VII. На пороге Нового времени. 1676–1735 гг. (Зубов Д.В. канд. экон. н.)

Для каждого православного русского человека естественно было бы предположить, что детище России и Византии, Русская обитель на Святой Горе, всегда пользовалась исключительным вниманием своей далекой родины. К сожалению, это не всегда было так. Начиная с последних десятилетий ХVII века произошло изменение характера взаимоотношений России и Христианского Востока: интерес русского правительства к этому вопросу несколько угас, а отношения с Османской империей сильно испортились. Уменьшается интенсивность контактов с другими православными народами, постепенно сокращается оказание Россией материальной помощи восточным монастырям. Этот процесс связан с активизацией западного направления дипломатических и территориальных интересов России, переходом на Синодальную форму руководства Русской Православной Церковью. Внимание к Афону (и к Россикону, в частности) в первой половине XVIII века значительно падает.

Переориентация внешней политики на Европу началась еще при царе Алексее Михайловиче. В конце 1640 х годов на восточных окраинах Речи Посполитой вспыхнуло восстание казаков под предводительством Богдана Хмельницкого, а в 1654 году – война между Россией и Польшей, завершившаяся вхождением в состав Русского царства восточной (левобережной) Украины, населенной в основном православными. Парадоксальным образом, польское влияние при русском дворе в конце правления Алексея Михайловича (и особенно при его сыне Федоре, женатом на польской дворянке Агафье Грушецкой) заметно усилилось. И хотя религиозность царя Алексея общеизвестна, и едва ли можно предположить, чтобы он «потерял интерес» к Святой Горе, тем не менее, основной массив грамот, фиксирующих контакты между Москвой и Афоном, дошел до нас от 1650-х – 1660-х годов.

Ослаблению связей в этот период со Святой Горой, несомненно, в немалой мере способствовало то, что в 1672–1681 годах Россия вела войну с Османской империей и ее вассалом – Крымским ханством – из-за агрессивной политики Порты на Правобережной Украине. Это неизбежно должно было затруднять сношения между теми, кто находился на территории воюющих государств. По Бахчисарайскому мирному договору 1681 года Турция признала за Россией права на Левобережную Украину и Киев. Однако мир не продолжался и десяти лет. Упомянутый выше конфликт стал первым звеном в длинной цепи русско-турецких войн за контроль над Черным морем и Кавказом, а также, чуть позже, за права христиан – подданных Османской империи. С конца XVII века эти конфликты следовали друг за другом почти непрерывной чередой: 1672–1681, 1686–1700, 1710–1713, 1735–1739…

Царь Федор Алексеевич (1676–1682), как и все сыновья Алексея Михайловича от первой жены, был хилым и болезненным. Он царствовал всего шесть лет; однако, за время его правления были проведены некоторые важные реформы: отмена местничества, изменения в налоговой системе, общая перепись населения. В марте 1681 года в московском Заиконоспасском монастыре была основана Типографская школа – предшественница Славяно-греко-латинской академии. Но царь Федор скончался двадцати лет от роду, не имея наследника (единственный его сын умер сразу после рождения) и не оставив на этот счет никаких распоряжений.

В результате борьбы между родственниками двух жен царя – Милославскими и Нарышкиными – на престол были возведены два царя одновременно: Иван V и Петр I Алексеевичи. Ивану было на тот момент 16 лет, а Петру – 10. Регентом при них стала их старшая сестра, царевна Софья Алексеевна.

В начале их царствования взаимоотношения между Москвой и Афоном, видимо, оставались в прежнем русле. Документальных свидетельств о них сохранилось не очень много. 1683 годом датирована жалованная грамота архимандриту Хиландарского монастыря, есть также свидетельства о приезжавших в Москву посольствах Иверона и других святогорских обителей (активизация контактов всегда характерна для года, непосредственно следующего за сменой правителя). Сохранились и акты, свидетельствующие о пребывании в Москве в 1687 году иноков из Ватопеда, а также грамота царевны Софьи о регулярных выплатах на Святую Гору. В 1690 году братья-цари делают приписку на жалованной грамоте с привилегиями, данной насельникам Россикона его отцом, царем Алексеем: «…пожаловали афонские горы монастыря святого великомученика и целебника Пантелеимона архимандрита Даниила с братиею, указали впредь быти во всем по тому, как в сей отца их великих государей блаженные памяти великого государя его царского величества жалованной грамоте писано».

В 1687 году русские войска предприняли поход в Крым, не принесший ощутимых военных успехов. Однако он был очень важен для союзников, поскольку задержал татар и не дал им возможности оказать помощь туркам. Австрийцы и жители Венеции в это время наносили сильные удары туркам в Венгрии, Далмации, Морее, вследствие чего могущество турок в Европе пошатнулось. Это вызвало в турецком войске бунт, благодаря которому султан Магомет IV был низвергнут с престола и на его место возведен его брат Сулейман II. Внешние поражения, внутренние смуты и междоусобицы так расшатали и ослабили турецкое государство, что жившим в нем христианам стало казаться, будто наступает конец мусульманскому владычеству. Под влиянием этой надежды прежде бывший Патриарх Константинопольский Дионисий, Патриарх Сербский Арсений Черноевич и валашский господарь Щербан Кантакузин, после предварительных переговоров между собой, решили обратиться с воззванием к правителям христианских стран, чтобы они двинули войска против турок и силой оружия освободили их от мусульманского ига.

16 августа 1688 года к гетману Ивану Степановичу Мазепе «в обоз» (русские войска готовились тогда к вторичному походу на Крым) явился архимандрит Афонского Павловского монастыря Исайя (выехавший из Москвы 14 мая 1688 года, может быть, с милостыней), который, вероятно, и ранее уже был известен Мазепе. Исайя передал гетману грамоту от Патриарха Дионисия и от валахского воеводы Кантакузина, и просил отправить его в Москву к великим государям. Гетман отослал его к окольничему Леонтию Романовичу Неплюеву, который и направил Исайю в Москву.

13 сентября 1688 года Исайя прибыл в Москву. Там он сообщил, в частности, что годом ранее замучен в Седмиградье (Трансильвании) посланник валашского деспота к великим государям, и что валашский деспот не хочет предложенного ему австрийского подданства, а хочет русского; рассказал об интригах при турецком дворе, о войне турок с Венецией за Кандию. В октябре 1688 года с ответными грамотами и для проверки информации Исайи в Валахию из Москвы был отправлен грек Дементий Фомин. По информации, полученной от Дементия по возвращении, было ясно, что сведения Исайи устарели, и в феврале он был отпущен из Москвы, но при этом получил особое тайное поручение от боярина Василия Васильевича Голицына. Оно состояло в том, чтобы «святейшие Вселенские Патриархи послали такую грамоту благословенную, чтобы могла государыня Царевна Софья царскую корону носити и вкупе с Великими Государями во всяком правиле ей поминатися», и было передано через окольничего Леонтия Неплюева в Смоленске. 10 февраля 1689 года Исайя сообщает боярину Голицыну из Батурина, что порученное дело он (Исайя) «хорошо исправит».

По дороге в Вену австрийцы отобрали у Исайи грамоты, доставили его в Вену и бросили в тюрьму. В ноябре 1691 года он просил Иоанникия Лихуда, ехавшего из Венеции в Москву, за него ходатайствовать. В Москве узнали о судьбе Исайи, и в марте 1691 года гетману была вручена царская грамота к австрийскому императору с ходатайством об освобождении афонского архимандрита. В этом документе императору сообщалось, что Исайя получил милостыню в несколько тысяч золотых и был отпущен через седмиградскую границу для проезда на Афон; он был освобожден и получил средства на проезд до Святой Горы.

15 ноября 1691 года Исайя во второй раз прибывает в Москву, но на этот раз встречает там весьма прохладный прием. Съездив с позволения русских правителей на богомолье в Сергиеву Лавру, в Саввин и Воскресенский монастыри, 1 февраля 1692 года он покидает столицу; перед отъездом ему было дано 10 рублей, двум его служкам – по два рубля. Основной причиной холодного приема Исайи было, видимо, принятие им тайного поручения от боярина Голицына (ко времени его повторного приезда царь Петр успел уже отстранить сестру от власти).

Тогда же, в 1688 году, была сделана попытка систематизировать выплаты пожертвований монастырям Восточных Патриархий. Посвященная этому грамота написана от имени царевны Софьи, фактической правительницы русского государства в 1682–1689 годах, и устанавливает регулярные выплаты всем афонским монастырям по 30 рублей в год, а Ватопеду 125 рублей (такая сумма появилась в связи с тем, что ранее было принято решение о выплате Ватопеду 500 рублей раз в четыре года – за предоставление русским царям «на время» хранившейся в монастыре величайшей святыни – Главы Иоанна Златоуста). А 30 рублей впоследствии, судя по документам, были заменены на 35.

Россикон строго соблюдал грамоту Михаила Алексеевича, данную архимандриту Макарию в 1626 году, о периодичности прихода за милостыней в Москву: раз в 4–5 лет. Эта грамота была подтверждена и Алексеем Михайловичем в 1660 году, по просьбе архимандрита Дионисия, и в 1690 году, по просьбе игумена Даниила, царями Иваном и Петром.

В. М. Ундольский в 1846 году упомянул в своей работе наличие акта 1703 года без указания его содержания. Но анализ работы Н. Н. Бантыш-Каменского позволил выявить, что под этим годом скрывается свидетельство о приезде «из Афонской Горы Пантелеимоновского монастыря архимандрита Христофора за милостынею. Отпущены с обычной дачей». Между тем о приездах представителей Русской обители в Москву между 1690 и 1703 годами сведений не имеется.

Пропуск разрешенного приезда в 1695 году (считая через 5 лет), или пропуск двух приездов – в 1694 и 1698 годах (считая через 4 года) связан, вероятно, с отсутствием средств даже на дорогу, или же с трудностями пути в военное время. Меж тем финансовые дела обители шли все хуже и хуже.

В 1696 году скончался Иван Алексеевич, и единоличным правителем стал 24-летний Петр. Для России наступала эпоха Великих Реформ, определивших вектор ее развития на два столетия вперед – и более чем на сто лет отдаливших ее от Афона.

В качестве одного из наиболее ранних свидетельств, касающихся истории Россикона в этом историческом периоде, можно назвать акт 1677 года, содержащий благословение Вселенского Патриарха Дионисия IV епископу Иериссо и Святой Горы на устройство ставропигиального монастыря во имя Воскресения Иисуса Христа в пределах арсаны (монастырской лодочной пристани) Россикона. В 1677 году уволенный на покой иерисский епископ Христофор купил у русского Пантелеимонова монастыря место, близ их арсаны и устроил там келлию с церковью. Тогда же он получил грамоту от константинопольского патриарха Дионисия на название этой келлии ставропигией.

Это не единственный из дошедших до нас документов, свидетельствующих об активном вмешательстве Иериссовских иерархов в дела Святой Горы, – что и не удивительно, так как Вакуфная реформа прошедшего столетия обескровила монастыри и подорвала экономический базис системы Протата. Общеафонские дела в XVII вел уже или Совет Старцев, или кто-либо из наиболее уважаемых руководителей монастырей (например, Хиландара, позднее Великой Лавры), или епископ Иериссовский, или Великая Средина.

Можно предположить, что «покушение» Иериссовского Епископа на территорию арсаны Россикона облегчалось тяжелым финансовым положением монастыря. Епископ купил (или собирался купить) этот участок монастырской территории за весьма небольшие деньги.

1693 годом датирован акт старцев Великой Средины о передаче Иверону арендованного двадцатью годами ранее (на 100 лет) Ватопедом и Россиконом места в Великой Вигле. В документе содержится такое замечание «… монастырь Русских находится в запустении, и он сам и место его заведывается Великой Срединой».

Число братии Русской обители на Афоне в 1661 году составляло приблизительно 120 человек, в 1677 – около 200. Однако позже оно резко сократилось, причем причины этого неясны. Национальный состав иноков на рубеже веков – также вопрос непростой. Уже в первой половине XVII века среди насельников Россикона, по всей видимости, преобладали греки. Одним из косвенных свидетельств этого является «храмозданная надпись» возведенного в 1619 году монастырского собора, которая выполнена только по-гречески (плита с этой надписью уцелела среди музейных экспонатов, хранящихся в монастырской библиотеке).

Любопытные предположения на этот счет, при отсутствии прямых свидетельств, содержит также «Проскинитарий святой горы Афонской» – работа доктора Иоанна Комнина, напечатанная в Бухаресте в 1701 году и переведенная с новогреческого языка на славянский ученым иеродиаконом Чудова монастыря. Интерес к этому описанию Афона был и среди иерархов Русской Православной Церкви – в частности, у митрополита Новгородского Иова. Автор посвящает каждому из крупных святогорских монастырей отдельную главу: «О святей честней и царстей обители Иверстей», «О честнем монастыре Святого Павла», и т. п.

Характерно, что «доктор Иоанн Комнин» называет Пантелеимоновскую обитель «монастырем Россов», однако вынужден разыскивать и приводить объяснения этому названию, к тому же вполне легендарные. Можно предположить, что, если бы русские иноки составляли большинство монастырской братии, вопрос о происхождении названия, вероятнее всего, просто не встал бы перед автором. Впрочем, ничего определенного о составе монастырской братии Комнин не сообщает. Параграф, посвященный в его труде непосредственно Россикону, краток, и мы можем привести его целиком:

О священном монастыре Россов

Священный и честный монастырь Россов (Руссикò) обретается и сей на месте полевом и скатистом, и водами обтекаемом, огражден келлиями и башнями и прочими. Храм же есть в честь великомученика Пантелеимона, не толико же широта его и величина дивна, елико высота. Имеет же и приделов шесть и ина здания слова и памяти достойна. Создатель же сего бысть князь Сербский Лазарь. По иных (паче верительно) создан бе от Ярославского князя Константина Российского, чесо ради и имя Россов притяжа. <…> Тамо обретается и честная глава святаго Пантелеимона. И мощи преподобнаго Иосифа. И миро святаго Димитрия. И иныя мощи не именованных святых.

Конечно, гадательные предположения доктора Комнина вполне естественны в рамках преимущественно устной традиции. К тому же Россикон вряд ли являлся объектом особенно пристального интереса греческого ученого, который едва ли хорошо знал русский язык и мог бы «на глаз» выделить русских иноков среди монастырской братии. Но, с другой стороны, в предыдущей главе мы упоминали о том, что святогорские монахи нерусского и даже неславянского происхождения, попадая в Россию, подчас стремились задержаться в ней подольше, а то и остаться навсегда, спасаясь от гнета мусульман или уходя от неустроенности в собственном монастыре. Это заставляет предположить, что русские иноки, переселявшиеся в пределы Османской империи из единственного на тот момент независимого православного царства (где монастыри были и в материальном, и в политическом плане куда благополучнее, чем в турецкой империи), вряд ли могли быть очень многочисленны. Тем не менее, все сказанное остается лишь туманным предположением.

Свидетельством сохранявшегося на рубеже веков интереса русского монашества и общества в целом к Святой Горе, к ее святыням и молитвенной жизни, может служить также сочинение инока Чудова монастыря Дамаскина «Сравнения святой Афонской горы с Соловецким монастырем» (около 1701–1703). Этот текст был составлен по личным впечатлениям побывавшего на Афоне иеродиакона, как дополнение к переведенному им же «Проскинитарию святой горы Афонской» Иоанна Комнина. О личности переводчика мы знаем очень немного: он жил во второй половине XVII – начале XVIII века, был насельником московского Чудова монастыря, последователем (возможно, даже учеником) братьев Лихудов, побывал на Афонской Горе и в монастырях Северной России. Иеродиакон Дамаскин подробно и любовно описывает климат, ландшафт, растительный и животный мир Святой Горы, где он провел около 13 месяцев, сельское хозяйство и рацион питания ее насельников, характерные черты иноческой жизни, постоянно проводя сравнения с Соловецким монастырем и доказывая, что нет оснований уподоблять Соловки Афону (видимо, такое уподобление было распространено на Руси в то время):

…един монастырь на всем Соловецком острове обретается, и другого несть. В Афонской же Горе двадесять монастырей стоят, и ныне в целости, и монахи в них живут, и славословие Божие совершается в них по уставу неизменно.

Характерно при этом, что подробного описания Русской обители на Афоне и состава ее насельников русский иеромонах в своем труде также не приводит.

Меж тем прямое свидетельство противоположного свойства – что все насельники обители русские (или, по крайней мере, славяне) содержится в чуть более позднем описании Святой Горы другим русским паломником. Постриженик Черниговского монастыря Святых Страстотерпцев Бориса и Глеба иеромонах Ипполит Вишенский, описавший свое паломничество на Афон и Святую Землю в 1707–1709 годах, дает очень важную информацию о дороге туда, о Святой Горе, о Россиконе. Путешествие это иеромонах предпринял по благословению архиепископа Черниговского Иоанна (Максимовича), впоследствии митрополита всей Сибири, канонизированного Русской Церковью в лике святителей. Архиепископ Иоанн был одним из тех западнорусских иерархов, которые поддерживали контакты с Россиконом и оказывали ему материальную помощь, как свидетельствует сохранившаяся грамота его, адресованная в Русскую обитель.

Нам удалось обнаружить в фонде архимандрита Иннокентия Просвирнина выданное свт. Иоанном Парфению, наместнику Ватопеда, благословение от 1707 мая 31 «на прошение милостыни у благочестивых людей» (текст читается с трудом). Универсал был дан святым по указанию «Пана Гетмана и Кавалера» Ивана Степановича Мазепы (1639–1709). Но поскольку при посещении о. Иннокентием Просвириным Россикона данный акт находился в архиве монастыря, то со значительной долей уверенности можно предположить, что такой же документ был выдан и архимандриту Варлааму Россиконовскому, в то время активно собиравшему пожертвования на европейской территории России.

Иеромонах Ипполит Вишенский оставил нам важную информацию о путешествии на Афон, о пребывании там, о Россиконе в 1707–1709 годах. Он описывает трудности опасной дороги: так, в степи в нескольких днях пути от Киева путешественники «нашли трех убитых законников (монахов), лица которых обглодали лисицы. Мы отослали их в Паволочь. Денег было при них 2 талера, которые мы отдали там же на церкви и на убогих. Эти законники были с Афонской горы».

В описании приезда на Афон и Русского монастыря обращает на себя внимание важность фигуры настоятеля «главной обители», Лавры («игумен над всеми монастырями имеет власть, и без его совета ничего не делают» – то есть функции упраздненной должности Прота перешли от хиландарских игуменов, выполнявших их за полвека до того, к Лаврским) и очевидное тяжелейшее положение Россикона. В Иверском монастыре автор исчисляет примерное количество братии в триста человек, а «с теми, что на послушании» – даже до пятисот. Меж тем насельников Русской обители – всего шесть человек (игумен Варлаам в это время был в плену у турок, о чем см. ниже). Заметно также, что Ипполит отмечает отсутствие в обители греков с некоторым удовлетворением.

…пойдохом чрез гору впрек моря, ходу два часи (от Иверского монастыря – Д. З.), до монастира, зовомий русский Св. Пантелеимона. В том монастиру есть глава Св. Пантелеимона, и мы святую его главу лобызали. В том монастиру все наши русские законники живут, а не греки. Под тим монастырем скитков 23. Под тим монастырем речка идет, на которой есть и млинок (мельница), и там мы переночевавши 25 мая пошли в монастир Ксеноф».

Из всех святогорских обителей Ипполит не посетил только монастыри Дохиар и Ставроникита.

Можно предположить, что все же никто из свидетелей не погрешил против истины – ни Иоанн Комнин и иеродиакон Дамаскин, «не заметившие» русских в Россиконе, ни Ипполит Вишенский, подчеркнувший их присутствие там. Дело в том, что в 1705 году Свято-Пантелеимонов монастырь был вновь передан русским инокам во главе с игуменом Варлаамом. При этом в акте Вселенского Патриарха отмечается полное запустение обители на момент передачи. Вероятно, прежние насельники, кем бы они ни были по национальности, к тому моменту уже скончались или покинули обнищавший монастырь. Причиной (или одной из причин) этого могла стать русско-турецкая война за Азовское море (1686–1700) и вызванные ею трудности в оказании Россикону материальной помощи из Москвы.

Вселенский Патриарх Гавриил III (1702–1707), конечно, знал об истинном положении дел в монастыре, ведь «ходоки за милостыней» принимались в Москве лишь при наличии соответствующего Патриаршего ходатайства. И вот в 1705 году Патриарх направляет в адрес заступившему в должность наместника Россикона, архимандриту Варлааму сингиллион о необходимости активизировать в монастыре молитвенную и хозяйственную деятельность.

Архимандрит Варлаам был уроженцем Великого Новгорода и, будучи иеромонахом, отправился для поклонения святым местам и прибыл на Афон, где ему предложили стать игуменом вконец обедневшего русского монастыря. По свидетельству самого Варлаама, все монахи Великой Средины «советовавше с собою» и, испросив благословение константинопольского Патриарха Гавриила, решили, что на Святой Горе желательно сохранить русскую обитель, где могли бы «находить приют все русские странники и богомольцы, для которых пребывание в греческих монастырях, по незнанию греческого языка, было во многих отношениях неудобно и затруднительно».

После восстановления Россикона как русской обители игумен Варлаам с жалованной грамотой отправился в Москву (1707) к царю Петру I и сообщил ему, что «вся братия в Пантелеимоновском монастыре исключительно теперь русская, но сам монастырь обретается в великой скудости и сосудов и риз построить и книг на что купить не имеется». Помимо разрешения на сбор пожертвований по стране, результаты которого отражены в «милостинном синодике» на 170 листах, ему была выдана помощь из царской казны, а также книги для монастырского богослужения и библиотеки.

Синодик (Пантелеимонов монастырь. Ризница. № 8), предисловие к которому написано самим архимандритом Варлаамом, – весьма любопытный рукописный памятник того времени. В Предисловии к нему отмечено, в частности, подтвержденное Великой Срединой решение Патриарха об облегчении возможности поселиться на Святой Горе русским «приходящим странникам... хотящим тамо быти».

Записи о вкладах, содержащиеся в этом помяннике, красноречиво свидетельствуют о падении интереса российских властей и представителей высшей знати к Святой Горе. Основная масса вкладчиков – духовные лица, мещане, купцы, служилые люди (причем не самых высоких чинов), украинские казаки. Наибольшее количество пожертвований дали западные области Русского царства, в особенности Левобережная Украина – там не так четко прослеживается и снижение социального статуса вкладчиков: большие суммы вносили высшие чины казацких полков, вплоть до самого гетмана.

Такое снижение заинтересованности объясняется не только Северной войной, на момент ключевого перелома в которой пришелся первый российский сбор милостыни игумена Варлаама, но и целенаправленной секуляризацией российской культуры и быта при Петре I.

На обратном пути из Москвы, в том же 1707 году, архимандрит Варлаам и его товарищи попали в плен к туркам под Галацем (порт на Дунае) и, видимо, были ограблены. Вскоре же они были освобождены благодаря вмешательству молдавского князя Михаила Раковицы (1707–1709) и какое-то время оставались в монастыре Домны с храмом св. вмч. и целителя Пантелеимона (в местности Батошаны), возможно, скрываясь от турок. В 1709 году в Яссах (вскоре после Полтавской победы Петра I, вызвавшей радость у многих православных) воевода Михаил специальным актом подтвердил права Россикона на этот монастырь и освободил его от всех налогов. Ежегодный доход с этого монастыря мог бы помочь русским монахам справиться с регулярными выплатами. Однако очень скоро, в 1730 году, щедрость валашского господаря оказалась напрасной: новый метох Россикона был захвачен турками. А вскоре после этого вспыхнула новая война между Россией и Турцией – неудачный для русского царя Прутский поход 1710–1713 годов.

Итак, после полного запустения в 1690-е годы монастырь Св. Пантелеимона был по инициативе правления Афона вновь восстановлен как русская обитель. Возможно, отчасти это было связано надеждами православных, живших в Османской империи, на победу православного царя над турками и на помощь его русским на Святой Горе (что впоследствии не оправдалось). Имущественное положение монастыря, лишившегося метохов и обремененного тяжелыми постоянными сборами, по-прежнему было очень затруднительным. Новые настоятели Россикона сразу стали искать поддержки на родине; им оказывалась помощь из русской казны и давались разрешения на сбор пожертвований у населения, однако размер сборов был уже несопоставим с вкладами XVI–XVII века. Тем не менее, эти вклады дали возможность русским насельникам продержаться еще несколько десятилетий, до 1735 года.

В настоящее время зафиксировано около тридцати документов, свидетельствующих о взаимоотношениях Афона и России за время правления Петра I. Первый документ, адресованный Россикону, относится к 1690 году: это разрешение игумену Даниилу приходить за милостыней каждые четыре года, подтверждающее аналогичное разрешение, выданное еще отцом Петра I. Мы упоминали выше об игумене Варлааме, вновь поставленном русском игумене Россикона, который в 1707 году приехал в Москву к царю с просьбой о поддержке обители.

Несколько лет спустя архимандрит Варлаам снова посетил Москву с целью инициировать сбор милостыни в России (вероятно, в 1713–1714 годах). Ему опять были выданы пожертвования из казны, и в том числе книги и необходимая утварь для монастыря. И снова одной из наиболее активных в плане пожертвований областей оказался русский Юго-Запад. В частности, сохранилось свидетельство о факте сбора милостыни в г. Глухове: «Его милость пан А. М. Турянский, судиа войска Царского Пресветлого Величества Запорожского енерального с родом своим, року 1714 апреля 9».

Еще через несколько лет, в 1720 или 1721 году, уже в новую столицу – Санкт-Петербург – прибывает к Петру I преемник Варлаама, игумен Киприан (возможно, болгарин – см. свидетельства В. Г. Григоровича-Барского, приведенные ниже). Он был принят милостиво, наделен деньгами, церковной утварью, книгами и соболями на 150 рублей. Дана была Киприану и грамота на сбор милостыни по России (1721). Сохранились свидетельства (1722 года) о сборе в Твери, Чернигове, Полтаве, Батурине, Нежине, Сорочинцах, Прилуках. Принципиально улучшить положение монастыря эти вклады, к сожалению, уже не могли.

Знаменательным (но не радостным) событием для русского Православия стала церковная реформа Петра I, открывшая двухсотлетний Синодальный период истории Русской Православной Церкви. В отличие от предыдущих реформаторов – своего отца и Патриарха Никона – первый русский император ориентировался не на традиции Византии, а на Западную Европу, на протестантизм. К тому же Петр был куда менее религиозен, чем его предки (достаточно вспомнить его Всешутейший Собор!). Отношения молодого властолюбивого монарха с церковной иерархией в государстве, изначально преследовавшем идею «симфонии» церковной и светской власти, с самого начала были довольно натянутыми. Конфликт обострился после попытки Патриарха и некоторых других представителей духовенства заступиться за Евдокию (Лопухину), первую жену Петра, которая была насильно пострижена в монахини в 1698 году в Суздале, и ходатайства за осужденных в том же году после бунта стрельцов. Царь часто выражал резкое недовольство по поводу невысокого уровня образованности иерархов Русской Церкви (разумея, несомненно, образованность западного образца), и продвигал на высшие должности выходцев с юго-западных земель, получавших образование в Киеве или во Львове, а иногда и в католической Европе. После смерти Патриарха Адриана (1700) Церковь возглавил в качестве местоблюстителя Патриаршего престола сорокалетний Стефан Яворский († 1722), самый младший из митрополитов (Рязанский и Муромский), обучавшийся в Киево-Могилянской Академии и в католических высших школах на Западе (закончился этот «дрейф на Запад» уже при преемнике Стефана Феофане Прокоповиче, главе «Ученой дружины»). При этом новый Патриарх так и не был избран, а власть местоблюстителя все более и более урезалась указами Петра. В феврале 1720 года было подписано Установление Царя и Великого князя Петра Алексеевича об учреждении Духовной Коллегии, утвержден ее Устав; год спустя в структуре правительства появился Святейший Правительствующий Синод – высший государственный орган церковно-административной власти (под руководством светских чиновников), которому вменялось в обязанность обеспечивать связь Правительства и Церкви. Фактически это означало подчинение Церкви государственной власти, частью структуры которой она сделалась. Идея симфонии властей перестала существовать; иноприродность церковной власти, несравнимость ее с государственной была прочно и надолго забыта.

30 сентября 1721 года Петр I направил грамоту Вселенскому Патриарху Иеремии III (1716–1726, 1732–1733) о Соборном правительстве Церкви и о только что завершившемся Ништадтском мирном конгрессе. Грамота сопровождалась присылкой значительной милостыни и предполагала ответное одобрение Патриархом действий русского правительства. В 1723 году от Патриарха был получен ответ с изъявлением согласия по поводу церковных реформ в России.

Восточный вектор церковной политики при Петре I значительно ослаб, на долгие годы утвердился приоритет западного направления. Правда, традиционное подаяние милостыни монастырям Восточных патриархий поддерживалась Синодом и в Российской Империи, но только в очень ограниченном объеме, в рамках обезличенного «штата». Суммы и сроки выплат были строго регламентированы по инициативе первого русского императора. В 1725 году только что вступившая на престол вдова Петра Екатерина I издала указ, который еще подписал Петр I (но не успел опубликовать. Согласно этому указу, все просители из зарубежных монастырей переходили из ведения Коллегии иностранных дел в ведение Синода. Осенью 1735 года императрица Анна Иоанновна установила Палестинские штаты – фонд, предназначенный для выплаты ежегодных пособий восточным Патриархам и монастырям (в том числе, разумеется, и афонским). Один раз в пять лет представители Восточных Церквей и обителей могли приезжать в Россию за пособиями. Сумма, причитающаяся каждому монастырю, была зафиксирована указом Синода от 1742 года: так, Московская синодальная контора обязывалась выдавать Ватопеду по 100 рублей в год, а Великой Лавре, Хиландару, Зографу, Григориату, Эсфигмену, Дионисиату, Павловскому, Иверскому, Пантелеимонову монастырям – по 35 рублей в год, что конечно, не идет в сравнение с нерегулярными, но щедрыми пожертвованиями минувших веков. Однако даже и эти сравнительно скромные суммы из-за непрекращавшихся русско-турецких войн в XVIII веке поступали нерегулярно. Следует также отметить, что в царствование Ивана Грозного и его сына Федора Ивановича, Русский монастырь, в отличии от других обителей Афона, не ограничивался никакими сроками в посещении России для сбора милостыни. Во времена этих государей Россикон был для Отечества не просто одним из «зарубежных» монастырей, а пользовался почетным статусом «первой царской богомолии», что красноречиво свидетельствует об осознанной поддержке русского присутствия на Святой Горе.

На благополучие Русской обители на Святой Горе все эти перемены имели влияние самое пагубное. Уже в начале XVIII века на фоне возрастающих противоречий между Россией и Турцией власти Османской империи стали чинить разнообразные препятствия русским монахам, желавшим посетить Святую Гору, то есть доступ новым насельникам делался все более затруднен.

Положение усугублялось тем, что русские иноки-святогорцы с начала XVIII века и поначало XIX века включительно не пользовались поддержкой и со стороны своей родины. По новым гражданским законам, принятым в царствование Петра I, жителям России не разрешалось «самоизвольно выходить за границу». Как пишет А. А. Дмитриевский, «русское правительство, духовное и светское, смотрело на выходцев из России, удалявшихся на Святую Гору ради подвигов благочестия, как на своевольников и дезертиров, и дозволяло обратный въезд в Россию не иначе, как в том звании, в каком они выезжали из нее». Таким образом, паломник, который принял бы постриг на Святой Горе, а потом пожелал бы вернуться в Россию или только приехать для сбора средств на существование обители, столкнулся бы с непризнанием его иноческого сана на территории Российской империи. Для того, чтобы вернуться в Россию монахом, каждому нужно было предварительное разрешение Святейшего Синода на отъезд из России и постриг на Святой Горе. Излишне говорить, что такие меры не способствовали процветанию там русской обители, хотя иноки родом из России, и в особенности из западнорусских земель, на Святой Горе были всегда – поодиночке и малыми группами, в скитах и келлиях. Материальная помощь русским святогорцам осуществлялась преимущественно частными лицами из России.

Чрезвычайно ценные для историков описания Святой Горы, относящиеся к первой половине XVIII века, оставил русский паломник и писатель Василий Григорьевич Григорович-Барский (1701–1747). Особенно интересно то, что он побывал на Афоне дважды, с интервалом в 20 лет, и оставил свидетельство об обоих посещениях с описанием монастырей, монашеской жизни и хранившихся в обителях святынь. Его тексты содержат уникальную информацию о последних годах обитания русской общины в Россиконе.

О биографии В. Г. Григоровича-Барского мы знаем только то, что он сам сообщает нам в своих книгах. Известно, что он уроженец Киева, что обучался в Киевской духовной академии и иезуитской академии во Львове (где не окончил курс) и путешествовал по Европе, Греции, Палестине и Египту как пеший паломник, практически не имея денег на дорогу и питаясь милостыней. Даже то, как он попал на Святую Гору впервые, по его рассказу, было результатом безденежья: у него не нашлось необходимой суммы, чтобы оплатить проезд на корабле до Иерусалима, и он отправился в Салоники, куда хозяин корабля согласился везти его бесплатно. До Святой Горы он странствовал по Италии – в его воспоминаниях содержатся описания святынь Рима, Флоренции, Венеции, – что поначалу вызвало весьма настороженное отношение к нему со стороны святогорцев («Грекы бо зело ненавидят Рима», как писал он сам). Его подозревали в униатстве и долгое время даже не допускали к Причастию.

Григорович-Барский опирался в своих текстах не только на рассказы современников, но и на материалы летописей, работы античных и средневековых авторов; его заметки представляют собой любопытное соединение старого «паломнического» стиля с начальными элементами научного, критического подхода к описываемым предметам и явлениям.

В 1726 году Барский провел в Свято-Пантелеимоновом монастыре три дня и нашел там только двоих болгар и двоих русских монахов, причем игуменом был болгарин (возможно, архимандрит Киприан? имени его паломник не называет). Он описывает свою радость от встречи с соотечественниками и их радушное гостеприимство – «и молиша мя, да пребуду с ними вкупе в монастыре, или, аще ни, то поне замедлю некое время», – но его слова рисуют также яркую картину бедности и заброшенности:

Монастир оний не велик, обаче и лепотен, якоже и прочии, бяше строением, ныне же обетша, понеже много лет пуст стояше и не бяше даже доселе кому онаго снабдевати. Седит же на месте паче всех монастирей краснейшем и вышшем, на самом верху гор, на месте равном, на земли мягкой и плодоносной, камене не имущей, или зело мало. Токмо лесом окружен великим, в нем же древес до избытка, к палению и деланию ручному, наибольше тех, иже плод приносят к ядению и иному употреблению, яко то, древеса каштановыя, бобковыя и прочия. Церковь тамо лепая, якоже и в прочих монастырях, си есть верху покров медный имать внутрь же подножие мраморное с пестротами, и иконописаниа от главы до низу, токмо зело ветха и поразседася на многих местех, к тому же несть тако устроенна иконами, кандилами и лампадами, якоже инде; убога бо есть, и не имат что откуду взяти, и не обретается ктитор или досмотритель ея. (I, 245–246)

* * *

«Пешеходцу» Василию Григоровичу-Барскому принадлежит честь первого раскрытия богатства исторических материалов, скрывающихся в афонских библиотеках. Посетив Афон вторично в 1744 году и пробыв там около года, он не мог при своем недюжинном, разностороннем уме и любознательности ограничиться ознакомлением со Святой Горой и ее обитателями только с внешней религиозной и бытовой стороны. Он хорошо понимал значение и тех тайников, в которых хранились древние рукописи и монастырские документы, сумел добраться до них и посвятил им часть своего времени. Почти целый том «Путешествия» Григоровича-Барского посвящен обстоятельному описанию афонских монастырей и их достопримечательностей; в числе последних автор всюду отмечает и акты. Снискав расположение святогорских старцев, о. Василий получил возможность свободно обозреть книгохранилища большей части афонских монастырей; из 20 обителей только в двух – Кутлумуше и Дионисиате – ввиду явного «нестраннолюбия благих отцов» он должен был удовольствоваться тем, что ему наскоро было показано, и лишь в одном – Ксиропотаме – он не был допущен ни к рукописям, ни к хрисовулам, почему и сообщает о них лишь понаслышке. Всего Григорович-Барский пересмотрел очень большое количество документов; вкратце он называет их до двух сотен.

Сохранились замечания Барского, которые весьма важны для характеристики того плачевного положения, в котором находились уже в XVIII веке многие драгоценные документы: «Суть же и иные на хартии хрисовулы, но или от нерадения и небрежения хранящих, или от ветхости лет сице согниша и раздрашася, яко оттого не могох прочести подписи и не разумеюся от кого суть дарованны и что в них заключается, целые же чтутся и разумеются, аще и не без труда, ради древних и в нынешнем виде необычных письмен и преплетаний». В монастыре Каракале Григорович-Барский указал только два акта; «быша и инны многи тамо хрисовулы, но за небрежением согниша и потребишася во вся и отнюдь подписи их познатися не могут».

Там же сильно пострадала и библиотека: «еще же и книги, якоже слышах, довольны тамо быша, но оскудевшим инокам и неимушим тщаливых начальников и верных хранителей, семо и овамо разсеяшася и не обретахуся тамо тогда иныя учительныя книги, кроме церковных».

То же самое нашел путешественник и в монастыре Кутлумуше: «такожде и хрисовулы многие видех согнившие и до конца потребившиеся, и не мощно было изследовати, от кого дадошася». Про некоторые грамоты этого монастыря автор говорит, что в них «имена не познавашася от согнития и замочения и снедения мышаго». А вот еще одно объяснение от Барского, почему ему не удалось видеть акты некоторых монастырей: в монастыре Ксенофе хрисовулы ему не показали, «точию един обветшалый господарей волошских, два или три (?), не имяху бо тогда в монастыре, но или погубишася непостоянством времени или от некоего хитреца, или благоразумна и верна сокрышася в некоем тайном месте, донележе Бог лучше что устроит обители Святой».

Говорить о методике Григоровича-Барского при исследовании актов сложно, или же ее надо признать очень упрощенной. Можно отметить наличие последовательности рассмотренных актов по векам: XIV и XVI века, но внутри разделов по векам мы видим смещение последовательности. За редким исключением при анализе актов были использованы только следующие показатели: язык, административный уровень адресанта, наличие подписей, цвет чернил, материал документа, состояние документа, наличие печатей.

Молитвенная, высокодуховная жизнь Россикона, заступничество Богородицы, позволившее общине несколько раз возродиться из руин, и вхождение в общину Россикона иных общин (со своими архивами) нашли отражение в сохранившемся, но в значительной части разрозненном актовом архиве Россикона.

При втором посещении Святой Горы на обратном пути из Палестины и Сирии в Россию в 1744 году, после очередной русско-турецкой войны (1735–1739), русский «пешеходец» уже не обнаружил в обители Св. Пантелеимона ни одного русского инока. Вторая часть его афонских воспоминаний подробнее первой, и судьба Россикона изложена также более обстоятельно, с описанием разрушений в строениях монастыря, на исправление которых нету средств, непосильных турецких налогов и интриг греков, захвативших монастырь. Из всего этого складывается картина постепенного перехода «старого Руссика» от крайнего оскудения к полному оставлению древней обители насельниками. На этот раз в качестве причины «оставления от Руси» Барский упоминает новые гражданские законы, введенные императором Петром I:

Монастир сей обще тамо от всех, от Греков, Сербов и Болгар, нарицается Русский, не яко от Русских царей создался, но яко Руси тамо изначала, или, паче рекши, Российстие иноцы, чрез множество лет жительствовали и им обладали даже до 1735 года. Последи же, умалившимся Российским монахом, егда стало неволно им входити с своего отчества в чуждии страны, взяша его в власть свою Грекы, и доднесь им обладают, Россом же или Сербом, или Болгаром отнюдь в нем жити не попущают, боящися, да некако благословно его возьмут в свою власть, аки древнюю свою обитель. Еще же и того ради нарицашеся Русский, яко древних царей Русских милость и призрение болше к сему показовашеся, нежелы к иным, их же хрисовулы тамо выдех еще хранимы. (III, 296)

Однако, монастырь и под руководством греков остается бедным, а братия – немногочисленной (всего двенадцать человек). Русский паломник, невзирая ни на что, не может не отдать грекам должное, видя, что они начинают такими скромными силами возрождать и обустраивать обитель:

…живущии в нем иноцы, Грецы, бяху малочисленны, яко десять и дванадесять, келий же тамо бысть довольно, яко на двадесять. Вси же бяху трудолюбивы и тщаливы о монастиру, найпачеже скевофилакс, муж благонравный и смотрителный, и в время его в лучшое благочиние и силу прийде обитель сия, о чесом аз радовахся и похвалив их тщание, аще и Грекы бышя, и Русским обладаша стяжанием, противо правди. (III, 300)

Григорович-Барский отмечает также присутствие на Афоне русских по национальности иноков вне Русской обители и пренебрежительное к ним отношение со стороны других насельников:

Аз же обретши тамо немало иноков Российскых, воздержнаго и богоугоднаго жития, семо и овамо по горах скитающихся, и от труда рук своих зело нуждно и прискорбно питающихся, и от всех презираемых <…> яко лиси язвины имут, и птицы гнезда своя, Россы же не имут где главы приклонити, на толь прекрасном, уединенном и иноческому весма житию приличном месте… (III, 297)

С молитвами и при заступничестве Пресвятой Богородицы братия русского монастыря не один раз пережила период упадка, и неизменно возрождала свою обитель, и только когда Россия позабыла о своей отчине на Афоне, им пришлось покинуть молитвенный храм и родные стены. Удручающую ситуацию в Россиконе, пожалуй, могла бы переломить серьезная поддержка с родины (как оно и случилось почти полтора века спустя), но Россия именно в тот сложный период перешла на формальную форму помощи, «Палестинский штат», который исключал возможность личного доклада и испрошения особой милостыни.

Указ императрицы Анны Иоанновны (1730–1740) об учреждении Палестинского Штата вышел в 1735 году. Пользовался ли русский монастырь милостыней до 1760 года по Палестинскому штату, пока выяснить не удалось за неимением достоверных источников. Однако известно, что в 1760 году ко двору императрицы Елизаветы Петровны (1741–1761) в Петербург прибыл за пожертвованиями игумен обители Св. Пантелеимона Елисей (это случилось во время пребывания на посту Прокурора Святейшего Синода А. С. Козловского, 1758–1763). Игумен был отправлен обратно в монастырь без милостыни, так как не имел при себе соответствующего ходатайства Вселенского Патриарха.

Греческие иноки, взявшие в свои руки Россикон в 1735 году, нашли себе постоянных благотворителей в лице молдавских и валашских господарей, подвластных Османской империи. Новые насельники уничтожили в монастыре древнее общежитие, которого до самого конца придерживались русские монахи; с конца 1730-х годов обитель становится особножительной. Число братии к середине 1760-х годов достигло 60 человек.

Однако ни смена насельников, ни новые ктиторы не могли решительным образом изменить положение обители и спасти ее от запустения. Иноки не имели средств для перестройки и обновления монастырских зданий – а судя по описанию Григоровича-Барского, многие из обветшавших строений требовали уже не столько ремонта, сколько возведения заново. К тому же для немногочисленной греческой братии Россикон был слишком велик и располагался слишком далеко от морского берега, близость к которому всегда составляла важное условие удобства существования афонских обителей.

Мы не знаем точно, когда – предположительно, около 1770 года – греческие иноки Пантелеимонова монастыря переселяются в принадлежавшую обители прибрежную келлию – именно там, где еще в конце XVII века уволенный на покой Иерисский епископ Христофор построил возле причала Русского монастыря келлию и небольшую церковь в честь Воскресения Христова. Существование этого «монастырька» вскользь упоминает в 1744 году и Барский: «далече же, яко за час хождения, на брезе морском имать арсенал ... и мельницу с вертоградом, и келлии на требу свою». Когда и почему келлия эта вновь перешла во владение Россикона, неизвестно (возможно, по духовному завещанию после кончины преосвященного Христофора). От старой обители до новой – по замечаниям паломников, около полутора часов ходьбы. При этом на новом месте обитель продолжала носить прежнее имя Св. Пантелеимона.

Новый монастырь унаследовал не только название, права и имущество более древнего, но и его бедственное материальное положение. От окончательного разорения обитель спас молдавский господарь Иоанн Каллимах (1758–1761). Благодаря его пожертвованиям стало возможным обустройство монастыря на новом месте, проведение строительных работ. Тем не менее, в начале XIX века звучали даже предложения исключить его из числа святогорских обителей, а принадлежащие ему земли и имущество продать другим монастырям. Однако Константинопольский Патриарх Каллиник V отказался от этого пути и особой грамотой 1803 года предписал руководству Святой Горы восстановить обитель Св. Пантелеимона, причем настоятельно велел возобновить в обители общежитие, назначив опытного старца.

Ктиторская традиция была продолжена преемником предыдущего спонсора, молдавским правителем Скарлатом Каллимахом (1773–1821), который сделал возможным восстановление обители; на его пожертвования был возведен соборный храм. Кончина его совпала с началом греческого освободительного восстания против турок (1821), которое принесло святогорцам неисчислимые бедствия. Кое-кто из иноков, по преданию, примкнул к восставшим; многие повстанцы укрывались от турок на Афоне, что стало поводом для турецкой оккупации Святой Горы, взятия в заложники игуменов и наложения разорительной контрибуции. Турецкие оккупационные отряды оставались на Афоне до 1830 года.

По итогам очередной русско-турецкой войны (1828–1829) был подписан Адрианопольский мирный договор, открывший для России проливы Босфор и Дарданеллы и утвердивший автономию Сербии и Дунайских княжеств в составе Османской империи. Вскоре после (возможно, отчасти и вследствие) этого турки окончательно ушли с Афона. Меж тем русские императоры с этого времени вновь начинают проявлять интерес к Святой Горе, пока еще весьма умеренный. Восточное направление российской политики снова приобретает важность в их глазах. Несколько лет спустя возобновляется и русское присутствие на Афоне.

Что же до второго по старшинству (после Ксилургу) центра русских на Святой Горе – «обители Фессалоникийца» – он получает название «Старый Руссик» и переживает в конце XVIII и первой половине XIX века период полной заброшенности. Вот как описывает его состояние в 1840-е годы иеросхимонах Сергий (в схиме Серафим) Святогорец:

Старый Руссик, своими живописными развалинами, перевитыми диким плющом, покоится теперь в прахе, как летопись глубокой старины в пыли и тесноте душного архива. Высокие пирги его, с южной и восточной сторон, только каменными стенами отстаивают себя от вековых потрясений времени, в исполинском виде возникая над мертвою тишиною умилительной пустыни и над непробудным сном в Бозе давно почивших ее смиренных обитателей. Деревянные работы в пиргах истлели. Местность старого русского монастыря чрезвычайно тиха и увлекательна безмятежием и строгостью отшельничества. Нагорный лес со всех сторон утаивает монастырь, и только северо-западная сторона его, с развитой равнины, открывает поразительный вид заоблачных высот далекого Олимпа <…> На юго-восточной башне монастыря и поныне еще не рассыпался маленький храм Предтечи Господня. Вековой деревянный крест осеняет ту сиротствующую святыню; впрочем, нет возможности без опасений взобраться туда по приставляемым даже лестницам. <…> Среди перебитых и разрушенных зданий монастырских особенное внимание обращает на себя, скромного объема, параклис (храм) Богоматери, и поныне еще местами сохранивший стенную живопись внутри и штукатурку снаружи. Соборный храм разобран до основания; на восточной его стене заметны только следы алтаря, и одинокая сосна эмблематически красуется на осыпающемся ее верхе, как заветный страж родимого севера, над его сокрушенным святилищем.

Приблизительно в те же годы Афон посещает, в числе вновь ставших многочисленными русских паломников, православный духовный писатель и поэт, историк Церкви А. Н. Муравьев; его впечатления от развалин Россикона созвучны тому, что пишет о. Сергий Святогорец. Муравьев так описывает прибытие на то место, где когда-то была обитель Фессалоникийца:

…и вот, под сенью вековых платанов, предстали нам горькие развалины знаменитой некогда обители русской: сердце невольно стеснилось при таком зрелище. Южная стена ограды, более крепкая, еще стояла и на восточной оконечности возвышалась та неприступная башня или пирг, где спасался от хищных каталан игумен Даниил Хилендарский и откуда сбросил Савва посланным от отца своего княжеские свои одежды с юношескими власами, все сменив на власяницу. Мы взошли, сквозь разбитые врата и завалившиеся своды, внутрь ограды, и не обрели там остатков бывшего храма Великомученика. Изумительно, как скоро поедает время, этот лютый зверь, все, что только оставлено людьми на его произвол <…> осталась одна лишь малая церковь Успения, с немногими обрывками стенной живописи, и та грозит падением; у самых ворот монастырских разрыта яма, из которой белеют человеческие кости: вероятно, тут была усыпальница братии. И так вот, та знаменитая обитель русская, к которой искони стремились наши предки!

В дальнейшем, отстроенный из развалин, этот монастырь станет скитом русского монастыря Св. Пантелеимона, возродившегося на новом месте.

Восстанавливать Старую обитель из руин братия нового Пантелеимонова монастыря начала в конце 1860-х годов, уже с финансовой помощью русских императоров. На рубеже XIX–XX веков в ските Старый Руссик подвизались уже, по особому уставу, от 25 до 60 иноков обители Св. Пантелеимона.

* * *

При всех сложностях минувших веков, описанных в предыдущих главах, XVIII столетие может быть охарактеризовано как время особенного упадка иноческой жизни на Афоне в целом. Причиной тому были уже упоминавшиеся русско-турецкие войны, которые способствовали изоляции от «дальних» ктиторов (русских) и самым неблагоприятным образом сказывались на ктиторах «ближних» (христианском населении Османской империи и ее ближайших соседей). К тому же непрекращающиеся войны с Россией провоцировали заметное ухудшение отношения мусульманских властей к православным инокам, прежде всего славянского происхождения, которые подозревались (как правило, не беспочвенно) в сочувствии России.

С другой стороны, увлечение западным прогрессом на длительное время, начиная с Петра I, отодвинуло на второй план российские дипломатические интересы на Востоке. Россия жестоко поплатилась за это, потеряв практически все позиции, достигнутые за прошедшие века русскими правителями от Ивана III до Алексея Михайловича. Уже в XIX веке русским дипломатам, в частности таким примечательным личностям, как архимандрит Антонин (Капустин), пришлось потратить немало труда и средств, чтобы хоть отчасти восстановить русское присутствие в Греции и на Ближнем Востоке.