетельствуют о постое воинов в Лавре). Можно предположить также, что именно после водворения русской общины (имевшей, надо думать, в своем составе плотников) эта опустевшая обитель обрела имя Ксилургу (как предполагают ученые, по склонности и способности русских работать с деревом). Издатели Актов Россикона предполагают, что формирования русской общины на Святой Горе могло происходить примерно так: «явился туда сначала один какой-нибудь русак с топором и долотом и занялся там родным своим ремеслом – плотничаньем; к нему потом при-стали и другие его земляки».

Реализация инициативы принадлежала русским подвижникам, но она безусловно была поддержана русскими великими князьями – как Владимиром, так и Ярославом. Без ктиторской поддержки подвижники не смогли бы создать такой монастырь в конце X века, а ктитором мог быть в то время только великий князь. Великая Лавра могла также оказать помощь при освоении обители Ксилургу: по хрисовулу Иоанна Цимисхия (970) она получала ежегодно по 244 номисмы.

Монастырь Ксилургу традиционно считался первой славянской обителью на Афоне (второй – болгарский Зограф, на основании подписи в документе 1169 года, третьей – сербский Хиландар, с 1192 года).

Первый русский монастырь на горе Афон был посвящен Успению Пресвятой Богородицы и носил название «Обитель Древодела» (греч. Ξυλουργοῦ). Самое раннее дошедшее до нас его упоминание – в акте 1030 года (в тексте не названа национальность насельников, но по совокупности данных других документов можно сделать вывод, что речь идет именно о русской обители). Случаи, когда обители назывались по ремеслу их обитателей, на Афоне нередки – можно вспомнить тот же Зограф («монастырь живописца»).

«Формализация» обитания на Афоне русской общины (обретение общиной монастырька), предполагала и получение от императора некоторого денежного содержания: в хрисовуле Михаила VI Стратиотик, изданном в 1057 году, говорится о выделении Лавре св. Афанасия 3 литры (фунта) жалования в дополнение к 8 литрам и 20 монетам, которые она уже ранее получала, а прочим монастырям на Горе выделено еще 10 литр вдобавок к 170 литрам, отпускаемым казной. Можно предположить, что и Ксилургу входила в число облагодетельствованных обителей, так как в Питтакионе 1048 года, адресованном Проту Феофилакту от императора Константина IX Мономаха, обитель Ксилургу называют лаврой. Значение термина «лавра» за несколько столетий неоднократно менялось. Если в IV-VII веках он указывал на определенное устройство иноческой общины, то в рассматриваемое нами время термин «лавра» употреблялся в качестве почетного титула для больших, или же значимых обителей. Употребление этого титула в отношении Русского Монастыря Ксилургу делает высокий статус этой общины бесспорным.

Нам не известно ни об одном событии за 50 с лишним лет, которое могло бы дать императору основание изменить статус общины, поэтому можно предположить, что община имела этот статус с момента своего основания (и имела, соответственно, регулярные выплаты монахам от императора).

То, что «обитель Древоделова» изначала была русским монастырем, ярче всего показывает широко известная опись ее движимого имущества, составленная в 1142 году. В этом документе перечислены сорок девять «русских книг» (βιβλία ρούσι(κα)); при этом о греческих книгах ничего не говорится. Как справедливо отмечает А. Н. Тахиаос, наличие в монастыре такого количества славянских рукописных книг «является свидетельством не только о численности монахов, но и о том, что в обители осуществлялись переводы с греческого языка и копирование церковных трудов. <…> русский монастырь в тот период являлся существенным духовным центром, из которого, очевидно, на Русь распространялось значительное количество рукописей с переводными греческими текстами». В описи упоминаются также и другие «русские вещи»: епитрахиль, накидной плат (энхирий), сосуды и др.

В акте 1169 года (о передаче русской общины монастыря св. Пантелеимона) говорится, что за Ксилургу давно уже закрепилось название «обители русских». Текст дает основание предполагать, что к тому времени в обители сменилось уже не одно поколение насельников из Руси («В ней мы постриглись, и много потрудились, и издержались над ее охранением и устроением, и в ней скончались родители и сродники наши, которые содержали нас и давали нам средства жить»).

Акт 1016 года с подписью «игумена обители Роса», данные описи 1142 и акта1169 года дают основание окончательно принять как наиболее правдоподобную гипотезу об основании русской обители на Святой Горе при князе Владимире Святославиче, ранее считавшуюся скорее легендарной. Нужно учитывать, что обитель сохранилась до наших дней и мы можем составить себе некоторое представление о ее размерах. В 1142 году, по сведениям Описи, она имела «человек 25 братии»; можно предположить, что общине приблизительно такой же или несколько меньшей численности и был передан монастырь. По мнению В. А. Мошина, «при той консервативности, какая существовала в средневековых сооружениях, и при наличии того обстоятельства, что уже в XII веке русские монахи получили больший Пантелеимоновский монастырь, куда и переселилось управление монастыря, трудно предположить, чтобы после этого Ксилургова обитель значительно перестраивалась и расширялась».

Без значительной материальной помощи извне иноки не могли бы создать монастырь таких размеров и такой степени влиятельности, которых он достиг вскоре по своем основании. В первой половине ХI века русский монастырь уже являлся полноправным членом Афонского монашеского сообщества. Игумен Ксилургу в соответствии с Уставом в рамках Совета старцев участвует в принятии решений, касающихся межмонастырской жизни, выступает свидетелем в наследственных делах. Конечно, следует согласиться с историками, утверждающими, что без российской стартовой помощи становление, завоевание весомых позиций русской обители на Афоне не удалось бы в столь краткие сроки. Анализ механизма решения на государственном уровне возникавших в XI–XII веках конфликтных ситуаций, в которых Россикон был каким-либо образом задействован, подтверждает влияние на судьбу Россикона авторитета России. Правительство империи и церковные иерархи воспринимали его не только как святогорскую обитель с русскими насельниками, но и как монастырь, представляющий одну из митрополий Вселенского Патриархата.

Упомянутый в начале параграфа акт 1030 года представляет собой купчую, подписанную Протом («игуменом горы») и еще одиннадцатью монахами; он может служить источником любопытных сведений о жизни русской обители. Засвидетельствован акт среди прочих игуменом монастыря Св. Пантелеймона Евстратием. Содержание документа таково: игумен Ксилургу Феодул покупает за 22 номисмы келью у душеприказчиков Димитрия Ковача, с условием, что келья переходит в полную собственность нового владельца.

Для небольшой обители 22 золотые монеты составляли весьма существенную сумму (хороший конь или средней руки раб стоил тогда от 5 до 10 монет; в афонских актах упоминаются участки земли и келлии, оценивавшиеся всего в 3–4 номисмы). Значит, русские иноки не только стремились расширить владения своей обители, но и располагали для этого необходимыми средствами. Это, в свою очередь, может говорить о двух вещах. Во-первых, в обители, очевидно, было хорошо налаженное хозяйство (возможно, приносившее значительный доход). Во-вторых, надо предполагать наличие богатого ктитора – и тут нельзя не вспомнить о Ярославе Мудром, который прославился своей заботой о строительстве храмов и обустройстве монастырей и который на момент составления акта являлся великим князем киевским. По словам В. А. Мошина, «учитывая тот нарочитый интерес, который он проявлял к связям Руси с иностранными государствами, можно предположить, что он не остался равнодушным и в отношении русского монастыря, находившегося в тогдашнем духовном центре Восточной империи. Значение этого русского центра на Афоне определялось не только огромной ролью, которую могли играть афонские русские монахи в живой работе перевода на русский язык сокровищ греческой литературы <…>, но и возможными соображениями о пользе <…> русского уголка в том пункте Византийской империи, который находился в непрерывных непосредственных сношениях с византийским двором». Русские монахи-святогорцы, хорошо знавшие греческий язык, много контактировавшие с греками, в том числе с влиятельными представителями византийской аристократии, вполне годились для роли дипломатических посредников между Киевом и Константинополем.

Ярослав окончательно утвердился на киевском столе в 1019 году, однако еще несколько лет продолжались усобицы между ним и его братом Мстиславом Владимировичем. Лишь в 1026 году между братьями был заключен мир (по сообщению ПВЛ, «уста усобица и мятеж, и бысть тишина велика в земли»), и, вероятно, именно после этого Ярослав обратился к вопросу о поддержке русского иноческого центра на Святой Горе – проявлением чего вполне можно считать купчую Ксилургу 1030 года.

Мирный период продолжался недолго. Уже под 1030–1031 годами летопись сообщает о новых столкновениях с чудью, поляками и печенегами, а в 1043 году у Киева разгорелся нешуточный конфликт с Византией. В начале этого года в Константинополе произошло убийство знатного русича. В ответ русский князь послал войско под предводительством своего сына Владимира и воеводы Вышаты на кораблях к Царьграду; предпринятые императором попытки мирных переговоров ни к чему не привели. В итоге поход закончился поражением: русский флот был разбит бурей, лишь нескольким кораблям (на одном из них был Владимир) удалось вернуться на родину. Те, кто спасся на берег и под предводительством Вышаты пытались добраться до Руси по суше, попали в плен, причем многие из пленных были ослеплены.

Мирный договор между Византией и Русью был подписан лишь через 3 года. Очень вероятно, что в это время киевский князь рассматривал возможность повторного нападения на Константинополь: никаких других военных походов, если верить летописям, он не предпринимал. Для империи угроза со стороны русских, видимо, представлялась достаточно серьезной, особенно если учесть одновременно опасность со стороны печенегов, тюрков-сельджуков, войну против норманнов в Италии и внутренние смуты (борьбу за константинопольский престол). Понятно, что все русские купцы и наемники, находившиеся в Византии, оказались под подозрением и были взяты под строгий надзор.

Было бы странно, если бы неприязненное и подозрительное отношение к русским в эти годы ограничилось лишь столицей и не передалось в другие области империи. Поэтому сведения из летописей и хроник могут помочь нам в понимании смысла важных документов русской обители – уже упоминавшегося выше Питтакиона Константина Мономаха 1048 года и судебного акта Протата (май 1048), являющегося в определенном смысле «ответом» на императорский питтакион. Судебный акт интересен по форме – это довольно обычный для Афона случай «слияния в одном тексте нескольких отдельных актов: начинаясь в первом лице от имени упомянутого игумена Григория (главы Дометиевой обители), документ переходит затем на решение протата, которое ведется от имени прота и собрания старцев; в копиях между первой и второй частями находится вставка – дословно цитируется императорская грамота (питтакий) Проту, очевидно переписанная сюда из протатского архива».

В судебном акте Протата сообщается, что ранее игумен Дометиева монастыря «из внимания к блаженной памяти дяди твоего (текст обращен к Иоанникию, игумену Ксилургу), монаха кир-Феодула» за 5 золотых номисм уступил обители Ксилургу запустевшую часть берега место в бухте под склады и пристань для судов. Спустя какое-то время («когда русские иноки уже не малое число лет провели в этой пристани») послушники Дометиева монастыря разрушили эту пристань, разорили склад и уничтожили две лодки, нанеся обители большой урон. В ответ игумен Ксилургу обратился к императору с просьбой о заступничестве; ответом на это обращение и стал знаменитый Питтакион 1048 года, обращенный к Проту Святой Горы:

Царству моему донесли монахи лавры Ксилурговой, что игумен лавры Дометиевой привел в уничтожение ее магазин и все прочее, что было в нем: почему царство мое повелевает тебе исследовать о сем и произвести соответствующее удовлетворение, дабы монахи лавры Ксилурговой не беспокоили более царства моего по этому делу.

Акт Прота свидетельствует также о том, что ущерб был возмещен, стороны достигли примирения и заново определили границу владений Ксилургу на берегу.

Не будет чрезмерно смелым предположение, что «монах кир-Феодул» есть не кто иной, как игумен Ксилургу, известный нам по купчей 1030 года. В таком случае текст свидетельствует, что он был весьма уважаем на Святой Горе и, вероятно, имел прочные связи с киевским двором (частица кир- означала «господин» и прибавлялась лишь к именам знатных особ). Сам игумен Григорий свидетельствует, что он именно из почтения к его памяти уступил обители, возглавленной теперь племянником Феодула, участок берега под пристань. Что же вызвало подобное бесчинство в отношении тех, с кем Дометиев монастырь всегда находился в дружеских и добрососедских отношениях? Игумен Григорий возлагает вину на «подстрекательство сатаны» или неких «злонамеренных людей», но думается, что была несколько более определенная причина.

Действия, которые казались бы необъяснимыми в спокойное время, становятся понятны, если мы вернемся к тому, что происходило в те годы между Русью и Византией. В то время, когда на Константинополь двигался русский флот, греческим монахам вполне могло показаться опасным и нежелательным наличие у русских собственной пристани с каменными постройками и лодок (возможно – парусных), которые теоретически могли послужить для связи с киевским войском. Не так уж удивительно в военное время и резкое охлаждение в отношениях между греческими обителями и русской.

В тот же ряд можно поставить также не вполне обычный факт обращения монахов с жалобой непосредственно к византийскому императору по вопросу, который в сущности находился в ведении Протата (согласно святогорскому типику 1045 года, судебные разбирательства по внутриафонским делам должны были рассматриваться Протом – или, в наиболее важных случаях, общим собранием под его председательством; беспокоить императора там, где достаточно было власти Прота, прямо запрещалось). Однако, вероятно, правление Святой Горы было не очень расположено удовлетворять законный иск тех, кто буквально только что был представителем враждебного государства. Меж тем отношения Руси с Византией быстро стали налаживаться. В 1046 году был заключен мир, и вскоре после этого сын Ярослава Мудрого Всеволод женился на дочери Константина Мономаха. (В. А. Мошин в качестве предполагаемой даты свадьбы называет 1047 –1048 годы и связывает это событие не столько с заключением мира, сколько с восстанием Льва Торника в 1047 году, едва не стоившим Константину престола и вынудившим его искать более тесного союза с Ярославом).

Предположительно, именно переговоры о браке византийской царевны с русским княжичем и заинтересованность Константинополя в улучшении отношений с Киевом давали насельникам Ксилургу основание рассчитывать, что император не откажется сам рассматривать их иск и благосклонно отнесется к просьбе о вознаграждении убытков, причиненных им разорением пристани. Возможно, кто-нибудь из русских монахов оказался в Византии в связи с происходившими переговорами, либо в столице находился какой-нибудь влиятельный гость из Руси, на покровительство которого святогорские иноки могли рассчитывать.

С 1048 по 1070 год не сохранилось документов, свидетельствующих о жизни русского монастыря на Святой Горе. Не так много известно за этот период и об отношениях между Русью и Византией в целом. Поставление в 1051 году митрополитом в Киеве Илариона – русина – заставляет предположить некое временное охлаждение, но в целом данных очень мало.

Особую сложность взаимодействию Руси и Византии придает в середине XI века начинающаяся раздробленность Руси, приводившая к колебаниям и неоднородности внешней политики. Смерть Ярослава Мудрого (1054) совпала с катастрофическим событием христианской истории – «великой схизмой», разделением церквей.

Власть на Руси перешла к его сыновьям – Изяславу, Святославу и Всеволоду, имевшим разные политические предпочтения, ориентиры и связи. Старший, Изяслав, был женат на Гертруде, сестре Казимира Польского; Ода, жена Святослава, была родом из Саксонии. Их княжеские дворы характеризовались скорее прозападными симпатиями. В противоположность им, младший сын Всеволод, супругой которого была византийская царевна, со временем все больше и больше старается укреплять отношения с Константинополем; в конце 1060-х годов ведутся переговоры о браке его дочерей с членами императорской семьи.

Как раз к этому моменту относится еще один документ, напрямую затрагивающий русскую обитель на Афоне. Это акт Протата от ноября 1070 года о территориальном споре между Ксилургу и Скорпиевым монастырем. Святогорский суд признал права русского монастыря и с согласия сторон разделил спорную территорию между ними поровну. В этом случае нельзя усмотреть прямых связей с событиями русско-византийской политики, однако внимательное и доброжелательное отношение Прота и собрания к русскому монастырю ощущается и в решении, и в самом тексте документа.

В 1079, 1080, 1082, 1086 годах появляются вновь хрисовулы, свидетельствующие о высвобождении или перемещении русских и варяжских наемников.

В 1098 г. впервые зафиксировано вторжение турецких пиратов на Афон.

Находясь на территории Византии, Россикон осуществлял свою духовную и хозяйственную жизнь в соответствии с традициями и с системой нормативно-правовой документации, действовавшей на данной территории.

Еще раз более полно поименуем документы, входящие в эту систему:

1. Древнейший Устав Василия I Македонянина (867–886), не дошедший до нас и реконструированный на основе анализа ссылок и упоминаний, сохранившихся в более поздних документах.

2. Первый Устав (971) – Типикон Иоанна I Цимисхия (969–976).

3. Правила 1046 года, дополняющие Типикон Цимисхия и иногда называемые Вторым Уставом; составлены при Константине IX Мономахе (1042–1055).

В этих уставах определены, в частности, функции Прота и Епископа Иериссовского.

К рассматриваемому нами периоду (акт 1090 года) можно отнести предположительное появление на территории русского монастыря текста Царской книги, содержащей предписания Василия Великого († 379) и Законы Юстиниана (527–565). Из русского монастыря эти тексты могли перемещаться уже в Россию в составе кормчих.

Русские монахи имели возможность перенимать все церковные традиции Афона, непосредственно участвуя в совместных богослужениях. Русскими учеными выявлены также рукописи, свидетельствующие о появлении на Афоне славянских богослужебных норм, созданных в Киевской Руси.

Итак, с середины XI столетия русский монастырь на Афоне развивался, судя по всему, в спокойной обстановке. Правда, первые годы правления Алексея Комнина (1081–1118) принесли сильное охлаждение в отношениях с Русью, поскольку Всеволод в какой-то период склонялся на сторону папско-саксонско-норманнской коалиции. Ближе к концу правления Всеволода (ум. 1093) сотрудничество снова наладилось; впрочем, если русская обитель и получила какие-то выгоды от императорского двора, то никаких документов об этом до нас не дошло.

В период правления сына Алексея Комнина, Иоанна (1118–1143), отношения между Киевом и Константинополем, вероятно, продолжали быть весьма теплыми. К этому времени относится присылка в Киев из Византии нового митрополита, Михаила II (1131). Сохранилось множество свидетельств о тесных культурных связях между Русью и Византийской империей в этот период: в летописях отмечены, в частности, приход к князю Мстиславу трех певцов из Греции, оклад для Мстиславова Евангелия, заказанный в столице в 1135 году.

Как уже было сказано, в архиве монастыря Св. Пантелеимона не сохранилось никаких документов о жизни обители в эти годы. Возможно, царских указов, обращенных в Ксилургу, в этот период и не существовало.

Однако чуть позже, во второй половине XII века, в жизни обители произошли важные изменения, затронувшие как ее повседневный быт, так и престиж и авторитет на Святой Горе. Эту перемену ярко иллюстрируют два акта монастыря: от 1142 и 1169 годов.

Около 1142 года скончался настоятель русского монастыря Василий; на его место был избран и утвержден Протом игумен Христофор. Чтобы исключить возможные упреки или подозрения в недобросовестности, по заведенной традиции была произведена детальная опись передаваемого новому игумену имущества. Возможно, необходимость такой меры еще усугублялась тем, что политическая смута и усобица, царившая в тот момент на Руси, могла повлиять и на обстановку в монастыре (если знатные люди, постригавшиеся на Афоне, оказывались принадлежащими «к разным партиям»; сам новый игумен, Христофор, обозначен в документе с приставкой кир-, что свидетельствует о его знатном происхождении). Такой документ позволяет восстановить картину повседневной жизни обители достаточно подробно.

Опись содержит следующие разделы: алтарные принадлежности, иконы, церковь, книги, «железные вещи» (земледельческие инструменты), «медные вещи» (колокола, котлы, пилы, кузница), документы, платье, оружие, кладовая, рыболовные принадлежности, суда и лодки, посуда, конюшня, монастырская касса.

Содержание описи говорит о богатстве монастыря. Упоминаются серебряные позолоченные сосуды, украшения на книгах, драгоценные реликварии, вышитые парчовые облачения и покровы; многие из этих предметов помечены в списке как «русские» (неясно, имелись ли в виду русские надписи, вышитые на ткани, какие-либо узнаваемые как «русские» узоры или же просто тот факт, что вещь привезена на Афон из России). Своих серебряных рудников в пределах Киевской Руси тогда не было, все изделия из драгоценных металлов получали при торговле или как военный трофей; значит, те, кто жертвовал в монастырь такие драгоценности, были необычайно богаты и знатны (вероятнее всего, князья, их родственники и приближенные).

Нужно также вспомнить уже упоминавшееся нами большое количество «русских книг», причем переплеты многих из них были богато украшены серебряными крестами, жуками и т.п., что для того времени не так обычно (как правило, книги, сами по себе являвшиеся сокровищами, лишь переплетались в кожу). Интересно, что в списке отмечены «двенадцать Миней», то есть полный годовой комплект. Это свидетельствует о том, что службы в монастыре совершались ежедневно. С другой стороны, большое количество экземпляров одной книги (пять Апостолов, пять Псалтирей и т. п.) может быть признаком того, что насельники Ксилургу занимались переписыванием наиболее употребительных в богослужении текстов, вероятно, для отправки на Русь.

Опись упоминает большое число икон, многие из которых имеют оклады из серебра с позолотой и драгоценными камнями. Всего икон более сотни, что наводит на мысль о возможном наличии в обители иконописной мастерской. Отмечен резной золоченый иконостас с Господскими праздниками.

Далее опись перечисляет «железные вещи» – инструменты для обрабатывания земли; таким образом, мы знаем, что у монастыря был свой огород и виноградник; возможно, также и сад. В раздел «медные вещи» входят колокола (большой, малый и колокольчик для трапезной), кухонные котлы и кастрюли и т. п. Также в собственности монастыря были: кузница со всеми необходимыми инструментами, два небольших судна, пять лодок и пять челноков, конюшня (один мул), и архив из 14 документов. Три из них – рассмотренные нами выше акты 1030, 1048 и 1070 годов; остальные не сохранились.

В. А. Мошин, подробно рассматривая в цитировавшейся выше работе содержание описи, делает такие выводы о возможном составе монастырской братии:

В алтаре единственной церкви находились две перемены риз с тремя епитрахилями и одной парой поручей: вероятно, в обители не было больше двух иеромонахов, служивших попеременно. По-видимому, диакона вообще не было, т. к. опись не упоминает ни ораря, ни стихаря. Кроме иеромонахов, при церкви должны были состоять по крайней мере еще два человека – екклисиарх и псаломщик. Эти люди, <…> должно быть, занимались переписыванием книг и иконописанием. Монастырское управление составляли:

игумен <…>, эконом, дохиар. Остальная братия, распределенная “по послушаниям”, работала на огороде (1–2 человека), в винограднике и в саду (1–2 чел.), 1 в кузнице, 1 повар, 1 пекарь, 1 столяр, 1 сапожник, 1 конюх, 5–6 моряков-рыболовов, 1 вратарь.

<…> запасы провизии, имевшейся в кладовой на всю вторую половину года – от декабря до нового сбора плодов <…> показывают, что при наличии богатого храма жизнь монастыря была очень скромной. Об этом же свидетельствует и касса, где при отсутствии наличности имелось 17 золотых долгу, и со своей стороны было отдано в долг другим только 6 номисм.

Отдельный интерес представляет приписка, сделанная на описи ниже заключительной формулы – видимо, после составления документа. В ней перечислены предметы, которые принес в монастырь некий «брат Лазарь»: серебряные церковные сосуды, несколько крестов с реликвиями, также окованные позолоченным серебром, серебряная кадильница, украшенные жемчугом покровы и иконы. Этот удивительный по богатству вклад явно свидетельствует о том, что Лазарь был чрезвычайно знатным человеком; подробнее последствия его пострижения для обители будут рассмотрены ниже.

В целом, можно сделать вывод, что русский монастырь на Афоне процветал под покровительством русских князей и при доброжелательном отношении византийского престола. Все больше и больше иноков приходило с Руси, и вот однажды настал день, когда обитель оказалась слишком мала, чтобы вместить всех, кто искать в ее стенах иноческого подвига.

1169 год отмечен переменой в жизни русских иноков: Протат уступил Ксилурговой обители запущенный монастырь Фессалоникийца, посвященный Cв. великомученику Пантелеймону. Монастырь Ксилургу сохранился до наших дней под названием скита Богородицы. Он расположен в получасе ходьбы от Ильинского скита и около часа от морского берега. Обитель по-прежнему подчинена Русскому Пантелеимоновскому монастырю.

Непрерывное умножение числа монахов сделало затруднительным их пребывание в небольшой обители Древодела. Вскоре игумен монастыря был вынужден начать поиск нового места на Святой Горе, где он мог бы обосноваться вместе со своей братией. 15 августа 1169 года, в день праздника Богородицы, он обратился к Собору Святой Горы и попросил выделить русским монахам какую-нибудь запустевшую обитель. В ответ на его просьбу Собор отдал русским обедневший и практически разрушенный монастырь во имя святого великомученика Пантелеймона, называемый также обителью Фессалоникийца (τοῦ Θεσσαλονικέως), построенный в конце X века и находившийся в северо-западной части полуострова. По этому поводу был составлен соответствующий письменный акт.

Переход в новую обитель не означал, что прежняя будет оставлена или передана кому-либо другому. Напротив, игумен и братия Ксилургу обратились в Протат с просьбой оставить монастырь Древодела в собственности русских. Игумен подчеркивает: «невозможно отнять ее у нас и дать другому ради того, что в ней мы постриглись, и много потрудились над ее охранением и устроением, и что в ней скончались родители и сродники наши». Святогорский Собор согласился с ним, что «не благовидно было бы с таким трудом устроенную ими обитель отнять у них и дать другому», и Ксилургу остался в подчинении Россикона в качестве скита. За это русская община простила Протату 30 перперов долга.

Решение Протата крайне любопытно. Русской общине передавался монастырь, правда, сильно обедневший и запущенный, но еще не оставленный хозяевами, причем передавался со всей движимостью и недвижимостью, всеми метохами, всеми правами и привилегиями. Более того, приобретая все это, русские сохраняли за собой также и свою прежнюю обитель. Сумма прощенного Протату долга, хотя и не малая, никак не может считаться здесь адекватной компенсацией.

Кроме того, акт специально подчеркивает, что передаваемая обитель Фессалоникийца до своего запустения занимала первое место в ряду монастырей «второй степени», то есть следовавших по значимости непосредственно за великими Лаврами. Таким образом, от русских иноков ожидалось, что они вернут ее на прежний уровень, и вместо скромного монастырька, каким был Ксилургу, русская община получит великий монастырь, подобный Дохиару, Ксиропотаму или Кастамониту. В документе приводится также пожелание, чтобы русские восстановили монастырь «в виде крепости» (καστελλοείδως). В чем же причина такой необычайной щедрости и предупредительности Протата, и каким образом русская община рассчитывает справиться со взятой на себя грандиозной задачей?

Очевидно, что количество насельников Ксилургу очень сильно возросло по сравнению с началом сороковых годов, если они рассчитывают справиться с восстановлением полуразрушенного большого монастыря и к тому же сохранить за собой, уже в качестве скита, прежнюю обитель. Очевидно, столь же резко возросло и благосостояние общины, коль скоро обитель, имевшая в 1142 году 17 номисм долга, в конце 1160-х выступает по отношению к Протату уже в качестве кредитора. Не приходится сомневаться, что «русский игумен не решился бы обратиться к Протату с просьбой об уступке ему монастыря для превращения его в обитель-замок, если бы не было обеспеченных материальных средств для этого огромного дела и обеспеченного притока новых людей в обитель, а прежде всего, если бы не было уверенности, что Протат пойдет ему навстречу».

Вряд ли будет чрезмерной натяжкой, если мы предположим, что изменения в финансовом положении Ксилургу были следствием появления там «брата Лазаря», о котором сообщает приписка, сделанная на Описи 1142 года. Те вещи, которые он вложил в монастырь, не позволяют сомневаться в его богатстве и высоком происхождении. Но кем же он был и что привело его на Святую Гору?

XII век на Руси – время раздробленности и нескончаемых княжеских междоусобиц. Только на киевском столе за 1146–1169 годы в результате двенадцати переворотов перебывало восемь правителей. Князья, согнанные со своих столов, часто бежали за границу, причем старались вывезти с собой все имущество, какое только возможно. Некоторые из них направлялись и в Царьград, где, как правило, встречали хороший прием. Летописи сообщают, что именно там спасались сыновья Юрия Долгорукого от преследований своего брата, Андрея Боголюбского; император принял их и даже дал им в управление области. Очень может быть, что именно к этой «княжеской эмиграции» и принадлежал брат Лазарь. В таком случае, помимо своего богатства, он, вероятно, принес русскому центру на Афоне и связи, которые могли обеспечить доброе отношение афонских властей.

Что касается Византии, то обретение русской общиной монастыря Св. Пантелеимона пришлось на вторую половину царствования Мануила I Комнина (1143–1180), последнего императора из династии Комнинов, мечтавшего о восстановлении былого величия Империи. В системе его политических интересов Русь занимала важное место – как страна, непосредственно подчиненная Византии «по церковной линии», и как сосед, с одной стороны, византийских территорий на Дунае, а с другой – Венгрии, которая была на тот момент самым серьезным противником Византии.

В результате междоусобиц и частой смены князей сношения между Византией и Русью были весьма затруднены. Русские князья вполне могли использовать монастырь на Святой Горе в качестве своего «дипломатического представительства» в Византии – по крайней мере в том, что касалось церковных взаимоотношений. Из киевских правителей наиболее последовательно ориентировались на Византию и союз с Мануилом Юрий Долгорукий, а позже – Ростислав Мстиславич, правивший в Киеве в 1154–1155, 1159–1167 годах. В итоге не возникло необходимости в военной помощи против венгров, но возможно, что уже само по себе невмешательство Руси в конфликт обеспечило Мануилу победу.

Таким образом, готовность афонского Протата пойти навстречу пожеланиям русской общины в большой мере была обусловлена дружественными отношениями между Киевом и Константинополем и заинтересованностью византийского императора в союзе с Русью. Правда, к моменту собственно передачи русским обители власть в Киеве уже захватил Андрей Боголюбский, совершенно не заинтересованный в Византии и перенесший вскоре столицу на северо-восток Руси, после чего связи между Русью и Византией стали ослабевать, но это уже не изменило дела.

За последующие годы свидетельств о контактах русского монастыря на Афоне с Русью или с Царьградом не обнаружено; вероятно, насельники занимались главным образом обустройством и внутренними делами обители. Судя по отсутствию подписей русских игуменов под актами других афонских монастырей, русский монастырь еще не вполне утвердился в качестве крупного монашеского центра. Это произойдет в XIII веке, который станет новой эпохой не только для Россикона или Святой Горы, но и для всего греческого мира в целом, начавшись со взятия Византии латинянами. Чуть позже еще более страшная катастрофа постигнет Русь: монгольское иго на столетия оторвет ее и от Византии, и от Афона, и от западных соседей.

Третье важное событие, определившее условия существования Россикона в новом столетии, – прибытие на Афон отрока Растко, будущего святого Саввы Сербского, и последовавшее за этим обретение сербами монастыря на Святой Горе, с первых же дней своего существования, состоявшего в самых близких отношениях с русской обителью.