Почитаемые в Марфо-Мариинской Обители старцы

В Марфо-Мариинской Обители очень любили и глубоко почитали иеросхимонаха Аристоклия († 1918 г.) «Это был выдающийся московский старец, – вспоминала матушка. – Сколько сестер, благодаря ему, к нам поступило. Вот наша Ниночка с шестнадцати лет умоляла маму отпустить ее в Обитель. Та никак не соглашалась. Потом уже: «Ладно – как благословит старец Аристоклий, так и будет». Пришли. А он, едва они порог его кельи переступили, поднимается навстречу и с такой отрадой: «Благословляю тебя, деточка, поступать в Марфо-Мариинскую Обитель», – и осенил Нину крестным знамением. Она: «Ну, мама, – исполняй обещанное!» К нам обычно до двадцати одного года никого не принимали. А она, благодаря горению своей души и святым молитвам старца, – уже в семнадцать лет была в Обители».

Старец Аристоклий – был великим светильником своего времени. У одной духовной дочери батюшки отнялись ноги, болезнь полностью приковала ее к постели. Пришел старец ее навестить, молился вместе с ней, а потом: «Ухожу, деточка моя любимая, а выйду на улицу – ты подойди-то к окошку и – помаши мне ручкой. А я тебе – помашу в ответ». Она в полном недоумении: «Батюшка, я же не могу – встать!» А он с улыбкой: «Ничего, ничего – помаши», – и благословил ее. Только он вышел, раба Божия ощутила в своих ногах забытую силу. Не веря сама себе – подошла к окну (она жила на втором этаже) и счастливая, – махала своему старцу рукой, вытирая слезы. Все, близко знавшие парализованную, были потрясены до глубины души.

Никогда не зарастет тропа к могиле старца (он похоронен на Даниловском Духовском кладбище, рядом с храмом «Сошествия Святого Духа»). Знаю людей, которые постоянно ездят к нему за помощью – десятки лет. Неподалеку от батюшки – столь же посещаемая могила его келейника, схиархимандрита Исаии. В житии старца Исаии – есть даже рассказ о воскрешении из мертвых. Обе могилы всегда утопают в свежих цветах.

Рассказ Е.Н. Румянцевой об исцелении слепорожденного мальчика: «По совету местных врачей одна молодая женщина со слепорожденным сыном приехала в Москву сделать мальчику операцию на глазах. Больной сын был показан лучшим врачам-специалистам Москвы. Когда был сделан снимок глаз и назначен день операции, мать была сильно взволнована и не могла окончательно решить, делать сыну операцию или нет. И вот, проходя случайно мимо часовни великомученика и целителя Пантелеимона, она увидела множество народа разного возраста и сословия, а также детей. Узнав от людей о старце Аристоклии, о том, что он прозорлив и по его молитве больные получают от Господа исцеление, она была сильно удивлена этими рассказами, так как никогда не слышала и не видела таких старцев. И вдруг какая-то необыкновенная вера и надежда охватила и проникла в ее скорбящее сердце, и она решила, не откладывая, на следующий же день поехать сюда к батюшке с сыном и все ему рассказать...

Увидев ее, батюшка стал пристально смотреть на вошедшую женщину, продолжая делать помазание маслом. Народ подходил к нему по очереди. И вот, наконец, подходит очередь этой женщины. Я подумала, что мальчик, которого она держала на руках, спит. Женщина подошла к батюшке. Он крестообразно помазал мальчику оба глаза, а матери чело и, взглянув на нее, спросил: «У тебя муж-то кто?» И, не получив ответа, сказал: «Сам сатана!»

Женщина стояла не шелохнувшись, а потом со слезами стала рассказывать ему все о своей жизни, о том, как родился у нее сын слепой и что она приехала в Москву по совету врача сделать ему операцию глаз, что муж согласен на операцию, а она не может никак на это решиться, что муж ее накануне великих праздников начинает искушать так, что сам приходит в такое состояние, что делается как зверь, и она убегает от него к матери, взяв мальчика, а на другой день он приходит к ней тихий, добрый, и она опять идет к нему.

Выслушав все молча, батюшка благословил ее и сказал: «Мой совет тебе такой: операцию не делать, а все дни, которые ты здесь, в Москве, пробудешь, приходи сюда в часовню ежедневно с мальчиком на молебен, а на будущий год опять приезжай с сыном ко мне... А потом ты ко мне приедешь с мужем».

Услышав такие его последние слова, она стала ему возражать: «Батюшка, я и подумать об этом не смею, чтобы муж со мной приехал к вам!» «Да-да, – повторил батюшка, – а потом с мужем и сыном ко мне приедешь».

И, еще раз благословив ее и мальчика, отпустил.

На следующий год она опять приехала к батюшке одна с сыном, как он ей сказал. Узнать ее было трудно. Как внешне, так и внутренне она изменилась. Женщина рассказывала о том, что, как сказал отец Аристоклий, так все буквально исполнилось. Муж ее так избивал, что тело от побоев было синее. «А мне, – она говорила, – совсем не было больно». В Москву он ее не отпускал. Она уехала тайно. Что с ней будет, когда вернется домой, она не знает. Прожила она в Москве несколько месяцев, в это время ежедневно приходила в часовню на молебен, а батюшка ежедневно делал крестообразно помазание глаз мальчику. Перед ее отъездом домой в последний раз батюшка помазал глаза мальчику и, благословив его, сказал: «Господь знает, кому что нужно».

И вот случилось мне прийти к батюшке в тот день, когда эта женщина приехала к нему с мужем и мальчиком, не слепым, но уже с открытыми голубыми глазами. А вот что было с ее мужем, когда его подводили к батюшке несколько мужчин. Он подпрыгивал так высоко, что было страшно на него смотреть, и с криком падал на пол. Это продолжалось несколько раз. Если бы не молитва батюшки, то он, наверное, не остался бы живым. И вот, подпрыгнув в последний раз, он упал и лежал как мертвый, затем начал сильно кашлять. И вдруг с пеной и мокротой отрыгнул какое-то существо. Батюшка обильно окропил мужа святой водой. Помазал святым маслом и благословил. Долго не приходил он в чувство, но потом вскочил и с воплем бросился к батюшке в ноги и зарыдал.

Когда мальчику был сделан в больнице вторичный снимок, но уже открытых глаз, то на снимке проявились кресты от крестообразного помазания глаз маслом.

Женщина со слезами рассказывала о чудном прозрении сына так. «Рано утром я, как всегда, прочитывала акафист Божией Матери «Скоропослушнице», а затем стала читать акафист великомученику и целителю Пантелеимону и вдруг слышу – сыночек зовет меня: «Мама, мама, подойди ко мне скорее!» Думаю, что случилось, почему он меня так рано зовет? Этого никогда не было. Бегу к нему, и что же – мальчик-то мой сидит на кроватке, а глазки-то открыты, и смотрит на меня. А я на него. Стою и молчу, а сама думаю: «Господи, что мне это показалось? Не может быть». А он говорит: «Мама, я тебя вижу, мам, я вижу тебя!» Я зарыдала. Прибежал отец. И вот мы приехали к вам. Это произошло в воскресный день».

Матушка бесконечно чтила старца Зосимовой пустыни Алексия. Одновременно, по прошению Великой Княгини Елисаветы и Батюшки Митрофана, – он стал старцем Марфо-Мариинской Обители. С юмором, пользуясь которым она всегда умела блестяще унизить себя, рассказывала матушка, как молоденькой девушкой, которую мама не пускала в Обитель, она приехала в Зосимову пустынь. «Старец не принимал, был занят с кликушами, – вспоминала она. – Еду обратно и вот ругаю его, ругаю: «Что за старцы такие? Тут у человека горе, а они ничего не понимают, невесть чем занимаются...» Через короткое время она относилась к батюшке с величайшим благоговением: «Его исповеди – переворачивали людям всю душу, – говорила она, – рождали заново».

«Старец Алексий был духовным центром монастыря. Поражала красота всего его облика, когда в длинной мантии он выходил из своего полузатвора на исповедь богомольцев: и седые пряди волос на плечах, и какая-то мощность головы, и рост, и черты лица, и удивительно приятный низкий баритон, а главное – глаза, полные внимания и любви к человеку. Эта любовь покоряла и побеждала. Человек, подходящий к нему, погружался в нее, как в какое-то древнее лоно, как в стихию, непреодолимую для него, до сих пор еще ему неведомую и вожделенную. Он уже не мог больше – не верить, так как в нем уже родилась ответная любовь: огонь зарождается от огня. Моя жизнь была наполнена любовью моих родителей, но в любви старца, когда, стоя на коленях перед ним на исповеди (он обычно исповедовал сидя), я открывал ему свои тяжелые грехи, я ощущал нечто еще более полное, еще более надежное и теплое, чем земная родительская любовь. Это была уже Любовь Небесного Отца, о которой мы только говорим, изливаемая ощутительно на меня в эти минуты через старца» (Сергей Фудель).

Из воспоминаний духовной дочери старца Елены Можаровой

Старец начинал принимать с пяти часов утра, и зимою это было еще совсем темно. Помню стук в дверь и молитву, прочитанную келейником, и затем последовавший ответ: «Аминь». Я вошла. Невольное волнение охватило меня. Передо мною, вставши с кресла, стоял во весь свой высокий рост вчерашний старец, но вчерашний ли?! – Меня поразила перемена в нем! Передо мною стояло словно новое лицо, новый человек. Куда девалось все, что еще вчера делало его «простым человеком»: с ласковым, светлым лицом, с проникновенным взором темных, необыкновенных глаз, стоял старец посреди комнаты. Смущение мое словно сразу рассеялось, и, как к родному, с полным доверием я двинулась от порога навстречу батюшке. Поклонившись ему по-монашески в ноги и поцеловавши его руку, я встала с колен. Старец молчал, молчала и я, не смея заговорить первою и потупив взор в землю; как вдруг почувствовала, что руки старца обняли меня за плечи, и крепко, крепко, как родную, прижал меня старец к себе. От неожиданности я очень смутилась, но батюшка, держа меня за обе руки, повел за собою. Опустившись в кресло, он поставил меня на колени рядом с собою. С нежной лаской он продолжал меня молча гладить по голове и по щекам (словно силясь разбить до конца мои вчерашние вражеские мысли). От этой искренней отеческой ласки совсем чужого мне человека я очень растрогалась. И так, молча, батюшка ласкал меня до тех пор, пока я, вконец умягченная душою, вдруг заплакала, растерявшись перед этим «сверхчеловеческим» отношением старца ко мне; я не знала, что мне делать, как мне с своей стороны отвечать на него. С признательностью и слезами я только без конца целовала руки, которые меня так нежно, по-матерински ласкали. И только когда я заплакала, старец впервые заговорил со мною, он словно и ждал только моих слез: «Бедненькая, – сказал он, – она плачет. Как мне тебя жалко! Детынька, приголубить-то тебя, видимо, некому. Вот они, слезинки-то так и катятся!» И старец с беспокойством стал заглядывать мне в лицо и своими ручками утирать мои слезы, которые обильно текли по щекам. Когда я немного успокоилась и перестала плакать, батюшка спросил меня: зачем я приехала – на исповедь или на беседу. Я со скорбью сказала ему, что получила разрешение от святейшего только на беседу, но что мне так хотелось бы исповедаться. На это старец сказал мне успокоительным тоном: «Ну и хорошо, побеседуем с тобой, побеседуем». И начал говорить сам. И не успела я опомниться, как стояла уже перед ним со вскрытою во всех ее уголках душою. Картину за картиной рисовал старец передо мной – мою прошлую жизнь, открывал мне сам мои грехи. Прозорливость его меня поразила и совсем уничтожила. Словно громом пораженная, стояла я перед ним в смятении и слушала сама про себя, про давно забытые и неосознанные свои поступки; подробно, вплоть до каждой мелочи, описывал мне батюшка мои грехи, говоря, сколько лет назад и при каких условиях, они мною совершались. Изумлению моему не было границ. Мне стало даже страшно и жутко, а батюшка, словно отвечая на мои мысли, говорил: «Ты не думай, детынька, что я прозорливец какой-нибудь, это я просто опытный, много видел и слышал всего, ведь я духовником еще в Успенском соборе был». Но я, кажется, в то время не могла больше ни о чем думать, мысли мои стали путаться, вся я горела словно в огне, и стала плохо уже понимать то, что дальше говорил мне старец. Он же истинно прозревал все, что со мною совершается: время от времени начинал он крестить меня, мой лоб маленькими крестиками, как бы силясь помочь мне и освежить мою голову и мысли.

И так мы беседовали, как и сказал батюшка, но беседа эта вскрыла все самые затаенные уголки моей души и очистила ее от застарелой грязи. Мы проговорили со старцем часа три. Боже мой! Каким родным, чудным и великим сидел теперь передо мною этот человек, еще вчера непонятый мною! Слезы так и навертывались на мои глаза при взгляде на него, а он, видя их, ласково утешал меня: «Детынька, – говорил он, – помни, что нет греха, которого Бог не простил бы. Он и тебя простил сегодня, видя твое покаяние. Разве я не вижу, как ты страдаешь, и мне так дороги эти твои страдания. Ты мне теперь родною стала, как дочка моя, а я – твой отец».

Мне казалось, что я все-все тяжелое оставила у него и уходила от него с облегченной совестью. По окончании разговора старец сказал мне: «Ну, детынька, а уж разрешить-то тебя от грехов я не могу, не имею права, раз ты у святейшего на беседу просилась. Пойди к отцу Иннокентию и скажи ему, что исповедовалась ты у меня. Ну, а теперь помоги мне встать, детынька, пойдем, я тебя благословлю чем-нибудь на дорогу...» И он подарил мне мою любимую икону «Взыскание погибших».

Матушка говорила: «Никто без благословения старца Алексия не входил и не покидал Обитель. А когда он Фросю постригал, то сказал: «Имя ей – Любовь, и имя это – не менять, если и в схиме будет. Это ее дар – от Бога!»

Думаю о том, что по дару своих редких молитв – за весь мир, матушка Любовь у Господа – могла быть в схиме – задолго до дня упокоения.

Из жизнеописания схиархимандрита Гавриила, старца Спаса-Елеазаровой пустыни⁵⁰

Описываемые события относятся ко времени тяжелой болезни, на пять лет приковавшей отца Гавриила к постели, в которой он временами находился на грани смерти. Было это, вероятно, в 1892 или 1893 году (вскоре после пострижения его в схиму).

Лечивший батюшку доктор был человек, не задумывавшийся над вопросами веры и спасения, и потому склонный давать явлениям жизни «естественное» объяснение...

Однажды батюшка спросил его:

– Михайло Егорович! а в бытие злых духов – демонов – вы верите?

– Ну, знаете,... плохо верю!..

– Я прошу вас, прежде всего освидетельствуйте меня – найдете ли вы меня умственно нормальным?

Доктор, улыбаясь, говорил, что находит батюшку совершенно в светлом уме: «А вот тело, и в частности сердцем, – слабоваты».

– Так вот что, – начинает батюшка, – сегодня в шесть часов вечера мне было тяжело дышать, и при таком состоянии моем явились ко мне нечистые духи, демоны...

– Ну, это галлюцинация! – перебивает доктор.

– Нет, это были демоны, потому что они меня устрашали, говорили, что-де «нет Бога» и «ты наш!» «ты погиб!..» А я им отвечаю: «Нет, я не ваш, я не погиб! Я верю, что Спаситель примет меня к Себе...» – «Ха-ха-ха! – загоготали... – да Его и нет». «Если бы Бога не было, – говорю, – не было бы и вас! Вы лживы, вы ложь воплощенная, вы лукавые!!! Убирайтесь вон от меня!.. Я верую в Бога и Им спасусь!..» – «Ха-ха-ха... куда полез!.. Да ведь ты грешник!», – говорят они мне. «Да, – отвечаю, – я грешник, но по вашему же внушению! И я приносил покаяние, грехи мои отпущены духовником!» – «Да ты каялся нечисто; то одну, то другую причину выставлял, извинял себя и оправдывал пред духовником!» «А это, – говорю им, – если и было что, то от стыда. Но и этот стыд и страх пред духовником внушали вы же, демоны, старались удержать свою жертву и погубить меня! И теперь явились застращать меня... Нет! я верую и исповедую Сына Божия, Иисуса Христа, Который пришел в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз...» И начал я молиться и взывать ко Господу: «Господи! Спаси меня!» А демоны опять издеваться: «Ишь ты, лезешь куда!., грешник!» А я опять: «Угодники Божии! Помогите мне избавиться от нападений бесовских и клевет их!» А бесы кричат: «Нет, нет! Ты погиб!» – «Нет, – говорю, – я в теле еще! Я могу покаяться, – не погиб!»

Туг бесы открыли мне все грехи мои, ясно я увидел все свои грехи – даже и те, которые я и не считал за грехи. «Вот они! вот они! – видишь?.. не твои это грехи?.. – наседают на меня нечистые. – Вот точно такими же были и твои Угодники – грешники они!» И вдруг, при этих словах их я как-то воодушевился и говорю им твердо: «Как?! Угодники были такими же грешниками, как и я?! Они спаслись, а мне спасения нет? Я в теле еще, и могу покаяться! Нет, я жив, и есть мне спасение!»

А бесы в это время как бы растерялись. Я же припомнил, как в прошлое время молился Божией Матери – вперед просил Ее защитить меня при часе смертном, когда уже не в силах буду и молиться. Вот это прошение свое я тут и вспомнил, и обратился к Заступнице всех страждущих с воплем: «Что же, Владычице! – ведь время настало защитить меня от силы бесовской!.. ведь я просил Тебя об этом...» И сию же минуту бесы затрепетали от испуга, крикнули враз: «Идет!» – и бросились бежать чрез мое зальце. А там на столе была тарелка; демоны подняли ее и со всей силой ударили об пол. Тарелка разбилась и рассыпалась на мельчайшие частицы. Разве, Михайло Егорыч, это не вещественное доказательство? И еще продолжу: когда пришел мой келейник Иосиф, увидел разбитые черепки и спрашивает меня: «Кому это помешала тарелка? Кто у вас был?»

Доктор был поражен и удивлен.

– Конечно, – говорит, – было что-то выдающееся из ряда вон; это не галлюцинация...

По удалении бесов батюшка тотчас послал за духовником, отцом Епифанием, и под свежим впечатлением страшной картины обилия всех записанных бесами грехов принес глубокое покаяние в них Богу. Впоследствии батюшка говорил, что, если бы он не имел веры в Спасителя или поколебался бы в ней, непременно умер бы от отчаяния и страха бесовского. Но по этой вере Господь сохранил его и спас, а бесы от одного имени Матери Божией бежали в ужасе, с бранью и хулами. Они, по Божию содействию, невольно даже помогли батюшке освободиться от всех грехов и быть глубоко спокойным, мирным и радостным о Христе...

Вместе с тем гнусный вид бесов и ужасное впечатление от них послужили поводом для батюшки еще более задуматься о переходе в вечность и о страшном истязании души от бесов на мытарствах. Чем оградиться от них? Как приобрести помощь Христову и заступление Царицы Небесной – столь страшной для бесов Заступницы нашей?.. Батюшка начал молиться и просить Бога о помиловании в смертном исходе своем. И как бы в ответ на эту молитву стал чувствовать, что вера его стала крепнуть, явился и жезл надежды на спасение, в душе, сердце водворялась любовь и переживалась каким-то горением, которое согревало молитву и все мысли и чувства устремляло только к Богу...

В это время он был еще слаб и все еще продолжал умирать три-четыре раза в день. Но страх смерти начал растворяться надеждой на Божие Милосердие, ибо Батюшка чувствовал любовь Божию к себе, видел ее во всем, и сам в себе чувствовал Любовь к Богу. Но, готовясь к смерти, Батюшка опасался того, как бы не разлучила она от этой Любви к Богу, как бы новость впечатлений при исходе души не развлекла ум и не устрашила его... Поэтому, имея дерзновение к Богу по Любви к Нему, он стал просить у Бога показать ему, как душа исходит из тела. И исполнилось слово Пророка: Волю боящихся Его сотворит и молитву их услышит; однажды, действительно, душа батюшки вышла из тела, и тело лежало бездыханным, мертвым.

– И я,– вспоминал батюшка, – смотрел на него, как на постороннее, как на обычного мертвеца. Присутствовавшие в келлии говорили: «Отмаялся старец... кончился». Чистая же душа батюшки в это время, хранимая особым Промыслом Божиим, не видела ужасных бесов, а видела лишь Ангелов Божиих. Батюшка не говорил ничего. Говорил только, что душа от единого движения воли и мысли тотчас переносилась в то место, куда желала, и что свободы движений ее не стесняли никакие материальные предметы на земле (например, стены дома), – они казались какими-то прозрачными или несуществующими, хотя и сохраняли свой вид и очертания. Не сообщил также батюшка и того, где именно витала душа его в эти минуты... Заканчивал он свой рассказ так:

– Вернувшись в тело, я опять уже болел, по-старому, как прежде...

Господь же в Милости Своей шел навстречу жаждущей его душе и Сам утешал ее неизреченными утешениями в молитве, видениях и созерцаниях. Эти видения тоже соответствовали желанию батюшки приготовить себя к достойному переходу в вечность.

Так, однажды батюшка видит, что его несут по пространству какой-то прекрасной равнины к полдню, на солнечную сторону. Тепло ему чувствовалось и хорошо... Приблизились к высокой горе. На горе стояла какая-то поразительно красивая постройка, как бы из разноцветных стекол или прозрачного хрусталя, и вся блестит и переливает на солнце разными цветами радуги, а воздух чем ближе к горе, тем приятнее; чувствовалось даже что-то питающее в этом воздухе, какое-то неземное насыщение от него.

Вот и самый город. В нем все здания тоже светятся, горят, переливаются цветами и прозрачны, как хрусталь, и все чудной красоты. Кругом же – множество дивных цветов, видимо-невидимо, и множество деревьев, всевозможных сортов и неописуемой красоты, и конца им не видно...

Туг батюшка шел уже сам, а навстречу ему выходили хоры певчих, их целые миллионы, и пели все так сладко, так упоительно; и все они были как бы одних лет – так лет около тридцати трех, не более, – и все очень чистые, светлые.

Затем кто-то батюшке сказал, что скоро придет епископ и определит келлию для помещения батюшки. Действительно, пришел и епископ и указал батюшке две прекрасных келлии: «Это для тебя, – говорит, – приготовлены». В то же время стали собираться схимники-старцы... После всех подошел эконом и сказал батюшке:

– Вот видишь, какие у тебя будут келлии. Но пока придется тебе подождать. Тебе здесь хорошо будет. Пиши все, что видел здесь. На этом видение кончилось...

Впечатление от описанного видения было очень сильное. Горело сердце его желанием быть в горней Обители.

В новом видении заключалось объяснение: почему ему надо еще жить в теле, на земле. Старец описывал его так:

– Вижу я нашу Седмиезерную пустынь, что она со всех сторон и на всем пространстве – насколько я мог видеть в ширину и высоту, – по всему воздуху, начиная от земли, окружена рядами умерших. Мне казалось, что покойники стояли, наклонив ко мне головы – как бы чего-то прося у меня. Выше их, тоже рядами, стояли праведники, и прямо скажу: все воздушное пространство переполнено ими. Тут – преподобные и монашествующие, повыше – мученики и мученицы, тоже рядами; и еще выше – священноиноки, Святители, Апостолы, Пророки... На самой же высоте – огненное, светло-эфирное ласкающее пламя, и взоры всех обращены к нему. Из святых кто-то спросил: «А что? Нужно ли нам взять к себе иеросхимонаха Гавриила?» Вот послышался голос из рядов святительских, и именно – святителя Тихона Задонского, голос которого я слышал ясно и видел его самого: «Нет, рано еще! Он обещал молиться об умерших, пусть помолится!» А мне жалко было расставаться с великим множеством святых, но я чувствовал себя и недостойным этого... Многих из представившихся мне покойников я узнал: тут были давно умершие родные мои, о которых я давно уже и забыл.

После этого видения я сию же минуту записал все их имена и стал поминать и молиться по силе моей, сколько мог...

Великая Милость Божия, что не оскудевают на нашей земле великие старцы. С одним из них Бог даровал мне встречу.